Изводина

                Злоречивые царства Божия не наследуют
                (1Кор. 6,10)
               
Сплетню в старое время называли изводиной. Слово говорит само за себя. Изводина, напраслина, навет или клевета, как хотите, может искалечить судьбу любого, подвергшегося нападке.  Подобно лютой болезни, она способна довести человека до отчаяния и даже до погибели.
Человек, на которого обрушилась людская зависть и злоба, становится беззащитен перед коварством демона, овладевшего душой клеветника. Недаром существует молитва, призывающая Высший Разум оградить человека от наговора:  «Избави меня, Господи, от клеветы человеческия».
               
1
Впервые переступив порог школы, Казакова Марта поняла, что это её второй дом. В первом «А», в котором она будет учиться, половина детей уже знакома. С одними Марта ходила в сад: например, с Леной Лихаченко, с Геной Ронжиным, со Светой Демидовой; с другими жила на одной улице и потому тоже давным-давно их знала. А со всеми остальными дружелюбная щебетунья и хохотушка познакомилась первого сентября на торжественной линейке. 
Когда первоклашек привели в класс, и они обступили учительницу, Елену Павловну, Марта тотчас  устроилась на последней парте у окна. 
– Марточка, ты же маленького роста. Тебе полагается сидеть на первой парте, – заметила учительница.
Но ученица сразу отрезала: 
– Я буду сидеть здесь.
 Елена Павловна посмотрела долгим взглядом на девочку и не стала спорить с крутым нравом. 
Рядом с Мартой она посадила Витю Воробьёва, белобрысого, вечно с  нечёсаной головой мальчишку, который сходу «прилепился» к хорошенькой соседке по парте и стал её тенью, чем в первое время докучал привыкшей к независимости Марте. Бесполезно было ругать его и отгонять от себя: он округлял и без того круглые дымчатые глаза без ресниц, поднимал бесцветные бровки и тёр короткий веснушчатый нос, всем своим видом показывая, что не понимает, за что его ругают, и упорно оставался рядом.  Марта, в конце концов, махнула рукой и просто перестала обращать на Витьку внимание. Девчонки поначалу подшучивали по этому поводу, причём подстрекательницей всегда выступала первая в классе дылда Ленка Лихаченко, но, поняв, что это нисколько не злит Марту, угомонились.   
Опрятненькая и ладненькая, с белыми бантами в каштановых кудряшках и белоснежными кружевными воротничками всегда улыбающаяся Марта сразу же очаровала преподавателей. Её любознательность в сочетании с простодушием просто умиляла учителей. Она могла запросто войти в учительскую, умоститься на коленях у старенькой исторички Зинаиды Моисеевны и серьёзно спросить: «А почему у тебя волосы красные, как у петуха?» Зинаида Моисеевна смущённо улыбалась, приглаживала стоящий дыбом малиновый чуб и под смешки молодых учительниц что-нибудь добродушно картавила в оправдание. 
    Учение Марте давалась легко, потому как ей пока и учиться было нечему: читать она умела с трёх лет, считала до тысячи, знала много стихов. Директриса школы Галина Ивановна предложила родителям определить дочку сразу во второй класс, но они вежливо отказалась: «Марточка у нас поздний ребёнок. Она слабенькая здоровьем, состоит на учёте в диспансере. Старшеклассники будут её обижать. Нет, пусть лучше учится с ровесниками». 
    Чтобы непоседа Марта на уроках не считала ворон и не отвлекала других, Елена Павловна задавала ей задания из учебников за второй класс, а вскоре и за третий.  Ученица быстро справлялась с заданиями и просила всё новые и новые. Марте понравилось самостоятельно овладевать знаниями, она стремилась познать как можно больше и в итоге ушла далеко вперёд, значительно оторвавшись от одноклассников. Она участвовала в школьных и городских олимпиадах по математике и по русскому языку, где всегда занимала первые места. Кроме того Марта была запевалой в школьном хоре, редактором классной стенгазеты, побеждала в соревнованиях по лёгкой атлетике, и её фотография неизменно красовалась на школьной доске Почёта...
Так было семь безоблачных лет...

2
Марта снимала с себя спортивный костюм, а сама чему-то улыбалась.
– Тихо сам с собою? – не преминула задеть Лена, войдя в раздевалку.
Марта, не обратив внимания на насмешливый тон одноклассницы, радостно призналась:
– Вспомнила, как мы с Генкой Ронжиным придумали в баскетбол играть. Ты видела, как мы передавали передачу друг другу, а потом он меня поднял на руки, а я забросила мяч в кольцо? Он такой ловкий и сильный!
– К тому же и собой ничего. Только ты ему в пупок дышишь, коротышка. Тебе твой преданный Воробей лучше всех подходит. Он с первого класса так и не вырос. Трудное детство...
– Ну и язва ты, Лена. Витька же не виноват, что ростом не вышел. А Генка и вправду ничего... С ним говорить интересно. Он много знает. Мечтает в Московский институт поступить имени Баумана. Знаешь, какие там головы учатся?
Лена немного помолчала и вдруг спросила:
– Ты видела: он опять был в спортзале?
– Кто? – непонимающе улыбнулась Марта.
– Ты прикидываешься дурочкой или впрямь ничего не замечаешь? – зло прищурилась Лена.
– Кого я, по-твоему, должна замечать?
– Халтурина Кольку из десятого «А». Он весь урок сидел на скамеечке и пялился на тебя.  У него такие глаза... Он мне давно нравится.
– А мне – нет, – отрезала Марта и, сложив спортивную форму в пакет, подошла к зеркалу, чтобы расчесать длинные локоны.
Лена стала рядом и принялась заплетать свои светлые волосы. После нескольких минут напряжённого молчания она спросила:
– Ты давно уже лифчик носишь?
– Да отстань ты!  Что ты всё меня разглядываешь? – не выдержала Марта.
– Подумаешь! – фыркнула одноклассница – Психонутая какая-то.
И выскочила из раздевалки.
К зеркалу подошла молчавшая до сих пор Света Демидова. Волосы у неё были необычные: короткие, до плеч,  и прямые как палка. 
– Казакова, держись от Лихаченко подальше, мой тебе совет, – грустно сказала Светлана.
Она теперь всегда грустно говорит. С того самого дня, когда прошлой весной всей школой хоронили её старшего брата. Он с друзьями катался на льдинах по Днепру и сорвался в воду. В тяжёлой намокшей одежде он не смог вскарабкаться на лёд, и его сдавило двумя ледяными плитами...
– Почему? – удивилась Марта.
– Да... Она просто всякую ерунду на тебя несёт. Противно слушать.
– Ерунду? – растерянно переспросила Марта. – Какую?
– Говорит, что ты по ресторанам ходишь...
– Глупости! На кой мне ресторан? Да и кто меня пустит? Я со своим ростом разве что на детский сеанс в кино за десять копеек могу рассчитывать.
– Всё равно не дружи с ней.
Марта и сама знала, что Лена только вид делает, будто дружит. Она прекрасно помнила, как Лена прошипела ей: «Ненавижу...». Это было год назад на уроке биологии. После катания на лыжах в парке Героев, еле успев отдышаться и переодеться, ученики влетели в кабинет биологии уже после звонка. Самая строгая из учителей биологичка Светлана Фёдоровна, не дожидаясь, пока все рассядутся по местам, открыла журнал:
– Лихаченко, иди к доске.
 У Лены по предмету уже стояли две пятёрки подряд, и она никак не ожидала, что её вызовут к доске в третий раз в то время, когда у половины класса вообще не было оценок. К уроку на этот раз она не была готова.
– Расскажи нам, как размножается жук-плавунец.
Лицо Лены, и без того красное с мороза, от волнения сделалось багровым. Она стала рыскать взглядом по рядам в поисках подсказки. Но все опускали глаза. Наказание за подсказки было суровым: подсказчик вместо «горящего» выходил к доске и его начинали гонять по всему пройденному материалу.
– Лена, ты сегодня открывала учебник? – в упор глядела на проглотившую язык ученицу Светлана Фёдоровна.
Под строгим учительским взглядом Лена, казалось, вот-вот свалится в обморок. Она панически боялась получить двойку, потому что дома её ждала бы взбучка. Зоя Никаноровна, мама Лены, муштровала дочку даже за четвёрки, укоряя успехами Казаковой Марты.
Марте стало жаль подругу, и она, сложив руки рупором, чтобы шёпот долетел до слуха, попыталась дать наводку:
– У-сам-ки... – но не успела продолжить начатую фразу, как Лена радостно встрепенулась:
– УСАМИ!
Брови Светланы Фёдоровны так и взлетели, и она неожиданно для всех расхохоталась:
– Лена, по-моему, ты сегодня на физкультуре перезанималась. Иди, садись.
 Под всеобщий хохот, бросая гневные взгляды на Марту, Лена возвращалась на своё место. Прежде, чем усесться за парту, она прошипела «не-на-ви-жу», исподтишка показав подруге кулак, что, как в детской песенке, означало: «между нами всё порвато-поломато, и тропинка между нами затоптата».

3
Марта, помахивая портфельчиком, шла мимо мальчишек, выстроившихся вдоль стены и провожающих её взглядами, и в конце коридора заметила Ленину маму, о чём-то оживлённо беседующую с классным руководителем, учителем истории Владимиром Андреевичем. Марта знала, что Зоя Никаноровна входит в состав школьного родительского комитета и принимает активное участие в жизни школы. Ещё она знала, что Зоя Никаноровна недолюбливает её, Марту, за то, что учёба даётся ей легко, не так, как Лене, которая берёт усидчивостью и зубрёжкой.
Прежде чем войти в класс, Марта поздоровалась с руководителем класса и родительницей подруги, которая при этом криводушно улыбнулась, а Владимир Андреевич как-то странно посмотрел на свою ученицу и задумчиво покачал головой. Но мало ли о чём они разговаривают? У взрослых  свои проблемы. Разве могла подумать ученица седьмого класса, что уже стала жертвой злого языка, и с этого момента над её головой начинают сгущаться тучи...
 
