Как обычно, на рыбалку решили ехать вечером на озеро Дубовое, где всегда хорошо клюют сорожка и окуни. Отец долго собирал свои снасти, тщательно укладывая их в видавший виды рюкзак со следами чешуи на брезентовом полотне. В рюкзаке скрылись банки с наживкой, запасными крючками, леской и поплавками. Колбаса, сыр, хлеб и огурцы, помидоры, бутылка рябиновки – ничего, кажется, не забыли. Привычно затянув горловину рюкзака шнуром, отец велел мне грузить багаж на велосипеды.
На рыбалку мы ездим всегда на велосипедах, хотя до озера расстояние приличное, наверное, не меньше десяти километров. Отец принципиально не пользуется джипом, считая несовместимым запах бензина и выхлопных газов с запахами заповедного озера.
Августовское солнце, несмотря на приближающийся закат, жарко грело стены нашей двухэтажной дачи, стоящей на пригорке в окружении соснового леса в полукилометре от дачного поселка. Из леса доносились звонкие детские голоса и лай собаки. Кошка Анфиска, разомлев от зноя, растянулась в тени сарая, поглядывая на нас прищуренными глазами. Мать обильно поливала из лейки поникшие от жары розы. Окружающий лес издавал терпкий, насыщенный запах хвои.
Палатка уже была приторочена к багажнику моего старенького велосипеда, когда я вспомнил о сигаретах. В кармане была лишь полупустая пачка. Отец не курил, но на рыбалке, в особенности после наливки, не отказывал себе стрельнуть у меня сигарету. Поэтому эту отраву обычно беру на двоих.
Я быстро поднялся в свою комнату, взял с полки две пачки «Явы» и, прихватив попавший под руку охотничий нож, спустился в гостиную. В гостиной тихо работал телевизор, который никто не смотрел. На экране мелькали цифры развития мировой экономики в ближайшем полугодии.
Отец был уже полностью готов. Удобная куртка и штаны цвета хаки ладно сидели на спортивной фигуре полковника в отставке. Старик сохранил выправку и натренированность после почти тридцатилетней службы в особой воинской части, знать о которой любопытным не положено. Несмотря на возраст, он каждое утро занимается с гантелями и в любую погоду, ежедневно делает часовые пробежки по тропинкам нашего леса. С недавних пор отец отпустил бороду и усы в стиле последнего русского императора, и это очень идет ему. Друзья запросто зовут его Николаем, несмотря на разницу в возрасте.
Предвкушая предстоящий поход, миттельшнауцер Пират бешено метался по садовым дорожкам, радостно лаял, юлой крутился у ног отца. Меня он не особенно признает, отдавая полностью всю свою собачью любовь и преданность отцу. Пират – всеобщий любимец в нашей семье, все его балуют, прощая многие шалости. Любимое упражнение Пирата – прыжок через грядки с морковью. Разбежавшись, пес взлетает над землей, вытягивая ноги вдоль тела, его коричневые глаза озорно блистают, а клинышек бороды веером развевается на ветру.
Наконец все было собрано, упаковано и приторочено. Мать, вытирая устало рукой пот со лба, вышла проводить нас. «Без рыбы не возвращаться», - шутливо бросила она нам в дорогу. Мы помахали ей руками и покатили с пригорка через распахнутые ворота. Внизу на луговине паслись козы и коровы. Жесткая трава обочины шелестела в спицах велосипедных колес. Педали почти не надо было крутить, так как хорошо утоптанная дорога имела небольшой уклон. Зной еще не спадал, солнце палило во всю мочь.
Кое-где мелькали гроздья спелой клубники, маня нас остановить велосипеды. Пират мчался впереди, оглашая округу радостным лаем и распугивая птичек из травы. Плотно упакованный рюкзак изрядно давил на мои плечи. На колдобинах приходилось притормаживать. Отец без груза за спиной легко крутил педали и постепенно начал уходить от меня. Пришлось слегка приналечь. Моя старая вылинявшая футболка пропиталась потом, а отец, сухой как сентябрьский лист, легко катил вперед и что-то напевал из армейской тематики.
Навстречу стали попадаться ближние озера. Но они очень плотно заросли по берегам кустарником и камышом, к тому же довольно мелкие. Поэтому здесь мы обычно не останавливаемся. Бамбуковые удилища, привязанные к раме велосипеда отца, вихлялись впереди то исчезая, то вновь появляясь на поворотах среди кустарника. Современные складные он не любит, предпочитая им неразборные. Пират заметно приустал и уже не лаял на всю округу.
Вскоре из-за бугра вновь появились верхушки хвойного леса – знак того, что мы проехали половину пути. Нам осталось его пересечь, а там уже рукой подать до нашего озера. В лесу стало заметно прохладнее, зато стали одолевать комары. Лес старый, дремучий, с зарослями папоротника, почти не тронутый цивилизацией. Гигантские сосны и ели шумели в вышине. Как рассказывал мне отец, лет двадцать назад в него нельзя было попасть – закрытая зона. Ночами лес наполнялся глухим урчанием мощных дизелей – по лесным асфальтированным дорогам медленно двигались мобильные установки с ракетами на спине. Ни один посторонний человек не должен был это видеть. В кромешной тьме, наверное, довольно жутковато было наблюдать за медленным движением смертоносного металла сквозь лесные дебри. Впоследствии эти установки, по словам отца, сняли с дежурства, но в лес по привычке никто не ходит, считая его запретным для гражданских лиц. Дороги сохранились, хотя кое-где сквозь трещины в бетоне и асфальте проросли кустарник и мелкие деревья. Изредка встречаются ржавые шлагбаумы, обрывки кабелей, торчащие из земли.
Угрюмый лес заселен зверьем, особенно часто встречаются кабаны. На всякий случай отец поставил на боевой взвод свой пистолет, а я проверил на месте ли мой охотничий нож. С этим оружием мы чувствуем себя несколько увереннее, хотя прекрасно понимаем, что от свирепого лесного хряка и картечь не всегда спасает.
Мы часто ходим в этот лес в грибную пору – только здесь можно набрать ядреных груздей и рыжиков, попутно запастись на зиму рябиной, ежевикой и черникой. По лесу приятно ехать, несмотря на назойливость комаров. Воздух осязаемо вкусен, сосновые шишки с треском вылетают из под колес, потоки солнечного света туманными розовыми лучами с трудом прорываются сквозь паутину и еловый лапник на рыжую от опавшей хвои землю.
Пират, чувствуя конец пути, умчался вперед, его радостный заливистый лай доносился издали. Стало светлеть. На выезде из леса невдалеке блеснуло голубое зеркало нашего озера. По разбитой песчаной дороге мы выкатились на луговой простор. Когда подъехали к озеру, солнце медленно опускалось за горизонт, окрасив его в ярко-малиновый цвет. Наше место к всеобщей радости было свободным. Несколько ив в два обхвата украшали лужайку. Берег озера был возвышенным и свободным от кустарника и камыша. На зеркальной поверхности озера в десятке метров от берега плавала стайка уток.
Отца сразу же охватил рыбацкий азарт, он быстро размотал свою любимую удочку, взял наживку и спустился к воде. Я, как обычно, занялся хозяйскими делами – прибрал площадку от старого мусора, организовал костер и стал ставить палатку. Палатка была надувная - с ее установкой проблем не было. Сбегал на озеро за водой, дров наготовил, благо сушняка было вокруг предостаточно. Когда костер разгорелся, занялся чисткой картофеля и луковиц. Разомлевший Пират устало лежал невдалеке от костра, умными глазами наблюдая за мною.
Вечерняя заря приобрела розовый цвет, солнце закатилось за горизонт. Зашелестели от теплого ветра верхушки деревьев, стайка чирков с шелестом пронеслась над нами. Отец тихонько окликнул меня. Хлюпая резиновыми сапогами, я подбежал к нему – старик, не оборачиваясь, напряженно следил за побежавшим поплавком и, одновременно, тыкал пальцем на полузатопленный садок. В садке метались несколько крупных окуней и три красноперки. Ура, рыбы для отменной ухи было достаточно.
Уже смеркалось, когда мы расположились на теплой, как печка, земле у дымящегося котелка. Пират, как равноправный, расположился рядом, терпеливо ожидая свою долю. На чистом полотенце разместили крупно нарезанные куски привезенной снеди. Перья зеленого лука и ярко красные помидоры дополнили разноцветье стола. Круто посоленная разваренная рыба, разложенная на листе лопуха, источала аппетитный аромат. Дело оставалось за последним. Батя торжественно достал бутылку рябиновки и разлил спиртное в походные стаканчики. Со смаком выпив, мы с аппетитом принялись за пиршество. Отец привычно хлебал наваристую уху своей любимой деревянной расписной ложкой, придерживая ее на пути от тарелки до рта кусочком ржаного хлеба. Он всегда утверждает, что уху нужно есть только деревянной ложкой – так вкуснее и не слишком горячо. Пират получил кусок колбасы и с урчанием начал расправляться с ней.
Докончили рябиновку и слегка разомлели. На душе был полный покой и ощущение счастья. Было тихо, вечерняя заря постепенно тускнела, все мысли куда-то улетучились, с озера потянуло сыростью и прохладой. Ради таких минут можно было отмахать и не десять километров. Закурили. Отец с удовольствием делал короткие затяжки, выпуская дым через нос. Пират, в полудреме лежавший у ног отца, вдруг угрожающе заурчал, затем метнулся к зарослям травы, немного постоял в напряженной стойке и снова, почти успокоенный, вернулся назад.
Наступила пора укладываться спать – утренний клев начинается рано. Батя долго возился на своем спальном месте, подбирая удобное положение. Мешали заснуть комары - их назойливый писк не давал покоя. Сквозь сетчатое оконце пробился луч ярко-желтой луны, появившейся на небосклоне. В кустах снова зашуршало, на что Пират откликнулся грозным рычанием. Спать совершенно не хотелось. В голову полезли отрывочные картинки детства, лица друзей и знакомых. Почему-то вспомнились нашумевшие события десятилетней давности, к которым, как я чувствовал, имел отношение мой отец.
В тот год в родных местах моей матери Ирины, в верховьях реки Камы, произошел мощный взрыв - взлетел на воздух поросший лесом холм песчаника. В газетах сообщали, что сила взрыва была эквивалентна тонне тротила. Все думали, что разнесло подземный склад с запасами старых боеприпасов. Однако на самом деле все было не так просто. При обследовании места взрыва не обнаружили ни одной гильзы, ни одного неразорвавшегося снаряда. Мама говорила, что в ее селе сроду не было военных. Ходили слухи, что в развороченной земле находили обломки приборов, разрушенное лабораторное оборудование, останки животных. В газетах было много сенсационных сообщений, однако научная пресса воздерживалась от комментариев. Спустя некоторое время сообщения по взрыву на Каме прекратились и все происшедшее постепенно забылось.
Я почти не сомневался в причастности отца к разгадке причин того взрыва. Хорошо помню, как в то время он постоянно находился в загадочных командировках, изредка появлялся на даче хмурый и усталый. Отоспавшись, вновь исчезал на прилетавшем за ним вертолете. Не раз я пытался выведать тайну того события у отца, но он обычно советовал мне не совать длинный нос куда не следует. Это еще больше возбуждало мой интерес, но до сих пор отец хранил тайну как партизан.
«Папа, ты не спишь?» - спросил я негромко, рассчитывая начать разговор. «Не спится что-то, да и позвоночник побаливает, давай-ка закурим, может комары уймутся» - ответил старик глуховато. Я достал сигареты, и мы закурили. Палатка заполнилась дымом; комары ненадолго прекратили звон и атаки на наши потные тела. «Хочешь, помассирую спину?» - продолжил я, зная, что эта процедура приносит ему облегчение. «Действуй» - ответил коротко отец и перевернулся на живот. Я долго разминал его жесткие мышцы, бил по ним кулаками, растирал спину вдоль и поперек. «Ну, все, достаточно, устал небось» - произнес, наконец, мой старик, когда я уже выдохся. Помолчали, устраиваясь спать поудобнее.
Посчитав, что момент для продолжения разговора настал, я спросил: «Пап, расскажи, наконец, что за странный взрыв произошел в мамином селе. Неужели сыну нельзя хоть чуть-чуть приоткрыть тайну?». «А что в нем особенного, взрыв как взрыв, может быть, местные пацаны набедокурили», - ответил старик, пряча улыбку и привычно уходя от разговора. «Пап, не хитри, ты же все знаешь», - продолжил я натиск.
«Пойдем к костру, парень, на воле покурим, здесь уже нечем дышать», - после долгой паузы промолвил отец. Мы выбрались наружу и уселись у костра, который слабо мерцал рубиновыми огоньками. Вороша угли прутиком, отец неожиданно спросил: «Какое сегодня число?». Когда я ответил, он тихо сказал: «Ну вот, сынок, сегодня я кое-что могу тебе рассказать о тех событиях, которые так тебя интересуют. Ты многое сейчас узнаешь, но при условии - помалкивай. Все, что ты услышишь, как ни фантастически это выглядит, было на самом деле, причем непосредственно касается нашей семьи». Любопытство и волнение охватили меня. Собравшись с мыслями, батя начал свой рассказ, сопровождая его частыми паузами.
«В те годы я был командиром спецподразделения, которое подчинялось лично президенту и никому больше. Мы выполняли спецзадания только по его приказу. По моему требованию мне представлялась любая строго конфиденциальная информация. В группе были только офицеры не ниже капитана по званию. Основной костяк составляли аналитики высшей квалификации. В моем подчинении находилась также силовая группа, способная выполнить любые сложнейшие задания, связанные с применением как обычного оружия, так и нетрадиционного. По оснащенности оружием и спецсредствами мы в то время не уступали никому.
В каком состоянии сейчас наша группа – не знаю. После выхода на пенсию я не имею права общаться с сослуживцами, а при встрече на улице не могу подходить и здороваться. Для оставшихся на этой службе я не существую, а они для меня. Так действительно нужно. Выход из состава группы обязывает полностью забыть своих людей и прежнюю работу.
Аналитики при мне работали постоянно, силовая группа выполняла задания эпизодически, основное время училась и тренировалась. Накануне тех событий я был в служебной командировке за рубежом. Была небольшая работенка, дело мы сделали на «пять» и мне позволили немного отдохнуть. Остановился в Вене. Много гулял по этому прекрасному городу, посещал музеи, оперу. Неожиданно вызвали в Москву. Это меня не удивило, такова была наша работа. Я быстро собрал свои вещички и отбыл самолетом в родные края. На следующий день получил задание разобраться с делом, которое так интересует тебя».
Старое русское село привольно раскинулось на правом берегу полноводной Камы. Почерневшие от старости избы грустно смотрели своими подслеповатыми окошками в октябрьскую грязь. Осенние тучи низко плыли над скорбным селением, орошая округу холодным, моросящим дождиком. Поникшие черные фигуры сельчан изредка появлялись на пустынных улицах, протянувшихся вдоль реки. На раскисшей от грязи рыночной площади стоял одинокий телеграфный столб, на верху которого со скрипом болтался уличный репродуктор. Бравурные сталинские марши вперемежку с новостями и выступлениями партийных руководителей надоедливо лились на послевоенное голодное село, уставшее от осени и разрухи.
Дождь мелкой рябью покрыл поверхность реки. Колхозный паром, ползущий на тросе за маленьким катером, медленно подошел к берегу. Старый катерок бойко развернулся и своим носом плотно прижал паром к мосткам. С помощью канатов паромщики завершили швартовку.
На этот раз на пароме перевозили женский этап из тюрьмы, которая находилась в двадцати километрах на противоположной стороне реки. Этап гнали в сторону ближайшей железнодорожной станции. Заключенные сидели на корточках в окружении охраны и овчарок на коротких поводках. Несколько повозок задрали оглобли в пасмурное небо. Армейские кони всхрапывали, чувствуя предстоящую выгрузку.
Рослые охранники в разбухших от дождя полушубках, с автоматами ППШ на изготовку, споро выскочили на берег. Овчарки залились лаем, прыгая на поводках. Женский этап продолжал сидеть на пароме, ожидая команды. Но вот воздух огласился двухэтажным матом, и последовала команда на выгрузку. Безмолвная черная масса послушно поднялась с колен и двинулась по мосткам на берег. Унылые, поникшие фигуры устало брели по песку, не обращая внимания на рычание рвущихся на них псов. Внешне не было видно ни старых, ни молодых, только по головным платкам можно было понять, что идут женщины. Случайно оказавшиеся поблизости колхозники были отогнаны подальше от места высадки. Накинув на головы от дождя картофельные мешки, они жалостливо смотрели на несчастных. На берегу женщин снова посадили на корточки. Началась разгрузка повозок.
Надвигались ранние осенние сумерки, охрана этапа торопилась с выгрузкой, впереди предстояла большая работа по организации ночевки. Обычно, этапы ночевали в местной сельской церкви, в тридцатые годы перестроенной под клуб. До переделки церковь была одной из самых красивых на всем побережье Камы. Высокая звонница была видна за несколько километров по реке. Колокольный звон слышно было в соседних деревнях. Во время коллективизации церковь решили превратить в очаг большевистской культуры. Купола и колокольню снесли, иконы сожгли, а росписи кое-как замазали краской. Взамен навесили красные лозунги и портреты отцов нового строя.
Когда первые конвоиры вошли во двор клуба, его директор – бывший фронтовик на протезе, тяжело дыша, уже отпирал амбарный замок. Охранники вперемежку с рычащими собаками ворвались в темное, холодное помещение. Прибежавшая уборщица зажгла керосиновые лампы, и в зале стало относительно светло. Пол был выстлан узорчатой плиткой, высокие церковные окна забраны красивыми решетками, на стене висело огромное панно местного живописца – копия известной картины Шишкина «Утро в сосновом лесу». Старые расхлябанные стулья, стянутые в одно целое деревянными брусьями, стояли вдоль стен. Тяжелые зеленые шторы неряшливо свисали на окнах. На стенах сквозь облупившуюся краску местами просматривались отдельные фрагменты ликов святых.
Конвоиры привычно осмотрели все углы зала для ночевки и все смежные помещения. К этому времени этап уже втянулся во двор клуба. Моросящий дождь не затихал, временами перемежаясь зарядами снежной крупы – к вечеру похолодало.
После очередного пересчета этап запустили в клуб. Замерзшие до последней клеточки измученных тел, этапницы обводили мутным взором помещение и устало валились на пол. Уже в темноте раскочегарили походную кухню и разогрели приготовленную еще утром баланду. Горячее пойло с рыбными костями, листьями свеклы и редкими кусочками картошки было быстро выпито и заедено напоследок полумерзлой пайкой хлеба.
Свободный от охраны конвой расположился в соседнем помещении, которое раньше было алтарем. На полу разбросали тюфяки с соломой, старые вонючие одеяла и попоны. Солдаты получили по котелку гречневой каши с салом и по куску колотого сахара. Чай принесли в ведре из соседней избы.
Начальником этапа был рослый капитан лет сорока пяти. Багровое, обветренное лицо, хриплый голос, хмурый взгляд делали его похожим на средневекового английского пирата. Разместившись в углу комнаты на толстой попоне, он устало снял грязные хромовые сапоги и, не торопясь, вытер руки полотенцем, которое подсунул ему услужливый старшина. Выпив стакан неразбавленного спирта, капитан плотно закусил горячей тушенкой и вскоре захрапел, уткнувшись лиловым носом в мокрый воротник полушубка.
Утро обозначилось светлыми полосами на беленых стенах против окон. Промозглый воздух нетопленного каменного помещения был перенасыщен отвратительными запахами. Сырость капельками стекала со стекол окон. Храп, стоны, тяжелое дыхание нарушали тишину утренних сумерек. Капитан, чувствуя рассвет, заворочался на попоне и, выпростав руку из-под полушубка, пристально посмотрел на часы. Пора было вставать. Преодолевая похмельную слабость и ломоту во всем теле, он ткнул в бок старшину, который лежал рядом. Тот молча поднялся, зачерпнул из ведра кружку ледяного чая и с расстановкой напился. Прозвучала хриплая команда «Подъем!». Солдаты, с трудом отходя от сна, начали готовиться ко второму дню похода.
Под крики конвоиров в сумраке зашевелился на каменном полу вповалку лежащий этап. Серые, безликие фигуры с трудом поднимались с пола, плотнее запахивали разопревшие фуфайки, переодевали головные платки и шали. Кое-где слышались мат и перебранка, замелькали огоньки прикуриваемых папирос.
Утро выдалось хоть и мрачным, но без дождя. Дорожная грязь была подморожена ночным заморозком. После оправки и пересчета одной этапницы не досчитались. Капитан приказал конвою быстро обыскать помещения клуба. Через минуту старшина, бухая яловыми сапогами по замерзшим лужам, подбежал к капитану и доложил, что побега нет, просто одна зэчка осталась в клубе, лежит в углу под стульями и, похоже, бредит. Капитан, круто выматерившись, пошел сам проверить ее состояние. Действительно, женщина была без сознания, ее длинные черные волосы разметались по грязному полу, а шерстяная клетчатая шаль лежала на животе, который был подозрительно увеличенным. «Беременна стерва», - процедил капитан, с трудом сдерживая желание с размаху пнуть ее в бок. Он был в ярости, потому что в составе этапа не было ни врача, ни фельдшера. «Придется везти до станции», - хрипло произнес начальник подбежавшим солдатам. «Не довезем, похоже, товарищ капитан, помрет», - хмуро ответил старшина, потрогав ладонью лоб больной, - «сильно температурит». Капитан не ответил, видимо не решив окончательно, что делать с бедолагою. Было очевидно, что девка по дороге умрет, придется оформлять документы, где-то хоронить, а это задержка, нарушение графика, возможно, не удастся вовремя прибыть к сборному железнодорожному этапу, который идет на Дальний Восток, собирая по пути мелкие отряды. Везти до станции по раскисшей дороге лишний центнер груза, тоже не дело. «Ладно, грузите ее, дальше видно будет, не здесь же оставлять», - наконец, распорядился начальник. Больную перенесли в телегу и забросали тюфяками.
Этап накормили баландой и жидкой перловой кашей. Котлы наскоро вытерли грязными мокрыми тряпками и погрузили в телеги. Запряженные кони шумно фыркали, позванивая удилами. Пора было трогаться - все было готово к отправке.
Капитан дал команду, и охранники рассыпались вдоль дороги, автоматы ППШ были приведены в боевое положение. Этап шел по населенному пункту – мало ли чего. Под скрип тележных колес и отрывистый лай овчарок колонна потянулась по сельской улице. Согбенные фигуры в полусырых бушлатах серой массой плелись за впереди идущими солдатами с овчарками на поводках. Заспанные сельчане, разбуженные лаем овчарок, украдкой посматривали из-за оконных занавесок на страшное шествие, редкие прохожие прятались в глубине переулков, объятые страхом.
Почти на выезде из села больная зэчка стала громко стонать и метаться под тюфяками. Капитан выматерился и остановил колонну - везти больную дальше не имело смысла. Подозвав двух солдат, он распорядился перенести больную в ближайшую избенку. Солдаты кинулись в ветхий дворик, огороженный тыном. На требовательный стук солдат послышался женский голос, щелкнул крючок, после чего в проеме двери показалось испуганное лицо пожилой крестьянки с распущенными седыми волосами. «О господи, чего надо-то?», - едва произнесла она, увидев солдат с автоматами. «Принимай бабка гостью, капитан приказал», - весело доложили конвоиры и побежали к телеге. Не обращая внимания на причитания хозяйки, больную занесли в избу и положили на пол. Капитан приказал старшине сбегать в сельсовет и передать для председателя записку, где он сообщал об отставшей этапнице и необходимости известить об этом близлежащую тюрьму. Вскоре колонна с конными повозками позади скрылась за гребнем холма.
Старуху звали Настей. Тихо причитая, она подошла к больной, стала на колени и пристально посмотрела на ее лицо, потрогав лоб. «Господи, Господи, помоги рабе божьей», - прошептали ее губы. Продолжая шептать молитву, Настя затем села у окна, старым костяным гребнем прибрала поредевшие волосы, повязала серую изношенную шаль и пошла во двор за дровами. Надо было быстро истопить печку, а потом бежать на колхозную ферму, чтобы наметать сена для овечьего стада. По пути на ферму решила забежать в колхозную контору.
Рассвело. Сквозь неплотную пелену облаков прорвались лучики солнца и слабо озарили убогое жилище старухи. Неровно сложенная печка тускло белела в правом углу избы. Печка, как и ее хозяйка, постоянно была на голодном пайке из-за недостатка дров. Бабка, стараясь побольше сохранить тепла, торопилась закрыть задвижку, из-за чего часто бывал угар. В левом углу на божнице стояли три иконы в деревянных окладах, украшенные самодельными бумажными цветами. Старый щербатый стол, лавка, три колченогие табуретки да неизвестно когда сделанная железная кровать составляли обстановку старухиного жилья.
Тем временем за печкой на сундуке сладко спала глубоким детским сном девочка лет шести – внучка старухи. Ребенок спал в валенках, укрытый древним стеганым одеялом с торчащими из него там и сям клочьями серой ваты.
Заскрипела дверь и в избу вошла Настя с охапкой нарубленного тальника и осиновых поленьев. Вывалив дрова у печи, она старательно пригрудила к двери старую мешковину, чтобы из избы не уходили остатки тепла. Тощая кошка спрыгнула с печи и протяжно замяукала, выпрашивая еду. «Иди мышей лучше лови», - пробурчала старая женщина, вытаскивая пустые чугунки из подтопка.
Привычно растопив печь и сварив чугунок картошки, старуха надела лыковые лапти, латаную фуфайку, обмотала голову черной шалью и ушла в правление колхоза. Сегодня представился подходящий случай выпросить у председателя лошадь, чтобы привезти сушняка из леса – иначе зимой протапливаться будет нечем. Обычно председатель лошадь не давал – Настя в тридцатые годы была раскулачена и делать ей поблажки было не положено – бывший классовый враг. Муж ее после раскулачивания вскоре умер от туберкулеза, два сына и зять геройски погибли на фронте, а дочь пропала на лесозаготовках. Старуха осталась с внучкой Иринкой, кровинушкой, которая, сама того не ведая, давала бабке силы нести свой тяжкий крест. Из скотины у Насти была только коза да пять кур, которые вместе с картошкой спасали старую и малую от неминуемой голодной смерти. Дохода от работы в колхозе почти не было, хорошо, если дадут осенью с мешок - полтора зерна ржи - живи как знаешь. А налогов не перечесть. Выручал огород, картошка обычно родилась хорошая, луку хватало до нового урожая.
