Обитель Всех Пришедших

***

Ясным и бодрым утром за неделю до Пасхи к вратам одного из отдалённых монастырских подворий лихо подкатил лоснящийся чёрный джип.
Из него, сосредоточенно сопя, выбрался холёный малый, из тех, кого сейчас принято называть «новыми русскими». Как водится, в сопровождении двух дюжих охранников.
«Что-то будет?» - крестились монахи. Но мысль сия тут же набирала ход: «Что-то будет и обители. Чаще всего они ездят с дарами. Нелепыми, но всё ж от сердца. Хотя, кто знает…»
Паломника встретил сам настоятель, держа перст на пульте «тревожной кнопки», замаскированной в складках рясы. Нажатие второй кнопки на том же пульте при касании давало сильный эффект шокера. Батюшка некогда командовал штрафбатом, затем вышел в КГБшники, и знал толк в спецсредствах. Он погладил пахана по голове и представился:
- Отец Епитрахий.
Мирянин тихо ответствовал:
- Лёха.
Келарь разлил кагор. В ходе непродолжительной беседы оказалось, что прибывший хочет держать в домашней галерее свою икону Богоматери. Похвально. Однако, не каноническую. Гость привёз с собой эскиз, нарисованный наёмным художником. Священник глянул – и перекрестился. Пресвятая Дева, как и положено, держала на руках Младенца. Но в руке его был стакан.
Дева предстала пред очами отца Епитрахия в лёгком полупрозрачном одеянии вроде халатика. Робкий ветерок чуть распахнул его, почти обнажив грудь. Нарисовано было талантливо. Но…
- Негоже, - покачал головой отец. И услышал пылкую речь. Лёха рассказал всё, как на духу. Как оказалось, он совершенно искренне вышел на дорогу к Богу, но толком не знает, как правильно по ней идти.
А прозрение снизошло внезапно. Однажды, после тяжёлой разборки, в которой Лёха потерял троих самых верных пацанов, он отправился в бар с казино. Удача сопутствовала ему в ту ночь - он сорвал крупный куш. Но это оказалась засада: в баре были ещё трое, что явно выслеживали его с вечера. К тому же, выигрыш попыталась отнять администрация заведения. Патроны кончились и пистолет стал бесполезной игрушкой. Наш суровый герой не любит пустых понтов и выбросил его. Но это заметили менты, и на Лёху навалились и те, и другие, и третьи. Потом они сцепились между собой, и Лёха, причём раненый, чудом выбрался из этой заварушки. Помог ему бежать, безусловно, Господь. Конечно, за него нельзя было не выпить.
Лёха пришёл домой под утро. Голова болела сильней, чем рана. Бедняга ворочался в кровати с видом мученика. В итоге, принял наркоз и анальгин. И вдруг…
Волна тёплого покоя и умиротворения накрыла его. Послышалась тихая музыка, почти как у Алки на мобиле, только круче. Да-да, 64-голосная полифония, не меньше. И пред закрытыми глазами Лёхи явилась Она. И именно в таком виде. Ребёнок протянул ему стакан. Питие имело вкус рассола. И муки сняло как рукой. Вот только голова ещё кружилась.
Алексей рванул в храм. И, ставя свечку, заметил, что Божья Матерь ему подмигнула.
Дальнейший вопрос обретшего был вполне закономерен:
- И чё делать?!
Батюшка попытался отпереться:
- Может быть, это Магдалина?
Лёха был непреклонен:
- Но ребёнок-то тот! В натуре.
Епитрахий растерялся:
- Ребёнок тот…
«Н-да, - размышлял настоятель, - ну надо же, читал! И впрямь, в силе извечный русский вопрос… У каждого – своя Вера, в своём обличье… Он видит именно так, неуклюже, но счастие, что видит! Не подзаборного целителя, не выдуманного Владыку, не держателя секты и не экранного героя… Наступить не его видение каноном – значит, отвратить, разуверить, озлобить… Пожгут ведь монастырь… И впрямь, воля Господня, что он пришёл именно ко мне, другой бы разговаривать не стал… Если не я, то кто же?.. Но в то же время, по долгу службы не имею права. Монах полномочен писать только канонические изображения. Остальные – лишь с благословления святой церкви. А церковь благословления на такое явно не даст. Плюс ко всему, меня предадут анафеме. Тут же появится пресса… В общем, попал я…»
Из прострации его вывел осипший от волненья Лёхин глас:
- Ну чо, бать? Чо-то надо решать…
- Раб божий Алексей, могу вам предложить… - отец Епитрахий вынул из ящика пёстрый буклет, - вот Тихвинская, вот Казанская, вот Полтав…
- Не. ТУ видел! – Лёха показал златым кольцом на пальце на уже известный нам эскиз, - ещё не написана, а уже чудотворная! Слуш, батя, как назвать-то? Эт самое… я ж в деревне родился! В Рехнуловке! Вот пусть и будет… Рехнуловская! Мама у меня там… Старенькая (гость всхлипнул и стал похож на мальчишку)… Лет пять не ездил… Порадуется…Бля…
Епитрахий укоризненно покачал головой на «бля» и изложил Лёхе суть своего несогласия. Лёха засопел, плечом подвинул келаря, лихо допил оставшийся в бутыли кагор и предложил отцу «стрелу». Братвы и братьев. Сто на сто рыл. «Замучаешься щёки подставлять, батя!» Охранники заухмылялись.
Священник, издав вздох агнца, вызвал богомаза.
Лёха грузно вышел, оставив на столе визитку и пачку евро.
Епитрахий насчитал тридцать тысяч и неусыпно молился всю ночь.