Нет ничего в жизни страшнее придирок. Они запутывают в такую непроходимую трясину, что и жизни не будешь рад. Безошибочно действующие, они, подобно укусу ядовитой змеи, всегда отравляют, всегда убивают.
Ни с того, ни с сего, словно сговорившись, учителя ополчились на Марту. Если раньше ей дружно рукоплескали за общительность и весёлый нрав, то теперь упрекают в болтливости и называют пустосмешкой. Стоило Марте стать замкнутой и немногословной, пошли замечания, что она витает в облаках и не думает об учёбе. Она постоянно ощущала на себе косые взгляды и шушуканье за спиной. И хотя она всё так же прилежно готовила уроки, зарабатывать пятёрки становилось с каждым днём всё трудней.
Однажды, когда Марта не пошла на перемену и осталась в одиночестве сидеть за партой, в дверь заглянула Лена:
– Затворница, там тебя «горбатая» вызывает.
– Директор?
– А кто же ещё?
– Не боишься, что она узнает, как ты её зовёшь?
– Пойдёшь, наябедничаешь?
– Я не доносчица.
– Тогда чего спрашиваешь. Её вся школа так зовёт. Она сама это знает.

Марта постучалась в кабинет и, не дожидаясь ответа, вошла:
– Здравствуйте, Галина Ивановна. Вызывали?
Директриса медленно сняла очки и положила перед собой на стол, что предвещало серьёзный разговор. Стул она не предложила, и Марта осталась стоять у порога, как подсудимая.
– Ну-с, без тавтологии и плеоназмов приступим к делу. Поступил сигнал... – многозначительно начала хозяйка школы, вперясь глазами в виновницу неспокойствия.
Марта не имела обыкновения опережать события ненужными вопросами и потому с мучительным недоумением ждала продолжения.
– Казакова, я хорошо знаю твою маму: труженица, святая женщина. И у такой матери такая дочка... Ты знаешь, что у нас в школе нельзя носить украшения? Тем более золото. Что ты себе позволяешь? Я тебе приказываю прямо здесь и сейчас снять серьги.
– Галина Ивановна, простите, но я не понимаю, почему я должна снять серьги. Это бабушкин подарок. Я бабушку очень люблю, а деньги на эти серёжки заработаны честным трудом, – с убеждением выпалила Марта.
Галина Ивановна вся так и подалась вперёд, уничтожая взглядом дерзкую девчонку, посмевшую прекословить ей, кому и слова сказать не моги. На бедную ученицу, выразившую вслух своё несогласие, обрушился директорский гнев. Галина Ивановна винила Марту в том, что и причёска у неё фривольная (волосы не в косу заплетены, а рассыпаны по плечам); и колготки узорчатые («как на праздник вырядилась»), и на ногах не «лапти», как у всех, а лаковые на каблучке туфельки, и успеваемость захромала...
Пока её предавали анафеме, Марта, отрешившись, думала: «Я, как та державинская птичка из стихотворения, что учили на прошлом уроке:

                Поймали птичку голосисту
                И ну сжимать её рукой.
                Пищит бедняжка вместо свисту;
                А ей твердят: «Пой, птичка, пой!»

– Да ты слушаешь меня или нет! – вскипев, вскочила со стула директриса, и Марта даже вздрогнула от неожиданности. – Ты и свитер носишь поверх формы с одной только целью: чтобы мальчиков завлекать!
Ошеломлённая Марта захлопала длинными ресницами, но со свойственным ей спокойствием попыталась опровергнуть нелепейшее из обвинений:
– Каких мальчиков? Да, я ношу свитер, потому что ангинами часто болею. Мама специально мне свитер с высокой стойкой связала, чтобы горло всегда в тепле было. А поверх платья ношу потому что... просто  свитер под платье не лезет, оно мало стало. 
Марта вспыхнула густым румянцем, потому что сказала полправды, постеснявшись сказать, что школьное платье только в груди стало в облипку и, когда она свитер поддевает, то пуговки на нём расстёгиваются. Она уже сказала об этом маме, и та пообещала купить новое платье, но только к следующему учебному году.
– Увёртлива – пестом в ступе не придавишь! Молчала бы лучше! Все учителя давно всё про тебя знают. Не слишком ли рано у тебя проснулся основной инстинкт? Срамота!  Возвращайся в класс и подумай обо всём. За такое поведение, как у тебя, из школы исключают.
«Что знают учителя? Что мне платье мало?» – Марта вздохнула и, проглотив ком,  вышла из кабинета.
На следующем уроке химии ей стало плохо.  Её как раз вызвали к доске, и она чертила мелом строение атома. Это была её любимая тема. Она графически изображала ядро, вокруг которого по электронным облакам движутся электроны, когда в глазах вдруг потемнело и в голове закружилось...
Испуганная химичка позвала на помощь Жаркову Оксану, сидящую на первой парте, и они вдвоём отвели Марту в школьный медпункт. 

4
Резкий запах нашатыря вернул сознание. Марта попыталась встать с топчана, покрытого холодной зелёной клеёнкой, но мерзкий скользкий ком подкатил к горлу и её чуть не стошнило. Старенькая медичка с очень добрым лицом, с которого никогда не сходила улыбка, тут же оказалась рядом, и заставила девочку снова лечь. Она вытерла салфеткой покрытый испариной лоб школьницы:
– Полежи немного, миленькая. Тут тебя никто не обидит. На-ка, вот, валерьяночки, выпей. Нельзя так нервничать. Здоровье потом не купишь.
Марта послушно выпила из маленькой мензурки терпкую чуть горьковатую жидкость и снова легла.
– Ну как? Стало лучше? – обеспокоенно спросила медсестра.
–  Да... Только холодно очень...
– Моя ты хорошая, конечно, конечно, – засуетилась добрая женщина, накрывая ноги девочки шерстяным пледом. – Ну вот, сейчас согреешься. Ты тут полежи так, пока я вернусь. Я ненадолго. Договорились?
Марта согласно качнула головой и медсестра, захватив с собой свой рабочий журнал, вышла из кабинета.
Оставшись одна, Марта осмотрелась. Медпункт был совсем крошечным. Он вмещал только шкафчик с лекарствами, стол и лежачок. Шторы на окне отсутствовали, и солнце нестерпимо било по глазам сквозь голое окно, за которым на ветру лохматились осенние расписные клёны и, как белые лебеди, по синим просторам плыли ослепительные облака. Но ничто не радовало глаз. Марта отвернула лицо от назойливых лучей. В ушах всё ещё стоял крик директора, а в горле то всплывал, то опускался скользкий ком и мешал дышать. Она приподнялась и спустила ноги на пол. Дышать стало легче. Головокружение понемногу утихало, и Марта принялась рассматривать флакончики с микстурами и мазями за стеклянными дверцами шкафчика, читая их названия: настойка пустырника, настойка валерианы, йод, нашатырный спирт, перекись водорода. Дальше ровными стопками были выложены коробочки с таблетками. Названия некоторых из них были знакомы Марте, например, валидол и ацетилсалициловая кислота – дома в холодильнике она видела точно такие же. «И я могла бы, наверное, работать в школьном медпункте, – подумала Марта, скользя взглядом по стопочкам. – Что тут сложного? На всех лекарствах есть названия и подсказки, от каких они болезней». Неожиданно взгляд задержался на отдельно лежащей яркой коробочке. Поднявшись, Марта достала из шкафа заманчивую упаковку, повертела в руках, пытаясь разобрать иностранные слова, и, повинуясь какому-то безотчётному чувству, открыла её и высыпала на руку жменю покрытых оболочкой таблеток... 
Когда медсестра вернулась в медпункт, Марта сидела и улыбалась.
– Ну, вот и чудненько! Я вижу, тебе полегчало. Можешь идти, ещё на последний урок успеешь, – обрадовалась медичка.
Марта шла по коридору и удивлялась: всё вокруг прямо на глазах принимало причудливые формы и размеры – стены становились выпуклыми, полы – неровными. Вдоль стены выстроились ученики, они корчат рожицы... Марте становится жарко... невыносимо жарко. С ней что-то происходит. Она ещё не понимает – что – но её охватывает волнение. Из кабинета истории выходит  классный руководитель Владимир Андреевич и направляется навстречу. Марта улыбается ему, как другу, и обращается к нему голосом, который ей самой кажется чужим:
– Владимир Андреевич, разрешите уйти. Мне плохо.
Классный недоверчиво смотрит на свою воспитанницу и тоже незнакомым голосом вопиет на всю школу:
– Ка-за-ко-ва, ты  пья-на!?
– Не кричите, пожалуйста! – умоляет учителя Марта, затыкая ладонями уши. – Я не пьяная... Мне плохо. Пусть кто-нибудь меня проводит до дома. Я, кажется, умираю...
Владимир Андреевич высматривает, кого бы назначить Марте в сопровождающие, и ловит за руку пробегающую мимо Оксану Жаркову:
– Жаркова, я тебя отпускаю с урока, проводишь Казакову до дома...

