Ева

Моей внучке.

День первый. Горе.

Ее горе было безмерным. Безграничным. Всепоглощающим.
Сначала не происходило ничего необычного, кроме того, что появились какие-то другие люди. И потом не происходило ничего страшного. Так случалось почти каждый день.
Но спустя какое-то время, она вдруг поняла, что ее изъяли из привычной обстановки и переместили куда-то, где всё незнакомо и чуждо ей.
Когда-то она уже была в этом месте, но забыла об этом. И забыла о том, что ей здесь было хорошо, спокойно, уютно.
Зачем? Почему? За что ее лишили привычного? Где люди, которые бывают с ней постоянно, каждый день? И кто эти люди, которые сейчас рядом с ней?
Ее негодованию не было предела. Она даже отказалась от еды. Беспредельные горе и негодование – только это сейчас владело ею.
И она негодовала, горюя, во всю мощь. И мощь эта была велика.
Но как бы ни велика была эта мощь, она ей не помогала. Ее требование оставалось без удовлетворения.
Она орала во всю силу своих легких и не понимала своего бессилия, полагая, что она всесильна, что своим криком, своими слезами, своим горем она сможет всё изменить.
Но ничего не менялось – она по-прежнему оставалась там, куда ее поместили.
Что оставалось делать ей? И она уснула, всхлипывая, засунув в рот большой палец своей правой руки.
Моя красавица! Она была великолепна в своем нежелании мириться с чужой волей!
Мой маленький грозный ангел.