Туман

     Устроение людское, называемое цивилизациею, гораздо менее прочно, чем это принято полагать. Бесчисленные вселенские камни величиною в хороший небоскрёб не раз уже врывались внезапно с ужасающей скоростью в синий купол небес и врезались в беззащитное тело невеликого нашего шара, причиняли повальную гибель всему, что на тот момент процветало, бегало, летало, плавало и копошилось, не досягнув только самых незаметных и мелких, которые спустя века и тысячелетия, мучительно развиваясь, выбрасывали наружу быстрые яркие побеги, и те снова оплетали планету беззаботной играющей жизнью.

     Люди привыкли, как-то притерпелись и перестали замечать — да и раньше мало из них кто не то что замечал, а и знал это,— что пространство вселенной, по которой довелось путешествовать за Солнцем нашему шарику в свите других планет, постоянно и неуклонно расширяется, а это медленно и неприметно изменяет его свойства в каждой точке существования.

     И наступило такое время, когда помалу изменились и без того не понятные учёным свойства воды, простейшего и универсального вещества, без которого жизнь была бы просто-напросто невозможна.

     Едва уловимо поменялось взаимное соотношение теплопроводности и поверхностного натяжения, всего-навсего, и этого оказалось достаточно, чтобы повсюду, на всех континентах и над океанами, появился и остался навсегда плотный молочный туман.

     Солнце сделалось не видно, и всюду, где бы ни вытянул человек руку, пальцы видел уже смутно. Только в домах своих люди могли наслаждаться привычной по прежней жизни прозрачностью, но и та была с некоторым молочным изъяном, застившим взор непобедимо и неотвратимо, как при начинающейся глаукоме: очертания предметов у противоположной стены в комнате средних размеров чуть-чуть расплывались. В итоге на рынке недвижимости маленькие комнаты сперва сравнялись в стоимости с большими, а потом и вовсе взлетели в цене; правда, ненадолго.

     Очень быстро выяснилось, что автомобиль превратился в бесполезную груду металла и пластика. Не то чтобы мчаться птицей по гладкому шоссе, а даже со скоростью пешехода передвигаться было невозможно, ведь за лобовым стеклом водитель мог видеть одну лишь безупречную молочную белизну, из которой внезапно перед самым столкновением возникали вдруг пугающие очертания другого автомобиля, затем — удар и скрежет металла.

     Не прошло и нескольких месяцев, как автомобильная промышленность пала повсеместно, исчезла за ненадобностью, что не могло не потрясти до основания и без того балансировавшую на грани внезапного и необратимого развала мировую экономическую систему. Без вонючего стада автомобилей нефть из чёрного золота снова стала грязной маслянистой жижей, отходом жизнедеятельности давно умерших существ.

     Что там автомобиль, любой пешеход теперь передвигался с черепашьей скоростью, ощупывая стены домов.

     Нечего и говорить, что и о самолётах пришлось забыть, причём ещё скорее, чем об автомобилях. Ни радары, ни установки глобального ориентирования не могли спасти ни тех, ни других: невозможно посадить многотонную крылатую махину в молоке, а управлять автомобилем, постоянно глядя в коробочку ориентатора, никто так и не сумел.

     Футбол, теннис и другие игры на открытом воздухе стали достоянием историков. Даже в помещении, в манеже, например, легкоатлетические ристалища потеряли зрелищность, сделавшись набором туманных картин, и только баскетболисты упорствовали, неистово гоняя и бросая в еле видную сквозь молочную муть корзину оранжевый мяч. Настольные игры единственные оказались не затронуты. И хотя очертания шахматных фигур у противоположного края доски игрок видел не так уж отчётливо, но шахматисты привыкли играть вслепую, а в зрителях особенно никогда не нуждались.

     Меньше других, наряду с шахматистами, пострадали фермеры; уж они-то всегда могли пройти по своим владениям с закрытыми глазами. Да и растения, как ни в чём ни бывало, продолжали вегетировать. Урожайность немного упала только из-за того, что пользоваться крупной техникой — тракторами, комбайнами, грузовыми машинами — стало невозможно.

     Повсюду люди передвигались, держась за натянутые вдоль дорог канаты и верёвки. Канаты, протянутые из городов в сельскую местность, сделались очень популярны. Туда несли для обмена вещи, возвращались же, сгибаясь под тяжестью мешков со съестными припасами. Впрочем, фермеры быстро поняли, что золото, бриллианты, прочие предметы роскоши теперь не стоят ровным счётом ничего, и уж точно ни к чему отдавать за любую из этих безделушек, скажем, мешок подопревшего ячменя.

     Государства всюду перестали существовать с простой и пугающей быстротой. Никчемная орава чиновного люда потянулась в своих пиджаках в село за едой, держась за канаты и верёвки и лелея в карманах драгоценные вещицы, накопленные в прежней жизни, всего неделю назад пригодные для обмена на крупу и сало, а теперь, когда фермеры осознали их полную никчемность, годные только для того, чтобы выбросить их в придорожную грязь.

     В общежитии мгновенно расцвело и утвердилось первобытное главенство грубой силы. Убийство сделалось обыденным явлением. Общество неумолимо распадалось на части и исчезало, скрытое непроницаемой молочной завесой. Царь природы, венец разума и перл творения шаркающей походкой уходил в туманное небытие.

     Жизнь в городах очень скоро сделалась невыносимой. Отсутствие продуктов питания опустошает гораздо эффективнее хоть и страшной, но всё же при этом и вульгарной атомной бомбы, да и ненамного медленнее. Сперва толпы обчистили внутригородские склады, поубивав немалое количество народу. Через небольшое время из городов во все стороны потянулись вереницы голодных, а затем и голодающих. Когда их поток натыкался на сельское жильё, оно сперва освобождалось от съестных припасов — вначале на основе обмена, а после силой,— а когда припасы заканчивались, прибывающие горожане расправлялись с хозяевами и брели дальше.

     Хозяйства вокруг городов в пределах пешей досягаемости были уничтожены. Естественно, фермеры защищались как могли. Некоторые успевали возвести крепкие заборы. Однако любые предпринимаемые ими меры могли только оттянуть их гибель. Гонимые голодом горожане брали укрепления приступом, опустошали их и брели дальше.

     Не заметили катастрофу только в разбросанных там и сям горных монастырях различных вероисповеданий, поскольку давно отделились от прочего мира и жили самостоятельно и неприступно. Телевидение меж тем погасло, интернет тихо умер, и ничто, кроме радио, не могло донести до невозмутимых монахов кошмарные образы повсеместной гибели.

     Со временем и радио стихло, и только между монастырями наладился какой-никакой, свой радиообмен. Они сообщили друг другу, что от века ожидаемый конец света уже состоялся, что города превратились в огромные догнивающие язвы, и только праведники за крепкими монастырскими стенами остались, чтобы продолжить путь рода людского в будущее. Правда, для этого пришлось подкорректировать монашеские уставы, отказаться от обетов безбрачия и допустить в стены святилищ уцелевших женщин, но это уже другая история, история медленного возрождения мира, очищенного белой пеленой тумана от скверны пустоголовой потребительской цивилизации.