...Уже у подъезда Оксана спросила:
            – Есть у тебя кто дома?
– Нет, все на работе. Но ты иди. Я дальше сама.
Оксана только этого и ждала. Её вовсе не интересовало, куда сейчас отправится Марта и что с ней будет дальше:
– Ну, раз я больше не нужна, то я побежала. Пока!
– Прощай... – слабым голосом ответила Марта и с усилием открыла показавшуюся слишком тяжёлой дверь соседнего подъезда, в котором жил брат. Шатаясь, поднялась на второй этаж и вошла в незапертую квартиру.
Брата дома не было. В коридор вышла его жена Светлана и вытаращила глаза:
– Марточка, да ты никак клюкнула?
Марта посмотрелась на себя в трюмо и ужаснулась: лицо опухшее, по форме напоминает грушу, глаза блуждают, на щеках странные синюшные пятна. Глянула на руки: от локтей и до пальцев те же зловещие пятна. Пока Марта изучала себя, Света, опершись спиной о стенку и обхватив выступающий живот руками, с интересом наблюдала за свояченицей и, наконец, не выдержала:
– Ты не наркотиков ли наелась?
– Да-а, на-е-лась... – врастяжку произнесла Марта, глупо улыбаясь своему отражению в зеркале.
– А я-то смотрю: ты как не в себе. Плохо, да? Ляг, поспи часок,  пока мать с работы не вернулась.
Марта послушалась, легла на диван и закрыла глаза: в голове зажужжало, закружилось, понеслось всё вихрем, словно она, распрямив руки, с закрытыми глазами вращается вокруг самой себя. Нет, так не уснуть... Открыла глаза, прищурилась: перед ней стоит директор школы, Галина Ивановна. Зачем Света её пригласила? Теперь вся школа будет смеяться. Галина Ивановна недовольно что-то говорит, говорит. Марта только улыбается и молчит. Она ни в чём не виновата, но не знает, что сказать в своё оправдание. Она, конечно, не совершенство, но и на солнце пятна есть. Из-за плеча Галины Ивановны выглядывает Владимир Андреевич... Откуда он здесь? Все пришли... Какая-то женщина что-то шепчет на ухо классному руководителю, и он с ухмылкой смотрит на Марту. Кто эта женщина? А, так это же Ленина мама, председатель родительского комитета... Комнату наполняет вода. Наверное, Света кран забыла закрутить. Какая она забывчивая... Всё плывёт по воде, качается на волнах... Это море... Чёрное? Житейское... Марта чувствует, как кто-то берёт её на руки и начинает качать, как маленькую, и убаюкивать: а-а, а-а...  Кто же это? Мама?  Руки, качающие её, такие добрые, ласковые, только... очень холодные. Нет, это не мама... Мама ещё на работе. Это смерть... Кто сказал, что страшно умирать? Совсем нет... Ещё немного и Марту ждёт тихое пристанище.  И тут перед глазами всплывает печальное женское лицо. Мама? Нет... Такое лицо она уже где-то однажды видела... Большие скорбные глаза... Вспомнила! На иконе... Мама... Как же она не подумала о ней?
– Света, вызови скорую... – из последних сил шепнула Марта непослушными губами...
                5
...В окно бьёт солнце. На тумбочке в банке огромный букет с астрами.  В изножье кровати сидит немолодая женщина в белом халате с солнечными глазами и с солнечными короткими волосами. Она держит худенькую руку Марты, в которой торчит игла капельницы, в своей тёплой морщинистой ладошке, строго смотрит на неё и ворчит:
– Ты что это, доченька, удумала? Красавица, каких поискать, тебе жить да жить! Ты о маме своей подумала? Ей лет уже не столько, чтобы бегать через весь город. Чуть до инфаркта её, бедную, не довела. И я, заслуженный врач республики,  вместо  того, чтобы картошку копать, с тобой тут двое суток торчу без сна и отдыха.
 Мама сидит рядом на стуле. Платок сбит, волосы растрёпанные, по щекам катятся сверкающие в солнечных лучах крупные бисерины:
– Дочушка, как же так... Мы ж тебя любим... Только ради тебя живём... Зачем ты...
Марта крепко закрыла глаза, но не смогла удержать слёз:
– Мамочка, прости, родненькая... Если вы с папкой меня любите, заберите меня из этой школы. Не могу больше в неё ходить...

В больнице Марту, кроме родителей да ещё старшего брата, никто больше не навестил. Света, жена брата, понятное дело, и так переволновалась. Ей чуть не схудилось, когда Марту без памяти на носилках из подъезда выносили. А ей нервничать ни в коем разе нельзя. У неё скоро маленький будет. Но вот одноклассники... Даже верный пёс, Воробьёв, и тот забыл о её существовании.  Марта вспоминала строки Лермонтова: «Делить веселье все готовы, никто не хочет грусть делить» и мучилась вопросами: почему все отвернулись? В чём её вина?  За что её забрасывают камнями? Между ней и школой вырастала непреодолимая стена непонимания и отчуждения...
Когда, выписавшись из больницы, она, усталая и надломленная, вернулась в родной класс, у всех будто языки отнялись. Владимир Андреевич попросил дать объяснение по поводу произошедшего, прозрачно намекнув: что всему виной «шуры-муры», но Марта никак не отреагировала на издёвку. А вскоре все заметили разительную перемену, произошедшую в её характере: она стала молчаливой и ко всему безразличной. Она даже отказалась от участия в ежегодном конкурсе «А ну-ка, девушки!», в котором всегда участвовала и была опорой команды. На уроках, особенно на уроке истории, Марта отвечала без энтузиазма, без души; и хотя ответы по-прежнему были полными и грамотными, учителя ставили четвёрки, а историк даже тройки, стараясь разбудить азарт бывшей отличницы.  Но в один прекрасный день Марта вовсе отказалась выйти к доске, сказав, что к уроку не готова, и получила первую в своей жизни двойку...   

...До окончания учебного года оставалось совсем немного. Лучшим ученикам уже выставляли итоговые оценки. Лихаченко Лена к концу четвёртой четверти каким-то чудом выбилась в отличницы и вот уже несколько дней ходила по школе вороной в павлиньих перьях, глядя на всех с высоты своего роста. Все молчали и делали вид,  что искренне верят в это чудо, хотя  и прекрасно понимали, что способствовало успехам Лены в учёбе: её мамаша в последнее время зачастила в школу и после того, как учащиеся покидали класс, оставалась с преподавателями наедине. И почему-то именно с теми, по чьим предметам успеваемость у Лены «хромала».
У Марты дела обстояли не лучшим образом. Учителя выставляли годовые четвёрки, как будто делали великое одолжение.  А  по истории одна за другой стояли шесть двоек подряд.  За четверть выходила двойка.
На одной из перемен Лена передала Марте требование Галины Ивановны зайти в её кабинет и, не утерпев, с ехидством предуведомила:
– Слышала, Казакова, что историю, всё, что успели пройти за полгода, ты будешь перед комиссией отвечать.
Безучастность Марты разочаровала Лену и, пробормотав: «Подумаешь, фифа какая!» – она бросила вдогонку: «Про твои двойки скоро весь город будет знать!».
Примерно то же самое сказала и директор:
– Допрыгалась, милочка! До ГОРОНО слухи о тебе дошли, – окатила холодным взглядом ученицу Галина Ивановна. – Берись за учебник, если не хочешь на второй год остаться. Времени у тебя не много.
А через три дня, как и обещала директриса, ученица седьмого «А» класса Казакова Марта стояла перед почтенной комиссией, состоящей из преподавателей школы, в том числе учителя истории Владимира Андреевича, и членов родительского комитета, в числе которых была и мама Лены, Зоя Никаноровна. Учителя заискивающе поглядывали на представителя ГОРОНО – кругленького дяденьку в золотых, тоже кругленьких, очёчках на близоруких глазках. Наконец он со снисходительной улыбочкой взглянул на Марту и, показав на разложенные на красном плюше картонные карточки, подозвал тоном судьи:
– Можете подойти и взять билет.
Но этот тон не испугал Марту. Ей нечего было бояться. Она была уверена в своих знаниях и в своей победе, и уверенность эту ей придало стихотворение Роберта Сервиса, которое накануне вечером она прочитала в литературном журнале:
                ...Легче простонать, что ты побит, – и умереть,
                Легче отступить и пресмыкаться.
                Но сражаться, сражаться тогда,
                Когда уже не видно надежды,
                Вот это – завидный удел!
                И хотя ты вышел из страшной схватки
                Разбитый, израненный, покрытый рубцами,
                Попытайся ещё раз.  Умереть легко,
                Трудно оставаться в живых.

