А это мой Пушкин. Гл. 56 Предзнаменования

К концу сентября   у Саши закончился весь запал к творчеству – его стало невыносимо тянуть домой. Он уже  приготовился было ехать , когда ему объяснили: до  Москвы устроено пять карантинов, и пока он туда доедет, ему придется потерять на каждой по  четырнадцать дней. Он ужаснулся – семьдесят дней! Куда столько! В довершение его несчастий начался нудный дождь, который без просвета лил каждый день, превратив после первого дороги в  месиво, из которого невозможно было выбраться без ущерба для себя… "Этак я могу тут застрять до самого санного пути…, - упал он совсем духом.- Что за напасти – то ссоры с будущей тещей, то  смерть дяди, то чума - свадьба убегает от меня,да и только!".

Остался в Болдино на неопределенное время, и здесь все доводило до бешенства. А делать нечего – раз он здесь, то много писал, собирал по окрестным деревням разные истории, записывал названия растений и деревьев,наименование деревень…

Еще ни разу не изменил он своей привычке принимать ванну. Из-за отсутствия условий мылся в кадушке, наполняемой каждый вечер теплой водой -  боялся привычной-ледяной, чтобы  не заболеть к свадьбе. «Которая все дальше и дальше от меня!» - подумал в сердцах…

С помощью древнего старика Михея он садился на лошадь и дотемна пропадал в Казаринских кущах – работал.  Вечера проводил у соседей   Новосильцевых в Апраксино. Здесь он встречал  домашнюю уютную атмосферу -   Наталья Алексеевна, хозяйка имения, очень любила его и всегда встречала с теплом и радостью.

  Саша уехал оттуда давно, а там со смехом  еще долго вспоминали, как он опоздал на её день рождения.  Именины были назначены к обеду и его не дождались и сели за стол, а он приехал только к вечеру,когда уже подавали шампанское.

 Саша упал перед старушкой на колени и повинился: « Не сердитесь на меня – я  вовремя выехал, Наталья Алексеевна, и был  уже недалеко от вашего дома, когда проклятый заяц перебежал мне дорогу. Я вернулся домой - вы ведь не знаете, что я – юродивый:возле своего двора вышел из коляски, а потом сел в неё и опять  приехал сюда – чтобы вы меня выдрали за уши…». Хозяйка потрепала его ласковыми ладонями по ушам и усадила за стол…

Посещал он и других соседей.  Крылов  был назначен окружным комиссаром  во время холеры. Саша у него черпал все новости о распространении  чумы. Уже первого октября от него получил известие, что  холера добралась до Москвы и все жители уехали оттуда: кто - куда.

Раз так, Саша решил не рваться туда. Тем более, что его тоже назначили окружным инспектором, в качестве которого он в церкви выступал перед мужиками, рассказывая , как спасаться от  заразы…

Но, когда он  услышал, что  холера приближается к Болдино, и что, как только она доберется до реки Пьяна, усилят карантин и не дадут  уже никому выехать  из деревни, Саша  отписался от инспекторства, напирая  на то, что, не являясь  помещиком этого уезда, он не обязан принимать такую должность. Ему показали министерское распоряжение, что никто не может отказываться от исполнения должностей в таких условиях и  не выдали свидетельство на въезд в Москву, но он и без него рванул  туда. Тем более, что  получил записку от Натали, что она из Москвы никуда и  не собиралась выезжать…

Но, доехав до Владимирской губернии, он выяснил, что  по большой дороге проезд запрещен. Скрипя зубами и играя желваками, Саша  вернулся в Болдино... Он совсем  расстроился, тем более, что отец его завалил письмами со всеми сплетнями о том, как у него расстроилась свадьба, и как все гадают, что теперь он будет делать…

А делать ему нечего – осталось только переждать  четырнадцатидневный карантин…
Когда он понял, что здесь надолго, опять принялся за ранее начатое. И закончил две последние главы «Евгения Онегина» -  восьмую и девятую, переписал их для печати; написал маленькие трагедии - «Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери», «Пир во время чумы или дон Жуан»; кроме этого - тридцать стихотворений и пять повестей. Работа так его захватила, что он и не заметил, как  выпал снег и  можно пуститься в дорогу.

