Обманутые сабиняне

               

    Рядом шумело море.
    Никита лежал на обкатанных прибоем камнях. Вокруг было много народа – отдыхающие ходили, лежали, купались, играли в волейбол. Сегодня он увидел женщину, которая ему очень понравилась. Он надел очки и все утро наблюдал за ней.
    Движения женщины были какие-то неумелые, даже неуклюжие. Но это-то больше всего и нравилось Никите, которому была противна в женщинах спортивность. Незнакомка была так отменно выплавлена природой, что эта неуклюжесть казалась ему какой-то брезгливостью идущей по земле богине. Вообще он знал, что все эти ассоциации – чепуха. Эта склонность к обману заложена природой для того, чтобы у человека не отпала охота заниматься грязным делом продолжения своего рода. И тут уж она постаралась! Как дородная буфетчица несколько порций мороженного в один стаканчик, она с лихвой напичкала в людей способность любить. Никита смотрел на колышущуюся при ходьбе грудь – и к нему приходил дурман опоэтизирования. Как школьной резинкой из памяти напрочь стирался весь его опыт, все те разочарования в других женщинах, на грудь которых он мог смотреть совершенно спокойно. Сейчас он вновь становился учеником. «Эх, люди, - думал Никита, - они так все запутывают, что долго еще компьютеры не смогут разложить по полочкам. Вот и в любви. Вроде все просто. Мужская особь, особь женская. Они носители какого-то генофонда. Чтобы воспроизвести его на свет, необходимо сближение. Но ведь человек так привык загибать свой нос перед остальной природой, что ему стыдно просто и естественно вытворять то, что делают животные. А чтобы пересилить этот снобизм, придумали гармонию чувств, неземную страсть и любовь».

     Человек, - думал Никита, - это учреждение, ну, контора или фирма какая-нибудь. там много людей – мыслей, людей-чувств: одни об искусстве, другие о работе, третьи – о жизни, пятые, сотые, тысячные… И вот появляется незнакомец в этом небоскребе из крови и мяса. Это – любовь. Незнакомец болен гриппом. Мгновенно весь небоскреб заболевает, потому, что прививок не существует, иммунитета нет. Больный мысли-люди небоскреба начинают выдавать больную продукцию: поэтические сравнения, завиральные идеи насчет вечной любви, всякие тамвосторги и преувеличения. Так и запутывается природная простота и естественность – изначальная установка на необходимость воспроизведения себе подобных. Чем только не приходилось заниматься искорке разума, втиснутой в сырой и тесный подвал, именуемым человеческим телом, вместе с освещением непознанного и неизвестного ее запрягали на тысячи черновых работ. И самая грязная – это любовь». Конечно, то, что я сейчас покушаюсь на любовь – это похоже на бунт безумца, который, живя в пустыне, начал покушаться на колодец, из которого пьет все племя. Если оно не будет пить – оно исчезнет. Но безумец доказывает, что соли, содержащиеся в этом источнике, отрицательно сказываются на уровне умственной деятельности. Впрочем, он и есть безумец – не надо спешить – придет время и люди поймут и изобретут фильтры, или вообще откажутся от этого источника, а будут пить из другого…

     Изучение тела незнакомки, состояние легкого опьянения от его пропорций, рождающиеся сногсшибательные мысли о людях, о вечности, о скрытой механике человеческих взаимоотношений – все это продолжалось пять дней. Он довольно-таки хорошо ее изучил. Ему нравилось, когда она после купания своими сочными губами брала в рот заколки и распускала волосы. Да! Были прекрасные волосы – в ней все было шикарно, как на загородной даче директора городского торга. Она собирала их на голове в тугой узел, и они были опасно пленительны, как скрученное лассо индейца. Искрящаяся черная лавина – это был жирный, дорогой и единственный мазок. Обычно природа после головы как бы вытирает кисть по всему телу женщины – и серебрится пушок на ногах, на спине, на руках. Природа в ее черный парус выплеснула все – тело незнакомки было тщательно прополото эволюцией. Оно было чистым, как дно яхты. Конечно, можно было найти предлог познакомиться. Нл это походило бы на пошлый курортный роман. Никита и пальцем не пошевелит для этого. Пусть лучше ничего не будет и останутся только мысли, возникающие благодаря ей.

