Померанцев

I
Померанцев – интеллигент. Так считает он, а остальные этот счёт презирают. Померанцев носил серое, беспорядочно атакованное молью, пальто; связанный теткой, серый же, но не без вкраплений светлого, шарф; кепку с ушами, чёрного, но… такого… тёмно-серого цвета; тёплые, почти чёрные, но всё же серые шерстяные брюки без стрелок; бесформенную, почти чёрную, сумку через плечо, сминавшую ломкую померанцевскую оболочку наподобие письменного листа; огромные, подаренные во тьме веков тещей, боты («Чтоб тёпленько было, глиста в скафандре!»); узкие очки в дешевой серебристой оправе, и, совсем молодую, на его не молодом худом лице, поросль, которую он называл «бородой».
И вот с этим вот набором личности, направляемый женой… Это отдельная история, которая должна не только писаться в кавычках, но еще и мелким почерком, чтобы мало ли кто не прочитал зря! Да! А вот и напишем!
Катя, Катенька, Катюша! Где теперь скрывается та милая пухлая смешливая и бойкая девушка в гидроперидных завитушках, огромных пластмассовых  клипсах  и  как  нельзя  более толстящих её брюках-«бананах»?! Как теперь под плотными слоями тупости и жира бытовой безнадёжной осёдлости откопать  и спасти ту, которой  сдуру шепнул: «Выходи за меня! У меня есть (о, боже!!!) компьютер!»…
Наденька, Надя, Надежда! «Надежда»! На что надеялся Померанцев, отец этого ребенка, которого и ребенком-то назвать было нельзя. Чадо, чуть не угробив счастливую мать, выпорожнилось на свет, и, без хлопка по попе, оплевав акушерок, раздалось  удалым  ревом. Орало оно («орало», как пропахивало) на всю поликлинику (или чё там?)… Померанцев от ужаса и счастья схватился за громогласный куль, был бит по рукам тёщей: «Не хватайся! Дитё стерильное, заразу занесешь свою с компьютера!», – попятился, смылся, раскис, обмяк и, превратившись в квашенное, уступил куль дородным бабам…
… угрюмо вис над клавиатурой, близоруко всматриваясь в непознанное счастье однообразной порнухи и  неведомое счастье битвы за неимоверную «Ботву». С работы последним уходил, на что бдительные неудовлетворенные армией охранники - пенсионные полковники, докладывали начальству: «Ушел в полдесятого, кабинет закрыл. Обращаем внимания руководству». Был штрафован.
А дома теща с рожавой женой! Шум! Гам! Туда не суйся, туда не ступи, туда не ходи, куда в носках по чистому поперся, дитя на руках, сопля, на завод бы, чтоль, шел работать!!! Померанцев свыкся. Обрел некую анемичность. Перманентный сплин. Сотрудники, пьяницы и куряги, уже не с сочувствием глядели на Померанцева, а с брезгливостью, с сожалением, как смотрят на помойного жалкого кота, который, впрочем, сохранил отголоски независимости от тухлой куриной кости. Но! Чувства кипели внутри смятой оболочки Померанцева!
Невидящим взглядом смотрел он в монитор и, выполняя привычные манипуляции пальцами, думал о своем. О своем! А думал он, как в очереди за сахаром или за сметаной, он вдруг воспрянет, воспрянет с гордым шлемом – покоцанной ушанкой – на главе, и воскликнет: «Не троньте ее! Она тут стояла! А я – за нее! Стоял!!!». И тут же очередь расступилась, наподобие дворцовой прислуги, и в почтительном наклоне оседшего стана согнулась продавщица, да и кассирша уже не та, а хороша, улыбчива, озёрноглаза, лебедегруда, лунолика, румянощека, жемчегозуба, колоннонога, осиностанна…
………………………………………………………………….……………

Померанцева из глубоких вод почти затонувшего сознания выдернул грубый окрик: «Будем стоять, как столб, или брать будем?!». Померанцев очнулся, разглядел сквозь запотевшие линзы реальность и попытался прийти в себя: «Картошки десять кило». За прилавком насупилось, грузно повернулось грязно-белым и загремело отвешивать.
