Обидный день

                "Обидный" день

                Из сборника "Наедине с тишиной"

   Был яркий воскресный день, и Филька Павлов, по прозвищу Осот, проснулся позже обычного. Жены рядом не было, и это обстоятельство, почему-то, рассердило его.
   "Пожалела, - мысленно протянул он, припомнив вчерашний вечер. - Как маленького пожалела".
   Накануне, после полудня, Филька мотыжил кукурузу на дальнем поле. День выдался жарким. От палящих лучей летнего солнца не спасал даже час-то срывавшийся упругий ветер, который и обдувал обнажённое до пояса тело, и волнами клонил к земле, поднявшиеся в росте, тёмнозелёны стебли кукурузы, создавая иллюзию широкого зелёного моря, раскинувшегося между двумя пологими холмами. Филька торопился. Ему, непременно в субботу,  хотелось закончить обработку этого дальнего и, как он полагал, самого урожайного, выпавшего по распределению, временного участка. Безжалостно молотя длинной мотыгой по закаменевшим комьям жёлтой глины и беспрестанно сгибая-разгибая спину, чтобы выбирать иссечённые остатки бурьяна, Филька к вечеру порядочно уморился. Он, то и дело, окидывал взором оставшуюся необработанную часть поля, хмурил брови и с ожесточением набрасывался на уже выбросившие соцветия бурьян. Но, несмотря на усердие, усталость брала своё и дело продвигалась медленно. Так что, домой  он вернулся, когда на посёлок легли плотные сумерки.
   "Пожалела", – снова мысленно протянул Филька и, не мешкая, стал одеваться.
   Худощавый, с юношеской фигурой и, всегда, гордо поднятой головой, увенчанной копной, выгоревших и порыжевших на солнце, волос, Филька выглядел много моложе своих лет. Его удлинённое лицо украшал крючковатый нос, сросшиеся на переносице прямые брови, выступающие скулы, тонкие губы в обрамлении опущенных книзу усов и острый подбородок. Несмотря на кажущуюся хрупкость сложения, Филька был сильным и в любом деле ничем не уступал более солидным мужикам. Он редко прикладывался к стакану и не боялся никакой работы. Портил его лишь склад характера. Вспыльчивый, готовый по всякому, даже пустяшному поводу вступить в спор, который  у него, не редко, перерастал в драку, он не дружил ни с одним из своих ровесников. Для него не существовало  авторитетов, ни среди своих сверстников, ни среди начальства, ни среди старшего поколения посёлка. Филька запросто мог сцепиться с любым, и не уступать до тех пор, по-ка соперник или признает своё поражение, или, махнув, от безысходности, рукой, уходил, оставляя Фильку одного. Те, кто помоложе, и погорячей, за-частую не уступали, и весь спор кончался синяками, разбитыми носами да изодранными рубахами. Лишний раз вступать с ним в разговор не желал да-же участковый. Филька считал себя умным и, с грехом пополам, слушал лишь жену, да своего троюродного дядьку, который, как говорили старики, в молодости, был ну точь-в-точь, как сам Филька.
   Фильке было немного за тридцать и, по всем правилам, он должен быть слыть уже взрослым серьёзным мужчиной – хозяином и главой семейства. Но, по неуживчивости характера, который в глазах односельчан, к этому времени, уже нужно было научиться держать в узде, Фильку редко кто воспринимал в селе серьёзным человеком. И за глаза, да и в глаза, большинство звали – Осот. Филька не обижался на прозвище, полагая, что оно должно быть у каждого. А уж, какое к кому пристанет – то, как получиться.
   Из кухни долетал звон посуды, невнятная мелодия игравшего радио и короткие реплики жены. Она готовила завтрак и разговаривала, судя по тону, с дочкой. Из-за общего шума, слов разобрать было невозможно, да Филька и не прислушивался. Он скорчил недовольную гримасу, хотя и понимал, что жена, поднявшись раньше него, сделала, по хозяйству, то, что, по заведённому издавна правилу, должен был делать он сам.