    Три дня Никита не выходил к морю, а на четвертый пришел прощаться: завтра улетал его самолет. Вскоре пришла она и постелила свое пестрое покрывала рядом с ним. Но даже этот подвох со стороны случая Никита выдержал – он таки не заговорил с ней. Никита купался до обеда, а потом решил, что пора собираться и уходить. Шел босиком, асфальт приятно грел пятки. И вдруг, уже поднявшись на набережную, он ощутил острую боль. Доковылял до лавочки, задрал ногу и увидел порез – какой-то болван расколол бутылку и Никита не заметил валявшегося стекла. Он достал из кармана платок и стал вытирать кровь. Она у него вообще плохо сворачивалась – и вот теперь сочилась довольно долго.
    - Возьмите-ка…
    Никита поднял голову. Она, оставленная незнакомка, стояла перед ним и протягивала йод и бинт.
    - Берите, берите, или знаете что… давайте я вам помогу.

    Так они познакомились.
    Была ночь. Они лежали рядом: она с закрытыми глазами – кажется, спала, он тихий, распластанный бурей чувств, которые, как по асфальту каток, прокатились по нему недавно.
    Было удивительно хорошо. Ее распустившиеся волосы, как нефтяной фонтан, застыли на подушке, причудливо извиваясь.
    Она проснулась. Он почувствовал это по едва уловимо изменившемуся дыханию.
    - Ты не спишь?
    - Нет.
    - Почему?
    - Мне приснился страшный сон.
    - Какой?
    - Будто мы с тобой расстались.
    - Глупая, это невозможно.
    - Почему?
    - Потому, что я тебя люблю.
    - Но ведь любовь – вещь недолговечная…
    - Я тоже совсем недавно весьма своеобразно относился к любви… Пожалуй, расскажу-ка я тебе одну штуку, которая меня всегда волнует. Или даже не волнует, нет, по-моему, является символом бытия человека. Давным-давно, когда древний Рим только-только зарождался, произошла история одна. Было следующее.

    Соседние племена с недоверием и презрением относились к рождавшемуся Риму. К эти преступникам, этому сброду, который хотел основать город. У римлян была напористость, вера в свое будущее, не хватало  только одного – хранительниц домашнего очага, жен. Соседи так запугали своих дочерей и сестер грязными преступными римлянами, что редко женщина соглашалась стать женой римлянина. И тогда создатели вечного города пошли на хитрость. Они оргнизовалди у себя шумный и веселый праздник. Наприглашали гостей. Соседние племена пришли с женами и детьми. Особенно много их пришло из племени сабиян. В разгар веселья по условленному знаку римляне начали хватать молодых сабиянок и уносить в свои жилища. Вождь обманутых сабиян поклялся отомстить коварным римлянам. Спустя несколько лет он собрал большое войско и двинулся на Рим. Воинственные римляне встретили их во всеоружии на подступах к своему городу. Завязалась кровавая сеча. Понимаешь, сабияне здесь были совершенно правы: они отстаивали оскорбленную честь ти отвоевывали взятых в плен женщин. Но жизнь всегда сложнее любых концепций, теорий,  принципов, традиций. Она просачивается даже через самую прочную плотину, а просачиваясь, размываети разрушает ее. В саамы разгар битвы со склонов близлежащих холмо побежали к сражающимся сабиянки. Они несли на руках маленьких детей, успевших уже родится. Сабиянки с мольбами обратились к своим отцам и братьям не делать их вдовами, а их малюток сиротами. Сражающиеся вняли их мольбам и разошлись с миром.
   Понимаешь, что бы ни думал человек, к каким бы выводам  не приходил – это всегда ошибка, характеризующая определенный этап познания мира. Со временем обязательно найдутся такие обстоятельства, которые, как сбегающие с холмов сабиянки, заставят человека отказаться от его заблуждения. Если бы ты знала, как я раньше скептичеси относился к любви. А вот только теперь понял, что она возвышнее всего на свете. А роль сабиянок в этой перемене моих взглядов сыграла ты…

    И Никита повернулся к ней, чтобы поцеловать.
    Она спала. И это страшно ему понравилось, потому что походило на красивый и глубокий символ. Ведь то, о чем догадываемся мы в жизни – чепуха, потому чтоу нее свой темп движения, мы можем красиво и мдро предполагать что-то о каких-то вещах, а она будет идти своим чередом. Мы разочаровываемся, восторгаемся, тренируемся в цинизме или во всепрощенчестве, а она занята чем-то другим. Вот и сейчас – она просто спала…

    Прошел месяц. Никита уже три раза давал в институт телеграмму о том, что отпуск продляется по состоянию здоровья. Однажды он сидел в парке – она ходила в парикмахерскую делать себе прическу – и думал: «Любовь как жизнь. Она так же заманивает, а потом мучит. В принципе от всей этой ослепленности можно освободиться – но редко кто это может: разве что только такие сильные люди как Хемингуэй или неврастеники типа Есенина. А всем остальным нужно тянуть лямку… С любовью так же – мало кому удается избавиться от нее – ведь она слепок, копия жизни. Рассудок пришипился где-то в самой дальней каморке – купцы гуляют! Да, это похоже на пляску подвыпивших шлюх – они взобрались на стол и бьют и топчут ногами все то, что только что было для них пищей, с таким трудом приготовленной кухаркой-сознанием. И после того, как эти инстинкты и чувства отпляшут свое, придет она, ворчливая и трудолюбивая домработница…».
    Он думал это с улыбкой на лице и щекотливой радостью в сердце. Так отчаянно радуется человек, бросивший пить и после долгого воздержания пустившийся снова в загул.

