Зеркало ч. 15

В моем сознании понятие »иной мир» никогда не было связано с чем-то существующим вне известного мне порядка вещей. Ни религия, ни мистика, ни фантастика не принимались мною всерьез, находясь в области красивых выдумок, случившихся либо от скуки, либо от незнания.
Но изредка «иной мир» становился для меня осязаемым. Нет, это, конечно, не астрал и прочая дребедень. Это были очень редкие моменты пробуждения всей моей души или наоборот, ее тяжкого сна. Тогда реальность приобретала стойкий окрас моего настроения, будто я, как божество, был источником всего -  всех вещей, света и тьмы, ветра, солнца, живых существ и растений. Я был на подъеме, и все вторило моему внутреннему взрыву, каждая ничтожная травинка отзывалась на мои колебания, и все окружающее становилось мною. Не было ничего вокруг, чему бы я сказал »нет», и ничего такого, что я отрицал бы в себе.
Другой же раз мне казалось, что мир полностью отстранился от меня, и я вижу его, как картинку в книжке. Как нечто чуждое, холодное, постороннее. Без загадки, без смысла, без красоты и уродства. Просто непонятная и ненужная схема. Я не мог ощущать себя в нем даже лишним, так как находился вообще вне его. 
Это длилось минуты, может меньше, но надолго запоминалось, как что-то такое, чему я не мог дать ни объяснения, ни толкования. В такие минуты мир для меня окрашивался в краски «иного», между тем оставаясь прежним, обыденным, вялым и тягучим, как смола, нагретая солнцем. Но весь мой мелкий опыт »иного» не мог идти ни в какое сравнение с тем, с чем мне предстояло столкнуться.
Я медленно, с предвкушением открывал глаза. Нельзя сказать, что я ожидал больших чудес. Я ни разу не пытался вообразить себе светлый мир фей, понимая, что немыслимо воображать то, чего никогда не видел. Должна быть зацепка, зерно, из которого вырастет иллюзия, но мне не хватило то ли воображения, то ли строительного материала для своих фантомов и грез.
Увиденное меня взволновало и насторожило. Мы стояли на большом лугу с жухлой, полусухой и мятой травой. Свет, льющийся из блеклого серого неба, слаб и приглушен. Все погружено в сумерки, впрочем не слишком темные. Не мир, но тень мира предстала передо мною в непонятных силуэтах. Я повернулся и поглядел на Фе. Она сразу поняла, о чем я хотел спросить: 
- Через несколько минут глаза привыкнут, и вы будете видеть лучше.
- Ничего себе светлый мир,  - удивился я. – Такая темень… У вас вечер или утро?      
- Ни то, ни другое. У нас так всегда. Ночей не бывает совсем. Все время сумерки. Раньше все было по-другому. Все было залито светом и небо было сине-зеленым и ярким.
- Я смотрю, у вас проблемы.
- Не без этого, - нарочито грустно и глубоко вздохнула Фе.
Тут я заметил несколько теней, двигающихся навстречу нам с другого конца луга, за которым, видимо, начинался лес. От неожиданности и испуга я схватил Фе за руку и сделал шаг назад. Она меня остановила:
- У нас нечего бояться, кого бы вы ни встретили. Это привратники с нашей стороны. Что-то вроде ваших соседей.
Когда привратники подошли к нам на расстояние шагов десяти, я уже мог их разглядеть подробнее. Их было четверо. Впереди всех, важно и не торопясь, вышагивал лев, за ним, помахивая головой и хвостом, тащился огромный бык, на его спине примостилась большая хищная птица с золотым опереньем. Последнее существо, шедшее вслед за быком, было самым странным. Оно передвигалось на четырех коротких лапах, сзади волочился длинный змеиный хвост, а над спиной возвышались перепончатые крылья, как у летучей мыши. На тонкой и длинной шее находилась человеческая голова. Лицо худое и вытянутое, с прямым тонким носом и непропорционально большими глазами, каких не бывает у людей. Когда они подошли еще ближе, я заметил, что глаза этого существа были светло-голубые, с глянцевитой поволокой, что в сочетании с размером делало его взгляд проникающим и страшным.
Они остановились в полутора метрах от нас. Фе поклонилась отдельно каждому из них, потом дернула меня за руку и прошептала, что я должен сделать то же самое. Я отбивал поклоны, пытаясь не встречаться с ними глазами. Во всех них присутствовало что-то холодно-возвышенное, источавшее равнодушную мудрость небожителей, притерпевшихся ко всему, что вытворяет человек, но не теряющих сознания особенности своего положения и связанного с ним священного достоинства.
