Цифровые порно-похороны

     Стоя на коленях, она смотрела в дуло пистолета, который был подарком на ее совершеннолетие. Жаль, нельзя управлять вещами, если они принадлежат тебе. Еще сложнее управлять ситуацией, когда у тебя связаны руки. Положение было почти что безвыходное.
     — Необходимо запомнить каждую последующую секунду, - спокойно сказал брюнет лет тридцати, держа заряженный пистолет. – Важно знать, что знание обманчиво. Что искра истины, возможно, трагически ничтожна.
     Мужчина сделал глубокий вдох. Красное платье девушки впитывало пот напряженной атмосферы. Грудь первого размера смотрелась совершенно не эффектно.
     — Важно знать, что дальше будет то, зачем мы родились, - продолжил мужчина. Он сделал паузу и посмотрел в сторону. – Что кровь и слезы наши, и ваши в том числе… - он снова посмотрел на плачущую девушку, - Заранее планировались! И я имею право сейчас же все закончить, ведь начал это я!
     Девушка в страхе закрыла глаза. Часы на стене показывали 14:18.
     Свет потух. Прозвучал выстрел.
     Толпа из пятидесяти приглашенных гостей смотрели концовку театральной постановки «Заложники жизни». Ей не хватало профессионализма, но качество реквизита заслуживало похвалы. Действие выглядело натуральным. Спектакль проходил в средних размеров комнате.
Зрители зааплодировали. Подали свет.
     Прольский, стоя в костюме, улыбнулся девушке. Та встала с колен. Оба взялись за руки и поклонились. Некоторые люди стали тут же расходиться. Кто-то, пребывая в небольшом восторге, продолжал сидеть. Полный мужчина средних лет в сером пиджаке торопливо подошел к паре.
     — Восхитительно, очень недурственно! Есть переигровка, но в целом весьма годно! Я думаю Раисе Федоровне понравится и вас одобрят, дорогой мой, – чавкая слюнями сказал Жуковский.
     — Я думаю здесь не хватает музыки, хотя бы самой тихой, ну чтоб фоном, понимаете? – спросила Лиза у Жуковского.
     — Музыка будет, – сухо ответил Прольский и направился за кулисы.
     — Куда же вы, голубчик? – поспешил Жуковский. - На ужине то появитесь?
     Прольский утвердительно кивнул и удалился. Жуковский продолжил беседовать с Лизой. Рабочие стали разбирать декорации.
     Цыгинат Прольский не так давно стал играть в театре. Еще какие-то пять лет назад он даже не ощущал себя актером, хотя всю жизнь мечтал им стать. Правда, мечтами это сложно назвать. В определенные жизненные ситуации он просто воображал себя кем-то другим, совершенно новым и незнакомым себе человеком. Прольский проигрывал в голове ситуации, в которых он бы, а точнее его новый двойник, повел бы себя совершенно иначе.
     Сначала такие фантазии лишь забавляли его:
     «Может подойти к той симпатичной девушке? Предложить ей выпить. Нет, она уже пьет. У нее в руке бокал шампанского. Может просто заговорить с ней? О чем? Сказать, как здесь скучно? А вдруг она считает, что здесь весело? Сказать, что здесь весело? Но здесь скучно, господи. Ладно. А если у нее уже кто-то есть?»
