По ту сторону морали

    Описываемое событие, может, и не вызовет особого интереса у широкого читателя, но полагаю, что «быт и нравы», а также личности в  «местах не столь отдаленных», все еще интересует общественное  сознание. Несмотря на то, что прошло много лет, но как только я, изредка,  по своим «адвокатским делам» попадаю в эту колонию, то всегда с грустью вспоминаю  события давно минувших лет.

    А произошло это в самом начале 70-х годов, когда я после  службы во внутренних войсках и уже имея определенные представления о заключенных,  прибыл  в исправительно-трудовую  колонию строгого режима для дальнейшего прохождения службы в должности оперуполномоченного. Для того, чтобы читателю было легче вникнуть в  событие, о котором я хочу рассказать, для начала охарактеризую эту колонию с некоторых сторон.
 
    1. Располагалась она за городом, в нескольких километрах от областного центра и представляла собой  типичный образец колоний того времени. За высоким основным ограждением находились жилая и производственная зоны,  2-х этажное здание роты охраны внутренних войск, небольшой ветхий поселок для проживания сотрудников и военнослужащих, штаб самого учреждения в виде барака, гараж, пожарная часть на две автомашины, свое подсобное хозяйство, овощехранилище и прочее.
    Несмотря на то, что к тому времени колония считалась весьма молодой и насчитывала менее 10 лет в своей истории, но по контингенту и делам, там происходившим, она занимала, как сейчас бы сказали, верхнюю строчку рейтинга «блатных колоний».
Необходимо заметить, что это в настоящее время в колониях строгого режима содержатся лица, совершившие тяжкие преступления, в том числе и впервые в жизни. В те же годы  колонии строгого режима наполнялись осужденными, ранее уже отбывавшими наказание в местах лишения свободы порой по 5-8 раз, лицами, переведенными с особого и тюремного режимов  и  имевшими, как правило,  очень богатый преступный опыт.

    Картина, когда отряды по 130-150 человек следуют  из жилой в производственную зону на работу, а сзади, на некотором расстоянии от последней шеренги волочатся 5-7 человек «петухов» (пассивных гомосексуалистов), - обычная картина того времени в этой колонии. Или,  когда отряды находятся в столовой и употребляют пищу, эти 5-7 человек никогда не посмеют сесть со всеми за общий стол. Сидят на корточках в углу при входе и ждут, когда им бросят что-либо съестное, и лишь когда все отряды поедят и выйдут на улицу, бросятся к столам и быстро наполнят свои желудки оставшимися объедками.

    Дежурный офицер, обязательно присутствующий при раздаче и употреблении пищи в зоне, тоже никогда не посмел бы усадить этих людей  за общий стол, - как искра вспыхнет недовольство, возникнут массовые беспорядки и полторы тысячи возмущенных преступников могут вдребезги разнести всю столовую вместе с дежурным офицером. Эта часть осужденных, как правило, слабых и безвольных, «опущенных» самой зоной и готовых за пачку махры снять свои штаны, больше считались животными,  нежели людьми.

    Как правило, дежурный помощник начальника колонии (ДПНК) выводил отряды на улицу для построения, например, после завтрака, а его помощник оставался с «петухами» в столовой, давал повару команду и, если пища оставалась, тот ставил перед ними «большую шленку» с какой-нибудь «баландой», в которую они могли залезть и руками.
В общих помещениях со всеми они не спали, как правило, где-нибудь в углу, на рваной фуфайке, как загнанные паршивые  собаки. Ни койки, ни тумбочки, ни личных вещей. Говорить об общей бане и не приходилось, их убили бы там сразу. Поэтому они мылись редко, как правило, чтоб никто не видел, в основном всегда были грязные, вонючие и самой головной болью каждого начальника отряда.
    Администрация колонии, насколько могла, боролась с развитием этого явления гомосексуализма, изредка возбуждая уголовные дела за мужеложство, но к уголовной ответственности по ст.121 УК РСФСР (по причине скрытности этого явления)  привлекались, как правило, очень редко.

    Однако меняются не только времена и законы, меняется общественное сознание самого общества – и вот по прошествии всего лишь  30-40 лет оно (общество) уже не стыдится таких людей, называя их ласково, как небо - «голубыми».   

    В дополнение к характеристике колонии необходимо сказать, что у нас в то время отбывали наказание человек пять бывших «воров в законе», имевших наказание по 75-125 лет каторжных работ и просидевших без выхода к тому времени по 30-40 лет в лагерях.
Имела на своем счету колония и дерзкие побеги заключенных.

    При  групповом побеге 4-х рецидивистов через прорытую траншею под основным ограждением для прокладки коммуникаций  они зарубили топором двух офицеров: капитана, командира роты, и проверяющего подполковника из штаба конвойного полка, которые, обходя снаружи зоны посты караула, спустились в эту траншею больше из любопытства, нежели по  долгу службы, лоб в лоб столкнулись с бежавшими бандитами и тут же погибли под ударами топора.
    Имя командира роты было навечно занесено в списки воинской части, а несколько лет позже  этому погибшему в молодом возрасте офицеру в Ленинской комнате казармы был установлен обелиск. Его сын вырос, а окончив училище внутренних войск и став офицером, попросился в этот же конвойный полк, где занял место командира роты своего отца.
    К сожалению, в настоящее время в этом здании нет ни воинской  казармы,  ни бюста, след которого теряется в 1995 году при передаче функций охраны колоний от внутренних войск самим исправительным учреждениям. 

