Рваное Ухо

1
Уже волк умылся, и петух спел. Васёк сладко потянулся и прислушался: громко гудел огонь в печи, и на улице еле слышно циркали в подойник тугие струйки – мамка доила Марушку. Малец скатился с койки, прошлёпал босиком по прохладному полу и глянул в окно: за пёстрыми ситцевыми шторками начинало ясниться. В хате никого: батька со старшими братьями засветло погнал колхозных коров на дальнее пастбище, а ему, как младшенькому, дал поспать подольше, потому что сегодня его черёд пасти стадо.
Скрипнули сенцы, и в хату вошла мамка, держа в руках глиняный горлачик. Улыбка заиграла на её лице:
– Сыночку, ты на-к, налей себе сыродою, а я живо тебе снедь соберу.
Полилось в кружку, запенилось Марушкино молоко. Василёк отломал край чёрного, как земля, хлеба и, поднеся кружку ко рту, втянул ноздрями тонкий дух молодого сена: душистое, сытное коровкино молоко; благодарствуй, кормилица! – и с наслаждением опорожнил всё до дна.
За шторками розовело. В хлеву нетерпеливо замычала Марушка. Ей эхом отозвалась соседская корова. Запели калитки – хозяйки выгоняли из дворов своих чернушек и белянок. Пора. Мамка подала холщовую сумку и поцеловала на дорогу сыночка в лоб.
Вполголоса переговариваясь, коровы неспешно шлёпают по тёплой и мягкой, как перина, просёлочной дороге, оставляя позади дымные чёрные хаты. До самого края земли золотятся по бокам богатые колхозные угодья. В отдаленье темнеет зубчатый край бора. Идёт вслед за скотинушкой мальчуган, беззаботно насвистывая себе под нос. Бурёнки оглядываются, добродушно кивают головами:  гоже, гоже, так-то идти веселей.
Пока дошли до места, ветерок разогнал белоснежные нагромождения облаков. Знойная в пояс трава заблестела на солнце. Тучные коровы разбрелись по зелёному приволью и принялись лениво жевать сочную траву, смахивая с себя хвостами докучливых мучителей-слепней.
Сидеть пастушку не приходится. Время от времени какая-нибудь задумчивая бурёнка убредает слишком далеко от стада, тогда он настигает мечтательницу и отрывает от дум звонким щелчком кнута, возвращая обратно. А если зазеваешься – то найдёшь иную корову где-нибудь в олешнике. В самую чащу забьётся, от мух спасаясь.
Медленно подступал душный полдень. Ноги у Василька уже гудели от ходьбы. Он притоптал траву и примостился под размашистым берёзовым шатром. Его выбеленные солнцем волосы были влажными. Обгоревший нос лупился. Круглая с веснушками мордашка вся горела. Эх, сейчас бы в самый раз окатить себя ледяной водой, а ещё лучше ухнуться с разбегу в студёную речку! Да только что зря мечтать?  Коров ведь не бросишь…
Да, тяжёл потовый труд пастуха! И в дождь, и в зной всё на ногах, всё пёхом. Только Василю не навыкать. Батька его, Севостьян, сам всю жизнь в пастухах ходил и сына с измлада приучил кнут в руке держать. Колхозных телушек строгий родитель почитал равно, как своих родных: каждой имя памятовал, про повадки их всё знал и как лучше накормить рогатушек, чтобы они давали больше молока и притом лучшего качества.
Из пастушьей сумки Васёк достал нехитрую снедь, собранную заботливыми мамкиными руками: несколько варёных картошин, огурец, зелёный лук, хлеб, сало. Откупорив бутыль с берёзовиком, жадно припал к горлу. Утолив жажду, взял пупырчатый огурец, но прежде, чем надкусить тугую мякоть, привстал, убедился, что все бурёнки поблизости и прилёг на траву. Только теперь со спокойным сердцем пастушок приступил к трапезе, смачно захрустев огурцом, а весь мир потонул в море всевозможных звуков. Где-то на недосягаемой высоте, почти под самым солнцем, распевал свои сладкие песенки невидимый глазу жаворонок. На краю поскотины в топком болотце лениво квакали лягушки. В своей «кузнице» на краю бора работал неутомимый  дятел. Каждое Божье творение было занято своим делом и по-своему благодарило Создателя за то, что тепло ему на свете белом.