   Умывшись, Филька заглянул в кухню.
   - А мы идём к бабушке, - тут же сообщила пятилетняя дочь, сидя за столом и перемешивая большой ложкой стоявший перед ней молочный суп в маленькой тарелке. – Сейчас позавтракаем – и пойдём.
   - Угу, - отозвался Филька, то ли соглашаясь, то ли одобряя.
   - А тебя не возьмём, - продолжила дочь. – Ты устал за неделю и должен отдохнуть.
   На эту реплику Филька не отреагировал. Он знал, что жена собирается к тёще, что-то там помочь по хозяйству. Ему там было делать нечего, а лишний раз выслушивать призывы тёщи одуматься и стать серьёзным – не было ни малейшего желания. Вообще, он редко посещал родителей жены – только по крайней необходимости.
   Филька прошёлся по кухне, налил из кувшина кружку холодного ком-пота и, не отрываясь, выпил.
   - Чего ты зря компот хлещешь? – тут же отозвалась жена. – Сейчас завтракать будем.
   - Я потом… - буркнул в ответ Филька и вышел из кухни.
   Ему не понравилась предупредительность жены.
   "Заботливая, - с сарказмом подумал он. – И утром не разбудила и сей-час со своим завтраком…"
   Он не смог подобрать пояснения на счёт завтрака и только махнул рукой.
   "Радуется, небось, что на весь день к мамане завеется, вот и делает глупость за глупостью", - подытожил Филька происшествия утра и вышел во двор. Недовольство переросло в непонятную обиду и он никак не мог от неё избавиться.
   Отыскивая занятие, Филька аккуратной стопкой сложил сваленные в кучу ещё на прошлой неделе доски для забора, заглянул в сарай к свиньям, пригрозив там будущей расправой толстому борову, что, закатив глаза, лежал на куче соломы и монотонно хрюкал, ничуть не реагируя не угрозу хозяина, посыпал, гуляющим с наседкой цыплятам, пшена и, от нечего делать решил пройтись по посёлку. Он вышел на улицу и долго стоял у открытой калитки,  с тоской разглядывал пустынную, в этот час, дорогу.
   Макушка лета была в самом разгаре. Чистое, без единого облачка и заметно выгоревшее, небо отливало голубизной. Горячее солнце припекало во всю мочь и сулило такую же жару, как и вчера. Ветра не было, и деревья стояли оцепенев, не шевеля листьями даже на самой верхушке. Из окон одного из домов, на волю, рвалась  бодрая мелодия, гремевшего во всю мощь магнитофона. Её звуки заполонили пространство и, тем самим, скрашивали пустоту воскресной улицы.
   Филька прошёл улицей и вышел на высокий берег реки, что широким полукружьем подступала прямо к посёлку. Сдерживаемая, далеко внизу по течению плотиной, река, в своё время, замедлила бег, вспучилась, залила окрестные низины, да так и осталась полноводной, с едва заметным течением. Прямо напротив посёлка образовался широкий мелководный залив. Со временем, берега его заросли высоким тростником, который, не боясь воды, с каждым годом, всё больше и больше, продвигался вглубь залива, грозя, в будущем, поглотить его целиком. Но до этого было ещё далеко. И высокий, трёх-четырёх метровый, тростник, как под линеечку, своим глубинным краем повторял очертания берега, отделяя чистую воду реки от уже захваченной и покорённой зелёным нашествием тростника и прочей водной растительности. Ближе к берегу, полоса тростника была изрезана кривыми проходами и небольшими пятнами чистой воды, образовавшимися на месте зимних покосов. Вдоль берега реки, тянулась грунтовая дорога. Уезженная, с глубокой колеёй, она огибала глубокий овраг, образовавшийся на месте впадения в реку крохотного ручейка и полого поднималась на холм к посёлку, чтобы слиться там с настоящей, покрытой асфальтом дорогой.
