Противостояние. Из цикла дяди ванины байки

Вот ты говоришь, - «смелая какая, когда рябуха бросилась на соседского кота, защищая свой выводок. Инстинкт, паря! Мать, она и курица мать! А с другой стороны, пораскинула бы своими куриными мозгами, ведь если бы не мы с тобой, не шуганули бы этого кота, задавил бы он ее. Как пить дать, задавил бы. И что, куда бы цыпушки без квочки? Сгинули бы, тут и к Спиридонихи ходить не надо. Куда они без матки. Инстинкт! У инстинкта заднего ума не имеется. Без всякой опаски, бездумно бросилась на защиту детишек своих и все. Природа. Но это-то еще можно объяснить, когда мать защищает деток своих, а вот когда наоборот! Ты погодь-ка, покури еще, расскажу тебе одну, на первый взгляд, не совсем правдоподобную историю. Эта история больше похожа на байку, но рассказчики, а эту историю слышал не от одного, утверждают, что это быль. Если готов слушать, то распахни уши и слушай. Было это лет тридцать тому назад. В одной таежной деревушке, что пристроилась в предгорьях Саян, жил мужик, Михалыч. Работал в местном лесхозе на лесовозе, а в предзимье, каждый год брал отпуск для охотничьего промысла. Охотник он был отменный, азартный. Охотился с сызмальства, что греха таить, в таежных селах мальчишки к охоте приноравливаются лет с двенадцати, а то и еще раньше. Кто с отцом, кто со старшим братом, к четырнадцати годам иной подросток даст фору не одному городскому охотнику любителю. Так вот, промышлял Михалыч на пушного зверька. Страдал соболиной охотой, не брезговал и белкой. В сезон добывал по 15-20 соболей и 350-400 штук белок. Угодье у него было от села километров за сорок, за волчьей падью вдоль речушки Кедровки. Почему говоришь волчья? Самоназвание за себя говорит, говорят в пятидесятых годах, в пади той была волчья республика. Волков там было уйма, счету не поддавались. Но об этом другая история, при случае расскажу. Так вот, про Михалыча-то, в одно лето приобрел он новое ружье, и уж дюже ему захотелось пристрелять его. Казалось бы, выйди за деревню и пристреливай сколь душе угодно, ан нет, как на грех решил зимовье подладить, копенку сенца заготовить. Ведь в тайгу-то его на лошадях доставляли, считай сам на лошади, брат на лошади и две лошадки навьюченные провиантом да вещами разными. Ни на один день заходит. Брат-то дня три поохотится с ним и в деревню возвращается с мяском. Бывало, еще по дороге в угодье завалят лося, иль косули две-три освежуют. Потом опять же на лошадях под новогодние праздники забирает Михалыча с зимовья. Как не крути, а на недельку сенца заготовить лошадкам надо. В один из июльских дней сел Михалыч на лошадь и в угодье. В первый же день по тетрадному листу пристрелял ружьишко, затем в остальные дни покосил травушки, зимовье подладил и пока сенцо подсыхает, отправился в другое зимовье вдоль речушки километров за пятнадцать от основного зимовья. На полпути спешился с лошади, ноги поразмять да осмотреться, урожайный ли год на орех будет. От тропы недалече отошел, стоит, озирается, притих. Наслаждается звуками летней тайги. Зимой-то тайга совсем другая, из всех звуков-то и только, снег с веток осыплется где, да лесина от мороза треснет. А сейчас тайга шумит, щебечет на разные лады. Вдруг видит по валежине соболь крадется, чуть не ползет… . Не по-охотничьи поступил Михалыч, по-человечьи, как простолюдин какой. Уж жуть как ему захотелось по живой мишени ружье испытать. Пальнул. Подходит, за валежиной лежит соболько. Вот так, ради, куражу убил зверька. Ведь знал не выходная еще шкурка, а убил. От валежины в разные стороны несколько соболей разбегаются, а один запрыгнул на валежину, сверкает своими бусинками, оскалился, урчит как пес цепной. Приметный соболишко будет, на груди белое пятно не правильным треугольником белеет. Не по себе Михалычу стало, хлопнул по голяшке сапога ладонью, спугнул наглеца. Про себя подумал, - погоди ужо до зимы, останься на моем участке. Добуду я и тебя, а пока расти. Видимо мать выводок свой натаскивала, охотилась на мышь или бурундука, а тут я – продолжал размышлять Михалыч, - вот она жизнь, ты охотишься за кем то, и вдруг на тебя находится охотник. Но во всей природе человек главный охотник. Михалыч остановился, оглянулся, - а почему главный-то? Потому, что с ружьем? А поставить в равное положение, обезоружить человека, кто бы вышел победителем из этого поединка? Если даже малый зверек, не пуганный еще, готов броситься на человека, что говорить о крупном звере. С такими не веселыми мыслями Михалыч ехал до зимовья. В зимовье житейские мелочи и хлопоты отвлекли его от этих мыслей, и он забыл об этом случае.