К председателю Настя шла со страхом и надеждой. Она тешила себя мыслью: коли власть поселила у нее квартирантку, значит, печку надо лучше топить, а в этом случае председатель, должно быть, лошадь даст. Контора была открыта и председатель, к счастью, был на месте. Крепкий черноволосый мужик лет пятидесяти с папиросой в зубах, не обращая внимания на вошедшую Настю, щелкал на счетах и что-то записывал в замусоленную школьную тетрадь. На ее «здравствуйте» он ответил слабым кивком головы. Настя долго покорно стояла перед столом, не смея нарушить щелканье счет. Наконец председатель соизволил остановиться и бросил на старуху хмурый взор – «За чем пришла?». Настя, путаясь в словах, рассказала о том, что случилось у нее рано утром и робко попросила лошадь привезти дров. Мужик долго размышлял, но, решив, что это случай особый, разрешил взять лошадь у конюха вечером. Старуха, не чуя ног от радости, помчалась к своим овечкам на ферму, как молодая. Слабо промерзшая грязь сочно хрустела под лаптями, разбрызгивая жижу в разные стороны.
Голодные овцы сгрудились у ворот овчарни, поджидая хозяйку. Настя раскрыла ворота, и скотина гурьбой вывалилась в загон. Натаскав воды в деревянную колоду, женщина крупными навильниками стала растаскивать сено по яслям из подвезенной копны. Сено было духовитое, не попорченное прелью. Жалко, что его человеческий желудок не принимал. Правда, порывшись в сене, можно было найти засохшие ягоды луговой клубники. Приустав, старуха села на охапку сена у копны и стала выбирать засохшие ягодки. Набрав маленькую горсть, она брала ее в беззубый рот и постепенно рассасывала. Голодный организм быстро растворял ароматные дары лета. Жевать не было нужды.
Настя на самом деле была не так уж и стара. Этой осенью ей исполнилось всего пятьдесят лет. Состарили ее раскулачивание, смерть родных и тяжелая колхозная работа. Только до раскулачивания у нее бывали какие-то маленькие радости. Но и в то время ее уделом с ранних лет был тяжелый крестьянский труд. Вся последующая жизнь была непрерывной чередой лишений, горя, голода и рабского труда. Устав от горя, старуха почти разучилась плакать, ее безучастные, печальные глаза слегка оживлялись лишь дома в присутствии внучки. Вечерами Настя долго молилась, но, похоже, уже давно потеряла всякую надежду на улучшение своего бытия в этом мире.
В обед свинарки, доярки и овчарницы, как обычно, собрались в комнате животновода. Комната эта больше напоминала обычный сарай – не струганные бревна, торчащий из пазов мох, грубый пол с засохшей грязью да стоящий впереди длинный стол для президиума с висящим над ним портретом любимого Ильича в галстуке с белыми горошинами. Колхозницы достали из печурки испекшуюся картошку и, катая ее в ладонях, начали чистить. На тряпицах разложили соленые огурцы, вареные яйца и другую деревенскую снедь. Настя тоже отобрала несколько картофелин, отряхнула от золы и стала медленно их колупать. «Настя, че на работу опаздываешь, на правлении вопрос подниму», – строгим скрипучим голосом спросила старуху активистка Матрена, непременный оратор и член всех колхозных президиумов. Старуха вздрогнула, переборола волну набежавшего страха и тихо рассказала о поселенной у нее этапнице. Не забыла упомянуть, что председатель дал лошадь на вечер привезти дров. Матрена поджала вялые губы, ей очень хотелось отчитать Настю при народе за опоздание, но, узнав, что у той утром было знакомство с солдатами этапа, решила на всякий случай смолчать.
В девках Матрена люто завидовала Насте, хотя и была ее подружкой детства. Настя в семнадцать лет отхватила лучшего в селе парня – красавца и работягу. Бывало, на масленицу в селе устраивались выезды на нарядных санных упряжках. Молодая чета тоже каталась по селу в красной кошевке, запряженной полудиким рысаком. Когда усаживались в кошевку, два человека держали храпящего коня за узду. Рысак вихрем вырывался в раскрытые ворота, взметая сугробы и разгоняя по подворотням зевак. Все село выходило на главную улицу поглядеть на гонки праздничных кошевок. Настин конь, круто выгнув шею, мчался впереди всех. Матрена в это время одиноко стояла, прислонившись к покосившимся воротам, разрываемая лютой завистью.
Матрена жила по соседству в бедной семье. Замуж она вышла поздно и неудачно, мужик попался слабый и вскоре умер, не оставив детей. Больше Матрена замуж не выходила. Свое она взяла с лихвой во время коллективизации. Матрену местные коммунисты причислили к активистам-беднякам и начали включать в разные комиссии. Матрена научилась по заготовленной бумажке бойко выступать на собраниях, но особенно полюбила участвовать в раскулачиваниях. Она с явным удовольствием рылась в чужих сундуках, пересчитывала подушки, одеяла и мешки с зерном. После раскулачивания очередной семьи ей в качестве премии вручали некоторые отобранные тряпки. На одном из собраний актива Матрена первая предложила раскулачить семью Насти. Благодаря стараниям Матрены, бывшую подружку с мужем и детьми сослали на Урал. Там на шахте муж Насти подхватил туберкулез и на тридцать третьем году жизни умер. Молодая вдова, оставшись с тремя малышами в малознакомой среде, чуть не тронулась от свалившегося горя. За несколько дней молодая привлекательная крестьянка превратилась в старуху с потухшими глазами.
Немного придя в себя, она собрала пожитки и вернулась с ребятишками в родное село. Приняли ее односельчане не ласково. Хозяйство и дом были давно отобраны, на квартиру не пускали, поэтому первое время пришлось жить в старом амбаре, где даже воду вскипятить было не на чем. Родственники, оцепеневшие от страха перед советской властью, увидев ее на улице, делали вид, что не замечают. Некоторое время Настя работала уборщицей в школе и жила с детьми в школьной сторожке. Перед войной ее с подросшими сыновьями приняли в колхоз и вернули ранее принадлежавший ей усадебный участок. Через год собрали избенку из бревен разобранной колхозной кладовки.
Перед войной жить стало немного легче – сыновья входили в силу. Но грянула война с немцами и ее парней одного за другим Родина забрала на фронт.
Новобранцев отправляли баржами вниз по реке. Рыжие пузатые буксиры медленно уносили в неизвестное сельских мужиков. В дни проводов сыновей Настя одиноко стояла вдали от толпы односельчан, медленно махала рукой вслед исчезающей вдали барже, вытирая белой тряпицей стекающие по лицу слезы.
В сорок четвертом одна за другой пришли похоронки на сыновей, через месяц ушел на фронт зять – последняя опора Насти. Вскоре и дочь по разнарядке забрали на лесоразработки, оставив старуху с малолетним ребенком. Писем от дочери не было с первого дня. На все запросы сообщали, что в бригаде лесорубов ее нет. В мае сорок пятого погиб и зять.
На колхозных собраниях Настя сидела в задних рядах, невольно ожидая что-нибудь плохое от начальства. Особенно она боялась выступлений Матрены. Настя знала, что именно по предложению бывшей подружки ее семью раскулачили. Правда, на опись имущества Матрена прийти все же постеснялась, сославшись на болезнь. Сельчане тоже побаивались Матрены и обычно в общении с ней заискивали, хотя та была рядовой колхозницей без особых привилегий.
Когда пришла похоронка и на зятя, Настя почти не плакала, с покорностью переживая свое непреходящее горе. Поздними вечерами она затепливала лампаду и долго шепотом молилась перед иконами на коленях. В темноте избы слышались всхлипывания, прерываемые изредка слабым треском лампадного пламени.
Особенно тяжело было к весне. Прекращалась дойка козы - приближалось время, когда должны были появиться козлята. Лицо внучки бледнело от недоедания и нехватки витаминов. Тогда старуха бегала в лес, набирала березовых почек, молодых побегов сосенок и поила Иринку настоями. Благодаря этому, до первого молока доживали, слава Богу, без болезней. Выручали также две старушки-богомолки, которые жили по соседству. Они часто нянчились с Настиной внучкой, подкармливали ее ржаными пирожками и речной рыбой, которую им подавали сельчане на помин души.
По субботам старушки топили баню-землянку, вырытую на склоне ложбины позади огорода. Приглашали помыться Настю с Иринкой, когда баня уже была свободна. В кромешной тьме, на ощупь бабка зажигала керосиновую лампушку без стекла. Если булыжники каменки шипели и бросали пар в черный от сажи потолок, радости не было предела. Долго, с удовольствием, грелись на расхлябанных досках полка, а потом, не торопясь, мылись щелоком и черным мылом. Мыльная пена ела до слез детские глазенки, но девочка изо всех сил крепилась. Ребенку хотелось побыстрее выбраться на свежий воздух. А бабка долго и усердно мылила под молитву «Богородица, Дево радуйся…». Наскоро одевшись после мытья, бабка с внучкой довольные устало брели в темноте по огородным тропинкам к своему бедному жилищу.
Утолив голод картошкой и куском тяжелого, как глина, хлеба, Настя привалилась к стене и задремала. Приснилось, что-то необычайное – ночь, река, протекающая через какой-то неведомый, не русский город. По реке плывут странные корабли, которые она никогда не видела. Красивые дома по берегу слабо освещены мерцающими светильниками. Кругом пальмы, цветы и слабый, теплый ветер. Было страшно и одновременно удивительно приятно. Чудесный сон неожиданно прервал пьяный скотник, который влетел в помещение, грохнув скрипучей дверью. Мужик притащил на лаптях раскисшую грязь и коровий помет. «Бабы, чья телка в огороде бегает, подавится мерзлой картошкой – сгниете в Сибири»е, - заорал он визгливым голосом. Доярки ойкнули, быстро повязали распущенные шали и повыскакивали на скотный двор. Настя, очнувшись от сна, тоже побрела к своим овцам чистить овчарню.
К вечеру старуха получила на конном дворе старую облезлую кобылу и поехала за сушняком. Телега скрипела не мазанными осями на всю улицу. До леса было с полкилометра. Пока Настя доехала, пока нагрузила сучья сосен, уже окончательно стемнело – домой воз пришел, когда в окнах соседей давно желтели огоньки керосиновых ламп. Старуха, не входя в дом, разгрузила телегу и повела коня на конный двор. Лошадь, чувствуя скорый отдых, бойко побежала в свою конюшню.
Домой Настя приплелась, не чуя усталых ног. В потемках она с трудом перешагнула порог, привычно подоткнула к двери мешковину и стала снимать раскисшие от грязи лапти. Холодная грязь пропитала портянки и ветхие шерстяные носки. Заледеневшие ноги Настя сунула в дырявые валенки, стоявшие у порога. Этапница по-прежнему неподвижно лежала на полу. Ее хриплое, учащенное дыхание вызвало у Насти предчувствие надвигающейся беды.
Проснувшись вскоре после ухода бабушки в контору, Иринка босиком на цыпочках направилась к рукомойнику и вдруг увидела лежащую у окна незнакомую женщину. Девочка немного испугалась, некоторое время она со страхом и любопытством рассматривала неподвижное тело. Поначалу она подумала, что в избу занесли пьяную. Пьяных она часто видела около сельской чайной и не особенно их боялась. Успокоившись, девочка привычно побрызгала на лицо холодной водой из рукомойника, достала чугунок чищеной картошки и с аппетитом ее поела, запивая козьим молоком. Женщина неожиданно очнулась и что-то произнесла на непонятном языке. Иринка подбежала к ней, опустилась на колени и стала внимательно прислушиваться. Медленно подошла кошка и тоже с любопытством уставилась на незнакомку. Не понимая, где находится, женщина с трудом рассмотрела Иринку и слабым голосом попросила пить. Иринка принесла в стакане холодный шиповниковый чай. Напившись, женщина на минуту впала в забытье, но вскоре очнулась. Догадавшись, что перед ней не пьяная, девочка принесла кусок черного хлеба и мелкими кусочками стала ее кормить. Скормив хлеб, Иринка подоткнула под голову больной рваную фуфайку.
«Кто ты, тетя?», - спросила девочка женщину. Та ничего не ответила, снова впав в забытье. Иринке надоело стоять на коленях около нее, она резво вскочила, накинула тесное пальтишко и выскочила во двор. Девочка обрадовалась подмерзшей грязи, разорванной пелене облаков и тусклым лучам осеннего солнца, впервые пробившимся за долгую слякотную осень. Она радовалась всему, не замечая убогости своего детства. Коза призывно заблеяла в дощатом сарайчике. «Иду, иду, Зинка», - по-хозяйски прощебетала девочка, открывая дверь сарайчика. Коза, рассчитывая на морковку, ласково сунулась мордой ей в руки. Иринка привязала к шее козы бабкин старый поясок и повела кормилицу на поскотину, которая втиснулась неширокой полосой между двух холмов за домами.
Молча раздевшись, Настя не обращая внимания на квартирантку, без аппетита съела несколько холодных картофелин вприпивку с несладким шиповниковым отваром. В сенях послышались шаги Иринки, распахнулась скрипучая дверь, и на кровать полетело детское пальтишко. «Бабуленька, я была у бабушки Веры и бабушки Маши», - предупреждая все вопросы, произнесла запыхавшаяся Иринка. «Зинку подоила и попила парного молока с хлебом», - продолжила радостно тараторить она. «Ну и слава Богу», - промолвила устало баба Настя. «Никто к нам не приходил?». «Никого не было, бабуля, может без меня – днем я Зинку пасла», -звонко ответила внучка. «Бабуля, а кто она?», - далее спросила она тихо, указывая на женщину пальцем. «Оставили ее рано утром у нас охранники из тюрьмы, больная она. Давай-ка, внучка, печь на ночь протопим, я дровишек привезла, чай во дворе видела», - промолвила старуха. Иринка, обрадованная скорому теплу в избе, без пальтишка выскочила во двор за дровами. Скоро, наломав охапку сухого соснового хвороста, она вернулась в избу.
Сухие сосновые ветки разгорелись быстро без разъедающего глаза дыма. Веселое пламя пляшущими бликами отразилось на стене. В избе стало теплее и уютнее. Старуха подошла к больной и заскорузлой ладонью потрогала ее лоб. Чувствовалось – температура не упала. С трудом разгибая колени, бабка поднялась и пошла на кухню готовить отвар из целебных трав, которые пучками висели у нее под потолком у печи. Пока готовился травяной настой, Настя постелила в углу избы постель из разного тряпья и осторожно перетащила на нее больную. Иринка по-взрослому суетилась рядом, помогая бабушке изо всех сил. Ближе к полночи общими усилиями с трудом напоили женщину отваром, и она забылась в горячем сне. Настя уложила Иринку на сундук, задула лампу и, творя про себя молитву, опустилась в свою расхлябанную железную кровать. Иринка быстро заснула, прислонившись спиной к теплой стенке печи.
Ночь прошла спокойно. Когда Настя, кряхтя и охая, в утренних сумерках вылезла из своей постели, больная дышала спокойнее и ровнее. Изба выстыла, запотевшие стекла маленьких окон слабо пропускали утренний свет. Старуха надела просохшую на печи одежду и привычно начала делать утренние дела, стараясь не разбудить внучку и нежданную квартирантку. Хлеба не было, Настя растопила печь, замесила ржаное тесто, напекла пресных перепечек, подоила козу, сварила чугунок картошки и ушла на ферму. С уходом старухи в избенке воцарилась тишина. От протопленной печки было тепло и хорошо пахло испеченными перепечками. Кошка мурлыкала на печи, поджидая, когда проснется Иринка и угостит ее молоком.
Девочка проснулась, когда окончательно рассвело. Солнечные лучики проникли в темные углы тесной кухни, с улицы стали слышны голоса сельчан, скрип и стук телег. Проезжавшие изредка полуторки, подпрыгивая на кочках, сотрясали избу. Девочка сразу же подошла к больной. Женщина не спала и ласково посмотрела на заспанную Иринку. «Ну, как, тетя, легче?», - участливо спросила девочка. «Спасибо, милая, вроде получше, жара почти нет», - ответила с небольшим акцентом женщина. Иринка молча кивнула и кинулась на кухню. «Сейчас будем есть», – послышался из кухни ее звонкий голосок вперемежку со стуками печной заслонки. Через минуту она принесла больной горячую перепечку и стакан молока. Женщина с аппетитом съела предложенное угощение, явно стесняясь попросить добавки.
На вид женщине было примерно тридцать лет. Интеллигентное лицо со слегка раскосыми глазами было испорчено тюрьмой, голодом и шрамом на левой щеке. Иссиня черные волосы перемежались с седыми. Смугловатый, матовый цвет кожи говорил о ее восточных корнях.
«Тетя, а как звать тебя?», - ласково спросила Иринка. «Зови тетя Зоя», - ответила женщина, слабой рукой поправляя фуфайку под головой. «А чего у тебя живот такой большой?», - серьезным тоном продолжила расспросы девочка. Женщина смутилась, не зная как правильно ответить. «Ребеночек должен скоро появиться у меня», - после паузы произнесла она, ошеломив Иринку. «Он что у тебя в животе, как у нашей козы козлята?», - не унималась девочка. Тетя Зоя рассмеялась и утвердительно кивнула головой. «Принеси мне, пожалуйста, попить». Иринка принесла чайник с отваром и осторожно напоила женщину. Почувствовав, что больная утомилась и хочет заснуть, девочка прекратила расспросы, быстро собралась и убежала пасти козу.
К вечеру, когда Иринка пригнала с поскотину козу, из избы ей послышался женский крик. Перепуганная насмерть девочка забежала в избу и увидела, что тетя Зоя мечется на своей постели, стиснув зубы. Непрерывные стоны прерывались душераздирающими криками. Заметив, что в комнату вошла Иринка, женщина с трудом произнесла: «Девочка, милая, ради Бога позови бабушку побыстрее». Ошалевшая Иринка без пальто пулей выскочила из избы и, чуть не падая, кинулась к соседским бабе Вере и бабушке Маше – своей бабуленьки дома еще не было. Истошно крича «баба Вера, баба Маша!», она влетела в избу к старушкам. К счастью, обе были дома. Одна сидела за прялкой и крутила веретено, а другая вязала белые носки. «Баба Вера, баба Маша, идите быстрее к нам, у нас тетя, тетя Зоя ягниться начала!», – выпалила Иринка. Старушки все поняли, быстро собрались и, кое-что прихватив, заковыляли к соседке.
«Кто тут ягнится?», - ласково произнесла баба Маша, первая преодолевая порог избы. Разобравшись с ситуацией, старушки отправили Иринку к себе домой, а сами стали готовиться к родам.
К приходу бабки Насти с работы в ее избе появился новый человечек – родился смуглый, сморщенный мальчишка нормального веса с родимым пятнышком на макушке головки. Ребенок пронзительно плакал, когда бабки поливали его теплой водой и кутали в тряпки, которые удалось разыскать в хозяйстве Насти. Мать, измученная родами, лежала в полузабытье, прикрытая занавеской от печи.
Настя всплеснула руками, увидев малыша. «Принимай пополнение!», – пошутила баба Вера, вручая ей для первого знакомства ребенка. «Добрый, добрый будет мужик», – ласково произнесла Настя, вглядываясь в личико новорожденного и покачивая его на руках. Ее лицо на минуту помолодело, печаль в глазах временно потухла, волна нежности захлестнула усталую душу. «А Иринка где же?», - вспомнила Настя свою кровинку. «Неча ей тут делать, у нас она», - скороговоркой ответила баба Маша, «пусть там пока сидит». Ребенка уложили на теплую печь и стали прибираться.
Керосиновая лампа долго освещала окна Настиной избы в тот вечер. После приборки, хозяйка неожиданно предложила отметить рождение ребенка. «Не воздражаем, было бы чем», - дружно ответили бабки. Настя, кряхтя, слазила в подполье, где в кромешной тьме нащупала припасенную давным-давно на всякий случай бутылку «Московской», заросшую паутиной. Вытерев бутылку фартуком, она торжественно поставила ее на стол и начала собирать какую-никакую закуску. На столе появились разогретая подрумяненная картошка, очищенные нарезанные луковицы, соленые огурцы, ломти черного хлеба. Новорожденный в это время крепко спал первым после рождения сном, пригревшись на теплой печи.
Старушки, вымыв руки, начали степенно усаживаться за стол, когда мать ребенка проснулась. «С сыночком тебя, родненькая», – поздравила женщину подошедшая к ней Настя. «Поешь с нами маленько». Зоя молча с благодарностью кивнула головой и выпростала руки из под тряпья. Настя накормила ее рассыпчатой, теплой картошкой вприпивку со свежим козьим молоком. В это время для Зои ничего не было вкуснее этой простой пищи, ничего роднее этих бедных стен и этих незнакомых русских старух. Утолив голод, Зоя сразу же провалилась в крепкий сон.
Настя уселась за стол, ловко сковырнула ножом засургученную пробку бутылки и разлила водку по стаканам. Повеяло запахом спиртного. «Дай Бог младенцу и матери крепкого здоровья и долгих лет, дай Бог, дай Бог», - произнеслись соответствующие пожелания и старушки медленно выпили содержимое стаканов. После выпивки появился аппетит, и они с удовольствием стали уминать беззубыми ртами нехитрую снедь. От выпитого и закуски их морщинистые лица слегка разрумянились, морщины разгладились, захотелось спеть любимую «Хаз булат удалой». Петь, однако, не стали, вспомнив о спящих.
В темных сенях, запинаясь о пустые ведра, загремела прибежавшая Иринка. «Бабушка, я пришла», – влетела она в комнату, на ходу разматывая платок, и, одновременно сбрасывая с ног валенки в галошах. «Тише, тише, гулена, ребенка разбудишь», – утихомирила бабушка внучку. «А где он?», – округлила глаза удивленная Иринка. «Вон на печи лежит, если разорется, сама будешь успокаивать». «А ребенок то, кто – мальчишка или девчонка?», – переходя на шепот, спросила девочка. «Мальчишка, мальчишка», - ответила Настя. «А как бабуля его назвали?». «А никак пока, завтра, Бог даст, мать сама назовет». Поднявшись на цыпочках и вытянув шею, Иринка с любопытством посмотрела на сверток, который лежал неподвижно в углу печи. «Завтра насмотришься, иди ешь и ложись спать», - ласково произнесла Настя, положив на голову внучки морщинистую ладонь.
Баба Вера и баба Настя засобирались домой и вскоре в избе раздавались только трели сверчка да дыхание спящих. Тусклый свет осенней луны падал на дощатую перегородку, на которой мерно тикали ходики с гирькой на цепочке.
Ребенок заплакал на рассвете, когда Настя уже проснулась и готовилась выбраться из своего железного «гамака». Заскрипели ржавые пружины, старуха с трудом встала на одеревеневшие ноги. Проснулась и Зоя. «Бабушка, дай мне его, пожалуйста, попробую покормить», – произнесла она тихо. «Сцеди сначала грудь, а потом корми», – полушепотом ответила Настя, одеваясь. Ребенок своим непрекращающимся плачем разбудил Иринку. Заспанная девочка подошла к лежащей на полу женщине и с любопытством стала наблюдать, как та неумело пытается сцедить из груди в подставленную кружку молозиво. Настя, не обращая внимания на непрерывный плач, перепеленала малыша и отдала матери.
Рассвело. День обещал быть светлым, без туч и дождя. Зоя чувствовала себя значительно лучше. Накормив ребенка, она встала и вышла во двор, опираясь рукой на стены. Во дворе она долго смотрела в серо-голубое небо и что-то шептала не по-русски бледными губами.
После груди ребенок снова был положен на печь и прикрыт ветхой фуфайкой. Настя убежала на ферму, в избе снова стало тихо, только изредка с улицы доносился скрип телег да брань возниц. Зоя спала, а Иринка сидела за столом и пыталась самостоятельно прочитать страницу из букваря, когда неожиданно загремели в сенях тяжелые сапоги. Зоя сразу же проснулась и скороговоркой промолвила испуганной Иринке: «Не бойся, девочка, это за мной, о ребенке молчи, назовите его Рудольфом». Оцепенелая Иринка молча кивнула головой. Дверь из сеней с треском распахнулась и в комнату вошли два солдата в шинелях с малиновыми нашивками. Судя по скулам и разрезу глаз, это были киргизы или казахи. При входе они что-то произнесли на непонятном для Иринки языке. Зоя, забившись в угол, затравленно смотрела на вошедших. Солдаты, ни слова не говоря, подхватили ее под руки и волоком потащили на улицу. У тына стоял гнедой армейский конь, запряженный в подводу. Зою бросили в телегу на охапку сена и прикрыли рогожей. Солдаты, не торопясь, закурили, о чем-то поговорили, затем подвода с грохотом покатила в сторону переправы.
Перепуганная Иринка сидела за столом, не зная что делать; ребенок на печи, не замеченный солдатами, продолжал спать. Потемневшие лики святых спокойно смотрели на девочку из-за стекол икон. Только ошметки грязи от сапог солдат, да тряпье в углу напоминали о случившемся.
Спустя некоторое время младенец заплакал и Иринка, не зная, что делать, заметалась по избе. Наконец, сообразив, она побежала к бабе Вере и бабе Маше за помощью и все им рассказала. Старушки вскипятили стакан козьего молока, разбавили его на глазок кипяченой водой и накормили ребенка, спуская молоко в ротик по пальцу. Уложив сытого ребенка спать, баба Вера пошла искать соску. Вскоре она принесла желтую, величиной с палец соску и пустую четвертинку из-под водки. «Бабушка, а соска-то чистая ли, небось, после козлят», – забеспокоилась Иринка. «Не бойся, и соску и бутылку прокипятила, самое главное вы сами молоко кипятите, а то помрет дитенок», – успокоила девочку баба Вера. «Мать имя то не сказала?». «Сказала, какое-то не наше, на букву «Р». «Не русское, что ли?», - допытывалась баба Вера. «Не знаю, сейчас вспомню». Иринка посмотрела в потолок, сведя глаза в одну точку, пошевелила губами и действительно вспомнила. «Рудольфом велела назвать», - радостно и звонко произнесла она. «Запиши где-нибудь, Маша, а то забудем, у меня дак совсем памяти нет», – попросила баба Вера подругу. Иринка подала старушке огрызок карандаша, и та на углу стола старательно вывела имя ребенка - Рудольф.