    Был и дерзкий побег «на таран» из промышленной зоны. Матерый рецидивист Максимов А., завладев автомашиной «Краз» и разогнав его по гладкой асфальтированной дороге вдоль промышленных корпусов, пробил основное ограждение и выехал за территорию колонии. Часовой из ближайшей вышки открыл вслед стрельбу из автомата, но все пули легли только на кузов.
    Проехав около километра, Максимов А. с подельником бросили поврежденный «Краз» и скрылись. При организованном преследовании бежавших собака взяла след и привела к двухэтажному дому в городке, расположенному примерно в пяти километрах от колонии. Когда стали обходить  квартиры этого дома, солдату дверь открыла молодая полураздетая  женщина, от вида которой он смутился и извинился за беспокойство.
     Более  чем через год, после его поимки, мы узнали от Максимова, что в этот момент он стоял, вооруженный финкой, за той дверью. В этой квартире жила его давняя знакомая. 

    При одном из неудачных задержаний Максимова А. он из обреза охотничьего ружья  в центре города выстрелил в начальника районного отдела уголовного розыска, осуществлявшего в отношении преступника оперативно-розыскное мероприятие, завладел его оружием и скрылся. Майор  милиции остался инвалидом, без глаза, и был уволен за то, что  неправильно спланировал операцию по задержанию опасного преступника.
      
    А уж чего  стоит побег 14 осужденных через земляной подкоп из помещения камерного типа в жилой зоне, который они коллективно рыли   более года, а выйдя по ту сторону  основного ограждения колонии  скрылись на проходящем мимо невдалеке товарном  поезде.  Это произошло уже в новейшей истории и вызвало тогда огромный резонанс в пенитенциарной  системе России.
      
       Вспоминается, как однажды один из осужденных вдруг забрался на башенный рельсовый кран, воздвигнутый в промзоне для реконструкции одного из заводских корпусов. От кабины крана он выбрался на стрелу,   прошел 15 метров по ней до крюковой подвески на конце стрелы и уселся там, свесив ноги с высоты, как было установлено позже, более 20 метров.

    Стало ясно, что не от хорошей жизни он забрался на высоту птичьего полета. Руководство колонии тут же поручило мне, как самому молодому, так сказать, «допросить»  виновника переполоха. 
    Для того, что бы хоть как-то пообщаться с ним, поговорить, я вынужден был подняться выше кабины башенного крана, пройти по стреле примерно на треть и уже оттуда   уговаривал его спуститься вниз. Он развернулся вполоборота ко мне и сказал, что со стрелы  уже не слезет, что у него  карточный долг. Небольшой, но денег взять неоткуда, что умирать не хочется, но придется. При этом  заявил, что если его посмеют снять силой, то он бросится вниз вместе с тем, кто поднимется на стрелу.   

    Это в современном кино хорошо смотреть, как на высоте бьются, сражаются и совершают подвиги различные герои. Неприятные чувства я ощутил, побывав на кране, где на сумасшедшей высоте свистит ветер, кажется, что стрела ходит ходуном и вот-вот отвалится. 
    Вдобавок  ко всему, все это железо скрипит и раскачивается на метр в разные  стороны.  В общем, спустился я еле живой и пришел в себя только после того, как  начальник медсанчасти увел меня к себе и заставил выпить грамм 70 неразведенного медицинского спирта.
    Кажется, именно с тех пор я стал бояться высоты и не переношу не только никаких колес обозрения, но и   аттракционов, где поскрипывает металл.      

    Если память мне не изменяет, на башенный кран он забрался, как только их вывели в промышленную зону, часов в 8 или около 9  утра. За день, пока он сидел на стреле, сотни людей, проходя по промзоне мимо крана, не выразили ему с земли не только никакого человеческого сочувствия,  ни один не прошел просто молча. Смех, улюлюканье, издевательские выкрики, типа: «Иди сюда, я тебя поймаю на х…», или «Что расселся, прыгай сразу ко мне в постель» и прочее.
    Уже во второй половине дня я понял, что придется осматривать место происшествия, сходил за пределы зоны в свой  кабинет, взял следственный чемодан, зарядил пленку в фотоаппарат и уже просто ждал вечера.
    В 17 часов контролеры стали производить «съем» осужденных, более тысячи человек колоннами потянулись мимо крана к проходному коридору, ведущему в жилую зону. И вся эта тысяча кричала, свистела и пылала злобой к этому несчастному. Создавалось впечатление, что он должен не одному или двум-трем  картежникам, а всей этой тысяче ненавидевших его людей,  всем сразу в этой свистящей зоне. И такое отношение к своему проигравшему сородичу было нормой, правилом поведения для всех этих людей.

    Я успел сделать несколько снимков его на краю стрелы, и как только последние пятерки зэков скрылись в проходном коридоре, он встал на затекшие, по-видимому, за день ноги, немного поводил  руками по коленям и бедрам и прыгнул вниз.

    У меня в руках был фотоаппарат того времени «Ленинград», который позволял произвести 15 снимков подряд без взвода лентопротяжного механизма.  Пока он падал, я произвел 2 или 3 снимка  вращающегося  в воздухе его тела. Упал он где-то в 10 метрах от меня, раздался просто шлепок. Когда я подошел и попытался перевернуть тело, то почувствовал, что оно как бы все разъединено до последней косточки. Руки, ноги, туловище – все как бы существовало раздельно. Не было ни крови, ни видимых травмирующих признаков. Тогда я понял, что это и есть специфические признаки падения тела с большой высоты, когда в нем внутри переломано все, что  только может сломаться.   

