Монологи под образами

Сергей ПРОКОПЬЕВ
МОНОЛОГИ ПОД ОБРАЗАМИ
повесть
из книги "Монологи от сердца"

ЧЁРНЫМ ХОДОМ
Ирына
У диакона Андрея Кураева слышала: «Сегодня многие приходят в церковь через чёрный вход». Это про меня. Оставалась бы слепой, кабы не сыновья. С мужем всю жизнь в школе отработали. Я пятнадцать лет географом, потом прошла в Москве годичную переквалификацию, получила диплом дефектолога, то есть – и врач, и учитель-логопед. Муж, как и я, окончил Петропавловский, что в Казахстане, пединститут, физико-математический факультет. Трое детей…
Появились в нашем подъезде новые соседи. С украинскими корнями. По фамилии Настека. В квартиру над нами въехали в результате обмена. Мы на втором этаже, они на третьем. Подъезд со дня заселения дома без скандалистов и пьяниц. Новички тоже вроде порядочные. Муж с женой, двое детей. Мальчик-шестиклассник, дочь – студентка музыкального училища – симпатичная, как тростиночка стройная, глаза голубые, волосы ниже пояса. И бабушка ещё с ними.
Бабушка как-то сразу не пришлась мне. Что-то в ней неприятное. Не то, чтобы отталкивающее, а не располагающее. Взгляд тяжёлый. Бывают люди, он ещё не знает тебя, а уже будто подозревает в плохом. И назойливая.
Всего один раз в квартире у Настеков побывала. Они одно время старались приблизиться к нашей семье. С Украины им присылали тыквенные семечки, фрукты… Угощали. Я отвечала рыбой, муж наловит – поделюсь, или из сада ягоду… Но к ним не ходила. Лишь однажды рыбу принесла. С прихожки – дальше не стала углубляться, хотя приглашали – заглянула… Женское любопытство, что тут поделаешь, трудно устоять… Чистота идеальная, шторы красивые, голубое с золотом, на окнах… И поразил запах. Мышь дохлая под полом или ещё что… Отвратительный запах падали. Такая вроде чистота, и вдруг... Неужели сами не чувствуют?
Позже объяснили: запах логова сатаны. Самый бесовский. Раз колдовством занимались. И бабушка, и мать, и Ирину приобщали. Отец-то нет. Он был из шоферов, водитель автобуса. Но непростой – депутат горсовета. Высокий, представительный. Если женщины до поры до времени хотели с нами знаться, он – нет. Ни разу не заговорил. Поздоровается на ходу… Трезвый всегда…
Началась тёмная история с Чайковского… Сыновья мои не запечного воспитания. И старший Саша, и младший Игорь стеснительностью не страдали, робкими не назовёшь. Симпатичные. Конечно, для каждой матери свой ребёнок красивый. Да что есть, то есть. Игорь светловолосый, похож на русского Ивана, каким в сказках рисуют. Саша тёмненький, в отца. И коренастый – тоже в него. Игорь высокий, стройный. Оба без наглости, но свободные, незажатые. Что один, что другой и во дворе, и в школе в лидерах ходили. Постоянно вокруг них друзья, всегда что-то затевают – каток ли залить, на велосипедах за город съездить порыбалить. Дня два как Настеки переехали, Игорь с другом Женькой – с пятого этажа в нашем же подъезде – по лестнице идут, а из-за дверей музыка живая – пианино «Танец маленьких лебедей» исполняет. Игорь потом сокрушался: «На «лебедей» и повёлся».
«Смотри, музыкант приехал, – Игорь Женьку останавливает. – Зайдём?»
Запросто к незнакомым людям. И нажимает на звонок. Здравствуйте, мы пришли знакомиться.
Игорь к Ирине с первого взгляда воспылал, и она. Стали встречаться. Я не против. Парень школу только что окончил, девушка симпатичная, скромная. Ровесница. Мать работала бухгалтером, даже главным, в редакции областной газеты. Видная из себя, в молодости, наверное, была очень красивая. Отличалась одной особенностью: проходишь по лестнице мимо неё – смотрит не на тебя, а в пол. Будто что-то высматривает вокруг. Всегда здоровалась, но взгляд в сторону. У монахов тоже не принято в глаза смотреть, но там смирение, здесь другое.
Игорь через несколько дней, как познакомились, стал неузнаваем. Я, наивная, ничегошеньки в этом плане не соображала. Думала, первое чувство захлестнуло ребёнка. Никогда не влюблялся. Случись такое, узнала бы сразу, всегда на моих глазах, в школе учился, где я работала. Как водится – девчонки-одноклассницы звонили, заходили музыку слушать. Не больше. Познакомился с Ириной, соседки тут как тут докладывают: Игорь твой изменился, всегда с улыбкой, приветливый, непременно поздоровается; если что-то спросить, обстоятельно ответит, у тут вдруг, будто никого не видит, всю дорогу в себя погружён.
Я по простоте душевной объясняла перемены отсутствием сердечного опыта.
Первый звоночек от соседки Агафьи Андреевны последовал. Останавливает меня. Пенсионерка, богомолкой не назовёшь, как моя мама, но ходила по большим праздникам в церковь. Иконы в доме. С бабушкой Ирины у подъезда на лавочке Агафья Андреевна сидела и поделилась наблюдениями: «Игорька совсем не узнаю, как с вашей Ириной стал встречаться, будто подменили парня. Раньше всегда весёлый, громкий, светится, тут ходит глаза не свои. Влюбился что ли в Ирину?» Бабушка с гонором: «Нам он тоже понравился. Ирына как увидела, сразу: «Баба, мне вот этого надо!» Агафья Андреевна удивилась: «Что значит «этого надо»? Как он ещё посмотрит!» «А это нас не волнует. Лишь бы самим приглянулся!»
Напрямую заявила. Обычно они скрывают, эта – нет.
Агафья Андреевна предупредила меня:
– Лида, смотри, как бы Игоря не присушили.
Думаю: «Какую-то ересь говорит. Ну, полюбил ребёнок. С головой в этом чувстве, ничего не видит, никого не замечает».
Она добавила:
– Ты, Лида, не молишься за детей, вот и присушили.
Не встревожилась я после этих слов, не забеспокоилась, не задумалась. Материалистка до мозга костей. Слышала, раньше в деревнях и присушивали, и отсушивали. Мои родители из Ольшанки, это в двадцати километрах от Петропавловска. Мамина старшая сестра, тётя Марфа, рассказывала про брата моего отца – Егора. Парень был хоть куда. Только семнадцать исполнилось. Рослый, видный… Отец мой, кстати, тоже высокий, и я не маленькая. Жила в Ольшанке пришлая семья на краю деревни, колдовали. У них девка Прасковья, как какой парень походит с ней, страшное происходит. Одному конь ударил копытом в грудь – умер, другой надорвался – калекой стал, третий в Ишиме утонул. Егор тоже не устоял против чар. Прасковья, тётя Марфа описывала, девка яркая, бедовая. Егор не побоялся дурной славы, что тянулась за ней. «Присушила, – рассказывала тётя Марфа, – на других Егор не смотрит, только рядом с ней вьётся, мы так и думали: добром не кончится, что-то с ним должно случиться». Гражданская война шла, старшего брата Егора красные мобилизовали. Колчаковцы нагрянули в Ольшанку, всегда найдутся доносчики, доложили белым, кто с красными ушёл. Отца Егора схватили, прямо во дворе расстреляли. Егор на сеновале прятался, всё видел. И мать хотели убить, потащили уже, хорошо соседка бросилась к офицеру: «У неё ещё четверо детей!» Пожалел. Егор от потрясения буйно помешался. Увезли в психушку, и сгинул.
«Потом Прасковья с родителями куда-то уехала, – рассказывала тётя Марфа, – сколько парней сгубила…»
Воспринимала её слова как сказку. Где-то что-то когда-то в страшно далёкие времена. Что бы это меня касалось?
Когда Агафья Андреевна забеспокоилась: «Как бы не присушили твоего Игоря, не узнать парня», – вспомнился рассказ тёти Марфы про Егора. Кольнула тревога душу: «Неужели такое может быть? Я ведь так люблю своих детей!» На секунду страх сжал сердце и отпустил: «Ерунда, не может быть».
Позже прочитала о священномученике Киприане, который с детства служил демонам и до принятия крещения преуспевал в колдовстве так, что сам князь тьмы благоволил ему. Языческое окружение считало Киприана божеством и трепетало перед ним. Мог запросто насылать смерть, лечить неизлечимые болезни. По просьбе язычника Аглаида Киприан взялся присушить красавицу Иустину, посчитав это плёвым делом. Аглаид-оглоед во что бы то ни стало восхотел соблазнить невинную девушку, овладеть ею. Киприан обещал повернуть так несговорчивость Иустины, что она воспалится ещё большей плотской страстью, начнёт сама бегать за Аглаидом в поисках его любви. Каких только бесов ни насылал Киприан, дабы присушить Иустину, сделать её послушной похотливому желанию Аглаида, но даже сам князь тьмы не помог. Иустина, давшая обет служения Христу, молитвой и крестным знамением противостояла всем бесовским козням. Вот тогда-то Киприан и понял, на чьей стороне сила.
Невежественная атеистка, я ничего этого не знала и не предполагала, что такое может быть…
Игорь продолжает встречаться с Ириной. Не без странностей. Может один до двенадцати ночи простоять под их дверью. Выйду… Беспокоюсь само собой – где пропал? Он стоит. Второй раз выгляну – там же. Зову:
– Иди домой, что ты стоишь?
– Сейчас-сейчас, мама.
У самого могут быть слёзы на глазах…
Не придаю никакого значения, о плохом не думаю. Ну, полюбил сильно, вполне естественно в его возрасте. Никаких мер не принимаю, не ругаю, не сержусь, не гневаюсь.
К тому времени старший сын Саша два года отучился в Кемерове в высшем военном училище связи. Игорь с девятого класса твёрдо решил туда поступать. «Может, в пединститут наш?» – советовала. Надеялась, что греха таить, хоть один сын рядом останется. Офицер сам себе не принадлежит. Ну, и про Афганистан не могла не думать. Уже двоих ребят из нашей школы похоронили.
Игорь стоял на своём: «Я как брат».
Саша приедет на каникулы, только и разговоров у них про училище.
Подошло время поступать. В день отъезда Игорь на велосипед и помчался на озеро, вплавь нарвал охапку лилий, принёс и бросил к ногам Ирины. Романтическим жестом выразил свою искреннюю любовь.
Часто звонил из Кемерова, потом позвонил: экзамены сдал хорошо. Проблем с зачислением быть не должно. И вдруг замолчал. Волнуюсь, что если по какой-то причине не зачислили. Здоровье или что-то произошло. Подрался, может. Мальчишки ещё. И Сашу на тот момент отправили из училища. Некому сообщить.
Как чувствовало материнское сердце. Дай, думаю, встречу поезд из Кемерова. Поехала на вокзал, выходит мой Игорь из вагона. Меня увидел, счастливый:
– Мамочка, как ты узнала?
– Ты почему вернулся? Не приняли?
– Не хочу в училище.
– Что значит «не хочу»?
Как объяснил, экзамены сдал среди лучших. Готовился приказ о зачислении, а было двое ребят из армии, они опоздали на экзамены, но командир считал, что эти точно станут в будущем офицерами. Обратился к завтрашним курсантам: «Вы поступили, на всех будет приказ, только предлагаю ещё раз подумать. Каждый год бывает: поучится курсант несколько месяцев, поживёт в казарме и поймёт – военная стезя не его судьба. Но уже присягу принял. И потом мучится всю жизнь, занимаясь не своим делом. Если есть сомнения и колебания, лучше сейчас отказаться».
Игорь первым поднял руку: «Забираю документы».
Его просьбу тут же удовлетворили.
Идём с вокзала, он говорит:
– Знаешь, мама, такая тоска по дому взяла, не хочу никуда из Петропавловска уезжать. Пойду в пединститут.
Мне и досадно, и рада: останется дома, будет рядом со мной.
Через пару дней Агафья Андреевна опять докладывает. Она с бабушкой Ирины на лавочке встретились и попечалилась той… Любила и Сашу, и Игоря. С маленькими с удовольствием нянчилась. Сама предлагала: «Лида, если в кино или в гости сходить – приводи ко мне мальчишек, не стесняйся». Агафья Андреевна с бабушкой Ирины поделилась огорчениями:
– Как жалко, Игорь забрал документы, не остался в училище. Какой бы бравый офицер получился. Стройный, красивый!
А та с осуждением:
– Ни одного письма Ирыне не написал, вот мы и вызвали его!
Они, получается, боясь потерять парня, такую тоску на него нагнали, что не смог одолеть её и несказанно обрадовался варианту вернуться в Петропавловск.
Игорь поступил в пединститут на физмат. С Ириной регулярно встречаются, дня не пропустят. Так до шестого февраля. В тот день на каникулы приехал Саша. Вот когда у меня глаза стали раскрываться на Ирину и всё их семейство…
Драка с милицией
Саша с десятого класса дружил с Мариной из соседнего кубика. Четыре пятиэтажки образуют двор – с чьей-то лёгкой подачи незамысловатое архитектурное решение окрестили кубиком. Мы точно в таком жили. Любовь Сашина к свадьбе катилась. Написал в начале учебного года: «Мама, встречай Марину как свою, закончу третий курс – поженимся». Я в слёзы над письмом. Вырос Сашенька. Маленький на вопрос «как зовут?» отвечал: «Сяся». Пролетело времечко. Где тот «Сяся»? Марина мне нравилась – вежливая, предупредительная. Что-то было в ней восточное. Чёрные волосы и белая-белая кожа. С дочкой нашей Леночкой подружилась. Та счастливая – как же, брата девушка, что старше её на пять лет, делится рецептами салатов, тортов, вместе могли пирог испечь. Леночка к ней за книгами бегала.
В феврале, шестого числа, Саша приехал на каникулы, это 1983 год. Расстроенный. Пытаюсь выяснить, в чём дело. Молчит. Подозреваю, что-то у них с Мариной. Спросил с резкостью в голосе, когда в последний раз приходила? Она после Нового года ни разу не появлялась. Обычно Саша приедет, крутнётся по дому, по гражданке переоденется: «Как, мам, надоела форма!» – и к Марине. На этот раз полдня слонялся из комнаты в комнату, потом друзья прознали о его приезде, начались телефонные звонки.
Друзей полон двор, Сашу любили, уважали. Затянули в компанию – как же не отметить встречу. И выпил он подходяще. Кто-то под руку со стаканом подлил масла в огонь: «Саня, полчаса назад твоя Марина с каким-то долговязым в сторону своего кубика шла». Расстроился ещё больше. Тогда не увлекался вином. Это после тридцати что старший, что младший крепко выпивать стали. Просто не знала года три-четыре, что ними делать. И упрашивала, и ругалась, и молилась. Слава Богу, остепенились. В двадцать неполных Саше много ли надо было. Выпил, в голове заиграло ретивое: как могла изменить, сговорились на свадьбу летом, и вот – не дождалась. Посидели за столом и направились на свежий воздух. Стоят кружком во дворе. Погода тёплая. Игорь тут же. Саша во взведённом состоянии. Вдруг полушубок с себя скидывает Игорю на руки: «Пойду разберусь с ними! Укорочу долговязого!»
Нехорошо сказал. Друзья видят: может наломать дров. Саша левша и дрался, как рассказывали, всегда отчаянно. Никогда ни от кого не убегал, никогда друзей не бросал. К этому характеру в училище боксом занялся. «Мама, у меня удар левой сокрушительно-зубодробительный! Если хорошо подловлю на ринге – считай хоть до ста! Да и правой могу достать!» – прихвастывал.
Как выяснилось, не совсем прихвастывал. Роста невеликого, и не подумаешь, такая сила в нём.
Отдаёт полушубок брату, ребята попытались удержать: «Брось, Саня, не ходи!» Окружили кольцом.
Раздвинул, категорично растолкал друзей, кто-то даже упал.
На нашу беду, в этот момент наряд милиции забегает во двор. Поблизости райотдел, куда минутами раньше поступил вызов на криминальное происшествие: грабёж шубы, повлёкший за собой групповую драку. Три милиционера снялись разбираться. И видят компанию в нашем дворе: один настроен агрессивно, его пытаются держать, он расшвыривает оппонентов, у другого шуба в руках. Расценили увиденное: вот вам кража, вот вам шуба, грабёж и драка в натуральном виде.
Подлетают и, как говорится, ни слова, ни здрасьте – всё ясно без наводящих вопросов – сразу Саше руки за спину выворачивать. Тот, конечно, ни сном ни духом: пытается узнать – в чём собственно дело? Его гнут без комментариев к земле. Был бы трезвым, может, и сдержался, с вином в крови не голова –  кулаки думают. Отряхнулся от орлов-коршунов в погонах, налетевших ни за что, ни про что, и ну сдачи направо и налево отвешивать. Взбесило его такое бесцеремонное обращение с собой. Одному, другому, третьему поднёс. Посбивал с ног с левой, правой и опять левой.
Друзья стоят в недоумении. Что случилось? Почему налетела милиция? Слава Богу, хоть они не присоединись к побоищу.
Саша, помахав кулаками, отрезвел, как-никак человек военный, понимает: люди в шинелях не просто поразмяться на улицу вышли. Стал соображать: дело-то плохо может кончиться. Направился домой. Разъярённые от нанесённых побоев милиционеры следом. Как же, злостный хулиган безнаказанно уходит. В подъезде настигли. И опять за своё. В горячке урок, только что полученный, впрок не пошёл. Всё ещё не сориентировались, что лучше не связываться с этим товарищем в ближнем бою, ведь совсем не случайно он вышел победителем в первом раунде. А у них уже тоже эмоции верх берут. Опять навалились, Саша одному поднёс кулаком, он от удара затылком дверь открыл в квартиру Агафьи Андреевны. Старушка перепугалась. Саша стоит на площадке, милиционер на пороге валяется… Милиционер очухался, вскочил на ноги и на Агафью Андреевну:
– Будете свидетелем!
Та замотала головой:
– Ничего не видела, ничего не знаю.
Вытолкала милиционера. Дверь на ключ.
Второй милиционер тем временем начал вырывать из рук Игоря полушубок: отдай награбленное. Думал: подельник Саши по грабежу, надо вещдоки собирать. Игорь одной рукой полушубок держит, а второй ударил. Не выдержал: брата бьют, ещё и вещи отбирают. Хорошо приложился. Тоже силушка неслабая. Милиционер с лестницы полетел. Какие-то хилые попались. В итоге получается: мало того, что Саша отметился, ещё и Игорь приложил руку. Статья обоим. Побили и не кого-нибудь, а милиционеров при исполнении.
Третий из них первым понял: лучше в рукопашные малыми силами не вступать, проскочил на второй этаж, в нашу дверь позвонил:
– Разрешите вызвать бригаду?
Мы с отцом телевизор смотрим.
– Пожалуйста, – говорю, – вон в прихожке телефон. А что случилось?
– Да вот хулиганов надо взять.
Я назвала адрес нашего дома. Выхожу на площадку, а там стоят «хулиганы» – мои сыновья. Саша весь красный, щека поцарапана, кулаки сбитые. Игорь с полушубком, растерянный.
– Саша, что ты натворил? – бросилась к старшему.
Он голову мне на плечо положил, из глаз слёзы:
– Прости, мама.
Что тут «прости», милиционеры побитые, у одного лацкан шинели на честном слове держится, половины пуговиц нет… Тюрьма светит…
Ирина роль катализатора сыграла в этой истории. Она из училища домой возвращалась и в тот момент, когда милиционеры накинулись выкручивать Саше руки, оказалась рядом. Это обстоятельство ещё больше его раззадорило – терпеть унижения в присутствии девушки.
А той жутко понравилось, как Саша дрался, щёлкал милиционеров одного за другим. Они и сообразить не успели, а уже на снегу. Удаль молодецкая привела в восторг Ирину. Такой восторг, что тут же влюбилась в Сашу. Индийское кино. Кому рассказать – не поверят. Игоря списывает во вчерашний день, сердце к новому объекту воспылало.
Тем временем с нашего телефона вызвали бригаду. Муж тоже вышел на площадку. Побоище окончено. Я плачу, сыновья на площадке между третьим и вторым этажом понуро стоят, потрёпанные милиционеры глазами сверкают, дескать, сейчас посмотрим, что из вас будет.