     Но иногда Цыгината Прольского, можно сказать, атаковали мысли совершенно другого толка. На смену обычным житейским ситуациям приходили фантазии извращенного характера. Зачастую в самые неожиданные моменты жизни.
     В конце концов Цыгинат смог разобраться в себе и решил, что можно стать актером. Попробовать для начала в театре, где ему позволят притворяться кем угодно без ущерба для окружающих. Но скверные мысли не покидали его.
     Перед тем как уйти, Прольский зашел в уборную. Он вымыл руки и провел мокрыми холодными ладонями по лицу. Посмотрев в зеркало, спросил:
     — Ты не боишься?
     — Боюсь, - ответило отражение.
     — Но ты ведь сможешь?
     — Смогу.
     — Ведь так надо.
     — Это необходимо.
     — Всё хорошо, - улыбнулся Прольский.
     Он посмотрел еще немного в зеркало, застегнул молнию на пуховике до самой шеи и направился к выходу.
     Во дворах у здания, где проходил спектакль, стояла черная машина. Прольский быстро выскочил из дома, махнул рукой водителю и уселся на заднее сидение.
     — Позволишь? – спросил Цыгинат, доставая из кармана джинс пакетик с укропом.
     — Да не вопрос, - откликнулся водитель. – Торопимся?
     — Не то что бы, но если встрянем где-нибудь, то точно опоздаем.
     — Тогда я трогаюсь.
     — Ага, - Прольский стал медленно жевать укроп.
     Проезжая Мартовский перекресток, Прольский вместе с водителем стали свидетелями серьезной автомобильной аварии. Судя по всему, в серебристую миниатюрную иномарку на большой скорости влетел грузовик. Девушка, сидевшая за рулем машины, вылетела на проезжую часть, где ее в дорожной неразберихе успел переехать автобус. Голова попала под колеса и лопнула, как несвежий арбуз. Некоторые участки проезжей части представляли собой кровавое месиво. Усатый человек в синем комбинезоне небольшим совком соскребал куски вылетевшего мозга женщины в черный пакет. Недалеко стоял водитель грузовика и с красным лицом, словно закипающий чайник, пытался что-то объяснить полицейскому. У дороги собралась толпа. Приехали телевизионщики и несколько микрофонов уже вовсю мелькали около представителей правопорядка. Машины осторожно объезжали место аварии.
     Прольский задумался:
     «А что если выйти сейчас? Выскочить из машины, подбежать к полицейским или беспокойному водителю автобуса и вскричать, мол, это моя женщина! Посмотрите что вы натворили! Вы убили мою женщину! Моя женщина теперь мертва! Посмотрите! Или не так! Подбежать к трупу этой девушки с букетом цветов и начать ее поднимать. Дорогая, я тебе дарю цветы! Поднимайся, хватит спать! Где твоя голова? Вот они все офигеют! А все таки как изящно она должно быть вылетела из своей тачки? А я такой подбегаю и говорю что-нибудь, типа, ТАК ДЕЛО НЕ ПОЙДЕТ! А НУ ВСТАВАЙ, ЖЕНА! ПОДНИМИТЕ ЕЕ, ГРАЖДАНИН! ПОДНИМИ…»
     Мысли Цыгината прервал водитель:
     — Во дают! Бабы блин!
     — Иногда люди умирают, - медленно жевал укроп Цыгинат. – Иногда таким вот зрелищным образом.
     — Зрелищным? Да это же ****ец полный, - водитель проехал чуть дальше и свернул на Ленинский проспект, - Доездилась, дура.