    Проведя обыск его личных вещей на работе и в отряде, мы обнаружили письма с воли от его брата, из которых поняли, что брат устал спасать его от картежных долгов и окончательно отказал в помощи. Других родственников, по материалам его личного дела, у него не было.
    Так же стало известно, что в этот день заканчивался срок, который ему был дан для погашения долга. Таким образом, в эту ночь он должен был или умереть от удара ножом, или в лучшем случае, подвергнуться сексуальному насилию в самой извращенной форме, т.е. стать «опущенным» до «петуха». Не желая пополнять ряды описанных мной выше изгоев, он предпочел умереть.

    Вот такие порядки и нравы царили в типичной зоне строгого режима  начала семидесятых годов прошлого века. С тех пор прошло почти 40 лет и уже, наверное, можно делать выводы о развитии самой пенитенциарной системы России, куда она движется, сравнивать и давать оценки современным  учреждениям.
 
    2. Обрисовав общее представление об этой колонии, я позволю себе перейти  к рассказу  о том, ради чего взялся за перо.

    Как-то летом в колонию прибыл этап из нескольких вновь осужденных, среди которых был и осужденный за убийство к 15 годам Леонтьев Виктор, лет сорока от роду, который был переведен в нашу колонию на основании специального наряда Главного управления исправительно-трудовых учреждений МВД СССР. Его срок был 15 лет, и был он склонный к побегу. Об этом нетрудно было догадаться по красной полосе сверху вниз по диагонали на его личном деле осужденного.

    Прибытие таких людей требует специальных мер предосторожности от администрации колонии и осуществления ряда мероприятий оперативного характера. Необходимо проследить, чтобы он не был зачислен в отряд, где уже находятся несколько склонных к побегу осужденных, предупредить дежурную часть, роту охраны и прочее.

    Вечером, изучая его личное дело в оперативной части, мы склонились к тому, что не просто так ГУИТУ МВД СССР прислало к нам этого осужденного, что помимо его склонности к побегу наверняка есть еще что-то такое, что мы пока  не знаем.

    И как в воду глядели: когда через пару дней спецпочта доставила  нам из Москвы увесистое розыскное дело с грифом «сов.секретно», из него следовало, что Леонтьев, отбывая наказание в одной из колоний строгого режима Смоленской области, сконструировал и собрал на производстве из алюминиевой пудры, фосфора, бертолетовой соли и еще каких-то реактивов мощное взрывное устройство, с помощью которого намеревался взорвать стену цеха в промышленной зоне своей колонии и организовать массовый побег. В последний момент взрыв и побег были предотвращены, а бомба изъята.

    При уничтожении бомбы произошел такой силы взрыв, что колесная пара от старого железнодорожного вагона, в котором уничтожали взрывное устройство, улетела на 300 метров от места своего расположения.
    От греха подальше его загнали в нашу колонию, но до конца срока ему оставалось еще лет восемь. Как оперативников, нас это привело в уныние,  так как теперь Леонтьев становился нашей ежедневной головной болью.

    Зачислили его в один из отрядов, но на работу пока не выводили, так как все вновь прибывшие дня три должны были быть на виду у администрации в жилой зоне, для решения с ними различных вопросов бытового устройства.

    В этом же отряде, где находился Леонтьев, отбывал наказание и Гришин Павел, лет двадцати семи, осужденный как несовершеннолетний в 16 лет за убийство своего деспота-отца в Кемеровской области к 9 годам лишения свободы.
    Отбывая наказание по этому приговору сначала в колонии для несовершеннолетних, а затем в колонии усиленного режима, он был вторично осужден к 2годам за мужеложство, поэтому и попал в нашу колонию строгого режима.

    Павел жил и работал тихо, без излишних эмоций, нарушений режима содержания у него не было, повязку члена секции внутреннего порядка (сокращенно СВП) никогда не носил,  никого не трогал и его в зоне тоже никто не трогал.
    Письма ему очень редко писал издалека брат, матери, замученной еще их отцом, у них уже не было давно. Оставался ему к отбытию один год с небольшим, и я его чаще видел в отряде на койке с книгой, чем тусующегося по зоне. Был он  среднего роста и в меру упитан, несмотря на большой отбытый им срок, производил впечатление неглупого, крепкого и уверенного в себе человека.
 
     В тот день Леонтьев впервые был зачислен на работу в промышленную зону и сидели они с Гришиным в 7-30 утра во время  завтрака за одним большим длинным столом, друг против друга. Раскладывая в «шленки» (миски) жидкую кашу, Гришин, накладывая Леонтьеву, половником случайно шлепнул по каше, которая в виде горячей брызги попала тому прямо в лицо. От неожиданности Леонтьев вздрогнул, вытерся и так же неожиданно для всех медленно процедил: «К-о-з-е-л!».
    Гришин молча поглядел сначала направо, затем налево, как бы пытаясь по лицам определить, слышал ли кто это слово. Но лица  десятка сидящих за столом зэков говорили ему о том, что про «козла» слышали все.

    Все молча ели и уводили от взгляда Павла свои глаза, как бы извиняясь перед ним за человека, обронившего такое тяжелое слово. Гришин сел, так же молча съел две ложки каши, затем вытер ложку, положил в карман своей куртки, взял свою пайку хлеба и вышел из столовой на улицу.