Автобус с бригадой подъехал, милиционеры один за другим в подъезд вбегают и вверх по лестнице. Муж у меня был могучий мужчина, не так высокий, как крепкий. Кулак с детскую голову. И сам широченный. Ему тогда всего сорок три года было. Лестницу перекрыл. Игорь и Саша за его спиной, у нас пролёты узкие, Виктор вцепился рукой в перила, перегородил дорогу. Знает: если пропустит, ничего от сыновей не останется. Внутри у него всё клокочет. Глаза кровью налились. Тарас Бульба да и только. До последнего готов биться. Милиционеры пройти не могут. Но по-хорошему пытаются убедить.
«Пропусти, батя! – требуют. – Лучше пропусти!»
Всё Господь помогал.
Тогда милиционеры без всяких дубинок ходили. Пистолеты применяли в крайних случаях. Да и что тут стрелять?
Последним вбегает в подъезд капитан, командир бригады. Увидел мужа.
– Виктор Гаврилович, что случилось? Это ваши сыновья?
Капитан – бывший ученик мужа. В интернате школу заканчивал, где муж директорствовал. Скомандовал своим бойцам отбой. А мужу наказал вести Сашу и Игоря в отделение разбираться.
Саша надел свою сержантскую форму. Отец – пиджак парадный с орденом «Знак Почёта» и знаком «Заслуженный учитель».
Друзья всей гурьбой тоже отправились в милицию. Свидетельствовать, что не Саша первый напал, только сдачу давал и отбивался.

Мама
Муж с сыновьями ушёл. Я вместе с ними было ринулась, Виктор остановил: «Сиди дома, ни к чему колхоз…» Одна осталась, Леночка у бабушки ночевала.
Схватилась за голову: «Господи, помоги! Господи, помоги!» В то время никаких молитв не знала. По квартире мотаюсь туда-сюда и повторяю: «Господи, помоги!» В буквально смысле места себе не нахожу. В зале сяду, телевизор включу и минуты не утерплю, в детскую ноги уведут: «Господи, – твержу, – Господи, если ты есть, помоги!» Всё ведь тюрьма, обоим тюрьма! С милицией подрались, да ещё нетрезвые. Плачу, как заведённая прошу: «Господи, помоги!»
Ни на минуту не прилегла.
Уже под утро, радио заговорило на кухне, ключ в двери заворочался. Пришли. Улыбаются оба. Обняли меня, один с одной стороны, другой с другой: «Всё хорошо, мама, мы не виноваты. Даже сказали: можем в суд подать на милиционеров. Они спровоцировали драку».
Пострадавшие милиционеры были настроены зло. После драки моментально подсуетились с медицинской экспертизой. У одного трещина на скуле, у всех следы ударов на лицах. Плюс порванная шинель. Написали страшную бумагу на Сашу. Разбирались в присутствии начальника милиции. Повезло: муж его знал, тот по-человечески отнёсся. Муж-то уважаемый человек, директор школы-интерната. В конце концов обе стороны конфликта извинились друг перед другом, бумагу уничтожили.
Я сыновей уложила и пошла к маме. Она, Царствие ей Небесное, была дочерью священника. Отец, дед мой Анисим Иванович после революции 17-го года недолго служил, церковь его закрыли. Был он человеком грамотным, семинарию окончил, пользовался большим авторитетом в округе. Какое прошение составить – к нему односельчане идут: «Анисим Иванович, напишите». Знали: если он возьмётся, обязательно положительный ответ будет. После революции сельские власти привлекли вчерашнего священника, всеми уважаемого и самого грамотного в селе человека, вести бумажные дела, приход-расход поступающих средств. Где деньги, там жди греха. Большая часть суммы, отпущенной на строительство школы, не попала в кассу. Дед знал, у кого застряли деньги, – у курьера, что доставлял их. Бабушка называла того мужика Балакой. Анисим Иванович предупредил: «Деньги-то положи на место, иначе хуже будет». Балака по принципу «нет человека – нет проблем» убил деда. Анисим Иванович возвращался от соседа поздно вечером, Балака подкараулил, топором сзади по голове ударил.
Старший сын Анисима Ивановича Илья, пятнадцати лет, с вечеринки шёл, а под забором человек. Наклонился – тятя, весь окровавленный, но живой. Затянул домой, а какая в деревне медицина, покрутилась бабушка вокруг него, и вскоре, часа через четыре часа, Анисим Иванович умер, в себя не пришёл.
Мне одна монашка сказала, вместе совершали паломничество в Дивеево: Анисим Иванович может в святые войти, ведь за доброе дело погиб.
Пятеро детей осталось на бабушке. Маме пять лет, а тёте Симе всего-то восемь месяцев.
Сколько помню маму, каждое утро начинала с молитвы в своём уголочке с иконами. Бывало, что-нибудь скажешь по поводу её богомольства, мы ведь передовые пионеры-комсомольцы… «Лидочка, – ответит, – что ты хочешь, я тёмная, безграмотная женщина, без отца росла, что уж с меня взять. Не переделаешь на ваш лад». Мама могла только читать и печатными буквами писать. Папа машинистом на тепловозе работал. В поездку соберётся, чемоданчик уложит, мама обязательно на дорогу его перекрестит. Он сирота с одиннадцати лет. Отца расстреляли белые, через год мать умерла от чахотки, старший брат, что с красными ушёл, пропал, Егор с ума сошёл. Отцу одиннадцать лет, сестрам одной десять, другой семь, нищенствовали. Ну, а в семнадцать лет женился на маме, завербовались на Дальний Восток. Кочегаром начинал на паровозе. Грамотёшки никакой. Рассказывал: революция началась, он из школы пришёл и говорит: «Тятя, учительница сказала: Бога нет!» Отец к такой учительнице больше не отпустил. На том и закончилось образование, взрослым доучивался…
Говорят, Бог сиротам в жизни помогает. Поэтому и жену хорошую папе дал, которая постоянно за него молилась. У отца много в характере намешано. Боевой. Женщин любил. Мог изменить матери. Конечно, не поощряла, может, и происходили у них разногласия, но мы, дети, о них тне знали. Отец – гармонист знатный. На свадьбы приглашают. Он всегда говорил: «Как Аннушка, разрешит – поиграю». «Анна Степановна, – начнут упрашивать, – отпустите Виктора Андреевича, как мы без него». Разрешала. После свадьбы ведут домой. Пьяненький, конечно. Кто-то гармошку несёт, кто-то под руки держит. «Анна Степановна, спасибо! Повеселил Виктор Андреевич свадьбу! Наплясались, напелись!» Он без единой аварии всю жизнь проездил машинистом, считаю – из-за молитв мамы. И умер очень быстро, как лишился этой поддержки... Тосковал сильно. Несёт помидоры с дачи: «А кому я их несу? Никто меня не встречает?» Затосковал, сердце стало хватать. В поликлинику пошёл провериться, у него там даже карточки не заведено – никогда не болел. Мама, отправляя его в поездку, всегда проверит – есть ли крестик на шее, надел ли пояс с молитвой «Живый в помощи Вышняго». Пояс в виде шёлковой ленты, на булавку застегивался. Ни одной аварии... Мама была не крикливая, не болтливая, не собирала сплетни по соседям, не осуждала, не обсуждала никого... Я и мизинца её, Царствие ей Небесное, не стою…
Детей никого, ни меня, ни братьев, ни сестру, а нас четверо, не учила молитвам. Ни одной, даже «Господи помилуй» не переняла в детстве от мамы. Высшее образование всем дала, по поводу веры не то, что не настаивала, вообще никак. У меня даже обиды возникли, когда уверовала. Ну, почему никаких усилий не прилагала? Как я хотела, чтобы мои дети, мой муж скорее уверовали, когда сама пришла в церковь. Открылся другой мир, я увидела, что смысл жизни огромный. Многое в этом мире зависит от меня. Раньше думала: пока живу и ладно, умру и всё…
Мама была абсолютна пассивна, разве своим примером.
Я в институте на «отлично» атеизм сдавала, Господи, прости меня, грешницу. Как-то маме говорю:
– Мам, ну зачем постишься, изводишь себя? Ты у нас и так вон какая хорошая. Чужого сроду не брала, всю жизнь в работе, всегда поможешь, кто попросит. Если Бог есть, он тебя и так примет! Тебе-то и не надо поститься.
Она в ответ, мудрость у неё была великая:
– Если здесь Бога не знаешь, то хоть какая бы ты хорошая ни была, Бог тебя не примет.
Потом я читала: каким бы человек ни был великим, как бы его ни почитали и ни любили окружающие, если он при всей своей великости родителей стеснялся, считал их ниже себя, не уделял им внимания, разве можно назвать его хорошим человеком, хорошим сыном? Перевожу на себя – как я могу считаться хорошей дочерью, хорошим человеком, если своего Творца, Спасителя, меня сотворившего, игнорирую. Не нахожу времени, желания познать его…
Прибежала к маме, как сыновья вернулись из милиции:
– Мама, а ведь Бог есть! Я так просила, так просила за детей, он услышал! Казалось. всё – суда не избежать, милиционеров избили, да ещё в пьяном виде – тюрьма! Помог Господь! Услышал!
Мама уже болела. Даже не болела, а как-то слабла. В церковь ходить не могла. Частенько просила меня записочки подать, приготовит записочки, позвонит: «Подай, доченька, от меня». Детей, внуков «о здравии» всех обязательно перечислит. Себя – нет. Спросила однажды:
– Мам, себе почему здоровья не просишь?
– Жду, когда вы будете за маму молиться.
Свечки покупала ей.
В тот раз, провожая меня, наказала:
– В церковь зайди обязательно, поблагодари Бога.
В соборе Петра и Павла упала я на колени перед иконой Божьей Матери, слёзы сами льются. До того была счастлива, что так разрешилась беда с Сашей и Игорем, ни о чём не думала, что я учительница, что могут увидеть. Стояла на коленях и повторяла «Спасибо, Матерь Божья, спасибо, что сохранила моих сыновей!»
Горячо обещала, что буду теперь всю жизнь верна Богу.
Порыв быстро угас. Как это нередко у нас... Купила молитвослов. На этом и закончилось. Лень, да и страх. Жили в атеистическом государстве. По-настоящему в церковь начала ходить осенью, когда ещё больнее жареный петух клюнул и заставил на своей шкуре понять, что мама без моих институтов намного мудрее. Тогда-то зачастила я в храм. Куда и лень девалась…
И маму просила молиться. Она и без этого, конечно. Как к ней приду, это уже когда я уверовала, обязательно попросит Евангелие почитать. Читаю, а у неё слёзы из глаз: «Никогда не думала, что дочь будет мне Библию читать».
Когда я по первости зачастила в церковь, кассирша в свечной лавочке Феша – отчества и не скажу, все её Феша да Феша – она знала, что я учительница, и предупредила: «Будьте осторожны, обкомовские с проверкой приходят. Лучше вставайте на службе не на виду, в уголке, платочек так надевайте, чтобы лицо прикрытое…»
Санкции применяли крутые. На августовском городском совещании учителей устроили показательное увольнение. С позором выгнали молодую учительницу, что, выходя замуж, обвенчалась. Накануне, за месяц до совещания, побывала под венцом. Клеймили всенародно: учителю, вставшему на путь мракобесия, не место в школе! Поздравили, так сказать, с законным браком. Девчоночке чуть больше двадцати, только-только институт окончила, совещание проходило во Дворце культуры, её подняли на сцену и ну полоскать: разве может работать в школе идеологический отщепенец?
Преподнесли урок, чтоб другим неповадно.
Сижу на том совещании и молюсь: «Господи, не допусти со мной такое…» Поначалу страшно боялась. Как же, столько лет безупречной работы, уважаемый специалист, и вдруг стану изгоем. Потом принялась бороть страх. Что же я трушу? Ведь под какой защитой нахожусь! Как надобно Господу, так и устроит.
Всё тайное когда-нибудь выходит наружу. Директор школы вызывает в кабинет, я без всяких мыслей иду. За все годы в школе ко мне никаких претензий ни один директор не предъявлял. Работала добросовестно, выговоров не получала. Логопедический класс прекрасно оборудован. Когда ушла из школы, его под другой кабинет переделали. Учителя потом удивлялись: Лидия Викторовна, в вашем кабинете дети другими становятся, спокойные, только что на головах ходили, тут нормально занимаются, после вас, наверное, осталась аура… Я не открывалась, не объясняла, что за «аура». Вдруг не так поймут, начнут исправлять… Я в логопедическом кабинете на двери за обналичкой – по бокам и сверху – молитву «Живый в помощи Вышнего» заложила. Вот и вся «аура».
Директор вызвал, математичка попыталась вместе со мной зайти к нему, остановил её, попросил позже заглянуть. Дождался, пока за собой закроет дверь, и начал:
– Лидия Викторовна, в гороно на совещании показывали фото из церкви на Пасху.
На службах тайком фотографировали. Кэгэбэшники, наверное… Для последующих фотообличений. В гороно продемонстрировали такой набор директорам на предмет: нет ли их учителей, учеников.
Владимир Михайлович разглядел меня среди молящихся...
Был он из деревенских. Грубоватый, энергичный, школу держал в порядке. С учителями не панибратствовал, мог и голос повысить.
Увидев меня на фото, не признался чиновникам гороно в обнаружении своей работницы в неподобающем советскому учителю месте. Решил для начала с глазу на глаз с нарушителем побеседовать.
Я к тому времени сил набрала, уверенно себя чувствовала.
Он спрашивает:
– Вы, Лидия Викторовна, я понимаю, случайно в церкви оказались?
Вроде как вопрос задаёт, и в то же время тоном, полным уверенности в положительном ответе.
– Нет, – отвечаю, – не случайно, Владимир Михайлович, в храм попала. Я хожу в церковь, верую в Бога.
Он потерял дар речи. Не ожидал такого поворота. Я объяснила ровным голосом. Нисколько не волновалась. Период страхов миновал.
– Ну, Лидия Викторовна, вы меня ошарашили. А муж что?
Знал: муж – директор школы-интерната. Уважаемый человек.
– Муж, – говорю, – здесь совершенно ни при чём. Он сам за себя отвечает, я за себя.
Ни слова больше не проронил на эту тему, ни в тот момент, ни после.
– Ладно, – говорит, – идите.
И делу хода не дал. Я продолжала работать. А ведь было время, когда я вела атеистический факультатив в школе…
Как Горбачёв стал генеральным секретарём, началось послабление с религией. Меня даже священник агитировал школу воскресную вести. Наши учителя стали интересоваться, спрашивать меня, как записки подавать, как молебны заказывать. До смешного доходило. После армии в школу молодой физик пришёл. Могучий мужчина. На голову меня выше, широченный. Однажды останавливает в коридоре, чтобы никого рядом не было.
– Лидия Викторовна, – говорит, а самому, чувствуется, неловко, – хочу покреститься и боюсь.
– Что вы боитесь, Юрий Васильевич?
– Ну, как я туда пойду? Если бы с вами.
Повела, что ж не повести.
Когда, случается, встретимся, он обязательно приобнимет:
– Моя дорогая крёстная!
В какой-то торговой фирме работает. Последний раз на Крещение у «Иордани» столкнулись после крестного хода. Я только водичку набрать. Он одним из первых в прорубь ухнул.
В 91-м году учительница литературы Инна Евгеньевна погибла, машина сбила. Поминки делали в школе. Директор, тот самый Владимир Михайлович, подошёл:
– Лидия Викторовна, как положено по-христиански помянуть?
– Для начала, – говорю, – «Отче наш» прочитать.
В школьной столовой поминали. Перед тем как начать трапезничать. все встали, он попросил:
– Лидия Викторовна, прочитайте молитву.
Я прочитала. Тишина стояла исключительная.

Ирына и Саша
Уладился конфликт с милицией, не успели в себя прийти, другая напасть – Саша влюбился в эту самую «Ирыну». Да и как сказать – влюбился. После драки в тот дурно памятный вечер она вызвалась идти со всеми в отделение свидетелем. Горячо доказывала милицейскому начальству, что не Саша крайний в хулиганском конфликте, не он устроил заварушку с рукоприкладством, не нападал первым, рисовала ситуацию, в которой обвиняемого вынудили защищаться, отбиваясь от наседавших милиционеров. Показания Ирины восприняли со всей серьёзностью. Друзей расценивали как собутыльников, которые, само собой, начнут выгораживать того, с кем только что из-за стола с выпивкой, другое дело – абсолютно трезвый посторонний человек.
Ирина оказала существенную помощь. Но отнюдь не задаром. Саша страшно понравился во время битвы с милиционерами. Увидела героя не где-то в кино или книге. Наяву три человека, как семечки, от кулаков одного отлетали. Супермен да и только.
Мой добровольный информатор Агафья Андреевна передала слова Ирининой бабушки. Внучка прибежала после побоища: «Делай, баба, что хочешь, мне этот нужен. Он больше нравится».
Саша влюбился. День назад страдал-маялся по Марине, не знал, чем заглушить душевную боль, как пережить измену невесты, вдруг в одночасье переметнулся... Числа десятого февраля приглашает Ирину в кино. Видел, что брат без ума от неё, как было не знать, если Игорь посвящал в сердечные тайны. Преступил через чувство брата. Эгоизм взял верх, не подумал о подлости своего поступка. Весь здравый смысл Ирина затмила.
Боже, как было жалко обоих.
В кинотеатре показывали какой-то хороший фильм, билеты нарасхват. Саша днём отправился в предварительную кассу. Собираясь, спрашивает:
– Мам, на тебя брать?
– Да, – говорю.
До чего приятно: сын пригласил...
– Тебе, Игорёк?
Игорь психанул.
– Нет, – в сердцах бросил. – Обойдусь!
В кинотеатре сели: я, Саша, Ирина. Свет погас. Чувствую на себе чей-то взгляд. Повернула голову – Игорь. Встал сбоку у стены и смотрит на Ирину и брата. Не смог дома усидеть, прибежал, ухитрился достать билет. Мне фильм не в радость, извелась вся. Смотрю на экран вполглаза. Весь сеанс Игорь на ногах простоял, по окончании убежал. Не захотел вместе с нами возвращаться.
Домой прихожу – Саша с Ириной решили погулять, остались на улице – Игорь уже дома, на балконе стоит, одну сигарету за другой курит. До этого в рот не брал. На моё замечание зло буркнул: «Что я маленький? Да, не курил, а теперь представь себе – курю!»
Ну, а Сашу понесло, с Мариной сжёг все мосты. Такая любовь была, как радовалась, глядя на них – замечательная пара, красивая. Как-то вместе ездили на озеро купаться-отдыхать. Марина как струнка. Саша атлетически сложенный. Не знаю, что у них произошло, почему Марина охладела, в ней чувствовалось доброе сердце. Тактичная, предупредительная. Саша собрал её письма, связал в пачку. Со мной часто делился сокровенным. Показывал некоторые из писем. Тёплые, светлые. Сгрёб и понёс возвращать. «Саша, – попыталась вразумить, – зачем это? Нехорошо! Не по мужски!» Разве остановишь. Дома Марину не застал, бросил перед родителями на стол…
И вот тут-то я серьёзно стала задумываться. Что за девушка Ирина? Что за отношения? То Игоря при себе на привязи держала, не отпускала ни на шаг и мгновенно переметнулась к Саше, стоило тому появиться в поле зрения… А Игорь перестал для неё существовать. Не видит его, от себя гонит.
Бабушка Ирины Агафье Андреевне говорила: «Особенно Ирыне Сашко в форме нравится».
Кстати, бабушка – моя коллега – до пенсии в младших классах преподавала. Ни у кого из Настеков украинского акцента не было, кроме неё.
Я возненавидела эту «Ирыну» за две недели Сашиных каникул. В глубине души лелеяла наивную надежду: Саша уедет в Кемерово, всё уляжется. За учебными заботами забудется вчерашний день, а Игорь перебесится, поймёт, что это за штучка-дрючка. Даже хорошо, что проявилась её сущность сейчас, а то бы женился на такой цаце и мучился потом... Куда там? Саша с ней переписывается, перезванивается каждую неделю. Мой информатор Агафья Андреевна регулярно докладывает. Игорь извёлся, бросил институт… Ни я, ни отец подействовать не можем. Дома атмосфера грозовая. Муж то и дело на меня срывается – проще всего винить ближнего в собственном бессилии. И я не меньше грешу.
Полгода прошли – врагу не пожелаешь. Саша приехал на летние каникулы, сумку бросил в угол:
– Мам, я на минутку к Ирине, доложу, что приехал.
Я его перехватила:
– Подождёт!