Девятого декабря он вернулся в Москву и остановился опять в гостинице «Англия», о чем не преминули доложить московскому обер-полицмейстеру...

Сразу побежал к  Гончаровым и наткнулся на озлобленный взгляд Натальи Ивановны. Но он решил не дразнить её и беспрекословно выполнял все её капризы – ездил с ней и  Натали по соборам и церквям...

 Натали не могла ему ничего сказать про мать, у которой с годами религиозность приняла фанатичный характер. Чуть что, она злобно крестилась и шептала псалмы… Натали молча сносила постоянное  раздражение и придирки матери, которая, не стесняясь жениха, отзывалась о дочери: «В тихом омуте черти водятся»...

 По его возвращении друзья заметили, что  Саша стал более скучным и  молчаливым. На самом деле, выглядел он теперь диковато – оброс бакенбардами, короче  остриг волосы, немного поправился. Неизменными остались длиннющие ногти, за которым он не уставал ухаживать …

Заделался таким домоседом у Павла Нащокина, что  тот не мог его вытащить никуда. Собираясь в Английский клуб и пытаясь взять его с собой, он уговаривал его:
-Александр Сергеевич, ты хоть иногда выезжай, а то все подумают, что я тебя насильно у себя  удерживаю…
Саша только усмехался:
- Признайся, что ты свою жену ко мне ревнуешь!- Он  вел с ней  нескончаемые разговоры о хозяйстве, о тонкостях  ведения домашних дел… Учился.

 Но, не находя себе места,ненадолго уехал в Остафьево, к Вяземским, где был до конца декабря. Но вскоре не вытерпел вернулся в Москву,которая манила его неудержимо.
 
Новый, тысяча восемьсот тридцать первый год, он встречал  с Нащокиным у цыган. Увидел певицу Таню, давнюю знакомую, из кареты крикнул ей, подъезжая:
- Ах, радость моя, как я рад тебе!- Соскочил на землю.- Здорово, моя бесценная!- и  поцеловал её в щеку.

Они зашли в дом и  Саша с ногами уселся на софу. И сразу задумался. Потом вздохнув тяжко, глянул на  цыганку:

 - Спой мне, Таня, что-нибудь на счастье. Слышала, может быть, я женюсь?
 - Как не слыхать, - услышал он тоже невеселый её  голос - тоже была влюблена и - в женатого.- Дай вам бог, Александр Сергеевич!
- Ну, спой же мне, спой!..
- Давай, Оля, гитару.Споем барину?- крикнула она подруге в другую комнату.
Та вынесла гитару,  и Таня стала перебирать струны, подбирая, что спеть.Наконец,она запела:

      Ах, матушка, что так в поле пыльно?
      Государыня, что так пыльно?
      Кони разыгралися. А чьи то кони, чьи то кони?
      Кони Александра Сергеевича...

Только потом она сообразила, что не надо было эту песню петь, потому что, как говорят, она будто не к добру . И тут  она  услышала громкое рыдание -  её гость, схватив руками голову, плакал...
 Павел Войнович подбежал к нему:
-Что с тобой? Что с тобой, Пушкин?
-Ах, эта ее песня всё мне внутри перевернула, она мне не радость, а большую потерю предвещает!..
 И после этого  сразу уехал, ни с кем не попрощавшись.

 Никто из  цыган не  смог узнать в нем  прежнего озорного  поэта...
 
Он опять находился у  Нащокиных, когда через три недели  принесли  весть о смерти Дельвига. Саша почернел вмиг и произнес дрожащими губами:
- Ну, Войныч, держись – в наши ряды стали постреливать…
- Нет, я не верю… Мало ли слухов ходит!
Повисли  часы ожидания беды.На следующий день все подтвердилось, и Саше пришлось ехать к отцу Софии Дельвиг - Салтыкову,чтобы сообщить ему ужасную новость.

Потом он вернулся к Нащокину, и они долго решали, что делать, как помочь матери и братьям Дельвига. Они не могли не понимать, чего  лишились - знали, сколько на себе тащил их друг, который, хоть сам и был далек от политики, но издания его служили трибуной для тех, кто  высказывал свободолюбивые взгляды.  И за это жестоко поплатился! Доносы Булгарина Бенкендорфу сделали свое  черное дело - сначала он приостановил издание "Литературной газеты", а затем и вовсе закрыл её.