    Они жили вместе – окна их комнаты выходили на море. И каждое утро необыкновенно радостно просыпались оттого, что рядом был любимый человек. Они катались по морю, загорали на диких пляжах, совершали небольшие путешествия. Им казалось, что мир в анабиозе – все замерло и лишь они одни живут. Живут так, как должен жить человек – радуясь и наслаждаясь жизнью.

    За месяц в нем многое изменилось. Он сравнивал себя с флейтой, которую раньше использовали как милицейский жезл или как скалку на кухне. И чудом нашлись такие руки, которые заиграли на ней. И она поняла, что за сила в ней скрыта. Флейта стала эгоистичной и жестокой по отношению к регулировщику и к домашней хозяйке. Она хотела быть только флейтой. И больше ничем.

    Чувства его стали необыкновенно гротескными6 легкое беспокойство, которое бывало у него раньше, тогда, когда он долгое время оставался один, теперь, когда она уходила куда-нибудь, вырастало до тоски; убежденность в том, что он кое в каких вопросах стоит намного выше специалистов его института, вспухало до масштабов мировой гениальности; приятное ощущение от прикосновения к женщине трансформировалось в постоянную потребность чувствовать тепло ее тела, своеобразное дыхание, он задыхался, когда долгое время не прикасался к ней. Раньше он походил на палату лордов, где каждое чувство – лорд изъяснялось изысканно, тихим приглушенным голосом, а сейчас они все как с ума посходили – орут во всю глотку.

    Однажды утром, когда все сроки, назначенные им в телеграммах, давно прошли, когда пришла грозная телеграмма с работы, он тихо встал, стараясь не разбудить ее. Сначала они хотели слетать к ней, нужно было уволится с работы, собрать нужные вещи. А потом они полетели бы к нему. Он хотел устроить ее на работу к себе в институт, а первое время, пока  будет оформляться его развод, пожили бы у него на даче.
    Он взял листок и написал: «Нина, ты так сладко спала, что я не стал тебя будить. Схожу на базар за свежими овощами, а потом на вокзал за билетами. Целую, целую, целую…».
    «Но я еще ничего не решил», - подумал. И действительно, режиссером была ворчливая кухарка. Что она выдумала – он не знал. Может быть, хотела демонстративно уйти из дома, пока там происходит такое безобразие, может быть, собиралась обмануть тех, пляшущих на столе…
     Он взял кейс, открыл его, достал из тумбочки свои рукописи и положил их в кейс. «А это еще зачем», - насторожились пляшущие девицы. «Отправлю по почте с вокзала нашим институтским, пусть начинают работать», - громко высказалась в нем кухарка.
    Он действительно ничего не планировал – он даже не знал расписание самолетов. И когда брал на рынке овощи, он тоже ничего не решил определенного; взял виноград «дамский пальчик» - то, что любила дочь и гранаты – то, что любила Нина.

    На вокзале оказалось, что самолет летит через десять минут. И он бросился к кассе, как на колючую проволоку. Покупка билета, регистрация багажа – это его как-то отвлекало, но вот пять минут ожидания и бездействия взвинтили его настолько, что если бы несколько минут помедлили с автобусом – он бы перемахнул через заборчик и бросился назад к такси…
      - Вам плохо? – спросила его стюардесса, когда они набирали высоту. Он не ответил. Лишь тупо и бессмысленно посмотрел на нее.

     После того, как он немного задремал, в нем начала просыпаться горделивость: «Я все-таки оказался сильнее этого пленительного инстинкта. Ведь любовь – это сауна, где тот, кто залез на более высокую полку, чем все остальные, клянется, что испытывает неимоверное блаженство. А все это – ложь. Я обвел вокруг пальца этот инстинкт: постоял на нижней ступеньке – и под благовидным предлогом вышел прочь. Пусть они как-нибудь без меня…».

    Спустя час стюардесса, откинув шторку в двери, объявила, что в связи с нелетными погодными условиями самолет возвращается назад.