     Через 15 минут отряды вышли из столовой и начался развод отрядов по пятеркам на работу в промышленную зону через проходной коридор, метров в пятьдесят, соединяющий жилую и производственную зоны колонии. В этом коридоре с десяток прапорщиков-контролеров обыскивали осужденных, старший нарядчик со своими людьми давал последние указания бригадирам, а с другой, производственной стороны, прибывшие к 8 часам утра на работу вольнонаемные мастера и специалисты  уже встречали свои бригады для расстановки людей, выдачи режуще-колющего инструмента и организации производственного процесса.

    Производственная зона представляла собой серьезное механическое производство, состоящее из десятка цехов и нескольких производственных корпусов. Основной цех состоял из прессо-штамповочного производства, но были и токарные, кузнечные и другие производства, связанные с обработкой металла и его покраской. В прежние времена сюда за металлической тарой объемом 500 и 1000 кг. в очереди стояла половина предприятий  машиностроения Советского Союза. Металл, краски и прочая продукция производственного назначения поступали в колонию не то  что вагонами,   а целыми составами. 

    Тысяча – тысяча двести человек осужденных в две смены своей работой закрывали половину программы всей страны по производству металлической тары, обеспечивая себя небольшим, но стабильным ежемесячным заработком, позволявшим им приобретать в ларьке вдоволь конфеты, чай, сигареты, печенье и прочие продукты.

    Зайдя в промышленную зону ровно в 8 утра, Гришин сразу, пока еще никого не было,  прошел в раздевалку цеха, переодеваться не стал, а пошарив рукой под ничейным, без дверок, металлическим шкафчиком, вытащил из-под него небольшой бумажный сверток с заготовкой клинка под финский нож из напильника. Лезвие было уже почти готово и заточено, с рукояткой надо было еще позаниматься. Выбросив бумагу и переложив нож во внутренний  карман к ложке, Гришин вышел из раздевалки, куда уже направлялись переодеваться другие осужденные.

    Быстро пройдя через цех, он направился к выходу, около которого стоял Леонтьев. Озираясь на многочисленные станки и незнакомое производство, Леонтьев не знал, куда ему по огромному цеху идти дальше. Ничего не говоря, Гришин вплотную подошел к нему  и молча  ударил  ножом в живот, вонзив клинок сантиметров на пятнадцать.   

    Леонтьев от неожиданности вдруг вздохнул всей грудью, из приоткрытого рта мгновенно побежала струйка крови. В следующее мгновенье Гришин, вытаскивая нож из тела, уперся в грудь Леонтьева, и тот рухнул на бетонный пол цеха уже мертвым. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что вроде никто ничего не видел, Гришин вытер нож о куртку Леонтьева, засунул нож опять на место к ложке и быстрым шагом  выйдя из цеха, направился к туалету производственной зоны, расположенному напротив.

    Зайдя в один из десятка входов этого огромного бетонного уличного «сортира», который обслуживал ежедневно более тысячи человек, Гришин выбросил нож в какое-то «очко» и только тут решил перевести дух.

    Гришин не видел, что в тот момент, когда он входил в  «сортир», в ворота цеха зашел прапорщик Богданов Николай, который сразу при входе обнаружил труп вновь прибывшего заключенного, фотографию которого, как склонного к побегу, только что повесили в дежурной части.
    Цех потихоньку начинал работать, но рядом никого не было. Богданов выглянул из ворот цеха на улицу и увидел Гришина, который выходил из «сортира». Обратив внимание на то, что время уже 8-15, а Гришин не на рабочем месте за станком и почему-то не в спецовке, Богданов машинально пошел ему навстречу. Гришин видя, что прапорщик идет к нему от того места цеха, где лежит Леонтьев, не посмел куда-либо свернуть и тоже, как ни в чем не бывало, пошел в цех, т.е. навстречу Богданову.

    Подойдя вплотную, и ни на что не рассчитывая, Богданов вместо того  чтобы спросить: «Почему ты здесь?», или «Почему ты не переодет еще?», вдруг спросил: «Паша, это ты его, что ли?». Вопрос прапорщика прозвучал для Гришина как-то участливо и с каким-то сочувствием к нему. Не отдавая  для себя отчета, Павел так же грустно ответил: «Да». 
    Богданов сказал: «Тогда пойдем». И они вместе, без всяких наручников, как два приятеля пошли по небольшой дорожке в сторону проходного коридора, откуда еще не ушла старая смена контролеров и еще подсчитывала, сколько пятерок прошли и сколько народу сегодня вышло на работу. Зайдя в проходной коридор, Богданов сказал, кивая на Гришина: «Он того, склонного Леонтьева, убил». Здесь уже был новый, заступивший на смену дежурный помощник начальника колонии, который почти бегом бросился в жилую зону в свою дежурную часть докладывать начальству об убийстве.
    Теперь уже двое контролеров-прапорщиков так же спокойно через всю жилую зону  повели Гришина в штрафной изолятор, где изолировали его в одиночную камеру.

    В 8-30 мы с коллегой-оперработником были уже около трупа Леонтьева, а наш начальник оперчасти отправился в штрафной изолятор допрашивать Гришина.
Я сфотографировал труп, стал составлять протокол осмотра места происшествия, а мой коллега опрашивал рабочих цеха. Опрос ничего не дал, никто ничего не видел. Объяснения мы собирали больше для процессуального порядка, так сказать, наперед зная, что в этой зоне никто ничего и никогда под протокол не скажет, даже если и все видели. Это в современных сериалах «про ментов» и «разбитые фонари» все подозреваемые от страха сразу «колятся», а  свидетели начинают вдруг давать нужные показания. В реальной жизни все совершенно не так, а в  зонах таких простаков вообще никогда не было.