Сзади напирало. Померанцев сгорбился, раскорячился, подставил сетку, и ему сквозь амбразуру овощного прилавка застрочил пулемет разнокалиберного картофеля. Растеряв пяток гнилых плодов, смешавших вновь выходивших, Померанцев всплыл над прилавком.
– Сколько? – потерянно спросил. Он же видел, что не взвешивалось!
В кармане загоношилась и забилась в угол тусклая трусливая мелочь.
– Ценник видишь?! – спросило грязно-белое и возвысилось.
Померанцев обмер. Вмиг рассыпались латы-мечты, но вдруг зародилась, созрела и родилась злость несказанная на эту грязную обрюзгшую тушу, на серость свою, на неимоверность времени…
– Что это Вы мне хамите?! – заорал вдруг Померанцев страшным пронзительным до боли дискантом. Верхнюю «и» отправили резонансом высокие грязные потолки, подхватил, развертел и ударил о стены облепленный неудачливыми мухами вентилятор, и, скатившись вниз, грянул об пол, отрекошетил в уши грязно-белому огромному чудовищу, – совесть совсем потеряли?! Сами как свиньи живёте, и нас – туда же?!
Померанцев оглядел очередь. Народ забором безмолвствовал и напирал крайним осевшим столбом-ветераном.
«Бежать!».
«Бежать», – отчетливо гавкнуло в черепе Померанцева.
… куда бежать…
Бежать было некуда. Сзади напирала пока еще не созревшая до вожделенного скандала очередь, во фронте обозначался один лишь фронт, то есть пути к отступлению не было.
– Ты будешь брать или нет? – спросило чудище в  халате  и, не давая Померанцеву опомниться, загудело в чёрную дыру подсобки. – Коооооля!!! Коооля!!!
Очередь слегка заколосилась и впала в штиль. Из подсобки вышел Коля. Надо сказать, что «Коли» не меняются с годами, с десятилетиями. Иногда они сменяют лица (хотелось сказать «маски», нет, не маски – рожи и хари, морды). Где их рожают, розовых и здоровых, весом  чуть ли не в пять кило, богатырей, которых жизнь выводит в круг людей поджопником: «ААААААААААААА!!!»?
… Коле было все равно…
– Кому тут чего? –  вяло  вычислил  Коля  и  выловил Померанцева из очереди вместе с сеткой, теряющей задохнувшийся обреченный картофель.
– Как же… Что же это?!. – не веря ушам, глазам, запаху, чувству, предчувствию, обретал себя Померанцев, вцепившись обмершими пальцами в свою меру картофеля.
– Чего там тебе не хватило, – с улыбкой на морде, похожей на мешок свёклы, спросил Коля.
– Вы… Мы все грубо разговаривали, – вымолвил Померанцев и разом поблек. Огромный колин кулак назойливым шершнем вился у его тонкого носа.
– Вы – это кто? – не понял Коля. Ему было интересно.
Померанцеву было уже плохо. Удерживаемый за лацкан хлипкого пальто, он, студенея на дрожащих ногах, прошептал сквозь запотевшие от страха и неминуемой гибели очки:
– Вы – это Вы, Николай. И Вы не правы, ибо вступились, не зная повода, не понимая, не загадывая, если хотите знать, событий, сделали поспешный вывод…
Вывод Коля сделал: создал до боли поспешным и очевидным. То есть, Померанцев вылетел с заднего хода магазина, прочертив красивую ровную черту, украшенный завидного цвета «краплак» фингалом, догоняемый осиротелыми клубнями картофеля, дряблой, ниспадающей на лицо сеткой, каскадом мелких золотистых монет сдачи,   вырванной в предпоследний момент из померанцевского кармана (естественно, с обсчётом) Колей. Грубо, грубо и победоносно, долбанула дверь черного хода, мощной волной сомкнув сознание Померанцеву.