«Не глянется мне это имя», - по-взрослому произнесла Иринка, - «нельзя что ли Колькой, Ванькой или, например, Петькой назвать?». «Она мать, ей и называть, может и не русская она вовсе, а может в честь своего отца назвала. А еще говорят, что городские в честь артистов дают имена своим ребятишкам», – ответила наставительно баба Маша. «Бабка Настя придет, не забудь передать ей имя ребеночка». «Уж не забуду теперь - покажу, где написано, бабуля читать умеет», -ответила девочка. «Баба Вера или ты, баба Маша, посидите у нас до вечера, одна я боюсь оставаться, если разревется – даже с печки снять не смогу», - умоляюще попросила Иринка. «Ладно, я посижу, не переживай, егоза ты этакая, сейчас приготовим парню молоко, а ты поищи-ка гребень, мне волосы потом расчешешь», – поставила свои условия баба Маша. Расчесывание волос костяным гребнем было для нее самым большим удовольствием.
Уже давно стемнело, когда пришла бабка Настя. «Где квартирантка?», – первое, что произнесла тревожно она, войдя в избу – в темном углу, слабо освещенном керосиновой лампой, валялись только тряпки. «Тюремщики ее забрали», - ответила баба Маша из-за распущенных по лицу седых волос. «А ребенка?». «Ребенка оставили, не заметили на печке», - вставила Иринка.
И на самом деле, о новорожденном в тюрьме не знали – председатель сельсовета, когда звонил в тюрьму, сообщил только об умирающей заключенной и где она находится. О ее беременности и появлении ребенка ему не было известно.
Зима, как всегда, тянулась долго и тяжело. В январе нередко стояли морозы с температурой ниже тридцати градусов. Телеграфные провода звенели как натянутые струны, птицы замерзали на лету. Сильные морозы сменялись снегопадами и метелями. Бывали дни, когда наметенные сугробы достигали крыш, а двери сенец невозможно было распахнуть, если они открывались наружу.
Чтобы не заморозить, бабка Настя козу в сильные морозы пускала в избу – жизнь маленького семейства зависела от ее трех-четырех стаканов целительного молока, которые она давала даже при скудном кормлении. Утром Иринка обметала веником иней с оконных стекол, накопившийся за ночь, а потом, с трудом орудуя деревянной лопатой, разгребала дорожки во дворе. Вечером, придя с работы, бабка Настя долго снимала лапти, прочно примерзавшие к портянкам и носкам. Как пережили эту зиму, одному Богу известно.
Ребенок на удивление не болел, охотно пил козье молоко и хорошо спал. Замучились только с сушкой тряпок, которые использовали в качестве пеленок. После стирки и вымерзания на морозе их сушили на печи – утюга у Насти не было. Мальчонку стали звать Рудкой, Рудольф как-то не выговаривался да и не шло это имя к младенцу. Иринка, несмотря на возраст, научилась помаленьку ухаживать за ним. Узнав о ребенке, сельчане стали кое-чем помогать Насте. Подавали тряпье на пеленки, кто-то принес обноски от своих выросших ребятишек, на праздники делились свежеиспеченными шаньгами и пирогами. Рудку приходили смотреть – малец был слегка раскосым и смугловатым - сельчанам на удивление.
На Евдокию распогодилось, заиграло мартовское солнце, снег на крышах и в сугробах отяжелел, набухнув от талой воды. Засеребрилась пухлыми почками верба, раскисшие дороги потемнели от конского навоза и остатков сена. Иринка, бледная от недостатка витаминов, чувствуя слабость, бегала мало, в это время ей больше всего нравилось сидеть во дворе в затишке, подставляя лицо ласковым лучам солнца.
В середине марта коза принесла двух козлят. Их, как обычно, разместили на кухне, выгородив угол табуретками и досками. .Посветлевшая от весеннего солнца избушка наполнилась блеянием козлят и плачем Рудки, которому они не давали спать. Козлята быстро подросли и начали бегать по всей избе, усеивая пол козьим горохом. Стойкий запах мочи и прелого сена заполнил жилье.
В конце марта холмы, тянущиеся грядой вдоль села, полностью освободились от снега – дни стояли теплые и не дождливые. На закате солнца огромная, багровая заря закрывала полнеба. В начале апреля на реке затрещал метровый лед, большие поля синеватого льда начали покрываться трещинами, по берегам располневшей реки появились промоины. Когда начался настоящий ледоход, на берегу собралось полсела. Природа демонстрировала человеку малую долю своей мощи – многотонные льдины с пушечным треском раскалывались, грудились и вздымались к небу острыми пиками. Горы льда тянулись по берегу реки. Мальчишки, выхваляясь смелостью и удалью перед девчонками, бесстрашно прыгали по льдинам, карабкались на ледяные горы, рискуя быть раздавленными в любой момент. Смех и гвалт соревновались с грандиозным весенним шумом, устроенным рекой.
В середине апреля баба Настя первый раз вынесла Рудку во двор на солнышко. Перед этим мальца напоили молоком, а потом завернули в фуфайку, под которой он пролежал на печи всю зиму. Во дворе малыш, сощурив черные глазенки, с любопытством впервые оглядел мир, в который он так нежданно пришел.
Лето, как всегда, проходило быстро. Рудка, слава Богу, не болел, начал помаленьку есть кашу и размоченный в молоке хлеб. Баба Настя решила одного козленка оставить на вырост, а куриное семейство увеличить за счет выводка цыплят. Летние дожди выпали вовремя - картошка обещалась быть хорошей. Но пришла новая беда – в августе пришел налоговый агент распорядился за неуплату налога по мясу сдать Насте в Заготскот кормилицу Зинку. Как Настя не упрашивала дебелого, низкорослого мужичонку – бесполезно. Агент положил на стол постановление об изъятии козы, что-то начальническим тоном произнес о «партейной линии» и шагнул за дверь, важно поправив затасканную форменную фуражку на плешивой голове.
С козой Зинкой прощались целую неделю. Иринка навзрыд плакала, расчесывая ей бороду. Козлята, словно чувствуя скорую потерю матери, меньше скакали по избе и больше крутились около нее. В понедельник агент снова пришел и поставил на ухо козе металлическую бирку. Зинка, предчувствуя расставание, протяжно блеяла. Во вторник баба Настя, устав от переживаний, последний раз подоила козу, привязала к ее крутым рогам мочальную веревку и присела отдохнуть, прежде чем вести кормилицу в Заготскот. Зареванная Иринка упросила бабушку пойти с ней. Рудку отнесли к бабе Вере. По дороге бабушка и внучка часто садились на обочину и плакали, поглаживая и прикармливая Зинку кусочками ржаного хлеба. Коза грустно смотрела на них всепонимающими выпуклыми глазами.
В Заготскоте Зинку загнали в специальный двор, заполненный ревущим от голода скотом, отобранным у колхозников. Когда Настя и Иринка уходили, Зинка стояла у проходной и печально смотрела вслед уходящим.
Рудка стал ходить, когда ему исполнился ровно год. На своих кривоватых ногах он сделал первые неуверенные шаги навстречу бабе Насте, когда однажды она поманила его своими заскорузлыми пальцами. На удивление, несмотря на плохое питание, ребенок хорошо развивался и вскоре после первых самостоятельных шагов он освоил несколько слов. Бабу Настю по наущению Иринки малыш стал называть мамой.
В хорошую погоду Иринка постоянно таскала мальчика на улицу, обхватив его одной рукой. Иногда заигравшись с подружками в куклы, она забывала Рудку, а он в это время увлеченно ползал по траве, выискивая в ней что-то съедобное. Все обходилось благополучно, ребенок не знал дизентерии и каких-то расстройств желудка. Его головенка густо поросла черными, слегка вьющимися волосами. Во время детской игры Рудка часто вскарабкивался к подружкам на колени и затем сладко засыпал, когда его баюкали. К сентябрю Рудка почернел от загара и стал похож на негритенка.
Первого сентября Иринка пошла в первый класс. Учебники выпросили у соседей, а стеклянную чернильницу – непроливайку подарили баба Вера и баба Маша. Карандашы и тетради купили сами. Баба Настя сшила внучке вручную из старого платья сумку для школьных принадлежностей. На новое платье денег не наскребли - пришлось девочке идти в школу в старом платьишке.
Третья Рудкина зима ожидалась тяжелой – на трудодни бабе Насте почти ничего не дали – мешок зерна пшеницы с мусором, да по двадцать копеек на трудодень. Правда, хорошо запаслись картошкой, свеклой и капустой. Настя промазала пазы избы смесью глины и коровяка, натаскала на себе порядочно соснового хвороста и шишек для подтопка. С таким запасом зимовать было можно. В конце ноября ударили морозы и после этого уже не потеплело. Выпал снег чуть не до окон, потянулись длинные зимние месяцы.
Иринка с удовольствием бегала в школу, потому что учеба давалась ей легко, каждый день она общалась с подружками, а в классе было теплее, чем дома. Ее учительница – статная красавица Александра Николаевна отличалась строгостью и требовательностью, однако, Иринка одной из первых, что было поощрением, получила разрешение писать чернилами, в то время, как ее подружки продолжали выводить косые линии карандашами. По утрам сельчане с уважением смотрели на Настину первоклассницу, идущую в школу с книжной сумкой и болтающимся на шнурке мешочком с чернильницей-непроливайкой. Первое время Иринка ходила вся испачканная чернилами – кончик пера, как на грех, постоянно загрязнялся и его приходилось чистить перочисткой, а чаще кончиками пальцев. Вскоре в чернильных пятнах были и сумка для учебников и платье и в особенности мешочек для чернильницы.
Быстро освоив чтение, Иринка записалась в детскую библиотеку. Библиотека располагалась в одноэтажной избе, разделенной на читальный зал и комнату выдачи литературы. В читальном зале на длинном столе было разложено множество детских журналов и газет, на полках вдоль стен размещались книжные новинки. В зале было уютно и тепло. Малышня и старшеклассники любили свою библиотеку, только здесь, в бревенчатых, светложелтых стенах в окружении интересных журналов и книг можно было окунуться в другой мир, полный счастья, веселья и приключений. Ребятишки неохотно уходили из зала, когда у пожилой, грузной библиотекарши заканчивался рабочий день.
Перезимовали зиму более или менее благополучно. В начале марта село всколыхнула весть о смерти Сталина. Большинство сельчан, уставшее от голодной зимы, отнеслось к этому событию внешне равнодушно. Никто не рвал на себе волосы и не рыдал. Только местные «партейные» на траурном собрании демонстрировали показную скорбь, натирая глаза платком. Поговаривали, что у многих в президиуме в платочках были завернуты очищенные луковицы для вызывания настоящих слез. Больше всех по усопшему вождю плакала доярка Матрена. В своей речи с трибуны клуба она то восхваляла гения и отца всех народов, то поливала угрозами внутренних и внешних врагов. Настоящие, искренние слезы лились по ее морщинистым щекам.
Великий вождь умер, но жизнь в селе продолжалась по накатанным рельсам. Наверное, многие стали надеяться на возвращение своих близких из лагерей, наверное, многие задумались о новых властителях, появилась слабая надежда на снижение бремени удушающих налогов. Однако, все молчали, хорошо зная, что такое – лишнее сказать. Свеж был в памяти случай, когда приехавший на побывку черноморский моряк в клубе на танцах, будучи в подпитии, произнес в сторону портрета Сталина опасное слово – «козел». Парня на следующий же день забрали районные люди из НКВД и затем приговорили к двадцати пяти годам лагерей. Бедный моряк попал на лесоповал и вскоре погиб под спиленной сосной.
Радио на базарной площади, как всегда бодро сообщало сельчанам радостные вести с колхозных полей, последние достижения в области машиностроения и оперной музыки. После новостей заливисто разносились по округе частушки и торжественные патриотические песни. По-прежнему нахрапистые бригадиры ранешенько стучали в окна изб кнутовищами, наряжая колхозников на работу. По-прежнему было голодно и уныло. Все внешне было как и раньше, однако, чувствовалось, что в механизме жизни села со смертью вождя что-то сломалось и появилось нечто новое, на первых порах малозаметное, незначительное. Равнодушные, молчаливые сельчане внимательнее стали прислушиваться к новостям, сообщаемым по радио, председатель колхоза и парторг реже в своих докладах цитировали любимого вождя и люди меньше горбились, когда встречали подозрительный взгляд передовицы Матрены, известной доносчицы. Вновь всех ошарашило сообщение о разоблачении нового врага народа и партии - Лаврентия Берия. Невероятно – самый верный ученик и соратник отца всех народов, оказывается, долгие годы вредил своему учителю и своей стране. Как же так проморгал вредителя прозорливый Иосиф Виссарионович?! Матрена ходила по селу как опущенная, заискивая перед колхозниками. Правда, со временем, она снова стала появляться в президиумах.
По вечерам Настя прирабатывала в сельпо на разгрузке товаров. За работу ей платили мукой, сахаром, карамелью. Бумажные кулечки со сладостями укладывались в сундук, на котором спала Иринка. По утрам к чаю с перепечкой ребятишки получали маленькие кусочки сахара или размокшие конфетки-подушечки. Переделав утренние дела, маленькая семья во главе с бабкой Настей, дружно тянула чай с блюдец вприкуску со сладкими кусочками, сидя за одноруким самоваром с капающим краном.
Пришло время, и Рудка пошел в первый класс. К первому сентября его подстригли наголо, сшили вручную из старой бабушкиной юбки сумку для учебников, а в сельмаге купили белую сатиновую рубашку с длинными рукавами и черные штаны. Намучились с ботинками – Рудка никогда не носил ботинок. До школы с ранней весны и до осенних заморозков бегал он босиком. Приходили холода, и мальчик одевал видавшие виды, кое-как подшитые валенки-самокатки, подаренные кем-то из сельчан. В осеннюю слякоть Рудка обычно сидел на подоконнике, грустно глядя на прохожих и угрюмые, набухшие от влаги избы.
Чтобы купить новые ботинки денег у бабы Насти не было. Она долго ходила по селу, незаметно присматриваясь к мусору возле ворот. Наконец, ей на глаза попали выброшенные под забор донельзя пересохшие под солнцем детские ботинки подходящего размера. Баба Настя, оглянувшись по сторонам, подобрала обувку и быстро зашагала домой. За десяток яиц сосед подбил подошвы и дал пару шнурков. После ремонта заскорузлые ботинки, размягченные смесью свиного сала с сажей, приобрели вполне приличный вид. Рудка несказанно обрадовался первым в своей жизни кожаным ботинкам, хотя и не новым. Он долго возился, примеряя их, а потом топтался на скрипучих досках пола. Немного жало в пятках и носках, но Рудка все равно был в восторге. Все учебники достались от Иринки. С момента рождения власти Рудку не трогали. Летом, благодаря молитвам и хлопотам Насти, мальчику дали свидетельство о рождении, после чего все формальности со школой были улажены.
Утро первого сентября выдалось теплым и солнечным. Баба Настя загодя напекла ржаных перепечек и разогрела помятый медный самовар. Взволнованный приготовлениями к школе, Рудка плохо спал этой ночью. Он сразу же вскочил с постели, едва добрые, усталые руки бабы Насти коснулись его подстриженной наголо головы. «Не проспал, мама?», – первое, что произнес Рудка, протирая заспанные глаза. «Не бойся, успеешь, Иринка вон еще сны досматривает», - ласково улыбнулась баба Настя. «Иди, умывайся и пей чай». От стука умывальника проснулась Иринка. Сейчас это была юная, красивая девушка со стройной фигурой и длинной толстой косой. Сундук, как кровать, ей уже был мал, приходилось под ноги подставлять табуретки.
Иринка задернула занавеску своей каморки и начала приводить себя в порядок. Вскоре все трое чинно сидели за столом. Празднично играли на голубой занавеске лучики утреннего солнца, приятно пахло свежеиспеченным хлебом, недавно установленный черный репродуктор-тарелка наполнял избу звуками школьного вальса. Знакомая мелодия поднимала настроение у старого и малого.
После чая Рудка бережно, не торопясь, надел приготовленную школьную одежду. Особенную радость ему доставляла новенькая рубашка, пахнущая магазином. Неизбалованный жизнью мальчик любую новинку встречал с восторгом.
Выходя из двора, Иринка и Рудка получили напутствие озорного, краснокрылого петуха Митьки, побивающего всех петухов на улице. Увидев школьников, Митька вспрыгнул на забор, яростно отхлопал себя крыльями и, вытянув шею, заливисто прокукарекал на всю округу, кося на них отчаянными глазами. Повсюду раздались ответные кудахтанья Митькиных приятельниц.
Из дворов по одиночке и группами выходила принаряженная в меру возможностей сельская ребятня. Здоровенные кепки-восьмиклинки прикрывали наголо подстриженные головы мальчишек. Девочки шли в цветастых, длинных платьицах с белыми воротничками и хлопчатобумажных чулках. На русых головках старшеклассниц белели повязанные по бабьи платочки.
Деревянная двухэтажная школа стояла в центре села и сейчас, как ручейки, в нее сливалась со всех концов школьная детвора. Почерневшие стены школы утопали в разросшейся зелени школьного сада. Ветвистые клены доставали ветками окна второго этажа, вдоль штакетника непроходимой преградой шла густая акация. Напротив директорского кабинета росли несколько раскидистых яблонь, сохранивших на своих ветвях остатки урожая яблок. За лето школьный двор зарос густой травой. Первоклассники, забыв о школе, носились по двору, играя в догонялки.
Когда Иринка с Рудкой вошли в ворота, двор был уже полон разноцветной галдящей детворой и степенными старшеклассниками. Ребятишки из ближних деревень обособленно держались своими группами. Иринка увидела своих подружек и радостно кинулась к ним вместе с Рудкой. Девочки, перебивая друг друга, начали тараторить, одновременно осматривая обновки. В болтовне они вскоре забыли о мальчугане.
Старшеклассники солидно устроились на разбросанных бревнах у дровяного сарая. Нарочито басом они обсуждали свои взрослые проблемы, бросая исподлобья взгляды на красивых девочек. Вскоре во дворе появились учителя во главе с директором школы. По заведенному правилу началась школьная линейка. Все построились классами, Рудка попал к учительнице средних лет, одетой в красивое, крепдешиновое платье. Ее черные с проседью волосы были туго зачесаны на затылке, добрые, усталые глаза внимательно смотрели на притихших ребятишек, когда она строила их в шеренгу по двое. Рудке в пару попала конопатая девчонка с круглым лицом и слегка выпуклыми глазами. Она боязливо таращила их на окружающих, крепко держась за Рудкину ладошку.
Директор – строгий пожилой мужчина в больших роговых очках, медленно произнося слова, поздравил школьную братию с новым учебным годом и долго, с татарским акцентом о чем-то говорил, чего Рудка почти не понял. Стоять и переминаться с ноги на ногу он, в конце концов, устал, захотелось побегать или искупаться в реке. Рудкина девчонка тоже устала. Разомлев от солнца, она присела на корточки, отпустив потную ладошку соседа по строю. Ей все надоело, и она решила перекусить. Девочка достала из настоящего школьного портфеля большую шаньгу с творогом и начала ее с аппетитом уплетать. От вида жующей соседки Рудка тоже почувствовал голод. Он долго крепился, но все же не выдержал и полушепотом попросил: «Дай маленько». Девочка молча оторвала пол-шаньги и сунула ему в руку. Рудка благодарно улыбнулся ей и тоже начал с аппетитом уминать угощение, прячась за затылки одноклассников.
После линейки первоклассников сфотографировали в саду. Старик-фотограф с черной тряпкой и видавшим виды деревянным аппаратом на треноге, усадил первоклассников вокруг учительницы, на фоне стены школы. Первый ряд лег на траву, второй ряд разместился на коленях, а третий стоял как обычно. Фотограф долго наводил объектив, много раз пересаживал малышей местами. Рудка оказался почти в центре. Наконец, вылетела невидимая птичка, и съемка была закончена.
После съемки малышей повели в классную комнату на первом этаже. За партой Рудка оказался вместе со своей напарницей по линейке. Девочка удобно устроилась за партой, чинно сложила руки по-школьному и, не мигая, с серьезным видом уставилась на учительницу, совершенно не обращая внимания на Рудку. Рудка засмотрелся в окно. За окном шелестела зелень сада, солнечные лучики пронизывали густую листву, позеленевшие кирпичи обрамляли дорожку между кустов. Мальчик неожиданно встретился с немигающим взглядом изумрудного, маленького лягушонка, который, как сфинкс, оцепенело сидел на обломке сырого кирпича и невозмутимо пялился на Рудку. Сначала мальчик попытался переглядеть лупоглазого лягушонка, но, когда из этого ничего не вышло, начал усердно дразнить его, надувая щеки, делая гримасы и высовывая язык. Оцепенелый лягушонок продолжал смотреть на малыша, не реагируя на его ужимки. Учительница заметила странное поведение Рудки и стала с интересом наблюдать за ним, пытаясь понять, кому он подмигивает и строит рожицы, ведь за окном никого не было видно. Наконец, она прошла по ряду и заметила под кустом сирени, на кирпиче нарушителя Рудкиного спокойствия. Учительница не выдержала и громко рассмеялась. Зачарованный лягушонком мальчик оторвал взгляд от него и виновато посмотрел на смеющуюся преподавательницу, которая вынуждена была прервать свою первую речь перед классом. Ребятишки, глядя на Рудку, расслабились и заулыбались, не понимая причины веселья учительницы. Так прошел первый школьный урок, который хорошо запомнили Рудка и его учительница.
После школы, не чуя ног от радости, Рудка ворвался в избу, покидал по углам школьную одежду, переоделся в привычные латанные штанишки, схватил ломоть хлеба с огурцом и помчался вприпрыжку на берег реки. На песке уже полно было друзей. Несмотря на наступивший сентябрь, солнце жарило, как в июле. Мальчишки, прогревшись в горячем песке, гурьбой с разбегу кидались в прохладную Каму, разгоняя стайки мальков, пасущиеся у самого берега. Рудка уже мог плавать по собачьи. Он дальше всех заплывал вдаль, преодолевая страх перед темной глубью. Наплававшись и наплескавшись до синих губ и мурашек, ребятишки грелись в горячем песке, а затем играли в ножички. Почти перед закатом солнца вернулся Рудка домой. Иринка мыла в сенцах пол, а баба Настя доила коз в загончике. Ее старые лапти уже висели на палках тальникового забора, просыхая от натоптанного сырого навоза.
Теплый сентябрь пролетел быстро. Выкопали картошку, запаслись сеном для двух коз. Косить теперь уже можно было по обочинам дорог и склонам оврагов. Козы доились хорошо.
Всем на удивление шаловливый Рудка стал первым в классе учеником. Почти не занимаясь дома, устные задания он быстро выучивал на переменах, а письменные уроки обычно выполнял в классной комнате после занятий. Ему все давалось удивительно легко. В конце октября Рудка уже бегло читал и писал. Не ладилось только с чистописанием, было очевидно, что каллиграф из Рудки не получится.
К Новому году Рудка полностью освоил программу первого класса, и учительница предложила перевести мальчика во второй класс. Переводить было необходимо, так как Рудке надоели занятия, и он стал не в меру шалить. Что с трудом постигали его ровесники, он давно уже прекрасно знал. Рудка несколько раз перечитал букварь, записался в детскую библиотеку, интересовался учебниками Иринки, засыпая ее вопросами, на которые она часто не могла ответить. По решению педсовета после Нового года Рудка пошел во второй класс. За последующие полгода он его закончил на одни пятерки. Такого в истории школы еще не было.
С друзьями Рудка не задавался – был обычным, деревенским сорванцом в заплатанных штанах. Он охотно затевал свалки, любил всевозможные игры и даже пытался одно время покуривать самосад, но, однажды, накурившись до тошноты и головной боли, больше к табаку не притрагивался, отвергая уговоры дружков. Рудку отличала чрезвычайная целеустремленность. То, что он намечал выполнить, он делал обязательно, хорошо, не затягивая. Черноголовый, смуглый с раскосинкой - Рудка был заводилой среди ребятишек на своей улице. В погожие дни мальчишки свистом и призывными криками звали Рудку на улицу. Весной ребятишки ходили в сосняк за молодыми побегами, ели дикий лук, ловили в бочажинах майками щурят, не успевших уйти в реку с отступающей после половодья водой. Повзрослев, Рудка страстно увлекся рыбалкой. Ловля окуней на утренней зорьке на Закамском озере стала любимым его увлечением. Сидя с удочкой на берегу и ожидая очередную поклевку, Рудка одновременно любовался ранним восходом солнца, зеркальной гладью озера, красотой разноцветья трав.
Пришло время, и Иринка закончила среднюю школу. Решение поступать в медицинский институт было принято ею давно и окончательно. Чем это было обусловлено – Иринка и сама не знала. В больнице она никогда не лежала, баба Настя ничего о профессии медика не рассказывала, все старшие подружки уезжали учиться в ремесленные училища в ближайшие города – подходящих примеров не было. Возможно, первая мысль стать врачом возникла у Иринки, когда она ухаживала за Рудкиной матерью.
В областной город Иринка поехала в середине июля. На дорогу сшили новое платье из цветастого ситца в мелкий рисунок, подкопили немного деньжонок. Часть из них Иринка сама заработала в Заготзерне на чистке амбаров. Девушка повзрослела, похорошела; нежный овал лица, голубые глаза, слегка курносый носик и длинные шелковистые волосы делали ее очень привлекательной. Многие парни пытались завязать с ней серьезные отношения, не надеясь, впрочем, на взаимность. Иринка видела перед собой только одну цель – мединститут, другое ее сейчас не интересовало. После сдачи школьных выпускных экзаменов, несмотря на появившуюся возможность немного отдохнуть, Иринка упорно, днями и ночами штудировала программу для поступления в намеченный вуз.
Накануне отъезда баба Настя напекла картофельных шанег, сварила вкрутую десяток яиц, положила в Иринкин чемоданчик кусок соленого сала. Этих припасов должно было хватить на первую неделю в незнакомом городе. «А там, Бог даст, видно будет». Вечером Баба Настя вытащила из своего сундука старый медный крестик и аккуратно пришила его изнутри к новому платью внучки. «Смотри, не отпарывай, дочка, знаю, в городе все, почитай, в Бога не верят, а тебе без Бога нельзя, нет у тебя кроме него защиты». Баба Настя подошла к внучке и трижды с расстановкой расцеловала ее.