     Времени было почти три часа дня. Цыгинат почувствовал тоску и какую-то усталость. Усталость не физическую, а скорее духовную. Укроп не действовал. Ему была безразлична та девушка, лежащая сейчас уже в машине реанимации. Но в какую-то секунду Прольский вдруг осознал, что настоящую любовь испытывал к людям, только после их смерти. Не конкретно к трупам, а скорее к воспоминаниям. Ему нравилась Лиза, игравшая вместе с ним в театре. И иногда он представлял, что она мертва. После таких мыслей чувства к ней усиливались.
     Цыгинат тоже нравился Лизе, но сколько бы она не пыталась обратить на себя внимание, Прольский делал вид, что занят, или куда-то спешит, или любит другую. Но Лиза знала, что никакой другой у него нет. Он одиночка, с незаживающими травмами души. Такие странные, слегка ненормальные мужчины, привлекали Лизу.
     Подъезжая к кладбищу, Прольский вспомнил, как одно время посещал психоаналитика. Только лежа на диване он мог рассказать о своих мыслях. Только там он думал вслух и испытывал облегчение.
     — Приехали, - сообщил шофер.
     — Дай мне пару минут, - сказал устало Прольский.
     Он посмотрел вдаль на небольшую церквушку, которую окружали многочисленные кресты и надгробия. После глубоко задумался и погрузился в воспоминания:
     — Добрый день, Цыгинат, - с улыбкой приветствовал Константин Сотников, психоаналитик Прольского. – Проходите, присаживайтесь.
     — Здравствуйте.
     — Как у вас дела?
     — Знаете, Константин, на самом деле не очень, - устало ответил Прольский.
     — Что-то случилось? Рассказывайте.
     Мужчина удобно устроился на зеленом диване. Сотников сел в мягкое кресло напротив него.
     — Позавчера я снова выпил. Сорвался. Брат достал. Решил встретиться с друзьями, просто посидеть, попить пива. Но все как всегда кончилось бутылкой водки в одиночестве, – начал Прольский. – Можно мне воды?
     — Конечно, - Сотников налил стакан простой чистой жидкости и протянул Цыгинату. Тот жадно выпил. Рука немного тряслась. – Что было потом?
     — Ну… Утром, само собой, все болело. Проснулся, два пальца в рот, через час повторил. Полегчало. Весь день провалялся в постели, думая о всяком. Сначала о хлебе, о бутербродах с колбасой. Потом подумал, что неплохо бы было завести дома птицу. Попугая, например. Или черепаху, но от них вроде бы воняет, хотя от птиц, наверное, тоже воняет, – Прольский остановился и глубоко вздохнул Он налил еще полстакана воды и немного отпил. - К вечеру я уснул и мне приснился сон. Я бы хотел его рассказать, но не знаю с чего начать.
     — Не спешите, – сказал Сотников. – У нас много времени.
     — Ну в общем… - мужчина закрыл глаза. - Я стою в слабоосвещенной комнате с сигарой в руке. Позади меня женщина. Она смотрит в окно. Я чувствую запах ее духов. И у меня возникает острое желание дать ей в зубы. Просто разбить лицо, без всякой веской причины. Не знаю… Она молчаливо стоит и воображает, что я ее муж. Никогда бы не женился, если честно… Короче, я стою и вдруг понимаю, что так и должно быть, что она готова к тому, что ее сейчас будут бить. Она сама устроила все это, она заплатила мне, что бы я поиздевался над ней.
     — Эта девушка, вы ее знаете? – тихонько спросил психоаналитик.
     — Нет. Я даже лица ее не помню. И имени. Ну и в общем… Я резко развернулся, бегло охватил ее взглядом и потушил сигару. «Дорогая, я думаю тебе пора получить по лицу» - говорю я ей. А она отвечает: «Но стены еще не покрашены». И тут меня берет злость. Я быстрым шагом приближаюсь к ней, хватаю одной рукой за волосы, а другой сильно бью ее по лицу несколько раз. «Почему это не покрашены? Почему, блять, не покрашены?» - громко спрашиваю. Она падает и я начинаю неистово колотить ее по почкам. Стою и пинаю ногами. А она, вместо того, что бы орать или плакать, начинает смеяться, блять. Я ее мудохаю, а она лежит и ржет. Я поднимаю ее на ноги, лицо все в крови. «Что ты хохочешь, почему ты хохочешь?» - спрашиваю я ее. Она не отвечает, но продолжает ржать. Я снова бью ее по морде. Потом сильно толкаю, она ударяется о какой-то шкаф и падает на пол. Встает на колени. Кашляет кровью, выплевывает зубы, но продолжает смеяться, дура такая. И меня это сильно злит. Я отхожу в другой конец комнаты, бью кулаком в стену, понимаю, что мне нужно забить ее до смерти. Я разбегаюсь и пинаю ее по голове. Она отлетает как кукла и лежит какое-то время. Я начинаю искать сигару и думаю, что я победил, что все закончилось.
     И тут она, эта сука, поднимается на ноги, встает и начинает говорить стихами, но каким-то искаженным голосом, как у младенца:

     Набил лицо мне страстью,
     Покувыркался смело.
     А ведь, признаться, раньше
     Его я не хотела.

     Но он открыл мне очи
     И показал свой член.
     И в ту же я минуту
     Попала в его плен.

     Ах, дорогой мой, милый
     Тебе я отдаюсь.
     С тобой всегда я вкусно
     И сладостно ебусь!

     И после этого из ее рта начинает выползать змея. Она стоит, смотрит какими-то жуткими туманными глазами прямо на меня, а в это время змея медленно появляется из ее рта и извивается. Шипит и извивается. И меня охватывает страх, просто панический страх. Змея становится все больше, она вот-вот вылезет, но тут я просыпаюсь. Весь в поту, конечно же. Фу… Ужас…
     Прольский допил воду и прилег на диван. Сотников нахмурил брови:
     — Весьма странный сон. А что было потом?
     — А потом, когда я проснулся. На часах уже была ночь, час или два. Я пошел на кухню, сделал себе несколько бутербродов. Налил кофе. Отпил. Направился в комнату. Снял трусы. Взял ножницы. И стал срезать лобковые волосы. Срезал большую часть. Думал и побрить, но вспомнил о бутербродах. Вернулся на кухню, все съел и… И все. Вот такой день. – Прольский удовлетворенно улыбнулся. – А сегодня утром вот решил к вам заглянуть. Думаю, дай-ка расскажу какую-нибудь ***ню!
     Цыгинат засмеялся. Сотников снял очки, протер линзы и с серьезным выражением лица, стал говорить:
     — Из вашего сна можно сделать простой вывод – вы ненавидите женщин, по крайней мере в живом обличии. Это не означает, что в реальности вы бы тоже стали их избивать, вовсе нет, скорее всего вам даже и мыслей таких не приходит, но на подсознательном уровне вы почему-то испытываете злость. Но черт с ним со сном. Что там с братом? Ведь именно из-за него вы напились. И судя по всему он вас сильно расстроил, да так сильно, что вы готовы были убить свою мать. Именно ее олицетворение, как мне кажется, было в вашем сновидении. А после этого вы стали срезать лобковые волосы, которые, как вы понимаете, растут около предмета мужской гордости, вашей гордости. Чем же вам так насолил брат?
     Прольский за секунду изменился в лице. Перестал улыбаться и думать о сновидении. Ему и в голову не могло придти, что Сотников вот так просто вскроет его нутро. Настоящий профессионал! И как это он раньше не подумал о брате? Ведь он его раздражает гораздо сильнее чем остальные люди, особенно девушки.
     — Брат… – спокойно сказал Цыгинат. – Я стараюсь не часто общаться с моим братом.
     — Почему? – спросил Сотников и достал небольшой блокнот с ручкой.
     — Да я даже не знаю о чем мне с ним говорить. Он позвонит, например, и начинает нести какую-то ***ню. Он же у меня в малом бизнесе, так сказать. Экономист по образованию. Продает, покупает, ведет какие-то дела. Мне то до всего этого дела нет. А он позвонит, спросит как жизнь, я отвечу, мол, нормально, и тут он начинает заливать мне уши своим говном. Как он с кем-то встретился, как кого-то посадили, как дела сейчас идут, как будут идти дальше. Я иду и слушаю его, а самому хочется телефон просто выбросить в ближайшую урну. Но это еще ладно, это по телефону. Но когда он приходит ко мне домой, это полный ****ец…
     — Продолжайте, - Сотников сделал несколько пометок в блокноте.
     — Приходит домой, хозяйничает. Он старше то на два года всего, а делает вид, что мой отец. Папы то у нас уже давно нет, мать осталась, и брат решил, что теперь он главный. Все показывает мне свой кошелек, деньги пересчитывает, чтоб наглядно. Говорит, вчера в театре был, позавчера в кино, завтра еще куда-то пойдет. А я встаю и громко спрашиваю его, а зачем? ЗАЧЕМ ТЫ ТАМ НУЖЕН? Не мешай мне жить, братишка, уходи! Я живу так, как хочу! А он все ходит ко мне, все показывает, словно осуждая. Постоянно что-то… - Цыгинат отхлебнул воды чуть не подавившись, прокашлялся. – Не люблю я его. Всю жизнь не люблю.

     Телефон в кармане завибрировал. Прольский вдруг вспомнил, что находится в машине у кладбища. Шофер прогуливался недалеко и курил. Прольский ответил на звонок:
     — Да, мам? Да… Я приехал, я жду просто… я сейчас приду… Да, я уже тут. Нет, не знаю. Да…
     Он положил трубку. Вышел из машины, кивнул водителю. Мужчина уехал.
     Недалеко от церкви стояло двухэтажное здание. Там должно было пройти прощание с покойным. Именно туда направлялся Цыгинат. Он шел медленно, краем глаза подмечая надгробия. Где-то были только фамилии, где-то фотографии во весь рост. Прольский задумался о том, как стали бы хоронить его самого, но быстро пресек эти негативные мысли.
     — Цыгинатушка! – крикнула старушка со сморщенным и дряхлым лицом.
     — Баба Вера, и вы пришли? – улыбнулся Прольский.
     — Да как же мне не придти то, братик же твой все-таки.
     Они вместе направились ко входу. Прохладный зимний воздух пах пустотой.
     — Вы идите, идите, баба Вера, а я следом, – сказал доброжелательно старушке Цыгинат когда они подошли к дому. Старушка ушла. Прольский огляделся, достал из кармана резиновые перчатки и одел их. После набрал на телефоне несколько цифр и спокойно проговорил в трубку:
     — Начинаем.

