Великий открыватель биарук

Упругая стрела времени разрушала плевы девственной природы и рос-кошных рукотворных вилл, выдающихся изобретений и великих устремле-ний. Оно не щадило ни добра, ни зла, ни красоты, ни счастья. Время в колю-чих объятиях сжимало надежды и людские помыслы, сжигало мечты и жела-ния в единоразовом оргазме смерти...
В тот день по установленному и закругленному по солнечной орбите сценарию глупая сковородка солнца – скувырнулась с орбиты и настала ночь, – уже в который раз. Так много раз, что с этим успело примириться все жи-вое и неживое. И настолько приспособилось, что жизнь превратилась в сплошную подготовку и ожидание днем ночи, летом зимы, а ночью с воскре-сенья на понедельник новой рабочей недели. Не случилось в запревшей от экспериментов истории ни одних суток, как-то изменивших это утомитель-ное однообразное течение, царящее на планете – на лакомом круглом кусоч-ке тела, вертящегося вокруг обжигающего солнца.
Однажды, когда одна из сторон круглого тела отвернулась от источника тепла и света, и настала ночь, взъерошенный пятидесятилетний Биарук, ко-торый любил собирать грибы и предпочитал сочный желтый цвет, зашел к Риабуку. Последний ненавидел вареную баранину и носил грязные седые во-лосы, как у старца, играющего на гуслях в добрых старых советских мульт-фильмах. Проживал Риабук в замысловатом параллепипедном жилище, что некогда было квартирой первого этажа громадного кирпичного здания, соз-данного далекими предками – гомами – в угоду прогресса и удобства. Разва-лины рукотворного колосса до сих пор определяли красноватый бугорково-кирпичный рельеф местности.
И зашел Биарук, и поздоровался с Риабуком.
– Здравствуй, – на укском языке• высказался он.
 – Привет, – отозвался Риабук, который почитался у уков за мудрейшего старейшину, на лице которого никогда не размывалась добродушная усмеш-ка с примесью дебилизма. И такое выражение вызывало доверие у рядовых уков. Но на этот раз у ночного посетителя были веские основания не дове-рять мудрейшему старейшине. Биарук резко и без приглашения сел на обыч-ный стул и разложил локти на столе – так уж было принято в том обществе уков, ушедшем вперед ли, назад ли от нашей цивилизации, которая, если Вам не лень посмотреть, корчится в настоящий момент за окном.
– Очень хорошо, что ты пришел ко мне сам... Мне надо что-то сказать тебе, – и снова ухмылистая улыбка появилась на полувыбритом морщини-стом лице Риабука, словно он впал в старческий маразм, – я сам думал по-звать тебя (и пауза, достаточная, чтобы перейти к новому по структуре и те-матике предложению, и слишком короткая, чтобы мог перебить нетерпели-вый собеседник), – На Совете Семерых ты был первым кандидатом на мое место...
– Я пришел не за этим, – успел ввернуть Биарук, правой рукой нервно почесавшись в районе поясницы, а левой рукой пробарабанив по дощатому некрашеному столу, – вообще, я явился, чтобы окончательно узнать... чтобы понять и получить правдивый ответ на один только вопрос...
– Ну что ж, я готов ответить, – Риабук высокомерно откинулся на сиде-нье стула и выпрямил насколько возможно горбатую спину.
– Но я хочу получить правдивый ответ, – не унимался нервный гость, продолжая чесаться в других местах пятидесятилетнего тела.
– Ты думаешь, что до этого я от тебя что-то скрывал?.. И правильно ду-мал, – добродушная улыбка превратилась в беззвучный маразматический смех хитрого старика, – но сегодня тебе отвечу правдиво. Ведь ты скоро ста-нешь (а если Совет Семерых решит – не можешь не стать, потому что куда ты на хрен денешься!), – сострил в скобках Риабук, – членом Совета Семе-рых. И у меня, то есть у нас – у Вершителей – от тебя не будет секретов...
– Я же чувствовал, что вы от меня что-то скрываете, – с оттенком ис-кренней досады воскликнул Биарук, – конечно, я лишь рядовой ук, а вы – Вершители... Я чувствовал...