В середине октября брат как обычно доставил его на зимовье. Помог ему обустроиться, вдвоем подготовили зимовье на трех месячное проживание охотника в тайге. За два дня, сколько сумели, привели самоловы в рабочее состояние, расставили, сколько смогли капканы, а остальные капканы и кулемки Михалыч насторожит сам, после того, как отправит брата в обратную дорогу. Проводив брата, Михалыч отправился на верхнее зимовье, по пути расставляя капканы и самоловы. В два дня он насторожил весь свой участок. Дней 10-12 до первой проверки ловушек у него было в запасе. Закрыв зимовье, взял собак и пошел вниз по Кедровке в ее устье, там каждый год с октября по февраль месяц жила семья ученых. Он, толи геофизик, толи астрофизик, она метеоролог. Как шутил Григорьевич, - есть понятие свободные художники, а мы с Михайловной, - рабы науки. Были они неопределенного возраста. Для себя же Михалыч отметил, что настоящие ученые и в сорок лет убеленные сединой и с аккуратной бородкой, женщины же ученые с прибранными волосами, зачесанными на затылок и свернутыми в калачик, и обязательно в очках. После сорока лет и до глубокой старости обличье ученых мужей и дам почти не меняется. Их лица года не меняют как на фотографиях. Григорьевич и Михайловна полностью соответствовали представлениям Михалыча об ученых. На его вопрос, - «на пенсии ли они?» Григорьевич иронически заметил, - «к сожалению ученых пенсионеров не бывает, ученый, он до беспамятства, или до пятаков на глазах, - ученый». Михалыч любил бывать у них, долгими, зимними вечерами за часы, когда Григорьевич не занимался в своем кабинете, они рассказывали ему много занятных историй. Со студенческих лет они вместе, после институтов они уехали на север, и там, в районе Тикси «отбывали» приговоренные наукой двадцатидвухлетний срок на метеостанции. Изредка выезжая на «материк», либо для защиты диссертаций, либо в отпуск свозить детей на южные моря. Когда же Григорьевич закрывался в своем кабинете, работал, Михайловна, замешивая тесто на утренние пироги или в русской печи выпекая хлеб, рассказывала ему о жизни, быте и обычаях народов Севера. Как позже сказал Григорьевич, - Маша, автор книги сказок и преданий народов Севера, книги так и не изданной, лежавшей в столе одного издательства уже более десяти лет. Кроме ведения домашнего хозяйства Мария Михайловна аккуратно вела записи, заносила показания температуры четыре раза в сутки, измеряла толщину снежного покрова, фиксировала направление ветра. В отличие от зимовья Михалыча, у них стоял добротный дом на четыре комнаты, была баня, теплый хлев в другие годы пустовавший, а в этом году они завезли с собой десяток куриц. В темнушке сеней стрекотал бензиновый двигатель выдавая электричество, заводили они его раз в неделю для подзарядки аккумуляторов на радиостанцию и подзарядки батарей настольной лампы в кабинете Григорьевича, да стрекотал еще движок по праздникам. Из всех благ цивилизации у них был еще радиоприемник и проигрыватель пластинок. Пластинки в основном с записями классической музыки. Музыку эту Михалыч «не понимал», скрипки да рояли были от него далеко. Из всех музыкальных инструментов ему всего ближе были гармонь и баян, даже аккордеон он воспринимал как сложный музыкальный инструмент. Охотой Григорьевич, по рассуждениям Михалыча, не занимался, но для добычи свежего мясца у него имелась тозовка. С ней он добывал и птицу, и коз. Забредя на острова, постреливал и зайцев. Петли и капканы не признавал, - мы с Михайловной не воронье, чтоб трупами питаться. По реке, на жердях в мороженных в прорубь, стояли десятка полтора закидушек, этим и питались. Глядя на них, Михалыч думал, смолоду привыкли к отшельничеству и до сей поры их общество тяготит, разучились жить среди людей. И не надоели же друг дружке! Они со своей Валей живут двадцать лет, днем на работе, вместе только по вечерам да по выходным, да и живут среди людей. И то бывает, кажется, надоели друг другу хуже горькой редьки, бывает и разругаются до молчанки. По два дня, а то и боле не разговаривают, только так по хозяйству перебросятся парой слов и молчат до случая. А тут более тридцати лет бок обок и не приелись, не притупилось чувство. Наблюдая за ними, Михалыч скучал по Валентине, с теплотой думал о жене своей. За месяцы охоты накапливал, как аккумулятор аккумулировал чувства к Валентине.

Через неделю, на восьмой день, он засобирался на свой участок. С Григорьевичем вечером напарились в бане, а на утро Михалыч с гостинцами, свежим хлебом да пирогами и с десятком два яиц от курочек пошел в свое зимовье. В следующий приход надо обязательно хорошего мясца добыть, наказывая сам себе, думал Михалыч. Отблагодарить хозяев за хлебосольство и гостеприимность.
На своем участке, проверяя по пути самоловы и капканы, он был немало озадачен. В которые ловушки попали кедровки или белки, тушки были растрепаны, разорваны и брошены тут же подле самоловов, оно и раньше бывало, что добычу съедали, а тут как специально вредили, в клочья, разрывая пойманных в капканы. Некоторые капканы были сработаны, защелкнулись впустую. По следам он определил, - соболь озорует. Но почему не съедает легкую добычу, даже мозг у белок не выедает. Не ужели на столько сыт? Наутро следующего дня направился к верхней избушке. И там та же история. Больше половины капканов и самоловов захлопнуты и сработаны. Так же вокруг них собольи следы. Такое чувство, что зверек сперва топчется вокруг, как бы изучает устройство, затем каким-то образом, не трогая приманку, приводит их в действие. Даже коромысла и те в сработанном состоянии.

Озадаченный и озлобленный такой наглостью Михалыч вернулся в основное зимовье. В последующие обходы он добыл десяток белок и на дальнем путике взял одного соболя. За два месяца его охота заключалась в том, что он регулярно обходил участок, настораживал самоловы, устанавливал капканы, за редким случаем вынимая из них белок. Его удивляло нахальство и смелость зверька, кажется, он читал охотника мысли, ходил следом и миновал, распознавал его самые хитрые ловушки. Борьба зверька и человека достигла своего апогея, это состязание человеческого ума и коварства, и звериной природной хитрости выживания стало целью их противостояния. На какие только хитрости не изощрялся Михалыч, приметил не далеко от тропы берестяную «трубу», сгнившую с выкрошившейся сердцевиной березу. От нее остался только берестяной остов. Долго вываривал в хвойном растворе железный запах из капкана, проквасил рябчика, чтоб запах тухлой птицы приманил соболя. Тщательно подготовившись, в перчатках установил капканы, в пружины скрутил мох и траву, чтоб ничто не настораживало зверька. В трубу сунул проквашенного рябчика и установил капканы у входа и выхода из трубы. Каково же было его удивление, когда он обнаружил, что соболь не подошел не к входу, не к выходу, а раздербанил в труху берестяной остов точно в том месте, где лежал рябчик. Вытащил его, не став есть, оставив его не тронутым как вызов охотнику. Зверек довел человека до звериного состояния. Михалыч кричал, разбил трубу в щепки, бегал среди валежника, орал до хрипоты – «шайтан! Я тебя достану! Если ты такой наглый и смекалистый покажись мне!» Тайга ответила ему его же голосом отчаяния, и как бы насмехаясь над ним, эхом отозвалось, - «хе-хе-хе».