Посадила перед собой и без всяких экивоков влепила:
– Я её ненавижу. В жизни такой ненависти ни к кому не испытывала! Ненавижу! Не знаю, что ты в ней нашёл, но это сверх непорядочность. Она и с тобой, как с Игорем, придёт время – выкинет фокус. Такой любовью к Игорю пылала, ты приехал – Игорь на дух не нужен! Не хочу, чтоб с ней встречался. Запрещаю!
Готова была сказать: «Иначе ты мне не сын!» Измучилась, глядя на страдания Игоря, боясь за Сашино будущее.
Слава Богу, Саша оказался более стойким на их привороты.
– Мама, да не люблю её, – начал успокаивать, – сам не знаю, почему-то тянет, жалко её…
– А брата, – спрашиваю, – не жалко? Меня? Не хочу ни Игоря видеть рядом с ней, ни тебя!
Саша на удивление быстро согласился, дал слово: не будет ходить к Ирине. Будто только и ждал моей оценки.
Что тут началось, что она принялась вытворять! Саша её избегает, она по пятам за ним. Домой к себе тянет. Повсюду вылавливает. По друзьям, знакомым…
Саша – парень общительный, познакомился на дискотеке со своей будущей женой Леной. Та жила недалеко от нас, через кубик. Пропадал у новой подружки целыми днями. Магнитофон к ней унёс музыку переписывать. Вдруг Ирина туда заявляется. Выследила, куда ходит. И как в плохом кино, переступив порог, набросилась разъяренной тигрицей на соперницу. Вцепилась в волосы обеими руками и ну таскать. Саша рассказывал: убить была готова. Поносит всякими словами, сыплет оскорблениями...
Смех и грех. Набросилась не на Лену-разлучницу, сестра её родная Галя нарвалась на скандал. Дверь открыла по доброте душевной – пусть сестра не отвлекается от гостя, взяла на себя роль привратника и попала под ревнивую руку. Галя – девушка спортивная, велосипедистка, быстро оправилась от ураганного налёта незнакомки, принялась встречные оплеухи отвешивать.
Саша услышал визг борьбы, выскочил в коридор разнимать схватку… Оторвал Ирину от ошибочного объекта, повёл домой. Не сказал: иди-ка ты подальше, раз ведёшь себя, как торговка на рынке… Ему неприятно: вроде виноват, из-за него сыр-бор. Ведёт Ирину по улице, она прильнула к плечу… Ну, парочка возлюбленных… Простоволосая… А волосы тёмные, мелко-мелко вьющиеся, длинные, ниже пояса… Голову Саше на плечо положила, волосы по его спине упали… Лето, во дворе ребята, соседи… Саше неловко, стесняется. Ей хоть бы что… Наоборот, прилипла, мой, дескать… Довёл до квартиры, заходить отказался, но успокоил: домой, дескать, заглянет на пять минут, а потом к ней обязательно. Наврал – только бы отвязалась побыстрее.
Сам заскочил, взял пачку кассет магнитофонных и через балкон на улицу к Лене. Ему по балконам лазить раз плюнуть. Летом соберутся с друзьями на рыбалку. Друг, Юра Саблин, на пятом этаже в соседнем подъезде жил. Саша к нему по балконам залезет: «Хватит дрыхнуть, вставай!» А тот глаза таращит: «Как ты сюда попал?»
Ирина думала, что Саша её привёл, а сам дома сидит. В тот день у нас в гостях был мой старший брат Игнат из Омска. Слава Богу, по сей день живёт и здравствует, месяц назад семьдесят шесть лет исполнилось. Всю жизнь производству посвятил, был начальником цеха, где готовились детали советского лунохода. В Петропавловск приехал мать с отцом попроведовать, меня с сестрой. Сидят в зале с моим мужем выпивают. Громко сказано «выпивают». Игнат с заводской работой сердце быстро надорвал, давно к вину холоден, пригубливает рюмку, зато муж за двоих разошёлся, и ладненько напился.
Ирина ждала-ждала Сашу, спускается к нам:
– Сашу можно?
Мужики сами сидят, а ко мне пришла Светлана – соседка с пятого этажа, мать друга Игоря Жени. Умная, грамотная женщина, управляющим банком работала. Сидим с ней беседуем, мужчины в зале, мы на кухне расположились.
Ирина позвонила, я открыла дверь.
– Нет Саши, – говорю, – ушёл.
Она с вызовом:
– Он дома. Я знаю!
Я даже растерялась от такого напора:
– Ну, зайди, посмотри.
Она как давай по всем углам, под кроватями, в кладовку, даже в туалет заглянула. Всюду нос сунула.
Светлана возмутилась:
– Ты как себя ведёшь? Такая симпатичная девушка, а никакого почтения к старшим!
Ирина как не слышит. Глаза большие… Чёрные волосы и голубые глаза. Красивая, конечно… Есть во что влюбиться…
Никак не отреагировала на замечание. И прошла в зал, где мужчины сидели. Один трезвый, другой в хорошем подпитии. У брата создалось впечатление – больная девушка, неадекватного поведения. Под диван, в шкаф – дверцы распахнула – заглядывает. Муж настолько напился, безучастно клевал носом. Ирина спросила про Сашу. Игнат показал на балкон: туда вышел. Ирина выглянула на балкон, затем подошла к мужу моему Виктору, видимо, предположила: второй дядька тоже пьяный, ничего не понимает. Игнат потом рассказывал: она Виктору волосы перепутала-перепутала. Волосы у него густые, пшеничного цвета, назад всегда зачёсывал. Ирина в них пальцы запустила, разворошила, вперёд на глаза бросила. Потом заправила за уши, немного пригладила… Колдовала...
У них вся семья колдовская, кроме отца. Он их сам побаивался. Агафья Андреевна рассказывала… Каждый год ездил на Украину к родственникам, но чтобы одному поехал – никогда, с кем-нибудь из детей – щитом брал. Боялся, как бы не наколдовали в дорогу, опасался: и его могут не пощадить. У них, говорят, это запросто… Думаю, не просто так обменяли квартиру и переехали в наш район. Бабке кто-то на прежнем месте жительства в подъезде кирпичом по голове ударил. Могли ведь за делишки тёмные приласкать…
Ирина манипулирует с причёской мужа, а Игнат про себя сокрушается: явно с головой у девушки нелады, шизофрения или другая хворь. Ему и не по себе, и чувство жалости: такая молодая и больная, как родителям-то смотреть на это?
Ирина вышла на площадку, легла грудью на перила, голову опустила, волосы распущенные свесились… Сама босиком. Лежит и стонет.
Это уже Светлана рассказывала. Она поднимается по лестнице, и… картина безысходности. Пять минут назад отчитывала Ирину за наглость, здесь сердце защемило от вида убитой горем девушки. Принялась успокаивать: «Возьми себя в руки, вон какая симпатичная, зачем так терзаться, есть много других парней, обязательно полюбишь и будешь счастлива». Ирина медленно, как заторможенная, подняла голову, волосы откинула на спину, направилась домой.
Зато Игорь воспрял духом: как же – брат потерял интерес к любимой. Повеселел в надежде – всё у них с Ириной наладится на прежний лад.
Саша уехал в училище, не звонит, не пишет Ирине, и вдруг Агафья Андреевна встречает меня с докладом:
– Ирина с матерью ездили к Саше в училище.
– Это ещё зачем?
А затем, чтобы лично удостовериться: сам не хочет или на поводу у грозной мамочки идёт. Они считали: я такая-рассякая запрещаю малому дитяти с девушкой ходить.
Я не скрывала от соседей категорический настрой против Ирины. Всякие отношения с Настеками прекратила. Не здоровалась ни с кем.
После разговора с Агафьей Андреевной звоню Саше, выяснить, что и как.
– Да, – говорит, – была Ирка с матерью, столько шуму понаделали.
Они приехали, на КПП училища попросили позвать Карнаухова. Дескать, скажите, сестра с матерью ждут. По легенде решили вызвать. Саша не поддался на провокацию. За день до того мы разговаривали по телефону, о моих намерениях знал. Не стал выяснять, кто обманным путём приглашает, велел на враньё ответить тем же. Попросил посыльного передать: мол, нет Карнаухова в училище.
Однако на следующий день опять «мать с сестрой» вызывают. Саша и тут отбрехался.
Что они делают? Едут в Новокузнецк, там у них родственник военный – майор, берут его в качестве тарана. Он, как офицер, проходит беспрепятственно в училище к Сашиному командиру и жалуется, что курсант четвёртого курса Карнаухов игнорирует приезд матери и сестры. Или где-то пропадает третий день, найти его посыльные с КПП не могут… Тоже врёт…
Командир отдаёт распоряжение срочно разыскать курсанта. Саша в спортзале скрывался от назойливых посетителей.
Предстал Саша перед командиром, тот, не слушая объяснений, взгрел по первое число с применением матов. По принципу, виноват уже потому, что начальника из-за тебя беспокоят. Под сильно горячую руку попал.
«По самоволкам мотаешься? Три дня мать пороги КПП бьёт, его днём с огнём нетушки! Ближний свет ей было ехать!..»
Костерил минут пять без передышки.
Саша еле вклинился разъяснить, что это не мать, не сестра домогаются свидания. Враньём вызывают никакие не родственники.
«Забрюхатил? – с новой силой разъярился командир. – Смастерил пузо, а сам с головой в кусты? Как под юбку залезть вы все мастера, а как ответ держать, я должен расхлёбывать вашу дурость, вытирать сопли вашим дурочкам!»
Истории с беременностями нет-нет да и случались с курсантами. Шутка ли – добрая тысяча молодых парней, вокруг которых девчонки роем…
Саша успокоил: никаких «юбок» и нежелательных беременностей.
«Тогда иди и разберись! Это что им городская баня, врать без зазрения совести?! – отправил Сашу на КПП. – И ты в следующий раз думай головой, а не местом в штанах, с кем знакомиться!»
Саша увидел только спины Ирины, матери и майора. Им уже передали, что не хочет Карнаухов с ними видеться. Поняли наконец-то: не грозную маму испугался, сам не маленький.

Порча
Отвергнутая Сашей Ирина недолго скорбям предавалась. Ещё вчера гнала Игоря, близко не подпускала, не нужен ни на вот столечко, вдруг как ни в чём ни бывало переключается на него. Он, дурачок, от счастья чуть не прыгает. Солнцем светится. Как же, с февраля по октябрь жизни был не рад и снова вместе.
Я не хочу их встреч. Ни в какую. Ни за что. И не знаю, как отвадить.
Настеки насели. Ирина постоянно стремится Игоря рядом держать, бесконечно звонит. Говорю: нет Игоря. Даже если дома. Он злится. Разговариваю с Ириной официальным тоном, что по телефону, что так. Даю понять своё негативное отношение. Ей плевать с высокой горы. Придумала через других вызванивать, с помощью подруг или родственников. Я уловку поняла. Но и они пошли в атаку. Однажды неприятный, высокомерный женский голос в трубке: «Позовите Игоря». Может, такую же колдунью попросили. Нет, говорю. Она меня так резко отхлестала: «Что ты крутишь? Что ты врёшь постоянно! Он дома, я знаю! Что ты его прячешь?» Грубо, бесцеремонно... До того гадко на душе стало, до того мерзко. Словно я не родная мать…
Положила трубку и не знаю, что делать. Должна отчитываться непонятно перед кем. Даже расплакалась от бессилия.
Подобные звонки участились. Осаду устроили.
Пожаловалась Агафье Андреевне, та дала совет: как звонят читать «Отче наш».
Наизусть ещё не знала.
– Напиши на листке, положи под телефон. И чтобы ни говорили в трубку, читай молитву про себя.
Что вы думаете? Они звонят разными голосами, я поднимаю трубку и начинаю: «Отче наш, Иже еси на небесех!..» Их возмущения, крик тише, тише, звук уходит…
Чудеса. Я как новообращённая, всему удивлялась. О, думаю, слава Богу, буду молитвой защищаться.
Мой Игорь на крыльях летает. Брату простил. Письма ему никогда не писал. Бывало, приписочку к моему письму сделает. В последнее время даже не предлагала, злился: «Обойдётся…» И вот сам вызвался: «Дай-ка братану черкну пару ласковых!»
Как ни пытаюсь вызвать его на серьёзный разговор, растолковать, что не чистая любовь, так не поступают порядочные девушки, он отмахивается: «Да брось ты, мамочка, всё хорошо».
Горит в нём любовь…
Категорично воздействовать не решаюсь, как бы хуже не наделать. И теряюсь, что предпринять, как подступиться? Он видит, не разделяю его увлечения, всё равно стоит на своём. Не тот возраст, когда можно приказным порядком решить. Меньше были, старалась без давления воспитывать. Разъяснять. Послушными по большому счёту росли. Вот и тут, уже девятнадцатый год, а в кино собирается, обязательно разрешения спросит.
– Мама, можно с Иринкой сходим?
Запретить не решаюсь, как бы врать не стал.
Как-то говорю:
– После кино сразу домой. Не ходи к ним! Поздно уже. Пусть Ирина к себе поднимается, а ты домой.
– Ладно-ладно, мамочка!
Боялась, что тут скрывать, вдруг решат привязать его окончательно, такие найдут чем, той же беременностью.
Ещё с Сашей однажды был случай. Ушёл к ним. И пропал. Нет и нет. Я извелась. Потом придумала ложь во спасение. Поднялась к Настекам, открыла мать Ирины, говорю: передайте Саше, что звонят из Кемерова, из училища. Он приходит, я объяснила, что нет никакого звонка. Саша: «Как хорошо, что позвала, а то бы остался у них, как сам не свой сижу, так мне почему-то жалко Ирину». Сашу на жалости обрабатывали. Игоря другим привязали…
Это уже потом Марья Васильевна – о ней расскажу обязательно, она помогла избавиться от колдовства – не раз повторяла: старайся не пускать сына к ним, никаким зельем не побрезгуют…
В тот раз Игорь с Ириной в кино ушли, у меня душа не на месте. Сеанс последний, не сплю, в прихожке караулю. Они, паршивцы, что сделали, вошли в подъезд, разулись и в носках крадутся по лестнице. Как же материнское сердце не почувствует. Ух, разозлилась! Распахнула дверь, они так и застыли с туфлями в руках…
Ну и прорвало. Не сдержалась. Нагрешила… Последними словами её обозвала. Пусть знает: не хочу рядом с сыном такую.
Игорю по щекам надавала:
– Мать обманываешь! Негодник! Ты что обещал?
Ни о чём не думаю, соседи не соседи, раскричалась. Всё, что в себе носила, что сотню раз хотелось сказать, выдала.
Игорь растерялся:
– Мама, мама, тише!
Я разошлась, не удержать:
– Не называй меня мамой.
И снова по щекам его, по щекам.
Нашумела на весь подъезд, потом развернулась, дверью хлопнула.
Игорь следом ключом завозился в замке. Не психанул, не пошёл к ней.
В то время в моих руках ещё были.
Как их любила и люблю! Маленькие уснут, бывало, подойду, поглажу каждого, поцелую, только потом иду спать. Ни разу не била, не наказывала ремнём. Свободно росли, свободно учились. Отличниками не были и в троечниках не ходили… Хотя не гнобила с уроками, самостоятельно учились,
Игорь в зале спал, слышу – на диване, ворочается. Я на кухню ушла. Нисколько не жалела, что до крика дошла. Давно подмывало напрямую высказать Ирине своё мнение. Ну и ладно со скандалом получилось, раз по-другому не могла понять.
Игорь зовёт:
– Мама, иди сюда.
Я зло:
– Не зови мамой, если туда ходишь, если там краше, чем у отца с матерью.
Он просит:
– Мам, ну иди сюда.
Они такие с детства оба, дочь упрямая, а Саша и Игорь, если провинятся, а я их отругаю, пока не помирятся со мной – не уснут.
– Мам, ну подойди.
Подошла, села. Думаю, дошло до него наконец-то, сейчас скажет: ладно, мама, больше к ней не пойду.
Он:
– Мама, разреши с Ириной встречаться. Мне никого на свете, кроме неё, не надо. Если не разрешишь – жить не хочу.
– Лучше, – говорю, – похороню тебя, чем отпущу к этой колдунье проклятой!
Как только язык повернулся такие страшные слова сказать сыну?
Но, наверное, надо было.
Игорь отвернулся к стенке, одеялом укрылся с головой. Всё, дескать, разговор окончен.
В тот раз его не проняло до конца. Недели две жили напряжённо. Он подлизывался, я холодно держалась, никаких разговоров, односложно отвечала на все вопросы. Я же тогда ещё ничего не умела, сейчас бы молилась… В тот период поехала к Саше в училище, он отдал письма, что Ирина писала. Пачку целую: «Выкинь, мама!» Я не выкинула, а пришла к Настекам и бросила. Вот, дескать, не нужна мне ваша дочь.
Игорь на своём стоит. Ещё раз попытался подъехать за разрешением дружить с Ириной.
Я вспылила, он бросил:
– Всё, ухожу к ней навсегда, ноги больше у вас не будет!
И ушёл.
Я на кухне припала к окну: «Господи Милостивый, не пускай его туда!»
Кричу сквозь слёзы: «Господи, не пускай».
Навзрыд плачу...
Вдруг меня за плечи сзади обнимает, целует:
– Мамочка, ладно-ладно, успокойся! Не надо, родная! Куда я от тебя уйду!
Марью Васильевну насоветовала мне Агафья Андреевна. Она лежала в больнице, женщины между собой заговорили о порче. Одна говорит: «Порчу в нашем городе снимает Марья Васильевна, на бензострое живёт». Агафья Андреевна записал адрес. И дала мне. Она очень беспокоилась за Сашу с Игорем. Часто повторяла: «Игорь очень изменился. Смотри, Лида, не потеряй его». Отправляя к Марье Васильевне, предупредила, что надо быть осторожной. В то время такие люди преследовались. Могла милиция дежурить возле дома.
Муж меня на машине повёз. Марью Васильевну я за святую принимала. Как же – спасает самое дорогое, что есть у меня – детей. Тогда не знала, что к этим людям нельзя обращаться, они, как говорится, и вашим и нашим служат. Но Господь мне простил, надеюсь. Я потом исповедовалась, призналась священнику, что ходила к женщине, которая порчу снимает. Священник ничего не сказал, никак не прокомментировал, молча выслушал, разрешительную молитву прочитал и всё. Марью Васильевну я потом изредка видела по большим праздникам в церкви, на Успение, в Вербное воскресенье… Одно время молилась за неё о здравии. Сейчас нет. Как бы там ни было – она мне открыла глаза на новую жизнь. У меня к ней самые хорошие, добрые чувства. А за свои дела ей самой ответ перед Богом держать…
Марье Васильевне рассказала, что на моих сыновьях порча...
Надо сказать, с первого раза к ней не попали. Ездили, ездили с мужем по записанному на бумажке адресу, не можем найти дом, она в частном секторе жила, как провалился, нет такого номера. Вернулись домой безрезультатно, я опять к Агафье Андреевне, думала, ошиблась, записывая адрес. Посмотрели её бумажки – всё правильно. Враг отводил. В чудеса тогда не верила. Материалистка. Вижу глазами – значит, есть, а нельзя «на зуб попробовать», что логике не поддаётся – такого быть не может. Только со второго захода отыскали Марью Васильевну.
Муж, говорит: «Мы ведь около этого дома стояли». Нам показался другой номер.
Рассказала Марье Васильевне про сыновей, Ирину, её семейку.
Она спрашивает:
– Крещёные дети?
Сашу мама тайком крестила. Священник по домам ходил. Потом уже сказала: «Ругай, дочка, не ругай, Сашеньку я покрестила». Игорь и Леночка были некрещёными. Мама частенько, особенно когда болели, вздыхала: «Как они некрещёными-то живут!»
Я потом подумала: Саша оттого и выпутался легко из их сетей...
Марья Васильевна посоветовала обязательно детей покрестить.
В разговоре я обронила, что Игорь по большому счёту подчиняется мне.
– Не зарекайтесь, – перебила, – могут сделать так, что ты хоть упади перед ним, через тебя перешагнёт и к ней пойдёт! И ни за что не удержишь. Покрестить надо срочно. И порчу снять.
Попросила в следующий раз принести соль и воду. И то и другое своё, в исключение моих подозрений.
Так и сделала, соль в коробочку насыпала, воду в бутылку с широким горлышком из-под молока. Марья Васильевна поставила на стол бутылку, попросила открыть. В доме иконы висели. Марья Васильевна поднялась из-за стола и в сторону икон начала читать молитвы. Я сижу. Тогда мало что знала, помню, она часто называла слово «крест». «Я этим крестом открещусь, я этим крестом отмолюсь». Да и говорила, наверное, чтобы я не очень-то и понимала. Считала не нужно мне, тем более у меня тогда, собственно. и веры-то не было.
