Две Особи. Следы творений, 2007. Глава 6

Содержание:

http://www.proza.ru/2010/07/27/1399 ПРОЛОГ
http://www.proza.ru/2010/08/12/1346 Глава 1. О МИРЕ И ЕГО ОПУХЛОСТИ
http://www.proza.ru/2010/08/27/998   Глава 2. ЛЕС И СОЛНЦЕ
http://www.proza.ru/2010/10/04/432   Глава 3. ЖИДКИЙ ЁЖИК
http://www.proza.ru/2010/10/14/938   Глава 4. ТЕНЬ НАД ЗВЕРОФЕРМОЙ
http://www.proza.ru/2010/12/23/1005 Глава 5. О МИРАХ, КОТОРЫЕ РАЗДЕЛЯЮТ ЗАБОРЫ
http://www.proza.ru/2011/12/07/1386 Глава 6. ЭЛЬФИЙСКАЯ ПРИНЦЕССА
http://www.proza.ru/2012/05/10/1030 Глава 7. ПОСИДЕЛКИ ВО СНЕ И НАЯВУ
http://www.proza.ru/2012/05/10/1046 Глава 8. ЗАМКНУТЬ КОЛЬЦО
http://www.proza.ru/2012/05/10/1053 Глава 9. КТО В МЕШКЕ
http://www.proza.ru/2012/05/10/1058 Глава 10. ЗАЙЧОНОК И ХОМЯК
http://www.proza.ru/2012/05/10/1062 ЭПИЛОГ


ГЛАВА 6.

ЭЛЬФИЙСКАЯ ПРИНЦЕССА

         

          I.

         

          Андрей Ктырюк гордо стоял на вершине небольшого холма, прижав к груди грязное тканное изделие цвета гнилой недоспелой вишни. Изделие напоминало сосуд и, возможно, было чехлом от какого-то маленького женского зонтика, пролежавшим в грязи не один год. В те часы, когда домашние тапочки еле справлялись с древесными корнями, изделие оказалось единственным воплощением и, как следствие, воспоминанием о тех необычайных ощущениях. Случайно ли? Если мусор подбирают с земли, значит это кому-нибудь нужно. Только как понять, как объяснить себе, с какого перепуга мусор может быть светом?

          Он стоял так уже минут пять. Перед ним, метрах в тридцати, пролегала автомобильная дорога. Еще чуть подальше — невысокие деревца и множество холмиков, покрытых травой и бурьяном. Именно там примерно две недели назад произошло небольшое дорожно-транспортное происшествие. Несколько молодых людей неудачно увернулись от встречной машины, куда-то спешащей на большой скорости. Среди них был некто Ктырюк, как будто бы отдаленно знакомый страннику, стоящему на холме.

          Именно такой он находил свою память об этом не столь отдаленном событии. Он помнил своих товарищей, помнил их озорные лица, помнил ночную темноту вокруг себя, но не мог отделяться от странного ощущения третьего лица, которое наблюдало за всеми героями драмы и теперь даровало ему свою неверную память.

          Холмик еще не зарос травой. Вздыбленная голая земля еще зияла вокруг места происшествия. Все было реально. А значит, и реален рассказ доктора о том, что его выбросило из машины. И о его беспамятном путешествии от места аварии до какого-то другого уютного местечка, где он, якобы, дрыхнул сном праведника. Надо было спросить у доктора, где это место, откуда его подняли. Ибо он по-прежнему ничего не помнил.

          Ему помог товарищ, тоже, кстати, жертва аварии. В отличие от него, этот самый товарищ помнил досконально злополучное место и даже согласился его подвести. Теперь Андрей бродил по невеселой придорожной местности и мял, словно пластилин, свою дубовую память. Он знал, что подсознание запоминает все самые невзрачные моменты жизни, но вот делится этими воспоминаниями очень неохотно. Он пытался восстановить события. Он даже с разбега плюхался на землю около взрытого холмика, имитируя выброс из машины. Но кроме неприятных ушибов эта практика ему ничего не дала. Как тут не подвергнуть сомнениям эту странную историю из уст доктора? Как тут не поверить в то, что душа якобы может выходить из тела и шляться в неведомых краях, забыв о своей бедной плотской оболочке?

          Стояла тишина. Лишь изредка гулко проносились машины. Один раз откуда-то издалека затрубил поезд. Значит поблизости железная дорога. И еще один раз тишину прервали голоса: два парня неформального прикида деловито шагали по пустырю, не замечая никого. Да в общем-то и все.

          Но Андрей прекрасно знал, что не все. Он чувствовал, словно сквозь ткань, очертания той самой заветной памяти, которая отказывалась снять паранджу. Ему виделся силуэт, проплывающий по поверхности земли легко, словно шелковый платочек по ветру, даже весьма быстро, будто спеша куда-то. И в то же время плавно, размеренно, укротив время и делая свои черты практически различимыми. Силуэт проплывает, зовет, улыбается, но его постоянно куда-то уносит, как будто бы насильно. Силуэт уходит, словно выбрасывая свидетеля на голый берег яви после счастливого сна. Оставляя покинутым и облапошенным в пустоте и во тьме, как тогда, на прудах за лесопарком.

          Андрей встрепенулся и заморгал веками. Картину сбило рябью колючих волн. По дороге промчалась машина, а в ней кто-то разговаривал по телефону. Телефон был до убожества старый, судя по тому, какой энергоемкий и болезненный стандарт связи он поддерживал…

         

          II.

         

          К семи часам вечера условленного дня Вергилий Кремнин снова переступил порог своего, если так можно выразиться, места работы. Несмотря на то, что он был нечастым гостем в этом прагматическом царстве полной занятости, на него, похоже, никто не соизволил обратить внимание на всем пути от двери до кабинета, где привычно убивал время Дмитрий. На этот раз Амперов ожидал его еще в коридоре.

          — Поздно ты сегодня. Я уже боялся, что мне одному придется расхлебывать, то есть осуществлять мой небольшой план.

          — Так получилось. Я все же не бродяга, чтоб быть абсолютно свободным. Надо и дома бывать. Сегодня опять отец приехал, а он не особо одобряет всякую напряженную и малооплачиваемую работу, когда бегаешь туда-сюда, поговорить нет времени. Так что убегать сразу было вообще как-то неприлично.

          — Правильно! Ни к чему напряженная работа. Креатив, удовлетворение и оптимальность! Не понимаю, что у тебя такие с отцом противоречия? Ты же тоже не любитель рутины.

          — Не до такой степени, — буркнул Вергилий.

          — Да, кстати, ты уже два дня грозишься мне сообщить какие-то важные сведения. Тебе не кажется, что уже пора их раскрыть?

          — Не волнуйся, расскажу. Будешь домкратом нижнюю челюсть поднимать. Поэтому лучше сначала расскажи, как у тебя дела? Не приходили еще?

          — Нет, — ответил Дмитрий, — Думаю, ты как раз вовремя. Время уже пришло.

          — А что он?

          — А кто его знает? Не видел где-то с полудня. Я ведь тут круги не наворачиваю; сеть работает нормально, пользователи тоже не совсем «чайники», так что пока можно весь день дурью маяться. Да, небось, сейчас приведет.

          Глеб застал подчиненных в коридоре, деловито шагая с телефоном у уха, и встретил их на удивление холодно. Только скромно кивнул, что-то мурлыкнул и продолжил докладывать в трубку всякую муть на сугубо коммерческую тему, пока не скрылся за дверью. Оставалось только смущенно переглянуться. Как тут все скучно… Впрочем, наверно, это и правильно. Бизнес на первом месте.

          Но через несколько секунд Глеб снова вышел, на этот раз спокойный, собранный и без телефона.

          — Она скоро придет, — равнодушно сказал он им, — Пройдемте сюда.

          Втроем дошли до двери, которая скромно так и ненавязчиво открывала вход в кабинет директора. Собственно, кабинет уже вполне знакомый и трепета не вызывающий, только теперь-то зачем?

          — Вынужден буду временно удалиться, а мы с ней договорились прямо тут, она просила меня устроить ее сюда. Поэтому придется вам подождать ее здесь. Вон тут креслица, присаживайтесь. Я ее, правда, не предупреждал о вашем намерении… Ну, ничего, сейчас, если встречу, скажу.

          С этими негустыми словами Сурковский плавно развернулся и спустя секунду уже набирал скорость где-то за дверью. Вот так и оказываются люди одни у чужого трона… В кабинете сразу стало тихо — добротная дверь плотно захлопнулась и отделила помещение от внешнего мира. По-прежнему письменный стол был не очень аккуратно уложен бумагами, чуть поодаль шкаф с массой всякого добра, а так же сейф, который вполне культурно примостился в углу. Все было холодно, просто и ясно. И слишком тихо.

          — Да, — произнес Дмитрий, садясь в положенное креслице, — Первый раз вижу начальника, который свободно оставляет подчиненных в своем, можно сказать, святая святых…

          Его задумчивый голос посреди тишины прозвучал неожиданно громко, почти с эхом.

          — Ну и что? Сейф все равно не вскроешь.

          — Ага, если бы еще и сейф открывался, я бы его вообще уважать перестал.

          — Да, что-то непонятно, — сказал Вергилий и плавно замолк, неожиданно вспомнив, с какой целью они оставлены тут на покорное ожидание. Умолк и тревожно сглотнул подкативший к горлу комок. Времени уже совсем много, а оно все шло, неслось слишком быстро, чтобы что-то успеть осознать. Назначенный срок уже пронесся, но ждать легче не стало. И если дверь откроется в это мгновение, опоздание будет всего на пять минут.

          — Да не бойся ты так, — сказал Дмитрий с искусственной бодростью, — Ничего страшного не будет. И вообще что-то мы напридумывали после Бориски всякой мистики…

          — Зачем он нас тут оставил, не понимаю? Даже не предупредил. Умыл руки и сбежал. Как подрывник от динамита. Зайдет она, увидит нас тут и что подумает?

          — Хы-хы, — вдруг подозрительно засмеялся Дмитрий, — А это будет весело.

          И тут же встал со своего скромного сидения и мелкими шажками перебежал аккурат в кресло босса.

          — Ты что творишь?! — полушепотом воскликнул Вергилий.

          Амперов тем временем вольготно откинулся на спинку и взгромоздил обе ноги на край стола.

          — Итак, — властно начал он, — Это, когда она придет, мы ей скажем… Итак, дорогая Мила, прошу вас, садитесь. Вы, наверно, ждете Глеба Михайловича? Так вот, его сегодня нет. На него совершено покушение, он при смерти, а я назначен его временным исполняющим обязанности и посему должен задать вам несколько серьезных вопросов… Жестоко, правда?

          — Мн-да. Я, пожалуй, пойду отсюда…

          — А что, зато какой эффект! Резкий микростресс, и из человека можно добыть все что угодно! Психология, понимаешь…

          — Психология психологией, а ты между делом не хочешь узнать, что раскопал я?

          — Совсем забыл. Хочу, естественно, — он развернулся в кресле в сторону стены, не опуская ног со стола, — Что там у тебя такого интересного?

          — Да так… Помнишь, мы все Олесю донимали с ее семьей? Похоже, наша цель достигнута.

          — Даже так? И что там с ее семьей?

          — Насчет семьи можешь не волноваться, она не дальняя родственица Дьявола, все гораздо хуже. Ты знаешь, какая девичья фамилия у ее матери? Елина. А отчество — Павловна!