Билет взяли на вечерний рейс, чтобы прибыть в город днем. Всей семьей пошли на пристань, возле которой обычно купался Рудка с друзьями. Сейчас Рудка нес Иринкин чемоданчик, вздымая размолотую дорожную пыль босыми ногами. На пристань уже подошли близкие подружки и одноклассники. Девчонки были принаряжены с подкрашенными чуточку губами. Красились, похоже, из одного тюбика на берегу – цвет был у всех одинаковый, и нанесена помада была не умело, без зеркальца. Белые носочки девчат красиво смотрелись на загорелых, крепких ножках, нарядные косынки кокетливо были повязаны на юных шеях. Парни не куражились, как обычно, а стояли мирно в сторонке и что-то обсуждали. Один из них – курносый вихрастый паренек прихватил с собой видавшую виды гармошку и сейчас негромко наигрывал модную песенку «Я Самара-городок». Погрустневшая Ирина стояла в окружении подружек, обняв их за плечи. Рудка с бабой Настей сидели на бревне, поглядывая на мыс, из-за которого должен был появиться пароход. Обычно они сильно запаздывают, потому что кроме пассажиров перевозят попутные грузы, которые требуют много времени на погрузку-разгрузку. Рудке надоело сидеть и он пошел к берегу пускать «блинчики».
Наконец, из-за мыса показался дымок, а через некоторое время и плохо различимый вдали белый корпус судна. Пассажиры засуетились, начали проверять билеты, деньги, сумки, баулы; с берега потянулись на пристань. Внешне невозмутимая, баба Настя встала с бревна, из ее усталых, печальных глаз медленно потекли слезы, которые она привычно вытирала уголком платка. Девочки стали на прощание обниматься, подошли и парни – всем было грустно расставаться с Иринкой – лучшей подругой и тайно любимой девушкой.
На подходе к пристани пароход дал густой привальный гудок, затем развернулся носом против течения и, лениво шлепая плицами рабочих колес, медленно подвалил к борту пристани. Дебаркадер жалобно заскрипел, словно вот-вот развалится. Дежурные матросы ловко закрепили пароход канатами, приняли сходни, и началась высадка пассажиров. Сначала вышла галдящая толпа местных жителей с мешками, корзинами и самодельными чемоданами. Затем на берег для короткой прогулки степенно начали выходить пассажиры первого и второго классов. Дородные мужчины в ситцевых полосатых штанах и пижамах в сопровождении не менее дородных жен осторожно поднялись с палубы на дебаркадер. После короткого променада эта публика, безбожно торгуясь, прошла мимо ряда старушек, продающих в лукошках клубнику, соленые огурчики, помидоры и яблоки.
В большинстве своем «полосатый» народец состоял из среднего пошиба чиновников. Совсем недавно они жили в таких же селах, в детстве пасли скот, голодали, ходили в заплатанной одежде. Но случилась тяжелая война и множество опытных управленцев погибло на фронте. На их места пришли молодые, малограмотные люди. Со временем они наработали кое-какой опыт. Не имея, однако, настоящего образования и природной культуры, они приобрели в избытке апломб и высокомерие. Их тучные жены, нередко способные лишь по складам прочитать письмо от родственников, для шику носили за пазухой свернутые в трубочку «Роман-газету» или «Огонек». Набрав газетные кулечки земляники, они жеманно совали ягодки в накрашенные рты, оттопырив в сторону пухлые мизинцы. Их конопатые ребятишки, отличающиеся от деревенских только приличной одеждой, исподлобья смотрели на местную босоногую ребятню, прижавшись к папиным полосатым штанинам.
Началась посадка. «Полосатые», поддерживаемые на сходнях матросами, первые скрылись в пароходе. Баба Настя порывисто расцеловала Иринку, обмочив ее лицо непрерывно текущими слезами. Рудка целоваться не стал, а только крепко пожал Иринке руку и пожелал успешно сдать экзамены. Парни тоже подолгу жали ей руку, не рискуя поцеловать девушку в щеку. Девочки, и смеясь, и плача, проводили подругу на пароход, где окончательно распрощались. Матрос ударил в колокол три раза. Провожающие вышли на дебаркадер. Убрали сходни, и пароход, страшно дымя, начал медленно отходить от пристани. Плачущая Иринка одиноко стояла на палубе и махала рукой провожающим. Родной песчаный берег с раскатанными по нему бревнами, со стоящими родными и друзьями постепенно начал отдаляться. Рудка забежал по колено в воду и долго-долго махал фуражкой. Иринка стояла у борта, ощущая сильное волнение. Хотелось на все плюнуть, выпрыгнуть с парохода и вернуться в родимое село. Белый носовой платочек, обшитый по краям красными нитками, намок от слез. Молодые рослые матросы, стоявшие поблизости, начали подтрунивать над девушкой. «Плачь, плачь, нынче Кама мелкая, авось прибудет». Иринка покосилась на них и неожиданно рассмеялась. Встречный ветер посвежел. Пароход, набрав скорость, быстро уходил от пристани, взбивая колесами тонкую водяную пыль.
На прибрежных холмах бродили стада коров и овец, вдали были видны поля пожелтевшей ржи, мимо проплывали глубокие, заросшие кустарником овраги и сосновые боры. Местами пароход проходил так близко от берега, что можно было различить лица сидящих с удочками рыболовов. Вдоволь налюбовавшись родной природой, Ирина спустилась в трюм, где находилось ее место.
Спертый воздух ударил в нос. Глубоко в трюме в три ряда и два яруса размещались спальные места, как в железнодорожных вагонах общего пользования. Иринке повезло – ее место было у выхода, где воздух посвежее, и соседствовало с пожилой крестьянкой, которая, подложив под голову фуфайку, слегка дремала. «Здравствуйте», – поздоровалась Ирина с женщиной. «Здравствуй, здравствуй, милая, как звать-то тебя? – промолвила, приподнимаясь, попутчица. - Далеко ли путь держишь?». «В областной, тетенька, еду, хочу в институт поступать, а звать меня Ирина, – ответила девушка. – А вас, тетенька, как звать?». «Зови меня тетя Анна, долго нам тут вместе куковать; я ведь тоже в областной еду, к сыну, он у меня там в тюрьме сидит, еще год осталось». «Тетя Анна, а сколько нам плыть?». «Если погрузки сильно не задержат, завтра вечером будем на месте», – ответила тихо женщина. «А что с сыном-то приключилось?» – осмелилась полюбопытствовать Иринка. «Обычное дело, дочка. Надумал мой сынок Вася новую избу срубить – женился недавно, захотелось жить отдельно от родителей. Выписал мой старик с грехом пополам лесу, вывез его, сруб срубили. Глянули, а на переводы-то леса не хватает, может, и украл кто. Лесник наш шибко взятки любит брать, а мы поиздержались – денег на подачку ему не наскребли. Как быть? Вот и решил наш Вася рискнуть – темной ночью свалил три сосны, а лесник-то тут как тут. За три лесины дали Василию пять годков. Четыре уже отсидел. Вот так-то. Сынок у Васи уже большой, а отца не видел». У женщины навернулись слезы в уголках впалых глаз. «Жена, слава Богу, хорошая Васе попалась, не бросила, ждет моего Васеньку. А дом мы ему все равно достроили. Подкопили деньжат – у добрых людей купили недостающий лес. Мой старик уже и наличники повесил, да голубой краской покрасил. А лесник недавно бешеной собакой был искусан, сейчас чахнет в больнице. Не рады мы этому, но думаем, что за грехи ему это наказание». Женщина говорила медленно, переосмысливая прожитое. Почувствовав усталость, Ирина легла на голую лавку, подложив под голову фанерный чемодан. «Возьми вот мой мешок с сухарями, все помягче, чем чемодан», – предложила тетя Анна. Ирина взяла мешок, а свои вещи сложила под лавку. «Тетя Анна, а я ведь первый раз еду на пароходе», – поделилась Ирина. «Не бойся, не по морю плывем, ничего не случится», – успокоила девушку женщина. «Сходи, промнись немного, посмотри, как машина работает, по первости интересно».
Ирина осторожно поднялась из трюма по крутой лестнице. На палубе обдало свежим ветерком, стало легко дышать. Все стенки мелко вибрировали, ухающий шум паровой машины раздавался где-то рядом. Девушка с любопытством пошла по коридору и неожиданно сквозь стеклянные двери увидела работающую машину. Огромные полированные шатуны бешено мелькали перед глазами, приводя в действие весь механизм. Тяжелое, ритмичное уханье шатунов складывалось в голове в какую-то однообразную, бесконечную мелодию. К стеклам перегородок приникли взрослые и дети, все с одинаковым любопытством наблюдали работающую в бешенном темпе машину. Коридор был заставлен бочками, ящиками, тюками с паклей. В конце коридора размещался буфет. Полки тесного помещения были заставлены пачками грузинского чая, минеральной водой и разными рыбными консервами. На стене висели палки копченой колбасы, на столе лежал разрезанный круг российского сыра. Около буфета никого не было; крашенная перекисью пожилая буфетчица, не обращая внимания на подошедшую девушку, щелкала костяшками счет, записывая цифры в замусоленную школьную тетрадь. Иринка, подавив прилив голода, пошла дальше знакомиться с пароходом.
На корме расположились цыгане. Большинство из них спали на замызганных тюфяках и подушках, разбросанных среди канатов и цепей. Все свободные места были заняты узлами. Несколько подростков, устроившись в кормовой шлюпке, азартно резались в карты. Старая морщинистая цыганка с орлиным носом медленно расчесывала распущенные седые волосы костяным гребнем. Маленький цыганенок, свернувшись калачиком под шалью, сладко спал, прильнув к боку бабушки. Из-под шали выглядывали грязные, в ципках, детские ножки. Иринка сразу же вспомнила Рудку, который тоже все лето бегал босиком, не зная обуви.
Выцветший флаг хлопал на кормовом флагштоке, кипящие волны плавно убегали вдаль от парохода. С верхней палубы кто-то кидал кусочки хлеба чайкам, которые плотной, шумливой стаей вились за кормой судна.
Ирина побаивалась цыган, поэтому, не задерживаясь, ушла с кормы. Нехорошие воспоминания сохранились о них с раннего детства. Однажды летом через село в сторону Камы шел цыганский табор. Бородатые мужики в красных рубахах, с серьгами, черные от загара, управляли конными упряжками, а цыганки в это время шарили по пустующим домам и сарайчикам, унося с собой приглянувшуюся утварь, тряпки, продукты. Хозяев дома не было – стояла сенокосная страда. Полуслепые старухи на печках мародерам не были помехой, а замки часто не вешали – подпирали дверь палочкой. Иринка с Рудкой вовремя заметили головную повозку и быстро скрылись в сенцах, не забыв накинуть дверной крючок. Когда вблизи послышался стук колес, скрипнула ветхая калитка. Иринке в щелку было видно, как во двор осторожно вошли две молодые цыганки. Одна из них сразу же метнулась в сарайчик в поисках яиц, а другая попыталась открыть дверь в сени. У Иринки бешено заколотилось сердце – черный глаз цыганки уставился в щель двери, пытаясь рассмотреть тех, кто находится внутри. Рудка, сжавшись в комок, оцепенело сидел в углу. Иринке казалось, что цыганка слышит бухающие удары ее сердца. Напоследок плутовки выругались по-цыгански и вышли из дворика, хлопнув калиткой. На улице одна из них подошла к раскрытому окну, сорвала пышный цветок герани и вставила кокетливо в свою прическу. Рудка и Иринка долго приходили в себя после случившегося. За кражи сельские мужики нередко били цыган смертным боем, однако те через три-четыре года вновь возвращались как ни в чем не бывало.
Обойдя весь пароход от кормы и до носа, любопытная Иринка поднялась на верхнюю палубу. Здесь гуляла и отдыхала в плетеных креслах «полосатая» публика. Из ресторана доносились дразнящие запахи хорошей кухни. Сквозь окна кают были видны уютные кровати с постельным бельем, столики, уставленные фруктами, снедью и бутылками вина. Хорошо одетые ребятишки с криками носились по палубе. Иринка, стесняясь, присела в ближайшее плетеное кресло и, сложив руки на барьере, стала любоваться проплывающим мимо берегом.
На берегу кипела работа. При скудных заработках на предприятиях и колхозах Кама заметно подкармливала местное население. На реке добывались дрова, строевой лес, сено, рыба, ягоды. Деревянная самодельная лодка была огромной ценностью для семьи. Вечером после трудового дня народ купался в теплой воде, выпивал, молодежь пела свои песни.
Задумавшись, Ирина не заметила, как к ней подошла толстая женщина средних лет в форменной блузке и юбке. Обесцвеченные перекисью, взбитые волосы обрамляли жирное, угрястое лицо. «Какого класса билет?» – строго спросила она вздрогнувшую девушку. «Четвертый», – несмело произнесла Ирина. «Марш отсюда в свой трюм!» – нарочито громко скомандовала баба на всю палубу. Иринка, сжавшись от стыда, юркнула по трапу вниз и дала волю слезам, спрятавшись между тюфяками с паклей. Плакала она беззвучно, уткнувшись лицом в ладони, и только вздрагивающие плечи выдавали ее состояние.
Наревевшись всласть, Ирина спустилась в трюм на свое место. В проходах бегали малыши, ползали грудные ребятишки, подбирая что-то с полу. Тяжелый, спертый воздух тянулся из глубин трюма. Беззаботные мужики резались в карты, разряжая тишину смачной матерщиной. Здесь не было запахов «Красной Москвы» и аппетитной ресторанной кухни. За бортом шумела волна, перекрывая брызгами плотно затянутые люки.
«Ну, что, насмотрелась?» – промолвила тетя Анна, не заметив в сумраке заплаканные глаза девушки. «Насмотрелась», – коротко ответила Иринка, тяжело вздохнув.
Пора было перекусить. Ирина достала бабушкин узелок и бережно разложила его содержимое на белом платочке. Кроме стряпни и вареных яиц в узелке оказалась бутылка свежего молока, которую баба Настя сунула в узелок перед посадкой на пароход.
«Присаживайся, тетя Анна, - приветливо пригласила девушка соседку. - Чем богата, тем и рада». «Спасибо, милая, - только что перекусила перед твоим приходом, ешь сама, ехать еще долго», - ответила тетя Анна. Ирина кивнула и с наслаждением стала есть бабушкины припасы. Молоко пришлось выпить полностью, к вечеру в духоте трюма оно все равно бы скислось. Перекусив, Ирина аккуратно собрала узелок с остатками пищи и улеглась на лавку, подоткнув подол платья. «Тетя Анна, не знаешь, сколько сейчас времени?» – спросила девушка. «Нет у меня, милая, часов, сходи наверх, там, на стене в коридоре висят часы, круглые, большие», – ответила сонливым голосом женщина. Ирина быстро слетала наверх. Шел девятый час вечера. Солнце уже начало краснеть, готовясь к закату.
Не спалось. Ирина достала учебник и занялась повторением вступительного материала. Вскоре стемнело, включили освещение, затих смех детей, угомонились картежники. Захотелось спать. Ирина достала старую бабушкину суконную шаль, накрылась ею и, вспомнив родное село, бабу Настю и Рудку, крепко заснула, не чувствуя жесткости скамьи.
Утро дало о себе знать солнечным лучиком, проникшим в трюм через стекло люка и осветившим лица спящих. Ирина проснулась от шума беготни детей. Многие уже завтракали, шумно обсуждая свои житейские проблемы. Судовая машина однообразно глухо ухала в глубине судна.
Тетя Анна уже давно умылась и ждала, когда Иринка проснется. «Доброе утро, милая», - ласково произнесла женщина, увидев, как Иринка по-детски протирает сонные глаза кулаками. «Ну, как спалось на голой доске, небось, бока-то побаливают?» «Ни капельки не болят, спала, как убитая», - весело ответила Иринка, – даже сны не снились». «Давай, иди, умывайся, и позавтракаем, чем Бог послал», – промолвила тетя Анна. Ирина быстро привела себя в порядок, поправила гладко зачесанные волосы и сноровисто разложила остатки своей снеди на белом платке рядом с продуктами тети Анны. Тетя Анна запаслась побогаче – на ее маленькой, расшитой узорами, белой холстинке лежали соленое сало, вяленые подлещики, соленые огурчики, творожные шанежки. В липовой баночке желтело растаявшее сливочное масло. Иринка невольно проглотила слюнки от вида аппетитных продуктов тети Анны. «Кушай, милая, кушай, мне всего этого с избытком хватит, а для сыночка у меня отдельный узел», - промолвила женщина. Долго Иринку упрашивать не пришлось – вскоре попутчицы с аппетитом, дружно завтракали.
«Ну, и в какой институт думаешь поступать, дочка, если не секрет?» «В медицинский попытаюсь, тетя Анна», – скороговоркой ответила Иринка, ощипывая белыми красивыми зубами вяленую рыбку. «А не боишься, вдруг не сдашь, как домой-то будешь возвращаться и где работать тогда будешь?» «Не знаю, тетя Анна, волнуюсь, конечно. Училась я хорошо, два месяца подряд билеты зубрю, думаю, сдам. А не поступлю – буду в городе работу искать». «Смелая ты какая, гляди только парням руки не давай распускать, девчонка ты ладненькая, видная, многие приставать будут. Смотри, городские, они нахальные, о судьбе человеческой они не думают, лишь бы свое заполучить», – поучала притихшую девушку тетя Анна, прибирая остатки завтрака. «Спасибо, тетя Анна, за науку. У меня ни отца, ни матери нет, одна бабушка да братишка маленький. Бабушка нам и за мать и за отца. Постоянно учит, как беречься от парней. Да на меня не больно-то и заглядываются, одежда у меня не видная, живем мы бедно. Не знаю, как-нибудь проживу месяц, а там видно будет». «Могу дать тебе совет, милая, плоховато будет, иди в церковь, что на кладбище, спроси там инокиню Марфу, познакомься с ней и объясни свое дело. Скажи, тетя Анна из Сарапула тебя к ней послала. Эта монахиня – моя двоюродная сестра. В Бога-то веришь или не верующая, комсомолка?» - строго спросила женщина. «Верю, тетя Анна. Бабушка говаривала не раз, если бы не наши молитвы, ни за что бы нам не выжить. Голодали по-страшному, иной раз, бывало, силы не было до школы дойти. А бабушка весь день в колхозе пропадала бесплатно. Неохота вспоминать те года. По вечерам перед сном она постоянно учила нас молитвам. Верю, тетя Анна, но, правда, виду не показываю, на людях на эту тему не говорю. Крестик вот бабушка пришила к платью с изнанки. Если бы узнали, что я верующая, не видать бы мне хорошей характеристики для поступления в вуз».
«Ну, держись пока этого, время придет, вот увидишь, религия снова свободной станет, снова колокола зазвучат, церкви будут строить», – тихо произнесла тетя Анна. «Неужели? – всплеснула руками Ирина. – Неужели Советская власть разрешит?». «Какая власть будет – не знаю, но то, что церкви будут строить и не будут преследовать верующих, это точно, - тихо промолвила тетя Анна и медленно перекрестилась. – Вспомнишь меня, я то не доживу, а ты доживешь, не сомневайся. Откуда об этом знаю – не скажу, хочешь верь, хочешь не верь, но так будет». Ирина слушала, затаив дыхание.
На некоторое время воцарилось молчание. Прервала его тетя Анна: «А Иисусову молитву-то знаешь?» «В раннем детстве еще бабушка научила», – ответила Ирина. «Не забывай, молись, Господь услышит – спасет и сохранит», – продолжила наставления женщина. «Еще раз говорю - трудно будет в городе – иди к моей сестре, если что, она тебе всегда по возможности поможет».
Ирина посмотрела через люк на солнечные зайчики, пляшущие на поверхности реки. Неожиданно послышался мощный сигнальный рев трубы встречного судна – навстречу на полном ходу прошел огромный буксир. Высокие волны ударили в борт пассажирского парохода. Судно закачалось, с верхних полок полетели узлы и чемоданы, от испуга заплакали ребятишки. Ирина тоже испугалась, она сжала руки тети Анны и не отпускала их до прекращения качки. «Вот тебе и река - чемоданы падают», – возбужденно произнесла девушка, не отрывая взгляда от трюмного люка. Выплеснувшая на палубу парохода вода, ручьями потекла по трапу в трюм. «Это, милая, буксиряк схулиганил, не зря говорят – сила есть, ума не надо. Сбавить бы ему скорость, а он наоборот навыхвалу пофорсить решил. Нет, видно, порядка на их судне, – строгим голосом произнесла тетя Анна. – Капитана буксира по закону можно строго наказать за такие фокусы». «Теть Ань, откуда ты это все знаешь?» – полюбопытствовала Ирина. «А мы, милая, издавна на судах по Волге и Каме ходим. И раньше ходили. Профессия наша такая. Только вот в последние годы не работаем на реке, есть тому причина. С некоторых пор осели в Сарапуле, купили домишко, живем потихоньку, роемся в земле, но на реку все же тянет. Я в молодости на судах кем только не работала – и матросом, и поварихой, а одно время на старой барже даже боцманом была. Старик мой всегда был механиком. Он у меня большой специалист по паровым машинам. Его капитаны, бывало, весной нарасхват брали. Если мой Иван на судне механиком, капитан спокоен за машину. Так-то. Были, правда, в нашей родне и священники, и монахи. О сестре я уже тебе говорила – она у нас, почти что святая. С младых ногтей все в церкви».
Незаметно в разговорах прошел еще один день на судне. Вечерело. Шлепая плицами по потемневшей воде, пароход споро плыл по течению, оставляя за кормой бакена с мерцающими керосиновыми лампами, редкие деревушки по берегам и костры рыбаков. Лунная дорожка протянулась вдоль пологого берега.
«Давай, дочка, спать, много мы с тобой переговорили, мозоли на языке натерла, поди», - пошутила, укладываясь, тетя Анна. «Нет, что ты, тетя Аня», – рассмеялась Ирина. Но глаза давно уже слипались, толстая доска спальной полки ничуть не казалась жесткой.
Утро ворвалось в трюм с криками маленьких цыганят. Босоногая черноголовая ребятня носилась между рядов спальных лавок в поисках съестного. У проснувшихся обитателей трюма они просили деньги, предлагали спеть и сплясать. Но народ здесь был бедный, не падкий на цыганское детское творчество. Вскоре цыганята убрались наверх и в трюме стало потише.
Проснувшись от гама цыганят, Ирина не сразу сообразила, где находится. Из головы выветривались остатки сна. Под утро снилась родная изба, Рудка на печи и блеющие пронзительно козлята в углу кухни. Бабушка Анна уже не спала. Она приветливо посматривала на соседку, раскладывая на столике завтрак. «Ставай дочка, солнышко уже давно взошло, пора нам почаевничать, - ласково произнесла женщина. – Кипяточка я вот принесла, а на заварку у меня припасен шиповник». Две эмалированных кружки с кипятком стояли рядом с разложенной снедью.
После завтрака Иринка выбралась на первую палубу и вновь долго, завороженно смотрела на ухающие, блестящие от масла шатуны паровой машины. Насмотревшись на механическое чудовище, девушка подошла к борту судна. Свежий воздух и мелкие брызги, поднятые плицами колеса, приятно освежили ее. Солнце ярко освещало прибрежные холмы, воздух был наполнен криками чаек, густой стаей сопровождающих пароход. Из ресторана вниз спустилась толстая повариха в белом колпаке и засаленном фартуке. Подойдя к борту, она выплеснула в реку полное ведро объедков. Чайки ждали этого момента – птицы с шумом ринулись к воде, и началось птичье пиршество. Чайки вылавливали куски пищи, взмывали в небо и, проглотив кусок, вновь пикировали в воду. Пассажиры с интересом смотрели на бесплатное цирковое представление.
Второй день путешествия тянулся долго и утомительно. Надоели жесткая полка, гуляние по палубе, долгие стоянки на пристанях. Скрашивали дорогу беседы с тетей Анной о ее жизни в молодые годы.
После полудня вдали завиднелись большие дома, дымящие заводские трубы, стрелы портовых кранов – приближался большой город. Ирина невольно заволновалась и быстро сбежала в трюм. «Тетя Анна, подплываем уже, надо собираться», – сообщила с придыханием девушка. «Не спеши, дочка, еще час-полтора пройдет, пока пришвартуемся, да на берег выйдем, - ответила спокойно женщина. – Я забыла тебя спросить – ты где ночевать-то будешь?». «Не знаю, теть Ань, я ведь думала, что приедем к полудню, предполагала пойти в институт и попроситься в общежитие, - ответила виновато Ирина. – А вечером и не знаю куда, может, на пристани переночую». «А не страшно – город большой, народ здесь разный, - осторожно спросила женщина. – Пойдем уж лучше со мной, ночь переночуешь у моей сестры, а утром пойдешь в свой институт». «Ой, спасибо тебе, тетя Аничка, пропала бы я без тебя», – обрадовалась Иринка и чмокнула женщину в щеку.
Пароход медленно подошел к большому дебаркадеру. Опытные матросы сноровисто пришвартовали судно, и уставшие от дороги пассажиры повалили на берег со своими узлами и чемоданами. Тетя Анна и Ирина, выйдя на привокзальную площадь, разделили поклажу и, как все, направились к трамвайной остановке. Тете Анне было не впервой бывать в этом городе. Нужный трамвайный маршрут она хорошо знала, поэтому обошлись без расспросов. Подошел старенький трамвайчик довоенных времен с деревянными дверями. Тетя Анна и Иринка быстро уселись на скамейки, затолкнув под них свою поклажу.
Вскоре трамвай загрохотал по прибрежным улицам. Прильнув к трамвайному окну, Иринка со сложным чувством любопытства, страха и удивления смотрела на город, в котором она собиралась учиться. Живейший интерес вызывали у нее витрины магазинов, большие кирпичные дома, множество непривычно спешащих пешеходов. Эффект чего-то необычного усиливали незнакомые, городские запахи. Иринка украдкой посматривала на пассажиров, на нарядных девушек и парней, без стеснения громко обсуждавших свои дела. Молодежь нарочито громко смеялась, употребляя какие-то незнакомые, хотя и не матерные, слова.
Когда Иринка с тетей Анной вышли на нужной остановке, пришлось еще около километра тащиться по узкой улочке пешком. Улица была какая-то странная, не городская. Обычные деревянные избы, по окна утонувшие в земле, оконными ликами мрачно смотрели на редких прохожих. Как в деревне, все дома имели дворики с деревянными, покосившимися воротами. Изредка встречались торчащие из земли водоразборные колонки в окружении луж. Кудлатые дворняжки, разморенные жарой, прятались в тени заборов и ворот, не обращая никакого внимания на прохожих.
