***

ГУСЬ

В этот майский день всё было здорово. И погода радовала солнышком, и сердце ёкало в ожидании рыбацкого счастья, и душа просилась на свидание с прекрасным. После напряжённой трудовой недели городскому жителю вырваться на природу – это ли не праздник? Спиннинг в руке, набор блёсен в рюкзачке, и айда на озёра и речушки в поисках хищника. А вам, господин Телевизор и господин Диван, не заполучить меня в эти выходные. Давайте-ка отдохнём друг от друга.
Сколько приятных неожиданностей прячется по ту сторону зеркала! Тут и зубастая щука может порадовать молниеносной атакой, и окунь-полосатик – дробной поклёвкой. А если вдвойне повезёт, то после «свечек» и яростных кульбитов жереха рыбак будет долго переводить дух и усмирять дрожание рук. Причём, если красавец в результате отчаянной борьбы всё же сойдёт, настоящий рыбак будет только рад: «Вот ведь каков молодец! Всё-таки использовал свой шанс».
Бесполезно исхлестав блесной гладь нескольких озёр, я приуныл. В прошлый год здесь было поймано немало щук и окуней. А нынче глухо. Ни поклёвки, ни всплеска. Как будто вымерло всё. Мою догадку тут же подтвердил проходящий мимо местный житель:
– Слушай, ты зря здесь ловишь. Если бы дома в ванной ловил, было бы больше толка.
– А что такое?
– Да «горели» эти озёра зимой. Вся рыба задохнулась.
– Ну ладно, попробую в другом месте. Спасибо, что подсказал.
Проходя по краю поля, я вдруг увидел среди молодой травы что-то ярко-оранжевое. «Морковку, что ли, кто выбросил»? Но «морковка» задвигалась и попыталась скрыться в кустах. Бросив спиннинг, я ринулся наперерез «овощу». Только схватив руками гогочущую птицу, я понял, что это был гусь-подранок. Если бы он прикрыл крылом свой «полыхающий» нос, я прошёл бы мимо, ни о чём не подозревая. Вяло попытавшись клюнуть, он сдался на мою милость, хотя победителем я себя не чувствовал. И теперь, смирившись абсолютно со всем, он лежал у меня под рукой.
Видно, вчера подстрелили беднягу, на вечерней зорьке… Обычно в местах перелёта охотники встречают табуны гусей на подлёте первым выстрелом, а второй приберегают для стрельбы в угон или под перо. Это когда дичь летит от охотника. В этом случае оперение уже не способно защитить птицу. Так делал я в своём охотничьем прошлом, так случилось и с нашим гусём. Крылья и перепончатые лапы были целы, а вот в живот попало несколько дробин.
Где-то из закоулков военной памяти вынырнуло то, что приходилось сначала изучать, а потом и применять на практике: «При ранениях в брюшную полость помощь должна быть оказана в первые шесть часов. Если прошло больше времени, дальнейшие меры, как правило, неэффективны».
 «А ведь ты, парень, уже не жилец», – с грустью сказал я ему, поглаживая по мягким перьям. Он знал это. Моргнув своими тёмными блестящими глазами, гусак положил длинную тёплую шею на мою руку. Он чувствовал, что силы покидают его.
Будь у него перебито крыло или нога, можно было попытаться вылечить. Да и пристроить раненого гуся куда-нибудь запросто. Например, в детский дом или вон в  монастырь к райским птицам – фазанам и цесаркам. Пусть бы смотрели дети и монашки. Тогда у людей была возможность хотя бы частично искупить свою вину перед этой красивой и гордой птицей.
Вот так и сидели на окраине поля бывший охотник и бывший гусь. Бывший охотник вспоминал свои удачные и неудачные охоты. Вспоминал, как в детстве из рогатки убил влёт воробья и долго гордился этим. Вспоминал, как, будучи школьником, подстрелил в тайге двух рябчиков и мать впервые назвала его добытчиком. Как на полигоне в Прибалтике стрелял косуль, чтобы накормить свою роту солдат, позабытую большими военачальниками, которые себя-то уж никогда и ни в чём не забывали. Вспомнил, как после войны с большим удовольствием сменил ружьё на удилище и ни разу не пожалел об этом.
А бывший гусь вспоминал, что хорошо было ощущать себя отцом большого, шумного семейства, по осени ставить на крыло молодых гусят и при этом на своём птичьем языке объяснять  деткам, что Родину нужно любить, несмотря ни на что. Даже если она холодна и негостеприимна. Даже если ты стремишься к ней за многие тысячи километров, а она встречает тебя вспышками выстрелов.



