Батюшка Дон кн. 4 гл. 15

С великой радостью Григорий Шелехов погрузился на корабль «Говоров», который на ночь отходил далеко от берега во избежание инцидентов.
- Неспокойно здесь! - оправдывался помощник капитана.
- Я в курсе… - заверил он.
«Говоров» долго плыл по Одеру, прежде чем достиг, моря у города Свинемюнде. Повсюду в реке торчали корпуса и мачты затопленных судов. В одном месте стоял переломленный бомбой танкер, в другом разбитый и сидящий на дне броненосец.
- Когда энто их так раскурочило? - недоумевал страдающий морской болезнью Григорий.
- Может наши? - высказал догадку матрос.
В разные стороны торчали огромные стволы пушек. Виднелись подводные лодки, лежащие на берегу, словно выбросившееся на сушу киты. Попадались перевёрнутые плавучие краны.
- Наверняка немцы сами повзрывали! - определил незнакомый моряк.
- Да нет, - не согласился другой, - точно мины…
Наконец, началась суровая открытая Балтика. Было холодно, ветрено и мрачно. Облака с дождём летели параллельно поверхности огромных серых волн. Сильно качало. На палубе пробирала дрожь, Шелехов договорился с механиком, чтобы пустили в каюту.
- Каюта двухместная, но её хозяин всегда на вахте, - сказал механик. - Со спиртом мы везде поместимся!
Он обосновались в тепле и уюте. За удобства пришлось платить, всю дорогу непрерывно пил вместе с хозяином каюты, закоренелым страстным алкоголиком. Он так рассказывал о себе:
- До войны я пошёл в больницу, врач говорит, что надо пить железо…
- А ты?
- Пришёл домой, пропил железную кровать, а лучше не стало!
- Скоро Ленинград? - спросил Григорий, маявшийся от безделья.
- Не грузите меня, я не сухогруз. Я танкер, наливайте...
Плыть пришлось долго, так как Балтийское море кишело рогатыми минами. Был только один более или менее безопасный путь, вплотную к финскому берегу. От скуки они целыми сутками пили и трепались.
- Мне недавно подводники рассказали интересную историю! - хозяин каюты держался на удивление твёрдо. - На Средиземном море одна из немецких ПЛ. доставила груз винтовок какому-то из арабских племён в Северной Африке, гадившему англичанам. В ответ благодарный вождь племени подарил немцам белого верблюда. Чтобы не портить отношения с союзниками немцы подарок приняли. Так как в люк ПЛ. животное явно не проходило, то его привязали к перископу, установили, какова будет глубина при погружении, но так чтобы голова верблюда всё-таки торчала над водой. Пошли обратно на базу в Адриатике, причём несколько раз им приходилось погружаться. Однажды это произошло возле каких-то рыбацких шхун. Можно представить, как себя чувствовали рыбаки, когда возле них проплыла башка бешено орущего верблюда!
- Обосрались мабудь! - сказал Шелехов и, уронив голову на стол, уснул.
Простояв сутки в Хельсинки, они двинулись дальше, почти прижимаясь к скалистым обрывам финских шхер, пока не достигли острова Гогланд.
- Прибыли! - чётко сказал моряк, когда увидел знакомые очертания берега и свалился в богатырский сон.
- Слава Богу, - заплетавшимся языком пробурчал Григорий, - ишо день и я бы умер от спирта…
Показался грозный Кронштадт, где им опять пришлось ждать сутки разрешения на вход в порт.
- Можно сойти с ума!.. - нервничали моряки.
- Теперь-то чего бояться?
- Рядом город, рядом дом, а мы торчим здесь и ждём! - жаловались коренные ленинградцы.
4 ноября корабль прибыл в холодный ленинградский порт. Таможня к военнослужащим особенно не цеплялась, у неё были другие заботы. При разгрузке развалился ящик со станками, и оттуда посыпались отрезы тканей, костюмы, обувь и прочее барахло. Сопровождающий груз майор начал стрелять из пистолета, защищая своё награбленное в Германии имущество.
- Нам до энтого представления нет дела… - сказал Шелехов. - Поехали отсюда!
Быстро сторговавшись с шофёром свободного грузовика, они покатили по великому городу. Грязный закопчённый, весь в шрамах от осколков и выбоинах от бомб, после мёртвого Штеттина, Ленинград казался трупом, в котором едва теплилась жизнь. Серые жители, словно припухшие, закутанные в мешкообразную одежду, едва волочили ноги.