     Вдоль стен стояли люди. Почти все родственники покойного, кое-кто с работы, несколько школьных друзей. Проститься с Юрием Прольским пришло достаточно много человек. Все медленно подходили к нему и смотрели на бездвижемое тело. Глаза были закрыты. Руки аккуратно сложены на поясе. Юрий лежал в дорогом темно-синем костюме. Царила тишина, разбавляемая женским плачем.
     И вдруг двери отворились! Широко шагая внутрь зашел Цыгинат, а за ним порядка двадцати людей с ручными камерами и микрофонами. Прольский был облачен в длинный белый пушистый халат, под которым не было абсолютно ничего, кроме ботинок. Он вел под руку двух девушек: крашенную Блондинку и Рыженькую, которая радостно хихикала. Обе были в откровенных кожаных купальниках. Люди с камерами мигом разбежались по помещению и заняли стратегические точки для съемок. У каждого на груди был вышит красный круг, в центре которого черным силуэтом красовался пенис.
     Присутствующие растерялись. Мать Цыгината круглыми глазами посмотрела на сына, тот же ее даже не заметил. Какой-то мужчина в очках и протертых серых брюках возмущенно воскликнул:
     — Вы кто такие будете?
     — Отсоси! – один из людей с камерой резко повернулся к нему и стал крупно снимать лицо человека. – Отсоси нас!
Прольский с девушками направились к покойному. Рядом стоял священник, но он словно муху съел и ничего не делал. Несколько Операторов схватили его за руки и отвели в сторону. Цыгинат подошел к открытому гробу. Рыженькая похотливо взглянула на старичка в бежевом пиджачке, приставила два пальца к своему рту и провела языком. Блондинка сняла кожаный черный лифчик и обнажила грудь. Цыгинат оглядел присутствующих, оценил уровень тишины, посмотрел в глаза матери и, улыбнувшись, начал речь:
     — Дорогие друзья! Вы все такие разные, но все из мяса. А Юра был сделан из говна. Это, конечно, не только его вина, но в целом отрицательная масса. Сегодня я хотел бы грустить, но судьба сказала мне поступать иначе! Я принес вам сладость, господа! – он раскрыл халат и одной рукой взял свой напрягшийся член. – Я помню однажды Юра пришел ко мне и начал возмущаться. «Что это у тебя стены не покрашены?» - сказал он. А у меня даже жены нет, спасибо папе. И маме спасибо! За Юрочку спасибо! За сучью змею, что нагло выползла и отравила мне радость! ЗА ЮРОЧКУ!
     Прольский подошел к телу брата и эрегированным членом стал шлепать его по лбу. Молодые люди, сослуживцы Юрия, сорвались с места и начали быстрым шагом приближаться к Цыгинату. В это время обнаженная Блондинка уже брала в рот у одно из Операторов. Рыженькая подбежала к старичку и игриво стала снимать с него пиджак. Четверо людей с камерами расположились по углам. Священник стал хлопать в ладоши. Двое снимающих процесс рванули к друзьям Юрия и, наткнувшись на гроб, всей толпой опрокинули его. Цыгинат увернулся от кулака одного из людей, отбежал в сторону, а после резвым прыжком сиганул на голову брата. Попав ботинком по лицу мертвого Юрия, Цыгинат размозжил ему челюсть. Затем взял за руку и стал тащить по направлению к матери. Люди начали бегать кто куда, мешая съемкам. Юрий то и дело падал на пол в забавных позах. Цыгината несколько раз крепко ударили по лицу, но он вместе с Операторами сумел отбиться от возмущенных мужчин. Старушка, баба Валя, схватилась за сердце. Священник снял с себя цепочку с крестом и стал раскручивать над головой. Матери Прольских тоже стало дурно, закружилась голова. Цыгинат дотащил большое тело брата до нее и, обливаясь слезами, стал говорить ей различные комплименты и благодарности. По пояс голый старичок неуклюже расстегивал ремень у себя на брюках. Рыженькая крутилась возле него, касаясь грудью дряхлого белого тела. Одна из присутствующих женщин попыталась выбежать из здания, но путь ей преградили двое. Они стали насильно и грубо срывать с нее одежду. Женщина начала визжать. Третий человек, находившийся рядом, с красным кругом и пенисом на груди, с энтузиазмом снимал ее на камеру. В толпе сверкнул нож. В центре, вокруг гроба, дрались несколько человек. Рвались рубашки, на полу показались следы крови, одна камера упала на пол и с треском разбилась. Цыгинат еще раз выкрикнул СПАСИБО в лицо плачущей матери и снова потащил куда-то мертвого брата.