          Дмитрий чуть не свалил ногами стопку бумаг со стола.

          — Дочь?!

          — Дочь не дочь, а Сурковского этот факт явно привлек не на шутку, — ответил Вергилий. — Небось, и к Олесе только за этим приставал. Что-то ему покоя не дает эта фамилия. Прямо какая-то id;e fixe с этим Елиным.

          — А… А что Леська сама?

          — Трудно сказать. Она не особо хотела поднимать эту тему. Мне кажется, ей вообще не хочется верить в подобные вещи. С учетом того, что про Елина сейчас немало говорят. Все-таки родная семья не место для таких перемен в сознании.

          — То есть, она теперь знает, что внучка гения? Нет, ну надо же! Это все меняет. Нам надо максимально плотно заняться этим Елиным. Глеб нам явно не все договорил, это для него больше, чем отголосок детства, значительно больше! Если все его отношения, вся его жизнь посвящена этой фамилии, даже нас запрячь хотел… Да что там нас, деловых партнеров своих! Просто сумасшествие какое-то.

          — И как будем этим заниматься?

          — Как угодно, любыми способами. Да та же Леська, раз такое дело, то там же столько всего  интересного! Да, и еще: готов поспорить, что та, кого мы сейчас ждем, тоже как-то связана с Елиным. По-моему, абсолютно логично и очевидно. Зачем, думаешь, он ей увлекся?

          — У нее-то мы как узнаем?

          — Подожди, не торопи события. Все в свое время. Если будем постепенно, как говорится, без гнева и пристрастия копать, сто процентов наткнемся. Что такое?

          — Тссс! За дверью!

          А за дверью ровные, неторопливые шаги постепенно, без гнева и пристрастия приближались к кабинету. По крайней мере, почему-то сразу не возникло никаких сомнений в этом. Да к тому же шаги вполне разборчиво состояли из приглушенных стуков невысоких, но все же каблуков женской обуви. И даже Дмитрий, бодро настроенный, с какой-то почтительной скромностью молча встал с кресла и пересел на свое законное место.

          Шаги умолкли где-то в районе полуметра от порога. Раздался неуверенный стук. Вергилий уставился на шкаф и пытался сдержать нестабильное сердцебиение. На дверь даже не взглянул.

          — Да входи же ты! — нервно прошептал Дмитрий: стук был слишком робкий.

          Вергилий от этого еще более вжал спину в кресло. Было из-за чего: шепот инициатора заваренной каши показался слишком громким. Услышит же! И, как бесстыдное подтверждение этой мысли, тут же скрипнула дверь, порвав напряженную тишину.

          Но дальше трети прямого угла дверь не отворилась. Послышались голоса случайного разговора.

          — …А он вышел, — сказал кто-то издалека.

          — А куда, не знаете? — спросил негромкий, высокий, но весьма тусклый женский голос непосредственно из-за двери.

          — Не знаю, но вроде недалеко. Там его еще двое в кабинете дожидаются. Один — наш сисадмин, а второй… тоже какой-то сотрудник по той же части; ну, короче, подождите его прямо там.

          — Хорошо.

          Только теперь в глаза бросилась бледная на темном фоне кисть руки, неуверенно держащая ручку двери с той стороны. А за нею и силуэт гостьи, и светлые ее локоны. В это же мгновение, когда разговор иссяк, она открыла дверь чуть шире и ступила в пределы кабинета, продолжая оглядываться назад, словно нарочно не замечая невольных его постояльцев.

          В ту же секунду Вергилий окончательно перевел на нее взгляд. И, против ожиданий, вдруг стал расслабляться, вытекать из стен волнения. Он уже видел ее почти столь же близко. Пусть в другом антураже, но память опознала знакомые образы и тут же их с энтузиазмом приняла. Все-таки особое это ощущение — увидеть что-то после стольких воспоминаний второй раз и не разочароваться. Все черты ее лица и фигуры точно всплыли из мути забвения целыми и невредимыми, даже при том, что на эльфийскую принцессу в этот день она походила меньше всего: в отличие от вечера у платформы, одета она была во все черное: черные брюки, простые, не слишком облегающие, но не лишающие элегантности; черная кофта, тонкая, с высоким воротом, на фоне которой ее волосы еще более сияли соломенным теплом, или, если угодно, очень жарким огнем, волнами спадающим на плечи.

          Отчего-то вдруг вспомнился Глеб, щеголявший этим днем в светлом костюме цвета старого пыльного асфальта, так же против всякого обыкновения.

          Мила тем временем, опустив взгляд, прошла до середины комнаты и только теперь, резко подняв глаза, увидела двух молодых людей, сидящих у стены с миной тихого внимания.

          — Э… Здравствуйте, — произнес Дмитрий, едва их взгляды пересеклись более, чем на одну секунду, — Вы… э… к Сурковскому?

          — Да, — незамысловато ответила принцесса, попыталась улыбнуться, только какая-то волнительная у нее получилась улыбка. Прошла поближе к столу и присела в креслице, стоящее у противоположной стены. Оказывается, там тоже было где сесть.

          — А мы… Э… тоже, — ответил Амперов, сам усаживаясь поудобнее и повольготнее, — А он куда-то убег… То есть вышел. А он вас не предупреждал, что мы будем здесь?

          — Нет. А что? Здесь у него, я так поняла, многие бывают.

          — Да уж, — согласился Дмитрий, вздохнув и уже почти до предела расслабившись. Вот уж и ногу на ногу закинул.

          «А в самом деле, — подумал Вергилий, — Что волноваться? Ничего же страшного не произошло. Нормальная, милая девушка, и ничего больше. Нет, не могла она свести Бориску в могилу, не могла; не она это. Что-то не вяжется. Какая-то она никакая. Надеялись на femme fatale, а получили… такую, каких тысячи. Или все-таки не такую? Да, не видно эмоций, характера и личности, но ведь все это можно спрятать. А в то же время по внешности, по глазам… ей действительно только какую-то сказочную принцессу в кино играть. И в то же время все черты ее лица не вызывают никаких сомнений в ее чисто русском, славянском происхождении, открыто и нагло потакая тем сомнительным националистическим учениям, которые возводят древних славян на уровень венца человеческого, «арийского» совершенства».

          — …А я тут сеть администрирую, — продолжал Дмитрий подбираться к делу, — Совсем недавно, правда, но все вроде работает. Да, забыл представиться: Дима.

          — А… Мила, — вполне предсказуемо ответила девушка.

          — Приятно познакомиться. А это Вергилий, мой давний друг. Он разрабатывает программное обеспечение и заведует видеосистемой.

          Мила посмотрела на «разработчика» неуверенным взглядом и кивнула, чуть заметно улыбнувшись.

          «Слава Богу, — подумал Вергилий, — Хоть кто-то не комментирует странность моего имени и не вспоминает античную культуру». И вдруг осознал нечто новое: спокойствие, сменившее тревогу ожидания, само бессильно иссякло, и теперь он смотрит на гостью с каким-то необъяснимым волнением, не тревожным, не отрадным, а каким-то постоянным, неотделимым от них двоих, как не отделим от живого человека стук его сердца. Собственно, этот самый стук и отбивал заупокойную самому покою, ровно так, тяжело и размеренно гоня кровяные цунами по организму.

          — А вы работать сюда устраиваетесь? — продолжал Дмитрий с нарастающим энтузиазмом в голосе, — Что-нибудь интересное?

          — Да нет, до интересного, к сожалению, мне еще далеко. Так, что-нибудь попроще. Я-то недавно только здесь, вообще издалека приехала, можно сказать, из глуши.

          — А с Глебом вы, я так понимаю, хорошо знакомы?

          — Ну… Вообще-то да. А откуда вы знаете?

          — Да по себе знаем. У Глеба вообще такая толковая политика брать на работу людей… хм, хорошо знакомых.

          — А вы тоже его знакомые? Как здорово! А мне тогда здесь будет вдвойне приятно, а то я до сих пор не могу к Москве привыкнуть. Понимаете, людей много, просто жутко много, и все совершенно незнакомые — не хочу говорить чужие, надеюсь, это не так — но все равно не попросишь, не поделишься. Словно лес из каких-то коряг разноцветных — то занятно, забавно, а то прямо страшно как-то. Нет, правда, спасибо… что вы здесь есть.

          Она улыбнулась, первый раз открыто, прямо и естественно. Сидя у противоположной стены, она находилась прямо напротив них, в другом конце комнаты, и все равно казалась удивительно близко. Почти осязательно близко, тем более хорошо ощущался ее взгляд — на Дмитрия или чуть вниз — ее заинтересованно или просто от природы широко открытые, большие голубоватые глаза. Она, подобно Амперову, откинулась на спинку кресла, склонила голову, подперев рукой и то и дело неловко поправляла волосы назад. Вместе с тем в ее осанке все яснее раскрывалось что-то гордое, принципиальное. Вергилий тем временем вспоминал Бориса и все глубже убеждался: он мог говорить о ней, именно о ней и только о ней. Удивительно, но карточные домики всех сырых гипотез не рушатся, а лишь твердеют.

          — А что мало умеете, это ничего, — говорил тем временем Дмитрий, — Дело поправимое. Правда, Вир? Научим быстро. Будете сами базы данных проектировать.

          — Вы мне льстите. Хотя я уже вроде с компьютером умею обращаться. Глеб, золотце, научил; говорит, делаю успехи, хотя я иногда просто ужасно необразованной выгляжу, самой неловко. Говорят даже как будто из каких-то древних веков. Вам так не кажется? Спасибо. Не хочу в древние века, хочу сегодня жить! Я вот вчера в интернете на какой-то сайт знакомств нашла: там, представляете, чья-то анкета ну как будто для меня! Он там пишет… да, кстати, он чем-то похож…

          Дверь отворилась нежданно и бескомпромиссно. Странно, даже шагов не услышали. Мила тут же замолкла и с восторгом обернулась на вошедшего Глеба.

          — Наконец-то, Зайчонок! — она встала и не дала вошедшему дойти до законного места своими объятиями.

          — Ладно, Мила, потом, — аккуратно усадив ее обратно, Сурковский сел к себе за стол, — Извини.

          — Я соскучиться успела, ты и постоянно где-то пропадаешь.

          — А разве молодые люди тебя не развлекли?

          — Развлекли! Очень развлекли. А ты мне никогда о них не говорил. Они ведь тоже твои знакомые? Расскажешь?

          — Хм… Они тебе сами многое расскажут. Если все-таки решишься здесь работать. Еще не передумала?

          — Нет. Совсем не передумала.

          — Что мне с тобою делать? Мила, неужели тебе до сих пор не хватает на жизнь? Пойми, это не великое удовольствие работать здесь, это очень изматывает.

          — Я справлюсь. Правда, справлюсь! Я понимаю, что сложно, но я не хочу сидеть целыми днями без дела у кого-то на шее, в конце концов я уже не один год в Москве, а выгляжу как вчера из деревни. Правда, Зайчонок, на любую работу, хоть самую дурацкую!

          — Вот ведь как, — протянул Глеб, обратившись уже к другим гостям кабинета, — Не знает она, как здесь порой… сложно, а ведь и отказать нельзя.

          Дмитрий молча кивнул, скосив в неполной улыбке плотно сжатые губы. Вергилий опустил глаза.

