А это-мой Пушкин! Гл. 55. И-не один. И-не вдвоем

  Наталья ивановна Гончарова в молодости. Фото из Интернета.

Их свадьба постоянно висела на волоске: то из-за буйного характера Саши, то из-за капризов Натальи Ивановны.  Она устраивала ему сцены, оскорбляя  всячески и подпуская колкости :
-Вы забываете, что вступаете в мое семейство!
Саша не уступал ни в чем:
-Это – дело вашей дочери.Я на ней хочу жениться, а не на вас.

Саша  превратился в комок нервов - постоянно думал о будущей своей жизни и возможности счастья. Предчувствие, что Натали не сможет полюбить его, терзало  сердце... И только привычка и длительная близость могли бы помочь ему заслужить её расположение, только со временем он смог бы  возбудить ее привязанность.

 Сейчас она, согласившись на брак с ним, потом, под влиянием поклонения всех, восхищения её внешностью,пожалеет о своем порыве – выйти за него замуж.  Ведь только для того, чтобы угодить ей, он приносит в жертву  свои вкусы, вольное существование, все, чем жил все это время!

Теперь на эти сомнения наложились скандалы с её матерью…
В июне он вернулся в Петербург, чтобы начинать печатать "Бориса Годунова»...

но  старался  чаще бывать у Дельвигов, которые на лето сняли дачу прямо на берегу Невы - гости постоянно наполняли этот хлебосольный,теплый, чудесный уголок. Он жужжал новостями о французской революции, но официально об этом ничего невозможно было узнать, и единственным источником информации являлась знать, приближенная ко двору. Саша п хотел находиться  в курсе событий и стремился побывать в  их гостиных. Барон, который раньше удерживал его от этих визитов, теперь просил  приносить больше новостей о делах в Париже ...

Одолеваемый  прелестными женщинами – «женами» барона – Анной Керн и Софией Дельвиг, вопросами о его невесте: «Какая она? Сильно ли её любит? Когда - свадьба?» - Саша, смеясь, отвечал, напуская на себя загадочный вид и важность:
- О себе говори только с царем, а о своей жене ни с кем, потому что рискуешь говорить о ней с кем-нибудь, кто знает её лучше, чем ты... Это - раз. Да -  она первостатейная красавица Санкт-Петербурга и Москвы,  и всей России  тоже - можно ли её любить не сильно? Это - два. И свадьба будет в сентябре. Это - три…

Здесь же находился брат, Лёвушка, который приехал в отпуск и тоже почти  каждый день проводил с ними. Узнав о женитьбе брата на Гончаровой, он тут же выдал экспромт:  «Он околдован, очарован и огончарован»...

Саша с удовольствием цитировал эти строки, блестя жемчужными зубами.
Они не замечали, как летит время, внимая роговой музыке на реке, читая стихи и слушая занимательные рассказы Дельвига и, иногда, когда оставались одни - Сашу, который не любил читать среди чужих - он чувствовал себя скованно.

Иногда,даже среди своих, он  вдруг становился страшным и одиноким в своей задумчивости и только ронял: «Тоска! Ах, тоска,брат,тоска!». В такие моменты Дельвиг затевал  развлечения, веселые  рассказы, анекдоты и Саша на время оживлялся.

Один раз, после ужина, они всей толпой пошли гулять при луне. Саша и Дельвиг, вспомнив свои забавы в Лицее и после него, стали подначивать братьев Антона подшутить над прохожим. Огорчившись их отказом,и тем, что сейчас молодежь совсем  не та,они  решили показать, как это делается.  Барон Дельвиг, показывая на одиноко сидящего на террасе трактира человека, шепнул:
- Вот он – шпион. Его надо прогнать...

И стал одолевать его до такой степени своими приставаниями, что тот встал и ушел. Саша развеселился, шекоча Левушку; с Дельвигом будто они вернулись в раннюю юность - так им стало хорошо...