………………………………………………………………….……………
 
«Да как же так со мной можно обращаться?..», – воскликнул бы КАЖДЫЙ половозрелый ГРАЖДАНИН.
– А так! – ответило бы ему серо-белая жижа. – Только бы и чвякнуло... Померанцевым же не чвякнуло. Хребет у него был гибок и силен, чего
не хватило остальному организму, невзирая на мозг. Там жилы… жилы… Возникни Померанцев лет эдак 600 – 800 назад, ух, он бы задал! Тонкий, как стрела, в блестящих доспехах, в шлеме с развесистыми перьями, на толстом белом мерине, покрытом алой попоной, он, Померанцев, с копьем наперевес, устремляется  навстречу грозному противнику, под взглядами хрупких, выбеленных дам и разноцветных кавалеров, и сшибает его с черного коня… Нет! Пробивает щит и грудь соперника, и так вот с соперником, щитом соперника, да и, желательно, с конем в алой попоне, надетыми на победоносное копье, подъезжает к ложе знатной персоны.
– А пошел ты на ***, алкаш! – говорит персона и бьет клюкой в колокольную померанцевую голову.
Померанцев пришел в себя, слегка потоптавшись в прихожей сознания. Обретя тапочки рассудка, вскинулся рукой:
– Бабуля! Я не пьян! Сетку порвали, и картофель отмерзнет! – неожиданно резво вскочил на четвереньки и стал загребать игривый картофель.
Очки не пострадали.

II
Утро не задалось.
– Нет, ну всё, всё на самотек, – вопила теща, – выдала доченьку мою, лапушку, за пентюха очкастого! Гвоздь ввернуть и то не умеет, не говоря уж, чтоб розетку починить!
Померанцева, нахлобучась на табурет, жевала бутерброд в кухне, похожая на равнодушную корову на выпасе.
В кухне протек стояк. Казалось бы, делов-то! Если руки для клавиатуры, а не для грубых инструментов, вызови сантехника, сунь «полтинник» и забудь про стояк навеки. Но Померанцев сам определил свою судьбу, и,(ах, как это было давно!) ухаживая за миловидной пухленькой Катей, он очаровал ее починками шкафа, сбором мебели, «цветомузыки» из журнала  «Юный  Техник»  и  прочими  милыми  шалостями.  То есть, все было хрупко, непрочно и перманентно готово к починке медной проволокой и синей изолентой. Померанцев в майке и мятых брюках метался по квартире, как тощий тигр, подгоняемый дрессировщиком-тещей.
– Вот только и может, что кнопки тыркать! – уязвляла, жалила теща. – Нет, чтобы, как нормальные люди, в торговлю, в строительство – НЕЕЕТ! Мы же интеллигенты! А мы, простые люди, на ваши жопы пахали, – Галина Михайловна находилась в астрале. Гнобя зятя, она отправлялась в просторы Вселенной, забывала обо всем, упивалась властью, отыгрываясь на талантливом зяте за свою собственную неудавшуюся жизнь. Мужа своего, доброго, рукастого балагура она случайно сжила со свету, как и сейчас, сживала со свету зятя, да и себя самоё.
– Галина Михайловна! – окрысился Померанцев. – Вот сию минуту пойду и куплю новый стояк!
Дурак! За все недолгие годы своей семейной жизни он так и не осознал, что теща только и желает конфликтов, что они хорошо устроились на его, заметим, на его личной жилплощади.
– Ах, новый, – обмерла Галина Михайловна, скрестив, как смогла руки на монументальном бюсте, – деньги семейные ему как орехи – только щелкай! – здесь теща профессионально разрыдалась, роняя тушь в полу халата.
– Да ну вас в пропасть, – тихо прошипел Померанцев, обрывая шнурки на ботинках, шаря по давно уже обшаренным карманам в поисках истощенного бумажника.