          Мила пристроилась на своем кресле к самому столу начальника, так и норовя коснуться работодателя рукой и смущенно оглядываясь на будущих коллег после каждого такого всплеска эмоций. Она уже не робела как в момент своего появления в этих неприветливых хоромах, но что-то будто бы не позволяло разглядеть ее полностью. Как за белым светом не видно радуги, из которой он соткан. Наверно вообще несправедливо называть человека никаким. Тем более теперь. В то же время чего-то не хватало. С одной стороны робкая, хотя это многим нравится, эмоциональность и кокетливость, а с другой стороны что-то смазанное, смутное, слишком неуверенное для осознания. Та самая крупинка марганцовки, что раскрашивает прозрачную, «никакую» личность?

          — Глеб Михайлович, — осмелился спросить Дмитрий, — А нам что сейчас делать?

          Он тоже что-то напряженно варил в своей глубокой черепной кастрюле. Что-то багрово-сиреневое как марганцовка — если воображение позволяло — или что-то бледно-голубое, как чьи-то большие глаза.

          — Знаете, вот что, — нашел слова Сурковский, — Вы можете пока идти к себе. А мы… а мы скоро закончим, я к вам зайду. Да! Еще кое-что. Сейчас сходите к себе и зайдите в серверную. Я сам туда недавно захаживал. Так вот, помотрите на вентиляцию, внимательно. Там… ладно, сразу скажу: там на решетке винты снова выбиты. Три штуки, причем новых. С той стороны. Она еле держится. Вот. Это случилось сегодня, за время вашего пребывания… Господин Амперов, что ж вы так?

          Дмитрий ничего не ответил, только жилы на его горле нервно содрогнулись. Вергилий тоже промолчал, задержав дыхание. Он стоял посередине, и его рука, рефлекторно опершаяся о край стола, плотно коснулась плеча Милы.

         

          III.

         

          Окно нависало все ярче, величавее и настырнее, словно божественный свет в последний день этого грешного мира. Разгоралось утро. Вергилий лежал на постели с открытыми глазами, но еще не в полной мере проснулся. Потому-то свежий утренний свет чудился ему то вторым пришествием, то ядерным огнем над землей. Но мысли отдельными клочками уже суетливо бодрствовали, взбивали память о вчерашнем дне, слишком густо наполненном впечатлениями, чтобы как-то разложить их по полочкам. Вероятно, из-за этого будто лишняя тяжесть прижимала голову к подушке.

          — Проснулся? — послышался бодрый голос отца, и белизну окна застлала тень.

          Кремнин старший был невысокого роста, смотрел небольшими, но яркими, блестящими внутренней бурей глазами. Его волосы по молодежной моде были зачесанны с боков к оси симметрии наподобие приземистого густого гребня, что вкупе со вполне зрелыми чертами лица производило странное впечатление, задорное, но какое-то подозрительное.

          — Сколько времени?

          — А это имеет значение? Ну, раз имеет, около девяти.

          — Пора вставать, — тихо проговорил себе под нос Вергилий, тут же без следа медлительности поднялся и приземлил ноги в тапочки.

          — Да куда же ты так? У тебя же каникулы! Неужели ты еще не понял той великой истины, что счастливые часов не наблюдают?

          — На работу пора, — сухо ответил Вергилий.

          — Ах да, ты же устроился. Хотя подожди, ты говорил, у тебя там дел почти нет, можно не приходить.

          — Все изменилось. Нужно новую запись камеры проверить.

          — Какой камеры?

          — Неважно. Просто дела есть.

          — Ну ёж твою медь! Опять все разбегаются. А мы хотели сходить куда-нибудь. Вон, мама в театр предлагает. Я бы что-нибудь повеселее предпочел, но надо уважать желание близких! Тем более, что не так часто же последнее время все вместе бываем.

          — К театру успею прийти.

          — Да и с тобой, Вергилий, могли бы куда-нибудь. Вергилий, очнись! Двадцать лет почти, а отдыхать до сих пор не научился. Ну? Я вот вспоминаю, учились мы в институте, нормально ходили весь семестр… Да, конечно, выпивали, собирались, веселились, но учились. Зато потом, после сессии… Да нас и духу дома не было! Эх, мне бы твой возраст, я бы в клубах так зажег!

          — И в чем смысл?

          — Да в том смысл, что уныло вставать, идти на работу, а потом собирать из деталек всю эту муть… Вергилий, дорогой мой, это ж несерьезно! Жизнь-то она одна…

          Вергилий вздохнул и молча поковылял в ванную.

          — Да, кстати, пока ты спал, тебе девушка звонила…

          — Которая? — рассеянно борсил Кремнин-младший, почти не остановившись.

          — Которая?! Вергилий! Ты делаешь колоссальные успехи! Дай, пожму твою мужественную руку!

          — Я… я не то хотел спросить. Я имею в виду, она представилась? Что-то передать просила?

          — Просила передать, что сегодня не с может с тобой встретиться, ее какие-то знакомые… зелеными что ли она их обозвала, или солеными… короче у них там у кого-то днюха, поэтому ее сегодня дома не будет. Так что, сынок, раз упустил девушку на день, так пойдем сегодня вместе! Приходи быстрее с работы и давай, оторвемся по полной!

          Вергилий ничего не ответил. Он чуть заметно вздохнул и продолжил путь. Спустя полчаса он в таком же не отягощенном спешкой состоянии шел из дома прочь, а вернее, в метро. Утро было ясное, лазурное от неба и золотистое от солнца, но какое-то холодное, зябкое, не забывшее ночь. Вот уже не первый день такое псевдолето в последние часы утра. Мороз и солнце… Было бы еще ничего, если бы надо всем этим рассветным торжеством стояла подобающая тишина, так нет, ветер. Не больно лелеющий теплом и безмятежностью. И как результат, казалось, в такой ветер должно происходить что-то глубоко циничное, такое же холодное, да непременно твердое и бесповоротное, чтобы сама душа подернулась мурашками от содеянного. Есть кандидаты?

          Когда он подходил к месту работы, его шаги совсем, было, замедлились. Не потому, что некуда спешить, а по той неприятной причине, что спешка и сопротивление уходящим прочь метрам благополучно съедали друг друга, не переставая расти по отдельности. Если предмет тянуть в разные стороны, то он останется на месте. Пока не порвется. Вот и его шаги отдавали чем-то вроде дрожи, незаметной как нечто отдельное, но в целом весьма неприятной приправы к его физической деятельности. В таком туговатом и неосознанном равновесии он прошел на рабочую площадь. Наверно, все же он выглядел рассеяннее обычного. И оглядывался на людей и помещения более неуверенно, словно ожидая врага, или, по меньшей мере, нечто волнительное. Так, сначала к Димычу, потом будет видно, решил он и открыл дверцу.

          — Привет, — отозвался Дмитрий, — Как дела?

          — Нормально. У тебя как?

          — Да вот, высыпаюсь потихоньку, — ответил он, не меняя своей максимально горизонтальной позы в кресле перед выключенным монитором, — Что еще делать? Вчера просто решил нашим сайтом заняться, долго провозился, поздно лег. Честно говоря, спать не хотелось. Но с усталостью не поспоришь. Думал еще много. А сегодня решил тебя дождаться… таким вот образом, все равно с меня пока спросу нет.

          — А я тоже ничего не нашел на этой видеозаписи. Ну, то есть увидел, конечно, тот момент, когда винты вылетают, но ничего внутри, хоть тресни. Темнота. Дырка в неосвещенное помещение — лучшая модель абсолютно черного тела. Нет, это не дело, этой камерой только гвозди забивать.

          — А я и говорил Глебу, не дело это. Прекращать это надо, он все чего-то боится, только себя погубит и всех остальных. Сейчас к нему пойдем, придется как-то снова бороться с его фобиями. Иначе мы вечно будем у него работать и вознаграждения так и не дождемся. Еще штук пять камер поставить. Только уже в самой вентиляции и особенно около других дырок, связующих ее с внешним, так сказать, миром. Потому что надо знать не где существо вылезает, а где влезает, кто его, в конце концов, туда засовывает. Кто, черт возьми, дрессировщик?

          — А может, никто.

          — В смысле?

          — В смысле, нет никакого дрессировщика. Оно само.

          Дмитрий откинулся головой за спинку кресла, то ли вздохнув, то ли просто расслабившись в размышлениях.

          — Да, кстати…

          — Ничего не выйдет, — уныло отрезал Вергилий, — Олеся уехала на день рожденья к кому-то из своих знакомых-экологов, так что сегодня мы ее не встретим.

          — Ну вот, — Амперов всплеснул руками, — Опять девушку свою упустил; впрочем, как всегда. Небось проспал ее звонок, да?

          — Что ж мне ее на привязи держать? У нее своя жизнь…

          — Придется этот фронт пока отложить, — он снова откинулся на спинку кресла, крутя пальцами невесть откуда появившийся карандаш. Его лицо как всегда при тонких глубоких мыслях становилось маловыразительным и отличалось от корпуса столь же безответно работающей микросхемы только тем, что не нагревалось. Скорее, наоборот, холодело.

          — Присаживайся, что стоишь как перед государем? Я тоже все утро неспокоен из-за вчерашнего дня. Ты, кстати, почти вовремя. Если б чуть пораньше, могли бы еще на входе встретиться. Об этом ты хотел спросить?

          — Так она здесь?

          — Ага. Через две стены от нас. Пришла так, как всегда, робко и невесомо, хотя и повеселее, чем вчера.

          — Значит ты заходил к ней? Ну как, что-нибудь нового с ней прояснилось?

          — Не знаю. Сидит, теперь с базой разбирается. Поздоровалась со мной, улыбнулась так странно как-то, вроде радостно, а вроде и отстраненно что ли. Или… хрен знает, не пойму я ее что-то пока. Совсем не пойму.

          Вергилий вздохнул как будто от облегчения и посмотрел на стену, на которую указал Дмитрий. Рассеянность в его глазах сочеталась со смутным желанием действовать.

          — Я тоже, — признался он.

          — Эх, Вергилиус, Вергилиус. Ты смотри со своим непостояноством! Одна уехала, так сразу временная отгрузка данных из сердца? Не надо озорничать, оступишься. Ты не умеешь работать на два фронта, я ж тебя знаю. И не гляди на меня так!

          — А я и не гляжу. Нет, мне просто забавно. Ты хочешь сказать, ты сам к ней полностью равнодушен, прямо вот как к столбу?

          — Нет, ну не как к столбу, конечно. Но понимаешь, не мой вкус. Она такая вот милая, робкая, а на деле проявишь хоть немного мужской воли и можешь делать с ней все что хочешь, точно тебе говорю! Нет, мне так не интересно. Мне надо чтобы сражаться, проявлять всю изощренность, весь интеллект.

          — Ага. Помню, помню. Досражался ты к концу этой весны. Как ее звали, хоть помнишь еще?

          — Не мути душу… хотя, по крайней мере было весело. Немка, а по характеру итальянка. Мы в тот, последний раз чуть не подрались…

          — Понимаю, с Милой такого не дождешься. Что, даже по внешности не нравится? По-моему, вполне ничего.

          — Не знаю. Полноватая слишком.

          — Да ты что? Она весит меньше чем твой монитор. Хотя после твоей бывшей конечно. Кстати, как с Машкой олеськиной,  все еще общаешься?

          — Она-то здесь причем?

          — Да не причем. Это я так.

          — Алле, Вергилий, что с тобой? Ты вспомни, в чьем кабинете мы вчера сидели. Не забыл железную дорогу? Если два прямых пути пересекаются два раза, значит кто-то из них кривой. Да еще и тупой как дубина!