Саша и Вяземский  собирались вместе ехать в Москву и Антон, который не привык рано вставать, тем не менее заупрямился – проводить их до Царского Села. Но у него голова с непривычки заболела, и они с Сашей зашли в трактир, где он позавтракал. Князя все не было - он должен был догнать их по дороге , и барону было скучно одному  есть. Он попытался  уговорить Сашу, но ему не хотелось - он всегда ест очень мало. Любит только фрукты и ягоды, которые может съесть килограммами.
- Спроси, есть ли здесь персики, или морошка, или клюква или моченые яблоки? Если таковых здесь нет, то на «нет» - и суда нет! -ответил он барону.
 Но в трактире их не оказалось…

В Царском Селе они обедали у Жуковского. По дороге заезжали в Тулу - к Глинке, а потом поехали, наконец, в Москву, где Саша остановился у князя Вяземского , который жил в Чернышевском переулке.

Скоро Саша отправился к Гончаровым, напевая: "Я околдован, очарован и огончарован …" Вот обрадую её своей песенкой. Ай,да, Лёва! Ай,да, молодец!

Но Наталья Ивановна набросилась на него с упреками, что он опять возбуждает сплетни и толки. Что он якобы в Петербурге продолжал ходить по девкам, что он всегда был повесой и останется им навсегда... Вместо того, чтобы думать о свадьбе, проигрывает деньги. Не почитает бога…

Натали глаз не подняла…

Саша ушел от них темнее тучи и поехал к Василию Львовичу – старик давно себя чувствовал плохо, о чем ему сказал Вяземский. Князь был со старым поэтом в постоянной переписке, хлопотал о продаже его имений, присылал ему книги, о которых просил старик, поддерживал его своими письмами, сообщая все литературные новости, в чем тот сильно нуждался.Саша услышав обо всем  этом от Петра Андреевича, удивился: А почему он не ко мне обращается?!".

  Но ,все-таки, устыдился своей невнимательности к родному дяде:
« Как же я был небрежен к нему! А ведь он был всегда так добр ко мне,когда  в первый раз возил в Петербург!"!».

...Когда он приехал к нему, Василий Львович уже был очень слаб и умирал. Старик с трудом раскрыл глаза, почувствовав, как Саша взял его за руку. Узнав его, прошептал: «Как скучен Катенин!» - и опять впал в беспамятство.

При этих  словах Саша на цыпочках отправился из комнаты, говоря:
- Господа, выйдемте, пусть эти слова его будут последними…
Саша, хоть и горевал о кончине дядюшки, не мог не восхититься последними его мгновениями  в этом мире: он умирал ,как герой - на щите...Был литератором, и остался им до последнего своего вздоха.

Старый баснописец и друг Василия Львовича,Иван Иванович Дмитриев, отказавшись входить в ту комнату, где отпевали покойника, произнес:
-Подозреваю, что это – холера. Она подбирается все ближе к Москве… И августовская жара  помогает в этом…
Саша усмехнулся:
- Холеру я очень близко видел на Кавказе. Она не имеет прилипчивости…От неё одно лекарство - смелость, смелость…

Пока занимался похоронами, Саша не думал о дрязгах с Натальей Ивановной… Ему помогли проводить покойника до Донского монастыря друзья: Данзас, Вяземский, Погодин, Языков. Похоронить дядю пришлось  за свой счет, еще больше расстроив свои денежные дела. Дядя не смог продать свои имения и умер почти нищим.

Из-за смерти  Василия Львовича теперь опять откладывалась свадьба - необходимость траура. А так как московские сплетни его не оставляли в покое, Саша решил уехать в Нижегородскую губернию, в Болдино - надеялся, что с наступлением осени у него проснется муза и он начнет много работать. Но и боялся, что вместо этого он должен хлопотать о приданом, о свадьбе, которую они, бог знает, когда теперь сыграют. Если сыграют... Он не был уверен, что она совсем не расстроилась - поведение Натальи Ивановны подтверждали его сомнения...