Дверь взвизгнула и выпятилась. В спину баритоном, предательски, довольно и чуждо заорало дитё. Померанцев с наслаждением, словно в нос Галины Михайловны и в вечно сонный и мутный глаз жены, вдавил кнопку лифта. Он знал, что за ним смачно и сочно наблюдают в дверной глазок.
Выдавив неприступную дверь магазина «Сантехника», Померанцев вошел, озираясь.
На многочисленных стендах роились трубы, патрубки, колена, гофры, блестели сочленители и суставы, позвонки, жилы и кишки, сонные артерии и клапаны, в больнично-белом углу алело нечто противопожарное. Призывное. Будучи не в силах осознать весь этот ливер, Померанцев  растерялся. Шарил глазами, ища искомое. Через несколько секунд взгляд его был остановлен взглядом продавца. О! Это был, своего рода, медведь. Померанцев его даже сразу и не заметил, ибо продавец сливался со всей этой сантехнической анатомией, наподобие некоего экспоната.
Ну вот, их взгляды встретились.
Зверь, добродушно покрыв ленивым взглядом тощего серого Померанцева, спросил:
– Чего?
Мгновенно запотели стекла померанцевых очков. Взметнулось в руке тяжелое копье, увитое лентами, наподобие «гаишной» палочки, зазвенели в ушах латы, и Померанцев, глянув боевым куриным глазом, услышал свой голос уже издалека и чуть позже:
– Что это Вы мне хамите? Что значит «Чего?» это Ваше?! Будьте любезны обращаться ко мне с уважением! Вы – продавец, а я – покупатель! Продавец прислуживает покупателю, который всегда прав!.. Хамло безродное!
Медведь переменил взгляд на уперто-безразличный и вяло сказал:
– Я хозяин, а не продавец. А чего ты там хотел-то?
Тут бы Померанцеву отказаться от турнира, сбежать в леса, как славные Робины тхе Худы и Тили Уйленшпигели, и оттуда подленько постреливать. Нет, не такое было сердце у Померанцева!
– Тем более! – бородка взметнулась, очки сверкнули пред воспаленными глазами. – Хам! «Хозяин»! Мне нужен был банальный глупый и безразличный стояк! – перья на его шлеме играли спелой рожью.
– Хам! Кругом хамы! – вновь заорал Померанцев…
Прочертив ровную красивую черту по молодому снегу, остановившись головой о бордюр, Померанцев глядел в голубое небо и пробовал думать:
– Скрыться, бежать… – а вот дальше и не думалось.
– На те стояк твой, придурок, – пробасил Медведь и положил на грудь Померанцева простенький куцый стояк. – Сдачи не надо, – вздохнул отечески.
– Как вы только живете-то, интеллигенты, ***ля! Еще хорохорятся, – с доброй усмешкой Медведь-Хозяин хлопнул дверью.
Померанцев обнял обеими руками стояк и вдрызг разрыдался.
 
III
Свежевсобаченный стояк работал как новый. Но, померанцевская тёща, а, может, и вечно недовольно-сонная жена Катя, походя орудуя афишными тумбами бёдер, «спортили» шкаф. То есть, у того натурально вмялись «вовнутры» (в автобусах «Икарус» всегда дебильно-шрифтографический восклицательный знак оказывался составляющей мягкого, и получалось «Ы») и бока из ДСП покосились. Хрупкая, собранная Померанцевым, путём забивания шурупов в торцы панелей, наконец, словно долго страдавшая роженица, конструкция разродилась платьями, всякими необъятных размеров пачками белья, коробками с подаренными ещё на свадьбу миксерами, утюгами, фенами, тостерами, наборами одноразовых китайских ножей, вилок, ложек, чашек, мисок… То есть, Галина Михайловна огребла по жирному затылку кофемолкой, и, таким образом, получила с небес новую роль.
– А если бы тут Катенька с дитём (тёща это дитё по имени не помнила никогда) тут проходили?! – обрела крылья и надрывную арфу Галина Михайловна. – И всё?! Прощай семья! Прощайте, милые мои! Только мы вас и видывали! В палас закатает, да на свалке захоронит!