Наконец, подошли к небольшому, почерневшему от старости, дому, окна которого были полуприкрыты дряхлыми ставнями. Тетя Анна уверенно вошла через скрипучие ворота во двор, густо заросший травой. Протоптанная тропинка вела к чистым ступеням входной двери, обитой старым ватным одеялом. Тетя Анна нажала кнопку дверного звонка и долго не отпускала ее. Вскоре послышались шаркающие шаги и тяжелое дыхание старой женщины. Открылась дверь – в дверном проеме показалась сгорбленная старушка в черном монашеском одеянии с круглыми очками на бледном старческом лице. Сестры порывисто, со всхлипом обнялись и троекратно расцеловались. Иринка стояла на дорожке, ожидая, когда и на нее обратят внимание. После объятий хозяйка пригласила гостей в дом. В избушке было две комнаты, разделенные перегородкой из досок, оклеенных потускневшими обоями. Большая божница была уставлена древними иконами со слабо различимыми ликами. Стены были увешаны церковными календарями. Огонек лампады рассеивал полумрак, пахло ладаном и восковыми свечами. На огромном, окованном сундуке, стоящем в углу комнаты, лежали стопой свернутые лоскутные одеяла и подушки. Небольшой круглый стол на точеных коричневых ножках был накрыт белой кружевной скатертью. Вход в переднюю комнату был закрыт занавеской.
Гостьи разложили поклажу и устало разместились на шатких табуретках. Сквозь окна, просевшие с домом до уровня тротуара, виднелись ноги редких прохожих. Старушка, суетясь от радости, подогрела на электроплитке медный чайник и собрала на столе нехитрое угощение. Тетя Анна выложила на стол поллитровую банку меда, а Иринка свои деревенские шаньги с картошкой. Наконец все уселись за стол.
«Ну, Аня, давай знакомь с девицей-красавицей, вроде не нашенская, что-то не признаю», - ласково глядя на Иринку, промолвила старушка. «Попутчица моя, добрая душа, Ириной ее звать, приехала учиться к вам, - ответила тетя Анна. – Сирота, при случае помочь надо. Дозволь ей ночку переночевать у тебя, в городе она впервой, знакомых и земляков здесь нет. А завтра она поутру пойдет устраиваться в общежитие». Старушка пристально посмотрела на Иринку сквозь толстые линзы очков, а затем ни слова не говоря, обняла ее голову, погладила и поцеловала в лоб. «На кого думаешь учиться?» - спросила старушка. «Хочу врачом быть бабушка». «А душа-то лежит к этому делу, не страшно будет, когда кровь и мертвых увидишь?». «Думаю, привыкну ко всему, давно приняла решение спасать людей от болезней», - ответила тихо девушка. «Ну, значит, так Богу угодно, ничего не бойся, поступай и учись», - перекрестив Иринку, произнесла монахиня. Затем она приглушенным голосом произнесла короткую молитву, после которой принялись чаевничать. Сестры за встречу выпили по рюмке кагору. Предложили и Иринке, но она вежливо отказалась.
Чай, настоянный на душице с медом, был удивительно вкусным. Шаньги бабы Насти ели с аппетитом. Матушка Марфа отламывала кусочки шаньги, макала их в блюдце с медом и потом запивала все душистым чаем из старой щербатой кружки. Иринка чувствовала себя покойно и легко в необычной обстановке. Бесстрастные лики святых, полумрак, прохлада, запах ладана, мерцающие лампады – таким запомнился на всю жизнь первый день в городе, которому она будет обязана многим.
После чаепития сестры уложили разморенную и уставшую Иринку спать на сундук, подставив под ноги табуретку. Сами ушли в другую комнату и до полночи вполголоса о чем-то разговаривали. Утомленная Иринка, полная впечатлений, сразу провалилась в сон, не чувствуя никаких неудобств на сундуке. Проснулась в полумраке, не понимая в первый момент, утро на дворе или еще ночь. Утренний свет слабо пробивался в комнату через низкие окна с полузакрытыми ставнями. Как и вечером, горела лампада, испуская слабый, таинственный свет. Перед иконостасом на коленях, отбивая поклоны, молились сестры, шепотом произнося молитвы. Иринка, чтобы не беспокоить молящихся, не шевелилась до конца утреннего правила.
После чаепития матушка Марфа трижды перекрестила Иринку и велела возвращаться к ней, если не удастся устроиться в общежитии. Иринка поблагодарила и на прощание поцеловала сестер, а затем, полная надежд, вышла на залитую солнцем улицу.
В приемной комиссии Иринка быстро оформила документы и получила направление в общежитие. На удивление все пока складывалось удачно. В общежитии поселили в комнату, где уже устроились три девушки. Все трое были деревенские, чему Ирина очень обрадовалась. В комнате, на крашеных зеленой краской стенах, висели поблекшие от солнца портреты известных кинокрасавиц, листочки с расписаниями лекций – до этого здесь, видно, жили старшекурсники. Девушки быстро перезнакомились и вскоре Иринка стала своей в новой компании. Все взахлеб делились о своих родных деревнях, друзьях, оставшихся дома, о планах на будущее. После знакомства пошли смотреть город. Тесной, робкой кучкой шли они среди шумливого уличного потока, с любопытством рассматривая улицы, здания и спешащий народ. Прогуляв до вечера, в общежитие вернулись, еле шагая от усталости.
На следующий день Иринка побывала у матушки Марфы и сообщила ей, что с общежитием получилось все удачно. Тетю Анну не удалось застать – в этот день она была в тюрьме на встрече с сыном. Монахиня обрадовалась приходу Иринки. Поцеловав девушку в лоб, она стала накрывать на стол. Мелкими шаркающими шажками матушка бойко сновала из комнаты в комнату. За столом старушка добрыми, мудрыми глазами пристально поглядела на Иринку и осторожно спросила: «В Бога веруешь или нет?». Иринка задумалась - отвечать надо было честно. Полной уверенности в настоящей вере у нее все-таки не было.
«Матушка, село наше церкви не имеет, – начала Иринка, – сломали ее в тридцатых годах. Но я крещеная, бабушка моя окрестила меня в соседнем городке, там маленькая церквушка сохранена, и действует сейчас. В школе была примерной пионеркой, в комсомоле тоже. В комсомол была вынуждена вступить – нам до сих пор иногда припоминают, что мы бывшие кулаки. Так что формально я атеистка. В школе вдалбливали атеизм и дарвинизм, в правоте этих учений вначале почти не сомневалась. О Боге и православной вере узнала от моей бабушки. Она с ранних лет заставляла меня произносить молитвы, а в последние годы по вечерам рассказывала о вере, об Иисусе Христе. Понемногу сама стала задумываться, где правда, а где нет. Несколько раз ездили с бабушкой тайком в церковь, исповедовались и причащались. Соседские бабушки давали почитать Евангелие, но я многое не поняла – писано на старославянском языке. Душой я чувствую, что Бог существует, что всем мы обязаны ему. Когда трудно бывает - молюсь. Вот и не знаю, что сказать, какая я – верующая или неверующая. Думаю, что верующая, но слабо подготовленная, во многом не разбираюсь, бывают и сомнения. Отца и матери у меня нет, отец на фронте погиб, а мама где-то на лесоповале. Братишка мне по крови не родной, но я признаю его за брата. А как он у нас появился – родила его женщина-заключенная, которую в составе этапа прогоняли мимо нас. Женщина почти что умирала, и ее оставили в нашей избушке. Правда, ее вскоре снова забрали, а ребенка, которого она успела родить, не взяли, так как не знали о его рождении. Так и вырос мальчишка в нашей семье, мне за брата, бабушке за сына. Умный мальчишка, отличник, первые два класса за один год на пятерки закончил - наша гордость! Рудольфом его звать, такое имя родная мать дала, а мы его просто Рудкой зовем». «Ну, а мать-то выжила, не слышали?» – спросила старушка. «Нет, матушка Марфа, не слышали, никто из этой тюрьмы в наше село не приходил, а сами не пойдем, чтобы Рудку не выдать», - ответила Иринка. «А мальчонку-то окрестили или нет?» - промолвила монахиня. «Нет, пока не окрестили; не знаем, а вдруг мать появится, спросит нас за самоуправство, ведь, судя по всему, она не православная, больше похожа на женщину из Средней Азии», -задумчиво ответила Ирина. «Богу виднее, время покажет, что делать», – тихо произнесла матушка Марфа, вставая из-за стола.
Допив чай, Ирина поблагодарила старушку и засобиралась идти в общежитие. Монашка, перекрестив девушку, напутствовала: «Приходи в любое время, но не забывай – дома меня найдешь редко, часто бываю в людях, на отпевании, быстрее найдешь меня в церкви, срочно понадоблюсь – оставь записочку в двери, тогда быстрее встретимся. Бога не забывай, Бог благословляет тебя, спасает и еще не раз спасет, если будешь молиться. Дам тебе маленький образочек Казанской Богородицы, спрячь его и никому не показывай, но каждый вечер молись ей. Ясно? А теперь иди с Богом. Скоро я в церковь пойду, на службу, надо отдохнуть маленько».
Иринка получила из маленьких морщинистых рук образок, с благоговением прикоснулась к нему губами и перекрестилась. Затем старушка проводила Иринку до дверей и еще раз перекрестила на дорогу.
С начала августа начались вступительные экзамены в мединституте. Девчонки безвылазно сидели в своей комнате, зубря учебники. Ночью спящие абитуриентки повторяли во сне заученное, бормоча невнятно что-то о строении клетки, природе химических связей, о роли Партии в годы Великой Отечественной войны. Утром, после короткого завтрака, все вновь садились за учебники – никому не хотелось отставать.
Время вступительных экзаменов пролетело на одном дыхании. Девушки успешно сдали все предметы и, в ожидании результатов, разъехались по своим деревням. Перед отъездом Ирина попрощалась с матушкой Марфой; тетю Анну так и не удалось повидать – после встречи с сыном она сразу же уехала домой.
В родное село Ирина возвращалась снова в четвертом классе – только на него она могла рассчитывать при ее денежной наличности. Слава Богу, хватило на билет, батон хлеба, кое-какие мелкие подарки да кулек ирисок для Рудки. На этот раз на пароходе она чувствовала себя бывалой, опытной путешественницей. Место досталось в углу, у люка трюма. Биение парового сердца судна глухо отдавалось в голове через его стальной корпус. Явственно слышался шум убегающей за бортом воды. Соседями на этот раз оказалась молодая пара с двумя маленькими девочками. На Иринку никто не обращал видимого внимания, кроме молодого отца, который нахально не отводил выпуклых глаз с красивой попутчицы. Иринку это смущало настолько, что она большую часть времени была вынуждена проводить на палубе, любуясь природой.
Наконец, на горизонте появились очертания родного до слез села. Сердце Иринки заколотилось от радости. Сбежав вниз, она быстро собрала свои вещички и вновь вышла на палубу. Свежий ветер раздувал прическу и подол платья. Вот проплыли мимо левого борта рыжие откосы крутых холмов и густой сосновый бор. На зеленом пологом берегу паслось сельское стадо. Проплывающий пароход босоногий пастушок приветствовал резким щелканьем длинного бича и озорным свистом. На пристани Иринку никто не встречал. Толпа приехавших быстро заполнила дебаркадер, а затем выплеснулась на песчаный берег. Чуть не бегом Иринка понеслась в родной дом. Первым ее встретил вездесущий Рудка, который возвращался по пыльной улице с рыбалки, помахивая ореховым удилищем. Увидев сестру, он на мгновение остолбенел от неожиданности, а затем кинулся к ней, раскинув руки. Иринка крепко обняла окрепшего и почерневшего от загара малыша, едва сдерживая слезы радости. «Ну, как, Ирин, сдала?» – взволнованно спросил мальчик. «Конечно сдала и не так уж плохо, теперь надо ждать вызов на учебу», – радостно ответила сестра, ничуть не сомневаясь в своем успехе.
Бабушка Настя была дома. В избе пахло свежей масляной краской – оконные рамы и дверь были покрашены к приезду внучки-дочки. Избушка выглядела нарядной, еще более она расцвела от появления в ней красивой девушки. Бабушка Настя всплеснула руками и прижала к груди свою любимицу, крупные слезы потекли по ее впалым щекам. «Родная моя, как я скучала по тебе, как ждала, кровинка моя!» – шептала, проглатывая слезы, старая женщина. Рудка стоял в сторонке, радостно посматривая на обеих.
Наконец, после объятий и радостных всхлипываний страсти улеглись. Ирина разобрала свои вещички и стала раздавать нехитрые городские подарки. Рудка получил тяжелые красно-синие кеды, от чего был счастлив без меры. Размер оказался самым подходящим. Мальчик надел их на босу ногу и топтался по скрипящим половицам, с благодарностью и любовью посматривая на сестру. Бабушка Настя получила цветастый платок из искусственного шелка с кистями. Старая женщина в обновке сразу помолодела, о чем ей сразу доложил Рудка, подводя бабушку к зеркалу. Портил ее только беззубый рот, когда она улыбалась, что случалось, правда, редко.
«Все экзамены сдала, бабуля, три пятерки, одна четверка», - похвалилась Иринка. «А на учебу когда?» - промолвила бабушка Настя. «С учебой будет известно позднее. Пройду по конкурсу – вызов по почте пошлют». «Вон как, – протянула бабушка Настя, - а я-то думала уже все – поступила». «Не беспокойся, бабуля, сдала я хорошо, баллов набрала достаточно, должны принять», – успокоила Иринка чуть-чуть разочарованную бабушку.
После жареной картошки с зеленым луком и топленым молоком весь вечер проговорили, прихлебывая настоящий грузинский чай. Иринка рассказала подробно о тете Анне и матушке Марфе. Рудка, как бабушка, пил чай с блюдца, смешно разместив его на раскрытой пятерне. Легли спать поздно, когда погасли уже все огни в соседних домах. Иринка быстро заснула на своем любимом сундуке с двумя приставленными табуретками. Рудка, не раздеваясь, привычно разлегся на брошенной в углу избы фуфайке и вскоре погрузился в сладкий детский сон. Кошка Маруська медленно подошла к спящему мальчику и свернулась рядом, прижавшись к его животу. Бабушка Настя долго молилась на коленях, благодаря Бога за благополучно прожитый день.
Неделя в родном доме пролетела быстро. Ожидая скорый отъезд, Ирина старалась как можно больше помочь бабушке по хозяйству – обштопала Рудкину одежку, натаскала из рощи липовых веников для коз, насолила огурцов и помидор. Рудка помогал как мог, не отставая от сестры. Пару раз Ирина с подружками сходила вечером в кино. Перед началом сеанса в фойе были танцы. В зале было весело и шумно. Иринка с теплой грустью смотрела на танцующих, стоя у стены в окружении подруг.
Вскоре по почте пришло сообщение из мединститута о зачислении Ирины Егоровой на первый курс лечебного факультета. Почтальонка, приветливо улыбаясь, вручила конверт из института бабушке Насте. Сердце бедной женщины учащенно забилось от волнения, и слезы невольно потекли из усталых, поблекших глаз. Она почувствовала, что расставание с любимой внучкой и помощницей неминуемо.
Провожал Иринку на учебу в институт чуть не весь класс. На песчаном берегу около пристани собрались принаряженные одноклассники. Девушки напевали любимую «Рябину», а парни, слегка в подпитии, сидели на бревнах, накинув пиджаки на плечи, и в открытую, по-взрослому смолили «Север». Рудка босыми ногами ковырял песок, крепко сжимая своей ладошкой ладонь сестры Грустная бабушка Настя стояла около внучкиного сундучка. Когда пароход пришвартовался к пристани, мелко заморосил дождь. Быстро распрощавшись со всеми, Иринка нырнула по сходням в теплое нутро парохода, показав вахтенному матросу билет четвертого класса. Оказавшись на палубе, Иринка сквозь слезы помахала рукой провожающим. Заплывшие от слез глаза с трудом разглядели в толпе Рудку и бабушку Настю, вытирающую уголком платка слезы со щек. Отвальные гудки парохода поставили окончательную точку на прежней жизни Ирины.
Комнату в общежитии дали грязную и запущенную. Девчонки подобрались знакомые по вступительным экзаменам, все из деревень. Целую неделю по вечерам наводили порядок в помещении – оклеили обоями стены, отмыли окна, выпросили у коменданта шторы поновее и в комнате стало уютно. Жизнь потекла в напряженном ритме – лекции, лабораторные работы, семинары, библиотека. С трудом выкраивалось время для письма домой.
После начала занятий Иринка первый раз побывала у матушки Марфы только в начале октября. За чаем старушка подробно расспрашивала о сельской жизни, о бабушке Насте и Рудке, о первых институтских впечатлениях. Встав из-за стола, монахиня ушла в смежную комнату и вскоре вернулась с толстой старинной книгой в сильно потертом кожаном переплете. Это была Библия. Только надежным людям монахиня давала почитать Священное Писание – в случае утери достать замену было невозможно. Благоговейно приложившись к Библии сухими старческими губами, монахиня положила книгу на стол. «Дочка, в свободное время можешь приходить ко мне и читать эту святую книгу. Брать с собой не разрешаю ни в коем случае, тем более никто не должен об этом знать. Узнают власти – сразу выгонят тебя из института, а мне тоже достанется на орехи. Приходи и читай у меня, что не ясно будет – объясню». Перекрестясь, старушка унесла Библию на место.
Зимой бабушка Настя перестала ходить в колхоз по старости. Теперь уже не надо было ей вставать задолго до рассвета и идти на край села сквозь снежную метель к овечьему стаду. Первое время, по привычке рано проснувшись, она порывалась идти на работу, но потом все вспоминала и снова ложилась в свою кровать – гамак. Сна уже не было, в голове мелькали лица подруг, детей, родственников, которых уже давно не было в живых. Мучили мысли о своей недалекой смерти, беспокоило, что ничего не запасено на смерть, переживала за Иринку и Рудку – хотелось дожить до времени, когда они станут самостоятельными. Соседские старушки недавно умерли одна за другой, и жизнь стала без них тоскливее. Радовали только письма Иринки, которые приходили регулярно раз в неделю.
Рудка незаметно подрастал, радуя любимую бабушку послушанием и необычайными успехами в учебе. Все учителя были в восторге от его нестандартных ответов на поставленные вопросы. Рудке не было равных в классе по всем предметам, кроме русского языка. Здесь Рудка имел проблемы с грамматикой. Парень несколько раз прославил свою школу на математических олимпиадах, занимая первое место. Между дел Рудка самостоятельно освоил игру в шахматы и, спустя три месяца, поставил мат завучу, сыграв с ним партию в пионерской комнате, где собирались после уроков.
Произошло это так. Физкультурник поспорил с завучем на бутылку коньяка, что тот проиграет Рудке в шахматы. Завуч, естественно, не поверил, так как играл на уровне второго разряда. Физкультурник же был уверен в победе подростка, поскольку сам несколько партий проиграл ему. Преподаватели ударили по рукам и предложили Рудке сыграть партию с самим завучем. Рудка, не колеблясь, согласился. Из пионерской комнаты попросили удалиться посторонних, чтобы не было свидетелей. Школьник играл черными. После потери коня, слона и трех пешек белые потерпели сокрушительное поражение. Мат был поставлен быстро и уверенно. Рудка невозмутимо смотрел на проигравшего завуча, намекая ему провести следующую партию. Физкультурник еле сдерживался от смеха. Завуч сокрушенно ворошил волосы на своей голове, пунцовый от стыда. Понимая, что отыграться вряд ли удастся, он решил, от греха подальше, ретироваться в учительскую, сославшись на головную боль. Рудка, как ни в чем ни бывало, спокойно сгреб под мышку фуфайку с шапкой и выскочил на школьный двор, где вскоре забыл о заслуженной победе.
К весне бабушка Настя получила хороший приплод от козы. В избе снова запахло навозом. На кухне с трудом можно было подойти к умывальнику – мешала перегородка, за которой блеяла коза, а рядом с ней на слабых ножках переступали три беленьких козленка с черными пятнами на ушах. Неумолкаемое блеяние, козий горох и запах мочи наполняли жилье, но Рудка с бабушкой Настей были привычны к этому и не обращали внимания на мелочи быта.
После уроков Рудка на самодельных лыжах бегал в лес за сосновым валежником. Охапки жаркого хвороста хватало на два дня. В избе было тепло, и бабушке Насте не приходилось горевать о дровах. Вечерами под стрекот сверчка Рудка, придвинув поближе к себе тусклую трехлинейную лампу, учил уроки, а бабушка Настя крутила из тряпья разноцветные круглые коврики.
Иринка зимой писала письма постоянно, но весной почтальонка стала захаживать реже, – у внучки пришла пора зачетов и подготовки к экзаменам.
Недавно власть порадовала бабушку Настю, – ей назначили пенсию, правда, крохотную, но все же в руках появились кое-какие деньги. На первую пенсию Рудке купили лыжный костюм из серой байки и кирзовые сапоги. В первый после покупок вечер Рудка поставил сапоги у своей постели и с наслаждением вдыхал свежий запах кирзы, пока не заснул.
В субботу вечером в обновах Рудка пришел на танцы в клуб. Танцы проходили в том самом зале, где в сталинские времена ночевали зэковские этапы, и где металась в бреду мать Рудки перед его рождением. Никто из молодежи не задумывался над тем, что они веселятся в бывшем храме. Не знал об этом ничего и Рудка. Повзрослев и что-то прознав от друзей, он несколько раз настойчиво спрашивал бабушку Настю о своих настоящих родителях. Наконец, однажды бабка сообщила ему, что он младенцем был передан ей на воспитание, а кто его родители – неизвестно. Больше о своем происхождении Рудка не заговаривал.
На танцы пускали с четырнадцати лет. Молодежь заранее собралась на крыльце клуба, лузгая небрежно семечки. Многие из парней были под парами выпитой для смелости бражки. Парни наперебой преувеличенно громко хохотали, смущая подходивших к кассе сельских прелестниц. Рудку встретили приветственными возгласами, обратив внимание на его новые кирзачи с загнутыми голенищами. Потолкавшись на крыльце еще некоторое время, мальчишки гурьбой ввалились в помещение. Самые смелые пары уже крутились в вальсе. Девчонки грудились по углам, с трепетом ожидая приглашения на танец. Зал быстро наполнялся молодежью.
Многие подростки после окончания семи классов поступали в городские ремесленные училища. Училище давало хороший шанс вырваться из колхоза и получить городскую профессию при бесплатном жилье, форме и питании. Ребята часто наведывались в родное село, привозя с собой позаимствованные в городе навыки. Вот и сейчас мальчишки в отглаженной черной униформе с широкими ремнями по-хозяйски поставили на заезженный проигрыватель свою пластинку с записью чарльстона. Вся молодежь гурьбой высыпала в центр зала, и началась катавасия. «Городские», лихо отплясывая «импортный» танец, свысока посматривали на деревенских, которые с трудом осваивали непривычные движения ногами. Девчонки метались между тяжелых кирзовых сапог. Сельские ребята, украдкой копируя «городских», старались изо всех сил держать марку. Пот лился ручьями, так как пластинку прогоняли два-три раза подряд. Работница клуба, стоящая около проигрывателя, только покачивала головой, наблюдая за этой вакханалией.
Несмотря на то, что чарльстон, как вихрь, увлекал всех в центр зала, самым желанным был белый танец. И парни и девушки его ожидали, хотя и старались при этом казаться совершенно равнодушными. Белый танец объявлялся последним в череде танцевального вечера. Среди подростков еще никто не дружил с девчонками, но многие втайне были уже влюблены. Только во время белого танца можно было выразить, хотя бы немного, свои чувства приглашающей даме.
Рудка не особенно переживал, если его не приглашали на танец или приглашали некрасивые девчонки. Удовольствие он получал от танца, где партнерша не так уж и нужна. Цыганистого вида, со слегка раскосыми глазами, он чертом вертелся внутри толпы, отдаваясь танцу всей душой. Из девчонок до сих пор Рудке никто не нравился, да и они относились к нему спокойно, понимая его превосходство.
Время летело незаметно. Рудка взрослел на глазах – голос стал басовитым, на верхней губе появился темный пушок. Чтобы приодеть парня, бабушке Насте пришлось устроиться на работу уборщицей в магазин. Благодаря этому ей удалось попутно купить себе бархатную черную жакетку – последний писк сельской моды. После залатанных фуфаек жакетка смотрелась невиданной роскошью. Бабушка Настя выглядела в ней помолодевшей, ее грустные глаза стали смотреть на белый свет немного веселее. Рудке же приобрели несколько рубашек и черные, широченные брюки.
Школу Рудка, как и ожидалось, закончил на золотую медаль. Сам директор школы привез ее из райцентра, что не случалось в последние десять лет. На выпускном вечере Рудка сидел рядом с бабушкой Настей на одной из скамеек в заднем ряду. Рудке было отчего-то грустно, несмотря на приближающийся триумф. Бабу Настю хотели посадить в президиум, но парторг запретил, полушепотом напомнив учителям, что она Рудке не родная, да к тому же раскулаченная. С парторгом пришлось согласиться.
Директор произнес длинную, торжественную речь, поздравил выпускников и стал вручать аттестаты. Рудка, получив аттестат и коробочку с медалью, широкими шагами протопал к бабушке Насте, крепко обнял ее и трижды расцеловал под аплодисменты зала. Бабушка Настя расплакалась от счастья и долго не могла успокоиться от прилива сильного волнения.
Посоветовавшись с бабушкой и получив ее одобрение, Рудка решил учиться дальше. Как и сестра, он выбрал профессию врача. К этому времени Ирина закончила институт, и была направлена на работу в городскую железнодорожную больницу. Из своей небольшой зарплаты терапевта она немного выкраивала для бабушки Насти, иногда посылала посылки с городскими гостинцами. Первое время для жилья пришлось снимать угол в частном доме, но вскоре ей дали настоящую однокомнатную квартиру в доме сталинской постройки. Ирина была на седьмом небе от счастья, теперь можно было помочь с жильем брату, который скоро должен был приехать на вступительные экзамены.
Получить отдельную квартиру со всеми удобствами в областном городе без протекции в первый год работы – это был невероятный по везению случай. Случилось так, что во время ее дежурства больницу посетил министр путей сообщения. Толпа сопровождающих журналистов и телевизионщиков во главе с министром обходила больницу, и на глаза ему попала красивая молодая врачиха в одной из палат. Проявляя перед прессой заботу о молодых кадрах, министр по-отечески расспросил Ирину о работе, житье-бытье и, узнав, что у молодого врача нет жилья, велел что-то записать своему референту в блокнот. Через неделю Ирине сообщили из профкома, чтобы она шла получать ордер на квартиру. Вселяться было легко - кроме чемодана и небольшого узла у девушки не было ничего.