...Вот уже сорок минут шёл экзамен. Ученица, у которой по предмету одна за другой стояли шесть двоек, держала в руках шестой по счёту билет, бойко давая ответы на все вопросы.
– Достаточно, – наконец, остановил Марту  инспектор.
Все разом посмотрели на важного чиновника. Толстячок снял очки, некоторое время тщательно их тёр, а Марта бесстрашно стояла перед теми, в чьих руках сейчас была её судьба. Она видела, как родительница одноклассницы, грызя ногти, заёрзала на стуле. Марта в упор посмотрела на Зою Никаноровну, и та поспешно отвела взгляд...
– Блестяще. Вопросов больше нет. Я ставлю вам отлично. Уважаемая комиссия, надеюсь, согласна со мной? Казакова Марта, вашей памяти можно позавидовать, – не скрывая своего восхищения, заметил  инспектор.
У Марты радостно забилось сердце: она только что одержала свою первую в жизни победу, и с этого момента будет вести счёт не своим неприятностям, а своим успехам!
6
Школа, в которую перевели Марту, находилась прямо во дворе её пятиэтажки. Школа была старенькая, ещё довоенной постройки: маленькая, двухэтажная, с деревянными лестницами и такими же деревянными скрипучими полами.  В полутёмном вестибюльчике у окна сидела добродушная техничка. Она здоровалась с каждым учеником, и давала звонок на урок только тогда, когда последний из опоздавших скрывался за дверью класса. 
Классная меблировка показались Марте допотопной. Парты были лишь бы как покрашены дешёвой масляной краской грязно-зелёного цвета. Из-под верхнего слоя местами проглядывал предыдущий тёмно-синий. Сколько ещё разноцветных слоёв скрывалось под этими двумя, догадаться было трудно, но не менее пяти, потому что в палец толщиной покрытие ходило под руками.
Шторы на облупленных окнах светились насквозь от бесчисленных стирок и, даже плотно стянутые, они не задерживали солнце, и сквозь них виднелись морщинистые стволы старых тополей, растущих у стены здания, между которыми проглядывал родной дворик – и от этого обзора у Марты становилось светлей на душе.
Изучив заранее расписание, Марта пришла в свой новый класс раньше всех и по привычке заняла парту на камчатке.
Вскоре в класс стали заходить ученики. Марта всматривалась в незнакомые лица, пытаясь заглянуть в душу каждого. На неё смотрели с нескрываемым любопытством, но никто не решался подойти к новенькой: слишком серьёзным было лицо девушки. Однако нашёлся смельчак. Со стрижкой-ёжиком, с большими выразительными серыми глазами на худощавом лице одноклассник вразвалочку прошёл ряд и, приподняв крышку парты, бесцеремонно уселся рядом.
– А ты аппетитненькая, – не вынимая жвачки изо рта, развязно заметил он и положил ладонь Марте на коленку.
 Марта резко отбросила руку нахала и, схватив его за галстук, неожиданно для самой себя, вызверилась:
– Ещё раз так сделаешь, въеду – позвоночник в штаны всыплется! 
«Смельчак» стал белее полотна. Стараясь не потерять самообладания, он молча поднялся из-за парты и быстрым шагом направился к выходу. Дверь кабинета хлопнула так, что посыпалась штукатурка.
– Зря ты так. Олег только недавно из больницы. Он полгода на вытяжке лежал. У него в позвоночнике спицы... – нарушила тишину симпатичная девчонка со среднего ряда с тонкими, красиво изогнутыми бровями.
– Пусть не лезет. Не посмотрю и на травму... Тоже мне Фрэнк Синатра, – огрызнулась Марта.
Казалось, что даже воздух в кабинете стал наэлектризованным. Молча все стали готовиться к уроку, выкладывая из сумок учебники и тетради.
В это время в класс шумно влетела последняя тройка учениц.
– У нас здесь кто-то умер? Почему так тихо? Ба! Натали, ты только посмотри: твою парту заняли! – воскликнула одна из подружек, длинноногая... крашеная(!) блондинка. Школьное платье у неё было таким коротким, что на светлых капроновых(!) колготках видна была верхняя, более тёмная и более плотная вязка. – Людка, этого так оставлять нельзя, – толкнула она под бок высокую плотного сложения вторую подружку с модной стрижкой и... с серёжками в ушах(!).
Прехорошенькая кареглазая Натали, чья парта оказалась в оккупации, подошла к Марте:
– Освободи место. Здесь я сижу.
– Придётся потесниться. Я тоже здесь сижу, – холодно ответила Марта, в упор глядя на одноклассницу.
Повисло молчание.
– Люди милые, что же это на белом свете делается? Тут, можно сказать, вытесняют хозяйку с родной парты, а никому до этого и дела нет? А как же дружеская взаимопомощь и солидарность? – с упрёком обратилась блондинка ко всему классу.
Но напрасно она сотрясала воздух, её, словно никто не слышал: одни тщательно рассматривали свои парты, другие – стены, с которых на учеников восьмого класса «А» пристально смотрели лица классиков: Александра Сергеевича Пушкина, Льва Николаевича Толстого, Федора Михайловича Достоевского...
– Ладно, Ирка, не заводись, пусть сидит. Всё равно одно место освободилось, – осадила подружку Наташа и села с краю. Ирка и Люда уселись на предпоследней парте в этом же ряду.
Со звонком в кабинет русского языка и литературы вошла учительница:
– Что это вы Рыжкова в класс не впускаете? Проходи Олежка, садись. Поздравляю всех с началом четверти и хочу сразу познакомить с новой ученицей, Казаковой Мартой. Марта, поднимись, пожалуйста, покажись классу.
– А мы уже познакомились, – подал с места голос Олег Рыжков и через плечо бросил злой взгляд на заднюю парту. – Значит, Марта...
– Ну, раз познакомились, то и замечательно. Не будем больше терять времени и приступим к уроку. Вертиховская, иди-ка к доске, возьми тряпку и вытри доску, – шутливо поманила пальцем блондинку литераторша.
– Валентина Тарасовна, почему я? – вскинула выщипанные на нет бровки крашеная соседка по парте, наивно округлив незабудковые глаза.
– Просто мне любопытно, как ты это будешь делать. У тебя же не юбка – а фиговый листок.
– Валентина Тарасовна, пусть мальчишки доску моют, у них ведь ничего  кверху не задирается.
По классу прокатился дружный смех. Марта тоже улыбнулась. Одними губами, потому что глаза её давно разучились радоваться.  Но не Иркина глупость вызвала у неё улыбку: Марта только сейчас заметила, что у полкласса впереди сидящих девчонок в ушах серёжки...

7
Запахивая на ходу шубку, Марта вышла из дверей школы и увидела группу мальчишек, стоящих чуть в стороне. Рыжков Олег был среди прочих. Немного дальше, за воротами, стояли девчонки, Вертиховская Ира и Люда. Наташи с ними не было: она сразу же отказалась участвовать в разборке и ушла домой.
Мальчишки замолчали и хмуро уставились на новенькую. «Бить будут», – подумала Марта и направилась прямо в толпу. Олег тоже сделал шаг навстречу, но Марта со словами «прочь с дороги» твёрдой рукой посторонила опешившего одноклассника, и мальчишки без слов расступились перед ней. Марта вышла из ворот и прошла мимо притихших девчонок, но вдруг услышала позади голос Иры: «Казакова, не будем больше ссориться. Ты классная чувиха!» Марта обернулась. Все ждали, что она ответит, и в памяти мелькнул случай из детства.
То ли в первом классе она училась, то ли во втором. Тогда они жили ещё в частном доме, и у них был большой огород с грядками и «белым наливом». И в этот огород каким-то образом попала огромная собака и забилась в самый угол забора. Она была беспощадно избита чьей-то безжалостной рукой и всё время зализывала переднюю лапу и большую кровоточащую ссадину на боку. Полдня мама пыталась подойти к ней, чтобы покормить, но животина не подпускала к себе. Мама позвонила тёте Вере. Тётя жила на окраине города и держала кроликов, кур, гусей, поросят. Она приехала забрать бесхозную собаку и, увидев её, большеголовую и тупорылую, обрадовалась:
– Так это же меделянка – одна из самых крупных пород!
Тётя направилась было в огород, но собака оскалилась и зарычала.
– Пусть Марта попробует! – предложила родственница.
– Как – Марта? – удивилась мама. – А если псина порвёт её? Да и нет её дома – из школы не вернулась.
– А мы подождём. Я уверена, что у неё получится. Она у тебя особенная...
Когда мама со своей сестрой увидали в окно Марту, мчащуюся вприпрыжку домой, обе выбежали навстречу...
Уговаривать не пришлось. Передав портфельчик маме, Марта прямиком пошагала к великанше. Собака заворчала. Мама от ужаса лишилась языка.
Марта присела на корточках перед дворнягой, погладила её по голове и со словами «пошли, Рона, домой» легонечко потянула её за здоровое ухо. И о чудо! Псина послушно поднялась и похромала рядом. Так Марта за ухо и вела усмирённую Рону до самого тётиного дома.
Кличку, на ходу придуманную Мартой, оставили. Рона впоследствии стала прекрасной сторожевой собакой, любимицей всей семьи, хотя характер у неё был трудный: запомнив и человеческую жестокость, и человеческое добро, она чуяла злых людей за версту и прямо пеной брызгала, когда кто из таких людей проходил мимо. Марту же она просто «зацеловывала» при встрече...
 ...И сейчас Марта сама себе напомнила затравленную Рону. Она изведала уже человеческое зло. И теперь ей, униженной и отвергнутой, предлагают дружбу. Марта подошла к соседкам по парте и протянула Ире руку: «Modus Vivendi! Я согласна!» 
– Ну, наконец-то уломали, а то я вся уже задубела в капроне... Рыжик, иди к нам! – крикнула Ира.
Олег, не сводя с Марты глаз, не спеша приблизился к одноклассницам, и Марта первая протянула руку:
– Олег, прости меня. Мир?
– Да!!! – сжал он горячими ладонями хрупкую озябшую ладошку.