На следующее утро Михалыч сидел в зимовье обессилевший и разбитый, доведенный до физической слабости злым духом тайги вселившегося в тушку соболя. Через два дня за ним должен приехать брат, а у него трофеев-то всего один рюкзак. После обеда посыпал снег, - это знак, подумал Михалыч. Пойду в засаду. Раз этот оборотень ходит проверяет его путики, значит есть шанс его с караулить. Теплее одевшись, взял с собой бывалого кобеля Жигана крупного самца породы сибирской лайки, а суку Белку оставил в зимовье. Уже в сумерках вышел к тропе и устроился под елью напротив того места, где оставил тухлого рябчика у разбитой им трубы. До рябчика было шагов сорок, он был просто уверен, что этот «шайтан» придет проверить место издевательства над охотником. Прошло уже достаточно много времени, тайгу засыпало снегом, снежинки падали так часто, что уже шагов за двадцать они сливались сплошной падающей пеленой. Под елью снега не было, сидеть на лапнике в одной позе было неудобно, тело затекало, да и мороз через все одежки все ближе подбирался к телу. Хорошо хоть ветра нет, поеживаясь, думал Михалыч. Постепенно снегопад становился реже, и не много погодя совсем прекратился. Место, где был оставлен рябчик, едва просматривалось. До усталости в глазах старался Михалыч видеть ту плешину. Вдруг Жиган навострил уши, напрягся. Михалыч рукой придавил его к снегу, давая понять, чтоб он не лаем, не движением, не выдал себя. Внимательно вглядываясь в ту сторону, куда смотрел Жиган, он увидел на валежине тень, она, то двигалась, то замирала, как будто к чему-то прислушиваясь и приглядываясь. Сомнений не было, это был он. Михалыч осторожно поднял ружье, прицелился, нажал на спусковой крючок. Выстрел получился хлесткий, Жиган сорвался с места, за ним Михалыч. Не на валежине, не за ней «шайтана» не было. На снегу остались капельки крови, значит ранил. Смотря, куда попал, но все равно далеко не уйдет. Тем более Жиган гнал его. Михалыч стал на лыжи и пошел следом. Всматриваясь в след Михалыч определил, соболь шел низом, кое-где пробегал по колодине, вот он поднялся по наклонному дереву пошел верхом. Здесь Жиган видимо на время потерял его, по его следам было видно, как он покрутился на месте, дал круг и вот снова рванул по прямой. Кобель лаем давал знать свое местоположение. Хоть Михалыч и был привычен ходить на лыжах, но ночь, пни, валежины затрудняли его ход. Лай Жигана постепенно удалялся. По направлению следа он понял, соболь уходит в курупники, там, в каменных россыпях ему есть, где спрятаться, зализать раны. Но там, неделю назад Михалыч обошел все вплоть до ручья, следов соболя не обнаружил. Значит там у него запасное гнездо, временное жилище. Со временем лай затих, потерять соболя Жиган не мог, если загнал в колоду или в курупник, все равно лаем должен обозначить свое место. Бросить спрятавшегося соболя он не должен, не та собака Жиган, чтоб попуститься зверьком до прихода хозяина. Долго еще Михалыч петлял по тайге, вглядываясь в след, шел почти внаклонку. Вот уже ручей, россыпи остались по левую руку, но, что это? За ручьем Жиган перешел на прыжки из стороны в сторону. Неужели догнал? Действительно, соболь направо Жиган за ним. Соболь налево и Жиган налево. Значит, идет след в след. Выдохся соболишко! Вот он «нырнул» под лежащее на сучьях дерево, Жиган меж сучьев продрался над деревом, видно поотстал не много, потому, что следы опять выпрямились. Вдруг за валежиной соболь свернул резко влево, Жиган, это было видно по следам, проскочил по инерции, вот он снова пошел по следу. Опять догнал соболишку, снова прыжки из стороны в сторону, перед самым курупником вновь следы выпрямились. Видно соболь увидев укрытие поддал ходу. Перед горизонтальной щелью под камнями следы обрываются. Щель, сантиметров сорок шириной уходит вглубь, по следам Михалыч определил, у самой щели потоптался не много, Будто не решаясь, зайти, не зайти, или такое чувство будто поджидал Жигана. Жиган же видимо со всего маху нырнул в щель. Михалыч позвал его, где-то в глубине, меж камней, Жиган заскулил. Вот не задача, прежде чем начать выкуривать соболя, нужно сперва вызволить из каменного плена кобеля. До рассвета еще часа четыре, по темноте пытаться достать собаку бесполезно. Он расчистил снег, нарубил сучьев, разжег костер. Пока шел, упарился, весь взмок. Без костра мокрому на морозе околеть можно. До утра просидел у костра, переговариваясь с Жиганом, - «потерпи дружок, с рассветом вызволю тебя. Потом эту «шельму» выкурим. Теперь он благодаря тебе в западне. Никуда ему не деться, теперь мы точно его добудем. Потерпи друг, я рядом, я не оставлю тебя!»