– Может именно из-за того, что ты чувствовал это, мы и выдвинули твою кандидатуру в Совет Семерых, – Риабук мудро прищурился, довольный собой за удачно построенное предложение, и, словно нажав на кнопку шах-матных часов, вперился в молчании на собеседника, ожидая ответного хода, и губы его лишь шлепнули друг о друга, как бездушные резинки.
– Да ладно, – заскромничал вдруг на манер полуграмотного крестьянина Биарук и провел правой рукой по немытым взъерошенным волосам. Он, на-верняка, пытался продолжить разговор и мучительно составлял тот самый вопрос, на который хотел заполучить правдивый ответ. А не находящая мес-та правая рука по инерции еще раз прошлась от лба к загривку, и уже приго-товилась было повторить жест простоватого трудяги в третий раз, но нако-нец: – Я принадлежу к касте Вершителей уков – так мне сказывала мать. И свое будущее я вижу в том, чтобы моя страна жила хорошо и сытно... При-вольно и сытно не только сегодня, но и завтра, и послезавтра, и через неде-лю... – но не успел Биарук перейти на пересчет будущих месяцев, как его пе-ребил Риабук:
– Но у нас и нынче нет умирающих с голода, и завтра мы будем жить также – не лучше, но и не хуже...
– Не в этом дело! – наконец поймал суть своей мысли и нетерпеливо приближался к своему вопросу пятидесятилетний гость, – Я хотел бы пого-ворить о гомах... Понимаешь, Риабук, я ведь читаю их книги... Да, я научился читать их книги и читаю их много лет. Помнишь, как я прибежал к тебе со своим открытием, но ты только усмехнулся... Вы, как оказалось, давно уже расшифровали их слова, начертанные в ихних книжках... (небольшая пауза) Меня еще тогда удивило: почему вы не дали мне шифр познания этих книг гомов... Я бы прочитал намного больше...
– А на хрена тебе это нужно, Биарук? – несколько ласково проговорил седовласый старец, не снимая с лица выражение самодовольной ухмылки.
– Как!? Ведь хочется узнать, кто же такие были эти гомы, о чем они го-ворили в своих книгах... Недавно я расшифровал несколько страниц очень странного текста... Там говорилось о Машине Времени – это такое приспо-собление, при помощи которого гомы могли заглянуть в будущее и даже вернуться в то время, которое уже прожито!.. – небольшая пауза, – Не знаю, как это у них получалось...
– И ты поверил, что могло существовать что-то этакое, некая хреновина, которая могла победить само Время? – перебил Биарука Риабук, который становился в этот момент похожим на разъяренного пастыря, услыхавшего неслыханное богохульство, и голос его был не на шутку строг и грозен, хотя отдавал козлиным блеяньем.
– Не знаю я ничего, – взмолился тоном нашалившего пятнадцатилетнего подростка Биарук, и вновь пальцы затеребили по затертому столу, а правая рука отправилась по привычной траектории теребить пучкообразные космы на голове. Под воздействием устрашающих слов Мудрейшего (именно так величали 70-летнего Риабука уки) Биарук никак не мог сформулировать свой вопрос. Надо отметить, что уки по сравнению с их предками – гомами – го-ворили совсем немного, и могли даже часами сидеть молча за подобием зав-трака или ужина, если не было спешной работы. А спешной работы у них, как правило, не было. – Посмотри, вот... – приступил к последнему аргумен-ту Риабук, доставая из грязной холщовой сумки потертую и засаленную до парафинового блеска книгу в твердом переплете, написанную, как и настоя-щий рассказ, на русском языке, – Я даже прихватил эту книгу с собой... Как мелко и ровно выводили гомы эти значки, – восхитился при этом Биарук – первейшая интеллигентская прослойка в обществе уков...
– Херня! – только прочитав название, вынес свой окончательный вер-дикт Мудрейший. – Обычная несуразная херня! Гомы много чего ненужного натворили, всякую чепуху придумывали... А это они называли фантастикой...