Спросила: что Игорь подсаливает. Им обоим, Саше и Игорю, яичницу с салом хоть каждый день подавай. Чуть подросли, из школы прибегут – я на работе, отец на работе – сами нажарят, наедятся.
Соль из коробочки наказала поставить на кухне, пусть у Игоря под рукой будет. Водичку из бутылки добавлять в чай, кофе.
В самый первый раз наказала дать Игорю поесть что-то с этой солью, потом налить в стакан воды, пусть выпьет, но не всю. Остатками я должна намочить руку и тыльной стороной ладони – как бы смахивая с Игоря пыль – спереди, сзади, со всех сторон провести.
Всё по наказанному выполнила, принялась «пыль стряхивать». Отец сидит тут же, смотрит. Атеист, как и я сама долгое время, но ничего не говорит. Умный человек был. Физик, математик. Из тех, у кого слово лишнее клещами не вытянешь. Молчун. Детей любил не меньше меня. Маленькие болели, так измается, пока на поправку ребёнок не пойдёт.
Рукой мокрой начала проводить, а Игорь, Бог ты мой, что стало твориться. Чуть-чуть касаюсь, а его как корёжит, будто хлещу изо всей силы.
– Мам, чем ты так? – пощады запросил.
Отец строго из угла:
– Слушай, что мать говорит, делай, как велит!
Поддержал.
Да, забыла. Сразу как выпил воду, его замутило. Побежал в туалет. У меня сердце упало: «Не получилось!»
Марья Васильевна предупредила: если вдруг затошнит и вырвет, значит, их сила верх взяла. Не вырвет – наша побеждает. Только после этого надо отряхивать.
Побежал в туалет, я так и села на диван, а в голове обречённость: «Настеки победили! Что с Игорем будет?» На пороге остановился:
– Мам, меня чуть не вырвало.
Я с энтузиазмом принялась отряхивать, он отстраняется, будто ремнём полосую.
Надо полагать, муж тогда тоже задумался над истинностью постулатов материализма.
В тот вечер Саша в гости заявился. В училище на хорошем счету был, сержант, исхитрился домой в увольнение на пару дней отпроситься. Соскучился по девушке своей, по Лене...
Лёг спать с Игорем в зале. Диван широченный, вдвоём запросто разместились.
Ночью Саша будит: «Мам, мам, с Игорем что-то!»
Подхожу, он огнём горит.
Саша рассказывает, среди ночи громко бормотать начал, потом вдруг схватил брата за горло и ну душить.
Саша ему: «Брат, ты что!» За руки взял. Он в себя пришёл: «Ой, что я!» И уснул.
Марья Васильевна предупреждала: может заболеть. Не всё так просто.
К утру жар прошёл. Игорь, как на брата душить набросился не помнит, заспал. «Да вот так!» – Саша, дурачась, повалил Игоря на диван, в горло вцепился. Возятся, хохочут… Детки малые, как диван не развалили…
С того дня Игорь постепенно-постепенно стал отходить от Ирины, сторониться её.
И я как импульс получила. Даже не знаю почему. Будто до этого ещё сомневалась. С той поры день обязательно начинаю с молитвы, в воскресенье иду в храм. У мамы стала спрашивать о её молитвенном опыте. Она смущалась: «Что я, безграмотная, ты святых отцов читай». Мама каждый день читала Псалтирь, что-нибудь из Евангелия обязательно. Однажды мама призналась:
– Лида, сколько молилась, сколько просила Господа вразумить хотя бы одно моё дитё: «Господи, – просила, – скоро заберёшь, и некому за меня помолиться, свечечку в церкви поставить». Услышал Господь.
В последний год чувствовала себя плохо, холецистит был, понимала – недолго проживёт, нет-нет да проронит: «Как же я умру, а дети некрещёные». Только одна я и была крещёной. Родители, как поженились, на Дальний Восток уехали, церкви там не было. С моим крещением как получилось, приехала мама в Петропавловск в гости со мной, мне два годика, ну и покрестила. Когда на постоянное жительство перебрались в Петропавловск, старший брат в техникум поступил, остальные все в школу ходили. Побоялась мама: узнают – притеснять будут. «Всю жизнь душа болит, что некрещеные они», – говорила мне мама.
Думаю, надо исправить это. Написала братьям в Омск: приезжайте, мама просит, хочет увидеть. Больше всего беспокоилась по поводу Игната – старшего брата. Всю жизнь руководитель, начальник, коммунист, умница. Человек исключительный, спаси его, Господи, и помилуй, но должность… Радетели атеизма из КГБ повсюду шныряли, я к тому времени это хорошо знала. Карьеру можно испоганить, каким бы ни был замечательным специалистом. Игната как раз поставили директором завода металлоконструкций, поднимать захудалое предприятие.
Я уже знала силу молитвы из 1-го псалма «Блажен муж». Наставления про неё дала Феша, что свечи в соборе продаёт. Если кто настроен агрессивно, дерзко, вредничает, упрямится, потакает бесовским козням и надо смягчить его, вразумить – читай «Блажен муж…» Хорошо помогает, когда идёшь с проблемой к какому-нибудь начальнику. Несколько раз прочитай эту молитву, и Господь из него беса изгонит, если дело твоё доброе… Когда нет беса, все люди хорошие. Брат приехал, с мамой разговаривает, я читаю про себя: «Блажен муж Игнат, иже не иде на совет нечестивых. Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя. Слава Тебе. Боже наш. Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя. Слава Тебе, Боже наш. Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя. Слава Тебе, Боже наш». Мама говорит: «Игнатушка, прости меня, грешную и окаянную, некрещёный ты по моей вине, как и Ваня, и Валя… Мне умирать, а вы остаётесь здесь некрещёные. Виновата я перед Богом, перед вами. Так виновата, исправь мою ошибку, Игнатушка, покрестись, родной мой…» Он без тени колебаний: «Мама, если нужно, я покрещусь».
Сразу согласился. Не побоялся последствий.
Повела его под гору, в собор Петра и Павла. Приходим из церкви, маме показывает крестик на себе: «Вот, мама, я твою просьбу исполнил». Тогда у нас в храме появились в продаже толстые красивые Библии, у мамы была такая, подарила Игнату. А сама радёшенька. Тоже больше всего за него волновалась. Он потом звонит. «Мне, – говорит, – как кто дорожку пролагал. Лето, самый разгар отпусков, а я билет в кассе в пять минут взял. Так хорошо уехал». «Потому что с Библией, сынок», – мама ему.
Брат Иван приехал через неделю. Он уже выпивать стал сильно. Всё с пива пошло. Раньше вообще как красна девка. Из армии пришёл, винца пригубит и всё. Без того весёлый. В молодости баян из рук не выпускал. Голос чистый, не курил никогда. Играет и поёт. Сам лёгкий, подвижный. Мало того, что музыкант, танцами занимался в школе. Душа компании, но к вину был не склонен. Получилось – до поры до времени. Началось с бутылочки пива после работы… Мама про крещение сказала, он с женой Надей приехал. Надя маму поддерживает, Ваня резко: «Я не за этим ехал, а мать проведать. Что вы мне мозги забиваете?..» Всегда ласково к матери относился, тут настолько грубо прозвучало. Мама в слёзы: «Ладно, Ванечка, если не хочешь». Он слёзы матери не выдержал, с психом: «Ну, ладно, пойдём покрестимся». Вроде как сделал одолжение.
И как тут не внять истине: если после крещения, когда тебя очистил Господь, ты не заполнил душу верой, то душу вымытую начнут с удвоенной энергией терзать злые духи. Ваня стал раздражительным. Всегда такой приветливый. Приедем к нему с сестрой нашей Валей, не знает, куда посадить, как угодить. Сам уже седой, а, как мальчишка, радость скрыть не может, по голове погладит меня, Валю, обнимет нас: «Ах, вы, мои сестрёнки!» Готов любое желание исполнить. Тут какой-то дёрганый стал. Водочка, конечно. Вскорости попал в драку по пьяному делу, зубы выбили, сотрясение мозга получил. Потом сын Алёша ушёл из дома…
Покрестились братья. Маме говорю, считая, что самое трудное позади: «Валю окрестим, не беспокойся». Уверена была: с сестрой проще всего получится. Несмотря на то что она всю жизнь в школе парторг, коммунист, из тех, для которых справедливость – прежде всего. Замужем, но детей не было, всю себя работе отдавала. Тем не менее я не сомневалась: послушается мать, женщина всё-таки, должна просьбу матери уважить. Но враг тоже не дремлет, если из его лап душу пытаются вырывать. Валентина на мамино «надо покреститься» отвечает «ага-ага», не отказывается, да всё заботы не отпускают – то конференция, то ещё что-то, откладывает раз за разом. Лето, осень прошли, мама переживает.
И вот как-то с сестрой к ней пришли. Мама Вале: «Завтра пойдёте с Лидой и покрестишься». В ответ сестра буркнула: «Ладно».
На следующий день вижу: сестра недовольная, в мою сторону не смотрит. Мама разговор о церкви завела, Валя как поднялась, как раскричалась, меня обвиняет, что это мои выдумки: «Ей-то что? А меня из партии исключат! С таким позором как дальше жить!?» В заключение бросила: «Никуда не пойду». Пальто схватила, демонстративно дверью хлопнула. Убежала.
Мама в слёзы. Я успокаивать: «Ладно, мама, не переживай. Нельзя настаивать! В Петропавловске Валя не может, летом в Омск поедем, так её никто не знает, и покрещу». Сели чай пить, я и при Валентине, и без неё повторяю в уме: «Блажена жена Валентина, иже не иде на совет нечестивых…» Читаю молитву, читаю… Попили мы чаю. Я оделась, выхожу, вот те раз: Валя у подъезда приплясывает. Замёрзла порядком. И к маме не заходит, и домой не идёт. Моя молитва её не пускает…
Я, будто ничего не произошло, зову: «Чё мёрзнешь, пойдём, чаю попьёшь, печенье осталось». Она сердито: «Нет, поехали в церковь». В автобусе стоим, повернулась ко мне спиной. Серчает. Но едет. В церкви я договорилась, за священником послали, он рядом жил, отец Николай. Ему сказала, что женщину покрестить надо. Хотела отойти, Валю не смущать. Она недовольно: «Не уходи, стой рядом». Зато после крещения отмякла. То спиной отворачивалась, на обратной дороге нормально разговаривает.
Приехали к маме, заходим, мама всплеснула руками: «Что случилось, почему вернулись?» Говорю: «Вот, мама, ты переживала, а мы покрестились». «Что ж за полотенцем не зашли, как без него?» Мама приготовила специальное, чтобы лицо промокнуть. Братьям вручила: «Храните. Как приболеешь, нужно приложить». Я про полотенце помнила, да не стала возвращаться, как Валя сказала: «Поехали в церковь». Вдруг передумает, настрой пройдёт.
Выполнила мамину просьбу с Божьей помощью.
Игоря, хоть Марья Васильевна и говорила, не покрестила сразу, он отнекивался «потом-потом». Но успокоился, охладел к Ирине, в железнодорожный техникум поступил, с удовольствием учился. Настеки перестали его донимать.
Однажды Игоря в магазин за яйцами послала, на машине отцовской отправился. Приносит ячейку и говорит:
– Мам, ты их перекрести!
– Что такое?
– В очереди за мной тётя Зина, Иркина мать, стояла. Похлопала меня по плечу: «Что это ты, Игорь, к нам перестал ходить?» Я когда поехал от магазина, машина на ровном месте три раза перекрутилась винтом, еле удержал.
Тоже стал понимать. Их всех молитвами напичкала. Это мама научила. Писала от руки «Живый в помощи Вышняго…», «Да воскреснет Бог», «Взбранной Воеводе победительная», зашивала в костюмы, в карманчики маленькие засовывала, чтобы при себе были.
Наблюдала ещё одно чудо. К Марье Васильевне я, борясь за Игоря, несколько раз ходила. Отблагодарила хорошо. Тюль капроновый в страшном дефиците был, из Москвы привезла ей на все окна. Она так радовалась. С Игорем всё наладилось, немного соли той самой осталось. Муж у меня – рыбак заядлейший. Каждую весну привозил крупной рыбы с икрой. Икру собирала в чашку, засаливала и по банкам в холодильник. В тот раз столько рыбы привёз – щук, окуней, карасей – весь вечер с ней возились, далеко за полночь закончили чистить. Вся крупная… Наконец разобрались, уложила в холодильник. Икры набралась полная чашка… Надо подсолить, прежде чем ставить в холодильник, кинулась за солью – нет ни капельки. К соседям не пойдёшь – два часа ночи. Что делать? Мужу говорю:
– Соли нисколько нет.
Он заворчал недовольно.
И тут вспомнила про ту, в коробочке, что Игорю предназначалась… Даже без всяких мыслей, что соль-то непростая, полезла в шкафчик. Муж тем временем икру в холодильник ставит. Не пропадать добру.
В одной руке чашку держит, другой дверцу открывает.
– Да подожди ты, – остановила.
И посолила щедрой рукой икру.
Она ожила.
Муж чуть не бросил чашку.
Икра, как бы единой массой, одним телом, начиная со дна, повернулась. То есть – вот спокойная поверхность, икринка к икринке, и вдруг она приходит в движение.
За двадцать лет, что жили до этого с мужем, не один десяток раз каждую весну привозил икряную рыбу, солила икру, но с «оживлением» столкнулась впервые.
– Что это? – спрашиваю.
– Ше-ве-е-е-лится! – Виктор резко отстранил от себя чашку, будто боясь, как бы ещё чего не выкинула. – Шевелится!
Икра повернулась и успокоилась.
В следующий раз привёз икру, специально решила проверить. Немного икры попробовала этой же солью подсолить, даже не трепыхнулась.
Что интересно, муж покрестился после этого случая. Было тогда уже послабление, горбачёвские времена, но ведь директор школы. Только, попросил, не в Петропавловске. Летом в Омск поехали, и в храме на Тарской покрестился. Как раз после Троицы. Может, говорю, батюшка, сразу и повенчаете? Знаю, что дети от невенчаного брака не благословенны. Я у отца Николая исповедовалась. Покаялась: «Невенчаная живу с мужем». «Почему мужем называешь?» – батюшка Николай суровый. «У меня, – говорю, – батюшка, не было другого мужа. Мы с ним зарегистрированы». «Вы зарегистрированы для себя, а для Бога вы блудно живёте». Почитайте вторую главу книги пророка Осии, где написано: «И детей её не помилую, потому что они дети блуда».
Повенчаться в тот день же, как Виктор крестился, не получилось, Петровский пост начинался…
Игорь крестился, как в армию идти, сам изъявил желание. Техникум заканчивал, сразу в армию забирали.
– Мам, – подошёл, – хочу покреститься.
– Конечно, – говорю, – давай сходим вместе.
– Что я маленький? Сам...
Взял ещё двух друзей, попросил у отца машину и поехали…
Настеки через год перебрались на Украину, и как в воду канули. Вспоминаю их с негодованием, столько пережить пришлось сыновьям, мужу, мне… А с другой стороны: не столкнись с ними, так и осталась бы материалисткой-атеисткой…

Эпилог
Накануне Крещения я позвонил Лидии Викторовне, она планировала на Богоявление приехать в Омск с подругой, совершить паломничество в Ачаирский монастырь, окунуться в «Иордани». Планы рушились: подруга по паломничеству приболела, Лидия Викторовна одна забоялась ехать с купанием. Как бы на обратной дороге не застудиться.
– Струсила, – честно призналась.
– Зачем куда-то ехать, – предложил я городской вариант, – если на Иртыше рубят купель у Речного порта. На маршрутке вам из Кировска двадцать минут ехать.
И красочно описал состояние дел у проруби: раздевалки, МЧС, врач. Всё как полагается. От детей до стариков совершают омовение. Молодёжи много. В монастыре в Большекулачье народу столько собирается, не протолкнуться у «Иордани», и в Ачаир стало модным ездить на Крещение.
Проще без ажиотажа в городе окунуться.
Лидия Викторовна загорелась на мою агитацию:
– Можно вместе с вами?
Почему нет.
– Потеплее одевайтесь. Валенки, если есть… И обязательно тапочки прихватите – самое холодное не вода, а ступать босиком по льду…
Встречу назначил у «Голубого огонька».
– Это я грешница, – сказала Лидия Викторовна, когда с улицы Чокана Велиханова подошли к куйбышевскому пляжу. – Впервые в жизни решилась и… Не допускает Господь…
Широченная полынья, начинаясь от Ленинградского моста, тянулась вдоль пляжа. Откуда взялась? Декабрь, конечно, выдался на удивление тёплым. Никольские морозы получились одно название. И снега – чуть земля прикрыта, и тепло. Зато в январе зима круто взялась. Сразу после Нового года термометр ночью скатился под тридцать. Нехотя температура градуса на три-четыре повышалась днём, с наступлением темноты снова красный столбик уходил вниз. Холода стояли на Рождество, и до самого Крещения теплее минус двадцати не наблюдалось. Если в декабре каждое утро я решал вопрос со штанами в руках: надо ли утепляться, надевать под брюки бельё, то в январе вариантов не было – ещё как надо. А так хотелось потепления. Приехал из Москвы сын с семьёй. Сводить бы к причастию трёхлетнюю внучку Катеньку, да Сибирь встретила москвичку морозами. Ещё и приболела малышка в дороге. В прошлом году из-за моей нерасторопности не получилось и опять… Однако, в отличие от меня, москвичи морозов не побоялись – сводили Катеньку к причастию…
И всё же как ни морозил январь, не хватило его на Иртыш, полынья свинцово чернела на белом.
Или термальные источники забили со дна Иртыша?
Берег был белоснежно пустынным. Лишь «собачник» прогуливал пса. Обычно на Крещение здесь колготился народ. Радостное возбуждение витало уже на подходе к пляжу. На всех примыкающих улицах наблюдалось характерное движение – встречными курсами шли с сумками, ёмкостями. С вёдрами не встречал, но пятилитровые баллоны – не редкость увидеть в руках страждущих благодати…
Традиция троекратного погружения в прорубь на Богоявление стремительно возрождалась, преумножая количество отчаянных купальщиков. Русский экстрим привлекал новых и новых последователей. Кто и креститься толком не умел, приходили к купели. На куйбышевском пляже сколько лет подряд рубили прорубь, оснащали её лесенками, перилами, тут же ставились ограждения из брезента – раздевалки, дежурили бойцы МЧС, милиция, врачи.
В радостном возбуждении, в предвкушении удара по телу огня холодной воды шли к «Иордани» одни, навстречу двигалась вереница свершивших сей подвиг. Счастливые, тело под одеждой пело яростный гимн жара и холода, льда и пламени, кожа горела.
Те и другие поздравляли друг друга с Крещением. Тех и других объединяла причастность к яркому и таинственному событию, чудесная вода притягивала, звала, обещала праздник одним и уже одарила им других.
Те из идущих к проруби, кто окунался в студёную «Иордань» в прошлые годы, ждали с нетерпением повторения ни с чем несравнимого чувства мгновенного – сколько там этих секунд (ну десять, ну пятнадцать) – соединения с холодом, за которым следовал мощный прилив радостной энергии. Пусть ещё не отогрелись пальцы ног, лёд успел за короткие секунды вытянуть из них тепло, но кровь с каждым ударом сердца гнала жар к поверхности тела, и оно захлёбывалось в ликовании…
Это чувствовали новообращаемые, кто впервые шёл к проруби… Опасения, предательские мыслишки ещё точили голову: «Ты в своём уме? Представляешь, какая вода подо льдом? Ты ведь под форточкой можешь за пять минут простудиться на полмесяца с соплями до пояса и температурой выше некуда! А тут голым в прорубь?» Но тело принимало победные вибрации, исходящие от побывавших в «Иордани».
Не забуду, однажды иду от проруби, на набережной женщина. Видимо, долго издалека наблюдала за ныряющими, слушала восторги, возгласы у края проруби: «Ух, классная водичка!» «Вот это кайф!»… И с такой надеждой обратилась ко мне, с такими просящими интонациями:
– На самом деле вода тёплая?
Мол, подтвердите, разве в холодную вот так добровольно люди полезут, да ещё норовят опередить друг друга.
У её ног стояла объёмистая сумка. Не исключено, решалась на прорубь. Однажды наблюдал и того забавнее, женщина подходила в купальнике к зеву проруби, потом бежала к друзьям, набрасывала шубу, стояла какое-то время и снова решительно скидывала шубу, чтобы снова повернуть от проруби. Не могла решиться...