Когда он объявил Вяземскому, что хочет ехать в Болдино, тот показал ему только что полученное письмо:

-Здесь пишут, что холера распространилась из Астраханской губернии в Саратовскую. Я думаю, что она не минует и Нижнюю. Не езди туда сейчас, не надо…
- Ты не можешь понять – я не могу здесь ни минуты оставаться. Не могу больше выносить колкие намеки, ненадежные примирения и новые размолвки…

- Ты проявляешь легкомысленное бесчувствие. Это не истинное мужество, как ты воображаешь. Ты не должен рисковать жизнью,- рассердился князь.
-Как же мне хотелось бы быть на твоем месте – у тебя золотая жена, дела в порядке…
-Не так они в порядке, как хотелось бы. Сам знаешь, сколько я проиграл в прошлом месяце. Придется одно из имений продавать…
- Не знаю, чем помочь, милый…У самого рыльце в пуху!.. Но мне надо ехать...

Выехал, продолжая оставаться неуверенным в своей судьбе. Перед поездкой, кусая губы, написал Натали письмо:
«Если Ваша матушка решила расторгнуть нашу помолвку, а вы решили повиноваться ей, — я подпишусь под всеми предлогами, какие ей угодно будет выставить, даже если они будут так же основательны, как сцена, устроенная ею мне вчера, и как оскорбления, которыми ей угодно меня осыпать. Быть может, она права, а неправ был я, на мгновение поверив, что счастье создано для меня. Во всяком случае, Вы совершенно свободны; что же касается меня, то заверяю Вас честным словом, что буду принадлежать только Вам, или никогда не женюсь»…

Саша поехал в Болдино, по дороге он слышал много разговоров о холере, но возвращаться в Москву ему показалось малодушным, и он продолжил путь. Ехал, обозленный на весь белый свет…

Приехал  и стал осматриваться. Дом здесь - небольшой, одноэтажный, с деревянной крышей. Обнесен мелким дубовым частоколом. Рядом находятся службы, черный двор, а дальше - пустырь: ни сада, ни цветников,чем богаты Михайловское и Захарово. Заметив недалеко от дома зеркало пруда,обрадовался...Рядом с ним два небольших вяза - вся  флора."Небогато!". А дальше - вотчинная контора  и рядом с ней на площади возвышается церковь...

 В доме  подошел к одному из окон. Его взгляду оттуда представились унылые крестьянские избы, крытые тесом и соломой. "Обстановка в доме желает оставлять лучшего", - уныло скривился…
Но, когда побрел в Кистенево, которое расположилось рядом с Болдино,  пал совсем духом: вид кривых улочек, по обе стороны которых прилепились жилые постройки, кричал о крайней нужде крестьян, живущих здесь. Везде – подслеповатые курные избенки, крытые соломой. Только два-три дома крыты тесом.И это - исключение.

Пообщавшись с мужиками возле церкви, он узнал, что  отсюда мужская часть  уходит на Волгу - в бурлаки.Женщины заняты выделкой рогож...  Мужики,  окружив его,взволнованно кричали о том, что из-за холеры  деревни оцепляются, кругом устраиваются карантины.Это мешает идти им зарабатывать, передвигаться в Оренбургские степи - гуртовщиками, в Самарскую губернию – убирать пшеницу, да и на Волгу - в бурлаки...

 Саша испугался, что и здесь могут начаться мятежи… По дороге сюда он встретил много погромов, буйства  мужиков,которых отлучали от привычного  образа жизни... Но Бог миловал. Привыкнув к жизни здесь,он постепенно успокоился душой и приступил к оформлению документов. Да и премилое письмо Натали, которая поняла, что теряет жениха, и вдогонку написала ему о неизменности своих чувств, и о том, что мать сожалеет, что так погорячилась, подняло ему настроение - он так же быстро остывал, как и мог разгневаться.