ЕВГЕНИЙ ИВАНЫЧ

Приятно встречаться с друзьями, с близкими друзьями, которых порой считаешь продолжением самого себя. У таких дружеских отношений не может быть срока годности. Ты можешь видеть друга раз в десяток лет, однако взаимопонимание остаётся таким, будто бы расстался с ним вчера вечером. Перед истинным другом можно быть слабым, некрасивым, каким угодно. Он всё поймёт и никогда тебя не упрекнёт этим. Он тоже имеет на это право. Причём, об этом не договариваются, это появляется само собой. У вас есть такие друзья? Ну что ж, примите мои ...
Вот к такому другу я и приехал. Мы не виделись года три-четыре. Он тоже закончил офицерскую службу и вышел на вольные хлеба. А так как у него была неуёмная тяга к созиданию, в Подмосковье был приобретён участок под строительство дома. Друг мой сиял от собственных планов, хоть прикуривай. Скоро от его позитива и я «задымился». Мы обошли его вотчину, и через полчаса мне было известно, что и где у него будет: там теплица, здесь баня, вот здесь бассейн. Тут будут разводиться кролики. Даже семейство ёжиков, жившее на участке, друг не хотел тревожить. А что, пусть мышей ловят и слизняков щекочут.
Далеко за полночь мы почувствовали усталость. Эмоции от   воспоминаний и шуток, растворённые в добротном коньяке, сделали своё дело: движения и мысли стали плавными. Даже успели выпить за здоровье ёжиков. Последним событием стало то, что друг со стола убрал какой-то лакомый кусочек со словами: «Надо Евгению Иванычу оставить, он должен зайти». Потом монитор выключился.
Утро было тихим и солнечным. Прошёлся босиком по росной травке, солнышко ещё не добралось до росы. Здорово! Я почувствовал, что спидометр мой, тот, который по жизни наматывал всё отрицательное, обнулился. Хорошо смотреть на мир взглядом новорождённого оптимиста. А вот и дружок нарисовался с кружкой горячего крепкого чая для меня. Не забыл ещё мои маленькие слабости. Увидев кого-то вдалеке, он сунул мне в руки кружку и рванулся в сторону улицы:
– Евгений Иваныч! Евгений Иваныч!
Странно, опять этот Евгений Иваныч… Что за тип такой? Наверное, авторитетный дядька. Мне он представился лысым и с брюшком. Однако я не угадал ни разу.
Рослый пёс простых дворовых кровей передними лапами упёрся в грудь другу и принимал от него ласку и комплименты. А тот трепал его по загривку и приговаривал:
– Евгений Иваныч, какой же ты молодец! Не забываешь старых друзей.
У четвероногого симпатичного товарища, который, кстати, был не лысым и без брюшка, не было ни капли заискивания. Он вёл себя, как равный среди равных. Улыбались оба: и друг, и пёс. И радость от встречи была простой и обоюдной. Только хвостом друг не помахивал, ну не было у него хвоста. На правах хозяина он приглашал пройти дальше:
– Евгений Иваныч, пойдём, я кое-что приберёг для тебя.
Степенно отведав угощение, Евгений Иваныч гавкнул на прощание и побежал по своим собачьим делам, которые, может быть, не хуже человечьих. Я заинтересовался таким странным прозвищем собаки:
– Слушай, а почему его так назвали?
– Не знаю, его все так зовут. Наверное, из прошлой жизни.
Неделю назад звоню другу по телефону и интересуюсь:
– Как там поживает Евгений Иваныч?
- Как поживает? Хорошо поживает: на днях он меня с соседом поссорил, потом, правда, сам и помирил.
Я не поверил в то, что этот добродушный пёс мог кого-нибудь поссорить и попросил рассказать о случившемся. Вот что я услышал из телефонной трубки:
- Понимаешь, вчера я издалека увидел его, вышел на улицу и ору, значит: «Евгений Иваныч! Евгений Иваныч!» Тут подходит ко мне сосед, что через дом живёт,  и с обидой:
- Я уже в который раз за этот месяц выскакиваю из дома и ищу того, кто меня зовёт, а оказывается, это Вы хулиганите.
Я в ответ:
- Я не Вас зову, а вон ту собаку.
- Подождите, меня зовут Евгений Иванович. Могу паспорт принести.
- Не надо паспорта, я Вам верю. Но вот этого пса, - а тут и он подбежал, виляя хвостом, - тоже зовут Евгений Иваныч.
- Меняйте кличку собаке, я не потерплю этого! - в голосе этого дедка с повадками отставного генерала послышались приказные нотки.
Пёс, большая умница, сел сбоку и снизу смотрит то на одного, то на другого. И хвостом улицу подметает. Я понемногу стал заводиться:
- Извините, как Вас? …, Ах да. Евгений Иванович. Во-первых, это не моя собака, а общая. Во-вторых, не я его назвал так, народ кличет. А в-третьих, как ему объяснить, что он уже не Евгений Иваныч, а, допустим, Сергей Тимофеич?
- Не знаю. Но кличку меняйте!
- Его же так весь посёлок зовёт. Может быть, Вам проще паспорт  поменять?
- Что?
Так мы могли ещё долго спорить, но пёс был великим дипломатом. Он лизнул своему тёзке руку и вопросительно гавкнул. Тот,  не ответив на вопрос и не попрощавшись, пошёл восвояси.
Чтобы не начинать войну с соседом, сегодня я не стал кричать, а сначала вышел на улицу и посмотрел, где там мой друг. И что я вижу? Евгений Иваныч без хвоста угощает чем-то Евгения Иваныча с хвостом. Увидев меня, тёзки  помахали мне кто чем: кто хвостом, а кто рукой. Видимо, договорились. Вот так-то.
Положив телефонную трубку, я вспомнил о своей скотине и пошёл кормить кота. Чудны дела земные, но не всё потеряно, если братья наши меньшие делают людей лучше.