     КАМЕРА № 9:
     Священник, полностью голый, льет горячий воск со свечки на спину Блондинке. Она же стоит раком и делает священнику фелляцию. Сзади в нее входит Оператор №5 и снимает.

     КАМЕРА № 4:
     Очень крупно показывают застывшее лицо бабы Вали. Палец Оператора лезет сначала в рот, обнажая вставные зубы, а затем пробует вдавить глаз.

     КАМЕРА № 12:
     Женщину средних лет бьют по лицу. Она падает. Кто-то из Операторов стягивает с нее трусики. На заднем плане бегает мужчина без штанов и мастурбирует.

     КАМЕРА № 10 лежит на полу:
     Левая половина изображения размыта. В нескольких метрах виднеются белые кроссовки и коричневые кожаные туфли.

     КАМЕРА № 3 разбита.

     КАМЕРА № 14:
     Общий план. В поваленном гробу лежит человек в мятом и рваном костюме, пытается встать, но его запинывают двое. Пробегает женщина, матерится и требует ее выпустить. Ее валят на пол и резко перерезают шею ножом.

     КАМЕРА № 8:
     Видно Оператора № 12. В правой руке он сжимает женские трусики, затем засовывает их в рот. Рядом валяется мужчина и не дышит. В кадр попадает голый Цыгинат Прольский. Он громко благодарит гостей. Белый халат испачкан кровью.

     КАМЕРА № 5:
     С  жадной похотью и чувством обладания, рука Оператора размазывает воск по спине Блондинки. Крупным планом видно как его пенис входит в вагинальное отверстие девушки.

     КАМЕРА № 11:
     Голый старик, вспоминая Господа и свою усопшую пять лет назад жену, наслаждается минетом. Глаза его смотрят вверх, периодически закатываясь от получаемого наслаждения.

     КАМЕРА № 7 включена, но показывает темноту. Слышны лишь общие крики.

     КАМЕРА № 2:
     Мужчина в черном вязаном свитере дозванивается полиции. Он говорит, что здесь кавардак, нужно приезжать скорее. Затем начинает вспоминать адрес.

     КАМЕРА № 13:
     В кадре видно драку. Несколько мужчин сцепились друг с другом. Рвут пиджаки, машут руками. Кто-то кричит, что бить надо по колену. Рядом пляшет мужчина в белой футболке, на которой яркими красными пятнами сияет кровь.

     КАМЕРА № 6:
     Мать Прольского говорит:
     — Это позор и унижение. Я не… НЕМЕДЛЕННО ВЫПУСТИТЕ МЕНЯ ОТСЮДА! САДИСТЫ!
     Она руками вцепляется в камеру.
     — Уведи эту дуру на ***! – орет Оператор.
     Изображение пропадает. Абсолютно черное пространство безжалостно заполоняет все возможные отверстия бытия. Звука нет.

     — Отлично, а что потом? – сидя в кресле, спрашивает Раиса Федоровна Шмульская. Она аккуратно опускает печенье в чай. На безымянном пальце кольцо. В другой руке пульт. Напротив нее широкоформатный японский телевизор.
     — А потом на экране возникает надпись, красным по белому: ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ АДАПТАЦИЯ. И начинается сцена номер пять, но ее мы еще не снимали, – ответил Жуковский, запивая слова чаем. – Надеемся на вашу благосклонность.
     — Пусть не красным, а черным. Похороны все же.