Когда отец ушёл на фронт

               
В работе над рассказом большую помощь в сборе информации мне оказали члены кружка " Мой родной край" под руководством учителя начальных классов МБОУ Кашарской СОШ  Кравцовой Ольги Ивановны                До войны мы жлли в центре Верхне-Макеевки. Тогда  она выглядела совсем по-другому. Четких улиц почти не  было. Вместо кирпичных нынешних домов вразброс, где кому удобнее, стояли среди заросших садов саманные хаты под соломенными, очеретяными или камышовыми крышами. Над ними широкие трубы, сплетенные из лозы и обмазанные глиной. На подворьях сараи и сарай¬чики со своим предназначением - для коровы или овец, для сена и другого корма, для топлива - сухого деревня, кизеков и гноя - порезанного на бруски и высушенного коровьего или овечьего навоза. Кое у кого сохранилось еще от единоличной жизни клуни и амбарчики из де¬ревянных плах, куда ссыпали зерно, когда оно было.


Где-то в углу  двора обязательно была погребица, пред¬ставлявшая собой трехскат¬ный, высокий - до двух метров - шалаш, крытый по скатам опять же соломой или ка¬мышом. Под этим шалашом находился погреб, где хра¬нились зимой картофель и в деревянных бочках разные соленья - квашеная капуста, помидоры, огурцы, яблоки и груши, моченый терн. Туда же спускали на зиму морковку, свеклу и сплетенные длинной косой связки лука. Да мало ли какого добра было на погребице и в погребе, необхо¬димого для пропитания крес¬тьянской семьи, которая во все времена надеялась толь-ко на свои руки да землю-кормилицу...
Домик наш был саманный. Два крохотных окошка в пе¬редней комнате и столько же в другой, отделенной уз¬ким чуланом. Крыша камы¬шовая, с дощатым фронтоном в сторону улицы.
Комнатушки небольшие, тесноватые для нашей семьи. Почти треть передней комна¬ты занимала русская печь с горячей лежанкой, ограни¬ченной с одной стороны глу¬хой стеной, а с другой коминем, тоже горячим от про¬ходившего внутри него дыма. На лежанке, самом теплом месте в хате, спали мы, дети.
Из  обстановки в комнате    были две деревянные кровати  и деревянный же диван, длинная, во всю стену, лавка, три табуретки и два стула. У стенки стоял сундук с полу¬круглой крышкой, в котором хранилась одежда, рушники, кое-какие запасы самоткано-го полотна и документы. Сун¬дук всегда был на замке, ключ от него мать берегла в таком потайном месте, что мы и не знали, где он. Деньги тоже хранились в сундуке, на са-мом его дне под стопками простыней, наволочек и руш¬ников. Но деньги были такой редкостью, их было так мало, и попадали они в сундук ненадолго.
В хате в военные годы, ко¬торые я уже помню, нас юти¬лось семь человек: мама, трое детей - я, брат и сестра, дедушка - инвалид с детства, моя любимая бабушка Ульяна и мамина сестра тетя Паша.
Отца моего, Квиткина Алек¬сея Ивановича, уже не было, он ушел на войну еще в июле 1941 года.
Шло лето 1942 года. Фронт был уже близко, в тихие ночи мы слышали гул артиллерий¬ской канонады или воздуш¬ных бомбардировок. Случа¬лось, что немецкие самолеты пролетали совсем низко, и тогда женщины с детьми прятались в густых тернах или погребах. Считалось, что в хате находиться  опасно:  вдруг сбросят бомбу или ударят из пулемета и зажгут крышу.
Все лето и осень 41-го года, почти до самой зимы мы ук¬рывались на сеннике. Это был просторный сарай, со стена¬ми, плетенными из лозы, без потолка и с дырявой камы-шовой крышей. Через прорехи в ней днем пробивались пыльные лучи солнца, а но¬чью заглядывали крупные голубые звезды. Беда была, если вдруг налетал дождь, тогда на земляном полу со¬биралась лужа, становилось сыро и холодно. Тогда мы на время, позабыв об опасности, перебирались в хату.
Был во дворе еще один са¬райчик из глины и с потолком, там зимовала корова, а ле¬том находившаяся в приго¬роженном к нему базом.
Летом 42-го года все жили тревожным ожиданием ско¬рого прихода немцев. С ма¬кеевской горы мы видели, как по пыльному шляху в сторону Вешек и Сталинграда шли и шли наши отступавшие части. Бои грохотали все ближе и ближе. Опасность сближала людей, заставляла их чаще быть вместе.
Во дворе у нас каждый вечер, когда над селом опус¬кались сумерки, собирались мамины подруги, такие же семейные солдатки, как и она. Говорили о войне, пе¬редавали новости и слухи, читали письма с фронта, плакали и тихо пели грустные украинские песни.
Обсуждали, что будет, если немцы все-таки придут, переживали за детей. Страху нагоняла одна старая бабка (имени ее уже не помню), ко¬торая тоже к нам приходила. Она говорила, что видела немцев еще в ту войну в Миллерово на железной до¬роге. Супостаты они истинные, шастают по дворам и домам, шарят по сундукам. Требуют то молока, то яиц, тащат кур и поросят. Чуть что напротив им скажешь, стреляют."