Померанцев обречённо оглядывал шкаф.
– Воооот! Смотрит. Что, интеллигент очкастый, ящик собрать не можешь? – тёща колыхалась всеми размашистыми лаврами, плечистыми тогами и трагедийно заходилась чуть ли ни «Умирающим лебедем». Померанцев почти привык к постоянному бессмысленному ору и пропускал его мимо ушей.
Он молча оделся, укутался шарфом по самые брови, и, не слова не говоря, вывалился в прохладную вонь подъезда. С наслаждением грохнув дверью и привалившись к грязной зелёной стене, выдохнул, слушая, как мычит за шершавыми стенами Катя, звонко причитает, вводя в резонанс лестничные пролёты, тёща, и басовито и со знанием дела, нервируя перекрытия, орёт Надежда.
Надежда…
Померанцев брёл по подтаявшему снегу, в надежде просто купить этим тварям огромный, как и они сами, шкаф. Шкафище. А ещё лучше, потом, заперев их в этом шкафу, наподобие гроба, вывезти на Волгу и отправить по течению в Астрахань. Хотя нет, затонут. Ну, и тем лучше… Не было никого жалко... Только себя.
«Пороооода!»,  –  говорили  жирные   и   кряжистые  родственники со стороны невесты-жены, трепыхая дочь Надежду в огромных подушкообразных лапищах. Померанцев с отвращением улыбался и делал вид, что он тут – свой. Получалось. Но отвратительно получалось. Впрочем, фальшь была обоюдной и беззлобной. Была простая классовая ненависть.
Вот он. Профессиональным глазомером Померанцев прикинул ширину, глубину и высоту монстра. «Им понравится», – Померанцев даже улыбнулся, – «Угораздило жениться на потомках Собакевичей…»… Померк тут же, насупился. Прошёл между рядами пухло-деревянно- пошло-пупырчато-цветасто-разваляевской мебели… нет, «мебелей», нет, ещё про мебель точнее говорят сметанно-картофельные   белорусы:
«МЕБЛЯ».
Касса.
– У нас по выписке, – отчеканила недовольная маникюром и вечным бездельем Касса.
– А у кого выписать? – со спокойной опасностью морской мины спросил Померанцев.
– В отделе спросите, там менеджер есть, – опрыскала кислым взглядом Касса.
Померанцев, уткнувшись носом в шарф, молча развернулся и сосредоточенно прошёл в отдел. Там, как и должно быть в Мебельных Магазинах Российской Империи, никого не было.
– Могу я спросить!? – срывающимся от вечных ссор и простуды голосом возгласил Померанцев.
За гарнитурами, «стенками» и прочими ритуальными принадлежностями обывательского «совкового» уюта что-то чвякнуло, закопошилось, затарахтело, взгромоздилось, покачнув «стенку» и звякнув стеклом, направилось и, наконец, выползло навстречу тщедушному Померанцеву и его тщетной душе.
Померанцев попятился.
– Так вот оно что… – сознание Померанцева на миг блеснуло калейдоскопом. Душно стало Померанцеву, тесно. И выть хотелось, и плакать, и смеяться, и задать гопака с присядкой, и тут же утончённый вальс станцевать, и в атаку скакать, шашкой яростно бликуя, и, наконец, простого куриного супу с унылой и вечно покорной «вирьмишелью».
Померанцев опустил забрало. Сквозь узкие прорези наличника холодно и властно оглядел чудовище. На латах, покрытых капельками росы, янтарно и мутно блеснуло уползающее в страхе неповоротливое солнце. Быстрым и верным движением Померанцев вскинул щит и поднял копьё. Чудовище замерло от неожиданности и напрягло все свои мышцы.