    Тем временем вокруг убийства в колонии поднимался скандал, начальства понаехало видимо-невидимо. Вся областная прокуратура, областное УВД, все начальство конвойного полка и даже первый секретарь райкома партии прибыл. Все они побаивались за свои должности и, на всякий случай, огораживали  в первую очередь себя и своих подчиненных от этого трупа. В то время убийство было редким явлением, а убийство в колонии – тем более, так как оно каралось почти всегда смертной казнью. 

    Через два часа, когда наш шеф вернулся из штрафного изолятора, после допроса Гришина, и мы подвели итоги, стало ясно, что кроме признания самого Гришина других доказательств его вины нет. Даже оскорбление, нанесенное Леонтьевым Гришину за завтраком в столовой, по большому  счету не стоило и ломаного  гроша, так как при этом не было ни ответной отрицательной  реакции  Гришина, ни словесной перебранки, ни угроз, ни физического насилия – ничего особенного. Один –  сказал, второй не ответил. На допросе Гришин вспомнил, что зашел во вторую секцию туалета,  но в какое «очко» из пяти он бросил нож, он  не помнил совершенно. В этом не приходилось сомневаться, так как избавился Гришин от ножа через минуту после того, как убил им человека, поэтому вполне от волнения у него мог образоваться провал в памяти.

    Мы понимали, что когда его этапируют в следственный изолятор,  там обязательно найдутся умники-сокамерники, которые  поднимут его на смех по поводу «дешевого» признания в убийстве. А когда его начнет допрашивать уже следователь прокуратуры, Гришин прикинется дурачком и  от своего признания в убийстве откажется и скажет, что «  был понос, вот и зашел сразу в «сортир», переодеться не успел, а когда увидел прапорщика, напугался, что накажут, тот что-то спросил, а я ответил «да», а что, дескать, спросил прапорщик, я не понял. Когда привели в ШИЗО, мол, подумал, что наказали. А у меня  остался 1 год из 11 лет срока, мне скоро на свободу, так зачем мне убивать?».

    Вот так поразмыслив, уже к обеду мы пришли к твердому убеждению, что единственный путь к раскрытию этого тяжкого преступления и спасению, так сказать, уголовного дела – это  нож, который лежал на дне огромного заводского «сортира».

    3. Для того чтобы читателю была понятна логика и смысл дальнейших событий, позволю себе объяснить устройство этого «общественного» туалета.

    Сам туалет был размером 15 х 4 метров, в нем было 20 «очков» с одной стороны и 20  с другой, каждая сторона имела по 4 входа в секции с пятью «очками». Под самим зданием туалета находилась бетонная яма таких же размеров, глубиной 3 метра.
    Таким образом, вся площадь составляла 60 кв. метров, объем септика составлял 180 куб. метров. Для сравнения скажу, что самая большая  железнодорожная цистерна для перевозки нефтепродуктов имеет объем 120 куб. метров.

    Уже с утра, когда стало ясно, что орудие убийства находится в туалете, командир роты охраны выставил оцепление солдат вокруг него и доступ всех лиц в туалет был прекращен.

    Мы померили глубину фекалий и обомлели:  она составляла почти 2 метра. Причем дно на 1,5 метра было покрыто очень твердой взвесью. В зону срочно загнали имеющуюся в колонии единственную и «еле живую»  ассенизаторную автомашину на базе ГАЗ-51 для откачки фекалий. Два водителя-бесконвойника, которые в 2 смены работали на этой машине и постоянно, днем и ночью   откачивали эту яму, пояснили, что если машина, как всегда, не сломается, то полностью откачать яму  возможно  будет только через неделю.

    Директор производства, который был вызван на «ковер» к высокому начальству, оправдывался, поясняя, что который год уже заказывает в министерстве новые ассенизаторные автомашины, но главное управление   не выделяет ему лимиты.   

    Сотни осужденных, которые до сих пор, не поднимая головы, работали на станках в цехах и еще не знали, что произошло в колонии, выйдя после обеда в туалет вдруг обнаруживали, что он блокирован солдатами, матерились, переходили за цеха, где испражнялись чуть ли не на вышки часовых.
    К 14 часам дня стало понятно, что так долго продолжаться  не может. Серьезное производство, завязанное на поставках, договорах и прочих обязательствах имеет очень сложный производственный график и его не должно лихорадить из-за отсутствия туалета.
 
    Приглашенный из горводоканала для консультаций главный инженер прояснил, что даже если поставить на откачку несколько автомашин, то  твердую 1,5 метровую взвесь трогать нельзя, так как в этом случае нож может засосать вакуумный насос и он навсегда останется в чреве автомобиля.
    Тогда все поняли, что кто-то из людей должен спуститься в эту вонючую жижу и искать в ней нож. Но просто  стоя в ней вертикально, на одном месте, нож не только не поднять, его даже не найти на такой большой площади. Значит нужно передвигаться, опускаться с головой на дно, перебирая твердый слой взвеси. Но как это сделать, когда там даже  кислорода не хватает из-за  обильного  присутствия  хлорки, никто не знал.