В прошлом году на куйбышевском пляже разразилось вавилонское столпотворение. Чему виной на редкость тёплое Крещение, всего каких-то минус четыре градуса. И народ повалил. Что такое для сибиряка минус четыре? Смех. Милиция перегородила подходы к «Иордани». На берегу стояли переносные барьеры и человек десять сотрудников, от майоров до сержантов, сдерживали напор толпы, дабы не высыпала всей массой на лёд: вдруг не выдержит, и все разом будут принимать омовение. К вожделенной проруби пускали маленькими группками, человек по десять. Толпа отличалась весёлым нравом, праздничным настроем. Смех, шутки.
– Товарищ майор, а не слабо нырнуть? – подначивал провокаторский голосок.
За год до этого Крещение выдалось настоящим – минус двадцать семь. Тогда-то никакого столпотворения на подступах к «Иордани» не наблюдалось. Милиция грелась поодаль от неё в «уазике». Лишь два дежурных эмчеэсника похаживали – чтобы не околеть окончательно – в непосредственной близости от крестообразной проруби. День выдался ярким. Солнце во всё белёсое небо. Снежная пыль в воздухе. Несмотря на приличный мороз, «Иордань» не пустовала. То с женской, то с мужской раздевалки выходили, не испугавшиеся крутого мороза, рабы Божьи, осеняли себя крестом, спускались по лесенке в огонь святой воды, ухали три раза с головой и бежали одеваться.
Самым трудным в тот день для меня оказалось окунуться второй раз. Первый по инерции – тело ещё не осознало, куда его беспокойные ноги завели, третий легче, знаешь – сейчас всё это кончится, побежишь к одежде, зато во второй раз пришлось включить упрямство – уж очень сильно захотелось на берег. Пересилил себя, и всё-таки, как потом сказали наблюдавшие, погрузился только по уши, «срезал» угол дистанции. Какая там молитва в голове? Скорей-скорей!
Заскочил в раздевалку, вытираюсь, смотрю – рядом с моим пальто китель капитана милиции. Прибегает хозяин, и быстрее одеваться не вытираясь – нечем, нет полотенца.
– Возьмите моё, – предложил ему.
Когда-то самого вот так же выручили. В самое первое крещенское купание я себя чуток перехитрил. Вроде как направился к проруби посмотреть, как смельчаки ныряют. И только… Дней за несколько до этого придумывал варианты собственного участия в экстремальном празднике. Вот бы, рассуждал, с кем-нибудь на машине поближе к «Иордани» подкатить: выскочил из проруби и сразу в тепло, и оперативно без всякого общественного транспорта едешь домой. Так ещё можно избежать хворей от переохлаждения… Увы, компаньона с машиной не подвернулось, зуд тем не менее появился. Иду к проруби с мыслью о разведывательном созерцании... В тот вечер было мероприятие в Союзе писателей. Выехал пораньше, дабы завернуть к «Иордани». Вечерело, пятый час. С набережной увидел раздевалки, совершающих омовение. В ответ на эту картину возникла в голове задорная мысль: «Ну и что – нет запасных трусов. Без них можно домой пойти. Ну и что – нет полотенца. В детстве, бывало, майкой вытирались, искупавшись летом в холодной сибирской речке».
И нырнул. Забежал в раздевалку, схватил майку, а мне паренёк полотенце свое предлагает: «Возьмите, я уже всё!»
Я тоже милиционеру своё подал. Он вытер лицо, голову, вернул:
– Спасибо, мне до машины два шага добежать!
Будучи в наряде у проруби, смотрел-смотрел из тепла «уазика» на купание и не выдержал.
– Если уж дети купаются, – сказал, одеваясь, – я-то взрослый мужик.
Рядом с нами раздевались отец с сыном, лет двенадцать мальчишке, он робел. Отец подбадривал, настраивал… Подал крестик:
– Надень-ка, – и дал дельный совет, который я воспринял и вот уже пятый год следую ему: – Раздеваться начинай снизу, одеваться – сверху…
Капитан обогнал меня в одевании. Сказано:  военный человек. Когда я поднимался от Иртыша, он уже сидел в служебной машине.
Зато в тот очень даже морозный день никаких очередей к «Иордани». Не сравнить с прошлым годом. К проруби пускали небольшими партиями, человек по десять. Остальные весело колготились в ожидании. За мной стояли три девчонки. Лет по восемнадцать. Одна спрашивает: «А что, искупаемся – и святыми будем?» С одной стороны – дикое дремучее дилетантство, с другой – поди ж ты, что-то привело девчонок, и окунутся, а там, дай Бог, и к церкви начнут прилепляться…
Ожидая Крещения, о котором рассказываю, не хотел тёплой погоды. Лучше помёрзнуть, чем стоять в очереди. Пусть холод отпугнёт колеблющихся…
И вот на пляже вообще пусто, лишь носится, дурачась, ротвейлер, да хозяин пса степенно движется за ним.
– Грешная я, – вздохнула Лидия Викторовна.
А я корил себя: не провёл разведку телефонными звонками среди знакомых, где на Иртыше «Иордань»? Самоуверенность подвела: раз в прошлом году здесь делали…
Стенаниями проблему не решишь, мысль заработала: может, прорубили купель у стадиона «Динамо», на пляже Центрального района? Ведь рядом находится всего полгода назад освященный Кафедральный Успенский собор. Вполне возможно, оттуда был крестный ход к «Иордани»? Узнать решил в Казачьем Никольском соборе. В свечной лавке работала знакомая. Однако поговорить не удалось. У собора вытянулась очередь. Внутрь пропускали партиями. Слаб человек, как ему хочется запросто благодать получить. Набрать на Крещение святой воды побольше. Как-то на Крещение протиснулся в Знаменскую церковь, что на улице Куйбышева. В церкви ремонт шёл полным ходом, но службы велись. Народу полным-полно, вдоль стен штабели досок, строительные материалы… Из бака святую воду наливают. Не пробиться. И вдруг возглас: «Кто взял мою трёхлитровую банку? Ну, люди! Отошёл на минутку свечи купить, и утащили святую воду!» Зевнул дядя. Когда мы с Лидией Викторовной подошли к Никольскому собору, очередь за святой водой растянулась метров на сто. Она спускалась с крыльца храма, заворачивала к ТЮЗу... Столько народу, пожалуй, не приходит к собору даже на Пасху.
В очереди никто не знал о проруби. Милиционер у входа в собор ответил на мой вопрос: «В нашем районе нынче не рубили».
Но знатоки всегда находятся. «На Иртыше запретили делать, – сказала женщина в нутриевой шубе и берете, – поэтому купель сделали прямо у Успенского собора».
– Поедем? – спросил я у Лидии Викторовны.
– Конечно.
В «шестьдесят третьем» автобусе некое сомнение у меня закралось: какую купель могут сделать у Успенского собора? Не получится как в чьём-то рассказе, когда дети пели песенку: «Шёл трамвай десятый номер, а в трамвае кто-то помер». Её услышала гражданка и приняла трагическую информацию за чистую монету, передала, чуть видоизменив, дальше по цепочке. В результате весть «в трамвае кто-то помер» обросла такими слухами, что целое кладбище можно было заселять умершими в «десятом номере» и вокруг него.
Сомнение оказались ненапрасными. Святую воду народ нёс из церкви, но никто нигде в округе не купался. Это подтвердил и сержант милиции, к которому обратился всё с тем же вопросом о проруби.
– Хоть водички наберём, – сказала Лидия Викторовна, – утешая меня и себя.
Воду наливали в нижнем приделе храма.
Как не поделиться наблюдениями. Два года писала, не прерываясь, местная печать, постоянно говорило телевидение о восстановлении Успенского собора под приглядом губернатора, но огромной очереди за святой водой здесь не было. «Прихожане», которые раз в год вспоминают о церкви – водички набрать, сюда ещё дорожку не протоптали. Не сравнить с Никольским собором. Всего-то и стояло в храме человек пятнадцать. Хоть и суета вокруг с бутылками, а благостное настроение. Три чана, пожилые женщины в белых платочках, белых одинаковых передничках черпают воду, наливают в бутылки и поют. Тихо и ладно. У человека, занятого работой, нет сосредоточенности на песне, она выпевается из самой души…
– Как голова заболит, я святой водичкой косынку окроплю, повяжу и молитву «О болящих» читаю! – поделилась Лидия Викторовна. – Помогает.
Нет, я не мог устоять на месте, хотелось до конца разъяснить ситуацию. Чувствовал вину перед Лидией Викторовной – взбаламутил женщину. Оставил её в очереди, сам направился в верхний придел. У лестницы средних лет женщина закрывала дверь в какое-то помещение. «Значит из церковных», – подумал, спросил. Прозвучало всё то же неутешительное: «Завтра в восемь утра автобус отправляется в Крутую Горку к проруби. А на территории Омска нет “Иордани”».
Но мне так хотелось, чтобы она была.
Наш разговор услышала проходящая мимо женщина и дала наводку: «На Зелёном острове прорубь, и лесенки есть…»
Как я забыл? На Зелёном острове моржи купаются.
В бывшем затоне в метрах пятнадцати от берега чернела прорубь. Размеры впечатляли. Метра два шириной, метров пять-шесть в длину, с одного и другого края в воду уходи сваренные из труб лестницы.
Кто-то готовился окунуться, двое парней делали уникальные кадры, запечатлевая друг друга фотоаппаратом после купания. Никакого ажиотажа, человек пятнадцать от силы.
Но раздевалок не было.
Лидия Викторовна приуныла.
Оказывается, здесь имелась своя технология. Ей следовали многие из купающихся. Использовали длинные махровые халаты. Во-первых, удобно после проруби накинуть на себя обширное «полотенце» с рукавами. Во-вторых, халат позволял произвести манипуляции с переодеванием. Народу немного, отвернулся в сторону левого берега, и никого не шокируешь нудизмом, принародным сниманием-одеванием плавок.
Мужчина прикрывал дублёнкой женщину, тоже нормально.
– А как переодеваться? – спросила Лидия Викторовна.
Я-то ей обещал раздевалку, где даже крючки для одежды предусмотрены.
Лидия Викторовна растерянно оглядывалась, будто надеясь увидеть обещанное...
Четыре молодые женщины шумно спускались на лёд по ступенькам набережной. Одна в валенках. Аккуратненьких, с короткими, задорными голяшками. На другой меховая курточка. Не из дешёвых, хотя мех искусственный, под козочку, длинный, густой, цвета топлёного молока. Рукава чуть расклешённые, круглый воротник, на который спадали прямые каштановые волосы. Третья женщина вся в чёрном. Голову обтягивала тоненькая шерстяная шапочка, дутая курточка на синтепоне, джинсы. Четвёртая в расстёгнутой норковой шубе. Женщины были в самом расцвете от тридцати до тридцати пяти лет. Приехали на тёмно-синем «Форд-фокусе». Две тащили большой баул.
– Рубашку крещенскую подруга в Петропавловске подарила, – сказала Лидия Викторовна, – и негде переодеть.
– Женщина, не беспокойтесь, – услышала тревогу Лидии Викторовны женщина в валеночках, – у нас такой чехол от танка!
Они вытряхнули из баула здоровенный полог, взялись за один край, дружно, будто много раз тренировались, сделали несколько слаженных манипуляций с полотном, и в результате получилась ширма о четыре стены. Заходи, только голову и видать.
– Вот вам, бабушка, и раздевалка-одевалка! – приглашающим тоном произнесла женщина в чёрном.
– Какая она бабушка? – поправила подруга в валеночках.
– Чё уж там, трижды бабушка, – Лидия Викторовна не заставила себя просить второй раз, зашла в пространство, отделённое «ширмой».
Я отвернулся и услышал за спиной сочный возглас:
– Да вы, бабушка, лучшая!
Лидия Викторовна, осторожно ступая, пошла к проруби. На ней была светлая до щиколоток рубаха, с длинными рукавами, большим крестом на спине.
У лесенки Лидия Викторовна перекрестилась, произнеся: «Во имя Отца, и Сына, и святого Духа». Держась за поручни лестницы, опустилась по ступенькам в воду по грудь. Затем окунулась один, второй, третий раз.
– Браво! – воскликнула женщина в валеночках.
– Вот это бабушка! – снова затронула тему возраста женщина в чёрном. – Класс!
Лидия Викторовна, выйдя из «Иордани», поспешно перекрестилась. Женщины окружили её пологом, на этот раз держали трое, самая активная, та, что в валеночках, помогала с раздеванием-одеванием. Даже, как потом рассказала Лидия Викторовна, растёрла спину своим полотенцем, решительно отвергнув возражения.
Мы собирали сумки, когда они сбросили верхнюю одежду. Не все сразу – одна шла к проруби, одна снимала на видеокамеру. Оставшиеся дежурили на подхвате. Женщины были в стильных купальниках, хороши телом. Особенно одна – с точёной талией, красиво-объёмными, без лишней жиринки бёдрами. Кажется, это она до раздевания была в курточке из козлино-искусственного меха.
Лидия Викторовна вызвалась подсобить недавним помощницам.
– Идите-идите! Замёрзнете! – решительно отвергли попытки.
– Спасибо! Скажите имена, помолюсь за вас.
– Нас легко запомнить! Две Оксаны и две Гали.
– Храни вас Господь.
Первой окунулась с точёной талией.
– Все вчерашние грехи смыла! – прокомментировала, обувая тапочки.
– Тогда тебе надо ещё раз десять нырнуть! – шумно задрапировали её пологом подруги. – Как водичка?
Мы быстро зашагали к остановке.
– Второй раз окунаться нельзя. У меня знакомая в Петропавловске – Раиса. У неё мать была монашкой, как советская власть установилась, монастырь разогнали, вышла замуж. Дочь у Раисы в Надыме живёт. Раиса у неё гостила на Крещение. Первый раз искупалась в «Иордани», так хорошо стало, она погрелась дома да во второй раз пошла, захотела ещё благодати. Господь этого не любит. Ей так стало плохо… Так заболела…
Пальцы ног горели, отогреваясь. Самое слабое место. И ещё плохо без раздевалки вытер кожу под плавками… Был дискомфорт…
– Спасибо вам! – благодарила по дороге Лидия Викторовна. – Как хорошо! Как славно! Давно мечтала и боялась! Спасибо, подвигли, век бы не решилась! Как специально против меня и проруби-то нынче не было… Спасибо…
На проспекте я остановил такси, как ни пыталась отказаться Лидия Викторовна, зачем, дескать, будете тратиться, отправил её домой в тепло.
После благодати крещенской воды спал ночью как ребёнок.

ПОМЯННИК
Не ослабевайте в молитве
Похоронила Виктора, мужа, и начала слабеть. Кто-то скажет: что ж ты хочешь, дорогуша, шестьдесят семь лет разменяла? Но ведь героем всю жизнь. Не понимала последние годы мужа – как можно прийти с работы, завалиться на диван и весь вечер с одного канала на другой терзать телевизор. Оба на пенсии, обоим за шестьдесят, оба работали. Казалось, ну, полежал полчасика – дух перевёл. Что ж валяться бревном здоровому человеку без дела? Для организма вред. Не верила – просто иссякла энергия у человека. Списывала на лень. В церкви отстоять литургию ничего не стоило. Всегда ближе к аналою место выбирала. Куда что делось? Жмусь к задней стенке, вдоль которой лавочки. Нет-нет да присяду или рукой на колонну обопрусь. Слабость. Анализы в норме. Давление по возрасту, сердце без отклонений, флюорографию прошла. Врач на участке, терапевт, веселится. Что ж ему не похихикивать: поросят можно о лоб бить. Розовощёкий детина. «В космос на орбиту, – говорит, глядя в мои анализы, – вас поздновато отправлять, но и лечить, скажу честно, не от чего». Насоветовал витаминов для общей поддержки…
После смерти мужа стала усиленно молиться. Жили не очень хорошо, конфликтовали. В последние лет пятнадцать – дети отделились, уже и младшенькая, Леночка, семью завела – у нас с Виктором как ничего общего не осталось, чужие и чужие. Только внешне поддерживали отношения. Виктор согрешал из-за меня, я из-за него. Не подумайте – изменял. Ссорились, раздражались, гневались… Похоронила мужа и решила: если Господь оставил в живых, должна за Виктора молиться. Не дай Бог, чтобы он был в недобром месте. Спаси его, Господи. Просто невозможно, чтобы кто-то из моей семьи, из близких, за кого молюсь, оказался там. Так и прошу: Господи, всех за кого молюсь, прости. Живым дай разум, здоровья, терпения, мёртвым – Царствия Небесного.
Сколько мне Бог даст здоровья, столько и буду молиться. Часто вспоминаю слова отца Андрея: «Только не ослабевайте, Лидия Викторовна, в молитве».
Отца Андрея со школы знаю. Курносенький, белобрысенький. С моим старшим сыном Сашей за одной партой два года сидели. Дней десять в первом классе отучились, Саша подходит на перемене, я в той же школе работала, у него руки и лицо ободрано. Что такое, сынок? Не говорит. Иду к учительнице, она спрашивает: «С кем сидишь?» «С Кораблёвым Андреем». Подзывает: «Клади руки на стол». Там ногти – ужас! «Постричь немедленно!» – приказала.
Получилось что? Заспорили по глобальному вопросу: у кого отец главнее? У Андрея начальник цеха на заводе. Саша своим отцом козыряем: «А у меня директор школы!» – «Зато мой командует токарями и слесарями!» – «А мой целой школой!» Мирного вывода не сделали: папы всякие нужны, папы всякие важны. Доводов у Андрея не хватило, отстаивая «главность» отца, пустил в ход ногти.
Окончив школу, Андрей три года отучился в мединституте, затем пошёл в семинарию. Приход не в городе. Прихожане, доводилось разговаривать, отзываются о своём батюшке с большой теплотой и любовью… Сердечный священник. И в Петропавловске его знают, иногда в соборе Петра и Павла службу проводит. Настоятель этого храма дядя отца Андрея – отец Николай, фамилия Басов. Он был следователем в те, ещё советские времена, однажды ему дело поручили: женщину признали мёртвой, в морг отправили. У нас к живым-то относятся, не допусти. Боже, к мёртвым и говорить нечего. Женщина в морге ожила. Родственники жалобу написали, Басову поручили расследовать. Что уж ему женщина рассказала? Какое откровение ему открылось, не знаю. Спросить не решаюсь. Он стал верующим...
Однажды у отца Андрея исповедалась. Излила душу. Отпустил грехи, а потом спрашивает о моих сыновьях – Саше, Игоре.
– Знаете, отец Андрей, не могу сказать – всё хорошо… И тот, и другой много работают, без дела не сидят, но выпивают оба, часто прикладываются к бутылке.
Саша с Игорем тогда крепко грешили пьянкой. Младший занялся бизнесом, и хорошо пошло. Да и старший… Он из армии демобилизовался, семь лет офицером прослужил; как армия стала разваливаться – ушёл. «Надоело, воровство поголовное, дурота – никому ничего не нужно!» С помощью Игоря на гражданке быстро встал на ноги. Зато в семье нелады. И у одного, и у другого. Какая жена потерпит гулянки, бани до утра… Сейчас, слава Богу, остепенились. Тогда не знала, какими словами воздействовать. С жёнами оба разошлись… А ведь венчанные… Я без этого не благословляла…
– Главное, – говорю отцу Андрею, – такое ощущение: чем больше молюсь, тем больше с ними напастей... То старший номер выкинет, то младший. В какие-то разборки попадают. И со мной искушения сильные…
Покаялась батюшке, он горячо так говорит:
– Только прошу, не ослабейте в молитве. Не ослабевайте! Не поддавайтесь на искушения врага…
Побег Алёши
И вот слабость… о своём состоянии рассказала знакомой монашке: «Люда, отчего слабость? Никаких болей, а нет сил, середина дня, и будто вагоны разгружала, а всего лишь что-то по дому сделала…»
Вообще-то она матушка Зоя, но как-то повелось между нами – Людой зову. Постриг приняла ещё до того, как мы познакомились, но монашка не в монастыре, в миру… Моложе меня на семнадцать лет. Много мне помогала, наставления давала, когда я начала к Богу прилепляться. Люду наш архиепископ всегда отмечает. Она человек прозорливый. Но страшно не любит разговоры об этом. А помогает многим…
В конце 80-х, Алёша – племянник, брата Ивана сын – приехал из Омска, в то время учился в авиационном техникуме. Сидим вдвоём на кухне, чай пьём, он спрашивает:
– Тётя Лида, вы в Бога верите?