На время экзаменов Рудка поселился у сестры. Как и в старые, добрые времена спать ему пришлось на полу – квартира была без мебели. В институт Рудка поступил без затруднений – как медалист он сдавал всего один экзамен. Ирина предложила брату жить у нее и дальше, но Рудка отказался, предпочитая общежитие. Ему не хотелось быть обузой сестре и доставлять ей мелкие проблемы. Кроме того, в общежитии были нормальная кровать, постель, появились друзья. Легко справляясь с учебной нагрузкой, Рудка устроился сторожем в детском садике. Небольшая зарплата и повышенная стипендия позволяли Рудке жить по студенческим меркам вполне безбедно.
Бабушка Настя с трудом привыкала к одиночеству после отъезда Рудки. Вечерами, управившись на кухне и на дворе, она, как обычно, истово молилась перед иконами на коленях, выключив единственную в избе электролампочку - электричество провели недавно. Лампада мерцала перед иконами, отбрасывая слабые блики на потемневшие изображения Богородицы и Георгия-Победоносца. Верная кошка садилась рядом, умывая мордочку передней лапкой. Где-то за печкой трещал сверчок, а за стеной были слышны звуки деревенской улицы. Не хватало Рудкиного шума и суеты. Когда колени уже не могли больше терпеть, старушка, крестясь, тушила лампаду и, шепча молитву, укладывалась спать. Сон долго не шел, в пустой избе мешали разные потрескивания, шуршания, скрипы на чердаке. Утешала одна кошка – она сразу же прыгала бабушке Насте на грудь и своим нежным мурлыканием побеждала бабкину бессонницу.
Жить бабке стало легче – выручали продуктовые посылки и небольшие денежные переводы от внуков. Хватало пока сил держать козу, кур и поросенка. Часть полученного молока и яиц бабка продавала на базаре, благодаря чему удалось немного подкопить деньжат про запас, и к холодам она запаслась машиной настоящих березовых дров. Перед отъездом Рудик перекрыл крышу новым сосновым тесом. Бабушка Настя нарадоваться не могла, глядя на новую крышу и вдыхая настоявшийся во дворе свежий запах пиленой сосны.
На втором курсе Рудольф увлекся альпинизмом. После весенних экзаменов группа институтских скалолазов запланировала восхождение на одну из вершин Кавказа. Молодого альпиниста включили в состав группы, так как у него уже был опыт двух успешных восхождений.
При подъеме на вершину Рудольф, желая помочь симпатичной однокурснице, взял большую часть ее груза в свой рюкзак и за это поплатился. На подходе к очередному привалу, из последних сил взбираясь по крутому, скалистому склону, он под тяжестью огромного рюкзака сорвался вниз. Парень неминуемо рухнул бы в ущелье, но, пролетев метров двадцать, к своему счастью, зацепился лямкой рюкзака за торчащее корневище горного кустарника. При резком рывке, остановившем беспорядочное падение, колено сильно ударилось о скальный выступ. Из-за адской боли Рудольф потерял сознание. Пострадавшего вынесли на безопасное место, положили на палатку и осторожно спустили в нижний лагерь. Из лагеря вертолетом его доставили в ближайшую больницу. Колено пострадало основательно - после операции врачи сообщили Рудольфу, что пострадавшая нога сгибаться в колене больше не будет.
Рудольф долго и тяжело переживал случившееся. Перспектива быть хромым всю жизнь казалась невыносимой. Он долго не писал бабке Насте и прекратил навещать сестру, сообщая ей лишь изредка по телефону, что у него все в порядке. Только в октябре появился он у Ирины – хмурый, осунувшийся, опираясь на палочку. «Что случилось, Рудик?» – тревожно всплеснула Ирина руками, увидев хромающего брата. «Да ничего особенного, в горах при восхождении сорвался и при ударе о скалу разбил коленную чашечку», - глухо ответил Рудольф, осторожно усаживаясь на цветастый диван. Ирина, расстроившись, не знала, что сказать – она осторожно обняла голову брата и, всхлипывая, стала гладить его черную шевелюру, на которую закапали ее слезы. «Мальчик мой, родной, как же тебе не везет в жизни», – произнесла сестра, вытирая слезы с лица тыльной стороной ладони. «Ну, ничего, братишка, не горюй, это еще не горе, главное голова и позвоночник целы, медленнее бегать будешь – вот и вся разница, среди врачей многие хромы», – стала утешать сестра.
Стараясь выглядеть повеселее, Ирина быстро накрыла стол и отправила братишку в ванную отмываться – в общежитии душ часто не работал.
«Бабушке Насте сообщил об этом?» - спросила Ирина, проходя мимо двери ванной. «Нет, пока не хочу расстраивать, - ответил Рудольф, отфыркиваясь от мыльной пены. - Сообщу как-нибудь».
Острота переживаний, связанных с хромотой, со временем постепенно притупилась, Рудик отказался от палочки, освоил игру в настольный теннис и волейбол. Девчонки по-прежнему заглядывались на рослого черноголового парня, не особенно обращая внимание на его не сгибающуюся ногу. Учился Рудик, как всегда, напряженно, с интересом постигая медицину. Институт он закончил на красный диплом, что дало ему возможность выбрать самому место будущей работы.
С первого курса Рудольф отдавал предпочтение изучению головного мозга и нервной системы. Поэтому при распределении он без колебаний выбрал место врача в психоневрологическом диспансере, в котором часто бывал на практических занятиях. К тому же, после трудоустройства в этом учреждении врачам сразу давали квартиру. Устроившись на работу, Рудольф все реже и реже стал бывать у сестры, ограничиваясь короткими телефонными разговорами. О своей проблеме с ногой он давно сообщил бабушке Насте. В родное село решил пока не ездить, зная, что придется бесконечно отвечать на нудные расспросы и бередить неприятные воспоминания.
Недавно похоронили матушку Марфу. Ирина до последних дней захаживала к ней, лечила ее современными препаратами, но старость свое взяла. Накануне смерти, по просьбе матушки, приходил для соборования батюшка из церкви. Заранее были вызваны родственники, в том числе и бабушка Анна. Матушка Марфа успела со всеми проститься и ушла в иной мир без мучений, во сне. Рудольф тоже был на похоронах. Во время отпевания в церкви он неподвижно стоял, прислонившись спиной к стене, и мрачно смотрел на бледное лицо усопшей монахини.
Через год после смерти матушки Марфы Ирина вышла замуж. Ее избранником стал армейский капитан, приехавший из Москвы после окончания военной академии. Это был высокий голубоглазый парень спортивного вида. С его внешне серьезного лица не сходила легкая улыбка, чему способствовал слегка курносый нос и веселые глаза. Капитан с недавних пор жил в одном подъезде с Ириной. По утрам они одновременно спускались на лифте, и молодой офицер быстро обратил внимание на привлекательную, скромную девушку. Однажды, встретившись случайно на задней площадке трамвая, Николай (так звали офицера) предложил познакомиться, на что Ирина охотно согласилась. Молодые люди несколько раз сходили в кино, в театр и вскоре, не затягивая дело, Николай предложил своей даме руку и сердце. Согласие было получено.
Квартиры объединили и после некоторой подготовки решили привезти на свадьбу бабушку Настю. Ездили за ней Ирина и Николай вместе. Когда они вошли в дом, старушка стояла у божницы и поправляла фитилек горящей лампады. На молодых повеяло запахом свежеиспеченного ржаного хлеба. Обернувшись на скрип двери, бабушка Настя увидела входящих и все поняла. Старушка необычно медленно подошла к Ирине и трижды ее расцеловала. «А это кто будет?» -спросила она внучку, волнуясь. Николай в смущении неподвижно стоял, не зная как себя вести. «Жених это мой, бабуля, Николай; приехали вот за тобой, на свадьбу звать», – промолвила Ирина. Бабушка Настя молча подошла к божнице, сняла икону Богородицы и осторожно приложила ее к головам молодых. «Благословляю», – торжественно и тихо произнесла она, расцеловав обоих.
После чаепития сразу начали собираться в дорогу. Старушка с радостными причитаниями примерила подаренные обновки, - все пришлось в пору. На следующее утро, поручив скотину соседке, отправились на пристань. Бабушка Настя шла в окружении молодоженов, незаметно поглядывая по сторонам. Николай ей очень понравился, именно таким она представляла будущего зятя. Селяне, завидев проходящих, долго смотрели им вслед.
Билеты купили во второй класс. Бабушка Настя, не веря своему счастью, вся в обновах, медленно ходила по верхней палубе, впервые наблюдая родное село сверху. На берегу стояли знакомые сельчане, пришедшие проводить или встретить близких. Был среди них и бывший председатель колхоза, правивший хозяйством в страшные сталинские годы. Он сильно состарился и в последнее время тихо спивался. Узнав на палубе Настю и ее дочь, старика затрясло мелкой дрожью от зависти. Он попытался скрутить самокрутку, но то махорка рассыпалась, то рвалась газета, то спички не вовремя гасли. Ему казалось несправедливым, что эта старуха, бывшая раскулаченная, раньше трепетавшая перед ним, зависимая от него во всем, сейчас разодетая поедет вторым классом с внучкой-врачом и, похоже, с зятем. А он, отдавший партии и колхозу все силы и здоровье, стоит на берегу, не имея трешки на опохмелку.
Николаю бабушка Настя тоже сразу понравилась. Его родители были крестьянами, жили небогато в далеком уральском селе. После срочной службы Николай поступил в Высшее военное училище связи, а по его окончании был переведен в особое подразделение. Несколько лет пришлось пожить цыганской жизнью – сплошные командировки. Через три года службы судьба улыбнулась – направили на учебу в академию в столицу. После окончания академии Николай получил постоянное место работы и маленькую квартиру.
Свежий речной ветер рвал флаг на флагштоке судна. С мостика через рупор раздались команды капитана. Черные клубы дыма вырвались из трубы, и судно медленно начало отходить от пристани. Николай стоял у ограждения рядом с Ириной. На душе было светло и легко. Молча смотрели то на мутные волны, то на уплывающее вдаль древнее бедное село. Ирина бережно укрыла бабушку Настю своей шерстяной кофтой.
Свадьба была скромной, не богатой разносолами и гостями. Николай пригласил трех сослуживцев, а Ирина – заведующую отделением и нескольких однокурсниц. Столы, стулья, посуду попросили у соседей. Бабушка Настя настряпала пельменей, напекла пирогов и шанег, приготовила любимый Николаем студень. Стол украсили цветами и разнообразными салатиками. Повезло с гармонистом, который жил в соседнем подъезде. В молодые годы он был участником армейского ансамбля и поэтому своим музыкальным инструментом владел блестяще. Под его барыню даже бабушка Настя выходила в круг.
Рудольф всю свадьбу просидел на лавке, отрешенно посматривая на новобрачных. Не сгибающаяся нога не позволяла плясать. Водка его почти не пьянила, но делала еще более замкнутым. Ирина с Николаем несколько раз подходили к Рудольфу, пытаясь его растормошить, но все было бесполезно. Веселел Рудик только тогда, когда к нему подсаживалась разомлевшая бабушка Настя и, шутя, трепала его буйную черную шевелюру своей огрубелой ладонью. Не подавая виду, бабушка переживала за Рудика. «Ну, чего не хватает парню - стройный, красивый - девки, небось, сохнут, образование - дай бог каждому - что еще надо?» – размышляла она про себя. «А вот подишь ты, сидит, как колдун мрачный, неразговорчивый, да не где-нибудь, а на свадьбе у сестры».
После свадьбы бабушка Настя сразу же уехала в родное село, нагруженная подарками. Накануне отъезда молодожены покатали ее на такси по городу, показали зверинец, городской парк, побывали в кинотеатре. Первый раз в жизни бабушка Настя была такой счастливой. На следующий день, отплывая на пароходе в родные края, она долго всматривалась в родные лица, постепенно исчезающие вдали. Любимый внук к отплытию парохода не пришел, сообщив по телефону, что очень занят.
В психоневрологическом диспансере с первых дней работы Рудольф продолжил изучение головного мозга. Вся доступная литература была проштудирована им основательно еще в институте. По окончании института он старался не пропускать научные конференции по проблемам головного мозга, где ему удавалось консультироваться у маститых ученых мирового уровня. Все интересы молодого врача сконцентрировались на постижении загадочного серого вещества, с трудом раскрывающего свои тайны ученым. Кумиром среди ученых для Рудольфа был академик Бехтерев – основатель науки рефлексологии, автор фундаментальных работ по психиатрии и психологии. Все глубже вникая в тайны мозга, Рудольф долгими часами пропадал в анатомичке, пытаясь найти ответы на интересующие его вопросы. Получив определенное представление о работе нервной клетки мозга, Рудольф углубился в изучение функционирования отдельных его областей и извилин. Литературные сведения о вживлении электродов в головной мозг натолкнули на мысль самому попробовать поставить эксперименты на первых порах на животных – крысах, кроликах. Но для таких опытов пока не было соответствующих условий, и Рудольф начал работу по подготовке экспериментальной базы в одной из заброшенных лабораторий диспансера.
Свою основную работу Рудольф выполнял добросовестно и поэтому был на хорошем счету у главврача. Вскоре ему дали однокомнатную квартиру в новом доме. Первым делом Рудольф приобрел книжные стеллажи и массивный канцелярский стол. Через некоторое время светлая гостиная с окнами на уютный сквер, стала выглядеть как рабочий кабинет, заполненный научной литературой.
Вечером после работы Рудольф обычно выпивал стакан чаю с бутербродом, после чего садился за чтение журналов. Засыпал только за полночь. Ничто кроме медицины его не интересовало. Рудольф не ухаживал за девушками, не ходил в кино, театры и рестораны, был равнодушен к вкусной пище. К тридцати годам он приобрел в научных кругах авторитет серьезного специалиста. Благодаря разработанным им методикам лечения безнадежные душевнобольные стали возвращаться к нормальной жизни. Молодой врач, обладая неистощимой энергией и упорством, сумел выбить для диспансера томограф и несколько менее сложных диагностических приборов. Вскоре накопленного экспериментального материала было достаточно для написания кандидатской диссертации.
Ирина радовалась успехам брата и в тоже время огорчалась, что вся его жизнь посвящена только больнице и ее пациентам. Личной жизни у Рудольфа практически не было. Работа все глубже захватывала его. Постепенно он перестал звонить сестре и лишь изредка наведывался в гости.
У Ирины жизнь текла своим чередом. Появились дети: вслед за первым сыном через три года родился второй мальчик. Николай был счастлив и старался быть заботливым мужем и отцом. Рождение второго сына совпало с повышением в звании и в должности. Теперь Николаю полагалась персональная черная «Волга» с радиотелефоном. Его отдельный кабинет располагался в старинном особняке, расположенном на краю городского парка среди развесистых лип. Вывески над входом не было, когда приходили посетители, в основном мужчины в штатском с военной выправкой, дверь открывали по предъявлению документа в коричневой обложке. Единственное, что усложняло жизнь Николая - частые, длительные командировки на секретные предприятия и армейские объекты.
Чтобы помочь в это время Ирине, приезжала бабушка Настя со своими деревенскими гостинцами. В такие дни в уютной квартире пахло пирогами и шаньгами с творогом, которые любили Ирина и малыши. Дополнял семейную радость забегавший ненадолго Рудольф с подарками для бабушки Насти и племянников. Войдя в квартиру Ирины, он первым делом обнимал и целовал ребятишек, которые стремглав мчались к нему, когда в коридоре раздавался его басовитый голос. Затем Рудольф подходил, прихрамывая, к любимой бабуле и ласково целовал ее сухие ладони. Старушка с непривычки всегда смущалась, стараясь спрятать ладони за спиной. С сестрой Рудольф здоровался без объятий, обычно. От настойчивых бабушкиных расспросов насчет женитьбы он привычно уходил, ссылаясь на занятость. Ирина, устав от таких его ответов, о женитьбе уже давно не заговаривала.
Через три года после защиты кандидатской диссертации Рудольф успешно защитил докторскую. Старый главврач ушел на пенсию, передав свою должность молодому доктору. Не прекращая научной работы, Рудольф занимался лечебной практикой и хозяйственными делами. Научные конференции, поездки за границу дополняли широкий круг его занятий. Теперь это был уже не тот худощавый, смуглый юноша, а зрелый ученый муж с плотной фигурой и мрачным немигающим взглядом, которого боялись молоденькие медсестры и врачихи.
Свою лабораторию Рудольф оснастил на высоком уровне, нередко расходуя на приобретение материалов собственную зарплату. Для проведения экспериментов Рудольф долго выбирал подходящего специалиста. На выпускных экзаменах в мединституте, будучи постоянным членом Госкомиссии, он внимательно присматривался к выпускникам, просматривал их зачетные книжки, задавал каверзные вопросы. Наконец, он нашел то, что искал. В поле зрения попала выпускница, к удивлению Рудольфа, хорошо знающая его научные труды. Девушка отлично училась и имела склонность к научной работе. На предложение Рудольфа работать у него после окончания института, она радостно согласилась.
Оформившись на работу, молодая выпускница сразу представилась сотрудникам по имени и отчеству – Агнесса Аркадьевна. Ее внешность чем-то напоминала самого Рудольфа – тоже немного смуглая, высокая, черноволосая с правильными чертами лица и серьезным взглядом. Стройные ноги были в меру прикрыты черной юбкой. Побеседовав с молодым врачом, Рудольф понял, что выбор сделан правильно. Вскоре по ходатайству Рудольфа Агнессе Аркадьевне дали временное жилье – отдельную комнату в коммуналке.
Кроме Агнессы Аркадьевны в лаборатории уже несколько лет работали еще две женщины – санитарка Катя – молчаливая пожилая женщина с наколкой в виде перстня на левой руке, и медсестра Зина, женщина средних лет с добродушным круглым лицом, родом из близлежащей деревеньки.
Рудольф со временем так вышколил своих сотрудниц, что они беспрекословно выполняли его любые задания. В лаборатории царила деловая атмосфера, редко раздавался смех, не было пересудов, обычных в женском коллективе. Агнесса Аркадьевна с подчиненными держала себя на дистанции, но без высокомерия. Обедала она обычно вместе с Рудольфом в отдельной небольшой комнате, обставленной диваном, шкафом, холодильником и обеденным столом со стульями. В переднем углу пылился небольшой цветной телевизор. Голубые обои с мелким цветочным рисунком придавали комнате некоторый уют. Тяжелая, плотная штора прикрывала единственное, зарешеченное окно с видом на улицу. Рудольф часто оставался ночевать в лаборатории, поэтому в шкафу всегда имелся комплект чистого постельного белья. За его наличием строго следила Зина.
Обед на электроплитке себе и своему шефу готовила сама Агнесса Аркадьевна. Девушка часто баловала Рудольфа неизвестными ему кулинарными изысками, обычными в той среде, в которой выросла она. Агнесса Аркадьевна была единственной дочерью учительской четы родом из Прибалтики. Чистоплотность, любовь к труду, добросовестность вбивались в девочку с раннего детства. Кулинарное искусство было одним из главных предметов ее подготовки к взрослой жизни. Агнесса Аркадьевна умилялась, наблюдая с каким аппетитом Рудольф уминал ее произведения во время обеда. Довольный сотрудницей, Рудольф шутил, высказывал ей лестные комплименты, чем приводил милую даму в смущение.
Несмотря на аскетизм и увлеченность Рудольфа работой, в его сугубо официальных взаимоотношениях с Агнессой Аркадьевной со временем появились новые нотки. Неожиданно для себя, он заметил, что ему чего-то не хватало, когда она отсутствовала. За столом Рудольф откровенно любовался красивой сотрудницей, отчего ее лицо покрывалось стыдливым румянцем. Такое поведение руководителя пугало целомудренную Агнессу Аркадьевну и, одновременно, приносило чувство приятного волнения. Однажды на восьмое марта Рудольф привычно поздравил своих женщин и вручил им парфюмерные наборы. Катя и Зина были отпущены домой сразу после небольшого застолья. Рудольф предложил докторше обсудить программу работ на следующую неделю. После короткого делового разговора он достал из сейфа бутылку коньяка, конфеты, шоколад, не спеша наполнил рюмки, и произнес тост по случаю праздника. Агнесса Аркадьевна послушно пригубила напиток, предчувствуя, что дело идет к известной в таких случаях развязке. Однако ничего страшного не случилось. Рудольф, понимая переживания Агнессы Аркадьевны, вел себя галантно в течение всей вечеринки. Девушка потом даже немного пожалела, что ничего не произошло. Рудольф был, как никогда весел и остроумен, рассказывая о своих студенческих проделках, смешил докторшу свежими анекдотами. В сумерках Рудольф проводил Агнессу Аркадьевну до автобусной остановки, а сам, прихрамывая, вернулся допивать коньяк.
Утром Катя и Зина встретили Агнессу Аркадьевну с трудно скрываемым любопытством. Докторша, понимая с чем связаны их красноречивые взгляды, слегка краснела, когда давала им задания. Доктор пришел позднее со стопой свежих журналов под мышкой. Не обращая внимания на женщин, он на весь день засел за чтение медицинской литературы, полностью забыв события вчерашнего дня.
Журнал с результатами экспериментов и наблюдений Рудольф обычно прятал в своем сейфе, а затем до полуночи просиживал за какими-то рисунками и схемами головного мозга. Кроме него в лаборатории, как правило, в это время уже никого не было. Он сам заваривал себе крепкий зеленый чай и пил его без сахара с печеньем. В комнату доносились звонки трамвая и редкие сигналы легковых машин, в коридоре в своих клетках шуршали кролики и крысы. Перед сном Рудольф с проверкой обходил палаты с больными. Дикие вскрики больных, забывшихся в бредовых снах, давно уже не пугали его.
Домой доктор приходил поздно вечером. В прихожей его встречал черный кот по кличке Кент. Сверкнув из темноты зелеными глазами, кот стремительно прыгал хозяину на плечо. Взаимная любовь крепко связала двух холостяков. Вцепившись в плечо, Кент нежно мурлыкал, терся своей мордой о щеку хозяина, помахивая длинным хвостом. Рудольф нарезал коту кусочки мяса, устало раздевался и заваливался спать в никогда не застилаемую кровать. Кент, насытившись мясом, прыгал на постель и уютно сворачивался колечком в ногах у хозяина.
Напряженная жизнь без отдыха и нормального питания к добру не привела. Крепкий организм Рудольфа, переживший голод и холод детства, неустроенность молодости, неожиданно дал сбой – разболелись желудок и печень. Пришлось на неделю взять отгул. Узнав об этом, Агнесса Аркадьевна без приглашения в первый же день пришла к нему с кучей лекарств и продуктов. В коридоре ее перепугал до смерти здоровенный черный кот, почувствовавший в вошедшей угрозу своим приятельским отношениям с хозяином. Рудольф попросил Кента убраться прочь с глаз долой и провел девушку в гостиную.
Состояние квартиры шокировало Агнессу Аркадьевну. Пыль, паутина во всех углах, неряшливо разложенные вещи и книги – первое, что бросилось в глаза хорошо воспитанной девушки. Выпросив тряпку и ведро, Агнесса Аркадьевна часа три приводила жилище Рудольфа в приемлемое состояние. После этого была приготовлена настоящая пища из хорошего мяса и овощей с приправами. Затем разрумяненная Агнесса Аркадьевна накрыла стол. Рудольф, оценив ситуацию, на время скрылся из квартиры, оставив девушку с недружелюбным котом. Вскоре хозяин вернулся с бутылкой коньяка, конфетами и букетом прекрасных, розовых пионов. После сервировки стол выглядел великолепно.
После непродолжительного застолья Рудольф включил магнитофон с записями Козина. Нежные, расслабляющие мелодии, близость Рудольфа и выпитый коньяк делали свое дело. Инесса Аркадьевна, обвив нежными руками шею Рудольфа и склонив голову на его плечо, постепенно теряла остатки силы воли, слабо контролируя себя. Она обреченно чувствовала, что подходят к концу последние часы ее девственного состояния.
Вскоре после поправки Рудольф решил взять отпуск и съездить в родное село, в котором он не был более десяти лет. Бабушка Настя уже не надеялась увидеть своего Рудку, которого она считала и сыном, и внуком одновременно. Рудольф появился в селе в начале июля незамеченным земляками. Сельчане были заняты в это время заготовкой сена на лугах.
Рудольф сошел с теплохода на пустую пристань не узнанный даже дежурным матросом, ветераном-алкоголиком Борькой. С десяток попутчиков, взгромоздив баулы на плечи, направились в село по песчаному отлогому берегу. Рудольф же долго стоял на пристани, рассматривая до боли родной пейзаж. Его взор, полный грусти, медленно перемещался от гряды крутых холмов с выгоревшими от жары боками к почерневшим избам дремлющего в жаре запыленного села. Неподалеку в песке и в воде барахталась загорелая до черноты сельская малышня. Издалека доносился натужный рев подвесных лодочных моторов. В тени дряхлого навеса устроилась компания местных алкашей, распивавших поллитровку под закуску ржаным хлебом с солеными огурцами. Появилось невольное искушение оказаться среди них и беззаботно предаться радости коллективной выпивки. Еще немного постояв у перил пристани, Рудольф вскинул на плечо ремень сумки и двинулся в село.
Ничего не изменилось. Как и раньше, по вымершим улицам села лениво бродили разомлевшие от жары лохматые дворняги, да хрюкали в подворотнях свиньи с поросятами. Крапивные заросли подпирали заборы из жердей. Древние старухи в валенках, сидя на скамейках у ворот, полуслепыми глазами пытались рассмотреть прохожего. Родная улица, протянувшаяся вдоль речушки, также не изменилась. Стали только более дряхлыми дома, да засохли старые ивы на берегу речки. Как прежде, высились гигантские тополя с множеством грачиных гнезд. На дороге пышно лежал толстый слой тонко измолотой пыли, прибитой там и сям коровьими лепешками. За что можно было любить это селение – Рудольфу в этот момент было совершенно непонятно.
Вскоре он стоял перед родными воротами. Привычно нашел крючок калитки и вошел в родной двор. Жирные лопухи заполонили углы двора. Узенькая, слабо протоптанная дорожка вела от ворот к сеням. Две курицы с подросшим выводком цыплят, не обращая внимания на вошедшего, бойко клевали траву. Из-за поленницы неожиданно выскочил рослый черный петух и занял боевую стойку, увидев незнакомца. Отец семейства грозно заклекотал, вытянув сизую шею, шаркнул для острастки пару раз по траве мощной когтистой лапой и также неожиданно успокоился, пропуская незнакомца к двери щелястых сеней. Рудольф, не стуча, вошел в сени. Смешанный запах сухих веников, трав и пыли показался лучше всяких духов. Из маленького окошка тянулся пыльный лучик света. У стены на лавке виднелись ведра воды. Затаив дыхание, Рудольф шагнул из сеней в горницу.
