Актрисины воспоминания. Валерия Фёдоровна фон Куки

***
Однажды, после реплики Гробовского: “Какая ночь! О Боже! Лизанька, какая чудная ночь!”, я так натурально обмерла, что зрителей весь спектакль выносили с переломами всяких костей и черепно-мозговыми травмами голов!

***
Немирович очаровал меня своей бородой. Если бы он был женщиной, я бы непременно влюбилась!

***
Пупырьев, исполняя роль Артура, неудачно выпал в кулису. Боже, что тут началось! Зал ахнул. В этот момент я должна была выходить с моей репликой Екатерины: “Там баре приехавши!”. Я же застыла в дверях и не смогла вспомнить роль! И я просто ушла со сцены в уборную. Пока Пупырьев поднимался, зал ревел апплодисментом.

***
Режиссёр Грябов полный непрофессионал. Работать с ним тяжело и неуютно. Этот профан орёт мне из  зала: “Настасья любит  рабочего, а не барского  сынка! Она должна отворить двери и причитать!”. На   что я ответила: “Засуньте своего рабочего в (неразборчиво), я в уборную иду!”. И ушла в уборную. Что тут началось! Поутру меня полностью рассчитали!

***
Немирович-Данченко однажды сказал мне: “Работать в нашем театре для молодой актрисы, конечно же, честь. Но ты, кляча, иди тротуары подметать!”. Представляете?! Я была просто очарована его бородой!
 
***
Мармеладский играл роль Рыбинского. Он подходит, отворяет шкаф, отшатывается и хватается рукой за левое сердце. Гремит выстрел. Я падаю без чувств и опрокидываю стол, на котором стоит ваза с цветами. В это время входит Жеманский с конём и с чувством изрекает: “Какая страшная игра! Какая жестокая смерть!”. Зал ревёт, врачи выносят пострадавших. Так вот Жеманский с конём всё напутали! Выходят и говорят чудовищную фразу (раньше за такое волокли в околоток!): “Какая страшная смерть! Какая жестокая игра!”.
Что тут началось! Всё смешалось. Конь ускакал, публика ревёт. А я лежу в лепестках роз и не двигаюсь. Пожарные выносят меня в уборную, где я пролежала ещё целых полчаса!

***
Морковский был гений. Однажды, играя Гамлета, он так вошёл в роль, что на его реплике: “Быть или не быть? Вот в чём вопрос!”, публика ломала руки в апплодисменте и буфет в антракте.

***
Когда скончался великий Крабов, я так рыдала возле гроба, что родные покойного без разбору валились в открытую могилу. Потом подходит этот Жеманский и говорит, что Крабова ещё вчера похоронили и хоронят вовсе какую-то Петровскую! Я была готова убить обоих!

***
Леночка Брыдлова была сплошная дрянь! Мне выходить с моей репликой Екатерины: “Там баре приехавши!”, а она, представьте, заявляет на весь зал: “А не приехали ещё баре?”, то есть, губит меня, губит... Я же не такова! Выхожу и говорю, чтоб слышал Немирович: “А баре-то уж давно приехавши!”, то есть, гублю её, гублю... Немирович рукоплескался моей находке до полного изнемождения.

***
Жбанковецкой стрелялся Ленским с Онегиным-Шторцем. Ему стреляться, а он не находит пистолета! Марковский-секундант пьян! Великолепный Жбанковецкий принимает единственно верное  решение:
 
“Вперёд, на сцену, публика ждёт!”, и выбегает на сцену без пистолета! Зал замер. Они поднимают руки, Шторц с пистолью, великолепный Жбанковецкий с пальцем указательной руки. Гремят два выстрела – пистоль Онегина и губы Жбанковецкого... Всё смешалось! Шторц, вопреки великому Пушкину впадает в обморок, его уносят пожарные. Великолепный Жбанковский доигрывает Онегина Онегиным!”.

***
Этот Жеманский играл Ноздрёва. Собирается он заносить над Чичиковым-Крабовым черешневый чубук, глядь, а в руке у него натурально чубук не черешневый. И этот профан в подобном состоянии доиграл до конца роль! Крабов после этого слёг. Я так же слегла. Публика валила в буфет, опрокидывая ряды и цепляя занавес...

***
Блистательный Щучий играл Ивана Грозного в “Иване Грозном”. Выходит на сцену, бьёт посохом о землю (в пол) и произносит гениальную фразу: “Бояре, ниц!”... Бояре и челядь от игры Щучева падают ниц, бьют челом об пол и рушатся все в бессознании. Блистательный Щучий, видя, что массовка в (далее неразборчиво), обводит взглядом публику и вновь произносит: “Бояре, ниц!”. И достоверно гремит посохом!
Что тут началось! Слышен был стук голов об кресла, а меня, бессознательную, выносят пожарные в уборную. Блистательный Щучий играет Грозного при полной тишине!