 В ноябре, когда Саша находился в плену Болдино, оказывается, Бенкендорф вызвал Дельвига в III отделение  и обвинил в неподчинении властям. А когда барон спросил, в чем это выражается, Бенкендорф ему ответил -  в печатании недозволенного в "Литературной газете". Мало того, пригрозил  ссылкой в Сибирь  не только ему, но и его друзьям - Пушкину и Вяземскому...

Дельвиг  вынудил его извиниться, напомнив ему, что он разговаривает не с кем-нибудь, а с бароном,  и вышел спокойно из его кабинета. Но, когда пришел домой, застал  жену в объятиях её очередного любовника…

Тяжелые впечатления от разговора с Бенкендорфом и  скандалы с женой уничтожили его.Софья не стала молчать, а сама набросилась на него, обвиняя в невнимании к ней... Все осложнилось простудой. Полтора месяца  он боролся со смертью, то приходя в сознание, то впадая в беспамятство. Но так была глубока травма, нанесенная ему женой, что он непрестанно спрашивал: "Сонечка, зачем ты сделала это?!". И вот  - его больше нет.

Саша, уединившись, долго плакал, чувствуя свою осиротелость. Дельвиг был его пристанищем в Санкт-Петербурге, как здесь, в Москве – Нащокин...  Никого, кроме них, у него нет ближе…

Он горевал о друге долго. Потом часами они с Павлом Воиновичем говорили об Антоне, вздрагивая каждый раз, когда в разговоре проскакивало слово «покойник». Однажды  Саша произнес с мукой в голосе:
- Теперь  это слово  мы применяем к  моему  Дельвигу. Как странен этот эпитет и как страшен –  в применении к милому Дельвигу!

Сильно сраженный смертью товарища, Нащокин тоже не мог  без слез говорить о нем. Баратынский слег от огорчения…

Несмотря на  постигшее его горе  из-за смерти друга, Саше нельзя было останавливаться с женитьбой. Он чувствовал, как с охотничьим азартом  в обществе обсуждают его все больше отодвигающуюся свадьбу... А Наталья Ивановна молчала, как в рот воды набрав. Не выдержав напряжения, он у неё  поинтересовался:

- Когда же  вы назначите  венчание?
Она посмотрела на него и ответила с вызовом:
- У меня нет денег, а без приданого  Таша не выйдет замуж.

Саша уже и просил княгиню Вяземскую, чтобы она поговорила с  будущей тещей:
 - Скажите ей, что пора это дело кончать.
Но и после беседы Веры Федоровны с упрямой женщиной так ничего и не изменилось.

Саша поехал в ломбард, заложил  свою часть имения и отдал ей деньги – одиннадцать тысяч, со словами:
- Начинайте шить приданое.

А сам отчитался перед Плетневым, другом-издателем:
«Через несколько дней женюсь. Заложил я моих 200 душ, взял 38.000, и вот им распределение: 11.000 теще, которая непременно хотела, чтобы дочь ее была с приданым - пиши пропало;  10.000 - Нащокину,  для  выручки  его  из  плохих обстоятельств:  деньги  верные.  Остается  17.000 -  на  обзаведение  и  житие годичное. В июне буду у вас и начну жить мещанином,  а  здесь  с  тетками справиться невозможно - требования глупые и смешные, а делать нечего. Теперь понимаешь ли, что значит приданое  и  отчего  я  сердился?  Взять  жену  без состояния  я в состоянии,  но входить  в  долги  для  ее  тряпок  я  не  в состоянии. Но я упрям и должен был настоять по крайней мере на свадьбе».

 Еще раньше, седьмого февраля, Саша обставил по – новому и оклеил квартиру, в которую собирался привести жену после венчания, новыми обоями под лиловый бархат, с рельефными набивными цветами. По обеим сторонам дивана устроил полочки для книг. Оглядев квартиру, остался доволен: она получилась щегольской и уютной.