КАБЛУЧКИ

Когда смотришь на решётку со стороны свободы, это не особо впечатляет. Скопление квадратов, прямоугольников и трапеций. Ромбы тоже бывают. Сплошная геометрия, к тому же скучная. А вот если смотреть с обратной стороны, и смотреть долго, очень долго – тут неожиданно приобретается качество, частично объясняемое формулой Вавилова-Черенкова. Однако я давал подписку о неразглашении и не могу тебе обо всём рассказать. Если ты всерьёз заинтересовался этой проблемой, нужно самому по…  поучаствовать.
Я сидел в одиночке, в полуподвале старого прусского дома, на фасаде которого красовалась доска с надписью «Военная комендатура Советского гарнизона». С камерой мне не повезло. Единственное маленькое окошко с кованой решёткой своим подслеповатым взглядом упиралось в серую стену. Никакого вида на море, хотя оно, судя по звукам, находилось где-то поблизости. Через стенку был умывальник с туалетом. Там постоянно лилась вода: то журчала небольшими ручейками, то нудно капала, то волной цунами уносила творения неизвестных мастеров в далёкие канализационные дали.
Когда дневные звуки в верхних этажах здания умирали, здесь, в каменном мешке подвала, остальные звуки приобретали особую гулкость. А если учесть, что все прилегающие к нашему зданию улочки и тротуары были вымощены булыжником, и камни, находящиеся снаружи, считали своим долгом делиться впечатлениями с камнями, томящимися в заточении, можно представить, что за какофония царила у нас. Ко всему этому добавь ещё  водяное стаккато.
Иногда, уставая от звуков и замкнутого пространства, я покидал камеру. Чтобы не беспокоить местное начальство и гарантировать возвращение, футляр своего тела я оставлял в камере в задумчивой позе.
Жители города Советска были очень советскими людьми. Некоторые из них даже были трижды советскими: жили в стране Советов, в городе Советске, да ещё и на улице Советской. Кстати, городок этот –  бывший Тильзит, старый прусский город, давший название договору, заключённому между императорами двух великих держав всего каких-то лет двести назад. Вот тут и осенило меня: Советск никуда не денется, а Тильзит стоит посетить, пока у меня есть возможность. И посетить именно в тот исторический день.
Центр города был узнаваем, и, вместе с этим, он как бы присел: рисунок улиц сохранился, но высотных зданий не стало. Точнее, они ещё не построены. Самое высокое здание – вон стоит, каменное, в три этажа с каким-то замысловатым украшением над входной дверью. Ах да, это фамильный герб. Цветовая гамма города – серо-зелёно-оранжевая. Те же серые дома, те же яркие черепичные крыши, те же булыжные мостовые, правда, с огромными выбоинами. Зелени немного, на улицах встречаются лишь липы и каштаны. Прохожих тоже мало, и все они спешат к реке. Ни одной машины не видно, а вот повозки с лошадьми попадаются на каждом шагу.
На набережной стояло оцепление, нет, не милицейское. Конногвардейцы на рослых лошадях, стремя к стремени, создавали непреодолимое препятствие для местного населения. Но увидеть императоров хотелось всем, даже лошадям. На привычном месте я искал мост Марии-Антуанетты и не находил его. Его построят гораздо позже. А пока его автор и строитель весьма талантливо пачкал пелёнки.
Ближе к берегу Немана находилась вторая линия оцепления. Судя по одеянию, это были гвардейцы Преображенского полка в пешем строю и рота барабанщиков. Я без труда пробрался на берег. Отсюда хорошо было видно середину реки – то место, где вершилась история, где сближались два парома, две империи.
Император Александр стоял на пароме спиной ко мне, погружённый в свои думы.  «А спина-то напряжена», – отметил я между прочим. Рядом несколько человек тянули канат. Я видел небольшой шатёр, раскинутый на пароме. Видел чугунного литья якорь, готовый закрепить паром на фарватере.
На другом пароме в монументальной позе, к которой склонны все без исключения памятники, стоял Наполеон. Его шитый золотом мундир сверкал на солнце. Да и сам император не отставал от своего мундира, затмевая всё вокруг. Уже по виду двух царственных особ можно было догадаться, чья армия одержала победу в последнем сражении, и у кого на руках больше козырей.
Когда паромы подошли вплотную друг к другу, ударили сотни барабанов, заставив вздрогнуть  людей, лошадей и птиц. Последние, а это были, в основном, сидевшие на воде чайки, с криком взвились в небо и стали кружить над паромами. Птицы не были подданными Российской империи, но они смогли по достоинству оценить заслуги императора Франции, украсив его грудь ещё одной наградой – орденом Белых Чаек. Орден этот чуть поменьше ордена Белого Орла, и такой же оригинальный. Небольшая суматоха на французском рукодельном островке, и вот уже Наполеон одет в новый мундир. Рождённому на острове полководцу в дальнейшей жизни чайки и острова будут приносить только разочарования.
Но вот под барабанную дробь паромы сомкнулись. Императоры шагнули навстречу друг другу и их объятия тоже сомкнулись. «Брат мой», – услышал я последнюю фразу в том времени, и тут же был зашвырнут в своё время, обратно в камеру. Видимо, что-то случилось.
Помощник коменданта, открыв дверь камеры, о чём-то спрашивал. Я, ещё не осознавая смысла вопроса, что-то ответил. Звук закрываемого дверного замка дал понять, что своим ответом я попал в точку. Для полного счастья узнать бы ещё, что это был за вопрос, и какой последовал ответ?
Странно то, что барабанная дробь двухвековой давности переместилась со мной, но была уже другой, жидковатой и странной. Неужели каналы времени так исказили её? Или у меня в голове поселился дятел, страдающий аритмией? Похоже, именно так начинается сумасшествие?
Да это же каблучки стучат, шпильки женских туфель барабанят по брусчатке! В эту минуту там, по поверхности планеты, идёт женщина. Вот сейчас она перебежала через дорогу и идёт по тротуару. Наверное, симпатичная? Лучше, если бы она была блондинкой. Нет, пусть будет рыженькой, и не крашеной, а самой что ни на есть натуральной. Чувствую, что юбка у неё облегающая, узкая в коленках – вон как частит. Эти места у женщин, скрытые юбками, похожи на бокалы, такие же разнокалиберные, и такие же манящие.
К чёрту камеру, к чёрту прогулки по прошлому! Я постараюсь больше никогда не совершать ошибок. Я не хочу изучать решётку изнутри. Я хочу  стоять на мостовой в настоящем времени, а каблучки, цокая мне навстречу, должны остановиться. Мы постоим всего лишь несколько минут, а потом пойдём вместе в наше будущее.