Вдруг совсем где-то рядом раздался тревожный крик чёрного дрозда: «чень-чень-чень». К нему «возмущённым» теньканьем присоединилась и зорянка. Тяжёлые на подъём бурёнки, всполошившись, сбились в кучу, став рогами наружу, и беспокойно зафыркали.
Васёк же безмятежно доедал огороднину и уже примеривался к салу, но услышав позади себя шум, оглянулся. Из кустов высунулась худая, как дрын, собака и стала «стрелять» по сторонам ясными глазами. Грязно-серая шерсть торчала клочками, обтрёпанный хвост весь облеплен репейником, одно ухо стояло торчком, второе же было порвано и висело, как тряпка.
– Что, Рваное Ухо, есть хочешь? Иди сюда, не бойся, тут на двоих хватит, – подозвал худобу пастушок.
Собака застыла на месте, пристально вглядываясь в человека. И тут Василь увидел окровавленную заднюю лапу, в которую мёртвой хваткой вцепился ржавый капкан. Он встал, приблизился к бедолаге и погладил по голове:
– Больно? Я помогу тебе, только придётся потерпеть.
Будто уразумев слова, бродяга послушно легла на бок и отвернула морду. Она так и лежала, ни разу не ворохнувшись, пока оголец воевал с зубатиной, и только дрожь, пробегающая по её выпирающим рёбрам, выдавала, какое страдание ей приходилось претерпевать. Из жёлтых собачьих глаз текли слёзы!
Снять капкан оказалось делом нелёгким. Тут нужны были крепкие руки. И мальчонка совсем было отчаялся, но на помощь пришла смекалка: разомкнуть железные челюсти можно при помощи ножа!
Долго прикипевший ржавый болт отказывался покидать своё вместилище, но Василь с упорством сопел над коварным приспособлением до тех пор, пока оно не сдалось и не распалось надвое.
– Всего-то и дел, – счастливо улыбнулся он, с размаху забросив железный лом подальше в кусты.
Собака, пошатываясь, поднялась и осталась стоять, подогнув больную лапу и сверкая глазами на пастушью торбу: голод был беспощаднее боли.
Жалостливый паренёк бросился к еде и, располовинив хлеб с салом, положил угощение перед худобой:
– На, ешь!
В одно мгновение харч пропал в голодной глотке, и собака ткнулась сухим горячим носом в детскую руку, сжимавшую остатки обеда. Выхватив и проглотив добычу, разбойница тщательно обнюхала рубаху на теле мальчика и на всякий случай сунула морду в лежащую на земле торбу – поживиться больше было нечем: кроме лука ничего не осталось.
– Больше ничего нет…– развёл ладони Василь.
Доходяга долгим взглядом посмотрела на своего спасителя и беззвучно скрылась в густой траве.
И тут пастушок вспомнил про коров! Пока он вызволял из капкана собаку, прошло время дневной дойки. Бабы, поди, заждались своих ненаглядных кормилиц. Схватился Василь за кнут, глядь: а стада-то и нет! Коровы, как сквозь землю провалились! Ой, лихо! А что, если они в болото забрели да там и сгинули? Как он объяснит хозяйкам, что проглядел бурёнок? Уж лучше самому сгинуть в болотных туманах, чем воротиться в деревню без стада.
Мамка ждала-ждала своего Василька на краю деревни и, не дождавшись, пошла навстречу, нашла его на выгоне испуганного, зарёванного, успокоила, что коровы давно уже сами дорогу нашли и вернулись к своим хозяйкам.
– Чай, разморило на солнышке, уснул, родимый? – ласково потрепала сыночка по соломенным вихрам.
– Угу, – не стал выдавать свою тайну Василь.
– Не кручинься, сынку. С кем не было. Люди простят.
Бабы и впрямь не ругались. Зато старшие братья долго насмехались над горе-пастухом, от которого убежали коровы. А Васёк ничего не рассказал им о бродяге, угодившей в капкан, опасаясь, что братья засмеют его за то, что он ей обед весь скормил, а сам остался голодным. Хватит и так с него насмешек.