8
...В понедельник на светлой седмице почти у каждого мальчишки в портфеле лежала пара-тройка выкрашеных луковой шелухой яиц. Возбуждённые подростки с радостным «Христос Воскрес!» облапливали отбивающихся от них девчонок, нарочито звонко целуя их в щёчки.
На переменах устраивали соревнования по битью крашенок: чьё яйцо при ударе «нос в нос» или «попка в попку» даст трещину – тот и проиграл. А учителя всё видели(!), но смотрели сквозь пальцы на безобидные ребяческие забавы.
Только один раз за весь день прозвучало замечание со стороны угрюмого историка Владимира Александровича, спешащего мимо в учительскую: «Скорлупу за собой убирайте, охальники, всю школу забросали». И всё!!! Марта была поражена.  В прежней школе ни Бога, ни Пасхи не существовало. Упаси Бог, было принести кому-либо в класс крашеное яйцо! Страшно даже подумать о последствиях!
Кажется, на третьем по счёту уроке «безголосая» и «безликая» физичка изображая на доске ток, старательно рисовала электроны, больше похожие на сперматозоиды, которые неслись куда-то в направлении от окна к двери. В классе царила анархия, её никто не слушал, все переговаривались между собой. Но вдруг безвольная «Склодовская-Кюри» решила взять власть в свои руки. У неё откуда-то прорезался голос, и она, тыча тощим пальцем на своё художество на доске, спросила:
– Молекулы побежали, побежали, побежали и легли головами в одну сторону... А что это значит?
Класс заполнила тишина. Никто из учеников не знал, что это значит, и самый симпатичный из одноклассников Гордеев Андрей, отбросив чёрный чуб с высокого лба, сделал смелое предположение:
– Это значит, что они легли ногами в другую сторону.
Класс так и покатился со смеху. Физичка не услышала Гордеева и, решив, что смеются над ней, обиделась и выскочила из класса, но уже через пять минут спокойно вошла в кабинет, вздохнула: «Большие глупые дети...» – и, как ни в чём не бывало, продолжила объяснение.
Именно, как к детям, причём к своим родным детям, и относились в новой школе к ученикам все без исключения учителя, прощая им ошибки и шалости.
После физики, на перемене, Марта, как всегда одна, стояла у окна и наблюдала за дурачащимися одноклассниками.
– Что одна, как сирота? Подвинься, – потеснила одноклассницу подошедшая Вертиховская и, достав в кармана фартука шоколадную конфету, протянула на ладони: – Хочешь?
Марта помотала головой.
– Боишься растолстеть? – озабоченно спросила соседка по парте, разворачивая конфету и отправляя её в рот.
– Не хотелось бы, – улыбнулась Марта.
– Слышь, Казакова, а ты веришь, что Бог есть? – обрадовалась Вертиховская.
– В старой школе учили, что Его нет.  Не знаю... Мамка говорит: можешь не верить, но и хулить не надо. Но Пасху я люблю. Куличи, пироги... добрый праздник.
– А мы в субботу на всенощную с друзьями ходили. Так, из любопытства. Людей... Милиции кругом... Мы в церковь так и не попали – до отказа забита была. Но всё равно интересно было. Пение, свечи... Кстати, Валентину Тарасовну там видела и директоршу... Ой, чёрта вспомни, он и появится, – осеклась Ира, заметив направляющуюся в их сторону директрису. – Интересно, чего её принесло. Не с Пасхой же пришла поздравить? 
Со звонком все вошли в кабинет литературы и заняли свои места.  Захлопали крышки парт, ученики шумно стали выкладывать учебники и тетради. Директриса постучала ладонью по учительскому столу:
– Ребята, тише! Я знаю, что вы уже устали, но прошу минуту внимания. Я хочу сделать заявление. Сегодня из ГОРОНО поступило распоряжение: всех неуспевающих учеников по окончании восьмого класса направить на дальнейшую учёбу в профессиональные училища города. Так что, кто желает остаться в девятом классе, постарайтесь подтянуться к концу учебного года.
 По классу прокатился гул неодобрения.
Вертиховская Ира повернулась лицом к задней парте, за которой сидела Марта, и высказала по этому поводу своё мнение:
– А что, может, так и надо. Кто хочет учиться, пусть учится, а кто не хочет, пусть ему не мешает. Мне вот, например, в девятом делать нечего. Даже, если уговаривать будут остаться, всё равно уйду.
– В училище пойдёшь? Или ткачихой, как мама, будешь? – спросила подругу Наташа, соседка Марты.
– Зачем в училище? Я замуж пойду. У меня бой френд есть. Он в плавание ходит. Мы уже год встречаемся.
– Набудешься ещё замужем, наплачешься, – по-взрослому предостерегла ветреную сверстницу Марта.
Директорское постукивание ладошкой по столу прекратило прения в классе:
– Девочки за двумя последними партами, это и вас касается! Вертиховская, ты уж если сидишь рядом с Казаковой, так хотя бы пользовалась удобным случаем, обращалась за помощью. Казакова единственная из школы, кто идёт на золотую медаль.
– А зачем мне? Я после восьмого  всем ручкой помашу.
– Вот-вот. И остальных прихвати с собой, у которых наступило «истинное замерзание души и тела», – закончила свою речь директриса.

 В этот же день у школьной раздевалки после уроков к Марте подошёл Рыжков Олег:
– Поговорить надо. Мы будем ждать тебя в твоём дворе на скамейке.
– Кто это – мы?
– Увидишь.
В это время Наташка, соседка по парте, окликнула Марту:
– Идёшь?
Наташа жила в том же доме, что и Марта, только не во втором подъезде, как она, а в шестом. Они почти всегда возвращались из школы вместе.  Но на этот раз Марта отрицательно покачала головой:
– Я задержусь. А ты иди.
Наташка выпорхнула за дверь. Она торопилась: ведь у неё недавно родился братик Дениска, и мама теперь поручала ей после школы выгуливать спящего в коляске щекастого младенца по двору.
Марта не спеша шла тропинкой, пересекающей школьную площадку, утонувшую в жёлтом море одуванчиков. Сразу за площадкой, за невысокой оградой, был уже её родной двор. Ещё издали она увидела своих одноклассников. На скамейке под толстенным тополем, ветви которого уже покрылись тонкой нежно-зелёной паутиной листвы, сидели трое, Пономарёв Юрка, Гордеев Андрей и Рыжков Олег, и увлечённо спорили. Марту они увидели в самый последний момент, когда она предстала перед ними в светлом нараспашку плащике, с раскинутыми по плечам блестящими на солнце каштановыми волосами. Пономарёв вскочил:
– Прошу вас, леди.
– Спасибо.
Юрка Пономарёв самый первый оболтус и двоечник, но абсолютно безобидный, своим видом всегда вызывал улыбку. Он был похож на одуванчик: длинный и тонкий, с пушистой золотистого цвета шевелюрой на маленькой головке. Брюки-дудочки непрестанно сползали с него, и он так же непрестанно подтягивал их, при этом по-детски шмыгая носом. И сейчас, нервно дёргая штаны за пояс, он выглядел просто комично.
– Юрка, хватит брюки теребить. Девчонки смеются над тобой, им это не нравится, – сделала замечание Марта.
– А что, им понравится, если они упадут? – насупился Юрка.
Марта представила себе картину и рассмеялась.
Мальчишки вылупились на смеющуюся Марту: они впервые видели её такой весёлой!
Олег сразу осмелел:
– Марта, тебе нравится наш класс?
 – Да, – просто и честно ответила девушка.
– Вот и нам нравится, и мы хотим остаться в девятом классе и потом поступить в институт или, на крайний случай, в техникум.
– А я причём?
– Юрцай с Андрюхой не успеют исправить двойки. Они первые претенденты на вылет. Помоги нам... выкрасть журнал. Мы всё обмозговали. На тебя никто не подумает. Ты отличница. И такая... Ну, в общем... тебя даже учителя побаиваются.
– Вы понимаете, на что меня толкаете?
– Всё получится, поверь. Если что... мы на себя всё возьмём. Клянусь.
Марта стала рассматривать свои туфельки. Ей вспомнилось, как год назад она стояла перед директором школы, грозной и непреклонной Галиной Ивановной, по кличке Горбатая, и та решала её судьбу. Вот и сейчас решается судьба этих, в общем-то, хороших ребят. Может быть, как всем кажется, закоренелый разгильдяй Пономарёв в следующем году возьмётся за ум, поднатужится и, кто знает, кто из него получится: врач, юрист или просто хороший человек... Марта хорошо помнила английскую пословицу: «Обещай медленно, выполняй быстро», – и потому сейчас задумчиво молчала, наблюдая за неуверенным полётом первой, ещё толком не проснувшейся бабочки, которую увлекал за собой прохладный весенний ветер. Бабочка зацепилась лапками за одуванчик и отказалась подчиняться ветру. И ветер полетел дальше, оставив в покое упрямое насекомое. «Я, как эта бабочка...» – подумала Марта, а вслух обронила:
– Ладно...  я попробую...

9
Шёл первый урок второй смены. В школьной столовке, распространяя по всему этажу аромат ванили, пеклись обожаемые всеми булочки с корицей и с изюмом. Повариха тётя Зоя вытащила из духовки последний противень с готовой выпечкой и вдруг заметила в раскрытых дверях техничку, убирающую вестибюль. На тугих щёчках тёти Зои появились улыбчивые ямочки:
– Шура, хватит тебе возиться, отдохни чуток, всё равно натопчут. Идём, киселя налью. С горячей булочкой – вкуснятина!
Тётя Шура поставила в угол свой рабочий инвентарь, состоящий из трёх предметов – цинкового ведра, деревянной швабры и куска вытертой до дыр мешковины в качестве половой тряпки.  Её рабочий день подходил к концу, и она с удовольствием откликнулась на радушное приглашение.
 