НАСТОЯЩАЯ ДЕДОВЩИНА

       Был я командиром сапёрной роты, молодым старлеем. Недавно стукнуло двадцать пять, жизнь казалась прекрасной, но проблем хватало. Проблемы были, в основном, служебные, маленькие и большие. Самой большой и волнующей проблемой была грядущая смена поколений. Это бывает два раза в год, весной и осенью. Приходилось с сожалением расставаться с возмужавшими, окрепшими, уверенными в себе солдатами и сержантами, а взамен принимать, хоть и после учебки, но желторотых, нескладных, хлипких и плохо соображающих солдатиков.
       Больше половины моей роты готовилась к этому неизбежному и сладкому событию под названием  "дембель". Все календарики давным-давно перечёрканы, форма глажена-переглажена. И в письмах коротко написано: «Ждите». Я забыл вам сказать, что было это на далёком жарком юге, почему-то называемом «Ближним  востоком», вдали от нашей могучей тогда Родины. Да, это был Афганистан, а конкретнее - провинция Парван. И нам приходилось не только нежиться на солнышке, но и воевать. Тем более сапёрам на войне ошибаться нельзя.
       Я получил приказ через два дня выехать с тремя группами сапёров на Саланг для прикрытия автомобильной дороги Кабул - Хайратон - Термез. Со взводными и «желторотиками» мы не вылазили  с полигона. Тренировались с учебными минами, усваивали способы маскировки, порядок действий при обстреле, как обращаться с автоматами, подствольниками, гранатами, как перевязывать раненых. Однако трудно было смотреть, как молодой солдат трясущимися руками вставляет запал (хорошо, что учебный) в мину и в третий раз нарушает порядок перевода мины в боевое положение. А ведь счёт уже пошёл на часы. Скоро им придётся работать с боевыми минами, которые не прощают и малейших ошибок. Не спорю, в учебке их учили. Матчасть они знали. Знали, сколько осколков, какой заряд взрывчатки, радиус сплошного поражения. Знали и …боялись. Будь у меня побольше времени, с каждым отработал бы до автоматизма. Но у меня его не было вообще.
       Между тем, мои  дембеля готовились к увольнению. Для роты они были уже отрезанными ломтями. Списки составлены, борта от Кабула до Ташкента заказаны, документы на оформлении в штабе. По неписанным  традициям за недельку-две до увольнения мы старались не брать в горы старичков. А может, и просто берегли. Досталось их призыву крепко. Были и раненные и убитые.
       Вечером, после жаркого дня на полигоне, издёрганный новорожденными сапёрами, сидел я у себя в канцелярии. Тук-тук:
- Разрешите?
Заходит делегация старослужащих. У меня в голове вопрос: с чем пожаловали мои аксакалы? Вроде, все проблемы решены. Самый уважаемый в роте сержант Демиденко молвит:
- Товарищ старший лейтенант, разрешите на боевые с вами.
Разорвись тут же снаряд, у меня было бы гораздо меньше эмоций. Я закрыл глаза, но через пару секунд с надеждой открыл их. Нет, никто не растворился, не исчез, как в пустыне мираж. И дембеля стоят здесь же рядком, и просьба их, одновременно и глупая и мудрая, висит над  нашими головами огромным вопросительным знаком.
- Да вы что, ребята? Вы своё отбарабанили сполна. А вдруг что случись? Я этого не прощу ни себе, ни вам. Тем более, через три дня вам домой. Да я и БЧС уже подал в штаб.
И вот тут дембельскую плотину прорвало. Заговорили все сразу:
- А вы видели, как они ставят мины?
- Они и сами подорвутся и ребят положат.
- Они и по горам не умеют ходить, и воду литрами глушат, а потом хэбчики выжимают. А как стреляют?
- Уж лучше мы их научим, чем душманы будут учить кровью.
       Пришлось рявкнуть и выгнать всех вон. Чтобы не видели, как я улыбаюсь во весь рот. Я откровенно радовался за своих мужичков. Не зря, выходит, мы трепали друг другу нервы. Признаюсь честно: была у меня такая мысль, но не мог я её озвучить, гнал от себя, как паршивого ишака. Но если мысль эта пришла от моих дембелей, то не ишак это вовсе, а уже симпатичный ослик.
       Вызвал взводных, собрал сержантов. Выслушал их предложения, обсудили, внёс свои коррективы. Из двадцати трёх дембелей желают все, но двое после желтухи и у одного нога распухшая. Этих не берём. Двадцать штыков, закалённых на Алихейле, в Кандагаре, под Джелалабадом. С такими не стыдно и к Ахмад-шаху в гости идти. За каждым старослужащим закрепили молодого. Осталось убедить комбата и командира полка. Побежал к начальству. Первый сдался быстро. А вот командир полка несколько раз уточнял и переспрашивал:
- Неужели сами? Ты, наверно, в приказном порядке всех завербовал в добровольцы?
- Нет, - говорю, - инициатива снизу.
       Последний день подготовки прошёл в суете. Загрузка боеприпасов, продовольствия, заправка горючим, последние уточнения, инструктаж, получение карт, проверка радиостанций. Когда моя колонна выехала из полка, вздохнул облегчённо.
       А вот пошла и наша сапёрная работа. Мне приятно наблюдать за старшим призывом. Выдвигаемся к месту минирования. Каждый дембель поставил молодого за собой. Впереди опаснее, можно напороться на душманские мины. Шаг в шаг. Прибыли,  приступили к установке минного поля. Мину поставить - не картошку посадить, хотя и картошку надобно садить с умом. Любо-дорого смотреть на руки опытного сапёра. Все движения отработаны и отточены. Смотрю, спокойствие и деловитость переходят к молодым. При отходе молодёжь пустили вперёд, потому что сзади может прилететь пуля или осколок. Вот она - настоящая дедовщина. На правах старшего, более опытного товарища, сделать самую опасную работу, и при этом научить молодого, уберечь его от ошибок. А где-то и прикрыть собой.
    Через два дня провожали дембелей. Последний раз они стояли в строю, смуглые и поджарые. У многих на груди позвякивали медали. Молодёжь завидовала, не скрывая. А сами старослужащие сквозь радость грустили. Наверное, оставляли  здесь что-то очень важное. И мне было грустно. Какую-то часть себя я с ними провожал. Да и ветрено было в этот день. То и дело песчинки попадали в глаза.
               

