Где-то давнее да

   Он вошёл в кухню и опутился за стол. Мама в это время мыла посуду и вытирала столешницы.
 - Юр, чего так долго?
 - Я задержался.
 - Я же тебе звонила, почему не отвечал?
 - Даа, так. Я был в автобусе. - томно ответил сын.
  Молчание. Мальчик сидел и рассматривал какую-то крошку на столе, нахмурив брови. Мама вытирала тарелки.
 - Юр, что-то случилось?
 - Нет.
  Опять молчание.
 - Как спектакль, ты ведь недавно ходил в театр? - попыталась она как-то подобраться к нему.
 - Ты знаешь почему я сбросил твой звонок?
 - Да, ты же был в автобусе, я всё понимаю. О чём ты?
 Сын помолчал немного, продолжая изучать пылинки на столе, а потом резко, с непонятно откуда возникшим раздражением обратился к маме.
 - Ты знаешь, я, на самом деле, по-другой причине скинул. Просто передо мной сидели два мужика в спортивных костюмчиках. Понимаешь, да? С наколками на руках, в прокуренных олимпийках. А у них рожи избиты, повсюду шрамы, кончиков носов нет. И вот они сидят напротив и пяляться на тебя. Наклонят голову немного вперёд и смотрят на тебя, как на гавно какое-то!
 - Юра... - охнула мать.
 - А что Юра?! - распалялся он.- Я поэтому не ответил тебе, потому что передо мной сидели два таких отброса. Я даже мелочь из кармана достать не мог.
 - Ну и правильно. Зачем? Сейчас много всяких ходит по городу. Лучше ничего такого и не делать. - Пыталась успокоить его мама.
 - А что хорошего? Когда ты боишься ходить не там где надо, не тогда когда надо, не так как надо?! Почему я должен жить и бояться? Каждый раз выходить на улицу и думать, сегодня придётся драться или опять повезёт?
 - Ну, не всё же так, как нам хочется...
 - Тогда зачем мне это всё? Я вот не хочу каждый день оглядываться по сторонам. Не хочу жить, как в какой-то банке. Боишься сделать неправильное движение. Это и есть настоящий тоталитаризм. Нельзя делать то, что не одобряет большинство, а точнее толпа таких вот уродов, как те двое. Потому что они везде и так же сидят и смотрят. Ты отводишь взгляд в сторону, а там ещё такие же, сидят и смотрят, ты поворачиваешься в другую, а там вся улица полна такими же. И все наблюдают, вдруг что-нибудь сделаешь, чего нельзя, дашь повод! Как собаки: побежишь - не побежишь? Ни пошевелиться! И тоталитаризм этот в каждом прохожем, в каждой рекламе, в нас самих. Везде предписанно, как нам жить, а я не хочу! Я хочу быть тем, кем я хочу, и не бояться общественного мнения. Хочу делать то, что люблю, а не терпеть серую работу, ждать пока слюбиться.
 - Да что на тебя нашло? - прервала она сына. Разговор ей этот не нравился.
 - Да достало! Я свободным хочу быть! Дышать открыто! Жить открыто! Но не могу! Нельзя. Куда ни повернёшь везде на тебя сотни глаз устремлены и смотрят и оценивают, как ты одет, как сложен, как говоришь, как шутишь! А я не хочу зависеть от кого-нибудь! Хочу быть самим собой! Ты понимаешь это или нет?
 Он резко замолчал. Ему вдруг показалось это глупым. Надоело распинаться перед мамой, распыляться на такую ерунду. Он встал и ушёл к себе, оставив её сидеть в углу на табуретке.
 Она опустила руки себе на фартук, и вся поника вниз. Когда-то ведь её родители выслушивали подобное, вздыхали, давали глупые советы. А теперь вот слушает она. В те времена она ни за что бы не поверила, что станет такой. Интересно, как он отреагирует, когда окажется на её месте.