Лишь только забрезжил рассвет, темноту сменила серость, Михалыч начал работу по спасению Жигана. Он скулил все тише и жалобней. Поначалу он пытался палкой расчистить вход, затем топором рубил землю. Искры летели из под топора как от наждака. А камень не поддавался. Михалыч разделся, остался в одной душегрейке, пар валил от него, словно он выскочил из бани. Сделал факел, благо с собой всегда носил читушку не разведенного спирта на всякий непредвиденный, таежный случай. По пояс вполз в щель, осветил нишу. Нора, сужаясь уходила вглубь, из совсем сузившегося прохода, в полутора метрах от его рук он увидел хвост и задние лапы своего помощника. Палкой дотянулся до лап, задел их, когти сжались, - « живой! Дружище, потерпи! Я обязательно что-нибудь придумаю. Сейчас, сейчас, я тебя не оставлю!» Жиган в ответ уже даже не скулил, прохрипел. Михалыч вылез наружу, лихорадочно соображая – как быть? Что предпринять?! И тут боковым зрением увидел его. Соболь сидел на камне верхушки курупника. И, кажется, злорадствуя, смотрел на растерянного Михалыча. Это был он, тот щенок из лета, это он на валежине урчал на Михалыча. Он опознал его по белому пятну на грудке в форме неправильного треугольника. Михалыч кинулся за ружьем, соболь с камня как упал по ту сторону россыпи. Разъяренный охотник карабкался по камням, скользил, падал, вновь вставал и лез наверх сдирая с камней снег вместе со мхом. Наверху встал, соболя не было видно, следы уходили вдоль ручья. Михалыч в запале побежал за ним, проваливаясь по пояс в снег, он почти полз. Как забытье, он еще с полчаса почти на четвереньках передвигался вдоль ручья. Очнулся тогда, когда руки стали прилипать к стволу ружья. Еще не которое время сидел в сугробе как пришибленный, окончательно пришел в себя только тогда, когда стал замерзать. Вернувшись к курупнику, по следам этой бестии подошел к щели в ладонь шириной, это был выход из Жигановой ловушки. Вот и выкуривай его из этих катакомб, ход самое малое метров пятьдесят. От выхода следы соболя вели на вершину россыпи. Там была им вытоптана площадка, покрывшаяся корочкой льда. Значит этот «шайтан» сразу же выскочил из щели, и все это время наблюдал за ним. От такой догадки у Михалыча муражки по телу побежали. У этого гада сообразительность как у человека! Он задолго до россыпи понял, куда заманить собаку, вел его как телка за веревочку, подпуская, дразня, целенаправленно заманивал Жигана в ловушку. Наперед предвидя, чем дело кончится. Рисковал, но падла все рассчитал. Знал, что в азарте кобель бросится за ним в щель. Значит, Михалычу не показалось, соболь действительно приостановился у входа в западню и постарался, чтоб Жиган со всего маху туда влетел. Мысли о Жигане вывели его из раздумий, спустившись к нише, зажег факел, вполз в нору. Палкой дотянулся до его лап, когти не сжимались, бедняга не реагировал на тычки палкой. Лапы почти закоченели, хвост покрылся инеем. Все. Михалыч вылез наружу. Сел. У сорокатрехлетнего мужика по щекам катились слезы, капали на душегрейку, мелким бисером замерзали на ней. Достал из рюкзака читушку, отпил глотков пять чистого спирта как воду, заел снегом. Сидя, не вставая, три раза выстрелил в воздух, подумал и перезаряжая еще три раза жал на спусковой крючок. Шесть лет было его верному помощнику. Засыпал вход камнями вперемежку со снегом, - «вот тебе Жиган и памятник, целый курган, как фараонова пирамида. Прощай друг. Прости, что если не так было. Погиб ты как охотник. Клянусь тебе, этого, с бабочкой на груди, если не в этом, то на следующий год брошу к этому входу. Даже шкурку обдирать не буду». Встал на лыжи и по ночному следу пошел в зимовье. Подходя к валежине по которой крался этот «мститель» рассуждал, - «как я мог промазать? Опять же, показалась, или я действительно видел кровь? Нет. Не показалось». За валежиной, на снегу виднелись бруснички замерзшей крови, а в метрах пяти лежал, чуть более половины, соболиного хвоста, - «так я ему хвост отстрелил. Вдвойне меченый. И спереди, и сзади. Как же так, хвост отстрелил, а самого не задел? Вот в чем дело, заряд прошел в тот момент, когда этот зараза видимо, прыгнул с валежины, а хвост торчал или был еще на валежине, Заговоренный он что ли?»
У зимовья вокруг копешки на привязи стояли лошади. Брат Николай приехал за ним. Михалыч рассказал ему о своих мытарствах, о соболе – мстители, о Жигане, о скудной своей добыче. В два дня они прошли, сняли капканы, расстроили самоловы, обезвредили кулемки. Николай своими глазами увидел проделки «шайтана». Ему было трудно поверить в сообразительность зверюшки. Справедливый дух тайги помогал ему не иначе. А как по-другому можно объяснить человеческую хитрость соболюшки. Чтоб хоть как-то успокоить брата сказал, что у Попова ручья видел лосинный переход и на обратном пути можно «взять» бычка, и вернуться домой с мясом. Так и сделали. Дома, после баньки Михалыч уже в который раз, под стопочку, другую, рассказывал Вале, брату и его жене Любе о коварстве меченого мстителя. Валя, вздохнув, заметила, - «если уж зверек мстит, что тогда говорить о человеческой кровной мести. Чувство мести помогает ему и спасает его».  Любу с Николаем проводили уж далеко за полночь. Под ласковые разговоры соскучившейся жены Михалыч уснул и спал как убитый. Утром растолкала его испуганная Валя, - «вставай, беда! В хлеву все куры задавлены!» Спросонья, он еще не понял, как в хлеву, могут быть задавлены куры, кем? На месте кровавой расправы над 17 курами и петухом смутная догадка бросила его в пот. Нет! Этого не может быть! Выбежав из хлева, со стороны огорода его догадка подтвердилась, по пряслу в конец огорода отчетливо виднелись собольи следы. В хлев он проник через отдушину заткнутой на зиму пучком сена. Но как он нашел наше подворье?! Михалыч не поверил мыслям своим, соболько провожал их с братом до дома! Его не испугали выстрелы по лосям, его не испугали в селе собаки, которых никто, никогда не держал на привязи. В это было трудно поверить. Ладно хорек, ладно горностай, но чтоб соболь в селе ходил как по своему участку? Во дворе ни Белки, ни молодого кобелька Тумана не было. Значит, все-таки они его учуяли. Но, а то, что они его не остановят, Михалыч был просто уверен.
Остаток зимы, весну, лето и осень он мысленно готовился к охотничьему сезону. Он знал, пока он не уничтожит белогрудого, охота не состоится. Первый раз в жизни он ехал на охоту с чувством тревоги. Он ловил себя на мысли, что было б не плохо, если б соболь погиб в чьем-нибудь капкане или самолове. Николай пробыл с ним в тайге целую неделю. Они вдвоем с собаками, Белкой и подросшим, окрепшим Туманом обошли весь участок. Прошли на ручей к курупнику, сходили на третье зимовье, где Михалыч не был два сезона. Первый сезон ему хватало работы и без третьего зимовья, а во второй сезон ему было просто некогда. Хлопот доставлял мститель. В этом году «меченый» себя ни как не проявил. Николай помог ему насторожить участок, все привели в полную «боевую» готовность. Михалыч решил, если и на этот год «белогрудый» будет чинить беспредел, то он уйдет в район третьего зимовья. Там участки других соболей и «шайтан» туда не сунется.