...На следующий день школа гудела, как улей. В каждом классе только и разговоров было, что о невиданной доселе дерзости. По всей школе носились вздрюченные учителя и сосредоточенно совали носы в каждый угол, каждую щель. К поискам привлекли и учеников. Вся школа искала пропажу, переворачивая ворохи бумаг в шкафах, вываливая на пол папки и тетради: журнал оценок восьмого «А» класса пропал бесследно.
Из учительской вышла заплаканная тётя Шура. Она всё ещё оправдывалась, теперь уже перед школьными стенами: «Чужих в школе не было, рабочего места я не оставляла, в учительскую никто посторонний не заходил».
К раскрытию преступления были привлечены даже органы. По школе несколько дней подряд рыскал дотошный милиционер и подозрительно присматривался к каждому школьнику. Он прямо в коридоре останавливал и задавал вопросы тем, кто попадался ему на глаза и что-то записывал себе в блокнот.
В учительскую по очереди вызывали двоечников и вообще всех неблагонадёжных.
 Сама директриса многажды представала перед восьмым «А» то одна, то в сопровождении милиционера, сверлила всех взглядом и задавала один и тот же вопрос: «Кто?». Вместо ответа на неё глядели невинные, как у младенцев, глаза старшеклассников. И только Марта смотрела в окно далёким отсутствующим взглядом, как будто всё происходящее вокруг её совершенно не касалось...
Ещё несколько дней школа кипела, как котёл, но уже перед выходными страсти утихли, и учительница литературы Валентина Тарасовна, начав урок, открыла перед собой новенький журнал...
Тайна похищения классного журнала восьмого «А» из учительской так навсегда и осталась тайной для педагогического коллектива школы.

10
Ах, этот сумасшедший девятый класс! Можно часами вспоминать, что было...
В первый же учебный день всех ошеломила новость: Светлова Юля... родила! Тишайшая и беспорочная Юля, такая неприметная, что всякий раз разговаривая с нею, учителя просили её напомнить своё имя, в конце лета стала мамой! Ладно бы вертихвостка Вертиховская Ирка, грозившая по окончании восьмого класса выскочить замуж, но не выскочила, а неожиданно для всех поступила в техникум. Но... скромница Юлечка, которая не ходила даже на школьные вечера, потому что мама не пускала!
Но что больше всего поразило Марту, так это то, что Юлю не разбирали по косточкам на педсоветах, и со стороны дирекции школы не было никаких намёков на упадок нравственности в их классе.
 Классная руководительница девятого «А», Клавдия Семёновна, на своём уроке географии предложила: «А давайте в отведки к Юлечке сходим!», и все с радостью согласились.
В ближайшее воскресенье на тихий дом на окраине города нагрянула шумная толпа. Юлина мама открыла дверь, и ватага школьников, не ожидая приглашения, бесцеремонно ввалилась в жилище. Напрасно Клавдия Семёновна уговаривала ребят вести себя, как подобает взрослым, никто её не слушал, и она извинялась перед ошарашенной хозяйкой дома. На шум из комнаты вышла Юля в домашнем махровом халате, с расстегнутой пуговкой на ставшей полной груди. На руках она держала младенца. Юля улыбалась, поправляя короткие белокурые волосы, и, казалось, вся изнутри светилась счастьем. Одноклассники во все глаза смотрели на незнакомую им молодую женщину.
– Юлька, ты стала такая красавица, как богиня Астарта! – искренне удивился Олег Рыжков.
И это была истинная правда, ведь богиня Астарта – богиня любви и материнства!
Пока восхищённые девчонки из рук в руки передавали очаровательного карапуза, а он смотрел на всех бессмысленными небесными глазами и беззубо улыбался, мальчишки открывали шампанское и резали торт...

    Незабываемый девятый...
Именно в девятом классе, к Марте пришла первая любовь к смуглолицему и черноглазому Валерке Мазаеву из десятого «Б». Вокруг Валерки всегда вились девчонки, но Марта, улучив момент, первой призналась в своих чувствах. В ближайший субботний вечер они, сбежав ото всех, стояли в обнимку в беседке под окнами спортзала, в котором проходил осенний бал, и слушали, как Вячеслав Добрынин хрипловатым голосом страстно пел: «Колдовское озеро – это не в лесах. Колдовское озеро – в твоих глазах...».  Валерка при этом шептал, что он никогда в жизни не видел таких глаз, как у Марты, что они – не озеро, а вся вселенная... И пока за окнами кружились пары, они, прячась в темноте, целовались, целовались, целовались... И от этих поцелуев Марта даже с закрытыми глазами видела над собой бесконечное, как и её любовь, звёздное небо...

Всё в том же девятом была и первая горечь расставания. В тот вечер Валерка небрежно заметил, что он уже знает о любви всё и одних поцелуев ему мало... А Марта... Она ещё ребёнок. Это было как раз перед восьмым Марта, когда все девчонки особенно хороши и ждут от своих кавалеров комплиментов и сердечных признаний.
Тогда же была и первая рюмка, которая могла стать и последней, и о которой Марта всю жизнь будет вспоминать с содроганием.
Заметив слёзы на глазах у одноклассницы, Галя Новикова (ну, та хорошенькая, с красиво очерченными бровями девчонка, которая заступилась за Рыжкова Олега, когда Марта окрысилась на него), пригласила её к себе домой:
– Праздник всё-таки, а у тебя такое настроение. У нас гости были, а сейчас родители уехали их провожать. Пойдём ко мне, у меня есть тортик, конфеты...
  Кроме тортика и конфет на столе стояла и бутылка водки.
– Марта, ты когда-нибудь пила спиртное? – поинтересовалась Галя, рассматривая красную этикетку на бутылке и ценник «3,62 руб.»
– Только один раз – шампанское, когда мы классом к Светловой ходили.
– Это не в счёт. Сколько того шампанского... Наши девчонки давно уже вино перед танцами пьют.  А мы с тобой, как белые вороны. Давай водки попробуем...
Чтобы Галкины родители не застали их на месте преступления, сговорщицы разлили водку в два гранёных стакана и залпом выпили. Пустую бутылку успели спрятать. А вот тортик уже не понадобился...

Очнулась Марта только на следующее утро с дикой головной болью и потерей памяти. Над ней склонилась незнакомая женщина с красиво очерченными бровями, и щупает пульс на руке. Марта смотрит на неё, улыбается и гадает: «Где я?». Женщина осуждающе качает головой:
– Веселишься... Там родители, поди, с ума сходят: дочка пропала. Наверное, в милицию заявление подали, ищут...
Марта ничего не понимает: чья дочка пропала? Почему ей так плохо? И кто эта женщина?
– Ты хоть понимаешь, что умереть могла? Двести грамм водки на детский организм! Слава Богу, я вовремя успела... Угостить бы вас обоих берёзовой кашей, тебя и мою Галю! Сама доберёшься до дома или тебя отвести?
– Доберусь...

Каких усилий стоило тогда Марте взять себя в руки! Каким бесконечно длинным и мучительным был путь домой. Она ужасно боялась, что на неё впервые обрушится родительский гнев, который она, несомненно, заслужила.
Вся трепеща, она нажала на звонок, готовая от стыда провалиться сквозь землю.
Мама открыла дверь... О, эти родные страдальческие глаза... Разве может быть что-то страшнее наказания, чем видеть перед собой эти полные боли глаза и понимать, что ты причина этой боли!  Позади стоит папка.  На скулах у него ходят желваки... Глаза красные... Марта склонила голову, готовая принять любое наказание.
– Ложись спать... – услышала она тихий усталый голос матери.

...Марта проспала сутки. Голова, наконец-то, прояснилась. А она уже было подумала, что навсегда останется жить с помутившимся сознанием. Боже, и зачем только люди пьют эту гадость?
Она с замиранием сердца неслышно прошла по коридору и отворила дверь на кухню. Мама сидела за столом к ней спиной, обхватив голову руками.
– Мамочка...
Всего несколько мгновений понадобилось матери, чтобы взять себя в руки. Она поднялась и с улыбкой повернулась к дочери:
– Марточка, я ухожу на работу... Ты ешь тут, совсем отощала... и смотри в школу не опоздай...
И ни слова упрёка! Ни одного оскорбительного слова! Как будто ничего и не было! Какой там Макаренко! Материнская любовь и мудрость познавшей жизнь женщины – вот лучшие воспитатели. Всю свою жизнь Марта будет благодарна своей матери за то, что она... что она...  просто святая!  В эту секунду Марта сама себе дала зарок: ни одним своим поступком она больше никогда не заставит страдать маму.  А слово держать она может.
 
А ещё девятый класс по-настоящему сдружил и сплотил учеников. И последнее беззаботное лето повзрослевшие «ашники» были почти неразлучны: ходили в походы, жарились на солнце на холмистых берегах реки или просто торчали с гитарами на школьной площадке. Почти весь дом знал в лицо Олега Рыжкова, Гордеева Андрея и Пономарёва Юру, потому что каждый вечер они, стоя под окнами второго этажа, свистом вызывали на улицу Марту. А мама её при этом ворчала: «Опять твои женихи... Вот сейчас возьму скалку!», а в глазах её прыгали чёртики... 
11
Десятый класс сделал всех серьёзными. Ученики с головой ушли в работу: на уроках без конца повторяли пройденный материал, а после уроков пропадали в читальном зале, занимались с репетиторами и штудировали пособия для поступающих в ВУЗы.
По вечерам, обложившись книгами, Марта часами готовилась к экзаменам, забывая о еде, и тогда мама силой вытаскивала дочь из-за письменного стола:
– Блефарит так заработаешь. Поешь и сходи к Наташе, проветрись....
– Блефарит? Что это?
– Воспаление глаз.
– Мам, ну откуда ты всё знаешь?
– Поживи с моё, и ты будешь знать.
– Мамуля, а знаешь, чего мне вдруг захотелось? Жареного лука! С чёрным хлебом!
– Сейчас нажарю, – тут же соглашалась мама и поспешала на кухню.
Намявшись, как следует, Марта убегала в соседний подъезд, в котором жила одноклассница, и вместе с соседкой по парте опять садились за учебники...