Баба Настя лежала на кровати, укрывшись старым байковым одеялом. По цвету лица Рудольф понял, что ей нездоровилось. Услышав скрип двери, она медленно открыла глаза. «Рудик, батюшки, неужто ты?» - тихо промолвила она, разглядев, кто перед ней стоит. «Да, да, это я; Рудик. Ты больна, мама?» - тревожно произнес Рудольф, торопливо раскрывая сумку, где лежали тонометр, шприцы и наиболее нужные лекарства. «Не беспокойся, сынок, я старуха, всему рано или поздно приходит конец, не переживай, родной», - спокойно произнесла бабка, с трудом приподнимаясь с постели и пытаясь обнять внука. Рудольф быстро замерил давление, прослушал сердце и легкие и ничего опасного не нашел. Просто у старушки сказывались годы, усталость изношенного организма. После нескольких поддерживающих уколов баба Настя повеселела и вскоре стала с постели, несмотря на слабость.
В отличие от улицы в избе было прохладно. На полу лежали новенькие домотканые половики, придававшие горнице уют. Бабушка Настя заметно постарела, прожитые годы согнули ее когда-то стройную фигуру. Рудольф поставил самовар и пошел топить баню, которую построили два года назад.
После бани ели яичницу и пили чай с душицей. Повеселевшая бабушка Настя рассказала последние деревенские новости. «Сыночка, мы сейчас тоже как в городе живем, электричество круглые сутки. Пищу себе готовлю на электроплитке, быстро и чисто, дров меньше надо. Пенсию недавно добавили, жить можно, да вот, похоже, конец моим годам подходит, - грустно произнесла она. - Давай-ка, милый, лучше по рюмочке выпьем, не все нам печалиться», - неожиданно весело произнесла старушка, доставая из шкафа бутылку водки. Рудольф не любил водку, но по такому случаю грех было отказываться и он согласно махнул рукой. После выпитой рюмки Рудольф решил, что наступил подходящий момент для вручения подарков. Он достал из сумки маленькую коробочку и ласково обнял бабу Настю. «Закрой глаза, мама», - попросил Рудольф. От слова «мама» у старушки вновь защемило сердце, и выкатились из глаз теплые слезинки. Баба Настя послушно зажмурилась. Рудольф раскрыл коробочку и положил перед нею на стол золотые сережки с маленькими рубиновыми камешками. Увидев подарок, баба Настя окончательно расплакалась от счастья и трижды расцеловала внука в небритые щеки. Тут же сняли из ушей трехрублевые сережки и вставили подаренные. Помолодевшая баба Настя долго смотрелась в зеркало, не веря своим глазам. «Слава тебе, Господи, дожила, барыней стала, золотом украсилась», - подшучивала она над собой. Когда страсти немного улеглись, Рудольф вновь полез в сумку и достал цветастый полушалок с кистями и накинул его на плечи ошеломленной бабки.
В конце чаепития Настя осторожно спросила внука о планах на женитьбу. Рудольф помолчал, а потом, усмехнувшись, произнес: «Бабуля, а я ведь женился уже, правда, пока не расписался. Девушка работает в моей лаборатории, тоже доктор, очень симпатичная, Агнессой звать». Старушка всплеснула руками и снова радостно расцеловала Рудольфа в щеки. «Ну, Рудка, порадовал старуху, это лучший мне подарок; наконец-то, слава тебе, Господи, оженился, давно уж пора, давно. Не знай, доживу ли до твоих ребятишек, но ты уж постарайся, чтобы дожила», – смеялась раскрасневшаяся бабушка Настя. Проговорили допоздна. Спать легли, когда последние розовые отблески зари померкли за холмами на западной окраине села.
Пробыл Рудольф в родном доме около двух недель. Успел заготовить бабушке Насте на зиму дров и сена для козы. Вечером уставший ходил купаться на реку, в которой долго плескался, как в детстве. После купания бродил по песчаным холмам, окаймляющим село. Вспоминал, как бегали босиком в марте по первым проталинкам, как на Пасху катали крашенные яйца, как гуляли здесь всю ночь после получения аттестатов зрелости. Елочки, посаженные леспромхозом в его детские годы, стали уже большими елями.
Больше всего Рудольф любил распадок километров в семи-восьми от села. В детстве здесь он собирал душицу, клубнику, косил траву для козы и козлят. В березовых и еловых зарослях набирал корзинки рыжиков и волнушек. Сельчане же издавна не ходили сюда – боялись ядовитых гадюк, которые водились здесь во множестве. Бывали случаи смертельных укусов. Кроме этого верили слухам, что в глуши распадка нередко скрываются от властей воры и беглецы из тюрьмы, находившейся на другой стороне реки. Рудольф ничего подобного от бабушки Насти не слышал, поэтому ходил в распадок без страха.
Распадок тянулся от берега полноводной реки вглубь высоких холмов. Пологий и безлесный у реки, в глубине холмов он превращался в глубокое, извилистое ущелье, с крутыми откосами, буйно заросшее деревьями, кустарником и бурьяном. По дну распадка средь камней и валунов струилась звонкая небольшая речушка, вода в которой была на удивление чистой, вкусной и очень холодной.
Будучи подростком, Рудольф однажды попытался найти исток речки. Он долго шел вдоль ее русла и неожиданно обнаружил древний, замшелый сруб в густых зарослях орешника и рябины, из которого переливалась через верхний венец ледяная, кристально чистая вода. Образовавшийся ручей соединялся с другими ручейками, которые струились из сумрака непролазной чащи. Дальше Рудольф не пошел из-за множества комаров и замерзших в ледяной воде босых ног. Рассматривая сруб, Рудольф обнаружил на верхнем венце вырубленное топором изображение креста. На возвышенной площадке у русла речки в густом травостое он увидел кирпичные развалины какого-то здания. Неподалеку от них были заметны несколько холмиков с вросшими в них грубо отесанными камнями из песчаника с плохо различимыми надписями и крестами. Похоже, это был скит. Рудольф рассказал об увиденном сестре и бабушке Насте. Старушка, не комментируя, настоятельно потребовала от внучат никому об этом не говорить.
На этот раз Рудольф решил снова сходить к таинственным развалинам. Ледяная вода ломила ступни ног, но по берегу идти было невозможно из-за густой поросли тальника, калины и крапивы. Пришлось идти по руслу речки. Наконец, показалось знакомое место. Сруб ничуть не изменился, из него, как и раньше, плавно стекала обильным потоком кристально чистая вода. Походив по берегам речки, Рудольф нашел среди развалин здания проржавевший обломок старинной сабли. Лезвие распадалось на тонкие ржавые пластины. На позолоченной рукоятке сохранилась гравировка, похожая на арабскую вязь.
До поры Рудольф решил запрятать находку в сухом песке. Когда он стал разгребать его рядом с фундаментом, на поверхности появился человеческий скелет, череп которого был разрублен мощным ударом сабли или меча. На скелете сохранились остатки черного монашеского одеяния, на груди покоился большой медный крест. С института привыкшему к виду трупов и человеческих костей, Рудольфу в этот момент показалось, что за его спиной кто-то стоит. Страшно было повернуть голову и взглянуть на неизвестного. Рудольф собрал всю свою волю в кулак и медленно огляделся. Ни рядом, ни вдали никого не было, однако ощущение присутствия невидимого человека не исчезало.
Сообразив, что скелет надо поосновательнее захоронить, Рудольф обломком сабли насыпал холмик над скелетом, а в ноги установил большой валун, под которым оставил обломок клинка. На душе стало спокойнее, страх прошел, исчезло ощущение присутствия невидимки. Захотелось поесть. Рудольф достал хлеб и с аппетитом его съел, запивая водой из речки. После краткого отдыха у свеженасыпанного холмика, он вновь продолжил изучение местности.
Невдалеке от развалин в неприметной расселине, поросшей кустарником, он натолкнулся на трудно различимый вход в скалу, закрытый гнилой дверью и грубо отесанными дубовыми косяками. Подгоняемый любопытством, Рудольф натянул на холодные ступни ног туфли и с тревожно бьющимся сердцем осторожно попытался открыть вход. Дверь со скрипом подалась, выворачивая кованые гвозди из гнилых косяков.
Пахнуло застоялым воздухом - в глубь откоса, в темноту уходил просторный ход с полом, выстланным речными камнями, и сводчатым потолком из песчаника. В застывшей тишине подземного хода неожиданно послышалось шуршание ползущей змеи. Инстинктивный страх, как мощная пружина, отбросил Рудольфа в кустарник. Сердце бешено стучало. Не справляясь со страхом, он ринулся в речку прочь из кустов. Возвращаться к двери не было никакого желания. Рудольф на всякий случай выломал гибкий тальниковый прут и отправился домой, на ходу перебирая в памяти картины увиденного.
Солнце клонилось к закату, когда Рудольф открыл калитку двора. Бабушка Настя, сидя на деревянном ящике, доила козу. «Вовремя, Рудик, пришел - сейчас напою тебя парным молочком, - промолвила старушка. – А пока иди, родной, отдыхай, устал небось».
Не остывший от впечатлений, полученных в распадке, Рудольф прилег на сундук, на котором раньше спала сестра. Перед глазами стояла таинственная пещера со сводчатым потолком, руины здания, старинная сабля. После долгих раздумий Рудольф решил еще раз сходить к пещере, но о задуманном бабке пока решил не говорить.
Напившись парного молока, Рудольф улегся пораньше спать, чтобы поутру направиться к распадку. Долго не спалось, волнение от увиденного проходило медленно. Проснулся от скрипящих половиц – бабушка Настя уже встала и собиралась выгнать козу в стадо. «Что, Рудик, не спится, ранехонько ведь еще», - ласково спросила она проснувшегося парня. «Схожу, мама, за вениками, с утра комаров поменьше», - слукавил Рудольф. Еще вечером он запасся огарком свечи, спичками, топориком и краюшкой домашнего хлеба, сложив все в чистый мешок из-под картошки.
Когда бабушка ушла на поскотину, Рудольф быстро перекусил, надел старые башмаки и, захватив мешок, направился в сторону распадка. Быстрого ходу было около часа с четвертью. Навстречу никто не попался – все работоспособные уже давно вышли на покосы – лето подгоняло. Около пещеры из-за густой растительности и крутых откосов было мрачно и таинственно тихо. На всякий случай, дабы избежать встречи со змеей, Рудольф простегал кусты гибким ивовым прутом. Вход в пещеру просматривался сквозь буйную растительность черным пятном на фоне серо-желтого песчаника.
Хлебнув воды, парень решился войти в подземелье. Для начала он очистил вход от осыпавшегося песка, а затем убрал в сторону дверь и косяки. Глаза стали приспосабливаться к потемкам. Когда зажег свечу, стал виден коридор, уходящий в глубь пещеры метров на двадцать. Стены коридора были хорошо обработаны, на левой стороне были вбиты вряд кованые гвозди, похоже, это была вешалка. Рудольф с трепетом в сердце двинулся вперед. Топорик был засунут топорищем под ремень, в левой руке горела свеча, а в правой он держал наизготовку от змей ивовый прут. Пройдя метров десять вперед, Рудольф вздрогнул – впереди показалась высокая черная фигура. Усилием воли он преодолел липкий страх и подошел поближе – на крючке висели истлевшая черная ряса и потерявшая форму камилавка. Дальше коридор делал крутой поворот, за которым показался вход в виде арки. По всему было видно, что пещера была подземной церковью.
Рудольф вошел в храм. Приглядевшись в полутьме, он рассмотрел остатки алтаря, иконостаса и царских врат, но икон не было, остались только деревянные конструкции. Очевидно, неведомые монахи, покидая насиженное место, унесли с собой и иконы и всю церковную утварь. Лишь на стенах были видны православные кресты, вырубленные в песчанике. Под сферическим потолком висело на цепи кованое из железа паникадило с сохранившимися огарками свечей. В храме было прохладно и сухо, похоже, работала естественная вентиляция.
Остерегаясь змей, Рудольф медленно вошел в алтарь. Церковной утвари здесь также не было, кроме хорошо сохранившегося стола. На полу валялись истлевшие поминальные записки. Выйдя из алтаря, Рудольф пошел вдоль стен, надеясь обнаружить какие-либо надписи. Слева от иконостаса в стене он обнаружил нишу со сферическим верхом высотой в человеческий рост. Вверху ниши был забит прочный кованный крюк, на котором висела черная ткань. Вероятно, здесь когда-то находилась большая икона или стояла деревянная фигура святого. Рудольф поближе поднес огарок к нише, сдвинул ткань в сторону и увидел заделанную в песчаник железную дверцу. Кованый замок старинной работы висел на петлях.
Предчувствие встречи с возможной находкой охватило Рудольфа. Стараясь не волноваться, он вытащил из-за пояса топорик, примерился и нанес обухом по замку сильный удар. Проржавевшая скоба вылетела из зацепления с замком. Острием топора Рудольф отжал дверцу от корпуса древнего сейфа. Посветив огарком внутрь, Рудольф увидел наполненный чем-то кожаный мешок. В руках мешок оказался довольно увесистым. Кроме мешка в ящике больше ничего не было. Рудольф прикрыл дверцу, навесил скобу замка и заторопился к выходу, спрятав находку в картофельном мешке. Выйдя из подземного храма, Рудольф на всякий случай замаскировал вход, поставив на место косяки с дверью, а поверх завалил кустарником и травой.
Хотелось побыстрее узнать содержимое мешка, но парень сначала хорошенько умылся в речке, сполоснул разгоряченное тело, а затем скрылся в ложбинке на противоположной стороне распадка, освещенной солнцем. Спрятавшись от чужих глаз, Рудольф руками и зубами с трудом развязал засохший сыромятный шнурок на горловине мешка. Запустив в него руку, Рудольф понял, что в нем находятся деньги. Горсть монет он высыпал на ткань мешковины. Новгородские золотые гривны лежали вперемежку с тяжелыми иностранными монетами. Гордые королевские профили блестели под лучами июльского солнца. Порывшись еще раз в кожаном мешке, Рудольф обнаружил дюжину золотых перстней и великолепное бриллиантовое колье. Помимо этого в мешке оказались несколько кусков самородного золота. Справившись с волнением, он все быстро сложил в мешковину, набил ее сверху пышно цветущей душицей и направился домой.
Бабушки Насти дома не было, когда Рудольф с мешком на плече вошел в избу. Не теряя времени, он достал драгоценную находку и спрятал ее на время в подполье, присыпав землей у нижнего бревна. Вечером Рудольф объявил бабе Насте о своем отъезде.
Утром баба Настя напекла внуку пирожков с творогом, собрала сумку разных деревенских гостинцев для невестки. Пока она возилась на кухне, Рудольф вытащил из подполья драгоценный мешок, упаковал его в несколько слоев газет и спрятал на дне спортивной сумки. Напившись чаю, Рудольф трижды расцеловал свою бабулю, сунул ей в руку на прощание приличную сумму денег и отправился на пристань.
Агнесса Аркадьевна радостно кинулась Рудольфу на шею, когда он вошел в прихожую. В квартире все блистало чистотой и порядком. Вкусный ароматный запах распространялся из кухни. Освободившись от сумок, Рудольф сам нежно обнял Агнессу Аркадьевну и они слились в длительном поцелуе на глазах ревнивого кота, терпеливо ждавшего своей доли хозяйской ласки.
Вечером состоялся маленький торжественный ужин. Рудольф угощал Агнессу Аркадьевну деревенскими деликатесами, а она потчевала его блюдами своей кухни. Бутылка отличного красного вина разогревала аппетит и соответствующие настроения. Вскоре кота выгнали из спальни на кухню, чтобы не мешал. Ярко освещенная квартира погрузилась во мрак.
Утром Рудольф проснулся раньше Агнессы Аркадьевны. Сверлила одна мысль – что делать с драгоценностями. Решил пока хорошенько их припрятать, а там видно будет. Агнесса Аркадьевна вскоре тоже проснулась. Счастливая и румяная со сна, она нежно поцеловала своего любимого. Хотелось еще поваляться, но пора было на работу. Девушка высвободила из-под одеяла свои стройные ножки, еле прикрытые короткой кружевной рубашкой, и скрылась в ванной, оставив Рудольфа в одиночестве.
Стол был накрыт, но Рудольф продолжал лежать в постели, прикрыв глаза. «Милый, ты не идешь на работу, это на тебя не похоже, неужели ты так сильно устал?» - пошутила докторша, разливая чай. «Приду после обеда, любимая, надо разобрать кое-какие бумаги», – схитрил Рудольф, по-прежнему не вставая с постели.
Когда Агнесса Аркадьевна ушла на работу, Рудольф лег на диван, соображая как надежнее спрятать найденный мешок. В голову лезли разные варианты, но ни один не давал гарантии. Агнесса Аркадьевна чуть не каждый день делала уборку и своей мокрой тряпкой протирала самые укромные места квартиры. Не устраивал вариант припрятать где-либо в лесу. Там могли разрыть мешок собаки или проследить горожане, которых полно в лесу в любое время года. В конце концов, можно просто забыть место закладки мешка.
Наконец, в голову пришла более или менее приемлемая схема. С трудом отодвинув массивный платяной шкаф, стоящий в углу, Рудольф осторожно оторвал доску-половицу. Между деревянным полом и железобетонным перекрытием было пространство, достаточное, чтобы спрятать мешок. Остальное было делом техники. После закладки мешка половица была установлена на прежнее место, а участок под шкафом закрашен подходящей половой краской. В завершение работы шкаф был возвращен на прежнее место. Рудольф был вполне удовлетворен своей работой. Агнесса Аркадьевна ни за что не отодвинет шкаф, а воры просто не догадаются.
На работу Рудольф решил в этот день не идти. На следующий же день он с удвоенной энергией приступил к продолжению ранее запланированных исследований. В последнее время у него появились серьезные результаты по стимуляции активных центров мозга вживляемыми электродами. Перепробовав массу вариантов, он обнаружил странную точку в районе стреловидного шва. Воздействуя на нее слабыми импульсами тока с помощью специального тонкого электрода, Рудольф заметил стабильное изменение поведения больных. Сердечно-сосудистая система буйных пациентов приходила в норму, у них появлялось желание работать, писать стихи, сочинять музыку, что-то изобретать. Как правило, после операции все пациенты проявляли необыкновенное послушание. Сила воздействия на мозг менялась в зависимости от формы сигнала. В процессе длительных опытов доктору удалось подобрать наиболее оптимальную форму электроимпульса.
В одной из закрытых палат содержался буйный больной – Сидоркин. Среднего возраста, с наколками по всему телу, костлявый, с выбитыми зубами. Почти вся его жизнь была связана с зонами и тюрьмами. Обычно он целый день сидел у окна и, не мигая, смотрел в одну точку. Охотно принимал таблетки, вяло, без аппетита ел больничную пищу. Родственников у него не было, во всяком случае, никто и никогда не приходил его навестить. Был, правда, один случай – пришли к нему как-то три подозрительных мужика с наколками на загорелых руках. Посидели с Сидоркиным в палате, пытались с ним незаметно выпить, но, обнаружив, что он их не узнает, махнули рукой и отбыли восвояси. О своей прошлой жизни Сидоркин не говорил, с больными не общался. Стрельнув сигарету, он обычно садился на корточки и с наслаждением выкуривал ее до самого фильтра, при этом блаженная улыбка озаряла его морщинистое, серое лицо с голубыми глазами. Приступы буйства начинались у Сидоркина непредсказуемо и беспричинно. Только санитары с ремнями и смирительной рубахой могли успокоить его в это время. Именно на этого бедолагу пал выбор Рудольфа, решившего начать новую серию операций.
Когда в конце рабочего дня закрывались на замки все палаты, в пустом коридоре появлялись три фигуры в белых халатах. Это были прихрамывающий Рудольф, Агнесса Аркадьевна и медсестра Зина. В коридоре стоял отвратительный запах, но они давно его не замечали. Тройка забирала Сидоркина, и он покорно шел в операционную, шаркая затасканными тапками по щелястому, давно не крашенному полу. Лысая голова больного белела в сумерках плохо освещенного коридора. Перед операционной Рудольф обычно угощал Сидоркина хорошими сигаретами. В это время Зина и Агнесса Аркадьевна готовили операционную. Бывший зэк садился на корточки и, пользуясь случаем, выкуривал две-три сигареты подряд. В это время Агнесса Аркадьевна включала всевозможные приборы, а Зина помогала доктору подготовить руки к операции. Так наступало время священнодействия.
Как-то за чашкой чая Агнесса Аркадьевна предложила Рудольфу узаконить их брачные отношения, поскольку их совместное проживание было уже достаточно длительным. Рудольф охотно согласился, но предложил сначала познакомить молодую жену со своей сестрой и ее семьей. Агнесса Аркадьевна радостно согласилась, захлопав в ладоши. Однако визит не состоялся – оказывается Николая перевели в Москву, дали квартиру и вот уже три месяца, как его семья переехала в столицу. Узнал об этом Рудольф из письма сестры, которое он получил буквально накануне предполагаемого похода в гости.
Вскоре Рудольф и Агнесса Аркадьевна расписались. Оформление брака отметили в ресторане без пышности в небольшом кругу сотрудников и однокурсников. Молодожены, счастливые как никогда, весь вечер охотно целовались под крики «горько» и с упоением танцевали танго, не отрывая влюбленных взглядов друг от друга. Рудольф был в строгом черном костюме, Агнесса Аркадьевна блистала в длинном белом подвенечном платье, вызывая легкую зависть незамужних подруг.
В Москве Николай был направлен для прохождения дальнейшей службы в какую-то особо засекреченную часть. Теперь он ходил только в штатском, в общении с соседями представлялся работником министерства просвещения. Ирина заранее была предупреждена Николаем об особой секретности его работы. Он настоятельно попросил жену не заводить близких подруг, чтобы не возникали лишние расспросы. На новой работе ему часто приходилось бывать в длительных командировках. Иногда он исчезал без предупреждения. Возвращался домой также неожиданно, исхудавший, иногда загорелый, словно был на юге. На его теле появились рубцы от сильных ударов, а на правом плече - шрам от пулевого ранения. Ирина, как врач, догадывалась, чем приходится заниматься мужу в командировках, но не смела об этом говорить. Постоянная тревога за мужа отравляла жизнь, радовали лишь сыновья, которые успешно учились в одной из столичных школ.
Бабушка Настя все больше слабела, по всему было видно, что она долго не протянет. Ирина решила, как только Николай вернется из очередной командировки, переговорить с ним и забрать старушку в Москву. Однако не судьба видно было пожить бабе Насте в столице. Старушка мирно скончалась на руках у Рудольфа во время его приезда с Агнессой Аркадьевной. На похороны Ирина приехала вместе с сыновьями. Все уже было готово к похоронам. Когда Ирина вошла в избу, где на табуретках стоял некрашеный гроб, всем показалось, что лицо усопшей осветилось легкой улыбкой.
Хоронили бабушку Настю всем селом – до самого кладбища на взгорье сельчане несли гроб на полотенцах, периодически меняясь. Соратницы по колхозу, опираясь на палочки, черной гурьбой семенили за подругой, провожая ее в последний путь. Поминки устроили во дворе, набрав столы и стулья у соседей.
Осиротевшие куры были зарублены для поминальной лапшы. Коз и кое-какие вещи раздали землякам. Все права на домишко Ирина без колебаний передала брату.
При первой же встрече Ирина и Агнесса Аркадьевна друг другу понравились - после похорон они дружно накрывали на стол, вместе делали приборку, вместе застилали постель на полу для всего семейства. Рудольфу досталось то самое место, где мучилась в родовых муках его мать, и где он появился на белый свет. Мальчишки, уставшие от печального зрелища и суеты похорон, уснули сразу же, как только их щеки коснулись бабкиных подушек.
Рудольф с Агнессой Аркадьевной после похорон остались еще на неделю, а Ирина с сыновьями отбыла в столицу на следующий день – мальчишки не должны пропускать занятия в школе.
Успокоившись немного после печального события, Рудольф сводил Агнессу Аркадьевну в найденный им подземный храм. Немятый травостой пожелтел накануне заморозков, ледяная вода холодила ноги даже через резину сапог и шерстяные носки. Когда Рудольф открыл вход в подземный коридор, Агнесса Аркадьевна оторопела и в первый момент отказалась входить в него. Рудольф нежно поцеловал жену, зажег свечу и решительно вошел первым. В глубине коридора стены еще издавали слабый аромат ладана, накопившийся в порах песчаника за многие годы проведения церковных служб. Ряса с камилавкой, висевшие на крючке, напугали Агнессу Аркадьевну до крайности. Она вскрикнула, увидев черную фигуру у стены, и рванулась к выходу, едва не теряя сознание. Рудольф с трудом успокоил жену, крепко прижав к себе ее нежное, трепещущее тело. «Не бойся, дорогая, это всего лишь ряса», - произнес он вполголоса. Бедное сердечко докторши бухало, словно частые удары молота. Медленно подошли к рясе. Преодолевая мистический страх, Рудольф осторожно коснулся черной ткани, провел по ней ладонью и обнаружил карман. Опустив в него руку, он нащупал ключ и какой-то сверток. Горящую свечу Рудольф быстро отвел в сторону, чтобы Агнесса Аркадьевна ничего не заметила, как он вытаскивает содержимое из кармана рясы.
В храме пробыли не больше минуты. В абсолютной тишине со стороны алтаря неожиданно послышалось характерное шипение, и незваные гости заметили в потемках быстрое приближение извивающегося черного тела. Рудольф и Агнесса Аркадьевна, объятые инстинктивным страхом, пулей выскочили из храма. Добавила ужаса погасшая свеча; по коридору пришлось выбираться в кромешной темноте в направлении светлого пятна входа.
Задохнувшиеся от беготни Рудольф и Агнесса Аркадьевна без передышки замаскировали вход и, не медля, ретировались по речке в сторону села. «Ну, как насчет впечатлений, крепко перетрусила?» - смеялся Рудольф, поддерживая жену за локоть, когда она прыгала с камня на камень. «Кто бы говорил, не ты ли выскочил из храма первый, практически оставив меня наедине со змеей, - отпарировала Агнесса Аркадьевна. – Тоже мне, рыцарь».
Вскоре вышли на берег реки, и идти стало легче. «Не хочешь еще раз сходить в храм?» – дурачился Рудольф, обнимая жену на ходу. «Зачем, там ничего нет интересного – одни змеи – вот если бы храм действовал, то пошла бы, – серьезно ответила Агнесса Аркадьевна. – И потом, у меня еще не прошел страх, до сих пор пульс, наверное, за сто».