Проводив брата, он решил убить время хозяйственными работами. Под навесом щепал лучины на растопку, выбирал лучины на освещение, если раньше времени закончится керосин. И вдруг он почувствовал взгляд. Михалыч все понял. Даже не оборачиваясь, он знал, кто за ним наблюдает. Воткнув топор в чурку, резко повернулся. Такой наглости он не ожидал. Белогрудый сидел на пне, на котором они еще вчера рубили мясо и паковали его по мешкам. Соболь смотрел на него не отрываясь. Михалыч даже оторопел, какой-то необъяснимый страх сковал его. Зверек как знал, ружье в зимовье, собаки там же, двери закрыты, им не выбежать. Михалыч сел на чурку, выходя из оцепенения, заговорил, - «послушай, давай поговорим. Прости меня дурака, по глупости своей убил твою мамку. Но мы ведь квиты. Ты поквитался со мной. Так сказать отомстил за мать. Даже больше, 19:1 в твою пользу, куры, петух и самое главное Жиган. Давай разойдемся миром. Я не охочусь на тебя, те не мешаешь мне, охотится на белок и твоих соседей, соболей с соседних участков. В противном случае последнее слово все равно за мной будет. Я человек, а ты, хоть и смелый, смекалистый, но зверек. Сила все равно на моей стороне, и дело здесь не только в ружье. Природой определено мое превосходство. Ведь ты не попрешь против рыси или медведя».
Соболь не дослушал его, спрыгнул с пня и скрылся в траве. Михалыч подбежал, выпустил собак, взял ружье и бросился вдогонку. Знал, что это бесполезное занятие, пусть Белка понатаскает Тумана по свежему следу. Собаки вернулись к вечеру, Белка вроде как с укоризной смотрела на хозяина, мол, что ж ты, мы загнали его, а ты не подошел. На следующий день все повторилось, как и в прошлом сезоне. Соболь пакостил пуще прежнего. Михалычу в пору хоть домой возвращайся. Но он решил обмануть мстителя. Собрав провиант дней на десять, закрыл зимовье и с собаками пошел к Григорьевичу с Михайловной. По дроге решил добыть для них мясца, побыть у них с недельку и кружным путем через две сопки по водоразделу уйти в третье зимовье. Вместо недели он пробыл в гостях двенадцать дней. Понимал, что время уходит в пустую, но сознательно оттягивал переход в третью избушку. Рассказал им о мстителе, вместе поудивлялись злопамятству молодого соболя и решили пока он живой ему на своем угодье охоты не будет. Они оставляли Михалыча еще дней на пять, но он вежливо отказался, сказав, что по малому снегу ему будет легче идти, путь предстоял не малый. Но, в этом он видел и плюсы, пока идет до избушки, будет охотиться с собаками. День задался удачный, сразу же в километрах пяти от базы собаки в колоду загнали соболя. Особенно старался Туман, почувствовав вкус к охоте, он облаивал колоду с двух концов. Михалычу даже выкуривать его не пришлось, взял собольку легко. Еще в течении двух часов взял 5 белок. Шел, не спеша, не надрываясь. Собаки кружили не далеко, уходили вперед, возвращались. Снег был не глубокий, шел пешком, лыжи,  привязанные за веревку, опоясанной вокруг пояса катились следом. Перед буреломом решил перекусить, разжег костерок, вскипятил чай. Термос не зачинал, оставил на потом, он всегда делал так, чай в термосе как НЗ. Когда разжигал костер, его опять охватило беспокойство, нет, взгляда он не чувствовал, но, как говорится, спинным мозгом чувствовал чье-то присутствие. Нет, соболя-мстителя здесь быть не должно, во-первых, не караулил же он его все двенадцать дней, не ждал пока он выйдет от Григорьевича. Во-вторых, он убил хозяина участка, что само собой исключает присутствие другого соболя. И все равно он стал осматриваться, зря не взял бинокль у Григорьевича, ведь давал хозяин бинокль. Чтоб постараться увидеть мстителя первым, затаиться и ждать, когда он подбежит на выстрел. Сейчас же, в буреломе, не вооруженным глазом заметить соболя, этого осторожного зверька не возможно. Между тем, беспокойство хозяина передалось собакам. Белка крутила носом, прислушивалась, Туман же встал в стойку и застыл, превратившись весь вслух и обоняние. Хороший кобель будет, достойная смена Жигану, пока молод и нетерпелив, но со временем натаскается, обстреляется. Между тем, он уложил все рюкзак, засыпал догорающий костер снегом, подвязал лыжи, перекинув их через плечо за спину. Тащить их за собой как санки по бурелому не возможно. Осмотрелся и пошел. Собаки опять ушли вперед. Смутная тревога овладела Михалычем, как бы этот оборотень не заманил собак в ловушку. Он свистнул, подзывая собак к себе. Взять Тумана на поводок, задергает по молодости своей, нет, надо пристегнуть Белку. С одной стороны, будет жалко опытную в охоте суку, с другой стороны, Белка на поводке, Туман далеко не уйдет без нее. Не успел. Услышал яростный лай Тумана, вот и Белка подключилась. По Белкиному лаю, понял, соболя облаивают. Облаивают в одном месте, значит не в гоне. Обложили зверька, или на дерево загнали, или в колоду, хорошо, что здесь нет курупника. Он ускорил шаг, вот уж он видит собак, Белка сидит, задрав морду к верху, Туман же вьется вокруг огромного кедра захлебываясь в лае. Не  успел Михалыч подойти, собаки сорвались с места, впереди них снег с веток осыпается, значит верхом пошел зверек. Далеко не уйдет. Две собаки контролируют его ход. Одно беспокоило его, соболь шел в противоположную сторону, после того, как добудет его, придется возвращаться по своим следам. Его размышления прервались у кедра стоящего поодаль от других своих собратьев, и соболь, по следам было видно, что это именно он вел собак, метров пятнадцать пробежал от дерева к дереву по снегу. Вот тут, у дерева, Туман чуть не взял зверька, но тот успел вскочить на дерево. Странно, но здесь же Михалыч увидел на снегу старые следы соболя. Он вел собак по пути, который не раз уже проделывал. «Шайтан»! – как током пронзило охотника. Сомнений быть не могло. Это он! Что он удумал на этот раз?! Куда ведет собак его? В какую западню? Михалыч, чтоб вернуть собак стрелял, свистел, но тщетно. Собаки, увлеченные погоней, не отзывались на его крики. Мысли одна страшней другой как снежинки в метель кружились в голове. Только бы собаки остались живы, если сегодня все обойдется, он вернется в основное зимовье, закроет собак, и, пока в одиночку не расправится с мстителем, собак боле не пустит на охоту. Теперь основная цель его – убить оборотня! Перехитрить его. Не может зверек быть умнее человека. Сделать скрадки, используя соболиную любознательность