РАДУГА

Хорошо летним тёплым днём сидеть на мостках у воды и болтать. Зебра Зина так и делала, болтала своими полосатыми ногами, иногда хлопая копытцами по чистой озёрной воде. Кроме этого она ещё болтала со своей подругой о том, о сём. Подруга, а это была мышь Маша, тоже болтала. Коротенькими ножками с розовыми пятками Маша не могла достать до воды. Ну и ладно. Всё равно приятно сидеть рядом с Зиной и болтать. Подруги спорили и ссорились очень часто, но потом всё же мирились. Как и положено воспитанным дамам, они обсуждали новости в мире моды. Впрочем, Зина опять села на своего любимого конька и принялась расхваливать костюмчик, в который была одета:
– Ну посмотри, Машенька, разве это не прелесть? После химчистки он стал ещё лучше. А как фигуру облегает!
– Да, Зина, фигура твоя состоит исключительно из одних достоинств. Но то, во что ты одета, мне кажется слишком контрастным и даже немного вызывающим.
– Что ты говоришь, Маша? Ты, наверно, просто завидуешь! Трудно, конечно, всю жизнь быть «серой мышкой». Я тебя понимаю.
– Нет, Зина. Я хоть и подруга тебе, но стараюсь быть объективной. Ты посмотри вокруг. Ты же чужда природе-матушке. Где в природе можно увидеть чередование белого и чёрного?
Полосатая лошадка не чувствовала себя чужой на этом празднике жизни:
– Подожди, а день и ночь?
– Между днём и ночью есть вечер, между ночью и днём есть рассвет, то есть серые компромиссные тона. Посмотри на мою шубку: животик белый, бока серые, спинка тёмная. И цвета меняются плавно. Видишь, различными тонами и полутонами можно передать гораздо больше. Но ты, Зина, своей расцветкой мечешься из крайности в крайность.
Зебра перестала болтать ногами и мучительно искала аргументы в свою защиту. За озером громыхнуло. Там собирались тучи. На душе у Зины тоже становилось пасмурно. Она готова была схватиться за любую соломинку:
– А матросы в тельняшках? Они ведь такие симпатяги.
– Это люди, ты их в расчёт не бери. Они тебе что угодно придумают. Ты ещё вспомни про рояльные клавиши.
– А панда, Маша? Она ведь тоже чёрно-белая, но на неё вся Поднебесная молится.
– Да, чёрно-белая. Но не полосатая! – мышь была непреклонна.
За озером гремело вовсю, будто со всей округи собрали дырявые тазики и устроили конкурс на лучшую громыхалку. Даже иногда посверкивало. Видно было, как от туч наискосок к земле шёл стеной дождевой поток. Но стена эта была там, на той стороне озера. Две подружки так и сидели на деревянных мостках, однако похоже было, словно между ними пробежала чёрная кошка. Маленькая и серая Маша чувствовала, что она неправа, однако помалкивала. Большая и полосатая Зина была безутешна:
– Неужели я такая уродина? – зебра пыталась рассмотреть своё изображение в воде, но солоноватые капельки, падающие на гладь озера из её тёмных красивых глаз, разбивали портрет, и осколки отражения разбегались кругами. Осколки эти никакая сила не могла собрать воедино, как нельзя было собрать в кулак дуновение утреннего ветерка.
В это время над озером появилось чудо – крутобокая радуга. Она была такой яркой и весёлой, что одним своим появлением изменила окружающее в лучшую сторону. Бусинки маленьких мышиных глаз восторженным взглядом вцепились в этот небесный мост, и на острой усатой мордочке появилась ликующая улыбка:
– Зина, Зина, смотри! Да не на меня, вон туда смотри!
Заплаканная Зина уставилась на радугу, и рот у неё медленно открылся. После долгого и немого созерцания мышь Маша как-то плавно и торжественно сказала:
– А знаешь, Зина, она очень похожа на тебя.
– Да-а-а?
– Ну конечно, такая же полосатенькая очаровашка.
Через несколько минут зебра, не опуская головы, ответила подруге:
– Маша, а уж если внимательней присмотреться вон к тем полоскам радуги, что между основными цветами, то можно и с тобой сходство найти. Видишь? Ты же сама говорила про тона и полутона?
– Скажешь тоже. Хотя… может быть… Может быть.
Они ещё долго любовались радугой. Она тоже смотрела на них и думала: «Эх, подруги! А вдруг в следующий раз никого из наших небесных сил не окажется рядом? Бережней надо относиться друг к другу».