   На самом верху подъёма, у крайнего дома, росла старая кривая акация, под которой кто-то заботливой рукой установил узкую скамеечку. Филька уселся на неё так, чтобы тень от кроны акации укрывала его полностью, и стал равнодушно рассматривать окрестности. Его бесстрастный взгляд скользнул по чистой глади воды, пробежался по верхушкам тростника и зацепился за одинокую тростниковую тумбу, что стояла немного в стороне от общей линии и выделялась правильной округлой формой и раскидистыми стеблями. Правда, его внимание привлекла не сама тумба, а одинокая лодка с застывшим на корме рыбаком, окружённым десятком удочек. Нос лодки скрывали стебли тростника, и Филька не мог видеть есть ли в лодке ещё кто-нибудь или нет. Но это его не очень-то и волновало. Он долго следил за рыбаком, отмечая каждое его движение, и строя догадки, чем было вызвано каждое из них. В конце концов, он пришёл к выводу, что клёв не важный. А если быть точнее, так его совсем нет.
   "Дурак, - обругал он рыбака. – Солнце уже где, а он ловит на чистой воде. Не иначе, как приезжий. Ему, наверное, главное у воды посидеть, а будет рыба или нет – это дело десятое".
   К рыбалке особой страсти Филька не питал. Он, конечно, мог посидеть с удочками, но не долго, да и то, если был хороший клёв. А чтобы искать рыбу, часами высиживать редкую поклёвку – это ни за какие деньги. Он давно, для себя, решил – если хочешь рыбы – сходи в поселковый магазин, и возьми  там, хоть селёдки, хоть мороженного хека, хоть консервов.
   Выкурив несколько сигарет, Филька решил вернуться домой. Но тут его внимание привлёк паренёк, показавшийся на дороге. Он вынырнул из тростника и зашагал вдоль глубокой колеи, то и дело, перешагивая через неё то на одну сторону, то на другую. Босой, в закатанных до колен штанах, голубой майке на короткий рукав и непокрытой головой, он походил на одного из тех поселковых сорванцов, что, пользуясь летней свободой, большую часть времени проводили или у воды, или на пятачке у выгона, служившем своеобразным стадионом, или в молодом, заложенном всего несколько лет назад парке, посреди которого высились громады нехитрых качелей. В одной руке паренёк держал короткую палку, а в другой полотняную сумку-торбу, которая заметно тянула вниз.
   "Вадик! – узнал Филька соседского парнишку. – Никак на рыбалке был? Интересно, поймал что, или только утро зря загубил?"
   Парнишка шёл бодро, всем своим видом показывая, что весьма доволен собой. Он не заметил остававшегося в тени Фильку и даже вздрогнул, когда тот строго позвал:
   - Вадик, а ну подь сюда.
   Парнишка остановился, захлопал белёсыми ресницами, тряхнул головой, отбрасывая назад прядь светлых волос, недовольно скривил тонкие губы и после некоторого замешательства спросил:
   - А что надо?
   Как и все в посёлке, он знал драчливый характер своего соседа и, явно, не хотел, ни за что, ни про что получить подзатыльник, которые Филька раздавал ребятне просто так – для порядка.
   - На рыбалке был? – спросил Филька, заметно смягчая тон.
   - Был, - подтвердил Вадик, и для убедительности кивнул головой.
   - Ну, и что?
   - Да, так, - пожал плечами Вадик и скосил глаза на полностью мокрую сумку, в которой что-то устало ворочалось.
   Филька перехватил его взгляд и протянул:
   - Да, не боись ты, не трону. Покажи улов - да и топай. 
   Явно нехотя, Вадик сделал несколько шагов в сторону Фильки и остановился. Но тот не стал дожидаться. Он встал со скамейки, проворно сбежал на дорогу и остановился возле Вадика.
   Заглянув в сумку, Филька, от удивления аж присвистнул:
   - Вот это да! – вырвалось у него. – Ты где же это таких крупных подцепил? А?