- Холодно, промозгло и мрачно, - огорчился теплолюбивый Григорий.
- Кони с Аничкиного моста сняты! - перечислял повреждения волнующийся матрос: - Юсуповский дворец сильно повреждён и без крыши.
- На Музее этнографии снизу доверху огромная трещина... - поддержал товарища механик. - Шпили Адмиралтейства и Петропавловского собора в тёмных футлярах, а купол «Исакия» закрашен нейтральной краской для маскировки.
Шелехов видел, что в скверах ещё уныло торчали носы закопанных зенитных пушек. Многие здания имели заметные отметины от попадания снарядов. Грустный ветер носил в невидимых руках жёлтую листву, ветки и какие-то грязные бумажки.
- Как меня встретит Юля? - гадал он до самого расставания с надоевшими попутчиками.
Григорий, сильно волнуясь, постучал в обитую модным дерматином высокую дверь большой коммунальной квартиры.
- Кто там? - спросил старческий голос.
Он сбивчиво объяснил кто он и цель визита, затем дверь медленно открылась. Григорий целый день просидел в комнате. Вечером с работы в больнице пришла смущённая Юлия. Её тётка сходила к знакомой, у которой в квартире был общий телефон, и предупредила её о нежданном госте. Молодая красивая женщина вошла в комнату, протянула обе руки, и, улыбаясь, поздоровалась:
- Гришенька, здравствуй. Ты всё такой же...
- Здравствуй Юля! - глухо ответил Шелехов.
Она была такая же, красивая и молодая. Но между ними после стольких лет будто стояла невидимая стеклянная преграда. Они всё видели и понимали, но подойти друг к другу не могли. Никто из них не решался первым разбить стекло недоверия прожитых порознь военных лет...
- Недавно ходила в деревню менять, - чтобы скрыть смущение Юлия тараторила без умолка. - Сменяла своё голубое тёплое платье и три метра бязи. За платье дали четыреста рублей, огурцов двадцать штук и десяток яиц. За бязь - килограмм масла топлёного и триста рублей.
- Хорошо! - одобрил Григорий, который совсем отвык от мирной жизни.
Он сидел за празднично сервированным столом и мучился от неловкости своего положения.
- Так что питаемся мы пока неплохо. - Юля виновато посмотрела на него. - Картошка своя. Если бы были дожди, то она была бы очень хорошая. Матвеевна посадила её на огороде при доме. Но этот огород - одно только расстройство.
Пожилая тётка Коноваловой начала недовольно бурчать на племянницу. Шелехов понял, что она положила на него столько труда, и почти всё пропало: всё поела скотина.
- Плохо огорожен, - оправдывалась Матвеевна. - Думали мы купить на корню картошку в поле у отъезжающих. Это было бы неплохо, дало бы гарантию от голодовки зимой и весной.
Было понятно, что жители Ленинграда теперь больше всего боялись голода.
- Лучше прикупить картошки на рынке, - веско вставила Юля. - Она уже дешевеет. Ведро стало стоить сорок рублей. Отсюда много выезжает высланных, и они продают. Почти перед моим приездом тётя так плохо питалась, что жила почти исключительно на крапиве и дошла до полного ленинградского истощения.
После долгого разговора и бутылки трофейного коньяка лёд отчуждения был немного сломан.
- Как мы будем жить дальше? - решилась на главный вопрос Коновалова. - Вместе?
- Я знаю одно, - подумав, ответил он уверенно, - если мы сделаем так, то возможно в будущем пожалеем!.. Но если не сделаем, пожалеем точно!
Юля благодарно прижалась к нему, Григорий вспомнил, что он мужчина. Ночевали они вместе и в ближайшие месяцы неистово наслаждались друг другом. 


***
Лишь в первый год председательствования в колхозе села Криницы Иван Васильевич Дубцов, по прозвищу «Ероплан» был трезвенником. Потом он пристрастился по любому поводу брать с колхозников «магарычи».
- Надо человеку привезти ко двору что-нибудь, - знали они, - иди к председателю с бутылкой, без его разрешения конюх лошадки не даст.
Чтобы просьба не канителилась, не волынилась, её надо было смочить или смазать, проще говоря, «помагарычить».
- Сколько ты самогона попил за дрова, - в сердцах сказала ему Авдотья Сафонова, - если б знала, сплавила брёвна самотёком на том же самогоне!
- Но, но! - председатель хотел отчитать наглую бабу, но пьяно икнул. 