– Хамьёёёоооооооо!!! – не слыша своего вопля, Померанцев бросился прямо в отверстую дикую пасть, которая мгновенно поглотила отважного рыцаря, рефлекторно пожевала, выплюнула из дверей, туда, где Померанцева стремглав подхватило метелью, понесло по льду тротуара, шмякнуло в столб, закрутило среди шарахающихся прохожих, понесло на какие-то кусты, туда, где и замерло на время померанцевское существо.
Шкаф был, вопреки всем обстоятельствам, куплен померанцевым братом.
 
IV
Ну надо же было включить сознание. Сквозь толстую, ватную стену быта Померанцев пробивался нелепо, глупо…
Короче, впярилась в тощую голову мысль: «Почитать бы что-нибудь». Это значило, что Померанцев решил пойти в библиотеку. Деньги на покупку книг Померанцев жалел, ибо жена и тёща ругали, поэтому оставался один выход – в дверь. В библиотеке с толстыми, как ноги жены и тёщи, колоннами на входе восхитительными сталинскоампирными, с профилями морд христоматийных писателей, Померанцев разул пальто и проплыл в таинство интимного досуга.
Гоголя любил, потому что тот очень похоже писал про померанцевскую жизнь. Он и «Помещиков» любил, и «Шинель», и «Мёртвые души», и «Господа Головлёвы», которые, впрочем, к Николаю Васильевичу никакого отношения не имели.
Решил перечитать «Записки охотника»  Тургенева. «Бирюк»  вызвал в Померанцеве интерес своей, не присущей Тургеневу грубостью, смелостью. Перечитал. Тут же всплыли ассоциации с вечноорущей Наденькой, и ему сделалось худо.
Булгаков, с «Театральным романом», Померанцева не  впечатлил, был не понят, на волне тошнотного состояния был категорически отвергнут. Время, спотыкаясь о залихватски вздёрнутый  линолеум, шло. Померанцев читал. У него был выходной. Выход от постылой семьи, запахов жареной рыбы мойвы с луком, переваренной курицы. От бессмысленных и вдохновенных воплей тёщи, сонного мычания жены Катерины, от самозабвенного, предательского ора дочки… Померанцев захлёбывался чтением. Глотал страницу за страницей, сминая листы и оставляя отпечатки пальцев на пожелтевших страницах. Отдохновение…
Не совсем осознал, что пора домой.
«Домой»…
«А где мой дом?», – подумал мыслью Померанцев, возведя очки к потолку.
«Срочно что-нибудь весёлое… Джерома, гадину, Клапку, Джерома быстро прочесть!», – Померанцев воздвигся и, подхватив томики замшелой литературы, отправился к прилавку, шагами нарушая лицемерное благоговение зала.
– Джером-Джерома мне, пожалуйста! – небрежно сбросил Померанцев и многозначительно сверкнул линзой.
Миловидная девушка, с удивлением вперившись взглядом в Померанцева, спросила:
– Кого, простите?
– Джером Клапка Джером! – вскипел Померанцев. – То есть Вы не в курсе?! Конечно, Толстой, Чехов – это Вы в школе проходили, а Джерома Джерома, чтоб понять английский юмор – нет! Не читали!
Девушка смотрела на Померанцева огромными голубыми глазами, готовая пролить слёзы.
– Чего это Вы разорались-то? – сквозь запинающееся горло выдавила она.
Померанцеву тут бы и стало бы стыдно бы… Так ведь нет!
– Набрали всякую шваль в литературе работать! – страшно и внезапно взорвалась померанцевская глотка. – Джерома, она, Клапку Джерома не знает! Совесть-то есть?!
Девушка отшатнулась и прошептала:
– Я щас охрану вызову, молодой человек! И немедленно вдавила тревожную кнопку.
Померанцев застыл. Глядя сквозь засаленные стёкла на девушку, распялил рот и, обдавая желудочным смрадом, смрадом всей своей серой жизни, всей своей никчёмности и бесконечной никому ненужностью, заорал:
– Хаааамьёёёёёоооооо!!!!..
Упал на пол, скорчился, задёргался, потерял дурацкую свою кепку, дурацкие очки и затих.
Зачем человек жил?..