   Филька покачал головой и протянул:
   - Молодец!
   Похвала и открытое восхищение подействовали на Вадика. Он зарделся и, стесняясь, ответил:
   - Да, в тростниках, у ручья. Там ещё были… И крупные… Удочка, вот, сломалась…
   - Рыба сломала? – уточнил Филька.
   - Нет, - мотнул головой Вадик. – Зацепил за толстый камыш. Думал – выдерну, но удилище не выдержало.   
   Словно в подтверждение своих слов, Вадик вытянул вперёд руку, в которой был зажат обломок тростника, служивший прежде удилищем. Краем глаза Филька глянул на него, отметил, про себя, форму болтающегося на леске поплавка и величину воткнутого в него крючка, а потом решительно засунул руку в сумку. После короткой борьбы, он извлёк наружу толстого, сильно горбатого, покрытого наполовину чёрной чешуей, карася. Карась вяло шевелил хвостом, беззвучно двигал мясистыми губами и, словно вздыхая, равномерно двигал большими жаберными крышками.
   - Ух, какой красавец! – снова восхитился Филька. - Не меньше чем пол кило весит. Молодец, Вадька! Не зря утро потерял.    
   Вадик не ответил ничего. Он дождался, когда Филька бросил рыбу обратно в сумку и, не говоря ни слова, зашагал по дороге дальше.
   - Торопись, обрадуй родителей, - бросил ему вслед Филька и, вопреки прежнему намерению, вернулся на скамейку.   
   Посматривая на реку из под прищуренных глаз, он выкурил ещё одну сигарету, не решаясь, что делать дальше. Мысли его, то и дело возвращались к улову Вадика. Перед внутренним взором поминутно всплывало видение толстогубого карася. При этом каждый раз карась всё увеличивался и увеличивался в размере. Так что, вскоре, Фильке казалось, что карась тянул не меньше чем килограмм и больше смахивал на молодого трёхлетка карпа, чем на себя самого. Боясь даже себе в том признаться, Филька откровенно завидовал Вадику. И его успокаивала лишь мысль, что он и сам может наловить таких карасей, а то и поболей.
В конце концов, Фильке надоело сидеть на скамейке. Он щелчком вы-бросил окурок на дорогу и неторопливо пошёл обратно домой.
   Жены и дочки уже не было. Наброшенная на железную скобу щеколда и висячий на ней незакрытый замок красноречиво свидетельствовали, что хозяев дома нет. Филька снова ощутил прилив непонятно обиды.
   "Ушла, - хмурясь, подумал он о жене, - И нет ей никакого дела…"
   Ему хотелось закончить мысль словами "до меня", но, осознавая, что это неправда, он лишь покрутил головой и со злостью пнул мелкий камешек, что оказался у него на пути. Камушек взлетел вверх и с размаху ударился в собачью будку. Оттуда, сразу же, выскочи лохматый, рыжий пёс и завертел по сторонам головой, отыскивая нарушителя спокойствия. Но, никого не на-ходя, он лениво гавкнул, повернул морду к хозяину и стал внимательно его рассматривать.
   - Ага, и ты туда же, - бросил ему Филька и пошёл в глубь двора.
   Пёс не понял слов хозяина. Он с минуту постоял на месте, а потом, широко зевнув, снова полез в будку.
   Филька во второй раз, за это утро, обошёл своё хозяйство и, от нечего делать, уселся на ступеньки крыльца. Он достал из кармана сигареты, и тут его взгляд упал на связанные в пучок удочки, что ещё с осени лежали на крыше сарая. В сознании сразу же всплыло видение пойманного Вадиком карася. Не отрывая взгляда от удочек, Филька закурил, глубоко затянулся и только после этого пошёл к сараю.