2
Рыжая лисица-осень уже осторожно бродила по лесу, оставляя свои метки: то осинка запылает на пригорке, то берёзка зазвенит золочёными подвесками. Василевы братья частенько наведывались в лес – самая пора охоты на лис. В эту пору на подошвах лап у лисы отрастает «зимняя» шерсть, и она становится уязвимой: пока шерсть короткая, больно ступать, будто по иголкам, и поймать лису можно чуть ли не голыми руками. Васька с собой не брали, посмеивались над ним:
– Ну, какой с тебя охотник? Подрасти сперва, а то ростом с сидячую собаку.
Мамка же утешала сына:
– Детка, ты на братьёв не серчай. Это они так, языки чешут. А в лес тебе и впрямь не надо. Там волк объявился. На прошлой неделе в деревне овцу зарезал, на этой – телёнка. Мужики сговорились лес прочесать.
– А какой он, волк? – живо поинтересовался Васёк.
– Ну какой-какой… Серый… Свирепый… На собаку похож, только больше, и шерсть у него, как шуба, а глаза горят. И ещё он очень осторожный: редко кому удаётся увидеть его. Да и не дай-то Бог. Я после войны как-то встретила его, разбойника. От старшей сестры возвращалась. Шла домой лесом. А за пазухой булку несла – сестра нам передала. Только слышу: вроде, как позади кто есть… Оглянулась: Матерь Божья! Волчище! Глаза горят, язык красный. Зарычал этак по-звериному, страшно, и – ко мне. Я – за палку и ну его лупить! А он отбежит в сторону, но не уходит: чует хлебный дух. Что делать? Отломила кусочек булки, кинула ему. Думала, отстанет. А он – глыть, и опять рыкать: давай, мол, ещё. Ну, разозлилась я тогда! Страшно не за себя стало, а что сёстры малые голодными останутся из-за этого разбойника. Хорошо, спички при себе были. Чиркнула, и сухая палка сразу воспламенилась. Я с огнём – на волка. Завыл он так дико, протяжно, что аж душа в пятки ушла, и – в лес. А я, сколько силочки было, припустила домой. Ну, страху тогда натерпелась!
Весь день Васёк не отходил от окна и, увидав братьёв, возвращающихся из леса, со всех ног кинулся навстречу.
– Глянь, Васька, кого уложили! Силища у разбойника! Я по нему бью, а он на меня идёт. Только с третьего стрелу угомонился, – бросив под ноги трофей, самодовольно забасил старший брат.
Долго малец не мог оторвать взгляда от убитого зверя, в остекленевших глазах которого застыла ненависть. Даже мёртвый он внушал ужас. Оскаленные клыки, как зубья чеснока, были крепкими, белыми. Протянул Василёк руку, чтобы дотронуться до густой, жёсткой шерсти, но одёрнул, испугавшись, что хищник очнётся и сомкнёт челюсти на его руке в мёртвой хватке.

3
Давно лисица вернула свою прежнюю ловкость. Шёрстка на подошвах её лапок отросла. Теперь лапки были надёжно защищены от зимней стужи. Всякая лесная мелочь, как то ежи, мыши, ужи, змеи попрятались в своих норках. Да что мелочь! Медведь и тот захрапел в берлоге своей, потому что в лесу стало голодно и скучно. Последний лист замер на суке, и зима рьяно взялась за дело: отвердила стужей землю и воды. Деревья, осыпаемые снегом, закряхтели от холода, безвольно опуская отяжелевшие сучья.
Как-то надумал Васёк на пастушные деньги, за пастьбу заработанные, всем домочадцам на Рождество Христово подарки купить. Как раз и случай представился: батька попросил:
– Подмогни-ка, сынок. Работёнка пустяковая: воз дровишек в районный центр свезти. Всего-то пути восемнадцать вёрст будет.
Севостьян наколол дровец, увязал их ровно на санях, запряг Сивку, и отправился Василёк в путь-дорожку.
