Импровиз

Щёлк! И одиночный кадр выпал из обоймы. За ним второй и третий…
-Ш-ш-ш-ш… - камеры зашелестели. Такое множество и тени не оставило сомнения: шлейф! Шлейф кадров памяти. Один, наслаиваясь на другой, чреду устраивает, превращаясь в жизненный поток. Несётся он и омывается судьбой, тропинку вычленяет особую, из сотни тысяч узнаёт свою, неведомую разуму, лишь свыше данную.

Из шумной и гудящей массы журналистов, фоторепортёров, собравшихся на конференции высокого политика, выделялся средних лет мужчина с бородкой аккуратной заострённой, длинным хищным носом, пронзительными глазами. Казался здесь он посторонним. И относился к особенному племени, трёхмерный мир умеющему разложить на плоскости бумажной.

Но даже от своих собратьев фотограф отличался работами: в них оживали чувства, размышления. Они не падали блинами, а были выпуклыми. Именно рельефность оживляла кадры и превращала их в реальность. На персональных выставках его не возбранялось плакать иль смеяться, лишь равнодушие не уживалось рядом. Коллекция пестрила мыслями: чувственными, пахучими, соблазняющими, восторженными и печальными. С различных снимков (отовсюду!) звучно и весомо стекались настроения.
 
И лишь один из них особенно свербел и не давал покоя, не приносил и облегченья, заложником став боли. На нём - искрящееся маленькое счастье: смеялась хрупкая брюнетка и пухлый пятилетний мальчуган. Да-а-а… Тогда они поссорились. Элен, схватив ребенка, скрылась в неизвестность. Никто не мог подумать о плохом. Ведь ссора, не успев воспламениться, сгорела без следа. И лишь позднее он узнал о гибели жены и сына: она не справилась с авто на трассе. Так, не успел сказать ей о любви, не попросил прощение. В  душе навечно поселились боль и бесконечная вина.

Сначала тосковал по городу, уехал из которого без сил и сожаленья. Сейчас же понимал: не убежать, не скрыться от себя. Но каждою зимой он возвращался в прошлое. О, эти возвращения! Таких насчитывалось больше десяти. Они вытягивались по экватору. Ведь время если и меняется, то в параллелях. Перемещаясь по меридианам, оно уходит безвозвратно: погибает, достигнув полюса. И уступает место безвременью.

На Рождество художник открывал альбом потёртый с пожелтевшими в нём фото. Струился блюз, и появлялась Ностальгия. Она врывалась при параде в завьюженную ночь, а звуки нежные услышав, замирала на пороге. Расправив крылья и стряхнув налипшие снежинки, доставала пронзительные молоточки и… стучала. Звуки отдавались в сердце, и память как песок сквозь пальцы время пропускало.
 
Вот так, под блюзовые ритмы они кружились в танце. А под утро он забывался тихим и счастливым сном. Но годы изменили не подмастерье - мастера от Бога. Отягощали мыслеформы, всё неуклюжей становились те движенья. А сегодня он не смог подняться. Смекнула та, что производная от боли, и призвала на помощь импровиз, который перерос в беседу.

И только музыка звучала. Причём, фотограф вопрошал, а ностальгия отвечала.
О, Ностальжи была мудра и наслаждалась одиночеством, не понимая, для чего нужно его преодоление. И, спрятав в складках романтизма раздраженье, она пыталась это доказать.
- Через трагедию приходит очищение! А люди всё о сказке… О той, что жили-были и вместе умерли однажды, в один день. Ей Богу, вы как дети! Когда же люди повзрослеют?
- Опять же, одиночество по мне, ведь я к нему готова, а вам оно зачем - на кой оно толпой привыкшим жить?

- Мне не понятна и твоя природа, - наклонялся к ней Фотограф, шепча и разливая эль в бокалы. – Ужель она людского свойства?
- Не только. И волки воют на луну.
- А-а-а… Так, значит, и животным свойственна тоска?
- Различие в одном: им не понятна человеческая скука. А homo в поиске того, что потерял однажды. Здоровья, дома и семьи, любимой…
- Любимая? Нет счастья без неё! Как можно миру улыбаться, и краски яркие воспринимать? Всё умерло, поблекло.
-  Да, брось ты чепухою заниматься. Признайся, что не можешь позабыть…
- ?
- Нет, не любимую… МЕЧТУ, которую она тебе вручила, а ты в неё поверил!
(И ведь действительно была надежда, что стариться с Элен они совместно будут. У камина, с кучей внуков… Не мог он не поверить той, в глаза которой заглянул однажды).
- Мечта не может утолить лишь жажду! На то она мечта, чтоб ею грезить. Бежать вдогонку, так и не поймав.

- У-у-у… - невольно взвыл Фотограф. И жалость к самому себе излилась бурным водопадом.
- Опять зализываешь раны? – улыбнулась Ностальгия.
- С чего? Откуда ты взяла? – почти немой вопрос.
- На твой язык истёртый посмотрела. Перестань! Нет пользы в этом упражнении.

Приблизившись к окну, они остановились. А там белым-бело... Так чистый лист призывно заставляет жизнь начать всё заново. Но Фотограф противился, что было сил.

- Ох, как бессмысленно нетерпеливы люди. Всех обвиняете вокруг, когда теряете. Хотя в утратах сами виноваты.
- Ты ничего не понимаешь?! Ты-ы-ы! – зло крикнул он.
- Не нужно так сердиться, ведь тебе известно: я права! 
Вы думаете, прошлое согреет? Душа болит и громко плачет, - значит, я живу? Какая ерунда! Жить надо здесь, сейчас и только!
Есть выбор. Так любите до самозабвенья! И ежедневно, ежечасно цените каждое мгновение. Рассветами любуйтесь и судьбу благодарите, что солнце освещает и согревает истерзанные ваши души. Жизнь можно сделать лучше или хуже…
- А прошлое - его не нужно вспоминать?
- Ну, почему? Воспоминания нужны, необходимы! Но тёплые, щемящие, счастливые, которые взлетают в небо, зовут с собою, заставляют жить!
- Поставил точку я.
- Но точка есть начало многоточия! Оно призывно ищет продолжения...