– Я не совсем понимаю, – изумленный Биарук принял позу вопроси-тельного знака: в который раз его открытия для Вершителей судеб уков ока-зывались ненужными! – Что значит чепуха? Что значит фантастика?! – Де-сять лет назад после упорнейших трудов Биарук изобрел шифр для прочте-ния неизведанных книг. Он опирался лишь на крошечные знания, которые преподал ему Риабук. Десять лет, словно ученый-археолог, бьющийся над тайными письменами диска с острова Крита, Биарук потел над непонятными ровными значками, которые оставили гомы. За подобное рвение ему бы в нашем донельзя цивилизованном обществе светило звание доктора наук как минимум! И вот, открыв семантику тайных символов, Биарук погрузился в неведомый мир предков. Он прочитывал слово за словом, строчку за строч-кой... Биарук исследовал, или по-нашему, прочитал, более десяти книг. Мо-жет, не самые лучшие книги попались ему в руки. Может, сборник пошлых анекдотов или романы Александры Марининой. А может и какой-нибудь Борхес с божьими письменами или Хаббард с пресловутой дианетикой. Нам то неведомо. Важно лишь то, что в одной из книг оказался фантастический рассказ, в котором снова (в который раз после Герберта Уэллса!) фигуриро-вала Машина Времени.
– Фантастика – это такая хреновина, которая не существовала и вообще не может существовать на самом деле... И вот в этой книге они придумали, что в будущем смогут якобы ездить по Времени в прошлое и будущее, как мы на лошади по земле... Напридумали на свои задницы... – последнее пред-ложение Риабук выговорил на полтона ниже, в сердцах упрекнув своих пред-ков за бесшабашность...
– На хрена? Зачем? – если у вас есть сын-дошкольник, удивляющийся простым вещам, то именно такой глупой интонацией ошарашился Биарук, и лицо его стало похоже на морду неандертальца перед неминуемой смертью... Было невероятным то, что гомы могли так нелепо фантазировать, выдумы-вать такие странные, совершенно ненужные вещи: опередить Время! Это ведь значит, что совсем не умирать – разве можно такое придумать? Кажется, абориген из недр Австралии удивился бы меньше, узнав, что Земля круглая, чем Биарук в данный момент...
– Я тебе уже сказал, что очень хорошо, что ты зашел... – Риабук встал и улыбнулся, он приподнял свою старческую грудь и даже выпятил подборо-док вперед: мол, гляди, Биарук, какой я умный... Улыбка не могла произвести впечатления: гнилые и кривые зубы нам сказали бы о недостаточном разви-тии стоматологии у уков, но самим укам это говорило о возрасте и придавало уважения. Лицо Риабука тем временем приняло одухотворенное выражение (такое, наверняка, было оно и у Блаженного Августина в моменты озарения), а между пальцами ног, как обычно у уков, моющихся кое-как раз в три меся-ца, была зловонная грязь, да и от тела Мудрейшего пахло плесенью с приме-сью аммиака. Но все это не помешало показаться ему в глазах Биарука воз-вышеннейшим из Мудрейших. – Я тебе много могу рассказать о гомах – ведь мы их предки... – загнусавил старческий голос, – и жили эти предки наши на этих же землях совсем недавно, ибо нет у нас прошлого, – нас, слава Зверьку, оберегает Время...
Риабук сел, тяжело вздохнул и внимательно принялся разглядывать прыщи собеседника, словно искал каких-то насекомых на лице Биарука; хо-тя, на самом деле, он хотел убедиться в том, насколько можно доверить ему вечную тайну племени – страны уков...
– Я стал слишком стар, и Время хочет, чтобы Мудрейшим старшим у нас стал ты... А перед тем, как об этом будет сказано всем жителям страны, ты должен будешь дать клятву в верности Заветам Баксума... Поклянись пе-ред Временем, что будешь исполнять без никаких хреновых выдумок, без дополнений то, что ты ДОЛЖЕН делать, став Мудрейшим старшим. Если же ты выйдешь за рамки указанного, то тебя сразу же накажут вершители судеб уков – жрецы Времени – преждевременным лишением тебя жизни, то есть исключат тебя из-под власти Времени. За это (не перебивай меня!), за это я разрешу все твои сомнения, расскажу о жизни гомов, научу понимать их язык, и даже читать их книги, которые на самом деле называются томами и произведениями...
Наступило молчание... Биарук был поражен словами Мудрейшего, и на глазах его показались слезы. И были то не слезы отчаяния от бесполезно прожитых лет (ибо подобного понятия не могло существовать у уков), и бы-ли то не слезы радости, что он  узнает тайну, к постижению которой стре-мился все эти годы (ибо они пролетели, как один день в размеренном ритме укской жизни), но были то слезы умиления и согласия, словно у верующего, первым увидевшего знамение божье... Да разве мог усомниться Риабук, что-бы ук из касты вершителей как-то нарушит установленный порядок Време-ни...