...Последний учебный год прошмыгнул совсем незаметно.
Экзамены, которых все так боялись, уже позади, позади и торжественное вручение аттестатов. Марта была единственной из класса ученицей, закончившей школу на «отлично».
И вот настал этот волнительный день. Прощальный бал.... Сегодня выпускница расстаётся не только со школой, но и со своим детством. Но она пока этого не осознаёт: смотрится в зеркало и видит перед собой девчонку с длинными волосами и большими немного грустными глазами. Это уже потом, много лет спустя, вспоминая лучшие в своей жизни годы, Марта посвятит своей дорогой школе стихотворение «Старая школа»:

                Городок ты мой уездный...
                Ряд железных гаражей.
                Дом родной шестиподъездный
                в пять панельных этажей.
                Смотрит сад вишнёвый голо
                из-за редкой городьбы.
                В нём пустует третья школа,
                что в минуточке ходьбы.
                На слепых окошках шторы,
                полинявшие до дыр.
                Вспоминают коридоры
                хулиганов и задир.
                Я сама была не цаца:
                не девчонка, а – огонь.
                Как пацан, могла подраться –
                так отвечу – только тронь!
                Но умолк звонок наш звонкий.
                Растворились голоса.
                Гордо высятся в сторонке
                новой школы корпуса.
                Половицей скрипнув шаткой,
                в класс войду я, семеня.
                Здравствуй, парта на «камчатке»!
                Узнаёшь ли ты меня?
                Лица классиков понуры.
                В дохлых мухах люстры глаз.
                Это класс литературы –
                мой любимый в школе класс.
                Приклонюсь к доске сердечно,
                что от старости черна.
                Видно, с памятью навечно
                грусть моя обручена.

Мама, тайком вытирая глаза кончиком фартука, наблюдает, как дочь перед зеркалом горячей плойкой закручивает длинные локоны. В серебристо-сером расклешённом платье, туго стянутом на талии широким поясом, на тонких высоких каблучках, её Марточка  выглядит так непривычно взросло.
– Мам, ну что ты... Разве сегодня плачут?
– Это я так, что-то в глаз попало...
В дверь позвонили.  На пороге появилась Наташка. Да Наташка ли? Тёмно-синее шифоновое платье так ей к лицу, волосы красиво уложены. Мама Марты всплеснула руками:
– Какие же вы сегодня красавицы!
– Марта, опоздаем! Что ты возишься! – нервничает Наташа.
Уже убегая, Марта вдруг вспоминает:
– Да, мама, я появлюсь только утром. Не волнуйся за меня. Мы всем классом идём сегодня встречать рассвет.
...Конечно же,  мать всю ночь не спала. Сквозь открытое окно спальни она долго слушала долетающую из школьного спортзала музыку, потом смех во дворе,  потом тишину. С первыми лучами солнца она, наконец, различила звук  открывающейся ключом двери и возбуждённое шушуканье в коридоре, но не вышла из спальни, чтобы не омрачать радость детей... уже не детей. Только после того, как все угомонились, она заглянула в комнату. Растянувшись прямо на полу, на ковре, не раздетые, в строгих костюмах и белых рубашках безмятежно спали усталые и счастливые мальчишки Юрка Пономарёв, Олег Рыжков, Андрей Гордеев, а на диване рядом с её дочерью отдыхала знакомая ей Галка Новикова. Мать знает, что девушке в такую рань не на чем добраться до дома, автобусы ещё не ходят, а пешком далеко, и понимающе качает головой. «Какие они все замечательные», – вздыхает с облегчением и так же, как и пришла, на цыпочках, уходит на кухню. 
...Несколькими часами позже она усадила за стол смущённых парней, достала из духовки запечённую курицу и налила в бокалы холодное пенящееся «Жигулёвское».
– Поправьте, ребята, головушки. Немножко можно, – и больше ни одним словом не попрекнула мальчишек,  малость перебравших накануне на радостях и потому не решившихся показаться на глаза своим строгим родителям.
– Марта, твоей матушке памятник поставить нужно! – воскликнул благодарный Рыжков Олег.
Юрка и Андрей согласно закивали. А Марта ничего не ответила, потому что она и Галка в это время наперегонки уплетали горячие вареники с клубникой и со сливками.
12
Уже ближе к осени стало известно, что почти полкласса выпускников куда-нибудь да поступили.  Даже те, кто вовсе не подавал никаких надежд. Зато Марта теперь стыдилась встречать своих преподавателей, потому что каждый раз приходилось отвечать на неизменный вопрос: «Казакова, хвались, в каком институте будешь учиться?»
Марта устала всем объяснять, что подавала документы в медицинский, но судьба распорядилась иначе: вместо поступления в ВУЗ почти месяц она провалялась в больнице, схватив пневмонию...
Наташа, бывшая соседка по парте и соседка по дому, успокаивала Марту:
– Брось ты, Казакова, не бери в голову. Я-так, и не думаю поступать, хотя в аттестате всего четыре четвёрки. Почему обязательно нужно хотеть стать начальником? Кому-то ведь и работать надо? Мне, к примеру, нравится с детьми возиться. Я решила воспитательницей в детский садик пойти. Потом когда-нибудь в педагогический техникум заочно поступлю, если желание будет.
«Молодец, Наташка! – думала Марта. – Остаётся сама собой. Никому ничего не доказывает, ни перед кем не оправдывается, а делает то, что считает правильным для неё.  А я, Казакова Марта, знаю, что будет правильным для меня? Может быть, врач – это совсем не моё призвание, и этот год дан мне на размышление: кто я есть и кем должна стать».
В конце лета в гости забежал Юрка Пономарёв. Он был весь такой деловой, торопился и важничал. Ещё бы! Он стал студентом машиностроительного института. Марта от души поздравляла будущего инженера и была счастлива безмерно: значит, не напрасно она тогда, в восьмом, согласилась на авантюру! Юрка, словно прочитав её мысли, спросил:
– Марта, мы тогда с пацанами поклялись ни о чём тебя не спрашивать. Но сейчас нам никто и ничто не угрожает, расскажи, как тебе удалось стащить журнал.  Тебе кто-то помог?
– Сама.  Учительская никогда не запиралась. Шкаф стоял у самой двери. Где находился наш журнал, я прекрасно знала: учителя меня частенько посылали за ним. Пока техничка болтала с буфетчицей, я пробралась в учительскую. А утащить журнал было минутным делом. Потом сожгла его прямо позади школы. Долго горел...
– Спасибо тебе за всё. Если кого я и буду всю жизнь помнить, так это тебя.  А что не поступила, не переживай. Поступишь на следующий год. С твоей-то головой...
– Я и не переживаю. Заходи, когда будешь в наших краях...