   Беглая инспекция удочек свидетельствовала – требуется ремонт, и ремонт основательный. И, поколебавшись с минуту, Филька решил сходить на рыбалку. Но, что бы как-то оправдать свой поступок, хотя этого, конечно же, и не требовалось, он мысленно произнёс:
   "А что? Она к маме – а я к реке. Пойду - побалуюсь…"   
   Он не стал продолжать, хотя в голове и вертелось продолжение "что я хуже пацана какого-то?"
   Просмотр и ремонт немного затянулся. Удочки были старые, и Фильке удалось восстановить лишь две из них, которые удовлетворяли его как приличная снасть. Торопливая копка червей рядом с сараем заняла ещё пол часа. Так что, когда Филька покинул свой двор, летний день был в полном разгаре. Но это его не смущало. Он решил, что заберётся в самую гущу тростника, где даже в полдень вода прохладная да тёмная и непременно что-нибудь да изловит.
   С высоты берега, на котором стоял посёлок, Филька заметил, что берег залива не пустовал. Несколько лодок, уткнувшись носами в песок, стояли на мели. А рядом с ними трое мужиков, выгружая снасти, о чём-то оживлённо беседовали. Зная, что его появление у реки с удочками в столь позднее, для рыбалки, время, непременно, вызовет ряд колких замечаний с их стороны, Фильке не хотелось с ними встречаться. Скрываясь за чахлым, обглоданным скотом, кустарником, росшим вдоль утоптанной тропы, он обошёл залив по большой дуге и вышел к тростникам далеко за ручьём.
   Вода встретила прохладой, настоянной на запахе зелёного тростника и тины. В воздухе носились жёлтые стрекозы, да где-то в глубине зарослей часто попискивала камышовка.
Филька задрал к верху голенища рыбацких сапог и, стараясь ступать, как можно, осторожнее полез в воду. Он долго блуждал среди густого, как стена, тростника, и порядочно взопрел, пока, наконец, не набрёл на овальный пятачок чистой воды, от которого вглубь тянулся захламлённый остатками тростников узкий проход. Вода была не глубокой – чуть выше колен.   
   - Ну, слава богу, - произнёс он вслух. – вот тут и остановлюсь. Место не плохое.
   Заломив пучок мелкого тростника, Филька повесил на него небольшую торбу, в которой была лишь банка с червями, и стал разматывать удочку. Насадив червя, он коротким взмахом послал снасть прямо в середину чистой воды. Сделанный из толстой пробки, поплавок шлёпнулся на поду, прошёл немного в сторону и замер. По воде разошлись концентрические круги. Надеясь на скорую поклёвку, Филька с минуту следил за поплавком, а потом, не теряя его из виду, стал готовить вторую удочку. На этот раз он забросил не-много в сторону – ближе к тростникам. Сполоснув руки, Филька застыл на месте, неотрывно глядя на поплавки.
   Прошло с четверть часа. Погруженную в воду насадку никто не тревожил. Поплавки, стояли неподвижно, сливаясь своими нижними концами с собственными изображениями. Рядом с ними закружили хоровод мальки. Они появлялись со стороны ближайшей тумбы тростника, что, не известно по какой причине, стояла сильно наклонясь, цепочкой пробегали открытую воду и, сделав полукруг, вначале возле одного поплавка, а потом возле другого, исчезали в узеньком проходе, между двумя пучками редкого тростника. Выход на проход преграждали почерневшие стебли прошлогоднего тростника, среди которых виднелся бок поваленной тумбы. Её мертвое тело не касалось дна, и служило платформой для тоненьких, круто изгибающихся к верху, молодых побегов. Недалеко в зарослях жировали дикие утки. Их не было видно, но частые громкие всплески и хлопанье крыльев красноречиво говорили, что они где-то рядом. Над головой часто проносилась рыжая камышовка. По-видимому, где-то рядом было её гнездо. 