В избушке все напоминало бабушку. Пока Агнесса Аркадьевна, не имевшая опыта работы на деревенской кухне, пыталась приготовить ужин, усталый Рудольф лежал на кровати и с грустью рассматривал родные стены, иконы, печку, которой он был многим обязан. Впервые появились мысли о скоротечности земной жизни. Живое лицо бабушки Насти стояло перед глазами. Чтобы отвлечься от грустного, Рудольф вышел во двор и решил основательно рассмотреть находку.
Ключ, похоже, был от того самого сейфа, где он обнаружил золото. Простой, без выкрутасов бородок, непривычно большие размеры, грубая кузнечная работа. Рассматривать сверток на всякий случай ушел в баню. Сверток оказался засохшим небольшим куском хорошо обработанной кожи с сохранившимся текстом, выполненным красной краской. С трудом разбирая старославянские слова Рудольф прочел:
Отче Герасим,
прими от Ефима сорок пять золотых гривен – мой долг. Дружина идет на Волгу. Помоги с ремонтом струг, при нужде дай хлеба, рыбы, соли. В Новгороде спокойно. Московский князь не грозится. Опасайтесь – ныне летом башкирцы идут на Каму. Тебе поклон от родственников. Аксиньюшка родила мальчонку.
Прощай. Агей Томилов.
После анализа всей информации в голове Рудольфа начало складываться более или менее ясное представление о событиях, происшедших в верховье Камы в древние времена. Хозяевами скита были, очевидно, новгородские монахи, одни из первых пришедшие на берега живописной и богатой рыбой реки. Скит построили в глухом, труднодоступном для кочевых всадников месте. Строиться в открытом поле было опасно - кочевники считали эти земли своими и грабили пришельцев нещадно. Однако Великий Новгород, преодолевая сопротивление, медленно, но упорно продвигался на восток.
Новгородская ватага под началом некоего Ефима перед последним броском на Волгу, видимо, отдыхала у земляков-чернецов в распадке. Молились Богу о даровании успеха, чинили струги, запасались продовольствием. По указанию новгородца Агея Томилова Ефим передал игумену Герасиму письмо и сорок пять золотых гривен как долг за прошлые или будущие услуги. Кто такой Агей Томилов? Скорее всего, этот человек был из ближнего окружения новгородского князя, поскольку он имел информацию о намерениях Москвы, а также разведывательные данные о планах степняков. Судя по состоянию скита, набег кочевников вскоре действительно состоялся, однако предупрежденные монахи успели вовремя перебраться на другое скрытное место вместе с церковной утварью. Игумен после переселения, по-видимому, пришел забрать монастырскую казну, но был схвачен возле скита отрядом кочевников и зарублен. В поисках ценностей разбойники обшарили подземный храм, однако, игуменский сейф с казной не заметили. В найденном Рудольфом мешке с золотом помимо других ценностей были те самые сорок пять новгородских гривен, которые были переданы отцу Герасиму главарем ватаги Ефимом. Отец Герасим не выдал ни казну, ни новое место расположения скита, за что и получил страшный сабельный удар по голове. Его скелет и был обнаружен Рудольфом в песке около руин здания.
Рудольф аккуратно завернул ключ и сверток в висевшее на стене бани полотенце и, как ни в чем не бывало, вернулся домой. Агнесса Аркадьевна возилась на кухне, поэтому перепрятать находку удалось без проблем. На следующий день молодая чета отправилась в родной город. Осиротевшая избушка, закрытая висячим замком, грустно проводила их в дорогу окнами, задернутыми белыми занавесками. После возвращения в город Рудольф с удвоенной энергией принялся за продолжение исследований.
Луна огромным багровым диском выплыла из-за небосклона, угли кострища давно погасли, повеяло прохладой. «Отец, все, что ты мне сейчас рассказал, похоже, это история нашей семьи, не так ли?» - спросил я, не сомневаясь в сказанном. «Я тебе уже именно это говорил. Ирина – твоя мать, Николай - естественно я, а Рудольф твой дядя», - кивнул батя, закуривая очередную сигарету. «Ну, и как же дальше развивались события?» – захваченный повествованием, продолжал допытываться я. Отец немного помолчал, сделав несколько затяжек.
Наша семья со временем все меньше и меньше общалась с семьей Рудольфа. Я был в постоянных командировках, твоя мать работала в поликлинике, а там сам знаешь как со свободным временем. У Рудольфа, очевидно, были свои заботы и интересы, о которых мы не знали. С его женой я встречался всего пару раз. Жили в разных городах, так изредка перезванивались, вот и все родственное общение.
Когда прибыл из Вены, меня сразу же вызвали к начальству. Генерал молча пожал мне руку и кивнул на кресло. На его рабочем столе лежали несколько листов документов, с которыми он внимательно знакомился. Я долго ждал, прежде чем он ввел меня в суть дела. Отодвинув в сторону бумаги, мой начальник сообщил следующее.
«В стране происходят в последнее время невероятные события – стали исчезать бесследно люди. Этим вообще-то никого не удивишь. Такое явление давно стало обычным – пропадали и пропадают спившиеся бомжи, старики, молодежь, дети. Со временем многих находят живыми или мертвыми. В нашем случае речь идет об исчезновении элитных специалистов из области электроники, биотехнологии и медицины. Только за последний год исчезли пять специалистов с мировым именем». Спрашиваю генерала – как исчезают. «По-разному. Один сел в такси, отправляясь на работу, и с концами. Некоторые исчезли, отдыхая на дачах. Не можем найти видного немецкого специалиста в области компьютерной техники – исчез месяц назад из гостиницы, приехав в Россию на научную конференцию. Еще один такой случай и готов международный скандал Теряем бесконечно ценных для нашей страны ученых. До сих пор не найдено ни одного живого, ни одного мертвого».
Генерал тяжело вздохнул и затем объявил мне, что согласно распоряжению президента поиск ученых поручается моему подразделению, а я, как его командир, назначаюсь ответственным за исполнение операции. Инструкции и информацию о специалистах я получил в тот же день. Не затягивая, разработал план операции, после утверждения которого, моя группа приступила к работе.
Сначала выяснили, какой информацией по делу располагают милиция и ФСБ. Оказалось, почти никакой. Пошли по кругу сами.
В подмосковном элитном поселке, где располагается дача последнего нашего исчезнувшего ученого, за рюмкой коньяка мне удалось побеседовать с гастарбайтером, который работал на соседней стройке. В день исчезновения молодого ученого парень в субботний вечер катался на велосипеде и, проезжая мимо его дачи, обратил внимание на стоящий у входа в дом черный «Мерседес», в который два человека заталкивали тяжелый черный мешок. Заметил, что хозяйки и охранников рядом не было. Это несколько насторожило его. Были сумерки, горели уличные фонари. Велосипедист, правда, не придал значения увиденному, поскольку знал, что это дача известного ученого и хорошо охраняется.
Однако мы уцепились за эту ниточку. Для начала опросили хозяйку и охранников. Выяснили: в доме ничего не исчезло кроме профессора и результатов его исследований в электронном виде. Не было следов насилия, каких-либо отпечатков. Большего они сообщить не могли, так как все проспали. Милиция, быстро приехавшая на дачу по звонку проснувшихся охранников, хозяйку дома обнаружила спящей в библиотеке в кресле с книгой в руках, овчарка мирно посапывала на своем коврике у двери спальни. Охранники и хозяйка после крепкого сна жаловались на сильную головную боль, которая, впрочем, постепенно без последствий прошла. Во рту долго сохранялся неприятный привкус. Очевидно, прежде чем выкрасть ученого, похитители применили сильно действующее газообразное снотворное средство. Мои парни перерыли весь дачный участок и обнаружили под слоем дерна пластиковую трубку, идущую от забора в подвал дома. Отпечатки протектора шин «Мерседеса» были обычными и ничего о владельцах машины не говорили. Следы от обуви перед отъездом злоумышленники предусмотрительно замели веником.
Переговорил с известными специалистами в области синтеза снотворных средств. Ответ был один – снотворных газов достаточно много, но при высоких концентрациях они все, как правило, убивают человека, а при малых – не эффективны. Для каждого средства существует оптимальная дозировка. В нашем же случае использовался неизвестный газ, обладающий чрезвычайно высокой эффективностью в широком диапазоне концентраций. Такие средства наши службы пока не имеют. Не дай Бог, если этот продукт заимели террористы – мало не покажется. С его помощью легко провести любую диверсионную операцию вплоть до захвата ракетных комплексов. Все понимали, что дело пахнет керосином.
Размышляя над полученным материалом, однажды, мне пришла в голову мысль посоветоваться с Рудольфом. В конце концов, он известный доктор медицинских наук, большой специалист в области головного мозга, автор ряда монографий. Была маленькая надежда получить какие-либо сведения о таинственном снотворном газе. Но на мой звонок не ответили ни Рудольф, ни его жена. Позвонил в лечебницу - мне сообщили, что они уволились с работы одновременно два года назад. В голове молнией мелькнула мысль – не выкрали ли уж и наших родственников. Быстро просмотрел список исчезнувших. Егоровых среди них не было. Когда с работы пришла твоя мать, поинтересовался, давно ли она общалась с братом и его женой. Ирина сказала, что последний разговор с ним состоялся примерно два с половиной года назад. «Я пригласила их в Москву на встречу Нового года, но Рудольф, вежливо поблагодарив, отказался, объяснив все большой занятостью». Куда они могли исчезнуть, можно было только гадать. Позвонил на всякий случай в его родное село - кто его знает, может, решили хорошенько отдохнуть. К моему удивлению, из мобильного телефона послышалось женское «алло», весьма напоминающее голос Агнессы. Однако разговор не состоялся - трубка сразу же отключилась, едва я задал первый вопрос. Повторил набор номера второй раз – трубка уже не реагировала. Телефон Рудольфа также молчал. Это меня заинтриговало. Не подозревая пока ничего плохого, я попросил своих специалистов проверить на нашей аппаратуре координаты нахождения интересующих меня телефонов. Ребята подтвердили, что их надо искать в районе нашего села.
Стало ясно, что наша семейная парочка занята какими-то весьма секретными делами. Пришлось все, как на духу, рассказать генералу о моих родственниках.
На следующее утро на вертолете группой в пять человек вылетели на Каму. Сели в сумерках невдалеке от села на небольшой поляне рядом с сосновым бором. Вертолет подкатили к кустарнику. Замаскировали его хорошенько маскировочной сетью и ветками. Не хотелось, чтобы нас кто-то заметил, поэтому ночевать решили в машине. Утром мои ребята, переодетые в заношенную гражданскую одежду, ушли в село. Я с пилотом остался у вертолета, держа постоянную связь с генералом. Вернулись мои парни поздно вечером усталые и голодные.
Перед докладом генералу выяснил следующее. В избушке бабушки Насти кто-то живет или ночует - это видно по слегка протоптанной дорожке к воротам. Ворота и двери сеней на замке. Посторонних людей видят сельчане очень редко, обычно это неразговорчивые люди в городской одежде, незаметно исчезающие неизвестно куда после ночевки в хате бабы Насти. Рудольфа и его жену сельчане за два последних года видели в селе три-четыре раза. Обход окрестностей ничего не дал – село окружают глухие овраги и высокие холмы, за один день не обойдешь и десятой доли.
На третий день рано утром в районе распадка, что в семи-восьми километрах от села, мои люди обнаружили бредущую по речке прихрамывающую фигуру. Человек неожиданно обернулся и, увидев моих ребят, ускоренным темпом стал уходить вглубь крутого оврага. Догонять его ребята не стали, но пошли за ним, не теряя из виду. Вскоре погоню, однако, прекратили - на нашу беду одного из моих парней в кустах ужалила змея. Слава Богу, у нас в аптечке была специальная сыворотка, и все обошлось более или менее нормально.
По описанию разведчиков я понял, что обнаруженный человек – это Рудольф. Но что загнало этого преуспевающего, талантливого человека в глухомань с женой – было совершенно непонятно. Рано утром я сам пошел в распадок вместе с моими парнями. В устье речки мы обнаружили свежие следы, оставленные на прибрежном песке носом речного судна. Отпечатки спортивных ботинок были видны тут и там. Судя по размерам отпечатков обуви, на берегу было от десяти до пятнадцати человек. На всякий случай мы взвели затворы пистолетов и пошли в глубь распадка, внимательно осматривая кустарник. Тревожная тишина прерывалась изредка гортанными криками коршунов парящих в голубизне летнего неба. Солнце, помнится, в этот день грело нещадно. Пахло полевыми цветами. Идти было трудно - травостой до колен. Скоро в глубине крутого оврага мы обнаружили следы пребывания людей – поломанный кустарник, на берегах речки множество следов и бытового мусора. Рядом были древние руины какого-то здания. Я прошел несколько метров вдоль отвесного склона и неожиданно заметил массивную стальную дверь, забетонированную в каменистом откосе. Сразу же созвонился с генералом и, сообщив результаты наблюдений, запросил срочно перебросить к нам группу специалистов со спецоборудованием. Через несколько часов инженерный отряд прибыл к месту назначения на вертолете.
Стальная дверь задала нам весьма сложную задачу – надо было открыть вход без применения боеприпаса. За дверью могли быть люди, взрывчатка да мало ли что. Снаружи дверь была сплошной, без ручек и отверстий под ключ. На простукивание и требование открыть дверь никто из пещеры не реагировал. После недолгого обсуждения решили пробить с помощью перфоратора, кувалды и пробойника боковой ход в метре от двери. Бетон с трудом поддавался натиску инструмента, так как был густо армирован железом. К вечеру основную толщу стенки мы все-таки прошли. При простукивании было ясно, что до выхода в пещеру остались последние сантиметры.
Перед решающим вскрытием бокового хода весь состав группы на всякий случай был мною отведен на достаточно безопасное расстояние. Была реальная угроза, что пещера заминирована. Решающий удар по стенке решил сделать сам. Успел сделать несколько ударов кувалдой по пробойнику. Последовал мощный взрыв, которого я уже не услышал. Очнулся на носилках в вертолете, который доставлял меня в ближайший госпиталь. Позднее я узнал, что взрыв был такой силы, что на месте пещеры образовался провал. При взрыве меня отбросило в речку. Каким-то чудом я не попал под траекторию полета выбитой взрывной волной двери. Однако удар о камни в речке даром не прошел – было сильное сотрясение головного мозга, травма черепа, сломанные ребра. После госпиталя дали инвалидность, пенсию и, на прощание, орден за эту последнюю операцию.
Отец замолчал, очевидно, прокручивая в памяти пережитое. После длительной паузы он продолжил свое повествование.
Пролежал я в госпитале почти полтора месяца. Мои парни навещали меня, и от них узнал, что при расчистке места взрыва останки людей не нашли, значит, их там не было - успели исчезнуть. Зато нашли обломки множества разнообразных научных приборов и следы хирургической палаты. Судя по всему, в пещере действовала высококлассная лаборатория, и выполнялись сложные операции. Под пещерой был обнаружен хорошо сохранившийся подвал. В нем размещались бытовые помещения и небольшой спортивный зал, полный тренажеров. В спальном отделении на десять коек было достаточно комфортно, сухие стены из песчаника были украшены эстампами, пол был укрыт коврами, в углах комнаты стояли торшеры. Помимо общей спальни в подвале было помещение для супружеской четы. На это указывали запасы женской и мужской одежды, а также широкая супружеская кровать с метками на постельном белье «АА».
В подвал спускались по крутой лестнице из пещеры. Таинственная лаборатория имела собственную электростанцию, запрятанную в глубине песчаника. Что всех удивило, в развале нашли ветхую рясу и головной убор монаха.
Если исходить из количества коек, в лаборатории работало не менее десяти человек. Кто были эти люди? Судя по остаткам сложных приборов, с которыми они работали - это были классные специалисты, вероятно, те самые ученые, которых нам было приказано разыскать. Однако явных доказательств их пребывания в пещере не нашли. Остатки бытового барахла и одежды были одного типа, закупленные, вероятно, в местной деревенской лавке. Как они смогли спастись при взрыве в заминированном подземелье? Скорее всего, все улизнули от нас в последнюю ночь на том самом судне, следы которого мы видели на речном берегу.
Поиски Рудольфа и его группы продолжались долгое время, но они как в воду канули. Не дало никаких результатов ни ночное патрулирование на Волге и Каме, ни длительный контроль на дорогах и в аэропортах. Переиграл нас твой дядя. В конце концов, его дело было основательно засекречено, взяты подписки о неразглашении государственной тайны. Его поиски активно продолжаются и сейчас. Одно хорошо - исчезновения ученых в нашей стране прекратились. Определенно, Рудольф со своей группой сумел уйти за кордон, так мы думали тогда. И это подтвердилось позднее.
«Значит, дело не закончено?» - спросил я, преждевременно собираясь забраться в палатку. «Не торопи, кое-что новое объявилось совсем недавно». «Можно рассказать?». «Пожалуй, можно, но ты все же помалкивай, дело то не закрыто».
В прошлом году, как ты знаешь, мы с твоей матерью отдыхали в южной Италии. Накануне отъезда я решил посетить один из музеев, а мать осталась в номере гостиницы; в тот день она неважно себя чувствовала. Возвращаюсь вечером в отель – смотрю – мать сама не своя. Пытаюсь разобраться, в чем дело, предлагаю вызвать скорую помощь. Она отказывается, говорит, что чувствует себя нормально. В конце концов, сообщает мне невероятное - утром после моего ухода, оказывается, ей звонил Рудольф. Твой исчезнувший дядя! Звонил по мобильному телефону неизвестно откуда. Ирина сразу признала его голос и потому не отключила трубку. Ей показалось, что он с трудом сдерживал сильное волнение. Сначала обменялись, как водится, информацией о житье-бытье, здоровье. Сообщил, что Агнесса Аркадьевна по-прежнему с ним. У них родились два мальчика, одному из которых сейчас пять, а другому восемь лет. Семья имеет современный дом, скорее дворец, на одном из островов с умеренным климатом. Есть для личных нужд два скоростных вертолета. По паспорту теперь супруги и их дети имеют итальянские имена и фамилию. Для неузнаваемости ему и Агнессе сделали пластические операции. Рудольф сказал, что видит сестру на дисплее своего мобильного телефона и поэтому сильно волнуется. У матери, как ты знаешь, простой сотовый телефон, и она брата во время разговора, естественно, не видела. Зато ее мобильник записал весь разговор.
Поговорить с Агнессой Аркадьевной Рудольф в категорической форме отказал. Сказал, что его люди долго следили за нашими передвижениями по Италии, чтобы подобрать удобный момент для разговора. Далее Рудольф решил приоткрыть сестре тайну исчезновения из России. По памяти вкратце передаю его слова.
«Моя дорогая сестричка! Ближе чем ты, у меня только мои мальчики и жена. К сожалению, судьба развела нас с тобой навсегда, о чем я очень сожалею. Очевидно, это наш последний разговор, я очень рискую – известные организации давно разыскивают меня по всему миру.
Сейчас я имею все, что мне необходимо, но скажу чистосердечно – самая счастливая пора моей жизни прожита в нашем селе с тобой и с мамой Настей в унылой избушке с сундуком около печи, на котором спала ты. Не все определяют деньги, далеко не все. Мои последние годы проходят в роскошных условиях, но каждую ночь мне снятся наши холмы, речка через дорогу и ты в ситцевом платьишке, смеющаяся над моей школьной писаниной с ошибками. Скажу по секрету – бывают моменты, когда я в уединении закрываю глаза и перебираю в голове картины нашего с тобой детства, вспоминаю друзей, голодные школьные годы, вижу тебя и маму морозным вечером в тусклом свете закопченной керосиновой лампы. В комнате тепло, горит лампада, за печкой стрекочет сверчок. Я вытираю слезы и стараюсь как можно дольше пребывать в этом видении вместе с вами, моими любимыми.
Что произошло в моей жизни, почему я не с вами? Известно, что любопытство не всегда доводит до добра. Именно это произошло со мной. Наверное, помнишь, как-то мальчишкой, лазая по холмам, я набрел на какую-то пещеру и рассказал об этом тебе и маме Насте. Она категорически запретила нам туда ходить и наказала никому об этом не говорить. Я так и сделал. Вскоре о находке вообще забыл. Прошли годы, уже взрослым человеком я приехал вновь в родное село. Из любопытства мелькнула мысль сходить еще раз в таинственный распадок и все хорошенько рассмотреть. В глубине ущелья я обнаружил древний пещерный храм, а в нем – ты не поверишь – приличный мешок с золотыми монетами, драгоценностями и золотыми слитками. Все найденное принадлежало древним монахам – новгородцам. Это стало мне известно из текста оставленного ими письма. Все богатство я перевез в город, где у меня была уже собственная квартира и жена. Золото надежно спрятал и первое время не знал, что с ним делать. К тому времени я уже защитил докторскую диссертацию, создал приличную лабораторию, накопил солидный экспериментальный материал в области нейрохирургии.
Случилось так, что в ходе исследований я сделал серьезное открытие – обнаружил точку в коре головного мозга, воздействуя на которую электромагнитными импульсами строго определенной формы достигается состояние, когда больной становится практически твоим рабом. Изюминка в форме импульса. Время подчинения зависит от длительности и мощности сигнала. Нюансы методики известны только мне, деталей не знает даже моя жена.
Надо было что-то делать с полученной информацией. В конце концов, мне пришла в голову безумная мысль – подчинить себе самые гениальные умы, а затем с их помощью и весь мир. Для чего? Чтобы исправить его пороки, прекратить войны, спасти природу, объединить людей единой идеей. Найденная точка в мозгу человека и форма направленного электромагнитного импульса давали мне возможность реализовать задуманное.
Большие задачи придают большие силы. Встал вопрос – как собрать в единый коллектив лучших ученых, как и где организовать их работу. Древний подземный храм позволил мне начать осуществлять задуманное. Используя найденные в нем сокровища, я тайно создал в нем высококлассную лабораторию со всей необходимой оснасткой. Всю черновую работу выполнили мои бывшие больные, которых я на некоторое время подчинял себе. Любого, пришедшего ко мне на прием, я превращал в зомби. Да, ради моей идеи, я это делал. Но ни один человек у меня не погиб. Люди жили в пещере, нормально питались, в свободное время занимались тренировками на тренажерах. Когда объект был готов, основную часть людей я распустил. Остались наиболее физически и интеллектуально развитые. С помощью этих людей я собрал небольшой, но очень эффективный коллектив выдающихся ученых. Мне пришлось разработать снотворный газ уникального действия, чтобы без помех выкрасть нужных специалистов. Пришлось идти и на такое. Не переживай – живется им сейчас весьма неплохо, вполне сносно было и тогда. Обработанные моим лучем, ребята успешно решали и решают самые сложные задачи.
На Каме все, однако, прервал твой благоверный Николай. Правда, такой вариант развития событий я запрограммировал - рано или поздно нас все равно раскрыли бы. На этот случай я подготовил базу за рубежом, все необходимые документы и план отхода. Николая и его людей мы засекли сразу же и вовремя ушли по Каме, завершив все хорошим взрывом. Сожалею, что Николай тогда пострадал. Я не знал, что именно он руководит операцией, иначе выбрали бы более мягкий вариант отступления.
За кордон перебрались по Волге и Каспию всем коллективом без проблем. В Иране у нас свои люди. На новой базе на одном из островов нами создано в сотни раз больше, чем на Каме. Открытия создают новые открытия. Сейчас мне подчиняются, сами того не подозревая, ведущие фигуры в политике, экономике, в армиях мира. Поэтому я так свободно говорю о своих делах. В любом случае мое дело не умрет – вся информация будет передана со временем моим сыновьям.
Что еще я хочу тебе сообщить? Знай же, Ирина, кто мои родители. Из архивов НКВД мне стало известно, что мой физиологический отец – охранник тюрьмы, принимал участие в расстрелах зэков. Изнасиловал мою мать, благодаря чему я появился на белый свет в вашей избушке. За изнасилование зэки ему отрезали член, а потом зарезали, как барана. Есть живые свидетели. Моя мать – учительница немецкого языка, дочь видного белогвардейского генерала родом из Самарканда. Погибла в тюрьме. Вот такие мои дела и таковы мои родители. Любишь ли ты меня после услышанного?
На Николая зла не держу, это была его работа. Будут проблемы, рассчитывайте на меня, обязательно окажу помощь. Искать меня не надо. Мои люди постоянно контролируют вас. Все. Прощай, моя дорогая сестрица, всем привет от моего семейства. Мобильник замолчал.
«Как думаешь, батя, правда ли все это? Даже не верится», - спросил я отца. «Правда, думаю. Рудольф сестре никогда не соврет, но допускаю, что часть из сказанного дезинформация, блеф для спецслужб, – промолвил отец. – Помнишь, три года назад я был в коме от последствий удара при взрыве? Врачи не верили, что выживу. Позвоночник и головной мозг у меня сильно травмированы. Так вот, матери передали по почте несколько ампул какого-то лекарства с методикой его применения. Это меня и спасло, все пока нормально. Однозначно – Рудольф выручил, значит, он действительно многое может. Что меня тревожит сильно – не дай Бог, Рудольф на самом деле концентрирует власть в своих руках, хотя и с благими намерениями. Есть факты, косвенно подтверждающие это. Рудольф далеко не ангел, что ему еще взбредет в голову – неизвестно. Сам свои идеи назвал безумными. Гении нередко бывают шизофрениками, а они непредсказуемы». «Пап, то, что ты мне рассказал, известно твоей службе?». «Естественно, и у нас, и у них на Западе знают. Все активно работают, все понимают опасность. Но умен курилка – хорошо замаскировался, да и некоторые политики, похоже, действительно обеспечивают ему крышу. Тем более высококлассные ученые на него работают. Вот такие, брат, дела».
Мы долго молчали. Угли в костре давно погасли. Ярко-желтая добродушная луна висела над верхушками елей, освещая округу. Мелькнула нелепая мысль, что кто-то нас подслушивает. Не зря Кент рычал в сторону кустов. Стало немного тревожно. Я рассмеялся над своими страхами, оглянувшись все же по сторонам. Безмолвие и желтый лунный свет царили над окрестностью. Слышались мощные всплески в камышах охотящейся щуки. С озера потянуло сыростью. Стало зябко, и мы ушли в палатку соснуть пару часов до утреннего клева.
Последняя операция
© Copyright: Евгений Давыдов Красноборский, 2011
Свидетельство о публикации №211120701834
Свидетельство о публикации №211120701834
Рецензии