Я удивилась, на эти темы раньше не разговаривали, семья у них нерелигиозная, ни одной иконки в доме. Сам Алёша по характеру не мои сыновья – мягкий, тихоней не назовёшь – подвижный, весёлый. Но верховодить не любит, хотя собой не даст помыкать.
– Хочу покреститься, тётя Лида. Вы можете помочь?
На следующий день пошли в церковь, отец Николай после крещения уделил ему внимание, побеседовал, подарил молитвослов, Псалтирь. Провёл по всему храму, рассказал об иконах… Алёшенька ко всем приложился…
У Алёши как-то сразу поменялось мировоззрение. И начались конфликты дома. Возвращается в Омск – он по сей день худенький, всю жизнь субтильный – мать посытнее, пожирнее, повкуснее пододвигает кушанья, он постненькое выбрал: «Нельзя, Великий пост».
Тётя Лида стала крайней. Брат долго обиду держал. Мать Алёши – Надежда – моя закадычная школьная подруга. Со второго класса, как она в нашу школу пришла, дружили, за одной партой сидели, сердечных тайн друг от друга не было. Через меня с братом познакомилась. Из-за Алёши чёрная кошка между нами пробежала, несколько лет на меня дулась.
Алёша уверовал всем сердцем. Потянулся к церкви. И не скрывал этого. В техникуме, был период Советского Союза, начались трения. Родители недовольны. Как так, молодой парень хуже бабки посты соблюдает, церковные книги читает. Отец хочет, чтобы сын техникой увлекался, у них машина, мотоцикл, Алёша – нет. Ему ещё и восемнадцати не исполнилось, а он стал говорить о монашеской жизни.
Родители на меня: «Испортила мальчишку! Твоё дурное влияние!»
Похвастаться, что моя заслуга – не могу: всего-то в церковь Алёшеньку отвела. А уж они меня виноватят, они меня костерят. Однажды Иван с Надеждой приехали в Петропавловск, заходят… Чувствую – не в гости. Лица грозные… Надя, как сердится, смотрит мимо, брат в таком состоянии громко в нос дышит. В детстве мы любили его передразнивать. Он меня на три года старше. Заявились накачаево устроить. Своим детям, дескать, даёшь образование, а нашего с панталыку сбила. Монашка Люда учила: чтобы снять с людей агрессию, читай монашескую молитву: «Спаси, Господи и помилуй раба твоего и его святыми молитвами меня помилуй». Я как увидела: подруга мимо взглядом целит, брат сопит, сообразила о сути визита, начала про себя читать на рабов Божьих Ивана и Надежду. Молюсь-молюсь, у них ничего с руганью не получается. Приехали дать мне чих-пых, а суровый настрой улетучился, всю дорогу репетировали, как мне разнос учинить, всыпать по первое число, да ничего… Поворчали немного, на том и закончилось.
Алёша музыкальную школу по классу баяну окончил, голос высокий, чистый, захотел петь на клиросе. Кроме этого, объявил родителям о жизненных планах: «Буду осенью поступать в духовное училище, потом в семинарию». У родителей трагедия. Начались скандалы. «Ты в своём уме? Какое пение в церкви? Какая семинария? Не позорь нас! Попом он задумал!» Никто не уступает. Ване с Надей помягче бы с ребёнком, учитывая юношеский максимализм. Они дошли до крайностей. «Тебе, – говорят, – надо в психушке лечиться, разве может нормальный, здоровый парень вбить церковь в голову?»
Алёша, ни слова не говоря, уезжает из дома. Мне позвонил: «По святым местам еду, по монастырям». И пропал. Родителям и этого не сказал. Возвращаются с работы – нет сына. И потом ни весточки. Ни мне, ни им. Я в душе почему-то знала: с ним всё хорошо. Родители в панике, проходит месяц, полгода – никаких известий. Я начала писать по монастырям, взяла в епархии адреса. Отовсюду ответы: нет такого. Отец ездил в Новосибирск, на завод, где Алёша практику техникумовскую проходил. Может, думал, туда работать уехал. Во всесоюзный розыск подали. Отчаялись в живых сына увидеть. Меня костерят: из-за тебя потеряли Алёшу. Тяжело было к ним ездить в ту пору, но я навещала – надо было как-то поддерживать.
На брата жалко смотреть, и кричит, и плачет. Он и до этого грешил выпивкой, тут вообще потянулся к стакану. Алёшеньку очень любил. Единственный сын, наследник фамилии, младшая у них Танечка. Я чувствую себя виноватой. Не потому, что покрестила, а что не объяснила Алёшеньке заповеди любви, почитания родителей. Он ко мне прислушивался.
В один день после литургии стою в церкви, молюсь, а слёзы текут-текут. Накануне брат звонил, спрашивал: есть что-то из монастырей? Он уже ни на что не надеялся…
Монашка Люда подходит, обняла за плечо:
– Лидочка, что случилось? Почему такая расстроенная?
– Помолись, – прошу, – за моего племянника Алексея. Год как уехал, и нет, родители с ума сходят…
Она тут же встала на колени…
И чудо: через десять дней Алёша был у меня. Я на него напустилась:
– Алёшенька, почему родителям ничего не писал? Ну, поругался, так хотя бы мне сообщал о себе. Столько времени отсутствовал.
– Я бы и сейчас не приехал, – улыбается, – меня священник послал.
Он был в монастыре в Эстонии. Пюхтинский монастырь, почитаемый, паломников много. Вдруг в толпе к Алёше подходит священник: «Ты Алексей из Омска?» – «Да» – «Поезжай домой, тебя ищут». Дал ему денег.
По молитвам Люды всё и произошло…
Родители и ругают, и плачут… Алёша им: «Мама, тебе надо молиться, а ты, отец, брось пить. И повенчайтесь». Надя говорит ему: «Да я и так молюсь». «Мало», – Алёша ей. «Сколько все, столько я». – «Да хотя бы молись, как тётя Лида». Опять я попалась. «Приехал вас повидать, – разъяснил свои планы, – заработать денег и отдать священнику. Уеду в монастырь, если по-старому собираетесь жить. Останусь, если папа бросит пить, ты, мама, станешь Богу молиться и повенчаетесь».
Ваня тайно от Алёши закодировался. А это грех. Когда Алёша узнал, сильно расстроился… Но как радовался, когда родители повенчались. В церковь с ними не ездил. Дома ждал с подарками, стол накрыл. Без вина…
Очень много Алёшенька молится за нас. Низкий ему поклон...
Помилуй и помоги
Сколько раз монашка Люда меня поддерживала. В девяностые годы, не дай Господь, как перед концом света – всё отрицательное вылезло… Сыновья только-только начали устраиваться в жизни, а в ней – куда ни шагни криминал. Сашу знакомый попросил посмотреть машину, забарахлила. Саша с детства с отцом в гараже пропадал – машину изучил от и до. И человек добрый, о чём друзья ни попросят, на край света побежит… Дело происходило в рабочем посёлке летом, машина стояла на улице перед домом знакомого, Саша ключи разложил, залез под неё, копается. Знакомый ушёл. Саша видит: подъезжают «Жигули»... Дверцы захлопали. Он подумал, что-то хотят спросить, вылез из-под автомобиля. Эти бандюки решили – перед ними хозяин машины. По номеру определили чья, а на лбу у Саши не написано – не он владелец. Не успел Саша на ноги встать, его монтировкой, которая среди ключей лежала, по голове. Раз да второй... Саша без сознания упал, кровь изо рта, носа... Сколько уж пролежал? Кто-то вызвал милицию. Поначалу думали – убит... Увезли в больницу…
Голова у Саши распухла, как подушка… Дочери сын, четырёхлетний Стасик, увидел дядю через день, напугался до истерики. Даже глаз у Саши не было видно.
В больнице что? Обработали, кровь вытерли, Саша в себя пришёл, тут же ожихарился: «Я домой! Не останусь».
Пришёл домой, отец на даче, я в Омске. Ключей в кармане не оказалось. И пить захотел. Крови много потерял. Позвонил соседке, она как увидела жуткое страшилище, в крик, дверь захлопнула. К другой соседке за водой – то же самое. Сел на лестницу. Дело к вечеру. И тут идёт татарочка Света, учительница, на одной площадке с нами жила. Боевая женщина. Проходит с опаской мимо Саши, а тот:
– Тётя Света, вы мне дадите стакан воды?
Она наклоняется:
– Саша, это ты?
Вызвала «скорую», тут же по наводке врачей милиция появилась. Следователь пристал к Саше с вопросами, у того голова после монтировки туго соображает, невпопад отвечает. Света милицию выпроводила: «Вы не видите, человек в жутком состоянии?» «Скорая» таблеток обезболивающих надавала.
Я приехала на следующий день из Омска. Боже мой. В церкви Людмиле говорю:
– Людочка, вот такое случилось с Сашей. Боюсь за его жизнь, это ведь мафия…
– Лида, не плачь, – Люда говорит, – он будет ещё сильно бит, но останется живой, поверь мне.
И точно после этого ещё раз крепко избили. Дурная черта – пьяным ездить. Испереживалась, как стали Саша с Игорем выпивать. Боялась: по пьяному делу что-то непоправимое случится, сколько убийств вокруг… И сами могут пострадать, и великий грех на душу взять... Сила у того и другого... Я даже молилась: «Господи, не допусти, чтобы кто-то из моих детей убил. Лучше пусть сами пострадают». Саша левша. Одинаково хорошо бросал биты городошные или камни с правой и левой руки. И удар одинаково сильный. Ехал на машине пьяный. В него врезалась иномарка дорогая, полная молодых мужиков. Трезвые, но явно их вина. Саша двигался по главной магистрали, они не пропустили и врезались в бок. Удачно для Сашиной машины, а сами отлетели, перевернулись. Побили крепко автомобиль. Увидели, что Саша нетрезвый, сообразили: на этом можно сыграть. И на него: ах ты, пьянь!
И давай избивать… «Мама, – рассказывал, – я и не сопротивлялся». Был бы трезвый… Долго с синяками ходил. Их пять человек. Саша в то время с женой развёлся, один в двухкомнатной квартире. Эти прикинули: никуда не будет подавать, пьяный сидел за рулём, надо аварию свалить на него, пусть за счёт квартиры восстановит машину.
Подают в суд. Мы с мужем тоже пошли. Судья спрашивает: «Ты сидел за рулём в пьяном виде?» «Да», – Соглашается. «А как наехал?» Объяснил, что не его вина. Я всё время молилась. И судья, что вы думаете, его оправдала.
Я выступала как свидетель. Моего сына, говорю, настолько избили, другая бы сама в суд подала. Да будь даже виноватым, говорю, разве имели право рукоприкладствовать? Разве стоит машина здоровья человека?
Им ничего не присудили.
В суде сидела и молилась за судью, казашка была. Молилась: «Блажена жена, иже не иде на совет нечестивых…». Творила также «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его…» А перед судом – «Живый в помощи Вышняго…»
Люда точно предсказала: будет ещё бит.
Сашу и Игоря я учила… Занялись бизнесом в самые бандитские времена. Говорила: когда будет очень трудно и видишь, что безвыходное положение, не забудь сказать: «Господи, помилуй и помоги». Всё случается в жизни. Пусть последними словами будут: «Господи, помилуй и помоги». Вроде и слушали, но не была уверена – слышат. Повторяла не один раз. Саша, мне казалось, внимательнее относился к наставлениям о вере.
Он в училище на четвёртом курсе приехал на каникулы, я сама только недавно уверовала, выбрала подходящий момент:
– Сынок, – говорю, – а ты знаешь, что Бог есть!
Когда уверовала, передо мной такие горизонты раздвинулись! Так изменилось представление о жизни. Хотела, чтобы все узнали истину, что мне открылась. Вечная жизнь впереди, только заслужить надо. И не так много требуется: сохраняй десять заповедей, в чём согрешил – покайся. У Господа настолько много любви к нам, простит.
От школы меня направили на курсы психологов, наподобии повышения квалификации. Я была со многим не согласна, спорила с преподавателями. Говорила, что их наука для человека далёкого от Бога, падшего, в котором действуют законы греха, но человек верующий в Иисуса Христа может возвыситься над этими законами и жить по велению Бога, а не на потребу греховного естества. Однажды преподаватель, доктор наук, предложил назвать самый важный момент в жизни. Создал соответствующий настрой аудитории, психолог как-никак. Каждый вставал и говорил минут десять-пятнадцать. Я сказала: когда уверовала в Бога – это самый важный, самый счастливый, самый солнечный момент в моей жизни. Рассказала, с чего вера началась: о порче на сыновей, о том, как детей моих приколдовали, как я выкарабкалась с Божьей помощью. Слушали очень внимательно. Посыпались вопросы. Какие есть боги? Какой главный? Это 91-й год. Все мы были тёмные. Кстати, двоих из той группы встречаю в Петропавловске в церкви. Одна из них и спрашивала: «Какой бог главный?» В церкви в праздник обязательно подойдёт ко мне, поздравит, обнимет: «Спасибо, ты меня сюда привела». Как к близкой родственнице относится.
Вернусь к Саше. Говорю ему:
– Сынок, Бог есть!
Сама волнуюсь, как воспримет? Может, не готов к такому разговору, в военном училище атеистическое воспитание. Он уверенно говорит:
– Я знаю, что Бог есть.
Курсанты-старшекурсники пристрастились в карты играть. В преферанс. Пошло поветрие – офицер обязательно должен играть, по книгам все русские офицеры картёжники. Саша тоже играл на деньги.
– Мы когда играем, я молюсь про себя Богу и всегда выигрываю. По большому счёту всегда.
Такой выверт. Подвела его к иконе после таких слов.
– Сынок, это Господь наш.
Перекрестилась и начала молиться вслух: «Господи, впредь не дай моему сыну никогда ни одной копейки выиграть в карты».
И Саше:
– Если хоть раз ещё сядешь, то проиграешься до нитки. Господь не тебя, а меня, мать, послушает. При тебе просила Его, чтобы никогда ни единой копейки не выиграл. Так и будет.
Саша больше, чем Игорь, в отношении церкви меня слушал, иногда вечером Евангелие откроет, выходя из дома, обязательно перекрестится. Может, молитвы почитать, если что-то важное в этот день должно произойти. Игорь нет. Редко когда скажет: «Мама, помолись за меня сегодня». Будто я не молюсь.
Но, получается, не всё из моих слов мимо ушей пролетало. Один раз пришёл: «Мама, помогла молитва». Игорь брал оптом водку и развозил по кафе, ресторанам. С женой к тому времени разошёлся, жил гражданским браком с женщиной, та имела своё кафе. На пять лет старше, но очень эффектная. Миниатюрная, энергичная, Ниной зовут. Из деловых женщин. Игорь ей отгрузил часть водки, к нему подруливают двое парней: продай на свадьбу пять ящиков. Почему не продать? Дома Игорь обнаруживает: половина купюр, что дали эти покупатели, фальшивые. Ловкачи. Зубы заговорили и подсунули. Но это ещё не всё. Нина, звонит: «Водка палёная». Жуткий суррогат. Игорь даже повеселел. «Значит, – смеётся, – за мою самопальную водчонку дали мне самопальные деньги. Квиты».
Кидалы так не считали. На другой вечер к Игорю заявляются с претензиями: «Ну ты, крутой, чё левую водку нам впарил?» Игорь был в подпитии, тоже в амбицию. Он и трезвый не стушуется. «А вы, крутые, на каком принтере деньги рисовали?» Они: «Ты нас на понт не бери! Бабло нормальное. Поехали разберёмся!»
Что Игорь, что Саша бесстрашные до безрассудства. Почему боялась за них. Садится Игорь к ним в машину, а их трое, и едут.
«К медведями в лес что ли на разборки? – возмутился, как за город выскочили. – Давайте здесь поговорим». Сидел на переднем сиденье, схватился за руль: «Дальше не поеду!»
Остановились, вылезли и начали драться. Двоих быстро отключил, попадали. Сила у сыновей какая-то неестественная. Игорь однажды сказал: «Мама, спасибо, такую силу дала! Сколько раз благодаря ей выпутывался. С виду здоровее меня раза в полтора, а не могут устоять!» Объясняла, что не я дала – Бог, но использовать можно только для защиты, не во зло. Игорь одного, второго положил, а с третьим никак не совладает…
Пришла к Игорю на следующее утро, у него шея не гнётся. Спрашиваю:
– Продуло?
– Ага, такой сквозняк, чуть голову не открутил…
И рассказал про коммерцию с водкой, и от какой напасти шею заколодило, как волк ходит.
– С третьим, мама, ничего не получается. Бью, он как столб стоит… Держит удары… Не богатырской комплекции, с виду не здоровее меня. Потом изловчился, схватил меня медвежьей хваткой и начал ломать шею…
Игорь видит: конец пришёл. И вспомнил мои слова о последней молитве: «Господи, помилуй и помоги…» Произнёс не для помощи, уже не надеялся выпутаться, а как предсмертную…
Я учила сыновей: этой молитвой, во-первых, каешься, просишь прощения у Бога, а потом – помощи…
Вдруг Игорь почувствовал: хватка ослабла… На мгновение, может, но он своего не упустил. Вывернулся из медвежьих лап, ударил в пах коленом, потом кулаками сбил с ног…
Прокоп-иеговист
Люда-монашка мою слабость, недомогание прокомментировала: «Ты, Лида, молишься за многих. Это хорошо. Да по силам бери. Сродников по плоти нам Господь Бог даёт, должны за них, какими бы ни были, молиться. А уж дальше, как Господь решит, какую участь каждый заслужил. Но друзей да знакомых сами избираем. Здесь будь осторожна. Если человек не достоин, а ты за него молишься, грехи его на себя берёшь. Ты же не знаешь, какого он внутреннего содержания, как относился к Богу. Зачастую не знаешь. Правильно? И возникает вопрос: хватит тебе сил нести его грехи? Много взвалишь, как бы самой хуже не стало. Пересмотри внимательно список за кого молишься».
У меня более ста человек в помяннике. Шестьдесят с лишком «о упокоении», сорок – «о здравии». Составляя, вспомнила всех, кто мне в жизни помогал. И каждое утро весь список, времени не жалею, перечисляю. За священников молюсь, не люблю разговоры: они такие-сякие. У меня самые добрые к ним чувства. Пресекаю, когда начинают батюшку критиковать. Надо молиться за них. Их враг искушает больше, чем нас.
Составляя список, считала: делали мне люди добро, почему не молиться. Конечно, поручиться за всех не могу, как относились к вере… Но даже если человек безбожником прожил, перед мгновением смерти мог осознать и покаяться… Разбойник с креста попал в рай…
Люда говорит: «Добрые дела можно по-разному совершать, один от души – сердце велит помогать, другой из гордыни – «какой я хороший». Неодинаковые вещи».
Начала я пересматривать помянник.
Муж у меня долго директором интерната проработал. Руки из нужного места росли, но если что случилось дома: замок забарахлил, кран надо поменять, стекло вставить, машинку стиральную починить, дверь поставить – сам не делал. Пожалуюсь ему, он, нет взять инструмент, как я хотела, присылает с работы Прокопа. Тот любую работу умел. Мастер во всём. Добросовестный, аккуратист. Если, что-то делая, насорит – ни за что не позволит мне убрать. «Если буду на кого-то надеяться – столько грязи разведу…»
Молилась за него. Как же – столько лет помогал.
Белорус. Волосы соломенные. Большой, крупный мужчина. И такое ощущение – опасается своей силы, как бы не сломать что-нибудь.
Непростая судьба. С девяти лет в детдоме воспитывался. Однажды проронил: «Первую ночь в детдоме переночевал и вот тогда окончательно понял: отца у меня нет». А в следующий раз разговорились, он поведал: «Как-то услышал, уже лет восемнадцать было, в трамвае одна женщина другой: “Да ей член дороже сына!” И чуть не расплакался – это ведь и про мою маму».
В первый его визит, как полагается, выставила бутылку по окончании работ. Он на смех поднял: «Я в детстве напился на всю жизнь». И рассказал историю.
Отца уже не было. Прокоп ходил во второй класс. Белорусское село. Мать медсестрой работала. Школа напротив больницы. После занятий приноровился мальчонка к матери забегать попить. Вода в больнице больше нравилась, в школе вроде как болотом отдаёт, в больнице как родниковая.
«Иду из школы домой, – рассказывал, – заворачиваю в больницу, одноэтажное деревянное здание: «Мам, попить». Она кружку алюминиевую вынесет. Опростаю посудину одним махом и вперёд. Мы жили на другом краю села. Километра полтора идти. В тот год в больницу гинеколога прислали. Долго не было такого врача, наконец, здравотдел выделил молодого, жгучего красавца. Не напрямую попал в село с институтской скамьи, сначала в армию сходил. Как сейчас помню – Володя Кардаш. Чернявый, с усами. Какая, спрашивается, деревенская баба пойдёт к нему с подъюбочными проблемами? Никто и не отваживался. От безделья Володя не знал, чем заняться.