У уков не было истории в нашем понимании. Не было огромной армии археологов, копающихся в окаменевшем дерьме, не было историков, пишу-щих докторские монографии по следам уже написанных текстов. У уков ис-тория принадлежала только касте вершителей, и вся история их состояла в том, что у них было сменивших друг друга то ли 15, то ли 20 Мудрейших старших и книга Максима Зверькова «Херня всякая»...
Смелость строила новые города, возобновляла старые, время работало на смерть. Ежесекундно на планете изливались десятки литров оплодотво-ряющей спермы, писатели писали, пополняя письменные источники челове-чества  миллионами страниц исписанной бумаги, читатели не успевали про-читывать написанное, человеческое сообщество дружно смотрело чаще в те-левизор, чем в окно, и более всего интересовалось перипетиями телесериа-лов, чем погодой... И вдруг... На этой странице многотомная человеческая история ставится многозначительное многоточие. Если бы хоть один гом-летописец (какой-нибудь завалявшийся кандидат наук по истории или все-знающий писатель-журналист) перешел бы в цивилизацию уков, то все могло пойти иначе. «Величайшую цивилизацию человечества, покорившего кос-мос, бездны океана, постигла немыслимая катастрофа... Мы должны сохра-нить величайшее наследие человечества и т.д. и т.п.» – настрочил бы тот пи-сатель, продолжая замарывать оставшиеся запасы целлюлозно-бумажной промышленности, и возомнив из себя нового Заратустру.
На самом деле, никакой вселенской катастрофы, ни ядерной войны, ни второго пришествия, ни войны с саламандрами не было. Некая эпидемия, странное отравление•, – впрочем, остается только гадать, а гаданием уки не занимались и не занимаются до сих пор.
Судя по всему, осталась небольшая горстка людей – предположительно, население двух-трех глухих деревушек из российской глубинки. Именно они были призваны Временем продолжить род человеческий. На это  раз его ве-личество случай сохранил не праведного Ноя, а тела и умы далеко не «вы-дающихся и праведных сынов», а обычных деревенских обывателей, кото-рые, в основном, кое-как окончили среднюю школу и с удовольствием были готовы отказаться от большей части того «величайшего и бесценного», соз-данного человеческим духом.
Оставшиеся не сразу осознали свое положение, но как только начали осознавать, то не стали умиляться, плакаться, слюнявить, пугаться, а сразу оценили свое призвание. Для начала они налакались то ли от радости, то ли от горя и загуляли не на одну неделю – сорок дней и ночей (как минимум!) продолжалась гульба! Представьте себе, такой повод! Это не какая-нибудь встреча Нового года с пьяным Дедом Морозом и не День механизатора с гонками на гусеничных тракторах в соседнюю деревню за водкой. То был ве-ликий повод – начало новой эпохи, и тосты не произносились – пили молча, закусывали с хрустом, бабы кричали и мужики свистели до звона в ушах, плясали до пота, пропахшего спиртом. А чтоб еще более растрогать себя го-ворили с надрывом в голосе: «Эх, мать! Брат у меня в Пензе жил, жаль его, хоть и сквалыга был, но ведь тоже человек, хоть и ворюга страшный...»
Но все же оказался среди уцелевших один, который протрезвел раньше других, и был самым образованным – этакий представитель деревенской ин-теллигенции, который накрапывал рифмованные строчки к выступлениям художественной самодеятельности и стеснялся материться при женщинах и детях. И когда выездная трехмесячная гульба, которая прошла эстафетой по многим городам необъятной родины, подошла к концу, то Максим Зверьков был избран председателем, потому как прежний руководитель уехал по де-лам в район и не вернулся.
