Детский мир

Чёрной кошкой свернулась брошенная на пол мятая сумка. Задохнувшаяся бытом и бетоном квартира – комната.
Ковыряемся, каждый о своём, в детских сопливых мыслях.

– Шкура болотная!!! Надрать тебе жопу, так поумнел бы!!!
А он с детства не видел «Шкуры болотной» и не понимал связи жопы с приобретением ума. Он и так был умным, и безо всякой «жопы».
… показал какую-то штуку. Сказал: «Киноварь».
«Киноварь» – это когда смотришь кино, а на кухне клокочет и тоже хочет смотреть кино суп. Вот тебе и «Киноварь». Так… ассоциации…
… и фамилия характерная – Кукушкин. То есть родители куковали, куковали, а он, как подкидыш в собственной семье, вырос тихим и умным. Назло всему, пинающему его, миру. Сестра орала как тепловоз: бессмысленно, надрывно, сама кем-то вечно куда-то гонимая, тупая неудовлетворенная и жесткая плоть.

Счастливое детство его родители прокуковали.

Над головой был слышен топот и разнобой голосов счастливой семьи. Так же, наверное, на небесах топчутся и играют розовые, довольные загробной жизнью, ангелы.

Дверь захлопнулась, мы затихли. Мы вдвоем сидели на шатком шкафу и менялись. У меня была вкусно пахнущая стёрка, привезенная из братской страны, у него - сувенирная пушка из нашей, собственной, не братской.
– Давай меняться?
– Давай.
Получив стёрку, Кукушкин спрыгнул со шкафа и исчез. Я разглядывал пушку. Через минуту Кукушкин вспорхнул на шкаф и протянул ладонь. На ней, как на хлеборезке, нахохлились разрозненные крошки стёрки. Я ошалел так, что не успел обидеться.
– Невкусная. Отдавай пушку обратно!
Я пушку ему вернул, то есть остался ни с чем.
 
До конца подружиться не получилось. Мы переезжали на новую квартиру в другой район.

Он много читал и чурался двора. Там были другие игры. Да и не пускали его во двор. Я играл в эти другие игры: носился, поджигал, взрывал, дрался, пропадал на пустырях. Но, ударив однажды, в пылу игры, соседского мальчишку, был обескуражен тем, что тот вдруг разрыдался, причем в голос. С тех пор не дрался со слабыми. Мои друзья были года на два-три старше меня, поэтому сверстники были меня младше. А друзья, соответственно, били крепче.
Да лучше ударь!
Нет ничего мерзее словесного унижения человека! И нет ничего страшнее СЛОВА. Недаром в Новом Завете «слово» приравнивается мечу. Но словесная мерзость страшнее и больнее всякой физической раны. Словесная язва не заживает. Она годами портит сознание, затмевает душевные порывы, вновь и вновь напоминает о себе.
Уж лучше подраться.
Кукушкина никто не бил. Не за что было.

Тихо и ровно протекала его жизнь в школе.

Ад у него был дома.

Поэтому, думаю, жизнь свою он построил на чтении, сидя в одиночестве на шкафу, куда он меня и пригласил в гости. Там у него и марки, и спичечные этикетки, и набор мелких игрушек. Настоящее детское богатство.

А вот у другого одноклассника была совершенно недетская увлеченность. Он деньги копил. В пластиковой коробке из-под шашек. Носил всегда с собой и показывал на переменах свои 36 рублей и кучу мелочи. Странно, но никто его не обобрал и не трогал. Там даже не брезгливость и не присутствие дворовой чести проявлялись. А так…

Кукушкин же на шкафу собирал и прятал ото всех свое несоизмеримое ни с чем богатство. Высокое, и почти, на высоту шкафа, небесное. Он копил настоящее, ему уж очень близкое, ДЕТСКОЕ СЧАСТЬЕ, которое для многих из нас теперь безвозвратно ушло.
Вот так резко захочешь жить, да и задохнешься желанием жизни. Класс у нас был  странный: Воробьева, Малинина, Лисицын, я, (Дубов), Синицын, Кукушкин,  Зверев, Зеленов, Волкова  и т.п. Короче, сплошная лесополоса…

огромный Касьянов
ну, и девочка с фамилией Гефеле, у которой я списывал беспощадно.

А как просто отмахнуться от чужой жизни… Страшно подумать, что вот и Бог возьмет, и так же, отрицательным жестом, отмахнется от тебя. И все… Но это не Его правила.