После ритуала приветствия они молча расступились, давая нам дорогу. Мы шли через луг к лесу, не разговаривая. Близкое присутствие четырех привратников не позволяло мне произнести и полслова. У меня было такое чувство, что если я заговорю, то этим оскорблю их. 
Лес, издалека казавшийся сплошной стеной, оказался таким же чахлым и полумертвым, как и трава на лугу. Маленькие редкие листочки, слабые, почти прозрачные и едва зеленевшие. Все будто говорило о том, что новый для меня мир, как тяжело больной или очень старый человек, едва держится за жизнь.
Мы зашли в лес, я оглянулся - привратников не было видно. Сеть полуголых ветвей забрало небо беспорядочной решеткой. Если бы не тишина, покой сумерек и присутствие спутника, лес показался бы мрачным и враждебным.
- Что-то у вас не очень весело, - сказал я Фе, когда мы выбрались на широкую тропу, уходящую в толщу древесного океана.
- Да, нам непросто, - нехотя согласилась она.
Тут я вспомнил ее разговор с соседом о драконе:
- А что у вас за история с драконом?
- Да был тут у нас дракон. Кстати, довольно приятный тип. Вам бы, наверное, понравился.
- В смысле был? Сдох, что ли?
- Я же говорила – спит. Сами видите, в каком состоянии наша природа. А дракон-то у нас травоядный, пищи ему требовалось много. Вот он и уснул до лучших времен.
- Понятно. Куда мы сейчас идем?
- К верховному магу. Он хотел бы поговорить с вами. Это займет не так уж много времени, если вы об этом беспокоитесь.
- Да нет, все нормально, - ответил я и умолк, заметив, что мои расспросы ее достают и отвечает она неохотно. Но молчание длилось недолго. Вскоре наш путь пересекла целая стая мелких прыгающих зверьков, похожих на сусликов. Подпрыгивая, как кенгуру, они миновали дорогу и исчезли в лесных зарослях.
- Кто это?
- Бабахи.
- Байбаки?
- Бабахи. Скоро сами услышите.
И, правда, из глубины леса послышался дикий заливающийся хохот. Кажется, что хохотала целая толпа. Вслед за этим послышались резкие хлопки.
- Слышите? – спросила Фе. – Это они и есть. Наелись плодов дерева-хохотуна и лопаются от смеха.
- Как это? Что за дерево такое?
- Дерево-хохотун - единственное растение, постоянно дающее плоды в наших сумерках. Бабахи с них кормятся. Находят рощу хохотунов, щекочут их, они начинают смеяться и трястись, плоды падают на землю, бабахи их подбирают и едят, сами начинают смеяться и лопаются.
- Они что, самоубийцы?
- Нет, конечно. Это их вовсе не убивает. Через несколько часов они снова восстанавливаются в прежнем виде.
- Ну дела, - удивился я. – А у вас все-таки весело.
- Бывает, - без особого энтузиазма заметила Фе и мы снова молча продолжили путь.
Первое время я оглядывался по сторонам, разглядывая окружающий нас лес, но мое любопытство быстро сошло на нет. Ничего, кроме унылых и однообразных деревьев вокруг не было. Мне показалось, что все это какой-то обман или шутка, что, пройдя еще какое-то время, мы выйдем в светлое, яркое место, окрашенное в такие краски, каких я не мог и представить.
Мои размышления прервались, когда я увидел на одном из деревьев большую птицу с человеческим лицом. Она держала над собой какой-то сосуд и усердно поливала себя чем-то вонючим. Судя по запаху – бензином. Закончив процедуру, странная птичка чиркнула спичкой, подожгла себя и сгорела в мгновение ока. Фе, упреждая вопрос с моей стороны, поспешила объяснить:
- Это птица-феникс. Не обращайте внимания. Для нее это что-то вроде ванны или душа. Сами поглядите.
На дереве снова сидела все та же птица и меланхолично глядела на нас.
- Возродилась из пепла, - пояснила Фе. – Вы не смотрите, что у нее лицо человеческое. Это глупая и скучная птица, у которой ума немного больше, чем у воробья.
Фе скорчила птице рожу и показала язык. Птица отвела взгляд и поглядела куда-то вверх с такой скорбью, что мне стало жаль ее.