выманить его на простреливаемое место, а там уж как говорится – дело техники. Так, размышляя почти вслух, Михалыч бежал по следу. Но, что, это?! Собаки шли также в гоне, но возвращались. Быть не может! Соболь шел обратно по своему же следу. Значит, минут через пять-семь они выйдут на Михалыча. Он, что, дурак!? Идет прямо на охотника! Нет. Он далеко не дурак, это какой-то план. Понятно, что он выматывает собак, так же понятно, что у этого зверька есть какой-то коварный умысел. На его разгадку у Михалыча осталось минут пять, не больше. Он остановился, высматривая, где, какая опасность для собак могла быть на их пути. Капканы! Могли быть установлены капканы. Но кем? Капканы на медведя, на рысь, нет, сезон охоты на них закончился. Медведь залег, рысь должна подняться в горы. Если только не снятые остались. А между тем лай становился все ближе и ближе, но почему-то приближаясь собаки уходили правее Михалыча. В бурелом уводит! Там будет по валежинам и колодам окончательно выматывать собак, но, цель? Какую цель преследует этот зверек? Михалыч кинулся наперерез ходу собак, стрельнул, свистел, но собаки в пылу, в азарте преследования не обращали внимания на его отчаянные призывы прекратить погоню. Михалыч опять вышел на след. И опять обратил внимание, что соболь проходил этим путем, да не бежал, а шел, причем проходил туда и в обратном направлении. Заранее изучал маршрут. И вот теперь, по заранее проложенному пути он вел собак. Кобель шел еще ходко, а вот Белка подустала. Охотник уже не думал о соболе, все его мысли были о собаках. Он посмотрел на часы, уже более двух часов он мечется по следу. В буреломе Михалыч вынужден был идти медленнее, собаки опять ушли далеко вперед. Толи ему послышалось, толи на самом деле Белка залаяла с визгом, неужели капкан? Измотанная погоней она могла запросто угодить в капкан. Не слыша собак, он шел по следу. Через час начнет смеркаться, а этот шайтан в буреломе не досягаем.  Этот соболь видимо двужильный, как заводной, вот он опять пошел низом, пробежал по валежине, сиганул под выворотень…, Михалыч обомлел, под выворотнем была берлога. От берлоги шли свежие медвежьи следы. По следам, по их ширине, по так называемым пальморовым мозолям, Михалыч определил, это был самец, старше пяти, семи лет. Отпечатки лап были в крови. Михалыч осторожно подошел к краю берлоги и ужаснулся, в берлоге лежал его Туман, вернее окровавленный комок Тумана. Он еще был жив, Михалыч поставил ружье, скинул лыжи, спустился в берлогу. Поднял то, что еще минут тридцать назад было Туманом, сейчас кобель был изувечен до не узнаваемости. Нет, конечно же, он был уже мертв. Оставлять его в берлоге нельзя, Михалыч выпрямился, чтоб положить Тумана на край берлоги и тут…, Он увидел тень, услышал жуткий медвежий рев и почувствовал невыносимую боль. Медведь хватил его лапой от шеи через затылок и до щеки. Он присел, выхватил нож, чувство самосохранения заставило его забыть о боли. Он сконцентрировался, в тесной берлоге не ему, не медведю не развернуться. Медведь будет наседать на него сверху, увернуться бы от зацепа лап и вонзить ему тесак в грудь. Вдруг медведь развернулся, и он услышал Белку, она отвлекала медведя, крутилась перед ним. Вот если б он кинулся за ней, он успел бы схватить ружье, вот оно в метре от берлоги. Но, косолапый и не думал отходить от него. Вот он попятился, одна лапа съехала в берлогу, Михалыч вонзил ему вбочину тесак, медведь взревел, развернулся и кинулся на него в берлогу. Михалыч еще раз, но уже в грудину воткнул по самую рукоять нож, вытащить он его не успел. Медведь всем своим весом подмял охотника под себя. Уже в агонии хватил Михалыча за бок. От дикой боли в боку и ноге Михалыч потерял сознание. Очнулся он не столько от боли, сколько от того, что задыхался. Медведь всей своей громадной тушей придавил его, высвободив руки, он постарался сдвинуть с себя медведя, но куда там, в тесной берлоге не выползти из-под медведя, не столкнуть его с себя он не смог. Он чувствовал сильную боль в боку, а вот левую ногу он не чувствовал, будто ее не было. Нащупав шапку хотел ее надеть, с правой стороны нащупал болтающийся лоскут, от затылка вместе с ухом до щеки свисала кожа. Растревожив рану, почувствовал, как кровь ручейком потекла по шеи ему подмышку. Это все, без всякого страха о смерти подумал Михалыч. Это конец. Самостоятельно мне не выбраться из-под медведя, не вылезти из берлоги. Даже если б и выбрался, все едино конец. Даже если б добрался до ружья, кто б услышал. На десятки километров вокруг не единой души. Да и если б услышали выстрелы, это ничего бы не дало. Охотничий сезон в разгаре. Вот и от охотился, без жалости, без сожаления подумал Михалыч. К новому году только хватится брат, к тому времени все следы заметет, да и кто догадается искать его тут, в стороне от его участка, в непролазном буреломе. Его размышления прервала какая-то возня и урчание. Он его не видел, догадался, оборотень пришел проверить его. Урчание шайтана выражало злорадство и удовлетворение содеянным, - « ну что? Доволен?» – Михалыч говорил в темноту, но был уверен, соболь слушает его, - «твоя взяла. Слушай, ты может, и разговаривать умеешь?» В ответ только снег осыпался с края берлоги. Засыпает как в могиле, - опять же без всякого страха о смерти подумал Михалыч. Вот тебе и зверек, с кошку по размеру, а сообразительности, у иного человека меньше. Одолел, победил человека. Это ж надо все рассчитать? Ждал его, укараулил, когда он вышел от Григорьевича, маршрут заранее обежал, и берлогу заранее приглядел, а может, видел, как медведь улаживается. И это ж надо, собак сперва умотал, в азарт вогнал, чтоб значит, бдительность потеряли. И к берлоги-то с подветренной стороны подвел. Знал, медведь еще не облежался, чуткий сон у него еще. Знал, что собаки с ходу влетят в берлогу. Знал, что не успеют выскочить из нее, поломает медведь их. Стойка, а как это Белка не угодила в ловушку? Устала сука, поодаль шла. Туман в берлогу, а она стороной прошла. Так она ж потом вернулась, кстати. Где она? Косолапый ее не достал, это точно. «Белка!» - крикнул Михалыч, - все, видимо в конец сообразительность потерял. Ведь если б Белка была здесь, то соболь не подошел бы. Неужели собака оставила его? Нет, на предательство она не способна. Не уж-то и Белку порешил шайтан? С этими не радостными мыслями Михалыч впал в забытье.