***

Работа была закончена за неделю. Отец Епитрахий ловил себя на том, что доволен. Икона, несомненно, удалась. Лики излучали невиданное умиротворение, но и страсть. Молоденький богомаз был талантлив, и батюшке давно шептали, что от чёрта. Весь день он суетился у творения, торопливо, но придирчиво подчищая видимые только ему микроскопические недоделки. Его мобильник то и дело звонил «Лакримозой». Батюшка хвалил послушника за благочинность мелодий. Ну, да, псалом-то на тридцать третью «нокию» не поставишь…
Богомаза батюшка баловал. Юноша частенько отпускался в мир, откуда частенько возвращался в помаде, пропахший пивом и «Кэптайн Блэком». Епитрахий его журил, накладывал необременительное послушание, по старинке ставил на колени на горох, а на причастии заменял кагор вишнёвым соком. Сознавал, что трудно пареньку оторваться от светской вольницы… Рассуждал: «Отпусти его – пропадёт…» Серьёзно наказал лишь раз. Когда нашёл у него плеер с кассетой «Dark Funeral» «Vobiscum Satanas».
А под вечер явился Лёха. Вошёл позади «свиты», несшей роскошную, золотую с бриллиантами ризу. Узрев икону, остолбенел. Потом метнулся к ней, нечаянно оттолкнул инока, обнял, взасос целуя лик и исступлённо повторяя:
- Она! Она!!!
Риза тяжело грохнула об пол. «Свита» переглянулась:
- Ничо, - вздохнул один.
- Ебааать… – выпалил второй. И подтянул штаны.
Инок ангельски улыбался.
- Окстись, брюнетик! – сделал замечание отец Епитрахий. Выхватив из руки ничего не понявшего крашеного «басмой» инока кисть, ловко скопировал в уголок творения вензель придворного кремлёвского художника. Богомаз смиренно вздохнул. Батюшка любезно проводил его в келью, и, запретив дарить икону церквам, взял с заказчика ещё тридцать «штук» за молчание. На пороге перекрестил.