В начале 1951 года колхозники решили заменить осточертевшего «Ероплана». Но уполномоченный райкома партии был за то, чтобы оставить его в прежней должности. Пару дней кряду шло шумное колхозное собрание, но выгнать председателя колхозники не могли.
- Не отдам печать! - кричал Дубцов.
- Куды ты милай денешься… - обещали злые мужики.
- Вам не найти лучшей кандидатуры! - фальцетом пел уполномоченный.
Вечный председатель слышал голос партии и упорно не отдавал колхозную печать. Тогда его повалили на пол и силой отобрали единственный атрибут власти, уточнив:
- Лучше никакого председателя, чем такой.
- Я же к вам двадцать лет со всей душой, - заплакал лежащий на спине Дубцов. - А вы меня на пол…
- Вы ответите за самоуправство! - пригрозил уполномоченный, но посчитал нужным незаметно ретироваться.
Шумное собрание совпало с постановлением ЦК коммунистической партии СССР. В колхоз «Коммунист» был назначен москвич Дроздин.
- Интеллигент... - обсуждали колхозники нового начальника. - Из самой Москвы к нам прислали. Уважили, што и говорить!
С женой Матильдой они из колхозной конторы не вылезали. Дроздин играл на гитаре, а она томно пела романсы. Прибежал как-то заведующий животноводческой фермы и запыхавшись сообщил:
- Товарищ председатель!.. Коров нечем кормить!
В ответ москвич, к которому прицепилось прозвище «Гитарист», спокойно предложил:
- Пенькой кормите!
Супруги продолжали петь на два голоса, как бы давая понять отсталым деревенским людям, что искусство превыше всего. Ошарашенный таким ответом завфермы сказал:
- Так они не будут есть!
- Проголодаются будут!
- Куда они денутся, - проворковала Матильда и попросила: - Пупсик, давай «Хризантемы» …
Предпочтение москвич отдавал перцовой водке, норма три бутылки за день. Однажды собрались за столом накрытом скатертью. Председатель перебрал лишнего и заснул. Остальные по доброте душевной, чтобы не мешать, тихо всё убрали и, положили его без обуви на стол.
- Пускай поспит! - сказала супруга.
Сами ушли в другую комнату и погасили свет. Через некоторое время Дроздин проснулся в полнейшей темноте, попытался встать, но рука провалилась в пустоту.
- Ужас! - испугался он.
Обшарил вокруг и понял, что оказался на какой-то площадке, непонятно на какой высоте. Наткнулся рукой на забытую вилку и осторожно столкнул её вниз. Вилка уцепилась за бахрому скатерти, повисла и секунд через десять упала на пол.
- Это ж сколько она летела... - прикинул мужчина в страхе.
На громкие крики о помощи с кухни прибежал народ, включили свет, и он понял, что спасён.
- Я успел обраться к Богу и поклясться бросить пить... - признался жене.
Обещание он не сдержал. В разгар сенокоса Дроздин с бухгалтером, «нагрузившись» как следует, затеяли борьбу в конторе. Перевернув там всё верх тормашками, вышли бороться на свежий воздух.
- Давай бороться, как Иван Поддубный! - предложил председатель и схватил противника за кожаный пояс. - Да я тебя на лопатки положу…
Женщины, шедшие на сенокос с граблями, стали невольными зрителями борцовской схватки. Дроздин бросил оземь более тщедушного бухгалтера и сломал ему два ребра. За что был ускоренно исключён из партии.
- Председатель большой любитель выпить... - подтвердили колхозники.
На следующих выборах передовой тракторист Николай Сафонов неожиданно для всех и в первую очередь для себя, выдвинул свою кандидатуру на должность председателя колхоза. Его соперником на колхозном собрании был «гитарист» Дроздин, который проиграл выборы.
- Этого никогда бы не случилось, - сказал после оглашения результатов секретарь райкома КПСС, - если бы не пагубная привычка бывшего юриста.
- Где ты видел не пьющих председателей? - выкрикнули из зала. - Не бывает таких…
Матильда пошла работать в больницу в Донаху. Иногда работала с врачом на скорой. Ближе к ночи приняли по соточке, вдруг вызов:
- Бабуля откинулась.
- Констатировать надо… - сказал врач Бондарь.
Приехали, в комнате на кровати лежит покойная, рот открыт. Рядом группа старушек что-то тихо пела. Заполнил врач карту вызова:
- Смерть наступила тогда-то, пульса нет, зрачки неподвижны, трупные пятна.