Михайловна сидела, систематизировала свои записи, понимала, что по большому счету это никому не нужно, но она готовила статью в научный журнал и доклад в институте об изменении климата в Восточной Сибири за последние двадцать лет. О влиянии человека на окружающую среду и как это отражается на климате в отдельно взятом регионе. Григорьевич «корпел» над своими трудами в своем кабинете. Двигатель монотонно стрекотал в темнушке, она оторвалась от своих занятий, подняла голову, послышалось? Или действительно кто-то поскребся в двери? Она подошла к двери, отодвинула щеколду, отворила двери, на крыльце скуля, топталась Белка. Накинув полушубок, вышла на улицу. Вглядываясь в темноту, спросила собаку, «а где хозяин-то?» При этих словах, Белка заскулила и кинулась по тропе, метров через пять остановилась жалобно лая, вновь подбежала к Михайловне, схватив ее за полу полушубка, потянула  в сторону тайги, затем опять кинулась по тропе. Вернулась и повторила все с начала. Михайловна все поняла. Забежала в дом, зайдя в кабинет Григорьевича, как выдохнула, «беда! Белка пришла, тянет. Зовет в тайгу. Пришла одна, ни Михайловича, ни Тумана, значит, что-то приключилось с хозяином!» Еще раз вместе с Григорьевичем вышли на улицу, Белка скуля и жалобно лая, зазывала их в тайгу. В дом она не шла, как только не заманивали ее. В доме, посовещавшись, решили, что в ночь идти в тайгу, безумие. Надо дождаться утра. Прикинули, что могло случиться с Михайловичем, в тайге опытному охотнику, что может угрожать? Шатун? Но Михайлович при ружье. Рысь напала с дерева над тропой, опять же при ружье и с собаками, да и кинжал как сабля на поясе всегда под рукой. Решили, что, скорее всего Михайлович сломал ногу, либо подвернул и идти самостоятельно не может. Михайловна приготовила все необходимое для спасательной операции, аптечку, шины, по рекомендации Григорьевича даже бутылку водки и теплое покрывало, это на тот случай, если придется Михайловича тащить на лыжах. Накрыть чтоб не мерз. Белка до утра не дала уснуть, скреблась в двери, скулила, пробовала подвывать. Григорьевич несколько раз за ночь выходил к ней. Разговаривал, угощал котлетой. К котлете даже не притронулась, скулила, вертелась, зазывала за собой. Глядя на нее, Григорьевич думал, - надо же, вот преданность достойная подражанию, не всякий человек способен на такое, В пятом часу утра, вынужденные Белкой, встали на лыжи и отправились в путь. Во время пути, Белка убегала далеко вперед, возвращалась, лаяла, скулила, поторапливала спасателей своего хозяина. Петляя по следам, Григорьевич не мог понять, что заставляло Михайловича кружить по тайге, порой он шел в одну сторону, немного погодя уже шел в противоположную. В тайге уже рассвело, а они все плутали по следам. И вот в буреломе они услышали заливистый лай Белки. Неужели дошли? Выйдя на прогалину увидели мечущуюся Белку. У корня вывороченного дерева стояло ружье Михайловича, они подошли ближе, и все поняли. Соорудив лесенку Григорьевич спустился в берлогу. Михалыч был живой, но ему стоило больших трудов растормошить его. Придя в сознание, Михалыч не верил глазам своим, разговаривать он практически не мог, Григорьевич напоил его горячим чаем, расспросил его, где чувствует боль, а где нет. Сдвинуть большущего медведя Григорьевичу было не под силу, привязав веревку за лапу, подал конец Михайловне и по команде они чуть сдвинули косолапого, но, а чтоб вытащить медведя из берлоги, об этом не могло быть и речи. Спустившись в берлогу, Михайловна как могла, обработала раны, укутала Михалыча в покрывало. Посовещавшись, решили, что Григорьевич пойдет обратно, вызовет вертолет с врачами, Михайловна же останется около Михалыча. Расчистили поляну, утоптав снег, натаскали сушняка, благо в буреломе в нем недостатка не было. Сложили большой костер, на тот случай, если стемнеет, Михайловна зажжет его как опознавательный знак вертолетчикам. У берлоги разожгли не большой костер для обогрева Михайловне. Часа через четыре он вернулся, разложил на поляне бордовое покрывало, зажег костер и они стали ждать вертолет. Борт прилетел минут через сорок, два летчика и два врача с Григорьевичем вытягивали медведя из берлоги, затем аккуратно подняли Михайловича. Он бредил, предупреждал, чтоб остерегались «шайтана». Григорьевич в кратце, на ходу, рассказал прилетевшим о «шайтане», но, а как Михалыч с Туманом оказались в берлоге, это и для него загадка. На носилках занесли  Михайловича в вертолет, туда же, по просьбе летчиков с помощью лаг загрузили «трофей». Уж никак летчикам не хотелось оставлять медведя, такая добыча редкая удача для охотников, а для них тем более. Белка тоже запрыгнула в вертолет и легла подле хозяина. Вытянуть ее оттуда Григорьевичу удалось только с помощью поводка. Вертолет улетел. Григорьевич с Михайловной забросали снегом и ветками берлогу ставшей могилой для Тумана. Собрали вещи Михайловича, и пошли на базу.
