Воровка

   

Солнце, лениво поднявшись из-за багрового горизонта, задышало жарко-прежарко. Ласточки-береговушки, точно мошки, замельтешили в высокой безоблачности неба.
Сидя в берёзовом теньке на шаткой лавочке рядом со старой покривившейся хаткой, лысоватый старик с добрым морщинистым лицом и тусклыми, некогда голубыми, глазами разговаривал с лежащей рядом собакой. Несмотря на лето и жару, обут он был в валенки.
– Вот и страда начинается… Пошёл народ сенокосничать… Слышь-ка, дурья башка, тебе говорю. Только мы с тобой никуда не годны. Списывать нас пора.
Худобина оторвала голову от лап и радостно помахала обтрёпанным хвостом. Она давно привыкла к своим именам: Дурья Башка, Дурёха или просто Найда. И к тому, что хозяин круглый год валенки не снимал, тоже привыкла. Ноги у него больные; бывает, так боль проклятущая ступит, что зубами старик заскрипит, а чуть отпустит, повеселеет, выйдет на завалинку, чтобы с ней, верной подружкой Найдой, словцом перекинуться. Она не смотри, что бессловесная тварь, а за десять с лишним лет всё немногословие мужицкое изучила, всё понимает. К тому же проворная: никто не учил науке попрошайства, сама постигла все тонкости ремесла и, как на работу, каждый день отправляется. Набегается по деревне и несёт домой то хлеба шматок, то маслица кружок, то творог в тряпице. Сельчане жалостливо относились к соседу и его смышлёной помощнице и подсобляли кто чем мог.
Всю свою дневную «выручку» Найда честно отдавала хозяину. Знала: в обиде не останется. Старик хоть и скуп на ласку, но свой кусок отдаст, лишь бы видеть радость в её глазах. А иной раз она примечала, что в день, когда почтальонка тётка Нюра приносила несколько бумажек Кузьме (так звали хозяина), он становился говорливей, счастливей. Не раз при этом произносились слова «пенсия» и «рубли», и своим внимательным умом собака отметила, что это хорошие слова. Кто-нибудь из соседей после недолгих уговоров принимал из рук старика хрустящую бумажку и через некоторое время взамен приносил баночку с вкусной рыбкой, килькой, и бутылку с ядовитой жидкостью – «червивкой» или «чернилом» – так называл эту гадость хозяин. Килькой он, конечно, делился с Найдой, а вот «червивку» пил один, долго сидел над бутылкой, видать, нравилась ему эта дрянь, потому что глаза потом делались задумчиво-печальными или, напротив, в них появлялся какой-то блеск, и тогда Кузьма даже песню мог зятянуть. Слов  песен Найда не знала, потому и подвывала осторожненько, стараясь попасть в музыку. Так и поживали, слава Богу.
В воскресные дни в деревню наведывалась продуктовая машина из города. Разбивалась палатка рядом с сельским универсамом, устанавливались весы на столе, и пышная улыбчивая продавщица быстро расставляла ящики со всякой всячиной. Собиралась большая громкоголосая очередь, состоящая, в основном, из баб. В этот день Найде перепадало больше, чем когда. Даже колбасой как-то угостили со смешным названием «ливерка». Пока донесла гостинец Кузьме, в пасти всё пересохло – так хотелось проглотить этот аппетитный продукт! Хозяин тогда расщедрился – за верную службу всю добычу отдал Найде. Потрепал её между вислых ушей большой ласковой ладонью, добродушно проворчал:
– Ешь-ешь, дурёха. Ишь, обслюнявилась от аппетиту…
Вот и в этот воскресный день Найда сидела чуть в сторонке от очереди и терпеливо ожидала милости человеческой, зорко наблюдая, как бабы протягивали известные уже ей «пенсии» или «рубли» продавщице и взамен получали банки, кульки и свёртки. Продавщица комкала бумажки в небольшую сумочку, которая с каждой минутой становилась всё пухлее от содержимого. И вдруг… Глухой звук упавшей сумки никто и не услышал, кроме Найды. Пока добродушная женщина взвешивала что-то на весах, ушлая добытчица прощемилась между ног покупателей, выхватила из пыли трофей и только была! Уже далеко за спиной Найда услышала вопли и ругань баб, обнаруживших пропажу, но крики только ускорили её бег. О чём тогда думала Найда, когда несла драгоценную ношу своему хозяину? Может быть о том, сколько можно выменять на эти «рубли» сладкой «ливерки»? А, может, сколько «червивок» выпьет Кузьма и споёт ей, Найде, песен? Одно верно: она очень желала, чтобы её самый дорогой человек посмотрел на неё ласково, потрепал тёплой рукой меж ушей и назвал её нежно Дурёхой, Дурьей Башкой или всё равно как.
Но случилось всё совсем не так, как ожидала Найда. Пока она, счастливо раззявив пасть, преданно заглядывала в прозрачную голубизну глаз хозяина, тот, молча, взял «рублёвую» сумку, оставленную собакой у его ног, заглянул внутрь и вдруг, сведя седые брови, полоснул холодным взглядом:
– Что же ты, дурья башка, наделала? Люди нам помогают, а мы за их доброту вот так?  Подумают ведь, что я, старый дурак, научил тебя воровать.
Найда приподымала удивлённо уши, переваливала морду с одной стороны на другую, силясь понять новые слова и новую интонацию. Но тщетно. Одно было ясно, что не рад Кузьма её подарку. Загрустил, голову уронил, на неё не смотрит. Подошла она, виновато положила морду на колени хозяина и долго-долго угодливо глядела ему в лицо, как бы вопрошая: что я не так сделала? Ведь сколько всего наменять можно на эти «рубли». Разве от этого нам двоим плохо будет?
– Плохо, Найда. Плохо ты сделала. Этот богомерзкий поступок воровством называется. Не надобно нам чужого.  Не  по-божески и не по-людски это.
Услышав слово «чужое» Найда радостно взвизгнула и завиляла хвостом. Наконец, до неё дошло, что от неё требуется.
Очередь разошлась. Несколько сердобольных старушек утешали плачущую продавщицу.
– Мне ж теперь целый месяц бесплатно работать придётся. А, может, и вовсе с работы полечу, – всхлипывая, жаловалась женщина.
Найда просунула морду под стол, да так и застыла с сумкой в зубах, виновато глядя в красные от слёз глаза продавщицы. Несколько секунд женщина стояла, как вкопанная. А потом вдруг обхватила худую собачью шею двумя руками и разревелась пуще прежнего.
– Да не реви уже, золотую слезу не выкатишь, – подал голос кто-то из сельчанок. – Лучше отблагодари свою спасительницу. Не из богатой семьи она будет…
Возвращалась Найда не спеша, потому что несла в зубах плотный хрустящий пакет с аккуратно завёрнутым ливером, и ещё с банкой тушёнки, и ещё с голландским сыром… Впрочем, она не знала с чем ещё, потому что слов этих она ни разу не слышала от хозяина за всю свою долгую собачью жизнь.
2009 г.