Обрадовался и ответил ей: «Моя дорогая, моя милая Наталья Николаевна, я у Ваших ног, чтобы поблагодарить Вас и просить прощения за причиненное вам беспокойство. Ваше письмо прелестно, оно вполне меня успокоило». Решил заодно помириться и с будущей тещей: «Почтительный поклон Наталье Ивановне, очень покорно и очень нежно целую ей ручки... Еще раз простите меня и верьте, что я счастлив только будучи с Вами вместе»…

 В Болдино ездил верхом, много думал, много написал.
За напряженным трудом война с Булгариным, с Каченовским, а также «Литературная газета» отодвинулись на задний план… Вспоминая свое состояние, улыбнулся:«Как тогда меня возмущало, что Булгарину отдали монополию политических новостей, а нашей газете запретили заниматься политикой! Но я, как и все мои единомышленники, считаю, что в России чисто литературной газеты быть не может и должно принять в союзницы... политику. И я, и любезный друг Вяземский - мы имеем большой опыт в преодолении цензурных рогаток; мы запрещения умеем обойти. - Усмехнулся. -  Я знаю, что «обиняки" ,пусть даже и явные,  могут быть остановлены цензурой. Такого рода «обиняками», намеками, иносказаниями теперь пестрит наша «Литературная газета»"…

Многие, он знал, гадали, на чем зиждется его вражда, например, с Каченовским, которого он пронзает эпиграммами, как пикой. Кто может ему поверить, что она насчитывает уже, ни много ни мало, вот уж четырнадцать лет, начавшись еще в его лицейские годы!..

Подперев руками голову, он расположился  на деревянной кровати и начал вспоминать...
Печать его послания «К другу стихотворцу», которое было опубликовано в июне четырнадцатого года в московском журнале «Вестник Европы», пробудила в нем честолюбивые мечты. Тогда редактором в журнале был В. В. Измайлов. В том же году, вслед за первым, он напечатал еще четыре его стихотворения. Но в конце года Измайлов ушел из «Вестника Европы», и основал новый журнал — «Российский музеум». И опять  Саша  много печатался у него - за один только пятнадцатый год вышли в свет восемнадцать его стихотворений! Жаль, что на последней, двенадцатой, книжке «Российский музеум» перестал выходить…

   Редактирование «Вестника Европы» после Измайлова перешло к Каченовскому, и за весь шестнадцатый год в нем не было напечатано ни одного его стихотворения! Саша помнил точно, что весной отправил в его журнал три , среди которых был и «Вестник Анакреона»… О том, что они получены журналом, не было никакого сообщения. Тогда он направил Каченовскому письмо с вопросом о причинах молчания, но и на него не получил ответа...

   А Каченовский, только вступив в должность редактора, в первом же своем номере поместил уведомление: «Доставляемые от посторонних особ сочинения будут печатаемы в „Вестнике Европы“ только в таком случае, когда содержание их и слог окажутся соответствующими плану сего журнала. Редактор не берет на себя затруднительной обязанности пересылать оные обратно к господам сочинителям и переводчикам, если бы почему-нибудь нельзя было их напечатать».
 
Саша понял, что молчание означает то, что стихи просто не будут напечатаны - не подошли Каченовскому...И это у того,у которого успешно выходят все стихи в «Российском музеуме»,у того,у кого все всё встречают на «ура».  Саша  был сильно уязвлен…

Эту литературную обиду Каченовскому  он не простил никогда. Ведь столько  пережито  им тогда! Перестав верить в себя, ему уже казалось, что он «проживет в безвестной тишине» и «потомство грозное не вспомнит» о нем.

 В первой редакции обращения к Дельвигу - потом  он перерабатывал его для печати, Саша  выплеснул  тогда свое горькое состояние:

…Но все прошло навек — и скрылись в темну даль
Свобода, радость, восхищенье
Другим и юность наслажденье:
Она мне мрачная печаль!
Так рано зависти увидеть зрак кровавый
И низкой клеветы во мгле сокрытый яд.
…Умолкни лира! в прах венец!
Пускай не будут знать, что некогда певец,
Враждою, завистью на жертву обреченный,
Погиб на утре вешних лет
Как ранний на поляне цвет,
Косой безвременно сраженный.