На прощанье сказал старушкам:
- Рот подвяжите, а к утру начинайте обмывать.
До утра дежурство прошло спокойно. Перед сдачей дежурства диспетчер вызвала доктора:
- Ты к покойнице ездил на вызов? Старушки звонят, спрашивают, можно ли бабке рот развязать, а то она проснулась, чаю просит!
Матильда уволилась с работы. Детей у них не было. За хорошую игру на гитаре и пение романсов их приглашали на все окрестные свадьбы.
- Без куска хлеба не останемся! - сказал неунывающий «Гитарист». - Взлететь может каждый, а красиво упасть единицы...
- Не волнуйся, дорогой… - успокоила его Матильда.
Осенью в палисадник их неухоженной косой избушки забралась громадная дикая лиса. Он спьяна попытался схватить её за пышный хвост.
- Матильде хороший воротник будет! - подумал бывший председатель.
Жена в последнее время плохо чувствовала себя. На последней свадьбе, сидящая с ней рядом дородная баба заверещала дурным голосом:
- Умираю!
- Что случилось Степановна?
- Ко мне в душу лезет что-то колючее…
Оказалось, что та сдуру уселась на пробравшегося на веселье ежа. Зверюга залезла под длинные юбки бабы, а нижнего белья тогда не носили. После истошного вопля обколотой в самые интимные места Степановны впечатлительная Матильда стала сильно заикаться.
- Вот дрянь! - вскрикнул бывший председатель.
Лиса изловчилась и грызнула его за правую руку. Дроздин от испуга выпустил добычу и вскоре забыл о неприятном случае. Через неделю мимо их дома шли весёлые деревенские мужики. Они на «магарыч» раздобыли бутылку первейшего самогона и пригласили его с собой.
- Пойдём, выпьем... - предложил тракторист. - Только гитару возьми…
- Спасибо, - суетливо ответил Дроздин, - не хочу!
- Где видано, чтобы «Гитарист» отказывался выпить?! - не поверили они. - Заболел он что ли? - удивились мужики.
Дроздин начал кидаться на жену с пеной у рта. Когда сбежавшие мужики связали его и доставили в больницу, Бондарь констатировал:
- Бешенство!.. Медицина здесь бессильна.
- То-то он отказался с нами пить…
- В народе эту болезнь ещё называют водобоязнь, - объяснил врач. - Неизлечимая…
- От водки, что ль заболел? - не понял кривоногий мужичок. - Пил он всю жизнь знатно!
- Ну, ты дурак резиновый! - беззлобно поддел Бондарь. - От водки загореться можно, а здесь укусило какое-то бешеное животное…
Мужики загоготали, явно радуясь, что их миновала страшная пугающая участь. Но радовались они рано. Всем, кто контактировал с умершим, пришлось принять курс из сорока болезненных уколов. А верная Матильда через полгода умерла от непереносимой тоски.

***
Бесконечная русская зима продолжалась вечность. Всё больше немецких пленных чувствовали себя на лесоповале морально подавленными. Остатки гордости окончательно покинули бывших высокомерных офицеров Вермахта.
- Как жрать хочется! - подумал Иоганн Майер и горько заплакал.
Единственным шансом на спасение от голодной смерти для него теперь стала унизительная «командировка». Так пленные называли работу в расположенных неподалёку нищих колхозах.
- Там можно раздобыть еду, - признался товарищам страшно похудевший Бабель.
- Я не буду клянчить еду у русских крестьян! - фыркнул гордый Милов.
- Тогда ты сдохнешь с голода! - не выдержал фельдфебель.
- Лучше смерть, чем позор…
На следующий день Майер работал в соседней деревне и зашёл в добротную с виду хату. Попросил молодую хозяйку дать что-либо из еды. Мужчина сидел на табуретке, и было видно, что у него нет ноги. Женщина, указывая на мужа, зло сказала ему:
- Вот посмотри, что вы сделали... Иди отсюда, пока цел!
Инвалид жестом остановил её и сказал:
 - Успокойся, он не виноват. Он такой же солдат, каким был и я, и у него, наверное, тоже есть семья.
Женщина успокоилась и объяснила:
- Мне тебе дать нечего, у самих ничего не осталось. Хочешь свеклы?
Во дворе лежала кучка сахарной свёклы, собранной с огорода. Свёклу запарили в русской печке, пили чай с овощной добавкой. Она дала Майеру три свёклы, он начал есть, приговаривая:
- Danke! Danke!