Позже встретил его в Ленинграде на афише. Смотрю: знакомая физиономия. А он уже сексопсихолог. Лекции читает, приём ведёт. Много позже догадался: у мамы с ним были шуры-муры…»
Я городская жительница и то никогда не ходила к мужчине-гинекологу. Тем более в селе послевоенном бабы стороной оббегали его кабинет. Спирта в больницу присылали каждый месяц литров двадцать-тридцать. Больница маленькая, медперсонал – сплошные женщины. Как говорил Прокоп: «Излишками спирта один гинеколог от скуки баловался».
Прокоп – интересный рассказчик. Говорил медленно, правильно, голос низкий, раскатистый. Весь вид его, особенно глаза – по-детски чистые, убеждал: это человек открытый, никогда за душой камень держать не будет. Много читал, собирал книги.
«Узрел Володя, что я регулярно заскакиваю попить в их лечебное учреждение. И решил развлечься на фоне беспациентной жизни. Сентябрь стоял, самая бабья осень, солнечно, тепло. У меня уроки закончились, я через дорогу в больницу лечу освежиться. Забегаю: «Мам, пить!» Гинеколог первым из своего кабинета кружку сунул: «На!»
Подготовился к моему приходу.
Я раз… и остановиться не могу, всё до капли в себя забросил.
В кружке спирт. Чистейший медицинский, 96 градусов, ни секундой меньше. Не полная кружка, но граммов сто плеснул Володя.
Дыхание перехватило. Синеть начинаю без свежего кислорода. Хорошо: заведующая почувствовала неладное, выскочила в коридор и корку хлеба мне под нос.
Вернулось дыхание.
Врачи, тоже чудаки, будто не знают о воздействии спирта на организм. Нет бы, оставить меня после такой порции под медицинским присмотром. Спрашивают: домой дойдёшь? Да, – говорю.
Я сумку с учебниками в руки, спускаюсь с горки к мосту. И алкоголь начинает действовать. Три моста передо мной. Там, где всю жизнь один был,  вдруг три через речку перекинуто. Головой мотаю, глаза тру – не меняется количество. Пьяный, пьяный, а правильно рассчитал – по среднему идти. Так бы утонул. Это однозначно в таком невменяемом состоянии.
Как по мосту двигался, помню, следующий проблеск: мать идёт с работы, я пытаюсь перебраться через картофельное поле.
Если учесть, что занятия в школе закончились в двенадцать часов, минут десять ушло на питьё спирта и занюхивание коркой, минут пять с горки спускался, пусть десять минут мосты считал и переходил через средний, остальное время до шести вечера – во столько мать с работы шла – брал эти высоты: подъём по дороге за мостом, а потом путь к дому через картофельное поле.
Зато с той поры на всю жизнь напился спиртного».
Пили мы с Прокопом чай, разговаривали. Жаловалась ему:
– Прошу мужа сделать что-то по дому, а он на вас взваливает.
– Мне нетрудно. Даже с удовольствием, Лидия Викторовна... Добрым людям сделать доброе дело всегда приятно…
От души помогал. Светлый человек. Как минимум лет пять приходил к нам со своим инструментом. Потом, как муж из интерната ушёл, ни разу не сталкивалась с Прокопом. Но от общей знакомой слышала: жена его прибилась к иеговистам, и он к ним зачастил. А это антагонисты Христа. Но как-то не думала об этом, молилась как за хорошего человека.
Свёкор и деверь
Свёкор мой Гаврила Афанасьевич был атеистом. Рассудительный, умный, грамотный для своего времени. Много читал, выделял книги о путешественниках. Меня иногда по географическим вопросам пытался подловить: «На каком острове государство Шри-Ланка расположено?» Или что-то в этом роде. Увлекательно рассказывал о мореходах Беллинсгаузене, Лазареве, Крузенштерне, о покорении Южного и Северного полюсов, Амундсене, Скотте. В детстве сыновья мои любили деда слушать. Интересный человек. В молодости, как советская власть установилась в их деревне, было свёкру чуть больше двадцати, поставили его руководителем потребкооперации. Выбился в сельские начальники. Однажды пришёл домой, жене скомандовал: «Матрёна, никакого Бога нет, выбрасывай иконы, не то у меня неприятности будут!»
Страшное заявление. Вообще у них тяжелая семья. Старшая дочь Валентина менингитом переболела, с головой трудности были, семьдесят лет себя и родных мучила. Кроме неё, ещё четыре сестры и два брата, все, кого ни возьми, – гордецы. Только муж мой чуть-чуть уверовал. Я сильно молилась за это. Он корень моих детей. Так хотела, пусть уверует, покрестится, чтобы смягчить родовые грехи. Сначала пыталась его уговорить, до ругани доходило, я ведь упрямая. Потом мне подсказала монашка Люда: не надо заставлять, молись за него, Господь сам всё устроит. Мы даже повенчались…
Свекровь со свёкром я отпела. Никогда не видела их во снах, вдруг приснились. Я в Крутой Горке уже работала – жила на два города: Омск и Петропавловск. Вижу во сне Матрёну Ильиничну и Гаврилу Афанасьевича. Будто о чём-то усиленно просят, умоляют меня со слезами. Силюсь понять, что им надо, что хотят? Как во снах бывает: к тебе обращаются, кричат, а ты словно за стеклом. В Крутой Горке по соседству женщина жила Раиса, сведущая в церковных вопросах. Просфоры пекла в монастыре в Большекулачьем. Каждую субботу и воскресенье ездила туда. С ней поделилась сном. «Ничего, – говорю, – понять не могу: о чём так сильно просили?» Она давай спрашивать: «Крещёные старики? Верующие? Отпеты?» Крещёные – раньше всех крестили. В остальном, конечно, нет. «Они просили отпеть их», – объяснила Раиса.
В Крутой Горке на то время храм ещё не открыли. Дала Раисе денег, написала на бумажке имена, заказать отпевание, как поедет в монастырь. Раиса в первый раз потеряла листок. Неспроста, наверное, – настолько были недостойны. Раиса пыталась в монастыре вспомнить имена и не смогла, мудрёные для современного человека – Матрёна и Гаврила. Только со второй попытки заказала отпевание.
Или их старший сын, деверь мой Гриша. С сёстрами мужа у нас сложились прохладные отношения. Не скандалили, но и не знались. Они у нас редко бывали, и я к ним не ездила. Деверя уважала. Умница, полковник. Орденом награждён. Очень положительный. Мой муж ничего по дому не делал и не спросит, бывало, не поинтересуется: дети накормлены, нет? Гриша никакой домашней работы не чурался. Дачу построил, уйдя в отставку. Как игрушечку, сделал. От проекта до последнего гвоздя – всё сам. Готовил мясо замечательно. Дети для него, две девочки у них, – первое дело. И задание даст для развития, и проверит, и в свободное время постоянно с ними. А уж рассказывать за столом умел, поездил по стране офицером, повидал. У них в семье все говоруны, кроме моего мужа.
В конце 80-х годов приехал Гриша в Петропавловск в гости, увидел иконы. Я уголок молельный оформила. На стене иконы, на тумбочке…
– Откуда опиум для народа? – с усмешкой начал разглядывать. – Вместо картин решили иконки развести? За модой следуете…
– Зачем, – говорю, – я молюсь.
– О, – как бы с недоверием, – а как ты молишься?
– Утром встаю, читаю перед иконами «Отче наш», «Царю Небесный, Утешителю…», «Богородицу», молюсь за всю мою семью. Прошу благополучия, здоровья, чтобы помог Бог в делах предстоящих. Если кто в отъезде – о путешествующих молитву читаю. Болеет кто – о болящих. Благодарю Господа за помощь. Поминаю, кто умер. Когда молюсь «о здравии», всех поименно перечисляю и тебя среди других, ты мой деверь. И за твое здоровье Бога прошу.
– О-го-го-го! – возмутился. И с вызовом: – Меня не надо!
В приказном порядке запретил:
– Давай-ка раз и навсегда договоримся: не надо без меня женить мою персону! Ты как хочешь сумасбродствуй, но я не жертвенный баран, никаких заклинаний и шаманствований вокруг моего имени!
Отчитал, как девочку. Больше к этой теме не возвращались, но и отношения между нами не испортились… Я перестала о здравии его поминать, раз сам отказывается от Бога… Но когда умер, внесла в список «о упокоении». Хороший был человек.
В день похорон Гриши дочь его Таня подаёт свечки:
– Тётя Лида, я в церкви купила, поставьте, пожалуйста, у гроба.
– Нет, – говорю, – Танечка, ты сама должна. Ты его дочь, и на тебе не будет греха. Он родной отец. Я не могу: есть люди, которые ближе к нему.
Не буду ведь объяснять, что отец был против Бога, взял с меня слово.
Как-то собираюсь на исповедь, позвонила Тане.
– Таня, – говорю, – ты у меня в Петропавловске единственной осталась из родни по твоему дяде Вите, моему мужу. Хочу в твоём лице попросить прощения у всей родни, завтра иду на исповедь. Я не совсем правильно вела себя с твоими тётями. С твоим отцом мы все годы переписывались, в гостях бывали друга у друга, а с тётями – нет.
Сёстры мужа всю жизнь до самой старости гонористые. Возносились. Умницы, конечно. Ангелина долго заведовала крупной больницей, Антонина – химик, доктор наук. Алевтина по культуре пошла, была директором Дворца пионеров. Евгения заведовала гороно. Все гордячки. Да и у меня гордыня ещё та. И не могла маскироваться. Бывало, в лицо резала правду-матку. Если что не нравится, влепить могла запросто. Бес подлавливал. Понятно, недолюбливали меня за прямоту.
Танечка говорит:
– Что вы, тётя Лида, к вам все хорошо относились и относятся, любили…
– Сама знаю, насколько я хороша! А любить меня твоим тётям не за что, – говорю, – да дело уже не в этом. Я перед ними виновата. Будешь им звонить, передай, что прошу прощения. Бывало, обижала резким словом…
О Грише можно добавить. Младший мой сын Игорь шёл поздно вечером в праздник 7 ноября от друзей. Выворачивает на боковую улочку, а с женщины какая-то шантрапа шапку сорвала. «Два шибздика», – рассказывал Игорь. Бегут в его сторону. Игорь схватил их. Справился бы, да третий подлетает сбоку и нож в живот всадил, пропорол тонкую кишку в четырёх местах. В тяжелейшем состоянии Игорь попал в больницу. Хирург потом удивлялся: «Живучий ваш сын, очень тяжёлое ранение». Вдобавок, после застолья... В желудке, кишках и алкоголь, и закуска, и кровь. Он вывалил всё, почистил, зашил… Я, на беду, в Омске гостила. Приезжаю, муж встречает: «Игорь в реанимации, такое несчастье». Я сразу в церковь, отцу Николаю говорю: «Сын в реанимации». Сама реву. Он: «Как зовут?» – «Игорь». Пошёл в алтарь и там молился. Хороший священник, строгий, но внимательный, не отмахнётся. С алтаря спустился: «Не плачь, сестра, Господь воздаст за твоих детей».
Я в больницу. Игоря как раз из реанимации переводят в общую палату. Состояние было ужасное поначалу. Рассказывал: «Мама, пришёл в себя, и показалось, одна голова осталась, всё остальное туловище обрезано. Ни ног, ни рук, ни груди – ничего. У медсестры спрашиваю: “У меня всё обрезали? Ноги, руки ампутировали?” “Всё у тебя есть”, – улыбается. А я не верю. Ничего не чувствую совершенно».
Захотелось Игорю самому посмотреть, что от него осталось после операции, приподнял голову, и такая боль пронзила, что снова потерял сознание.
В больницу после церкви прибежала: Игоря из реанимации вывозят. Полегчало по молитвам отца Николая.
Я расплакалась. Игорь начал успокаивать:
– Не плачь, мамочка, сейчас уже всё хорошо.
Через день прихожу, смотрю: у него крестика нет. Спрашиваю:
– Где?
– Не знаю, под подушку положил, и потерялся
– Сыночек, зачем же снял?
– Да дядя Гриша…
Оказывается, приходил деверь мой. Он был для детей непререкаемым авторитетом, уважали его. Гриша хорошо пристыдил племянника. Игорь застеснялся и при дяде снял крестик.
Я свой крестик надела на Игоря. У него перед этим ухудшилось состояние, температура поднялась. И верите, нет, когда крестик надела – температура стала спадать.
Гриша был воинствующий атеист. Подумала я над словами Людмилы и исключила Гришу из списка, как и его родителей, моих свёкра со свекровью.
Матушка Зоя
Кстати, Люда, матушка Зоя, в прошлом мастер спорта по плаванию, физкультурный институт окончила. И сейчас крепкая, в храме работаем, два ведра воды играючи несёт. Тоже не девочка, пятьдесят лет. Воспитывалась без отца, мать верующая. В отличие от моей мамы, пыталась Люду приобщать к молитве, церкви. Дочь ни в какую. «Уши, – рассказывала, – заткну и говорю: «Мама, это всё мифы, мифы, мифы!» Не хотела про Бога ничего слышать». Несколько раз сопровождала маму в паломнические поездки по святым местам. Мама болезненная была, нуждалась в помощи в дороге. Однажды под Москвой в монастыре монах-старец увидел Люду и говорит: «Вот и матушка-монахиня ко мне пожаловала».
Люда на втором курсе училась, из бассейна не вылезала, тренировалась два раза на дню.
«Мама, почему меня матушкой назвал?» – допытывалась у матери. «Не знаю, доченька».
Прозорливым оказался старец.
Люда на соревнованиях хорошо выступала, результаты росли. «Мама за меня постоянно молилась, – рассказывала Люда, – но я думала: мои успехи – исключительно плод настойчивых тренировок, а заслуга мамы всего лишь – талантливую и одарённую дочь родила».
Крутой перелом случился в год окончания института. После соревнований в Ульяновске, по пути домой, заехала Люда к подруге в Казань. Никому не сообщила о своих планах. Возвращается в Петропавловск, в аэропорту брат двоюродный: «Твою маму сегодня хоронят. Наверное, уже и не успеем». Адреса подруги никто не знал, сообщить не могли.
Помчались на кладбище. Люда в шоке. Никого ближе матери на всем белом свете.
На кладбище ждал крест да бугорок сырой земли.
Мать собирала малину, жили в частном доме, плохо стало, пошла в дом, ведро с ягодой поставила на крыльцо. Соседка один раз заглянула из-за забора во двор, окликнула – никто не отвечает. Второй раз посмотрела – ведро на том же месте. Зашла в дом, а хозяйка мёртвая на полу…
Упала Люда на свежую могилу. Рыдала-рыдала и дала обет, что будет верна Богу. В какие-то минуты от потрясения в сознании перелом произошёл, на раз решила уйти от светской жизни.
Женщина она видная. В молодости хорошо одевалась, модницей слыла. После кладбища все наряды раздала, со спортом покончила. А было всего-то двадцать шесть лет, и это в советское время. Бесповоротно обрубила свою спортивную и педагогическую деятельность, посвятила жизнь Богу.
Скольким она людям добра делает, скольких привела к Богу. Так хочется иногда выразить свою признательность. Обрубит на полуслове. Категорически против благодарностей в свой адрес. Если кто начнёт настаивать, рассердится, отойдёт. Или отчитает: «Нельзя хвалить друг друга. Враг может воспользоваться и отнять благодать, за которую хвалят». А то скажет: «Моих заслуг никаких. Бог тебе помогает».
Свекровь
В первую очередь после слов Люды: «Осторожна будь с теми, за кого молишься» – подумала я о свекрови. Я к ним пришла, как поженились с Виктором. Десять месяцев под одной крышей жили. Слова плохого о ней сказать не могу. Добрый человек. Я была беременна первым сыном, Сашей, свекровь поехала в Новосибирск на операцию. Дочь её настояла, Ангелина. После Омского мединститута в селе поработала, а потом в Новосибирск перебралась и стала отличным врачом. Они все в роду головастые. Ангелина вызывает мать: приезжай, подремонтируем, всё сделаем в лучшем виде. Доброкачественная опухоль. Вовремя убрать, пока в злокачественную не преобразовалась. Больница отличная, ведущих врачей полно, дочь человек авторитетный, светил местных привлекла. Месяц готовили свекровь, давление нормализовали, работу сердца, всё привели в порядок, чтобы исключить любой казус.
День операции. В палате несколько человек, все знают: Матрёне Ильиничне сегодня на стол. Ей говорят: «Матрёна, тебе скоро под нож, почему не помолишься?» Это 62-й год. Ангелина потом рассказывала. У кого-то из женщин была иконка, молитвы, от руки переписанные. Советуют: «Помолись, Матрёна, почитай, перекрестись хотя бы». На что свекровка: «А что мне молиться или креститься? Я ни во что такое давно не верю и вам не советую голову забивать. Нет Бога! Я верю врачам, науке…»
Как по писаному ответила. И пошла на операцию.
Была не злая, не сварливая. Виктора ругала, если вдруг не справедлив был ко мне. Беременность я тяжело переносила, свекровь гнала от плиты: «Сама сделаю, иди полежи».
И что вы думаете? Боже мой! Спаси и сохрани. Только вскрыли брюшную полость… Откуда такое давление взялось? Кровь как ударит мощной струёй. В потолок, на врачей. Те пытаются что-то сделать. и не получается… На столе, не приходя в сознание, умерла. Всего-то пятьдесят шесть лет женщине.
Возвела хулу на Бога…
Школьная любовь
И Романа вычеркнула из списка. Первую школьную любовь. Может, Бог в суженые предназначал... Мать у него русская, казачка из Семипалатинска, отец татарин. Славянская кровь верх взяла. Русоволосый, высокий, глаза голубые. Все девчонки в школе заглядывались. Он в восьмом классе к нам пришёл, посадили передо мной. Потом рассказывал: «Повернулся к тебе спросить и влип, влюбился по уши». Умница. Настолько правильная речь, даже учителя отмечали. Мы к доске пойдём, со скудным словарным запасом бекаем, нукаем да мекаем, он гладко шпарит на любом уроке. И в гуманитарных предметах, и в точных лучший в классе. Я бы тоже с медалью десятилетку закончила, да в сочинении с запятыми напутала, тройку влепили. Самоуверенная. Учительница шепнула: «Посмотри первый абзац». Глянула – всё правильно. А там перед предлогом «как» в значении качества аж в двух случаях наставила запятые. Роман с золотой медалью выпустился, поехал в Ленинград в высшее военно-морское училище. Весь десятый класс мы с ним дружили. Гуляли, целовались. Большего не допускала. Отправляясь в Ленинград, очень просил ждать его. «Лидочка, мне никто никогда не будет нужен! Только ты, поверь! Куда бы ни уехал, вернусь за тобой! Как бы далеко судьба ни закинула – не забуду». И не забыл.
Первые полгода писали друг другу по два-три письма в неделю. Я только о нём и думала. Но потом вдруг посчитала: нет, от красавца за тридевять земель верности не жди. Рано или позже уведут. Что такое моряк? По морям, по волнам, сегодня здесь, а завтра у чёрта на куличках на полгода. Не может такой быть твоим всю жизнь. Делить с кем-то – увольте. Как-то услышала: да у моряка в каждой гавани жена. И запало. Напридумывала всяких глупостей. К тому времени парень рядом со мной появился.
В конце 50-х была тенденция – сразу после школы год-другой поработать, и уже с производственным стажем уверенно поступать в институт. Я на токаря училась, будущий муж Виктор слесарное дело осваивал. Из себя симпатичный. Но застенчивый, несмелый. Роман орёл. Что речку перенырнуть, что на школьной машине за рулём газовать, что труднейшую задачу решить. Стихи писал. С ним особо и не поспоришь, всё как он хочет. Без комплексов, как сейчас говорят. Летом после девятого класса послали нас на слёт на Алтай. В палатках жили. В последний день пошли с ним за цветами. И опоздали на линейку. Подходим к поляне, а весь лагерь выстроился. От стыда готова была провалиться. Как на виду у всех выходить из зарослей? Подумают: нехорошим в кустах занимались. Мы с Романом тогда ещё и не целовались. Упёрлась: «Не пойду!» Он меня за руку взял: «Мы разве с тобой что-то украли?» Поляна от ручья, где мы стояли, забирала круто вверх, там стоит шеренга человек в сто, а мы наискосок поднимаемся с букетами. Роман направился прямиком к начальнику лагеря, женщина была. Она в недоумении смотрит. Роман подошёл и вручил ей букет. Разрядил ситуацию под аплодисменты.