Бабка убедила тогда сжечь все письма с фронта и фо¬токарточки с красноармей¬цами. А то, не дай Бог, попадут на глаза им, сразу всю семью постреляют.
Я видел, как мать, поддав¬шись уговорам всезнающей бабки, собрав все отцовские письма и фото, сожгла их в огороде, пепел землей при¬сыпала. А потом долго сидела там и тихо плакала, изредка всхлипывая, словно навсегда прощалась с дорогим и лю¬бимым  человеком.
Позже она очень жалела: те письма и снимки было дейст¬вительно единственным, что осталось от нашего отца, сгинувшего на той войне. И только одно фото, запечат-левшее отца еще до войны, когда он проходил действи¬тельную службу, завалялось каким-то чудом на дне сун¬дука и дошло до наших дней. Теперь это самая дорогая наша семейная реликвия, пронесшая через годы и де¬сятилетия облик дорогого нам человека.
Мы, дети, жадно прислушивались к вечерним раз¬говорам взрослых, улегшись на мягкой и прохладной траве, которая бархатным ковриком покрывала пятачок двора у деревянного крылечка. Впитывая самые про¬тиворечивые слухи, я рисовал в своем воображении жутковатые картины неизбежного будущего.
В моем представлении невиданные немцы, обязатель¬но с длинными винтовками, похожими на старую отцов¬скую берданку, были почему-то похожи на людей, живот¬ных и птиц, чем-то порой до¬саждавших мне. Одни из них лицом смахивали на сосед¬ского бульдога, выглядывав¬шего из-под плетневых ворот, нагоняя на нас страх. То во сне я увидел немецкого сол¬дата с длинным острым но¬сом, совсем таким, как клюв у петуха, всегда больно кле¬вавшего меня, когда я прихо¬дил к матери, работавшей на колхозном птичнике. И хотя неведомые немцы представ¬лялись большими и пугаю¬щими, мне с детским нетер¬пением иногда хотелось уви¬деть, какие они на самом деле. Но это желание быстро пропадало, когда я пред¬ставлял, что будет со всеми нами - сестренкой Нюсей, братишкой Колей, мамой, дедушкой и бабушкой Улей. И тогда мне хотелось, чтобы они  никогда у нас в селе не появились, чтобы наши, наконец-то, повернули и на танках и в самолетах погнали их назад, до самой границы.
Но все-таки тот нежеланный день настал. Пришла соседка тетя Василиса и сказала, что вся площадь забита уже всту¬пившими немцами. Площадь - это рядом. И пока женщины о чем-то говорили, я через дыру в плетне прошмыгнул в соседний двор, где жил мой ровесник Ваня. На ступеньке крыльца сидела его старшая сестра немая Нюра. Я спро¬сил ее, где брат. Она покачала головой и развела руками: не знаю. Тогда я предложил ей пойти со мной на площадь к церкви, но она опять отри¬цательно покачала головой. Тогда я отправился туда один. Дорога вскоре раздваива¬лась: одна вела на гору, в степь, куда мы утром выго¬няли корову в стадо, а вече¬ром встречали с попаса.  Дру¬гая поворачивала влево к площади. Этим путем мы ходили играть возле церкви, а, наигравшись, шли купаться на речку, протекавшую через село. В левом углу площади возвышалась старинная цер¬ковь с двумя караулками, дальше по кругу два магазина и пекарня, где работал до войны мой отец. Потом зда¬ние почты, куда с мамой но¬сили мы письма, написанные ему на фронт. За почтой было здание конторы сельпо: ко¬гда-то отец водил меня туда на новогоднюю елку, мы пели, танцевали или рассказывали стихотворения, и нам давали подарки, самым лучшим из которых был остроконечный кулечек с конфетами-поду-шечками.
Слева, за высокими тополями, школьный двор, где стояли несколько длинных зданий, в которых были клас¬сы и шли занятия. И замыкал круг любимый нами клуб -большое деревянное строе¬ние, куда мы бегали смотреть кино. Первым запомнившим¬ся мне был фильм про Ча¬паева.
Выйдя к площади, я увидел, что вся она заполнена боль¬шими машинами. Резко стре¬котали подъезжавшие мото¬циклетки. И всюду стояли ка¬кие-то люди в зеленоватой, с пыльным налетом форме. Неужели это немцы? Но ведь они совсем не такие, какими я представлял. Наверное, бабка что-то перепутала со страху. Мне даже захотелось спросить: а где же настоящие немцы? Я уже было напра¬вился к церкви, где на сту-пеньках сидели несколько человек. И вдруг меня больно схватил кто-то за руку, дернул так, что я вмиг развернулся лицом в другую сторону. Это была мама. Она прямо-таки поволокла меня по дороге от этого опасного места.
- -Я тебе покажу, как шляться где попадя,-   выговаривала она сердито. - Носа из двора не выткнешь... Дай только" домой дойти.