ЛАСТОЧКА

Дежурство по городу в воскресенье обещало быть спокойным. Летом в городе жителей становится гораздо меньше, в период отпусков и даже выходных дней народ стремится быть поближе к природе. Это правильно. Согласитесь, после горячего асфальта и тяжёлого городского воздуха хорошо пройтись босиком по изумрудной травке, окунуться в речке или озере. Во время таких моментов и понимаешь, что, несмотря ни на что, жизнь хороша.
Два сотрудника «Службы спасения», проверив машину и инструмент, расписались в журнале, что город они приняли и заступили на смену. Заступили спасатели на сутки, во время которых им не светило гулять по травке или купаться в озере. Впрочем, если случалась беда на воде, то приходилось купаться и нырять, но уже без удовольствия. Кому-то нужно было выполнять и эту трудную работу.
– Петрович, а как ты относишься к Чайковскому?
– Положительно. Давай, Слава, ставь чайник.
Через несколько минут кружки призывно дымились, источая аромат хорошего, не в пакетиках, конечно – крупнолистового чая, заваренного по законам пустыни (так вкуснее). И вот тут зазвонил телефон. Слава, мужик под пятьдесят, сурового вида, но с хулиганом в душе, поднял трубку:
– Алё? Да, спасатели.
На другом конце провода кто-то горячо и настойчиво объяснял суть проблемы, а Слава беспокойно смотрел на остывающий чай.
– Женщина, какая птица?.. Женщина, мы людей спасаем, а тут Вы со своей ласточкой. – И, уже теряя терпение: – Петрович! На, поговори.
Голос молодой женщины был просто наэлектризован волнением:
– Понимаете, моя дочка на улице увидела ласточку, которая под крышей в чём-то запуталась и бьётся. Прямо около своего гнезда. Вы не поможете?
– А сколько этажей в этом здании?
– Два этажа.
– Хорошо, вызов принят, диктуйте адрес. Будем через несколько минут, для экономии времени встречайте нас у дома.
Слава непонимающе и с упрёком смотрел на напарника.
– Понимаешь, Слава, это как раз тот случай, когда мы должны поехать. Да и грешен я перед всем птичьим миром. Поехали.
– А как же чай?
– Ты знаешь, что в Америке пьют только холодный чай? Давай попробуем сегодня по-американски.
– По-американски, говоришь? Да у них, бедных, и языка-то своего нет. Ну ладно, давай попробуем чай по-американски.
Через пару минут машина с буквами «МЧС» на борту влилась в жиденький воскресный поток и направилась к месту происшествия. Происшествие это не было трагедией для людей, но оно могло стать трагедией для птенцов, и особенно для маленького человечка, который только входил в жизнь. А в жизни надо придерживаться простого правила: помоги всем, кому можешь. Помоги всем, не требуя ничего взамен. Помоги, не разделяя пострадавших на людей и животных. Просто помоги. Но потом, странное дело, всё это вернётся к тебе чем-то непредсказуемо хорошим, этакой нечаянной радостью.
Пока ехали, вспоминали, как доставали животных из всяких мест, куда их угораздило попасть или куда их запихнул человек, гордо называющий себя разумным. Всякое бывало.
– А помнишь белого котёнка, который двое суток просидел на дереве?
– Это на улице Льва Толстого?
– Да. Он ещё охрипший был от долгого оранья. Я по лестнице к нему добрался. Думаю, руки-то заняты, куда его определить? А он  сам прыгает мне на плечи, обнимает лапками своими за шею и тут же мурлыкать начал. Когтями, правда, вцепился, но это терпимо. Видать, настрадался бедняга.
У дома рядом с женщиной стояла девчушка лет трёх-четырёх с тонкими косичками, держа маму за руку. Ласточка обречённо висела под крышей, иногда шевеля крыльями. А рядом в гнезде требовательно пищали невидимые, но голосистые птенцы.
Экипаж машины боевой снял закреплённую сверху на крыше лестницу-трёхколенку, развернули, приставили у стенки. И вот уже один из них полез к попавшей в беду птице. Птенцы, почувствовав движение, заорали сильнее. Видимо, решив, что настал её последний час, ласточка затрепыхалась, обдирая острыми коготками руки спасителя. Но он уже освободил её и осторожно, держа в полузажатой ладони крылатое существо, стал спускаться вниз. Сердечко птицы колотилось в бешеном ритме. Девчонка стояла рядом и тоже волновалась.
– Хочешь подержать?
Чудо в цветастом платьице подалось вперёд, но потом, чего-то испугавшись, отступило на шаг и даже спрятало руки за спину. Спасатель разжал ладонь, и птичка вспорхнула легко и свободно.
– Ух, ты! – вырвалось у маленькой принцессы.
Восторг на мгновение распахнул два её синих озерка до размеров океанов, в которых добрые силы всегда будут стараться одержать верх над злом. А спасатели ради этого момента готовы были не только пить чай по-американски, но и рисковать чисто по-российски.


ПРОСВЕТЛЕНИЕ

Виктор Яковлевич шёл с работы. Он только по паспорту был Виктором Яковлевичем. Для друзей он – Витёк, Витька, для жены – в основном Витя, реже Витенька. Виктор был хорошим трактористом, трактористом в третьем поколении. А мечта об этой профессии появилась года в четыре. Отец приходил домой, пропахший соляркой и машинным маслом. Маленькому Витюшке очень нравился этот запах, он украдкой нюхал снятую отцовскую рубашку. И даже мытые с мылом широкие ладони отца вместе с доброй силой излучали дух железного «работяги». Когда батя в первый раз прокатил сына на тракторе, Витя окончательно решил быть трактористом, только им, и никем другим. Уже с четвёртого класса он помогал отцу в ремонте старенького трактора ДТ-75, а после восьмого – мог с завязанными глазами перебрать движок. Если бы немцу Дизелю посчастливилось при этом присутствовать, он сказал бы довольно: «Зер гут!»
Подходя к дому, Виктор вдруг увидел в своём огороде чужую корову в чёрно-белом исполнении, нагло щиплющую с грядок зелень. «Вот те на», – подумалось ему. Рука его сама отыскала штакетину. Корова, почуяв, что час расплаты близок, забилась в угол участка, но жевать не перестала. Тракторист надвигался с неотвратимостью похмелья после получки, распаляя себя воспоминаниями о том, как по весне  он копал грядки, а потом страдал от болей в спине.
– Сто-о-й! Стой, убивец! – с дальнего конца соседнего огорода со скоростью опаздывающего поезда неслась соседка, Тамара Михайловна. Забыв про свои года и болезни, она пыталась предотвратить расправу. Штакетина замерла в воздухе.
– Ты чего это удумал, Виктор?
– Дак ведь, вон она что сделала, рогатая – все грядки порушила.
– Ты хоть знаешь, на кого руку поднимаешь?! – негодованию соседки не было предела. Виктор на всякий случай опустил орудие возмездия, но всё ещё сопротивлялся:
– А я не обязан всех коров в лицо знать.
– Креста на тебе нет. Это же корова твоей первой учительницы. Ты, небось, позабыл, сколько Наталья Семёновна с тобой мучилась? – слова Тамары Михайловны звучали обвинительным приговором. Тут и коровка вмешалась в разговор, длинно промычав, и послышалось Виктору протяжное: «Забы-ы-ы-л, забы-ы-ы-л!»
– Да не забыл я! – он не знал, куда деть эту проклятую штакетину.
– Ты глянь на свой забор, вон дыра-то какая! Спровоцировал бедное животное и бегаешь с палкой, изверг!
– А ну вас всех! – отбросив штакетину, он пошёл к себе в дом. Ему казалось, что это он виноват во всём: сам пробежался по своим грядкам, сам у себя повыдергал молодую морковку… Однако успокоившись и выпив чаю с вареньем, Виктор позвал сына, взял гвозди, молоток и пошёл ремонтировать забор.
В четыре руки они прибили недостающие доски и даже отпилили по высоте. Хорошо вышло, ровненько. Но под осуждающим взглядом коровы Виктор не почувствовал удовольствия от сделанной работы. Отправив сына с инструментом домой, он открыл калитку и сказал: «Пошла!» Корова, сохраняя достоинство, с трудом протиснулась в проём и грациозно направилась в сторону учительского дома. Полное вымя мерно покачивалось в ритм шагов бурёнки. Виктор постоял, подумал и пошёл вслед за этим «молочным заводиком»: «Пойду-ка провожу на всякий случай».
Он шёл сзади и вспоминал годы учёбы в начальной деревенской школе. Ему повезло с учительницей. Да, она была дотошной и спрашивала строго. Но дети никогда не чувствовали исходящих от неё злости и раздражённости, с которыми потом они познакомились в старших классах. Учительница могла и в десятый раз объяснять непонятный вопрос спокойно, лишь с налётом усталости. Помнится, она оставила после уроков трёх отстающих учеников, в их числе и Виктор оказался. Арифметику он никогда не любил, считал её ненужным предметом. То ли дело – труд и физкультура. А тут какие-то задачи, примеры… Но видя желание учительницы достучаться до их мозгов, он вдруг стал зрительно представлять условия задания: что дано и что нужно узнать. Вот тут и случилось просветление.
Каково было удивление и радость этой учительницы, когда безнадёжный Витя в два действия решил задачу! Два его товарища лишь сопели и хлопали глазами. Виктор и сам не ожидал от себя такой умственной прыти. Этой четвёркой по математике он долго гордился. Даже сейчас на лице Виктора появилась улыбка от той полузабытой детской радости.
А ещё был такой случай: во втором классе учительница спросила: «Ребята, кем бы вы хотели стать после школы?» Пятнадцать космонавтов, девять лётчиков, три артистки и два укротителя зверей дружно захохотали над ним, единственным трактористом. Но учительница взяла под защиту мальчика Витю, готового разреветься, и сказала: «Скажите мне, дети: если все будут летать, укрощать зверей и сниматься в кино, то кто же будет кормить вас? Кто будет пахать землю и хлеб выращивать? Профессия, которую выбрал Витя – очень нужная и трудная. Тут не каждый справится». И вот Виктор торопливо размазывает кулаком уже ненужную влагу и посматривает с превосходством на «крылатых» одноклассников, часть из которых срочно захотели в трактористы.
Он издалека увидел свою первую учительницу, сидящую на скамеечке у дома: «Да, постарела». Та, ожидая «гулёну», поглядывала по сторонам. Чего-то застеснявшись, тракторист хлопнул корову по тёплой спине:
– Давай, давай, тебя ждут! – и повернул обратно.