***

Шло время. За строгость и благочестие отец Епитрахий был произведён в протоиереи области, но, несмотря на занятость, исправно принимал Лёху в том самом монастыре, настояние которого оставил за собой. Лёха двигался по Пути Обретения с прежним неуклюжим упорством твердолобого первоклассника. Тексты молитв давались ему с трудом, и он перевирал их направо и налево, иногда перемежая для экспрессии крепким словцом. С постов периодически «срывался». Его исповеди напоминали криминальный роман и подслушавший Таинство монастырский летописец уже был уличён в таковом написании. Черновик был изъят бдительным Епитрахием, однако, юркий писарь заныкал в келье ноутбук и ухитрился переправить рукопись «на волю», за глухие стены монастыря. Епитрахий думал было лишить его монашеского сана, однако, ослушник на треть гонорара подновил фасад звонницы. Две оставшихся части заныкал в корпус ноутбука. Картинно повинился, но что уж сделаешь, когда тираж раскуплен… Лёха его вычислил. Долго вразумлял, что делиться надо. В итоге, у автора осталась треть гонорара, что позволяло ему жить пусть не припеваючи, но вполне вольготно.
Отвоёванное Лёха отдал монастырю.
А монастырь под его серо-кардинальским руководством цвёл и пах. Богомаз рисовал иконы направо и налево, однако, был честен: список с рехнуловской не делал. Епитрахий дрожал и молился, но свято брал заветные тридцать «штук» за своё молчание, клятвенно обещая не выдать протоиерею. Обитель обзавелась своим винодельческим заводиком. Кагорчик шёл хорошо, как яблочки из монастырского сада и рыбка из пруда. Молоденькие сёстры из женского отделения подшабашивали съёмками для модных журналов. Всё текло чисто – в гриме они были неузнаваемы. Тайком крестились щенки и венчались однополые. На монастырском погосте хоронили попугайчиков и домашних крыс. На памятнички им вполне годились обломки габбро – отходы приносили доходы. К вратам подворья вереницей тянулись автобусы с паломниками. Церковная лавка била конкурентов демпинговыми ценами на крестики, ламинированные иконки и свечи. Разборки бескорыстно разгребал всё тот же Лёха. Других сложностей не возникало. Все жалобы горожан сносились областному протоиерею (читай – отцу Епитрахию), а верховному патриарху до местечковых проблем дела не было. Страстсбургский суд не грозил - для подстраховки монастырь отчислял изрядную сумму на поддержание здоровья хворого Римского Папы. «Бог един! - рёк настоятель. - А то ещё вновь походом пойдут, кто их знает..." Налоговая и пресса сыто мурчали. Маленький городок окреп, разросся, томно засверкал окнами отелей. Из райцентра к нему подновили дорогу.
В общем, дела шли в гору. А как же жил Лёха? Не круглые же сутки разгребал монастырские разборки!

***

Лёха уже не снисходил до банальных бандитских драк. Все его «боевые операции» касались только ситуации вокруг подворья. Теперь он ютился рядом, отстроив скромный по ново-русским меркам двухэтажный коттедж с видом на монастырскую стену и слыл благодетелем. Жил уединенно, бобылём: Алку привечал, но не женился. Друзей не заводил, девок не таскал. Пил, бывало, лихо, однако, не запоями и только монастырское вино. И… тоже терпел нашествие паломников. Вот уж незнамо откуда узнал народ про чудотворную рехнуловскую! Не иначе, как из того самого романа писаря, по мотивам Лёхиной исповеди. Прослышал охочий до чудес люд, поволокся. Появление иконы тут же обросло легендами. Краеведы спорили о месте чудесного явления. Скромный богомаз обрёл статус апостола. Чудотворный образ висел в отдельной комнате, и круглые сутки припадали к нему специфические прихожане: раскаявшиеся, прозревшие и пришедшие к Вере наркоманы и алкоголики, недобитые бандиты, зачастую самого бомжового или разбойничьего вида. Все, памятуя подробности видения, приходили под остаточным воздействием наркоза или анальгетиков, и хвори оставляли их. Поговаривали что икона мироточит рассолом. Лёха прикладывался губами и ощущал знакомый солёный вкус.
Лёха сопел, но благословлял. Он исхудал, пролечился от чесотки и перестал спать. Но пребывал в состоянии подсознательного благочестия, чем до слёз умилял крёстного отца Епитрахий.
И в то же самое время статус Лёхиного дома стал настораживать настоятеля. Он впал в опасение, что статус сей грозится вызвать отток паломников от монастыря. К тому же, не сиделось спокойно обиженным рехнуловским. Областная пресса уже сетовала на судьбу бедной деревни: святыня-то, мол, ихняя…
В итоге, отец вызвал к себе крестника и предъявил претензию… относительно нарушения обета.
- Чо? – спросил Лёха.
- Ничо, - осклабился Епитрахий, как в первый раз держа руку на кнопке, - я говорил тебе, что лик нельзя держать в церквах…
- И чо? – недоумевал благодетель.
- Во что превратил ты дом свой?! – заводился батюшка, - окстись, шатенчик!
- Чо-чо?!
Протоиерей понял, что разговаривать бесполезно. И, указав нерадивому на кресло, его святейшество издало указ о переводе раба божия Алексия в деревню Рехнуловка, в трёхстах километрах от лелеемого подворья. Читай, о ссылке. Но, утешенья ради, с благоговеннейшим дарованием сана, чина настоятеля тамошнего прихода и церковного имени отца Алкосея.
Спровадил, короче, подальше. С глаз долой, из сердца вон.
- Чо? – изумился новоявленный служитель культа, - там же церкви нету!
- Ничо. Построишь. И доску свою забирай нахх…! - Батюшка осёкся, вскочил с места и рявкнул:
- Кррррррррррругом!!! Шагом марш!!!
Лёха зомбически повиновался.
Уже на пороге батюшка окликнул его с присущей мягкостию:
- Извини. С Богом, ступай.
Но тот почему-то побежал.