 Вспомнив дом родителей, занимавших у соседей то стаканы, то вилки, то ложки, приобрел самое необходимое, то есть, то, без чего невозможно обойтись, принимая гостей.

 Но за два дня до венчания Саша все еще  не был уверен, что оно состоится. До него доходили слухи, как в городе только о нем и говорят, как сомневаются,  что свадьба все-таки будет…

Завтра, наконец, наступит этот долгожданный день «и дело кончится!».  Он  заранее написал записки с приглашениями на мальчишник своим близким друзьям и приятелям - Нащокину, Вяземскому, Языкову, Баратынскому, Верстовскому , Елагину Алексею Андреевичу и его пасынку -  Ивану Васильевичу  Киреевскому, Денису Давыдову. Всем распоряжался Левушка…

А сам он был очень мрачен и грустен и едва разговаривал - его волнения достигли предела. Кроме  усталости  он не чувствовал ничего! Однако нужно было играть роль счастливого жениха,которая, ну, никак не удавалась. Неохотно он прочитал свои стихи « В начале жизни школу помню я»… Все  собравшиеся чувствовали себя неловко, видя его унылое состояние...
 
Зато князь Вяземский прочел очень неприличные стихи, сочиненные им специально к этому дню, смеясь:
   Пушкин! Завтра ты женат!
   Холостая жизнь, прощай-ка!
   Об-земь холостая шайка,
   Но завтра не задай ты холостой заряд…

Дальше следовали строки, которые в приличном обществе не должны были бы  звучать. Все развеселились и  «девичник», как  назвали вечер Языков и Давыдов, затянулся за полночь. Саша, оставив друзей, уехал  к Натали.

На другой день Наталья Ивановна попыталась опять омрачить торжество – прямо  с утра  она прислала к нему человека с заявлением, что свадьбу надо  перенести – у неё нет денег на кареты.  Но Саша решил идти до конца – послал ей опять тысячу рублей.

  Перед венчанием его ,вчерашнего, невозможно было узнать – так он был  весел, счастлив, и заражал всех  своей радостью. Натали же  была  так хороша, что  гости не могли оторвать глаз от её прелестного вида. Она тоже сияла  счастьем…

Сначала было решено взять посаженной матерью с его стороны княгиню Веру Федоровну Вяземскую, но  князь приехал без неё – она упала, прибивая образ, четвертого февраля  и   сильно ушиблась. Поэтому , с Сашиной стороны, посажеными были сам  Вяземский и графиня Елизавета Петровна Потемкина; а со стороны невесты – Иван Александрович Нарышкин и Анна Петровна Малиновская. Это была мать подруги Натали - княгини Долгорукой.

Наталья Ивановна хотела, чтобы венчание состоялось  в домовой церкви князя Сергея Михайловича Голицына и настаивала на этом, но  московский митрополит Филарет не позволил. Их обвенчали в  церкви у Старого Вознесения.

 Обряду венчания, назначенному на вечер, предшествовал так называемый «брачный обыск», смысл которого заключался в выяснении: что они исповедуют  православную веру;  что между женихом и невестой нет плотского, кровного и духовного родства; что браком  они сочетаются  добровольно и никто их к этому не принуждает; и что это  они делают с согласия родителей; и что жених и невеста  сочетаются первым браком; и что лета их  правильны – жених имеет от роду тридцать один год, а невеста - восемнадцать лет… Потом - в подтверждение того, что  они сказали сущую правду, заставили их  приложить руку так же, как и их поручителей  - Наталью Ивановну и поручика Льва Сергеевича…

А во время венчания начались ожидаемые Сашей неприятности: сначала с аналоя  упали крест и Евангелие, когда они с Натали шли кругом. Он, увидев это, побледнел. А потом  у него потухла свечка, которая была в руке. Он прошептал: «Все — плохие предзнаменования!».

После этого  у него упало кольцо и  покатилось по ковру. «Все — плохие предзнаменования!» - повторил он упавшим голосом...

 Но в свадебных хлопотах потом забылся. После венчания они вернулись  на квартиру. На Арбате, в доме Хитрово, их встречали с образом  десятилетний сын Петра Вяземского - Павел, и "Войныч" - Павел Нащокин...