ФИКУС

Это было в один из октябрьских воскресных дней. Тепло ушло безвозвратно, по крайней мере, до весны. Дождя не было, но на улице было неуютно и холодно. Близость снега ощущалась, по утрам иногда подмораживало. Деревья, смирившись, отдали ветру свои некогда пышные причёски и, погрустневшие, стояли в ожидании суровых зимних испытаний.
И вот мимо всего этого шли мама с дочкой. Точнее, мама вела дочь. Девчушке – лет 5-6. Одета она была тепло и нарядно. Из-под шапочки торчали рыжие косички. Кукла, да и только. Нет, эта, пожалуй, выделялась пухленькими щёчками. Маме на вид было… А впрочем, неважно. Шла она за продуктами в магазин. Было заметно, что она торопилась (у хозяек и по выходным – куча дел). Но дочь шла, как могла, успевая, однако, рассматривать двигающийся навстречу мир.
Путь их пролегал рядом с мусорными баками, которые порой так мило дополняют городские пейзажи. У одного из баков в облезлой кадушке стоял понурый фикус, листья которого уже начинали съёживаться от холода.
– Мам, а это что за цветок?
–  Это не цветок. Это фикус, домашнее растение.
– Мам, смотри, у него листочки как у меня ладошки, только у него зелёные.
– Да, похоже.
Шагов через двадцать:
– Мам, а мам, а почему его выкинули на улицу?
–  Ну, может быть, хозяева переезжали на новую квартиру, а ему места не нашлось.
Ещё через несколько шагов:
– Мама, а он умрёт?
– Катя, все растения когда-нибудь умирают. У каждого – свой век.
Сзади началось шмыганье носом, и движение затруднилось.
– Мам, давай возьмём его домой. У нас есть место.
– Катя, у меня и так много дел: и уборка, и стирка, и обед ещё не готов.
Шмыганье перешло во всхлипывание. Мама поняла, что до рёва осталось немного, и остановилась. Присев на корточки перед дочерью, она вытерла ей слёзы и сказала:
– Котёнок, давай быстро сходим в магазин, а потом попросим папу принести фикус к нам. Он тяжёлый, нам с тобой его не донести.
Слёзы просохли моментально. И теперь уже маленький человечек бежал вприпрыжку впереди мамы, на ходу выясняя, где удобней будет новому жителю. В магазине очередь в кассу была свидетелем того, что дочурка теребила мать за рукав пальто и торопила:
– Мама, давай быстрей, ему же холодно.
Дома отец, видя, что численный перевес не на его стороне, сдался быстро. Уже одеваясь, он ворчал:
– Даже футбол досмотреть не дали.
Интересно было наблюдать на улице, как маленький толкач с косичками тянул за собой большую, начинающую лысеть баржу. А баржа дымила сигаретой на ходу, прямо как настоящая.
– Пап, вот он. Видишь, ему холодно.
Прошёл год. Фикус прижился, похорошел и сменил кадушку на большой цветочный горшок. Его блестящие зелёные ладошки иногда сами собой покачиваются, приветствуя свою спасительницу и норовя погладить её по головке. И она очень рада своему зелёному другу, потому что он – самый лучший слушатель и хранитель её детских секретов.