***

Смятенный Алкосей вернулся домой, где застал ужасающую картину.
Сигнализация была отключена. Охрана и обслуга в полном составе спали. Сон был столь глубок, что разбудить не удалось никого. В воздухе витал подозрительный сладкий запах. Иконы не было.
Новоявленный настоятель несуществующей обители, как одержимый, выбежал на улицу. Неведомая сила метнула его к газетному киоску…
На первой полосе областной газеты алел заголовок: «Рехнуловская святыня вернулась на Родину».
Алкосей выхватил мобилу, связался с рехнуловскими. Икона объявилась на пустыре на окраине деревни. Сперва зависла в Небесах, а потом, плавно раскачиваясь, опустилась на землю. Время явления совпадало со временем подписания номера в печать. Такой оперативностью лядащая газетёнка не отличалась никогда. Сельчане видели над землёй густое облако, из-за которого слышался рокот вертолёта.
- ****ь! – рявкнул Алкосей, - прости, Матерь Божья…
Минуту спустя он был уже на трассе. За стеклом стремительно мелькали худосочные деревеньки.

 ***

На пустыре в Рехнуловке уже собралась суетливо-мелко, по-советски крестящаяся толпа. Батюшку встретили с почестями. Тот был мрачен, однако, крестьяне думали: «Озабочен. Думу думает. Тяжело ему ладить приход с нуля. Не Бог поможет, так мы». Заложил первый камень. Наскоро благословил сельчан, освятил место, и даже совладал с вечно выскальзывающим из длани кадилом. Погнал им журналистов. И ведь побежали! Поразмыслил: «Неспроста-а…» Накрыл икону сейфом, запер и опечатал в присутствии приставов. Навестил совсем уж немощную маму, подкинул ей продуктов и уехал к себе.
Церковь он вскоре построил. А вскоре возвёл и монастырь. В остервенелые сроки, по последней моде: с подземной парковкой, гостиницей и купелью-джакузи. На мужской и женский делить не стал – несовременно. Назвал обитель монастырём Всех Пришедших, памятуя о своих первых метаниях и учитывая специфику контингента. Подыскал служителей: набрал, как говорится, штат. Немного дулся на отца Епитрахия. Хотя, надо отдать тому должное: помогал, чем мог. Вразумлял, наставлял. Хотя, всё больше по телефону: личным присутствием осчастливил лишь единожды. Договорились, что первого сентября Алкосей пойдёт в заочную семинарию.
И потянулась унылая келейная жизнь. Сан, в отличие от положения вольного благодетеля, обязывал к строгому соблюдению благочестия. Тем паче на первых порах, «под прицелом» ненавистных средств массовой, как он их называл, инквизиции. По кирпичику создавая репутацию себе и обители, отец Алкосей монотонно крестил, венчал, отпевал, исповедовал, причащал, освящал дома, машины, утварь и медленно сходил с ума. Особо волновала его проблема Конца Света, Последней Войны и необходимого в связи с ними спасения. Сперва намеревался сходить к психиатру. Но чудом избавился от досадной паранойки, вырыв бункер и сделав весомые запасы хлеба, соли, патронов, спичек и крупы. Плюс запретил кремацию. Бункер освятил.
Будущий природный катаклизм, как он считал, преодолён. А с Господом проблем не будет.
 Дела обители двигались ни шатко, ни валко. Всё держалось на кормилице-святыне и на умелой экономической политике батюшки. Лучшие её приёмы, обкатанные ещё у Епитрахия, он продолжал применять у себя. Здесь ему было вольготно, но… Очевидным являлось то, что монастырь Епитрахия лучше раскручен. Большинство паломников по традиции начинали с первого места явления чудотворной, а до отдалённой Рехнуловской пустыни добирались уже с полупустыми карманами.
 Два маленьких, досадных червячка точили душу Алкосея. Зависть и стыд за эту самую зависть. Алкосей уважал своего учителя и не мог причинить его подворью урон.
 Обители Всех Пришедших требовалась какая-то фишка. Но какая? Рекламу церкви не подашь, пусть даже и сайт в Интернете имеется…
 Так и ходил отец Алкосей, понуро погрузившись в свои думы.