    Первым очнулся от тяжелого предчувствия командир конвойного полка и категорически заявил, что ни одного солдата он для этого не даст. «Да вы все с ума посходили!» - орал он. «Нормальный, русский солдат сам не полезет, а приказывать я не буду. А остальные, из средней Азии, их самих потом искать на дне вашего «сортира» надо будет. Узнают в дивизии, меня под трибунал отдадут». Хлопнул дверью, оставил за себя командира роты и уехал.
    Присутствующий зам. прокурора области по надзору за местами лишения свободы заметил, что: «Если спускать в яму осужденного, то  место ему в дальнейшем будет только на «параше», коль он в ней уже побывал».
    Все поняли, что выпускать такого человека в зону потом нельзя, так как он не выдержит последующих издевательств. Значит, необходимо будет такого человека освобождать. А освободить его можно будет только на основании закона, т.е. условно-досрочно. Условно-досрочное освобождение в то время в колониях было очень редким явлением.
    Это сейчас  целый ряд осужденных  получили право на условно-досрочное освобождение по 3\4, по 2\3 отбытия срока. Раньше было за счастье, когда человеку оставляли неотбытыми год или полгода из 7-9 назначенных судом лет. Да и сама процедура представления к УДО через наблюдательные комиссии была очень непростой. В основном, народ выходил на свободу «на химию», что означало стройки народного хозяйства по Указу от 20 марта 1964 года, попадал в существовавшие в то время спецкомендатуры, где  половина, как правило, совершала новые преступления, возвращались в колонию с новым сроком и уже отсиживала до конца срока. Вторая половина освобожденных просто сбегала с этой «химии», их ловили, и они также возвращались в свою колонию для того, чтобы отсидеть до своего «звонка».

    Было уже 15 часов дня,  рабочий день близился к концу, а кто полезет    в яму, было не ясно. Люди уже бросали работу, выходили из цехов и стояли тут же, мочась на заводские корпуса.
Фактически все офицеры собрались вокруг этого злосчастного туалета: кто-то пытался дать какие-то советы, кто-то пытался  предположить, чем все это кончится, но подвижек в деле  не было.
    Начальники отрядов возвращались от своих людей, но найти кого-то, кто имел право на свободу и согласен был подвергнуть себя риску, не могли. Это строгий режим и люди понимали, что спустившись в туалетную яму и оказав помощь «ментам» человек тут же подпишет себе приговор   – вечно жить рядом с парашей. Рано или поздно он  вновь сядет и тогда ему в зоне пощады не будет.
 Мы стояли, наблюдая, как медленно автомашина забирает содержимое туалета в свое брюхо. За весь день ее работы уровень фекалий уменьшился лишь на спичечный коробок, что приводило нас в абсолютное уныние.   

    4. Сейчас уже и не вспомню, в какой момент к нам, группе офицеров подошел старший нарядчик колонии Василий Назаров по кличке «ЗИЛ».

    Это был очень серьезный человек, лет сорока пяти - сорока семи, высокий, более 1,80 метра, сильный и плотный мужчина  с умным, красивым лицом. Он уже лет пять находился в должности старшего нарядчика колонии, и мне иногда казалось, что не будь его, в колонии бы что-то обязательно случилось или остановилось.
В обязанности нарядной, как отдела, входило распределение работы, перемещение людей, оформление нарядов и прочее. В его подчинении были четыре человека «нарядчика», которые с утра до вечера всегда что-то писали, куда-то убегали и прибегали, вели карточки на рабочих, распределяли зарплату и делали еще целую массу дел, которые мне были непонятны.
Если бы меня в то время спросили о его функциональных обязанностях, я бы, наверное, ответил, что он отвечает абсолютно за все, что происходит в жилой и производственных зонах.
Он знал все и всех и как-то ненавязчиво, как бы сбоку, руководил даже тем, чем ему руководить было не положено.
    Сломалась ли стиральная машина в прачечной, он тут как тут и всегда даст самый нужный совет. Пока из-за зоны придет вольнонаемный заведующий хозяйством  посмотреть, что с машиной, по его команде электрик уже разберет двигатель, почистит щетки, на которые укажет Назаров, и тому останется только увидеть, как вновь работает машина, сказать, что мол,  все правильно сделано, и выйти из зоны.
    Завхоз еще в прачечной, а Назаров уже в промышленной зоне отвечает на вопросы директора производства по объемам готовой продукции, заработной платы определенного участка или цеха.
    Войдя в зону, начальник колонии, выслушав доклад дежурного офицера, тут же поворачивался к стоящему где-то рядом Назарову, здоровался с ним за руку и тот четко тому докладывал цифры, цифры и цифры.
     Поговаривали, что якобы начальник колонии, который сам был очень грамотным инженером (достаточно сказать, что на должность начальника колонии он был приглашен с должности начальника цеха автомобильного завода и до этого в органах внутренних дел никогда не работал) когда-то  работал в подчинении у Назарова, но  для меня  лично это оставалось только  слухом.
        Назаров никогда ничего никому не «стучал», он только докладывал объемы, сроки, численность и прочее.

    Прекрасный инженер-механик, он не только  знал всю технику и производство как свои пять пальцев, он по памяти мог назвать любой пункт из «Единых норм и расценок» (ЕНИР), сказать, сколько стоит эта работа, что в нее входит и какова будет заработная плата.
Часто можно было видеть, как начальник ПТО, ОТиЗа или кто-то из бухгалтерии с кипами бумаг приходили к нему из-за зоны и он, отложив свои бумаги, мгновенно решал их ребусы и проблемы, в результате чего они только мотали головами в знак удивления и уважения. При этом, будучи красивым человеком, производил на  женщин большое впечатление.   