          — Ладно, ладно, — отмахнулся Кремнин. Улыбка на его лице растаяла так же быстро, как и расцвела, — Бред говорю. Я просто думал вчера… Таких ведь не найдешь сейчас. Если только на севере, где нибудь в Архангельске или Новгороде. А то и вовсе в Финляндии. А меня всегда что-то тянуло куда-то на север, что-то чистое такое, нетронутое, холодное и красивое, даже описать сложно. Видимо, сам я какими-то генами оттуда. Из новгородских земель, из Карелии, или даже из Скандинавии. И вот эта гармония холода, суровой неторопливости, особой природы, северного сияния в конце концов у меня всегда была где-то в основании понятия красоты. Поэтому, что касается женской красоты, у меня это тоже связано с чем-то нордическим. Знаешь, такой отдаленный эфемерный идеал, как звезда на небосклоне — я ведь прагматик, я не живу в красоте как в воздухе — красота для меня что-то далекое, сияющее за горами среди мрака. Собственно, я по этому поводу особо не парился. До того, как увидел ее… Нет, даже не думай, никаких отклонений от генерального курса не будет!

          — Вот и правильно! И вообще мой тебе совет, не гонись за чем-то одним и чистым. Практика показывает, наиболее совершенна во всех областях смесь разных типов, культур и всего прочего.

          — Сам знаю. И все-таки что-то мне твердит: не пара ей Глеб.

          Дмитрий не успел прижать него взглядом автомобилиста после десятой неудачной попытки завести свой «пылесос». Пришла Марина. Начальнику на пару с судьбой пришло в голову снова затащить их в кабинет с сейфом.

         

          — Ничего больше того, что я вам уже показывал в прошлый раз. Камера очень далеко от решетки, — оправдался Вергилий, как только ему дали слово.

          — И вообще этого принципиально недостаточно, — добавил Дмитрий, — Вы же понимаете, я вам не первый раз говорю! Мы не можем каждый раз ремонтировать этот выход, чтобы через три дня его снова раздолбали, не засветились и ушли. Ставьте камеры вовнутрь! Это единственный выход!

          — Да не поможет это! — нервным, предыхательным голосом бросил Сурковский. Он явно не был настроен сегодня гневаться, был холоден и прагматичен, однако уже немало возбужден не то упрямством подчиненных, не то собственным бессилием.

          — А что поможет? Мы ведь тоже не рабы. Вы обещали нам окончательное вознаграждение, когда мы во всем разберемся, но сами не даете разбираться. В конце концов, кому это нужно: вам или нам?

          — Я вам и так многое дал. Не забыли? Как, кстати, вчера узнали что-нибудь полезное?

          — Не спешите, всему свое время. Картина из кусочков постепенно складывается. Только кусочки пока не полные, и вы нам не особо помогаете их собрать. Первый кусок — это камеры. Я настаиваю —вовнутрь! Вы не знаете, откуда там в вентиляции деревянные опоры? Я тоже. А они там есть — я вчера смотрел. И по ним очень легко карабкаться. Не знаю, кто их ставил, но это кому-то хорошенько так помогает. Не знаете, кому? И боюсь, что не узнаете, если не будет нормальная система видеонаблюдения.

          — Хорошо, — вздохнул Глеб, — Будет вам система.

          — Второй кусок мы вчера обсуждали. Надеюсь, вы нам разрешите доработку, с учетом того, что вчера так удачно все сложилось. Ладно, переходим к третьему. К сожалению, здесь мы знаем меньше всего, и здесь никто кроме вас нам не поможет. А вы не придаете этому должного значения. И совершенно зря. Если вы все-таки изволите напрячь память и вспомнить, при чем тут во всей этой истории фамилия Елин, все станет на свои места. Мы получим три вполне целостные части и составим из них что? Полную картину!

          Глеб внимал его словам молча и неспокойно и под конец опустил голову и покачал ею.

          — Как все просто, — усмехнулся он, — Три части, три кусочка карты…

          — А что в этом смешного? Так и есть. Мы ведь тоже не абы кто, нас учат системно мыслить. Ну так что с Елиным? Постарайтесь вспомнить, это принципиально. Может, чем-то помочь с ассоциациями? Расскажите нам наиболее интересные моменты из детства, что-нибудь  необычное, яркое или наоборот полузабытое. Или, может, попробовать гипноз?

          — Не надо, — отрезал Глеб, — Хватит тут словоблудить! Хотите знать, причем тут Елин? Я тоже хочу! Побольше вас. Жаль только  спросить не у кого. Кроме отца родного… А у него не спросишь, хотя он бы многое рассказал! И вам тоже многое бы поведал, если бы счел безопасным разгласить не пойми кому секретную информацию. Но не судьба. Инсульт — ужасная вещь. А ведь жили бы, может быть, по другому… И не пришлось бы проходить огонь, чтобы стать камнем… Короче. Знаете, из-за чего этот биолох в Финляндию-то уехал? В те времена ведь просто так не укатишь. Либо вышлют, либо сам предашь родину. Как вы думаете, что сделал этот Елин? И кому за его выходку больше всего досталось?

          — Значит, ваш отец в самом деле был с ним знаком?

          — Почему в самом деле?

          — Да так, ничего особенного. Мысли были. Так значит из-за того, что этот ученый покинул страну, досталось вашему отцу? Но что случилось, почему так произошло? Они вместе работали? Какое-то предательство? Или просто случайность?

          — Нет уж, случайность вряд ли. И работали совсем не вместе. Более того, случайности как раз и не должно было быть. Мой отец, по-видимому, знал, что за страшная каша там замешана. Ему, собственно, и было поручено не пустить этого ученого за границу. Но… Проваленная операция, смещение с должности, катастрофа жизни, тяжелое материальное положение… наконец, не выдержавший организм.

          — Но что за каша, что такого натворил этот Елин, что так все кончилось?

          — А вот это, — он поднялся с кресла, опираясь руками на стол, в его голосе задрожала издевательская надменность, — Уже вам предстоит узнать. Если хотите теперь хоть что-то от меня получить.

         

          Вергилий открыл дверь в просторные хоромы со снесенными внутренними стенками, где два окна с раскрытыми жалюзи слепили глаза своей белизной. Зачем сюда забрел, он прекрасно знал, но вот с конкретными деяниями снова выходило туго, поэтому около минуты он неуверенно мялся у дверей, уставившись, как факс, словно задыхаясь в адских муках, высовывал бумажный язык.

          Дмитрий возвратился в свой уголок, приятно обремененный новыми мыслями. Ему тоже хотелось действовать, немедленно что-то решать, но и работа не больно позволяла разгуляться, да и шанс на прояснение, теперь еще более подкрепленный, уехал на чей-то день рожденья. Не по телефону же расспрашивать.

          Вергилий уже не так унывал по этому поводу, как утром. В конечном счете, они оба любят свободу, разница только в уровне света. Нельзя держать дневную птицу в темноте, не заставишь нетопыря летать днем; надо уметь отпускать того, кого хочешь принять в душу. Собственно, и не в этом сейчас дело. И Вергилий, сжимая в руках диск, наконец двинулся вперед.

          Она сидела почти у самого окна, откинувшись глубоко на спинку кресла, но как-то несвободно, словно не желая занимать много места. Ее взгляд был внимательный, пристальный, но не более уверенный и даже менее бодро настроенный. Тем не менее, подошедшего она заметила только в самый последний момент.

          — Привет…

          — Привет. Я тут принес обновление поставить. Не помешаю?

          — Конечно, пожалуйста, садись.

          — Да нет, я постою. Давай только, сохрани свою работу на всякий случай, сейчас мне придется войти в систему под администратором.

          — Да у меня тут пока ничего нет. Так, изучаю.

          — Все понятно?

          — Да, все вроде просто, ничего такого ужасного. Даже скучновато как-то. Я и сама боялась, что долго буду разбираться, но все проще, чем кажется.

          — Так, — протянул Кремнин, вводя наиболее характерное сочетание символов, которое было свойственно амперовским паролям, — Ну если Димитриус опять пароль переставил… Я не слишком задерживаю? А то, видимо, придется погадать немного, я что-то сомневаюсь, что мой пароль подойдет. В прошлый раз не подошел.

          — Да ничего страшного. А если не подходит, может, его самого позвать? Что мучиться?

          — Ага, дозовешься его. Хотя, видимо, придется. Сейчас этот пока попробую. Надо же, подошел! Теперь недолго осталось. Сам не люблю, что под обычным пользователям ничего не ставится.

          — А можно мне как-нибудь, — она вдруг снова стеснительно засмеялась, — тоже права расширить, как у администратора.

          — Ой, да я бы дал, только Димыч у нас прагматик и власть любит. Хотя бы в таком виде.

          — Слушай, тебе, наверно, неудобно, присядь прямо вот сюда, на подлокотник? Я подвинусь, а кресло вроде прочное, должно выдержать. Глеб самое приличное выделил. Хотя вместо этого лучше бы сам заходил почаще.

          — Что ты! Он тут постоянно где-то пропадает. Сами не дождемся. На самом деле так настоящий бизнес и делается — надо все успеть и все учесть. Ничего не поделаешь. А он в этом смысле умеет гнуть свое и не отвлекаться… хотя на деле явно не такой сухарь, каким кажется… Как-то недавно он говорил, что жизнь заставила его пройти через огонь, чтобы стать камнем… Вот такая вот странная фраза.

          — Ой, упаси Бог! Мне его камня уже хватило. Бедный дядя Паша. А ты правду говоришь, он только кажется таким, а в глубине души…удивительный человек. Он мне такие сны рассказывал! Нет, он правда необыкновенный! Просто, наверно, тяжело было ему расти без любви, без радости в этом ужасном обществе… Извини.

          — Да не за что. Что было, то было. А кто такой дядя Паша?

          — Дядя Паша? Ой, это просто золотой человек! А…как бы сказать… Друг семьи. Вот! Но это ничего не значит, он просто удивительный, он мне как папа второй! Правда! Я вот вспоминаю, в детстве он приезжал редко, но мы все так ждали его приезда, прямо как праздника. Он, говорят, когда я еще не родилась, очень семье помогал; его жена была нашей дальней родственницей. Вот. А потом что-то с ним случилось, его долго не было, даже не вспоминали. А я-то вообще не знала. А потом приехал, прямо не знаю, как с того света. Я его не помнила, а мне он сразу понравился! А мы еще жили, знаешь, глушь, нищета, до районного центра грязь а не дорога, дома все полугнилые, каждую зиму кто-то спьяну замерзает, но хоть бы кто-то перестал пить, так нет же! Вообще кошмар! Я помню, меня в детстве возили в город, а там в магазинах такая красота! Туфельки, платьица, вещички разные красивые, но денег… сам понимаешь. Я уж даже не расстраивалась. Вот, а дядя Паша приезжал и привозил мне все это, и даже еще красивее! Я просто тогда весь день как… Вергилий? Что-то не так?

          Неизъяснимые метаморфозы происходили на лице Кремнина. Если нижняя его половина по-прежнему была радостна и улыбчива, то верхней овладела такая глубокая сосредоточенность, что прищуренные вниманием глаза напоминали темные стекла шпионских камер.

          — Ничего. Ничего особенного. Это я так. О чем мы говорили?  — краем глаза он заметил, что уже несколько минут, как не устанавливает никакого обновления. Только сидит и слушает. Чуть не съехал с подлокотника прямо на колени собеседнице, — Да, Мила, а дядя Паша… Как его фамилия?