Избранный председатель сам был не рад новой должности. А люди спрашивали у него. «Как нам дальше-то жить, Максим, чтоб хрен у тебя на лбу вырос, – ласково говорили они, тянулись к нему, верили в него, ты же у нас образованный, в нуверситете учился... Но что же нам теперича делать? Сеять, не сеять! Рожать, не рожать! Давать, не давать!» – добивали его по-хотливые деревенские бабы, которых оказалось почти вчетверо больше, чем мужчин. «А хрен его знает!» – отвечал новоявленный лидер, а сам по ночам начал выполнять функции не только детородительного, но и законодательно-го органа. Оппозиции у него не было – все слушались безупречно, с редкими матерными замечаниями и оговорками, которые Максим, будучи в душе де-мократом, выслушивал с вниманием и принимал к сведению. Так и появился цитатник Зверькова, к которому он придумал красивое название: «Новая рус-ская правда, написанная по воле народа», но сам немногочисленный народ дал законопроекту, вскоре всеми ратифицированному, более емкое и точное название: «Херня всякая!» Произведение Максима Зверькова повторило судьбу знаменитой комедии Данте Алигьери, получив свое имя из уст наро-да...
Содержание и структура цитатника отличались простотой и лаконично-стью. Весь закон состоял из тезисов, и каждый тезис состоял из двух частей. В первой говорилось о том, что надо делать; во втором – почему это нужно делать, а заканчивалась вторая часть неизменными словами: «На хер нам это нужно!». Например: «У каждой женщины (бабы) должно быть не более двух дочерей. Если будет третья дочь, то ей запрещается рожать. А то расплодим-ся, как гомы и жрать нечего будет! На хер нам это нужно!» Или: «Ничего не выдумывать, а работать. Если будут вопросы, обращаться к вершителям. А то опять пойдем по пути прогресса, да передохнем все от какой-нибудь заразы! На хер нам это нужно!» Согласно цитатнику, читать должны были уметь 4-7 человек, а остальные просто работать с 10-12 лет, особо не утруждаясь.
Нет особого смысла пересказывать содержание цитатника, но ясно одно: деревенские жители впервые испытали радость от всеобщей коллективиза-ции – одежды навалом, топлива море, жратвы полно! Работай потихоньку и живи себе. Со спокойной душой живи и знай: твои дети будут жить так, и твои внуки будут жить так же! Максим (Баксум), сам того не ведая, придумал «Золотой век» с четким регулированием рождаемости с точными правилами поведения – цивилизацию без прогресса производительных сил, и, соответст-венно, с элементами регресса. «Медленный закат человечества» – так бы на-звали хитродогадливые гомы это полуживотное существование уков...
Необходимо отметить, что Максим Зверьков повторил путь еще одного пророка. Выведя свой укский народ из предгорного леса, он привел его в го-род Бараул, где было много пищи и удобств. Часть уков поселилась в другом бывшем городе гомов – в Иркуке, что находился на берегу огромного моря Бокал...

И глаголил на укском языке Мудрейший очарованному Биаруку:
– Да, мы – потомки бестолковых гомов, и великий учитель наш Баксум дал нам завет: «Живите, уки, счастливо, но не желайте жизни лучшей! Усми-рите свою гордыню – не становитесь лучше других, не пытайтесь узнать больше отцов своих – Время властвует над нами! И придет Время (куда на хрен денется!) – сами все познаете, что нужно вам знать. Но помните, ни один из вас не должен быть богаче другого – вы обязаны делиться всем со всеми: даже со своими женщинами и мыслями... Вы же – вершители судьбы уков – помните: ни один ук, кроме вас, не должен научиться читать, чтобы не заразиться гордыней, и только при вхождении в Совет вершителей судеб, учите ука читать – для этого я вам завещаю «Букварь»... – и Риабук дрожа-щими руками достал тоненькую потрепанную книжку, на которой было на-писано БУКВАРЬ...
У уков со временем появился другой язык, не имеющий письменности, и утративший часть согласных фонем современного русского языка. По своему лексическому составу он резко обеднел даже по сравнению со словарем Оже-гова. Впрочем, появилось много диалектных и просторечных слов...
Уки не сумели сохранить все обычаи и многочисленные праздники го-мов, зато придумали собственные. Например, они продолжали встречать Но-вый год, но встречали его с первым снегом, не опираясь на условные даты.
В общем, образовалось общество, в котором не было ненависти и завис-ти, в котором не было войн и убийств, отсутствовали границы и унижения. Жили уки счастливо, как герои Александра Грина после долгих жизненных перипетий, а вот умерли они вместе в один день или нет, – об этом можно узнать только в анналах следующей цивилизации...