Муж Виктор тоже видный был в молодости, лобастый, брови двумя широкими наискосок полосами, волнистый тёмный волос, косой разворот плеч. Но скромный. Первый год робел под руку взять, прикоснуться ко мне. Моё мнение превыше всего. Я и подумала, как познакомились, такой мне в самый раз. По пятам ходил. Как прилип. Дня не было, чтобы не прибежал. «Не представляю, – говорил, – день пройдёт, и не увижу тебя». Иначе как ангелочком не называл. Четыре года ни на шаг от меня. Собственно и выбора мне не предоставил.
Как начала с ним встречаться, Роману писать прекратила. Не могу на два фронта, дескать, время покажет, который лучше. Он шлёт письма, я не отвечаю. Ничего не объясняла, не пишу и баста. Сам должен понять: кончилось школьное увлечение… Родители его перебрались в Семипалатинск. Вот, думаю, хорошо, больше незачем Роману в Петропавловск приезжать. Всё само собой уладилось, объясняться не надо.
Он заявляется. На летние каникулы. Собака залаяла, открываю калитку – стоит. Как с киноэкрана. Пронзительные глаза. Морская форма, пуговицы горят. Отутюженный. Будто не с поезда, с парада. Возмужал. Вошли в дом, достал бутылку шампанского, какие-то ленинградские деликатесы. Рот не закрывается, возбуждённо рассказывает про учёбу, Ленинград… Чувствую – волнуется…
Но выпивать за встречу некогда, я на экзамен собираюсь. Минут на пятнадцать позже пришёл, не застал бы дома.
– Пойду, – говорит, – с тобой.
Идём и молчим. Точно помню, ничто во мне из прошлых чувств не взыграло, как увидела Романа. Нисколечко. Пусть стал ещё привлекательнее. Одна досада внутри: ну зачем приехал? К чему прошлое будоражить? Через сорок восемь лет – не отрицаю: ёкнуло сердце, когда его письмо увидела. Тогда ничего подобного. Как отрубила – кончено и всё.
И он чувствует: со мной что-то произошло.
Идём, а у меня в голове: только бы Виктор не пришёл болеть за меня на экзамене. Ни к чему их встреча. Обошлось. Экзамен сдала на «отлично». Почти все экзамены, где бы ни училась, сдавала на «отлично». Выхожу, Роман стоит, девчонки стайкой поодаль, стреляют в него глазами. Как же, такой герой. Ленка Талызина не удержалась, подскочила. «Вот эта парень!» – выдохнула в ухо. Они, конечно, знали, что с Виктором дружу.
По дороге домой напрямую сказала Роману, что встречаюсь с другим. Он спрашивает:
– Ты его любишь?
Не любила. Прельстила преданность, готовность всё делать, как хочу, как прошу…
Потому и страдала потом, Господь наказал за рациональность.
– Нет, – правдой ответила, – да надеюсь полюбить. А к тебе не вернусь. Разные мы люди. Ты там, я здесь. Нет. Ничего у нас не получится. Ты ведь не захотел рядом со мной остаться…
Он очень упрашивал, говорил, что никогда не упрекнёт за измену.
Ну, да, думаю про себя, теперь-то ты, доведись, точно этим козырять будешь – «изменила, не дождалась».
В конце концов он понял: решение моё безоговорочное. И гордость не позволяла долго унижаться, оборвал эту тему. Будто что-то выключил в себе. Нам обоим легко стало. Давай перебирать одноклассников, кто где. Посмеялись, вспоминая школьные казусы. Чаю попили. Поезд в Семипалатинск на следующий день. Роман попросил постелить ему в беседке, что во дворе у нас стояла, отец летом частенько в ней отдыхал. Я так и сделала. Сама утром рано-рано, солнце только-только выглянуло, поднялась и тихонечко ушла.
Вдруг опять, подумала, начнёт просить вернуть отношения. Не хотела этого.
Он-то не сомневался, что я его провожу. Заходит утром в дом: «Где Лида?» А никого нет, кроме старшей сестры Валентины. Слава Богу, живая ещё. Я его добила бегством. Валентина потом рассказывала: сильно расстроился. «Сел, – говорит, – на табуретку и минут пять слова не проронил, уставился в окно». Потом попросил у Валентины утюг. Какие бы поражения ни происходили на любовном фронте, но форму держи в полном порядке. Через сорок восемь лет напишет, что Валентина была первым и последим человеком, которому без утайки рассказал о своём чувстве. Сестра поведала мне: Роман чуть не до слёз расчувствовался. Показал мою синюю атласную ленту, которую хранит как талисман. Собираясь на вокзал, попросил Валентину проводить. Приехал к девушке в гости и, как оплёванный, один пойдёт по родному городу. Я дома появилась под вечер. Валентина вернулась с вокзала, упала на кровать, рыдает – жалко парня. Налетела: «Зачем так поступила? Бессердечная!»
Одно или два письма написал Роман, открытки к праздникам долго присылал. Но я молчок.
Через год мы поступили с Виктором в пединститут. Он башковитый, его в институте Эйнштейном звали, на физмат пошёл, я – на естественно-географический, всё на «пятёрки» сдала. После третьего курса мы поженились.
Так и не полюбила его. Жили, как рассказывала, первое время у них. Семья совсем другая, чем наша. У нас всё решала мама, у них – отец. Виктор обещал: семейные тяготы будем нести поровну. Начну стирать – дом частный – позову, он младшей сестре: «Тонька, помоги!» Тонька поможет, и с удовольствием, работящая, завкафедрой потом лет пятнадцать была в пединституте. Но мне-то хотелось его участия, его помощи. Стираю, самой настолько больно, обида кипит. Так во всём. На рыбалку с отцом задумают, не спросит у меня: «Можно поеду?» Будто нет у него семьи, один. Собрался и поехал. Я сижу, слёзы глотаю, впору вещи собирать и домой к родителям. Это сейчас я понимаю: верила бы тогда в Бога, помолилась, и свою душу в порядок привела, избавилась от греха осуждения, да и он бы, глядишь, изменился.
Мне всегда завидовали: такой муж! Видный, спокойный, с положением. Я никому не говорила, что нет любви к нему. Муж, конечно, несчастный человек.
В последнее время, уже на пенсии, Виктор работал в речпорту диспетчером. Возвращался часто оттуда недовольный. И всё ему не так дома. Может раскипятиться ни с чего. Нападает на меня. Я как не слышу, на стол накрою и к иконам: «Блажен муж Виктор, иже не иде на совет нечестивых. Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя. Слава Тебе, Боже наш. Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя. Слава Тебе, Боже наш. Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя. Слава Тебе, Боже наш». Этой молитвой справлялась. Прочту несколько раз, и как будто ничего не было. Он смягчается, и я себя удержала… Не всегда, к сожалению, удавалось – бывало, грубостью и дерзостью отвечала. Постоянно в этом каюсь и прошу прощения. Понимала ведь, что нельзя, должна стерпеть, смолчать. Господь надевает на меня венец терпения, я его снимаю, вступаю в перепалку…
В первый год после замужества решила: не буду жить с нелюбимым человеком. Сама с пузом, а в голове: рожу, чуть подрастёт ребёнок и разойдусь… Первого сына родила, не успела дух перевести – вторым забеременела. Случалось, бросала Виктору, что не люблю его. Всегда слушал молча. Не возмущался, не гнал. Нет. Дети его очень любили. Сыновья вообще души не чаяли. Как же, папа – это рыбалка, папа – это машина. Если он в гараже возится с машиной – не выгонишь оттуда. У нас даже дочь – автомобилистка и рыбачка. На озере не всякий мужик её переловит.
Бог меня, наверное, берёг. Никогда не изменяла мужу. Но были моменты, когда казалось – всё.
Повенчались мы в пятьдесят лет. Люда не раз говорила: «Он отец твоих детей. Но пока не обвенчаетесь, то для Бога дети твои – приблуды, рождены при блуде. Думай о них прежде всего». Виктор согласился сразу, хотя равнодушно относился к моему повороту к церкви. Не возмущался, как брат его Гриша, но и не разделял. Когда венчались, нас поставили с молодой парой. Священник, отец Николай, предупредил: не одни будем. Спросил: «Вы не против с молодыми?» Если они «за», нам-то… Я даже подумала: наверное, скромно молодые женятся, без громкой свадьбы. Может, думаю, расписались когда-то, а теперь венчаются. Ничего подобного. Народу собралось в церкви… Согласиться молодёжь согласились на совместное венчание, но стали на нас коситься. И молодые, и гости. Мне неловко, неудобно стеснять их праздник, знала бы, на другой день перенесла. Они же испепеляют нас неприязнью. Физически чувствую, как от них исходит: старичьё седовласое, а туда же под венец. Особенно жених изводится. У невесты фата шикарная, платье со шлейфом. Жених в белом элегантном костюме, красный дорогой галстук. Обвенчались, вышли из церкви. Они к своим разукрашенным лентами и шарами машинам, мы к своим скромным «Жигулям»…
Кстати, ГАИ у нас в то время зверствовало, на каждом шагу останавливали. Думаю, как же муж поедет, полчаши кагора употребил. В церкви не откажешься, не станешь священнику говорить: я за рулём. И ГАИ не объяснишь: пил на венчании. Лишат за милую душу прав. Никто не остановил. А мы в тот день километров пятьдесят наездили, мужу за город надо было в свой интернат.
К машине подходим, вдруг от свадьбы крик. Невеста возопила. Жених сознание потерял и в обморок хлопнулся… Такое вразумление…
Повенчались. Кстати, близости у нас с мужем после этого вообще не было. Я давно не хотела. И он не проявлял инициативы. Ну и хорошо. Я в то время зачастила в Омск. Устроилась на работу логопедом в Крутой Горке, сразу в детский садик и в школу. Появилась возможность жильё получить. Мы и раньше подумывали в Омск перебираться. Но муж вёл себя пассивно и меня не одобрял, ему бы рядом я сидела. По Богу так и должно: «Да убоится жена мужа своего». Но у меня, грешной, такой скверный характер. Из Омска в Петропавловск часто ездила. Вела себя дома как жена: стирка, готовка, глажка…
Письмо из США
Однажды вот также приехала, пыль вытираю, смотрю – на тумбочке письмо из США. От Романа – первой моей любви. Разыскал через Интернет, через одноклассников, что в Петропавловске остались. Живёт в Сиэтле, состоятельный человек…
Читаю, и чувства нахлынули, которые не вспыхнули тогда, сорок восемь лет назад, у восемнадцатилетней девчонки при встрече с курсантом военно-морского училища. Чувства нахлынули, но возраст-то мой ужасный. Он описывает мои чёрные косы, что укладывала короной. «Как они пахли! Сейчас пишу и слышу неповторимо терпкий, невыразимый словами аромат!» Описывает мои смуглые щёки с румянцем, нежные пальцы…
Какой румянец? Какие косы до пояса? Какие карие очи? Бабушка, настоящая бабушка… В зеркало лучше не глядеться…
Сердечное письмо. Как от бесконечно дорогого близкого человека. Пишет: очень хотел бы услышать мой голос, поговорить по телефону. Я с этим письмом уехала в Омск. Он возьми и позвони в Петропавловск. Ни муж, ни Роман ничего не сказали о том разговоре. Позже узнала: муж резко с ним поговорил. Он всегда чувствовал: объявись Роман в молодости, позови – я бы ушла. Когда ссорились – прости меня, Господи, – раза два бросала: «Из-за тебя Романа оттолкнула. Он так любил меня! Так звал! Зачем ты попался на моём пути?»
Не скажу, что думала про Романа, сожалела о содеянном. Нет. И Виктору про Романа говорила, чтобы досадить ему. Я по жизни такая: рубанула – и сожалений быть не может. Но позови Роман в молодости такими письмами, как из Америки, кто его знает… Пожалуй, пошла бы. До того, как уверовала – бросила бы Виктора. Потом Роману писала, где ты был все эти годы? Почему раньше не звал, если любил, помнил всю жизнь? Он два раза женился. От первой жены сын в Ленинграде живёт. От второй две дочери. Одна в США, вторая в Германии. Ездит по миру, часто бывает в Израиле, где родственники жены. Прислал мне оттуда роскошнейшую книгу о святых местах в Иерусалиме.
Роман постоянно в письмах напоминал о чувствах юности, о том, как любил меня. Никогда никого так не любил. Да влюблялся несколько раз сильно. Было. Но проходило время, и оказывалось – не то. Я ему написала, что семейная жизнь, о которой мечтала, не получилась. С мужем не было чувств, так и не полюбила, но у нас дети, и я хранила ему верность всю жизнь. А когда уверовала, то благодарила Бога, что не согрешила.
В тридцать восемь лет меня послали на год учиться в Москву в МГУ, переквалифицироваться на логопеда. В соседней группе на сурдиста, это с глухонемыми работать, учился мужчина из Курска. Как он ухаживал за мной, как хотел, чтобы я была с ним, звал к себе. Был несчастливым в браке, жена изменяла. Слава Богу, я устояла. В один момент, была на грани…
Роман стал настойчиво повторять в телефонных разговорах, письмах: «Мы должны обязательно встретиться, скажи, куда хочешь поехать: на Гавайи, в Швейцарию, во Францию, в Италию? Куда пожелаешь. Я оплачу, не беспокойся нисколько». Я и не отказывалась наотрез и согласия не давала. Потом думала: может, зря... Почему было не съездить в тот же Иерусалим? Муж ещё живой был, не болел. Я свободная, только печать в паспорте. Уезжала в Омск, когда хотела, на сколько хотела. У детей свои квартиры, семьи... Им уже ничего не должна…
Муж умер в несколько дней. Лимфоузел увеличился. Убрали – оказалась саркома. После операции нормально себя чувствовал. Настроение бодрое. Втроём – я, Саша и Лена – пришли. Врач меня позвал в ординаторскую. «Положение такое, – объяснил, – может умереть очень быстро, даже сегодня». Не поверила. Как-то не вязалось с его внешним видом. И всё же предложила Виктору:
– Давай приглашу священника, исповедуешься и причастишься?
– Это ещё зачем? – отказался. – Не надо.
Сам весёлый, с Сашей отправились в туалет покурить. Попросил сигарет привезти в следующий раз – выгребли у него медсёстры из тумбочки, не разрешают в больнице. От него волны радости исходили. Нервничал перед операцией, а тут камень с души. О рыбалке успели с Сашей поговорить… Мне бросил: «Надо, жена, в мае в Омск съездить, посмотреть, как ты там устроилась, может, и мне пора туда перебираться. Ивана с Надеждой надо навестить, давно у них не был».
Дочь осталась с ним, мы с Сашей поехали домой, я думала: чаю попью и сменю Лену. Она звонит: «Папа умер».
Невыболевший был… Саша помчался в больницу.
Я встала на колени, молюсь: «Упокой, Господи, душу новопреставленного раба Виктора…»
В этот момент Роман звонит. Принялся успокаивать, пространно рассуждать о бренности земной жизни. Я перебила: «Долго разговаривать не могу, считаю это неприличным».
Он извинился, распрощался, а сам воспрял духом: я свободна, меня ничто не сдерживает, мы можем быть вместе. Вбил себе в голову: то, что не случилось сорок восемь с лишним лет назад, теперь обязательно произойдёт.
Из нашей переписки, телефонных разговоров я сделала вывод: настоящей веры у него нет. Умный, понимает – не от обезьяны человек произошёл. Есть Бог. Он его называл координатором. Но часто повторял: «На Бога надейся, да и сам будь с усам». Не молится. Когда мать умерла, зашёл в храм, и то католический, поставил свечи за упокой и матери, и отца, он тоже к тому времени умер. Ездил к ним на могилы, в Ленинграде похоронены. Но молиться ниже его достоинства. Как это он, морской офицер, командир, будет кланяться в церкви. Мне делал замечания: чересчур увлекаюсь верой. «Лидочка, что с тобой случилось, я тебя совершенно не узнаю. При встрече обязательно обсудим этот вопрос, человек не должен быть фанатичным ни в чём… Я надеюсь, мы поговорим, и ты поймёшь всё правильно, ты такая умница».
На что написала: «Этот вопрос никогда не будет подлежать обсуждению. Благодаря вере и помощи Бога я выжила в условиях, которые казались невыносимыми. Сколько с сыновьями случалось трагедий. Господь помогал всегда, дети, слава Богу, живы и здоровы».
В категоричной форме дала понять, что учить меня здесь не надо…
Он прислал дорогую аппаратуру, типа ноутбука. Чтобы я английский осваивала. В школе и институте немецкий изучала. Говоришь предложение на русском, он воспринимает и пишет по-английски, может проговаривать. С устной речи переводит на английский. Недешёвая, само собой, аппаратура. Я в ответ Иоанна Кронштадтского отправила почтой. Это моя настольная книга. Почему-то считала, невозможно умному человеку прочитать её и не уверовать. Написал: «Ты решила сказать, что живёшь этой книгой?» Она его не тронула. Стоял на своём: не надо увлекаться религией, службами, постами. Это, опять же, чуть ли не фанатизм.
Мне эта категоричность уже не нравилась.
Дня через два после похорон мужа Роман снова звонит.
А недели за две до этого был звонок от его жены. Как-то разузнала телефон. Разговаривала очень вежливо. Корректно. Сказала: «Мы прожили с Романом тридцать лет. Дружно. Я его всё это время люблю. Но как только он нашёл вас, жизнь наша круто изменилась».
Рассказала, что Роман стал замкнутым. Раньше много времени они проводили вместе, путешествовали, потерял интерес к совместным поездкам. Увеличил мои фотографии, что с юности хранил. Обклеил ими свой кабинет.
«Я чувствую: все мысли у него только о вас, – говорила, волнуясь, в трубку. – Живёт ожиданием ваших писем и звонков. А я его очень люблю, у нас двое детей!» И просит: «Вы очень красивая женщина, такие выразительные глаза, располагаете такими внешними данными, я, конечно, уступаю вам, но умоляю подумать и о нашей семье, о наших детях».
Какими данными я располагаю? Может, она думала, я законсервировалась в восемнадцатилетнем возрасте?..
Попросила не выдать наш разговор. И ещё сказала: «Хотела бы вас увидеть, столько лет прошло, а Роман помнит вас».
Я её заверила, что всё поняла. И когда он позвонил после похорон Виктора, корректно сказала: что между нами не может быть отношений, которые стали возобновляться, возрождаться. Уже не то время, и дети наши не поймут.
Он пытался что-то сказать: «Я понимаю, не то время. Не торопись».
Я прекратила разговор. Роман снова присылает большое письмо, в котором зовёт обязательно встретиться: «Мы и без того потеряли с тобой уйму лет, зачем ещё ждать?» Я ответила в резкой форме: больше не пиши, дай Бог встретиться на небесах. Его письма порвала – не давать повода врагу соблазнять на эту связь. Конверты для писем в Америку, что Роман присылал из соображений экономии моих затрат на переписку, сложила и отправила обратно.
Но за него молилась. Хотела, чтобы уверовал. Не надо личных отношений, жизнь прошла. Хочу одного: пусть дорогой человек уверует в Царствие Небесное.
Но после слов Люды: «Осторожнее молись за знакомых» – стала думать: он ведь как полюбовник мой, можно ли за него молиться, грехи его на себя брать? И в Бога не верит. Даже воинственно относится к верующим. Осуждает.
Убрала его из помянника.
***
И получилось восемнадцать человек вычеркнутых. По правде сказать, списка, о ком молюсь, чтобы лист бумаги каждое утро перед глазами, нет. Хранится в шкафчике специальная тетрадка, мой помянник, но мне не надо туда заглядывать, наизусть всех знаю. В этом отношении память не подводит. Сами имена возникают одно за другим. Порядок уже установился. Называю, и проходят перед взором люди, и живые, и почившие. Прошу за них…
Откорректировала список. Конечно, какой из меня, грешной, молитвенник за других, за самых близких сил бы хватило... С таким настроением утром молюсь. И что такое? Один раз выскакивают автоматически имена, которые вычеркнула, – свёкор со свекровкой, деверь Григорий, Роман, Прокоп... На другой день такая же история, на третий, четвёртый… С неделю спотыкалась, потом решила: раз такое происходит, значит, Бог подсказывает: молись за них, не бросай, нужна им твоя поддержка.
Решила: сколько сил Бог даст, столько и буду за всех просить у Него. За Прокопа, за свекровь со свёкром, Григория, Романа...


Рецензии