          — Елин. Правда, красивое? Да, ведь про него сейчас много говорят, он теперь сюда переехал. Ему очень выгодно продали дом тут недалеко от Москвы, и он разрешил мне у него пожить. Теперь у меня здесь крыша над головой постоянная!

          Вергилий сглотнул слюну и напряг всю свою выдержку, чтобы выглядеть нормальным, улыбчивым человеком.

          — Вот здорово. Тебе прямо повезло. Он ведь биолог? А я тоже давным-давно увлекаюсь генетическими алгоритмами… там, эволюция, самоорганизация и так далее.

          — А давай познакомлю?

          — Что?

          — Давай познакомлю, хочешь? Прямо прокатимся к нам в гости, а он хороший человек, радушно примет. Ему вообще нужны последователи.

          — Ой, да зачем? Неудобно вообще! Мы-то с тобой вообще почти незнакомы…

          — Почему неудобно? Отчего хорошие люди должны бояться друг друга, мы ж не враги в конце концов? Все люди, все свои. Давай прямо завтра, не против? С утра! Ну что?

          — А… — промямлил Вергилий, чувствуя что его челюсти при разговоре начинают отклоняться от заданной траектории.

         

          IV.

         

          — Ну что, счастливчик? Круг просто невероятно быстро замыкается! — восклицал Дмитрий. — Надеюсь, сдаваться в самый последний момент не будешь?

          Вергилий промолчал, но по отсутствию следов унылости и испуга на лице отрицательным ответом и не пахло. Оставалась только растерянность, широко открытые глаза, лишенные всякого понимания и оценки того, чему давеча угодно было ненавязчиво так случиться. Даже несмотря на то, что до очередного сумасбродства оставалось еще около суток.

          — Да не переживай ты, дела обстоят даже лучше, чем я ожидал. Три точки входа! Представляешь, три! Отец Глеба плюс дедушка Олеси плюс друг семьи Милы!

          Они шли быстрым шагом, так, чтобы ветер не стихал в ушах. За день статичное состояние во всех формах успело утомить и тело, и душу, а на скорости и настроение меняется.

          — Да, упоминаний об этом человеке действительно много. Сказал бы, слишком много. Прямо какой-то триллер психологический: каждый человек, которого встречаешь, непременно произносит одно единственное слово. …Елин! А зачем, к чему? И вообще, как все это связать с тем, что шастает по вентиляции?

          — Видать, недаром отец Глеба так напарился с этим ученым. Что-то в нем действительно было такое, за что можно получить наказание сверху. И видимо, проблемы далеко не закончились.

          — Как же тогда быть с тем, что говорила Мила? Милый человек и все такое… Нет, не существует дьяволов во плоти. Похоже Глеб сам на чем-то в жизни споткнулся, а теперь ищет виновных. Хотя… Кто знает?

          — Короче, давай подумаем, как тебя снарядить и вооружить. У меня на квартире все есть…

          — Не надо, я сам что-нибудь придумаю. Время будет. Жалко, целый день уйдет неизвестно на что. Боже, на что я согласился? Сам от себя в шоке…

          — Не боись. Все отлично. Твоя мечта соприкоснуться с северной культурой сбывается.

          — Вот этого я и боюсь.

          — Ладно, пойду я обратно. До встречи. Будь на связи.

          — Хорошо. Пока.

          В сотне метров от рабочего места они распрощались, и Дмитрий побрел обратно — было еще самое начало второй половины дня. Вергилий продолжил возвращение в столь же быстром темпе, вслушиваясь в завывание ветра, всматриваясь в участок потеплевшего голубого неба над крышами и стараясь не обременять себя никакими раздумьями. Во всяком случае не опускаться по мертвеющей логической цепи в отдаленные предместья сознания.

         

          Только ближе к вечеру он осмелился между прочим спросить:

          — Пап, а та девушка больше не звонила? Которая утром.

          — Нет, не звонила. Все ждешь? Позвони ей сам.

          Вергилий чуть качнулся в сторону телефона, но остался на месте незыблемо, подобно Останкинской башне, у которой шпиль отклоняется ветром на несколько метров. В какой-то момент этот ветер явно нашептал ему руководство, дескать, возьми трубку, дозвонись и скажи: «Олеся, привет, я соскучился; жду, возвращайся скорее. Мы должны встретиться. Мы должны закончить начатое, понять все, победить, наконец, этот бред. Тогда уж мы сдерем с Глеба такое вознаграждение, что тебе и не снилось! Оно не только мое, оно и твое; мечтай о чем хочешь, все будет!».

          Руководство иссякло как дочитанная небыль короткого рассказа. Вергилий протащил взгляд мимо телефона в окно. На голубое небо к ранним сумеркам снова наползали облака. Опять в мире что-то менялось. Словно лифт, плавно разгоняющийся и равномерно ползущий так, что поди узнай: вверх, вниз или вовсе на месте. Когда же все это кончится, когда распахнутся двери и выпустят робкого пассажира? И что это будет за этаж: седьмое небо или преисподняя?

         

          V.

         

          Утро в явственной форме снова наступило рано по меркам июльской ленивости. Если б не работа, вообще бы спал как убитый праведник, до обеда. Даже удивительно, что это утро с работой в сущности никак не связано, как бы ни радовался Дмитрий.

          Вергилий встал и быстро поддался дневному ритму. Родители поднялись раньше него и уже куда-то собрались одни, видимо, покорно свыкшись с тем, что в этом году всякие тяжелые ветра, дующие у него в голове, стали часто уносить его из дома. Вон, уже стоят в коридоре в обнимку. Один, чтобы сохранить образ, широту романтично-циничной души в форме впечатления, производимого на других. Другая, дабы сберечь остов желаемой стабильности, прогнав все рациональные мысли, видеть иллюзию взаимного счастья и уюта.

          Вергилий вышел на улицу все-таки оптимистично настроенный от солнца, ветра и скорости собственного шага. Хотя то и дело во всем теле просыпалась знакомая тягучая невесомость, заставляющая замирать сердце, как всегда при свободном падении в будущее, таком свободном, что уже давно не за что зацепиться, в отличие от повседневного осторожного альпинизма. Зачем только надо было договариваться встречаться около офиса? Наверняка лишний круг по Москве. Не Глеб же в самом деле отвезет их?

          Встретились они буквально на пороге. Мила то ли почувствовала его приближение, то ли, взглянув на часы, вовремя отпросилась у любимого. Интересно, говорила ли она ему, куда поедет, подумал Вергилий, или половина ее жизни благополучно процветает вне его ведома?

          — Привет! Я знала, что ты сегодня придешь. Пойдем, я готова! — она решительно улыбнулась, и стало понятно, прелюдии не будет.

          — Пойдем! Куда нам подойти?

          — А вон прямо из дворов… где-то здесь должно быть метро, там несколько станций до вокзала и на электричке.

          — На электричке… На электричке?!

          — А что?

          — Да нет, ничего… Просто удивительно. Я думал, что у дяди… у Павла Петровича, раз он приобрел участок, имеется и свое авто, а то и шофер личный.

          — Нет, он это не любит. И вообще говорит, что автомобиль в Москве в ближайшие двадцать лет абсолютно непригодный транспорт. Сам на электричке ездит. Нет, машина у него есть, но он ей пользуется только в крайних случаях.

          — Ага. Дельно. Значит, на метро? Ну как, не боишься?

          — Привыкаю постепенно, стараюсь, преодолеваю боязни. А вообще ничего так. Красиво даже. Когда народу мало. Только, Вергилий, не бросай меня в толпе, ладно; или можно, я за тебя держаться буду? А то весь этот народ спешит, постоянно бурлит, как кипящий борщ… Не бросишь?

          — Не брошу. Даже не беспокойся. Тебе очень повезло с попутчиком, я в метро как рыба в воде!

          Вода предстала перед ними высоким старым вестибюлем. Народу кишело немало уже у дверей, но Вергилий не чувствовал толпы. Он и раньше иногда входил в метро как в узкую пещеру и совершенно не обращал внимание на то, что стенки этого подземного царства представляют собой ползущую людскую биомассу. Вот и сейчас, когда меньше всего ожидал всю дорогу провести в общественному транспорте вдвоем со столь непонятной особой, о толпе он даже не вспомнил. Вот уж действительно вдвоем. Пожалуй, застрянь они одни в обесточенном лифте, это чувство было бы только слабее.

          — Все нормально, в поезд сядем, — подбадривал он. — Ты не смотри, что такая толпа на платформе, надо просто прижать руки к себе впереди и ввалиться. В поездах вообще удивительно нерационально заполняется место: на станции не влезают, толкаются, стонут, а на деле туда еще столько же поместится. Надо только правильно распределиться. Глядишь, уже после двух станций свободно, хотя никто не выходит.

          — И тебя правда не угнетает эта толпа?

          — Нет, наоборот, тепло и держаться не надо. Иногда так даже смотришь и думаешь: вот он, мой настоящий дом. Я снова дома, а другого и не надо…

          — Да, нескоро я привыкну…

          — А что тебя Глеб не отвозит? У него же есть возможность. Пробки?

          — Почему же, он меня часто и отвозит, и катает по городу. Просто…  Просто что тут бензин ему тратить, недалеко совсем, да и вообще я сама хочу освоиться в городе, а то вовсе как-то неудобно получается.

          Вергилий вспомнил дачу и небогатый приезд на электричке, но тут же оборвал себя, будто Мила вот-вот прочтет его мысли о том, что видел он и о чем не догадывалась она. Или догадывалась?

          — А электрички ты, наверно, любишь больше метро? — продолжил он вслух свои ветвящиеся размышления. — Слушай, а у Глеба же тоже недалеко дача, по Киевскому направлению? Ты наверняка была там. Ему же не составляет труда отвести тебя оттуда до твоей, так сказать, новой крыши над головой?

          — Дача… Я там не только была, я там жила одно время. А ты был там? Ну как? Вообще, хорошая дача, ничего. У него там все вроде так просто, но ухоженно, даже красиво… Только шум от дороги постоянно. Даже ночью. Ну и… — она снова запнулась, а Вергилий в уме завязал очередной подготовленный узелок на своей паутине.

          — О, приехали! — спохватилась она, увидев застывшую под окнами станцию. И тут же, видимо, начисто забыла причину своего немого смущения, которому не дали развернуться как новый ковер до совсем уж неприличной степени. Схватив Вергилия за руку, она с тревогой взглянула на толпу впереди.

          — Не бойся, главное без паники и резких движений, — успокаивал ее Вергилий, — Иди не спеша вместе с толпой, а если все-таки хочешь поскорее из нее выбраться, диффундируй.

          — Что?

          — Диффундируй.

          — А это как?

          — А вот так. Понимаешь, толпа она хоть и бурлит, качается из стороны в сторону, а все равно не слишком плотно сложена, и в этой стене постоянно возникают весьма заметные прорехи. Эти прорехи — контуры твоей дороги. К тому же люди, когда идут, постоянно покачиваются. Обычно влево-вправо, как маятники, но из-за неровности помещения и из-за кучи других факторов их дерганья носят произвольный характер могут подталкивать тебя вперед. Главное — выбор подходящего контура и подходящего момента времени для рывка. Вот так.