Пленные на колхозных полях мотыгой и лопатой выковыривали из промёрзшей земли забытый картофель или свёклу. Много собирать не удавалось. Добыча трепетно складывалась в кастрюлю и подогревалась. Вместо воды использовался подтаявший снег. Молодой охранник ел приготовленное блюдо вместе с ними.
- Может, почистим… - предложил он в первый раз.
- Ничего нельзя выбрасывать. - Иоганн давно понял главную житейскую мудрость.
После работы остатки собирались, тайком от контролёров на входе в лагерь проносились на территорию и после получения вечернего хлеба и сахара дожаривались в бараке на двух докрасна раскалённых железных печках.
- Настоящая «карнавальная» еда в темноте, как в детстве! - мечтательно сказал Бабель.
- Давай пригласим Ганса… - напомнил товарищу Майер.
- Он побрезгует, - зло ответил фельдфебель.
- Он очень ослаб...
- Ладно, - согласился Бабель, - зови гордеца.
Большинство пленных к тому моменту уже спали, а они заступили на очередное дежурство около печек. Иоганн, Бабель и Милов сидели, впитывая измотанными телами тепло, словно сладкий бабушкин сироп.
 - Я никогда и нигде, ни в одном месте СССР не замечал такого явления как ненависть к немцам, - немного отогревшись, сказал Иоганн. - Это удивительно!.. Ведь мы немецкие пленные, представители народа, который в течение столетия дважды вверг Россию в войны.
- Вторая война была беспримерной по уровню жестокости, ужаса и преступлений! - поддержал его тщедушный бывший лейтенант.
- Если и наблюдаются признаки каких-либо обвинений, то они не коллективные, - продолжил потрясённый Майер. - Не обращены ко всему немецкому народу.
Он проглотил печёную картофелину. Бабель отчего-то весело рассмеялся, и Иоганн непонимающе уставился на него:
- Я сказал что-то смешное?
- Просто вспомнил смешной случай, - извиняющим тоном произнёс он, - не обижайся…
- Ради Бога!
- Осенью я возил на бывшей нашей «легковушке» одного русского офицера, так как своих водителей у русских не хватает. Еду я один раз в город и тут ломается машина. Я выяснил причину поломки и сказал офицеру, что не могу починить. Мелкая деталь в карбюраторе вышла из строя и нуждалась в замене. Вдруг навстречу едет другая машина. Останавливаю её и мой начальник попросил помочь. Русский водитель глянул, почесал затылок, посмотрел кругом и вырезал эту деталь из свеклы, что росла рядом на поле и сказал: «Тут вам не далеко - доедите».
Милов возмущённо завозился рядом с пылающей жаром печкой.
- Что за бред?! - прошипел он.
- Вот и я, смеясь, спросил офицера, как можно на таком доехать...
- А он?
- Ответил: «Давай попробуем»
- Шутник…
- Я сел за руль, завёл мотор и спокойно доехал до пункта назначения, - выдержав паузу, закончил Бабель.
- Не может быть!
- Теперь я понимаю, почему вы в войне победили! - признался Иоганн.
- Ну, победили они по другим причинам, - подтвердил Милов, - но мы никогда до конца не сможем понять логику русских…
В начале мая 1947 года они работали в составе группы из тридцати военнопленных в одном из колхозов. Длинные, недавно срубленные стволы деревьев, предназначенные для строительства домов, должны были быть погружены на приготовленные грузовики.
- Меня шатает от слабости! - признался Майер напарнику.
Тот лишь недовольно буркнул что-то в ответ. Ствол дерева они несли на плечах. Иоганн находился с «неправильной» стороны. При погрузке ствола в кузов грузовика его голова внезапно была зажата между двух стволов.
- Как больно! - успел крикнуть он и потерял сознание.
Из ушей, рта и носа потекла густая кровь. Грузовик доставил его обратно в лагерь. Лагерный врач, австриец, был убеждённым нацистом. Об этом все знали. У него не было нужных медикаментов и перевязочных материалов. Его единственным инструментом числились ножницы для ногтей. Врач сказал сразу же:
- Перелом основания черепа.
- Надежда есть? - спросил расстроенный Милов.
- Тут я ничего не могу сделать...
Ожидая завершения столь неутешительного диагноза, Майер долго лежал без лечения в пустом лагерном лазарете. В первые недели боль была просто непереносимой. Он не знал, как лечь поудобнее.