   Ни один начальник отряда не мог перевести или сменить работу осужденному своего отряда, не посоветовавшись с Назаровым. И не столько, потому что не смог бы приказать, сколько потому, что Назаров сделает это настолько толково, что остается только удивляться, откуда он черпает столько информации о каждом станке, рабочем месте, норме выработки и как правильно ею распоряжается.

    У Назарова был абсолютный авторитет не только среди администрации колонии, но и среди всех осужденных. Когда он заходил в отряд, некоторые зэки даже вставали, настолько он был для всех авторитетной и колоритной фигурой. 

    У него было два рабочих кабинета: один в жилой зоне, в котором работали его четверо подчиненных, и один в производственной зоне, где он часто работал сам, иногда даже и спал на диване. 
Переход из  жилой в производственную зону  у него был свободный, пока  вторую смену в 24 часа не снимали и не заводили в жилую.

    Питался он  как хотел и делал, казалось, что хотел, но никогда не переступал дозволенного. Ни один сотрудник колонии не смог бы сказать, что, мол, Назаров уже обнаглел. Мы – оперативники – тщательно негласно всегда держали его в своем поле зрения, но у нас никогда не было на него никакой негативной оперативной информации.
    У Назарова было высшее техническое образование, на свободе он  много лет работал главным механиком на крупной автобазе областного центра.

    Однажды его вызвал директор предприятия и сказал, что собрался в Москву на пару дней в свое министерство за нарядом на новые автомашины. Но хочется немножко отдохнуть от семьи, немного поразвлечься в столице, поэтому просит его, Назарова, поехать с ним вместо водителя, чтоб не было за ним в Москве посторонних глаз, а оттуда они получат с завода «ЗИЛ» одну автомашину, на которой Назаров и вернется  обратно.

    Сказано-сделано, на другой день они вдвоем поездом выехали в Москву, где директор получил наряд на отпуск 10 автомашин, Назаров получил для себя бортовой ЗИЛ-130, день-два поразвлеклись с девчонками в гостинице «Россия», а рано утром с больными головами выехали из Москвы. Директор в последний момент вдруг вместо поезда принял решение ехать вместе с ним на новой автомашине, хотя в кармане был билет на поезд.

    В обед остановились у придорожного кафе пообедать, ну и, естественно, опохмелились. Это были застойные годы середины шестидесятых, когда в нашей стране пили много, вино лилось рекой.
    Затем останавливались пополдничать, поужинать и опять  опрокидывали по рюмке-две для аппетита.
    В дороге за рулем сменяли друг друга, восхищались автомашиной, которую только недавно завод имени Лихачева начал выпускать. 
Когда уже стемнело,  подъехали к своему городу и, не разойдясь  со встречной  черной «Волгой», врезались в нее на большой скорости. Удар был такой силы, что остатки двигателя ГАЗ-21 нашли в багажнике автомобиля. Все четверо находившихся в той автомашине погибли.
 
    Автомашина принадлежала обкому партии, она везла в тот вечер в аэропорт 2-х передовиков производства и третьего секретаря обкома для награждения их на следующий день в Кремле Председателем Президиума Верховного Совета СССР.  Одного из них звездой Героя Социалистического труда, двух других - орденами Ленина.

    Назаров рассказывал, что помнит только, как последний раз пили в какой-то забегаловке, но кто потом сел за руль – не помнит. Однако хорошо запомнил, что после столкновения били его около правой двери автомобиля. Из этого предполагал, что за рулем был директор. В связи с тем, что все документы на получение и управление автомобилем были на него, он получил  15 лет лишения свободы.
    Учитывая же,  что когда-то  вскоре после войны по-малолетке  украл на вокзале  кусок сала и отсидел за него пару лет, попал он прямиком  на строгий режим в нашу колонию.

    В следственном изоляторе, где он отсидел почти год, ему дали кличку «ЗИЛ-130», но потом цифра 130 как-то отпала и уже в колонии его все уважительно называли «ЗИЛом». Назаров всегда отзывался на эту кличку и никогда на это не обижался, считая для себя это дополнительным наказанием. Он зарекся  от употребления спиртных напитков, несмотря на то, что при своем положении и авторитете имел немалую возможность их получить в зоне. Его жена, не выдержав разлуки, год назад с ним развелась и вышла замуж за другого.            
             Вот такой человек подошел к нам, офицерам, и заявил, что готов спуститься в яму и вытащить из нее нож.

    Мы все проглотили свои языки и не знали, что на это сказать. Начальник специальной части, который стоял с нами, тут же подтвердил, что действительно, неделю назад у Назарова исполнилось пол-срока, так как  он отбыл 7 лет и 6 месяцев. По своей статье он подходит под условно-досрочное освобождение по половине срока. Что, мол,  по ходатайству администрации колонии он действительно может быть освобожден условно-досрочно. Но таких людей никто никогда с таким большим неотбытым  сроком на свободу не отпускал, такие зэки нужны колонии.