          Кремнин внедрился в толпу и вскоре, словно подхваченный штормящим океаном, понесся к выходу, немного обгоняя течение. А Мила, с благоговейной тревогой созерцая его впереди, все больше от него отставала в цепких пальцах человеческих тел. Ее взгляд выдавал последние граммы тех усилий, которые ограждают человека от панической лавины, как по цепочке съедающей все больше адекватности в действиях. И все-таки на последнем рубеже твердые тучи разомкнулись, и она, подобно капле из сомкнувшихся в воде ладоней вылетела прямо в объятья ожидавшему ее Вергилию.

          — Извини! — тот сам пытался угомонить волнение, — Извини, пожалуйста, не надо было бросать тебя в толпе. Я просто хотел показать, я не подумал…

          — Ничего, ничего, — ответила она, когда перевела дыхание, прижавшись к попутчику и обхватив его за плечи, — Сама виновата, дала волю страхам, — Все-таки она тоже выбралась из людского скопления на редкость быстро, провожаемая недовольными взглядами секундных соседей: положиться на собственную гибкость она так и не успела, а без лишних эксцессов обошлось, видимо, только из-за того, что мужская половина толпы после такой «диффузии» осталась, очевидно, вполне довольна.

          — Все, не будем больше диффундировать, — заявил Кремнин, — Хватит фокусов, пойдем нормально, медленно, нам ведь некуда спешить. И если я случайно попытаюсь слишком разогнаться, скажи сразу, и не отпускай.

          До вокзала добрались без приключений, да и толп больше не было. Все-таки Мила следовала условию и старалась не отпускать его. Сам он ограждал себя от мыслей по этому поводу, дабы не рассеивать внимание, но то и дело спрашивал логику, что скажет Елин при встрече, как Мила представит его и неужели столь близкие на вид отношения попытается объяснить всего лишь визитом молодого дарования, интересующегося генетикой. А между тем с каждой минутой общее спокойствие улетучивалось как нагретый йод. Электричка ехала слишком быстро в рамках слишком малой дистанции. Может правда не волноваться, думал Вергилий, обнять спутницу покрепче, порадовать старика?

          «Нет, не будем пока об этом, — продолжал он размышлять, — Сейчас главное завести с Елиным доверительный контакт. Так, что у нас там? Аденин к тимину, гуанин к цитозину… Да что я опять за азы? Не годится для молодого дарования с этого начинать, это же элементарщина. Надо что-нибудь по теме… По теме, скажем, генома человека. Может быть, про HAR спросить, про human accelerated regions? Да, и про белки, которые синтезируются этими частями генома! И как обстоят дела с их аналогами у других животных; скажем, у кошек? Черт, опять кошки. Нет, не у кошек, у обезьян, у шимпанзе! Вот…».

          — Вергилий! Мы приехали.

          Кремнин оглянулся и встал с сидения. Электричка медленно подползала к незнакомой платформе. Неудобно получилось, подумал он, весь конец пути полусонно молчал, как будто насильно вели.

          Вокруг платформы все утопало в зелени, даже какие-то деревца запоздало цвели. Солнце светило уже на полуденный манер тепло, ветер ластился к людям мягкими волнами и почти не качал ветвей. Все логические цепочки и прочие густые думы при такой погоде непременно выходили задними. Думать вообще не хотелось. Но и волнение приутихло.

          Мила, покинув поезд, радостно устремилась вперед, отпустив догоняющего попутчика, но потом снова поравнялась с ним до осязательной близости.

          «Вот интересно, как она ко мне относится? — отчего-то спросил себя Вергилий, — Не слишком ли откровенно для знакомого будущего жениха? Или для нее это обычное дело? А может, все гораздо сложнее, и у нее ко мне… Ага, даже не надейся, генетик! Лучше о ДНК думай, ловелас недоученный…».

          За укрытой зеленью скромной металлической оградой высилось несколько небольших кирпичных домов в два этажа. Не размашистых, но капитальных; видно было, что зажиться здесь собирались надолго, о чем напоминало и все вокруг, принявшее облик тихой, скромной деревни. Разве что ограды вокруг участков безупречно металлические, но все равно не крепостные стены, как некоторые сейчас любят. Даже непривычно как-то: такая благодать средь этой местности, где за каждый квадратный метр можно душоночку продать, коль не хочешь годами выпахивать такие же деньги.

          У самой ограды, в объятиях нескольких яблоней, стоял домишко совсем иной стати, старый, бревенчатый, с торчащей паклей, трубой и иными хозяйственными следами вокруг. Сторожка что ли? Прямо сказка какая-то. Вергилий еще больше удивился, заметив поодаль сидящего на старых досках мужичка, до того неприметного вида, что тот просто сливался цветом со старым деревом и культурным слоем земли. Мужичок невозмутимо ел краюшку хлеба, и чем больше присматривались к нему глаза, тем более неказистыми виделись все его черты. В конце концов возникла странная, просто невероятная мысль. Бездомный? Бомж? Не может быть!

          Вергилий хотел было оглянуться на спутницу, что так тепло обняла его в считанных метрах от цели, но пристальный взгляд незнакомца остановил его. Отвлекаться не хотелось, но было, очевидно, поздно, и чувство неторопливой, благоухающей жизни скоротечно смялось, пронзенное двумя усталыми глазами. Что за бред? Я никогда его не видел, подумал Кремнин. А он смотрит совсем не так, как положено смотреть на незнакомых людей. Тем временем ноги продолжали делать свое праведное дело, и только порядочно вывернув голову, Вергилий опомнился.

          — Пойдем, — сказала Мила, — Я тоже иногда на незнакомых людей заглядываюсь, как диковину. А этот… он часто здесь бывает. То пропадает надолго, то снова зачастит. А он нормальный, скромный и добрый. Или ты просто не любишь таких людей? Да я бы тоже не больно жаловала, так у нас в деревне почти все хоть и с крышей над головой, а все равно за душой ни копейки, ни даже желания что-то изменить.

          — А… — попытался Вергилий собраться с мыслями, — Я нет, мне все равно… То есть я не делю людей на сорта… А ты не слышала, что он только что сказал?

          — Нет, а что? Поздоровался?

          «Ага, поздоровался, — подумал Вергилий, — Поздоровался. Только не с нами, а лично со мной. Незнакомые люди не говорят при встрече «здорово», при этом пристально смотря на человека. Но я ведь не видел его! Или видел? Да нет же, точно не видел! Значит, он обознался? Или же все-таки встречал меня в то время, как я его не утрудился запомнить?».

          — Вергилий, что-то не так?

          — Да нет. Просто Достоевский вспомнился, — а про себя подумал: если «здорово» воспринимаешь как «убивец», это уже слишком.

          — Ну что, вот и наш дом, — Мила подошла к металлическим воротам и нажала на кнопку, почти не видную на основании ворот по причине их решетчатой бесплотности. Незваного гостя она так и не отпустила, а тот уже перестал думать о чем-либо помимо исхода, столь безоблачного окончания этой удивительно долгой поездки, которая на деле длилась не более часа.

          — Не бойся, все хорошо, — заверила жительница, изучив его беспокойное лицо, — Ты и не видел более отзывчивых людей!

          Вергилий вздохнул и сквозь прищуренные глаза услышал весьма высокий и ясный для пожилой мужской гортани голос:

          — Мила, это ты? Сейчас иду!

         

          VI.

         

          Конечно, глупо было бояться, что радушный хозяин, увидев незнакомого гостя, тут же переменится в лице и прохрипит что-нибудь пронзенное ужасом о посланнике дьявола. Но все же не сильно четкой выглядела перспектива, что уважаемый в науке человек отнесется серьезно к неизвестному дилетанту с улицы, набравшемуся умных слов и даже вздумавшему о чем-то консультироваться. Еще более глупо выйдет, если данный дилетант специально отколесил полгорода и четверть области, чтобы пообщаться с потенциальным нобелевским лауреатом, а значит на следующий день таких же чайников может приехать уже десяток. Короче, не будь рядом Милы с ее осторожной непосредственностью, все выглядело бы донельзя неловко.

          Хозяин в самом деле не оказался никем из тех образов, которые обрисовал своим поведением предприниматель Сурковский. И все равно при одном его виде Вергилий прервал дыхание, глубоко сглотнув. Не от страха, скорее, как безумный фанат, впервые увидевший вживую своего кумира. Кумир вполне мог иметь определенный контакт с отцом Глеба, потому как возраста был примерно такого же. Только духовный возраст явно отставал от физического лет на двадцать. Да и физически он выглядел неплохо, если не считать типично позитивных морщин на лице, вызванных улыбчивым выражением. Даже волосы не полностью поседели и были еще весьма густы, в то время как сам он был гладко выбрит и возрасту поддаваться явно не собирался. Стало предельно ясно, что бояться его непредсказуемости не следует, да и расслабиться вполне позволительно. И все же Вергилий не спешил расставаться с невидимой амуницией. Он видел таких людей, видел конкретный пример, будучи еще старшеклассником — один учитель в параллельном классе был таким же безупречно радушным, и большинство от него просто млело, однако были и такие, кому это исчадье рая было как последний ночной кошмар. И никто не знал почему — таковые быстро увядали и скоропостижно отчислялись. Наверно, даже к лучшему — хорошо, без самоубийств обошлось.

          Почему вдруг вспомнился этот эпизод, непонятно. Павел Петрович обнялся с Милой, поздоровался с Вергилием за руку, абсолютно ничего не спросив, и пригласил обоих в дом. Может, Мила еще вчера обо всем ему сообщила и растолковала о том, кого следует ждать, подумал Вергилий, поднимаясь на крыльцо. Что-либо выговорить он пока не решался, хотя его спутница уже беззаботно обменивалась с ученым разного рода впечатлениями касательно погоды и каких-то хозяйственных дел.

          Внутри дома после беззаботного солнца показалось темно и прохладно, хотя все окна были большие и максимально расшторенные. Надо хорошенько осмотреть все доступные помещения, смекнул Вергилий, интерьер — один из ключей к пониманию жителей.

          Небольшое помещение на углу дома было самым светлым, озарялось двумя длинными окнами, на углу переходящими одно в другое и, как ни странно, служило в том числе и кухней.

          — Проголодались, наверно? — спросил Елин, — Уже почти час.

          — Дядя Паш, садись, я сама что-нибудь приготовлю. И ты Вергилий, присаживайся, ты что-нибудь будешь?

          — Ну…

          — Ладно, ладно, давай с нами что-нибудь!

          — Настроение у тебя сегодня хорошее, — заметил Павел Петрович, — Иной раз саму к обеду не дозовешься: пропадаешь постоянно то в лесу, то на речке, то просто куда-то по селу… а то в городе целыми днями.

          — А что ж ему быть плохим? Все хорошо. Сегодня вот под утро сон красивый приснился. Сижу где-то посреди леса под самый рассвет, еще вроде темно, а уже белизна такая свежая, и небо как будто соком наливается. Сижу, как будто усталая, к стволу голову прислонила, к самой коре, и вверх смотрю; подо мной трава, мхи, хвоя, все свежее такое, влажное, росистое, а надо мной стволы сосен, прямые такие и частые, прямо туннелем в небо уходят. Только где-то там, в самой выси ветки небо прикрывают, да и то света не загораживают. А туман еще не рассеялся, и эти ветви как будто до самых облаков достают, и оттого такие смутные, белесые выходят. Сижу, тишина, благодать, а потом откуда-то снизу — на самом деле сбоку, но когда смотришь в небо, кажется снизу — луч солнца рассветного прямо меж деревьев с самого горизонта такой полосой красной. Я сразу приободрилась, хотела встать, побежать домой, и тут проснулась. Мне понравилось.