***

Решение, как и некогда прозрение, прошло внезапно. И вновь вкупе с видением.
А явилась отцу чудотворная рехнуловская. В ту ночь батюшка перепил кагора и принял анальгин и кружку пустырника. И вновь поднёс Младенец стакан. И осенило отца Алкосея…
Наутро он сам лично приколачивал на Святые Врата обители табличку: «Если не я, то кто же? Отпусти - пропадут… Пусть хоть так…» Слова эти были негласным девизом батюшки Епитрахия и сусальными буквами запечатлелись в памяти его ученика.
Наутро Алкосей попросил из монастырской гостиницы всех состоятельных паломников, вывесил на сайте объявление, что не принимает новых, а в кельях гостиницы открывается исправительный приют для спецконтингента. «Воспомним же, что монастырь сей наречён Обителью Всех Пришедших, - вещал на сайте батюшка, - да обрящут!» И обещал, что каждому из усердных в исправлении будет пожалован сан.
Спустя неделю, на Успенье, он освятил объект.
Весть, как пламя, подхватили средства массовой инквизиции. Но всех корреспондентов Алкосей гнал, аки диаволов. Благодаря сему, с кадилом управлялся уже лихо.
Жизнь потекла живей.

***

Ну, наконец-то Алкосей видел пусть некогда, но всё ж себе подобных! Они умиляли его, как некогда сам Лёха умилил отца Епитрахия От этого умиления батюшка плакал и всё чаще впадал в искушение.
 Администрация области новую обитель не просто спонсировала, а воистину боготворила. Ещё бы! – власти начали ссылать в неё преступников, а мужья – неверных жён. С глаз долой, из сердца вон… Алкосей ставил единственное условие: направлять сюда только воцерковлённых христиан. Впрочем, спустя полгода он уже воцерковлял…
Изменницы были в особом почёте и игриво звались магдалинками.
Сельчане обходили монастырь стороной.
Местные миряне поговаривали, что за стенами монастыря водятся и девочки, и картишки, и в изобилии вино. Во всяком случае, ночами светская музыка в покоях играла часто. Особливо русский шансон. А иной раз даже «Dark Funeral». В те вечера захаживал в обитель Епитрахиевский богомаз… Как-то раз, вызволяя его, под терпким взглядом одной из магдалинок пал и сам Епитрахий…
Гнева Господня Алкосей не боялся. «Не Дьявол же послал мне моё видение!» - ответствовал он на все вразумляющие высказывания. И повторял заветное: «Если не я, то кто же? Отпусти - пропадут… Пусть хоть так…», прибавляя к нему бессмертное Лёхино: «И чо?» Второй аргумент сражал наповал.
На форуме сайта Обители вёлся бойкий священничий трёп о тяжести сановного креста, о вреде и нецелесообразности воздержаний, невыносимости постов и необходимости послабления… Святые отцы один за другим публично признавались в разномастных грехах.
Открытые исповеди с соответствующими фото превратили сайт в аналог порно. Бизнес Епитрахиева писаря расцвёл и запах клубничкой.
Несколько дней назад сайт сей прикрыла полиция нравов. Однако, коллективное письмо внушительной группы святых отцов было-таки переправлено куда следует, и предложения будут вынесены на Собор. Лобби судачат о грядущем сокращении Великого Поста. А в моих колонках вокалист «Anorexia Nervosa» срывает голос на фоне хора: «New Obscurantis Order!»

 ***



Darky,
жутко злая,
после прогулки под стенами
*** - нского монастыря,
26 марта 2005 г. 
«Anorexia Nervosa» - «Stabat Mater Dolorosa».