   Филька переминался с ноги на ногу и с каждой минутой терял надежду на удачную рыбалку. Ему казалось, что и место, и время выбраны неудачно. Хотелось оставить этот овальный пятачок чистой воды и пройти дальше, вглубь тростника – туда, где вода была и посвежей и попрозрачней. И где по ней, хоть изредка, но пробегали микроскопические волны, вызванные даже едва уловимым дуновением ветерка. Но что-то сдерживало его. И Филька лишь переминался с ноги на ногу, несознательно крошил молодой побег, попавшегося под руку тростника и хмурил брови.
   Неожиданно взгляд его уловил некое движение. Лежавшие в проходе стебли тростника задвигались и стали медленно раздвигаться. Филька застыл на месте и затаил дыхание.
   "Рыба идёт! – пронеслось в голове. – Большая!
   Он следил за шевелящимся тростником и до боли в глазах всматривался в воду, стремясь разглядеть тело невидимой рыбы. Неожиданно тростники остановились и, в следующий момент, рядом с поваленной тумбой образовался плавный водоворот. Рыба вышла к чистой воде и остановилась, не решаясь идти дальше.
   Стараясь не делать резких движений, Филька согнул ноги в коленях и потянулся к ближайшей удочке, мирно покоившейся прямо на воде. Он осторожно извлёк её из воды и, дав бесшумно стечь тоненькой струйке воды, расчётливо послал насадку в то место, где минутой назад возник водоворот. Поклёвка последовала незамедлительно. Поплавок подпрыгнул на месте и исчез под водой. Филька подсёк и от неожиданности вскрикнул. Тяжесть в руке показалась неимоверной. Кто-то невидимый и сильный рванул удочку с такой силой, что Филька едва удержал её в руках. Леска натянутой тетивой прочертила половину чистого водного пространства, рванулась к тростникам и, не останавливаясь ни на секунду, устремилась дальше. Невидимая рыба наткнулась на редкие стебли тростника и забилась, стремясь преодолеть препятствие. Над водой взмыл широкий раздвоенный хвост, и с силой ударил по воде. Расходясь в стороны, затрещали стебли тростника. Вода вокруг них забурлила, брызгами полетела во все стороны, пугая рванувшихся к спасительным зарослям мальков.
   Филька сжал удилище и потянул его к себе, стараясь вернуть рыбу на середину чистой воды. Но все его усилия оказались напрасными. Рыба преодолела препятствие, выскочила на относительно чистую воду прохода и по-тянула с такой силой, что Филька снова вскрикнул. Его крик прозвучал как предчувствие. В следующий момент верхушка удилища обломилась и задёргалась на страховочной леске. Но это длилось лишь несколько секунд. Потом не выдержала леска. И Филька, широко открытыми глазами, проследил за тем, как, цепляясь за стебли тростника и то, погружаясь под воду то, выпрыгивая из неё, по проходу устремился пробковый поплавок.
   Всё это длилось не больше десяти секунд, но для Фильки они показались вечностью. 
   - Ушла! – обречённо выдохнул он, отказываясь верить собственным глазам.
   Он потянул к себе удилище, посмотрел на его сломанный конец, болтающийся на леске, и только после этого дал волю выплеснувшимся эмоциям. В начале он с силой ударил по воде остатком удилища, а потом стал вымещать свою злость на ближайшей тумбе, отчаянно кося верхушки зелёного тростника. Порядочно пошумев, Филька понемногу успокоился. Он придирчиво посмотрел на остаток удилища и, сопроводив своё действие проклятьем по адресу рыбы, как копьём, запустил им в гущу тростника.
   "Ну - всё! Кончилась рыбалка! – сверлила мозг отчаянная мысль. – Та-кую возможность упустил! Наверное, карп был. Теперь иди – свищи…"
   Мысленно укоряя себя за нерадивость и проклиная ушедшую добычу, Филька дрожащими руками переоснастил вторую удочку и забросил её в то же самое место, где произошла поклёвка. Он небрежно бросил её на воду, а сам отошёл немного назад и стал заламывать тростник, сооружая место, где можно было бы сесть. Через несколько минут, он уже сидел поверх тростника и жадно курил сигарету.