Дорога прямоезжая, бойкая. Лошадка хоть и бежала неторопливой трусцой, юный возчик даже не заметил, как до места добрался. Стоять долго не пришлось – дрова зимой в ходу. На вырученные деньги накупил Василёк товару: цветастый платок – мамке, медовых пряников – себе и братьям, табаку – батяньке. Тут и погода стала ломаться. Солнце закуталось в тучу. Небо закосматилось, налилось свинцом, почти упав на землю. Ярмарка стала сворачиваться, люд – спешно расходиться. Надо было торопиться, чтобы метель не застала в дороге. И решил Василь назад ехать коротким путём, через лес: чай,  порожняком не увязнет в сугробе.
Сивка – кобыла послушная, всё с полуслова разумеет. Заелозили сани, заскрипели, сворачивая с широкого шляха, затряслись на ухабах-колдобинах, и давно неезженая дорога вскоре упёрлась в лес. Старается Сивка, тащит сани, а сама ушами стрижёт, каждый звук ловит. А кругом глушь такая, что сумерки средь бела дня. Толстолапые ели качаются в угрюмой задумчивости. Сосны такие, что глянешь на маковки – шапка с головы слетает. Мрачно, дико. Оробел мальчонка, дышать вслух боится, знай только, по сторонам  глазами бегает.
Не проехал и полпути, как вдруг: что с кобылой? Захрипела, встала, как вкопанная, глаза таращит, копытом бьёт. Васёк с перепуга обрушился на скотину:
– Сдурела, что ль? Бушуешь, как пёс, нюхнувший волчьего жира!
А безропотная Сивка и впрямь как обезумела: ноздри раздула, зубы обнажила и – на дыбы! Заржала, сколько силы, даже пена выступила на губах, и так рванула с места, что сани опрокинулись набок, а возница и охнуть не успел, как оказался в сумёте. Подхватился – а саней уже и не видать. Нашарил ушанку, нахлобучил на лоб, отряхнул с себя снег и по санному следу, проваливаясь, где по колено, а где и по самую грудь, жилясь, потащился к селению.
Злится ветер, срывает с елей снежные комья, швыряет в лицо, мешает идти. Не успел Васёк отойти на несколько шагов, как из зарослей навстречу, как тень – свирепый волчище: глаза, как уголья пылают, от зимней бескормицы бока ввалились. Легко перемахнув через сугроб, встал зверь неподвижно поперёк дороги, сохраняя жуткое молчание. От страха Василь забыл, как кричать. Сердце у него замертвело, ноги приросли к земле. Волк зубы оскалил, а у него, как назло, ни спичек с собой, ни палки, ни плётки. Как жизнь свою отвоёвывать у лесного бандита? Не шапкой же по морде бить! Сунул мальчонка онемевшую руку в карман и нащупал там один единственный пряник. Может, согласится зверь обменять человеческую жизнь на медовое лакомство? Бросил пряник хищнику. Волк, клацнув зубами и мотнув обвислым неровным ухом, не жуя, проглотил.
– Рваное Ухо! – вырвалось у мальчугана.
Волк замер на мгновение, но тут же, не отводя пристального взгляда, стал приближаться. Васёк изо всех сил сплющил глаза, как будто это могло спасти от зубов хищника. Он был ни жив ни мёртв от ужаса, когда волк обнюхивал его карманы, всё ещё пахнущие сладостью, а потом горячим влажным языком коснулся окоченевшей ладошки. А, может, это просто показалось?
Он всё ещё стоял с закрытыми глазами, ожидая своего страшного конца, пока ветер не донёс человеческие голоса. Подумал, что ослеп, отважившись разлепить веки: густая темнота нахлынула на лес, упокоив под собой и ели, и сосны, и волка, и его самого. Но глаза быстро примирились с темнотой, и мальчуган, разглядев приближающуюся повозку, слабо крикнул…
Очнулся он только наутро, взмокший под тяжестью одеял. Тепло гудела печка, и тикали неутомимые ходики, а мама сидела рядом, не сводя с него своих больших выплаканных очей, и прохладной ладошкой накрывала его горячий лоб.
– Слава Богу, сыночек! Мы уж думали, что…
– Мамочка, а где волк? – прошептал Василёк и замолчал, потому что в горле так закололо, будто в него натолкали гвоздей.
– Какой волк? – с тревогой спросила матушка. – Это всё жар. Спи, детка, набирайся сил, никаких волков тут нет.
Василёк с облегчением вздохнул: уж не приснилось ли ему всё это?

2009 г.