    Однако заместитель начальника колонии по режиму и оперативной работе заявил: «Ну а что, время идет, надо на что-то решаться ради стабилизации обстановки в колонии, вон сколько народу собралось кругом», и пошел за зону в штаб колонии к большому начальству.
Уже через час с небольшим в колонию были доставлены члены наблюдательной комиссии и районный судья с судебными заседателями, которые всегда рассматривали наши дела об условно-досрочном освобождении. Назарова он тоже хорошо знал, так как дела рассматривались в жилой зоне, а без Назарова, как я уже говорил выше, не обходилось ни одно мероприятие.

    Судья, уже немолодой мужчина, зашел в промзону, подошел к злополучному туалету, осмотрел его  и обстановку вокруг него и сказал в сторону Назарова: «Пока ты достаешь нож, я тебя освобожу. Администрация просит. Твое дело я посмотрел». Затем повернулся в нашу сторону, где стояли я, начальник спец.части, командир роты охраны и сказал: «Я сейчас вынесу определение об освобождении  и срочно уеду, а вы выведите Назарова из зоны сразу, только что б ничего не случилось». Мы согласно закивали вслед удаляющемуся судье.

    Все мы ожидали, что вот сейчас Назаров принесет веревку, спецовку, какие-то ведра с чистой водой или попросит загнать в зону пожарную машину, что бы потом помыться, но ничего такого не происходило.
    Мне казалось, что вот сейчас Назаров попросит, что бы как минимум убрали людей от заводских корпусов, которые, смекнув, в чем дело, уже посмеивались и посвистывали. Или дождется съема людей в 17 часов и полезет в яму тогда, когда уже никого не будет. Один из начальников отряда, придвинувшись ко мне вплотную, шепнул на ухо: «Слушай, у него же вся одежда будет в г…не, как же вы собираетесь его привести в штаб колонии?». Я пожал плечами, так как сам ничего не понимал.

    Но то, что произошло потом, не было похоже даже на сон.

    Назаров что-то крикнул зэку-электрику, курившему около ворот корпуса, и тот выкатил из цеха большой сварочный аппарат на колесах. Слышно было, что аппарат включили, так как тот тонко загудел. Этот же электрик стал тянуть толстый кабель от аппарата к туалету.       Другой электрик вынес из цеха больших размеров электродвигатель, у которого было видно, что ротор из корпуса изъят, а обе стороны двигателя заварены толстыми листами железа.
    Из двигателя выходили два толстых провода, которые служили, по-видимому, обмоткой внутри этого двигателя. Электрики подсоединили кабель  от сварочного аппарата к проводам двигателя, и теперь уже двигатель загудел каким-то незнакомым басом.

    Назаров  взял из рук одного из электриков молоток, поднес его чуть ближе к двигателю и тот с силой, вырвавшись из его рук, глухо прилепился к боковой стенке двигателя.
Привязав толстую веревку к кольцу на корпусе двигателя, оба электрика поволокли его во  вторую секцию туалета.
    Назаров вошел следом за ними, и было слышно, как он дает им какие-то указания. Электрики, стоя наверху через очко опускали в жижу этот двигатель, а через 15 секунд поднимали, с налипшими на него мелкими металлическими предметами. Рукавицами они отдирали и очищали двигатель от металлического хлама, затем вновь его опускали в очко.
На седьмой раз к двигателю прилип нож Гришина, Назаров вытер его какой-то тряпкой. Вышел из туалета и протянул прямо в этой тряпке стоявшему с открытым ртом начальнику оперчасти, который тут же убежал с ним в штрафной изолятор для предъявления Гришину на опознание.

    Электрики еще сматывали провода, а Назаров с улыбкой спросил, обратившись к заместителю начальника колонии по имени-отчеству, вместо «гражданина начальника», можно ли ему сходить в жилую зону за личными вещами. При этом он стоял как всегда чистый, опрятный и даже не с выпачканными руками. Тот молча кивнул и мы все медленно и молча потянулись в сторону КПП. Было 17 часов, и рабочий день заканчивался.

    5. За то, что сотворил Назаров в течении 20 минут мы ожидали от начальника колонии разгон по полной программе, однако тот, выслушав нас, говорящих всех сразу, только загадочно улыбался, как будто из своего кабинета он знал о том, что происходило в зоне. Среди многочисленных бумаг на его столе я вдруг заметил небольшой листок, который был им как-то интересно  разрисован еще до нашего прихода к нему в кабинет. Приглядевшись лучше, я увидел изображенный схематично понижающий трансформатор с подключенной к нему катушкой соленоида.
    Именно такую схему час назад собрал на наших глазах Назаров, применив в качестве понижающего трансформатора сварочный аппарат. 
После шефа мы все зашли в бухгалтерию, где Назаров получал причитающиеся ему небольшие деньги.
    Как бы  чувствуя вину перед нами за свое неожиданное освобождение, он пояснил,  что еще утром понял, что нож нам никакими способами не достать. Поэтому без лишних слов объяснил электрикам задачу, показал, что нужно сделать со старым электродвигателем, у которого сгорел ротор, и если бы не наша инициатива об освобождении того, кто достанет из ямы нож, еще до 17 часов электрики бы его достали нам  сами.

    6. Назаров покинул колонию и больше его никто не видел. По слухам, которые ходили в зоне, потеряв семью, он уехал в другой город. 

    Через полгода в колонии состоялся суд над Гришиным за убийство Леонтьева. При назначении наказания была учтена положительная характеристика на него, его полное раскаяние, а также показания свидетелей о тяжком оскорблении его самим потерпевшим. Общий назначенный срок с учетом неотбытого наказания составил всего 9 лет лишения свободы.