***
Этот Жеманский играл роль гусара, а Гарбовская отставную   княгиню в ссылке.
Гусар домогается княгини. Княгиня мук не переносит – ни в какую! Меж ними стол с яствами. И вот они так впали в роль, что Гарбовская надкусила и жуёт бутафорское яблоко из воску! Жеманский, на реплике: “Да пропади оно всё пропадом, Елизавета!”, натурально отрезал ногу индюка из папье-маше и натурально съел!
Гарбовская,  в  чувствах,  надкусывая  яблоко,  произносит:  “Вот яблоко раздора, страсти, познания добра и зла!”. Бросает Жеманскому надкушанное яблоко, которое тот тотчас же съедает!
 
Представляете?! Эти ничтожества за одну сцену сожрали весь реквизит! (Сочинено совместно с В. Кокаревым).

***
Однажды мы вдрызг разругались с Камышевским. Камышевский орёт на весь зал: “Господа персонал! Выведите эту клячу и больше в театр не пускайте!”. Это его Леночка Брыдлова охмурила, чтобы получить роль Екатерины. Меня выводят и затворяют двери. Назавтра спектакль! Я же не могу существовать без моей Екатерины!
На следующий вечер я переодеваюсь пожарным, наклеиваю эдакие страшные усы, надеваю шлем и иду в театр. Прохожу беспрепятственно в уборную, переодеваюсь в Екатерину и бегу в кулисы. Конечно же, эта Брыдлова там уже бродит как пава. И вот, за мгновение до моей, заметьте, реплики “Там баре приехавши!” я уже вперёд неё на сцене! Выхожу и говорю: “Там баре приехавши!”. Что тут началось! Всё смешалось! Оказалось, что усов и шлема я впопыхах не сняла! Я падаю в обморок, настоящие пожарные выносят меня через чёрную лестницу на улицу.

***
Изумительный Панамин восхитительно играл детей. Когда на его 70-летний юбилей был его бенефис, он переиграл все детские сцены так достоверно, что долго не мог выйти из роли, и гонорар требовал конфетами и оловянными солдатиками!

***
Качалов был личность тонкая и артистичная. И, представляете, Сережа Есенин пишет стих не гению Качалова, а его одноименной собаке! Тонкий Качалов на это говорит: «Сережа! Я личность тонкая и артистичная, а ты псу моему смердящему вирши пишешь!».
Что тут началось!
Есенин вскочил на убранный стол, в руке – вилка, в аналогичной руке
– малосольная сельдь, заметьте, с молоками!
– Твоя псина мне лапу подает, а ты и мил, и знаменит, – кричит Есенин,
– в ресторанах, порой, замечать меня не хочешь, сука!
И наотмашь сельдью хватает тонкого Качалова по талантливому лицу! Что тут началось! Молоки летят дамам в декольте. Всюду все смешалось.
 
Сережа сельдью, как саблей, размахивает, Качалов в спальную ушел от греха, а Джим, пес одноименного Качалова, пометил вдову Бровина и, брошенную Есениным сельдь, вылизал вчистую. Ах! Как же жили люди!

***
Пушкина я не застала. Как и не застала Гоголя. Говорят, что переживали
они невозможно.

***
Шкрябов писал пьесу. И вот несется ко мне среди ночи. Вьюга, уж и лихачи дремлют, прислуга спит. Так нет! Ломится натурально в парадную и кричит на манер Дона Хуана:
– Отворите, – кричит, – отворите парадную, я войтить хочу!
На свист сбежалась вся дворня: дворник и милиционер. Я же в прозрачном пеньюаре и капоте с балкона только и произнесла:
– Ах, оставьте!
И ушла в уборную. Шкрябов же не унялся. Растолкал дворника с милиционером и поет мне, натурально, арию Артура из «Кровавой Жужу». Была бы я опытнее, а примус – легче, милиционер бы выжил, а Шкрябов стал бы мне автором.

***
Бывала и под знаменитым «Зеленым абажуром». Молодые люди настолько нас умучили, что я Наденьке сказала:
– Надюша, выпроводи всех их вон. Накурили, не продохнуть. Наденька на меня взгляд накинула и отвечает:
– Пусть Володя закончит, тогда и разойдемся. На что я во всеуслышание произнесла:
– Ну да. Не Ефима же звать их всех сапогами в пенсне гнать!
Ульянов этот Наденькин отчего-то смутился, забрал лампу и с господами ушел в пургу.
Потом они эту свою глупую революцию составили…
 
***
Когда Пржевальский скрестил свою лошадь с конем, он повсюду скакал на обоих поочередно, демонстрируя свое открытие. Пржевальский – хам, конь – моветон. А лошадь – так себе. Всегда была похожа на коня.