          — Лес-то хоть какой? Тот или местный, посаженный?

          — Не знаю. Какой-то почти сказочный. Многое бы отдала, чтобы побывать там наяву. Как давно я уже не вдыхала этого запаха росистого. А я еще подумала, луч света — к хорошей погоде. И правда, еще утром когда приехала в город… Вергилия встретила, уже солнце пригревало. Да, кстати, дядя Паш, Вергилий он интересный, он в программировании и в генетике разбирается.

          — В программировании и в генетике? — Елин, наконец, по-настоящему заинтересовался гостем. — Так это же замечательно! А вы с Милой давно знакомы? Она такая мечтательница! То во сне по сказочным лесам и рекам ходит, то наяву куда-нибудь в чащу запропастится, загуляется и не дозовешься ее. А вы, наверно, интересуетесь информационными аспектами генетики? Сейчас, ведь знаете, уже ДНК-компьютеры существуют. Только пока не справляются с широким спектром задач.

          — Да, я знаю, может быть даже диплом буду по этому писать. Но мне не только это интересно, мне еще чистая биология, — максимально уверенно пытался говорить Кремнин, а про себя думал, как бы не перегнуть палку и подольше заинтересовать собеседника. — И эволюционная теория. Всегда в голове не укладывалось, как из того необъятного спектра изменений, которые происходят в организмах — у кого-то хвост короче, у кого-то уши длиннее — природа угадывает, что нужно существам при данном изменении внешней среды, да к тому же таких счастливых особей при этом хватает, чтобы продолжить род и даже образовать новый вид.

          — Ну вот вы живете двадцать лет и столько всего изучить успели, а природа не один миллиард лет живет. А считать ее менее способной к обучению, чем мы с вами, уже не приходится. Ведь самый простой организм — это очень сложная система, которая принципиально настроена на поддержание себя в живом состоянии. Даже пружина, как ни сжимай, стремится вернуться в то состояние, в котором ей удобно. Но если пружину согнуть посильнее и подольше, она примет новое положение, не переставая быть упругой! То есть пружина тоже может учиться и приспосабливаться! Стоит ли удивляться, что у простейших наблюдают условные рефлексы. А сколько таких пружин в живом организме!

          — А разум? Тоже таким образом? Ведь он совершенно не вписывается: природа могла любым другим образом помочь предкам человека выжить. Даже более простым и надежным. Или ей просто надоело изобретать динозавров? Я так и не нашел более-менее изученного гена, отвечающего за разум, хотя часто появляются сообщения на эту тему. Или его все же нет? И нельзя взять… какое-нибудь животное, модифицировать его и получить четвероногую личность.

          Павел Петрович то ли улыбнулся, то ли усмехнулся.

          — Ну, это, как говорится, на что нам эликсир бессмертия, когда в наших детях мы продолжаем вечность? Я понимаю, вы, наверно, немало читали публикаций по генетике, и это, наверно, было бы любопытно получить какую-нибудь гениальную крысу. Но зачем создавать чудо, когда оно уже создано и в нем самом столько всего неизвестного. Уж лучше думать не о том, как из крысы человека сделать, а как из одного человека, которого остальные считают крысой, сделать другого человека, которого без натяжки можно было величать Человеком. При этом не калеча ни того ни другого. Как вам задачка?

          Вергилий одобрительно кивнул, а про себя с горьким привкусом подумал, что очевидно палочку все же перегнул — ученый не только отклонился от темы, но и блестяще задвинул невежду по самый плинтус.

         

          Может быть, Мила и не гнушалась помечтать назло прозе жизни, но накормила она обоих вполне ощутимо, плотно и вкусно, что не так часто бывает в гостях с людьми, не привыкшими есть где-либо кроме родного дома. Даже непонятно, радоваться или нет этой смеси удовольствия и неловкости. Типичное будьте как дома. Вергилий весьма настороженно относился к этому принципу, потому что дом у человека только один, а столь любимая иными людьми радушная бескорыстность неизменно относилась к категориям, непостижимым для разума и даже абсурдным с физической точки зрения. Не может объект постоянно отдавать энергию и не принимать ничего взамен. Конечно, люди возвращают потраченное своей благодарностью и реальными делами, но не честнее ли будет творить этот естественный обмен в виде реальной, заранее оговоренной платы?

          Еще меньше спокойствия внушала ему гостеприимность именно этого дома. И даже не из-за подозрительных статей в желтоватой прессе и неохотных россказней Глеба, а из-за того, что человек, заслуживший известность и уважение, избежавший гнева советской машины и вкусивший порядки холодной и адекватно мыслящей северной Европы едва ли был так прост, как сельский хлебосольный бедняк.

          И домик такой хлебом-солью не заработаешь. Кстати, несмотря на относительную скромность, слишком просторный домик для одного, пусть даже двух человек.

          Вергилий уже не надеялся найти видимые следы научной деятельности в пределах дома, тем более тайную лабораторию. И даже не из-за того, что дом куплен вроде бы не так давно. Давно не давно, а обжить по-своему его успели. В просторных комнатах все было оформлено до того степенно зажиточным образом, что ни одного документа, связанного с наукой, и близко не валялось. Можно было, конечно, предположить, что где-то в подвале, за семью замками, уже расположилось грандиозное научное царство с полулюдьми-полукошками в пробирках, но с каждой минутой в это верилось все меньше. Тем не менее, жизнь в любом случае не должна ограничиваться нуклеотидами. В самой большой, почти квадратной комнате, оттого малец обедненной светом, были целых два книжных шкафа и несколько фотографий на стенах. Вергилий обошел каждую стену комнаты, собирая драгоценное внимание на всем, что только могли выделить глаза. Особенно его интересовали книги. Среди научных фолиантов попадались только самые общие и заурядные, среди художественной литературы в основном классика, причем немало советской или по крайней мере социалистически направленной. Единственное, за что нельзя было поручиться, так это немногочисленные книжки с финскими названиями, в которых знакомой была в лучшем случае треть слова. Впрочем, как искать, не зная, что искать?

          Другое дело фотографии на стенах. Первое же полотно, попавшееся Вергилию в глаза, отображало в низкокачественном черно-белом свете трех человек, в одном из которых угадывался хозяин, хотя и отстояло то мгновение лет на двадцать пять от современности. Лицо Елина, хоть и более молодое, выглядело заметно печальнее, несмотря на стандартную фотографическую улыбку. Женщина, стоящая рядом с ним, того же возраста, и то казалась оптимистичнее, хотя держала его за руку так, будто их немедленно пытались разлучить. Ее лицо было незнакомо. «В газетах писали, что у него была жена, — вспомнил Вергилий. — Интересно, где она сейчас?». Впереди супругов стояла молодая девушка, не более двадцати лет, на симпатичном лице которой так же особой радости не отметилось, скорее странная смесь усталости, гордости и нетерпения, может из-за правильно выточенных природой темных глаз. Дочь что ли?

          На следующем снимке прошлого Кремнин почти сразу узнал свою попутчицу Милу, хотя на фото ей было не более пятнадцати лет. Впрочем, она и тогда наверняка вызывала зависть у подруг. Ее пышные волосы были заплетены в упругую, длинную косу, а рядом с ней — что-то было в этом примечательного — стоял такого же возраста паренек, тоже с весьма длинными светлыми волосами, только взгляд более собранный, глубокий и решительный.

          Вергилий почувствовал сзади себя тихие, еле слышные шаги и тут же узнал героиню фото. Девушка была рядом, он и не боялся этого, не опасался ее подозрения. Наоборот, с ней было как-то спокойнее. Елин ненадолго вышел, и это было кстати, хотя осознанно усомниться в хозяине ему так и не случилось. Он больше не пытался заговаривать на «негуманистические» темы, а с любыми другими разговор вполне удавался, благо сам Павел Петрович не потерял интереса к циничному дарованию и сам охотно выходил на контакт. Однако расслабленно и безмятежно побеседовать не получалось. Что-то настораживало, что-то не сходилось. Слишком позитивным был объект. Неужто лицемерие настолько безгранично? Или никакого лицемерия нет? Тогда что за темная материя так бессовестно не вписывается в теоретическую картину мира? Столько всего надо узнать! Жаль, времени отведено с гулькин нос.

          Итак, Мила коснулась его плеча, уже не столь доверчиво и трепетно, как в метро, скорее игриво.

          — Ну как? — спросила она, — Ничего? Давно снимали, еще косу тогда носила. Не люблю заплетать волосы в косу. Раньше еще ничего, а теперь вообще не люблю! Люблю распущенные. Хотя Славику нравится.

          — Кому?

          — Славику. Который со мной вместе. На самом деле его Святослав зовут, он сейчас уже не просто мальчуган большеглазый, он теперь такой витязь, ты бы видел! Мы уже целую вечность знакомы, сама еще только ходить научилась, а его уже помню, вместе в песке и в грязи играли, вымазывались как чертята. Ой, как, помню, он меня защищал! Сам такой смешной, а глядится прямо великаном. Да я тебя познакомлю!

          Вергилий выглядел немного мрачно и слушал ее максимум вполуха. Сосредоточенность так и не крепла, разбавляемая не пойми чем. Какой-то Святослав, думал он, ну на кой черт он мне сдался? Если она так будет про всех своих ухажеров рассказывать, начиная с раннего детства, этак уши завянут от старости. Надо суть понять, суть а не муть!

          Но злиться на нее он по-прежнему мог не более, чем летать взмахами пальцев ног.

          — Ну как? — спросил сзади вошедший Елин, и Вергилий кончиками ушей почувствовал, что вопрос лично к нему, — Что-нибудь интересное?

          — Да так, — смущенно ответил он. И отчего-то ляпнул:

          — Книжки у вас интересные на финском.

          — Да, привез кое-что. А вам интересно именно по смыслу или просто что на финском?

          — Просто что на финском, — честно признался Вергилий, — Нравятся мне карело-финские народы.

          — А, понятно. Мне тоже ничего так. А славянские народы?

          — Славянские? А…ну… Естественно. Свое всегда милее всего.

          — А вы не задавали себе вопрос, почему финно-угорские народы, не на один век отстававшие в развитии от славянских в древности, теперь вдруг догнали и даже перегнали их?

          — Ну, я бы не говорил так категорично. Во-первых славянские народы бывают разные, как, впрочем, и финно-угорские. Во-вторых уровень развития зависит от многих факторов и от национальности уж точно в самую последнюю очередь. Ну и в третьих, финны, конечно, складно взяли себе много чужого но при этом так ли много произвели чисто своего? Калевала только в начале девятнадцатого века написана.

          — А русской Калевалы так вообще и не написали. Русская мифология по-прежнему противоречива, разрознена и изничтожена христианством.

          — Не только русская. Вообще стоит ли живой организм загонять в стальные рамки? И кто знает, что от нас скрыла история. Быть может, не будь татаро-монгольского нашествия, написали бы еще тогда свою Эдду, Калевалу, называйте как хотите. А может, уже написали, только потеряли в течение всех последующих передряг.

          Собеседнику ответ, похоже, понравился, но гордиться и радоваться этому хотелось как-то не в полной мере.

          — Вы интересно мыслите! В самом деле, быть может, в течение всех последующих передряг потерялось значительно больше, чем просто своя Калевала…

          Мила прильнула сзади сразу к обоим.