13
...Никогда не представится второго шанса создать первое впечатление. Марта это прекрасно усвоила из своего жизненного опыта, и потому на заводе в свой первый рабочий день она появилась в строгом шерстяном костюмчике, в удобных туфельках, с волосами, схваченными заколкой в хвост.
Она уже знала, где находится её рабочая мастерская: на четвёртом этаже в самом конце длинного-предлинного коридора. Через несколько минут Марта наденет чёрный рабочий халат и красную косынку, возьмёт бидончик с краской, малярную кисть и начнёт работать художником.  Да, именно художником или, точнее, маляром третьего разряда приняли на завод железо-бетонных изделий выпускницу школы, и она должна теперь подписывать баки со строительным мусором, оформлять стенгазету и рисовать плакаты.
Чтобы выйти к лестнице, ведущей на четвёртый этаж, нужно пройти через громыхающий и вибрирующий цех, где льют бетонные плиты, где брызжет сварка и по рельсам взад-вперёд ездит башенный кран, который, того и гляди, зацепит нагруженной лебёдкой. Марта подняла голову: сверху приветственно машет рукой крановщица тётя Надя. Марта кричит ей «Здравствуйте!», но сама не слышит собственного голоса – он тонет в производственном шуме. Навстречу хромает начальник цеха добродушный Иван Иванович, или Фан Фаныч, как прозвали его подчинённые. Он улыбается Марте и вместо «здравствуй» трясёт лысоватой головой. Марта уже сто лет знает этого старика. Он живёт в Наташкином подъезде, на одной площадке с ней. Кто-то ещё машет Марте, и она узнаёт в чумазом рабочем, мешающим смолу в большом баке, своего соседа с верхнего этажа. Почти ползавода рабочих, оказывается, живёт в одном с ней доме! А с другой половиной ещё предстоит познакомиться. Рабочие люди – особые люди, на первый взгляд простые, а на самом деле – каждый со своей гордостью. Но Марта тоже рабочая и родилась в рабочей семье, потому  ей легко будет найти общий язык с этими пока незнакомыми людьми.
Однако её надежды не оправдались. Некоторое время бетонщики  присматривались к молоденькой художнице, на вид ребёнку. А потом...
А потом стало пыткой проходить по цеху, где каждый второй окидывал молодку сальным взглядом, каждый третий норовил ущипнуть смазливую девчонку за «мягкое место», а  иной  лез с поцелуями, дыша перегаром, вызывая у Марты тошноту. Она, как могла, увёртывалась и отбрыкивалась от нахалов, но это только раззадоривало их. Каждый раз, пройдя точно сквозь строй, Марта соглашалась с мамой: «Надо в институт поступать. На заводах почти одни хамы работают. Быстрей бы отсюда вырваться».
Только один высокий и симпатичный Саша всегда оставался в стороне и смотрел на Марту с жалостью. Не раз она замечала, как, отстав от неё, хохочущие работяги толкали Сашу под локоть и что-то кричали ему в ухо такое, от чего даже он краснел.
 И однажды после смены Саша дождался художницу у проходной и ошарашил предложением:
– Выходи за меня замуж.
– Как – замуж? – опешила Марта.
– Что, не хорош для тебя или брезгуешь простым бетонщиком? Так знай: я хоть и работяга, зато зарплата у меня директорская и тебя попрекать не стану прошлым. Да и тебе спокойнее за мужем будет: увезу к себе в деревню, и разговоры затухнут.
– Подожди, что-то я в толк не возьму: о каком прошлом ты говоришь, и что за разговоры? Обо мне?
– Так это... Ну, что тебя со школы выгнали за б...  за распутство.
– Что??? Кто это говорит? – схватила за грудки парня побледневшая Марта.
– Да все. Завод у нас маленький. Все всё друг про друга знают. Выходи за меня, я тебя не обижу, любить буду и такую, – осторожно отцепил от себя  кулачки Саша и стал разглаживать помятины на белой рубашке. – Ну, так что, выйдешь?
Марта не ответила, резко развернулась и, оставив в недоумении ухажёра, бросилась прочь. 
Почему к ней так несправедлива судьба? Что она кому плохого сделала? Почему взрослые к ней так относятся? Марта и не заметила, как отмахала несколько остановок, погружённая в размышления о том, как ей жить дальше. Маме она не может пожаловаться. У неё и так сердце больное. Отцу тоже. Он вспыльчивый, завод весь разнесёт. Один выход: терпеть и усиленно готовиться к поступлению. Прочь с этого завода, прочь из города!
 На следующий день в художественную мастерскую пожаловал сам директор. Марта в это время, высунув язык и засучив рукава, аккуратно выводила плакатным пером буквы на листе бумаги. Директор с деловым видом обошёл длинный стол, на котором расставлены были флакончики с тушью и расстелен ватман. Марта отложила перо и выпрямилась, вопросительно глядя на высокое начальство. Она знала, что Владимир Владимирович пользуется большим авторитетом у простых рабочих, но, увы, не за педантичность и опрятность, а за  то, что горазд зашибать. Она и сама не раз была свидетелем, как вдрызг пьяного руководителя двое его приближённых выволакивали под руки из здания администрации и заталкивали в чёрную «Волгу». Но о другом пристрастии «многоуважаемого» Марта не догадывалась и потому сейчас думала: «А не пожаловаться ли ему на то, что рабочие жизни мне не дают? Он же должен всё-таки, как руководитель предприятия, следить за дисциплиной на своём заводе». Владимир Владимирович тем временем подошёл к Марте сзади и дунул в самое ухо:
– Малюешь?
– Да. Меня попросили написать плакат к празднику, – ответила ничего не подозревающая малярша.
И тут директор неожиданно схватил Марту за распущенные волосы и, силой повернув её лицо, впился в губы. Второй рукой возбуждённый жеребец стал задирать подол. Испуганная Марта упёрлась кулаками в грудь, но куда там: силы были не равны. Тогда она быстро нащупала за спиной пузырёк с синими чернилами и выплеснула на хрустящую от крахмала, сверкающую белизной директорскую рубаху. Он отпрянул, как ошпаренный:
– Ты что, с...?  Мне же в горком на заседание!
– А ты что? – Марта схватила со стола второй пузырёк.
– Из школы за аборт выгнали, а тут корчишь из себя недотрогу!
– Что??? – задохнулась Марта.
 Но директор уже, матерясь и оглядываясь по сторонам, убегал по длинному коридору, на ходу снимая с себя навсегда испорченную рубашку.
Давясь слезами, Марта закрыла мастерскую на ключ:
– Пусть увольняют.  Всё равно...

Домой она пришла, как никогда, рано.
– Дочка, что стряслось? Заболела? На тебе лица нет! – встретила её на пороге встревоженная мама.
И она не выдержала...
– Мамочка, милая... Почему люди такие подлые!!!
Никто лучше не сможет понять дочь, чем её родная мать.  Марта выплеснула всю горечь, копившуюся несколько лет в её душе: вспомнила и школу, из которой её вытравили, рассказала про сплетни, которые глубоко ранят её, и про распущенность директора. Мать слушала, вытирая глаза кончиками косынки, и когда Марта замолчала, погладила упавшую головку дочери:
– Запомни, моя девочка: неудачники всегда злы, завистливы и норовят плюнуть в спину. Будь выше всего. Всё образуется. Бог тебя не оставит. Ляг лучше отдохни...
Уже засыпая, Марта слышала, как мать говорила на кухне отцу, вернувшемуся с работы: «Надо что-то решать. Так нельзя этого оставлять», а он рычал: «Негодяй! Это ему даром не пройдёт». Но, провалившись в тяжёлый сон, она не слышала, как отец всю ночь вздыхал, ворочался и время от времени скрежетал зубами. Он так взвинтил себя, что не сомкнул до рассвета глаз. 
Ни свет, ни заря отец поднял Марту, и вместе они примчались на завод ещё задолго до начала первой смены. У кабинета директора на планёрку уже собирались начальники цехов. Разбросав их по сторонам, отец ворвался в дверь и   загромыхал по директорскому столу кулаком так, что сверкающая тёмная полировка, покрывающая мебель, пошла трещинами:
– Я тебя за дочку,  мерзавец... Плевать мне на то, что ты директор! Оборву к
чертям твои кобелиные причиндалы, никому больше вреда не причинишь!
У сластолюбца от страха выкатились белки:
– Тихо, тихо, батя! Присаживайтесь. Я всё вам сейчас объясню...
На какое-то время в коридоре установилась тишина. Начальники цехов с уважением смотрели на Марту, а она, прислонившись к стене, не отрываясь, глядела на дверь кабинета, за которою в это время, заикаясь и путаясь, руководитель завода держал ответ перед оскорблённым отцом. Но тут за дверью послышались шаги, и инженеры чуть успели посторониться, как из кабинета вылетел разъярённый родитель и, схватив Марту за руку, потащил вниз по лестнице.
– Папка, куда ты меня тащишь? – лепетала на ходу перепуганная Марта.
– Я её выведу на чистую воду! Ты должна узнать всю правду!
В торце здания, занимаемого инженерно-техническими работниками завода, стояла маленькая будочка диспетчеров. Туда и потащил еле поспевающую дочку доведённый до бешенства отец.
Двери диспетчерской были открыты настежь, и оттуда доносились мужские голоса и женский смех. У будки стояло несколько гружёных грузовых машин. Шофера оформляли выездные документы, когда в тихое закуренное помещение ворвался смерч. Диспетчерша оторвала голову от путёвки, взглянула на ворвавшихся и... ручка выпала у неё из руки...
– Ты... Ты... У-бь-ю! – сквозь зубы прорычал отец, оставив дочь стоять на пороге, и так сжал кулаки, что костяшки пальцев побелели.
Шофера оторопело раздвинулись, когда «помешанный» двинулся к столу. Но тут, к всеобщему удивлению, диспетчерша, опрокинув стул, рухнула прямо в ноги «сумасшедшего»:
– Прости... Не губи... Я виновата перед вами... Богом молю...
Он сбросил её с ноги, как какую-то грязь:
– Простить?! Ты же дочку мою чуть в гроб не вогнала! Из-за тебя ей пришлось из школы уйти. Но тебе этого показалось мало, ты её и здесь перед всеми опорочила! Ты... которая сама бежала от позора в чужой город! Дрянь, подстилка шофёрская! Вставай, мразь, идём в суд! Любой суд докажет, что моя дочка не виновата ни душой, ни телом!
Марта с отвращением смотрела на ползающую по полу женщину. Да, она тоже сразу узнала мать своей бывшей одноклассницы, Зою Никаноровну, хотя та за эти годы сильно изменилась: отучилась, поседела. И сейчас она напоминала гадюку, у которой вырвали жало.  Кто-то из водил не выдержал: «Тварь! Если бы с моей дочкой так, раздавил бы, как жабу», – и, сплюнув, вышел на улицу. Это поддало жару обиженному до глубины души родителю.  Он весь затрясся, в груди у него что-то заклокотало, и над головой обидчицы вознесся увесистый кулак:
– Ра-сши-бу впрах!
  – Папочка! Не надо! – в отчаянии бросилась Марта и повисла на дрожащей от напряжения отцовской руке. – Родненький, прости, прости её! Она не стоит того...
От голоса дочери отец сразу ослаб и обмяк. И хотя его рука, за которую держалась Марта, всё ещё была напряжена, свободной рукой он уже тепло прижимал дочку к бухающей сердцем груди:
– Ну, ладно, ладно... Тебе же нельзя волноваться... тебе жить надо... пойдём отсюда, дочка... Больше тебя никто пальцем не тронет...
               
«Наша жизнь – это то, что мы думаем о ней» написал давным-давно Марк Аврелий в книге «Размышления», но Марта ещё не успела прочитать книгу римского императора и философа-моралиста, она прочитает её годом спустя, став студенткой Ленинградского университета.  А сейчас Марта спокойно идёт рядом со своим любящим отцом, так похожая на него, гордая им.  Она улыбается спешащим на обед в заводскую столовую рабочим-бетонщикам, которые краснеют и виновато отводят взгляд, и думает: «Как хорошо, что всё плохое закончилось, а впереди – только счастье!»