***
Однажды в «Безумном безумце» Крабова покусала воображаемая собака по ходу пьесы. Так вот, великий Крабов после этого всего захворал воображаемым бешенством и натурально скончался в воображаемых мучениях.

***
Крабов и этот Жеманский так натурально разыграли конфликт, что публика валила из зала с криками: «Милиция, милиция! Господа актеры дерутся!».

***
Однажды Немирович сбрил свою знаменитую бороду. Приходит на премьеру и привычным шагом следует в театр. Его не пускают.
– Позвольте, – артистически восклицает возмущенный  Немирович,
– я Немирович!
– Да хоть бы сам Данченко или господин Станиславский, – отвечают ему. – А только господин Немирович при бороде, а у Вас щеки, как задница, просим прощения.
Возмущенный  Немирович  бледнеет   как   астра,   хватается  рукой за гениальную печень и уж  собирается  валиться  с  острой  коликой, как в театр входит Станиславский с бородой и без пенсне и пытается проследовать мимо вахты. Его не пускают. Возвышенный Станиславский гордо изрекает:
– Я Станиславский, пустите, суки!
В этот миг Немирович перестает валиться с коликой и восклицает:
– Мне Станиславский друг и собрат, а ты – самозванец, и не знаешь, что Станиславский брит и близорук, а у тебя, проходимец, борода лопатой.
Станиславский с достоинством визжит:
– А ты кто такой, чтоб мне, великому Станиславскому, на внешность показывать в столь мужицкой манере?!
Немирович покраснел, как мел, и кричит:
– Я Немирович!
Статный Станиславский громко смеется:
– Не верю! Какой ты Немирович?! Немирович мне друг и собрат, он при бороде, а у тебя, шарлатан, щеки как задница!
Что тут началось! Пришлось вызывать пожарных. В конце концов, после предъявления документов на предмет установления личности обоих пострадавших полиции, Немирович и Станиславский узнали друг друга и обнялись. Полиция и пожарные аплодировали стоя.
Немирович уж после всего бороды не брил, а Станиславский, побрившись, возобновил пенсне, но до конца дней своих боялся пожарных и полиции.

***
В бездарном Скандалове лишь единственный раз открылся актерский дар. Он играл Хлестакова в «Ревизоре». По ходу пьесы он соблазняет жену и дочь городничего. Скандалов так увлекся, что на глазах восторженной публики соблазнил горничных и прочую прислугу и, не помня себя, в артистическом экстазе полез в зал! Что тут началось!
Дамы визжат и разбегаются, мужчины наперебой зовут Скандалова стреляться. Прибежалипожарныеидиректор. Всехуспокоилиирассадили по местам. Хлестакова доигрывал этот Жеманский, под угрозой быть рассчитанным, если пойдет по стопам Скандалова. Жеманский страдал, но пьесу доиграл. После чего напился с дворником и укатил в номера.
Скандалова же после публика носила на руках.

***
Когда случился большевистский бунт, была премьера «Кровавой Жужу». Директор, белый как лосось, выходит на сцену на дрожащем под фраком протезе, тормозит действие. Все замерли. Кордебалет от волнения забыл опустить юбки. Директор выходит к залу и произносит:
– Господа! Только что случилась Великая Октябрьская Социалистическая Революция!
Все смешалось. И лишь, как позже рассказывал переодетый в Настеньку    Немирович,    великий    Станиславский,    сохраняя    свою знаменитую стать, крался по улицам, переодетый матросом, и повторял гениальную фразу: «Не верю! Не верю!».

***
Знаменитый Василиск Заставский, старейший актер театра, сызмальства играл престарелых дедушек, ни разу не сменив амплуа. На его юбилей его вынесли на сцену в кресле и длинных таких бакенбардах, обложили цветами и открыли шампанское. Знаменитый Заставский был, как всегда в образе и за все событие не пошевелился ни разу, и слова не произнес. Так его и похоронили.

***
Бездарный Скандалов имел, однако, положительную черту – впадать на сцене в артистический экстаз. Однажды, в последнем акте «Отелло», Скандалов, игравший Отелло, так увлекся, что, задушив Дездемону, передушил всю челядь и полез в зал. Что тут началось!
Дамы визжат и разбегаются, мужчины, разбегаясь, зовут Скандалова стреляться. Пожарные же вернули Скандалова на сцену баграми. После его сослали в Тамбов режиссером.