          — Дядя Паш, я пойду прогуляюсь. Может, до речки.

          — До речки? А ты же больше по вечерам любишь…

          — А вечером еще схожу. Можно? Сейчас не так жарко. Не перегреюсь.

          — Конечно, золотце. Иди.

          — Вергилий, хочешь со мной? Пройдемся, я местность покажу, к речке с пустимся, там сейчас вода такая теплая!

          Желанный гость медленно посмотрел то на одну, то на другого, после чего зажмурился с мыслью «Вот это номер» и непременно бы дерзнул отказаться, будь он в том состоянии души, в каком пребывал сутки назад. Но что-то новое заставило его поколебаться, и даже несмотря на то, что главный предмет всей авантюры снова проявил к нему неподдельный интерес, плыть по этому руслу не тянуло. Нечто вновь пыталось помимо воли проползти невидимым червем в мозг ученого и снова больно нарывалось на колючую проволоку под током. Не то, шептали мысли, опять не то, он снова, Сусанин, уводит разговор в какие-то неведомые дали.

          И неловко, криво улыбнувшись, Вергилий подался в сторону Милы. Неловко, потому что сделал это без всякого благодарного сожаления.

          Вне прохладного кирпичного дома солнце давно подчинило своей щедрой душе все местное раздолье. Ветер уже не гнал свежесть и прохладу, он просто дарил людям одну за другой порции жары разной консистенции, и только под густыми кронами деревьев контрастные тени заправляли остатками утра.

          На выходе из поселка мужичка уже не было, Вергилий заметил это в первую очередь, хотя следовало бы давно забыть. Солнце уже припекало затылок, мысли невольно выворачивались на поиски тени, но кроме того заострялись лишь на пустом антураже избушки и другом тепле — которое совсем не обременительно текло рядом. Мила — счастливица, в легкой широкой шляпке! — глядела куда-то вдаль, не смотрела на него, и ее профиль только сильнее привлекал глаза. Что-то мутилось внутри посреди запруды безмятежности, что-то сладкое и беспокойное, томительное и сияющее как гладь спасительной воды впереди.

          Безмятежность медленно отодвинули голоса, не столь примечательные, чтобы даже оглядываться, тем не менее отвлекли их от прогулки и отвлекли на сей раз по вине Милы, которая прямо встрепенулась, заслышав их. В следующее мгновение Вергилий проводил девушку глазами до самого источника голосов в десятке метров от них, успев услышать лишь одно восклицание: Славик!

          Что-то переменилось в его спутнице, какая-то простота, откровенность и уже ничем не стесняемая непосредственность выросли на пустом месте. Она, казалось, начисто рассыпала всю память о прежнем попутчике, бросившись к тому, кого принесла нелегкая им наперерез. Но никаких пламенных объятий не случилось — объект восторга попытался схватить ее на подходе, а она легко увернулась и еще десяток метров оставалась для него в недосягаемости, пока не была поймана в цепкие объятья.

          — Вергилий, иди сюда! — сквозь смех крикнула она, когда сильные руки наконец опустили ее на землю.

          Кремнин рассеянно, немного печально поднял на них свои глаза, еле заметно стиснув зубы и медленно поплелся к центру веселья.

          — Знакомьтесь: Вергилий, это Святослав, Славик, это Вергилий.

          — Приятно познакомиться, — внятно ответил тот самый Славик. — …Мил, шалунья, да куда ты лезешь?! Не даешь мужикам поздороваться-то как положено!

          Новопредставленные молча пожали друг другу руки, и в какой-то момент Вергилий даже испугался, что рука после этого будет побаливать. Святослав был выше него на десяток сантиметров и раза в полтора шире в плечах. Он и на старом снимке выглядел решительно, а теперь эта решительность плотно и бескомпромиссно переродилась в мышечную массу. А вместе с тем он, кажется, здорово походил на свою давнюю подругу. Светлые волосы, большие глаза непревзойденной сложенности и выразительности, только более темные, синеватые. Собственно, рост. Можно было со спокойной душой принять его за ее родного брата, но коль так, она сама бы обмолвилась на сей счет, в то время, как ничего подобного в ее эмоциональной речи не так и не выплеснулось. И пусть их игривая встреча столь навязчиво походила на отношения брата и сестры, почему-то на самом дне души сгустилось стойкое впечатление о том, насколько они друг другу подходят…

          Милу, похоже, ничуть не смущало, что со Святославом до непредвиденной встречи шли под ручку две не менее хорошенькие девушки в незначительной одежонке на точеных фигурках. Видимо, фрейлины королеву не смущают. Супротив северному витязю, обе были черноволосые и загорелые, словно прямиком с латиноамериканского пляжа. Теперь они стояли, обидчиво надув губки, но, похоже, готовы были простить своему герою и этот грешок. Лишь с надеждой поглядывали на угрюмого прежнего спутника внезапно нагрянувшей нетерпеливой блондинки.

          Но и та, расцветши, никуда не спешила и свято желала в эти мгновения лишь одного: чтобы всем вокруг было так же радостно. Может, поэтому Вергилий продолжал стоять среди компании, хотя внутренние вожжи давно велели ему развернуться и без оглядки зашагать обратно, о чем бы ни молили его вслед. Но улыбаться он все равно не мог, словно связанный невидимой резинкой за уголки рта, хотя тысячи раз убеждал себя в бессмысленности любых переживаний. Улыбались ему в ответ девушки Святослава, улыбался сам кавалер, рассказывая что-то Миле неторопливым, простым тоном, улыбалось все вокруг. И в какой-то момент Вергилий до того зябко ощутил всю свою глобальную чуждость, что сам себе показался безнадежно мрачным посланником далекой и холодной страны в этом залитым солнцем королевстве.

          До речки оставалось рукой подать — просто спуститься со склона высокого берега и оказаться в мясистой траве под тенью густых деревьев, что переходили под солнцем в омываемый журчащей водой золотой песок. Заметила ли Мила перемены на лице попутчика или просто не желала терять настроение, но весь оставшийся путь она не отпускала его руки — якобы склон больно крутой и неровный — и не уставала рассказывать ему что-то ненавязчиво веселое. Конечно, не так горячо, как давеча Святославу, более рассеянно и задушевно… Почему Святослав с подругами не захотел сопроводить их? Пес его знает… Думать не хотелось, мысли разморились под солнцем и лишь переваливались с бока на бок как толстые тюлени. Как бы то ни было, они снова одни. Вот уж Мила скидывает шляпку. Потом снимает босоножку, окунает ногу в воду и снова обретает детскую непосредственность.

          — Вергилий, давай окунемся, вода просто отличная! Славик к нам присоединится минут через десять.

          Она подбежала к нему уже босая и готовая стянуть с себя остальную одежду. Скучно ей будет одной. Непростительно скучно.

          И он улыбнулся. Неожиданно, как первый цветок на еще теплой, застывшей лаве. Представил, насколько она будет рада, если спустя пару минут между ними не станет ничего, кроме развеселых водяных брызг, играющих с солнцем. Насколько его собственный организм возликует, сменив жарковатую для такого дня одежду на толщу освежающей воды. И насколько сильнее все переменится в нем, настолько лишь матушка-земля меняется при переходе с зимы на лето. Но еще за день, за час, за пять минут до этого лучистого момента он точно знал свою стезю, и после того, как почти сбился с пути, последний левый шаг сделать он не смел.

          — Я подожду тебя здесь, на бережке, хорошо? Не обидишься?

          Она должна была обидеться, он это знал точно. Но даже если так, она не подала виду. Она улыбнулась и побежала к краю травы, стягивая с себя платьице.

          Вергилий отвернулся и взобрался на крутой склон чуть повыше. Еще никогда в его голове не было так пусто. Так однодневные бабочки освобождены от забот о ночевке. Так изо дня в день живут люди с тяжелой формой амнезии — нету прошлого, нет будущего, лишь один текущий момент, словно капелька из этой речки, выброшенная в воздух, да застывшая в пустоте. Что было давеча, как все это вышло, и правильно ли — никто больше не знает, и ничего больше нет. Только солнце, теплый воздух и аромат луговых цветов.

          Вергилий сел на траву вольготно и устало. До воды не больше двадцати шагов — он и не отходил почти. Он устремил взгляд по течению реки, но краем, даже серединой глаза отчетливо замечал свою спутницу, укладывающую платье и босоножки на мягкую траву, ее светлую кожу, ее стройную спину под взвившимися густыми локонами. Где-то под сердцем, или под мозгом, а может, и вовсе под животом что-то все сильнее трепетало как негасимый язычок пламени, наполняя сознание легким золотистым туманом.

         

          Когда туман разорвало чем-то холодным, он даже не понял в чем дело. Что-то скользнуло мимо него, словно во сне, ибо какой еще может быть холод среди летнего рая? Вергилий приподнял голову, пока еще ничего не понимающий. Глаза еле сдвинулись с русла речки, где весело плескалась знакомая светлая фигура. А в следующую секунду Кремнин вдруг быстро вскочил на ноги и обернулся. От такой прыти кровь немедленно потекла прочь из своенравного мозга: голова закружилась, в глазах потемнело, и запоздалыми мыслями Вергилий сообразил, что вот-вот рухнет обратно, если тотчас же не придет в себя. К счастью, небытие быстро отхлынуло, глаза прозрели и, вытерев со лба пот, Кремнин в тревожной неподвижности уставился на бомжеватого мужичка, стоящего на вершине склона.

          — Здорово, говорю! — повторил он.

          Нет больше летнего рая. Все растаяло, как сладкий сон. От былой благодати осталась лишь вспотевшая голова с первыми признаками солнечного удара внутри.

          — Здравствуйте, — ответил Кремнин, тяжело поднимаясь наверх, — А мы с вами встречались?

          — Да виделись, бывало… — незнакомец явно не спешил объясняться.

          «Все; это, наверно, глюки. Я просто перегрелся, как процессор без вентилятора. Интересно, процессоры, когда перегреваются, тоже видят нечистых мужичков?».

          — Я вас что-то не помню, где мы могли встречаться? — сказал Вергилий, когда поднялся до уровня собеседника и перевел дыхание — только теперь он мог вымолвить что-то смелое.

          Но вместо ответа получил новый удар вопросом:

          — А где второй?

          — Кто второй?

          — Вас же двое было. Неразлучных.

          — Когда?

          — А тогда, у дорожки железной, перед утром. Вы еще шастали в темноте как слоны, меня разбудили, а я и так до этого сутки не спал.

          — Когда… — хотел уже спросить Вергилий, но осекся, точно споткнулся и со всего размаха влетел лицом в сырую темную землю, вдруг распахнувшую в своем узоре былые образы: небо с густо подогнанными облаками…

          А незнакомец вдруг изрыгнул новый вопрос:

          — А третий где?

          Вергилий уже не смел удивляться и новую фразу встретил с проснувшимися, слаженно работающими мыслями.

          — Третий? — надменно переспросил он. — Третий у себя на работе, пытается забыть. Или упивается тем, что жив.

          — Нет, а другой, белобрысый?

          — Бе…

          Нет, все-таки не щадит сегодня судьба перегревшихся людей. Какой к черту белобрысый? Но разозлиться Вергилий не успел. Его глаза уставились на мужичка как на золотой самородок, а в уме медленно заскрежетали, завелись механизмы чего-то огромного, строго выверенного и необъятного.