   Мало надеясь на успех, Филька через какое-то время перестал следить за поплавком и снова стал подумывать о смене места. Он докурил и, ловко выстрелив окурком в заросли тростника, только тогда посмотрел на удочку. То, что он увидел, заставило его, буквально, подпрыгнуть и рвануться к ней, нисколько не заботясь о том, что можно, запросто, оступиться или зацепиться за корневище какого-нибудь растения и свалиться в воду. Удочка упёрлась своим тонким концом в пучок плавающих стеблей тростника и дёргалась всем телом, грозя погрузиться в воду. Поплавка на поверхности не было. А на его местоположение указывала натянутая леска, светлой чёрточкой уходившая вглубь тростника.
   Удивительно, но Филька совладел с собой. Делая последний шаг, он бросил пристальный взгляд вперёд и определил, что рыба, на этот раз пошла прямо по проходу и её можно будет развернуть обратно и вывести на чистую воду, где у него будет шанс с ней побороться. Каким-то внутренним чутьём, Филька почувствовал, что взявшая рыба была ничуть не меньше той, что из-ломала удочку и ушла на волю. И он не ошибся. После короткой, но сильной подсечки, его рука снова почувствовала знакомую тяжесть.
   Фильке повезло – рыба развернулась и пошла по проходу прямо на не-го. Стремясь не ослабить натяжение, Филька поднимал удилище вверх и от-ступал назад, освобождая место для манёвра. Рыба вышла на чистую воду, всплыла к верху и показала над водой высокий спинной плавник. У Фильки перехватило дух. Он сразу же понял, что это не карась, да и не карп, а завезённый в эти места и акклиматизированный белый амур. По опыту Филька знал о его бешеном нраве и способности порвать любую снасть. Тот, который попался к нему на крючок был не меньше трёх килограммов, и он с тоской подумал об участи своей снасти.
Словно прочитав Филькины мысли, рыба на секунду остановилась, а потом стала разворачиваться в глубину прохода. Филька хотел помешать ей это сделать. Он усилил натяжение, и этого оказалось достаточно, чтобы её спугнуть. Словно осознав всю опасность положения, рыба ударила хвостом по воде и с такой силой рванулась в глубину, что все Филькины попытки по-мешать ей это сделать оказались безрезультатными. Стремительно натянулась леска, затрещало в дугу изогнувшееся удилище. Филька бросился вперёд, стараясь получить запас пространства, но не успел. Он услышал, как лопнула леска. И этот короткий треск прозвучал для него как ружейный выстрел. В следующий момент удилище выпрямилось, а, в след за ним, в воздух взмыл поплавок с обрывком лески. Впереди по проходу, круша всё на своём пути, уходила рыба, пугая не только малька, но и жирующих по соседству диких уток.
   На этот раз Филька не ругался. Как-то, даже чересчур спокойно, он осмотрел место обрыва лески, мысленно пожалел о том, что не захватил с со-бой запасных крючков, да и, при ремонте, поленился поставить новую леску, а потом, размахнувшись, запустил удилище в заросли тростника и, не разбирая дороги, побрёл к берегу.
   "Порыбачил! – сверлила обидная мысль. – Как  неуч порыбачил! А ещё Вадика хотел переплюнуть…"
   Чавкая сапогами по чёрной грязи, Филька снова почувствовал, как сознание окутывает приставшее с сегодняшнего утра чувство обиды. Но на этот раз к нему примешивалось чувство жалости к себе. Он не знал, как этому от-носиться. Обижаться на рыбу – глупо и даже где-то смешно. Что не поймал – сам дурак. А вот жалость – это что-то новое.
Филька достал сигарету, закурил и, подытоживая события сегодняшнего дня, обронил:
   - Какой-то день "обидный", что ли?
Скривившись как от боли, он посмотрел на зелёную стену тростника, пожал плечами и, снова огибая по большой дуге залив, скорым шагом заторопился к посёлку.