КОМПРОМИСС

Вы не слышите? Разве вы не слышите эту жуткую канонаду? Война, настоящая война. Вы видите? И опять вы ничего не видите. Вы не видите трупы деревьев, что погублены людьми без всякой необходимости. Вы не видите лужайку, которую трактор за полчаса превратил в мёртвый «лунный пейзаж». Вы чувствуете? Вы ничего не чувствуете. Идёт наступление по всем фронтам! Наступление города на всё живое, захват асфальтом и бетоном новых территорий. Бывает, конечно, временный успех: зелёный росточек пробьётся через слой асфальта, или берёзка примостится на крыше. Но всё будет вытоптано и вырвано с корнем. Трудно бодаться стрекозе с катком. Исход предрешён.
Если вдруг вам доведётся побывать в городе Советске Калининградской области, обязательно посетите этот памятник. Идите от железнодорожного вокзала к набережной реки Неман по главной улице. Название улицы не помню, но вы идите, идите. Дойдёте до площади. Справа будет гостиница и ресторан, но вы туда не заходите. Идите прямо. Через два квартала по правую руку будет улочка, сворачивайте на неё. Вот здесь вы и найдёте памятник.
Автор памятника наверняка был простым прорабом. Ему поручили построить забор, о памятнике он даже и не думал. Забор добротный, из белого кирпича. На пути забора стояло неказистое деревце – то ли яблонька, то ли алыча. Ствол кривой, вроде никакой красоты нет. Но не стал наш прораб спиливать дерево, как тысячи его собратьев, думающих по шаблону: нет дерева – нет проблемы. Он обогнул его забором, допустив небольшой перерасход кирпича. За перерасход поругали, но каждую весну дерево цветёт. Вот так и получился памятник – памятник Компромиссам.
Когда будете возвращаться, зайдите в ресторан и закажите сто граммов. С удовольствием или без него, а всё же выпейте за здоровье автора памятника. Может быть, и вам, случайно оказавшемуся на пути очень важного «забора», придётся в роли такого же деревца ждать решения своей участи.


РОДИНА

Я стоял в душной жаркой очереди не один час и возликовал, когда из-за двери кабинета послышалось это долгожданное слово, касающееся теперь уже только меня:
– Следующий!
Кабинет был просторный и прохладный. Принимала сама. Сесть не предложила, но выглядит хорошо. Вспомнил, что надо поздороваться:
– Здравствуй, Родина.
– Привет. Значит, так: говори быстро, проси мало, остальных не задерживай.
– Родина, мне надо съездить к родственникам.
– Что ж, дело хорошее, не возражаю.
– Они живут в Калининградской области.
Она посмотрела на меня, как на недоумка:
– Уважаемый, ты меня по пустякам не тревожь. Хочешь – бери билет на самолёт, хочешь – на поезд. И в путь.
– Так ведь паспорт нужен заграничный!
На моих глазах свершилось чудо: из миловидной женщины она превратилась в чинушу средней стервозности:
– Ну почему мне не повезло с населением? Предлагали место на Земле Обетованной – отказалась. Хоть там и многовато евреев на душу населения, зато народ умный, – и уже на повышенных тонах в мой адрес:
– Если нужен заграничный паспорт – оформляй! Собирай справки, пиши заявление, плати пошлину и вперёд!
– Собрал, написал, заплатил – не выдают. Говорят: приходи через пять лет.
– Значит, служил где-то?
– Да, служил, но сейчас уже в запасе.
Ежедневное общение с такими как я оставляло неизгладимый след в её душе, хотя и компенсировалось молоком, а по субботам – даже сухим вином. Она тяжело вздохнула:
– Слушай, ты начинаешь меня утомлять. Каждое государство имеет право оберегать свои секреты. И поэтому тебе, как носителю этих секретов, временно ограничивают свободу, для того чтобы ты не выдал «военную тайну» нашим врагам.
– Во-первых, я патриот. А во-вторых, я же хочу из России в Россию съездить.
– Про патриотов даже не заикайся, не верю. Чтобы попасть в Калининград, нужно проехать через Белоруссию и Литву. А Литва, между прочим, член НАТО.
– Родина, ты меня не помнишь?
Только на секунду я удостоился её пристального взгляда, но мгновение это прошло мимо памяти моей Родины. Мне нужно было погибнуть на какой-нибудь войне, чтобы Родина обо мне вспомнила. И это в лучшем случае – пишут же на памятниках: «Никто не забыт и ничто не забыто».
– Вас много, всех не запомнишь, – однако она насторожилась.
– Родина, ты меня дважды отправляла в заграничные командировки, из них один раз на войну. При этом служебные паспорта, помнишь, синие такие, оформлялись за неделю. Никаких пошлин, никаких хлопот. С открытыми визами. Мне нужно было только расписаться в получении документов. А какие замечательные характеристики писались! Я и не знал, что я такой хороший. Но ты ответь мне по совести: почему тогда ты мне доверяла, а сейчас нет?
Видимо, под столешницей была волшебная кнопка. Через пару секунд после её нажатия за моей спиной возникли два крепких молодца в хороших костюмчиках. Прямо как в сказке: «двое из ларца – одинаковы с лица». Подобно дрессированным псам, они меня не трогали, но с надеждой ожидали команду «Фас!». Чтобы их не провоцировать, я старался не делать резких движений. Родина встала и, возвышаясь над столом, похожим почему-то на взлётную полосу, тихо и зловеще произнесла:
– Ты, наверное, забыл, в чьём кабинете находишься? Здесь никто, кроме меня, не имеет права требовать ответы. Здесь можно только просить, просить очень вежливо. При изложении своей просьбы желательно в теле своём найти шарнир и согнуться. Вот тогда просьба может быть удовлетворена. Может – быть. А может и не быть. Однако я отвечу на твой наглый вопрос: я тебе никогда не доверяла. Я вообще никому не доверяю. Но в то время мне надо было отправить тебя и подобных тебе для решения государственных задач. Мне нужны были твои знания, навыки, здоровье. Видишь, тебе повезло – живым вернулся. Даже пенсию получаешь. Ну а родственники пускай подождут. Приходи через пять лет, посмотрим. Ребята, покажите ему, где выход.
Почувствовав на себе заботу Родины в виде двух пар крепких рук, я всё же на прощание успел сказать:
– Родина, нас у тебя много, но ты-то у нас одна. Если что – обращайся.
– Следующий!