Три с половиной месяца «отвалялся» Михалыч в областной больнице. Дольше всех восстанавливали ногу, сломанную в трех местах. Бок зажил быстро, а вот ухо и пол щеки пришлось удалить. Потеря крови и воспаление легких оказалось самым легким недугом. В середине февраля его навестила Михайловна, рассказала ему о спасшей его Белки и о том, что «мститель» отомстил и им. Передавил всех кур, видимо за то, что спасли его. Белка и все его вещи ждут, когда он поправится, если до апреля он их не заберет, то Григорьевич вывезет их в город. Из города забрать ему будет их легче. Услышанное, повергло Михалыча в шок. Зверушка, как мифическое существо наказывало всех, кто, так или иначе был связан с ним. Жгучее желание покончить со зверушкиным беспределом помогло быстрее встать Михайловичу на ноги. В начале марта он вернулся домой. Попроведывать и посмотреть на одноухого Михалыча приходила добрая половина деревни. И чуть ли не каждый возмущался коварством зверушки. Валентина, сказала, что с охотой покончено, случившееся как предупреждение, мстить соболю бесполезно. За него вся тайга, сама природа, восстала против человеческой алчности. А пострелять можно и по птице, благо на болотах и озерцах по весне и осени скапливаются стаи уток и гусей. Да и стреляют же вон по тарелочкам, испытывают такое же удовольствие. Михалыч в ответ молчал, как рассказать женщине, что такое охота! Как можно сравнивать охоту на зверя с утиной охотой! И как можно уравнять стреляющего по тарелочкам с охотником! Тоже самое, как дельтапланериста сравнивать с космонавтом! Он не спорил с женой, но для себя решил, поквитаться со зверушкой, отомстить ему за Жигана, Тумана, за свое увечье и за три десятка кур. Да и как можно попуститься, стать посмешищем не только для охотников, но и всех, кто знает о его противостоянии с соболем. На неделе, под предлогом. Что поедет к врачу, приехал в райцентр. В охотсоюзе, у знакомого егеря взял дней на пять карабин с оптическим прицелом, тот его понял как охотник охотника. Понял его желание добыть обидчика. Даже предложил ему свою помощь. Но Михалыч отказался, сказав, что это дело чести. Ведь зверушка в одиночку строит козни охотнику, и не дело если Михалыч приведет с собой бригаду охотников. На выходные он собрался в тайгу, жене со скандалом объяснил, что надо забрать Белку, ружье и вещи с базы. До апреля, по снегу все вывезти из зимовья. В распутицу туда не пролезешь. А карабин взял, в тайгу идет, а не за грибами в березовую рощу. Все поняла Валентина, охота пуще неволи, так еще ее дед говорил. Провожала мужа как на войну. Со слезами. Брату Михалыч наказал, через неделю не вернусь, ищите на основном зимовье, далее чем на пятьсот шагов от зимовья отходить не буду. Сам придет. Там его и порешу. В тайге у него каждый куст помощник, а у зимовья я хозяин. Приеду, постучу, поколочу, и он заявится, а я залягу в избушке и через открытые двери поймаю его в прицел. С тем и уехал Михалыч. Не пришлось ждать брату Михалыча и неделю. На четвертый день, поутру, конь прибежал весь в мыле с оборванной уздечкой. Не седла, не вьюков на нем не было. Через час вся деревня всполошилась. Все было в таежной деревушке, и волчьи стаи в голодные года обкладывали село, задирая скот прямо в загонах при домах, и шатун баловал, но чтоб, соболишко, размером с дохлую кошку причинял столько бед, с испокон веков не помнит деревня! То, что с Михалычем случилась беда. Не сомневался, не стар, не мал. Валентина увидев коня, как похоронку получила. Онемела баба, слово вымолвить не может. Николай позвонил в район егерю, тот под вечер приехал, а на утро пять охотников, Николай и егерь спешно выехали в тайгу. То, что увидели приехавшие к зимовью, до сих пор объяснению не поддается. Зимовье сгорело полностью, головешки еще чадили, разгребая угли и пепел, нашли обгоревший труп Михалыча. В руках у него был скелет соболя, у окна лежал собачий скелет. Все это было сгоревшим почти дотла. Решили пока ничего не трогать. Брат с егерем поехали на базу к Григорьевичу вызывать милицию. Григорьевич рассказал, что три дня назад Михалыч приехал к нему. Белка от радости сбила его с ног, с визгом ластилась облизывая ему руки и лицо. Он и часу не побыл, засобирался обратно, объяснив это тем, что соболь вызов принял, он нутром чувствовал, что «шайтан» за ним наблюдает, так, что к вечеру ему нужно обязательно быть в зимовье. Он уже придумал, как заманить мстителя. Прощаться не стал, уже с лошади сказал. Что через день приедет и покажет того, кто причинил ему столько бед.

Следователь и эксперт приехали через сутки. В проводниках у них был сын Николая, племянник Михалыча. Милиционеры спешили. Даже лошадей не расседлали. Пока следователь и эксперт разгребали пепелище, охотники молчком сидели у костра. Каждому было над чем задуматься. Смерть человека и соболя ошеломила их. Кто из них за кем охотился? Кто из них охотник, а кто добыча не ясно? Следователь подошел к ним, поинтересовался, - «может ли соболь бросится на человека?» Да, нет, конечно! А вообще-то, после всего, что было у Михалыча с этим оборотнем, вполне возможно мог и набросится. От безысходности. Вот и эксперт говорит, - «неясно как, но соболь проник в зимовье, когда Михалыч зашел в зимовье. Белка начала гонять соболя по зимовью. Михалыч начал стрелять, (в карабине не было ни одного патрона) стреляные гильзы лежат по всему зимовью. В горячке он попал в собаку. У нее перебит позвоночник, когда патроны закончились, он начал гонять соболя карабином. Во время сутолоки опрокинули зажженную керосиновую лампу. Соболь видимо забежал под нары, охотник полез туда за ним, изловчился и поймал соболя. Тот когтями задних лап, скорее всего это так и было, разорвал ему на шее сонную артерию. Разгоряченная борьбой кровь в считанные секунды фонтаном вышла из тела человека. Человек же мертвой схваткой держал соболя, поэтому тот и сгорел в руках как в клещах. Больше, случившемуся, я не могу дать другого объяснения. От опрокинутой лампы начался пожар. Вот, пожалуй, и все. Подпишите протокол и заключение. Это, самый нелепый случай из всей моей практики. Другого, я предположить не могу.»
Односельчане расписались в бумагах, скелет Белки забросали пеплом и головешками под пнем неподалеку от зимовья. Труп Михалыча обернули куском сукна, уложили в мешок. По дороге в село никто не проронил ни слова. Хоронила Михалыча вся деревня, приехала делегация из охотсоюза. Говорят, на участке Михалыча и по сей день никто не охотится. Эта история рассказывается всем молодым охотникам как назидание и предостережение, - будь охотником, а не убийцей. Охотясь, знай меру и время промысла.