- Я ничего не слышу! - с ужасом констатировал больной.
Речь его напоминала бессвязное бормотание. Зрение заметно ухудшилось. Ему казалось, что предмет, находящийся в поле зрения справа, находится слева и наоборот.
- Мир перевернулся! - признался он Бабелю.
- Причём это случилось в битве на Волге… - произнёс тот.
… Русский врач с середины лета начал регулярно посещать лазарет. Однажды он объяснил Иоганну, что тот будет находиться в лагере до того времени, пока его можно будет транспортировать.
- Я попытаюсь отправить тебя домой, - обнадёжил он пациента.
- Если доживу…
В течение тёплых летних месяцев его самочувствие заметно улучшилось. Майер смог вставать и сделал для себя два открытия. Во-первых, он осознал, что остался в живых. Во-вторых, нашёл маленькую лагерную библиотеку. На грубо сбитых деревянных полках можно было найти всё, что русские ценили в богатой немецкой литературе:
- Гейне и Лессинга, Берна и Шиллера, Клейста и Жан Пола.
Иоганн читал их запоем.
- Кто бы мог подумать, что я смогу впервые читать сколько душе угодно именно в русском лагере! - поделился он с фельдфебелем невиданной удачей.
- Подумаешь, - протянул равнодушный к чтению Бабель, - лучше бы нашёл буханку хлеба…
Как человек, который уже успел махнуть на себя рукой, но которому удалось выжить, Майер жадно набросился на книги. Он прочитал вначале всего Гейне, а потом принялся за Жан Пола.
- О нём я даже в школе ничего не слышал, - сказал он Милову.
- Значит писатель так себе…
Хотя он ещё чувствовал боль, переворачивая страницы, со временем забыл всё происходящее вокруг. Книги обволакивали его словно пальто, ограждавшее от внешнего мира. По мере того, как он читал, то чувствовал прирост новых сил, прогонявших прочь последствия травмы.
- Даже с наступлением темноты я не могу оторваться от книги! - невольно признался он.
- Смотри, посадишь глаза… - ответил Ганс.
Иоганну словно кто-то снял завесу отсутствия ясности, и движущие силы общественных конфликтов приобрели стройное понимание.
- Как слепы мы были! - удивлялся бывший солдат.
Всё то, во что он до сих пор верил, было непоправимо разрушено. Майер начал понимать, что с этим новым восприятием связана новая надежда, не ограниченная лишь мечтой о возвращении домой. Это была надежда на новую жизнь, в которой вновь будет место уважению человека.
- Тебя вызывают на комиссию, - сказал примерно через месяц подошедший санитар.
Её задачей был отбор больных пленных для отправки в Москву.
- Оттуда ты поедешь домой! - пообещал ему знакомый врач.
- Я не верю…
Спустя несколько дней, в конце августа, Иоганн уехал на открытом грузовике вместе с несколькими больными военнопленными, как всегда, стоя и тесно прижавшись, друг к другу, в направлении Москвы.
- Лишь бы никогда не вернуться назад! - сказал кто-то.
- Нам повезло, что мы вырвались…
Пару дней он провёл в центральном госпитале для военнопленных под присмотром немецких врачей. На следующий день Майер сел в товарный вагон, выложенный внутри, свежей соломой.
- Пусть этот поезд должен доставить меня в Германию! - молил он Бога, в которого почти не верил.
Во время остановки их обогнал по соседней колее грузовой состав. Иоганн узнал пиленные двухметровые стволы берёз, те самые стволы, которые они массово валили в лагере. Брёвна были предназначены для топки локомотива. Седовласый капитан, сидящий рядом с ним, присвистнул:
- Вот для чего они применяются...
- Как символично без остатка сжигать труд и жизни тысяч людей в паровозных топках! - тихо сказал Майер.
- Почти тоже самое, - добавил капитан, - как посылать их в бой…   
8 октября поезд прибыл на сборочный пункт Гроненфельде возле Франкфурта на реке Одер. Иоганн получил документы об освобождении и направился домой, в полностью разрушенный бомбардировками Дрезден.
- Неужели я вернулся домой из ада войны?! - не верил он.
Через три дня похудевший на сто фунтов, но новый свободный человек Иоганн Майер, после пяти лет войны и плена вошёл в чудом уцелевший родительский дом и сказал сильно постаревшей женщине:
- Здравствуй, мама! 


 

продолжение http://proza.ru/2013/01/28/7