Дельвиг, добрый Дельвиг, ему ответил тогда - тоже стихами:

Как? житель гордых Альп над бурями парящий,
Кто кроет солнца лик развернутым крылом,
Услыша под скалой ехидны свист шипящий,
Раздвинул когти врозь и оставляет гром?
…Нет, Пушкин, рок певцов бессмертье, не забвенье,
Пускай Армениус ученьем напыщен,
В архивах роется и пишет рассужденье,
Пусть в академиях почетный будет член, —
Но он глупец — и с ним умрут его творенья!
Ему ли быть твоих гонителем даров?

   «Армениус», «ученьем напыщенный», который «в архивах роется и пишет рассужденье» - это и был Каченовский. Он являлся тогда - с одиннадцатого года, ординарным профессором изящных искусств и археологии Московского университета, а редактором-издателем «Вестника Европы» - и до сих пор …

Если бы не восторженные эти стихи Дельвига, показывающие его первое место в поэзии и жалкую роль в литературе Каченовского, не ободрили  тогда его, павшего духом, то мрачные мысли обуревали бы его еще долгое время. И неизвестно, как дальше сложилась бы его жизнь.

Когда о написал послание «К Жуковскому» - «Благослови, поэт!..», Саша опять имел в виду  Каченовского-Мевию -  хотел убедиться, что значит что-то для  поэзии:

Но вижу: возвещать нам истины опасно,
Уж Мевий на меня нахмурился ужасно,
И смертный приговор талантам возгремел.
Гонение терпеть ужель и мой удел?

Жуковский бросился его утешать и убеждать и сумел вполне успокоить  его...

Саша не ошибся в злобной зависти Каченовского - «Вестник Европы» постоянно вел и ведет до сих пор кампании против него - не прекращая мышиную возню против него никогда - с тех самых пор… Приходится отбиваться от него эпиграммами…
Да черт ли в нем!

У них же с Дельвигом, Сомовым - свое призвание: защищать литературу от грубого давления сверху и цензурного контроля.Они убеждены, что долг писателя в том,чтобы быть верным своему призванию, не поддаваться влияниям - они пагубно отзываются на литературных дарованиях. И поэт не должен изменять самому себе, не должен подчинять свое творчество предвзятым идеям…Газета должна отстаивать право поэта на изображение «обыкновенного», «прозы жизни», русской природы, русского быта и в то же время отрицать мещанский натурализм Булгарина и ему подобных.Вот в чем убеждена вся их редакция…

Он нащупал письмо Дельвига, все слова которого отпечатались в его памяти:
«С получением сего письма, радость души моей, садись за бумагу и напиши мне все пьесы, для "Северных цветов" тобою приготовленные. Нынче они мне помогут более, чем когда-нибудь. "Литературная газета" выгоды не принесла и притом запрещена за то, что в ней напечатаны были новые стихи Делавиня. Люди, истинно привязанные к своему государю и чистые совестию, ничего не ищут и никому не кланяются, думая, что чувства верноподданнические их и совесть защитят их во всяком случае.

Неправда, подлецы в это время хлопочут из корыстолюбия марать честных и выезжают на своих мерзостях. Булгарин «верным подданным» является, ему выпрашивают награды за пасквили, достойные примерного наказания, а я слыву карбонарием, я русский, воспитанный государем, отец семейства и ожидающий от царя помощи матери моей и сестрам и братьям …
Целую тебя, душа моя, и жду от тебя утешения, то есть не уверений в участии, я знаю, что ты меня любишь, но стихов, стихов, стихов! Мне надо их! Слышишь ли, болдинский помещик! Прощай...".

Саша встревожился известием о том, что «Литературную газету» запретили, но был рад, что Дельвиг не растерялся и будет продолжать издание" Северных цветов" и печатать все его новые произведения ...

Успокоенный этой мыслью, он заснул крепким сном.