Душа непокаянная

Никита, мужик одинокий и пьющий, сидел в прихожей своего маленького дома и не спеша завязывал петлю на капроновой верёвке, которую сам же когда-то и сплёл. Спешить было некуда. Никто не помешает. В памяти непроизвольно всплывали картины его невесёлой жизни…
Как все учился в школе, родители работали в колхозе. Отец пил запоем и вскоре помер. Никита остался один с матерью. Вся мужицкая работа легла на его плечи. Начал курить, выпивать – мать не попрекала.
Потом ПТУ, армия и снова работа в родном колхозе и дома. Деньги, что зарабатывал, долго не задерживались, и, хотя он был мастер на все руки, приодеться было не во что. Девчонки на него не смотрели. Так и остался в перестарках. Пил всё сильнее, спасала только работа, колхозная администрация да профком, которые периодически проводили воспитательную работу. В результате моральной головомойки у Никиты складывалось на некоторое время  впечатление, что он ещё кому-то нужен. И он прекращал пить. Но проходило время, и пьянка начиналась с ещё большим остервенением. Его уж совсем было собрались отправить в лечебно-трудовой профилакторий на принудительное лечение. Как грянула перестройка, распад Советского Союза. И всем стало не до него, каждый сам по себе.
Колхоз совсем захирел. Один председатель сменял другого, а толку никакого.  Заболела мать и вскоре померла.  Остался Никита один одинёшенек.  Работы в колхозе не было, жить стало не на что.  Приходилось перебиваться на калымах – где, что придётся.  Но все старались расплатиться или самогоном, или брагой. Денег никто не предлагал. В деревне стали появляться настоящие бомжи: и из местных, и приезжие. Так появилась и Нина, такая же неприкаянная и никому не нужная. Они сошлись без малейшей помпезности, без любви и ненависти. Промышляли, чем Бог положит, но всё шло  на спиртное.  Оказалось, что у Нины была такая же страсть к спиртному, как и у Никиты. Пили много, пили всё, что горит. Это приводило обоих в состояние эйфории, тогда казалось, что проснулись какие-то давно забытые, но такие нужные каждому человеку чувства. Это была иллюзия поэзии этих самых чувств.
Проза жизни наступала на следующее утро, когда тяжёлое похмелье  озверяло обоих, и они были готовы  перегрызть друг другу глотки за последние капли спиртного, что были оставлены на опохмёлку. Но, видимо,  что-то человеческое ещё теплилось в их душах. Полаявшись, они делили вонючую влагу самогона пополам, жадно глотая  жгучие капли. Оклемавшись, отправлялись по деревне в поисках дурмана счастья.
Так прошло два года. За это время отношения между Никитой и Ниной достигла предела невыносимости. Никита  неоднократно получал по голове тривиальной сковородкой, а по спине кочергой. Нина часто ходила с синяками и изуродованным опухолью лицом, а то и отлёживалась неделями,  не в состоянии даже подняться. Никто и никогда не пытался прекратить их пьяные скандалы. Безразличие нашего нынешнего общества описанию не поддаётся. После очередного "Мамаева побоища" Никита, видя дело рук своих,  на некоторое время  притихал и старался загладить  как-то  свою вину. Дело кончалось примирением, и всё начиналось сначала. Так бы и продолжалось, но всё закончилось с внезапной смертью Нины в один из таких загулов.
Однажды, проснувшись среди ночи, мучимый головной болью и нестерпимой  жаждой, наполовину проспавшийся,  Никита обнаружил рядом с собой похолодевший, изуродованный труп Нины. Вызвал фельдшера, которая и констатировала смерть. Наличие синяков  на теле сожительницы, Никита объяснил её падениями в нетрезвом состоянии с крылечка дома и в других местах. Такие случаи подтвердили и  деревенцы.  Тело препроводили в морг райбольницы, и всё затихло на несколько недель. В течение этого времени Никита успел получить тело сожительницы и похоронил Нину. Он ходил по деревне трезвый и взглядывал на всех как-то виновато-вопрошающе. По  селению поползли слухи: один страшнее другого. Кумушки в магазине и на почте  изощрялись в сочинении историй-ужастиков почище, чем у  Стивена Кинга.
Но вот колесо  Фемиды ржаво скрипнуло, а может это скрипели весы, на которых взвешивали  факты за: виновен и не виновен,- и Никиту вызвали в райпрокуратуру. Что там было  -  известно одному Никите и служителям закона.  Последние свои секреты не разглашают, а Никита – бирюк, и лишнего слова тоже не скажет. В общем  дело закончилось тем, что ему присудили два года условно, а это всё одно что путёвку в  дом отдыха.
Деревенские мужики, однако, после этого  сильно  воспрянули духом, недвусмысленно намекая своим половинам на то, что может случиться с ними в случае жёсткой критики их частых возлияний. Прецедент то уже создан. Вот казалось бы и всё, если бы не случай, который вновь потряс всю деревню…
Никита приготовил петлю, перекинул верёвку через крюк в матице, на котором когда-то висела его колыбелька, привязал конец верёвки к заборке, поставил старый, скрипучий табурет, быстро метнулся к столу, резко отпил из бутылки жгучий, вонючий самогон. После этого решительно шагнул на табурет, сунул голову в петлю. Изображение окружающего мира расплылось и заколебалось в его глазах от навернувшихся слёз. Стало нестерпимо жалко: себя, голубого неба, травы, леса и недопитого самогона. Он поднял руки к шее, намереваясь скинуть петлю, но в это время табурет, жалобно скрипнув, развалился на части. Ноги Никиты судорожно задёргались в воздухе, и наступила тьма…
Хватились его только через неделю, зрелище было ужасное. Старушки, опять же в магазине  ( для селян это – единственный форум), опасливо, мелко крестясь, говорили: от суда высшей справедливости никому не уйти, дьявола не обманешь,  коль душу ему продал.

Александр Лысов