Дома мать, прихватив меня крепко за руку, чтобы не выр¬вался, начала охаживать хво-ростиной, приговаривая:
-Сиди дома... Сиди дома... А то дошляешься, что они тебя пристрелят...
Я глотал слезы, боялся кричать во весь голос, чтобы не досталось еще больше.
Выручила меня сердоболь¬ная всегдашняя заступница бабушка Уля, выхватив из руки матери жгучую хворостину.
-Гляди, выйдешь за калитку -отпорю так, что шкура слезет. И никакая бабушка тебе не поможет, запомни, - сказала мать, отпуская меня.
После этого мы целыми дня¬ми сидели во дворе, через щели в плетне наблюдая за передвижением немецких обозов на улице. По дороге двигались машины и мото¬циклы, повозки, запряженные необыкновенно толстыми ло¬шадьми, за ними группами шагали запыленные солдаты с винтовками и какими-то короткими ружьями, автома¬тами, как объяснили нам па¬цаны постарше. Некоторые солдаты, приметив нас за плетнем, почему-то улыба¬лись и махали рукой. Во двор никто не заходил, не грабил, ничего не просил. Ну, наврала все бабка про немцев. Одна¬ко, помня материнский зап¬рет, за калитку боялись выхо¬дить.
На второй или на третий день возле наших во¬рот остановился мотоцикл, и во двор вошел вы¬сокий солдат без оружия. Закрыв калитку, он ос¬тановился и стал осматриваться. Мы трое и Ваня с немой Нюрой сбились в кучу, испуганно огля¬дывая незнакомца.
-НЕТ, не немец, - вдруг промолвил неуверенно Ва¬ня Стягов, однако на вся¬кий случай выставил впе¬ред себя старшую сест¬ренку.
-Немец, немец! - громко сказал вошедший и напра¬вился к нам.
Девчонки испуганно за¬хныкали, собираясь бро¬ситься наутек. Мы онемели от страха и застыли на месте.
-Не бойтесь, я вас не оби¬жу, - сказал солдат уже по¬тише и улыбнулся.
Я при этом заметил, что зубы у него не белые, а желтые. Значит, железные, как и говорила бабка. Я совсем ошалел от страха, потерял дар речи, не в си¬лах позвать кого-то из взрослых. Так на всю жизнь и врезалась мне в память эта встреча, оставив горь¬кий осадок беззащитности перед чуждым незнаком¬цем.
Заметив наш испуг, мото¬циклист остановился. Мы во все глаза, как заворо¬женные, смотрели на него, следя за каждым движени¬ем. Вот он сунул руку в карман. "Сейчас стрелять будет, так ведь рассказы¬вала бабка", - мелькнуло у меня в голове. А немец, продолжая дружелюбно улыбаться, достал из кар¬мана что-то узенькое и плоское в цветной обертке. Развернув ее, он отломил от коричневого бруса небольшой кусочек и протянул немой Нюре, стоявшей впереди нас. Та  замотала головой и попятилась назад, замычала что-то по своему, замахала руками, словно отбивалась, и за¬плакала.
-Что это она? - спросил немец, хорошо говоривший по-русски. (Потом мы узна¬ли, что он был из колонис¬тов, живших когда-то в Приднестровье. Там его, скры¬вавшегося с семьей на ху-торе, и обнаружили "свои", одели в форму и держали в качестве переводчика).
-Она не хочет умирать, -объяснил Ваня, наслышав¬шийся от старших, что нем¬цы отравляют людей кон¬сервами или конфетами.
-Так это же шоколад, его едят, он сладкий, - и мо¬тоциклист, положив кусочек себе в рот, с удовольст¬вием разжевал его.
Мы сроду не ели шокола¬да, даже слова такого ни¬когда не слышали.
-Не бойтесь, это как кон¬феты, только еще вкуснее, -настойчиво предлагал он, стараясь улыбаться как можно добрее.
Первой осмелилась сестра Нюся, она взяла кусочек шоколада и положила за щеку. Немец протянул и мне. Я тоже попробовал не¬знакомое лакомство, оно показалось мне горьким, и я выплюнул его под ноги в траву.
А с огорода, увидев тако¬го гостя во дворе, во всю прыть бежали наша мама и бабушка. Тут же откуда-то  вынырнула и тетка Васили¬са, подхватила свой выво¬док и быстро ушла к себе.
-Не бойтесь, женщины, я никого не обидел, - про¬должал немец. - У меня до¬ма тоже двое - дочка и сынок. Такие же малень¬кие... Я только хотел угос¬тить их.
Мать и бабушка недо¬верчиво смотрели на него, а мы поспешили укрыться за ними, вцепившись в длинные юбки.
-Мне надо осмотреть ваш дом, - сказал пришелец. -Снаружи он мне понравил¬ся: аккуратный, беленький. И во дворе чисто. Мне нуж¬но подобрать квартиру для господина офицера. И чтобы чистая была, и недалеко от штаба. Покажите свой дом.
Мама, ни живая, ни мерт¬вая, поднялась вслед за ним по ступенькам. Бабуш¬ка Уля не отставала от них.
Вскоре они вышли, немец  сел на свой мотоцикл и уехал.
- Не было беды, так вот она, - обреченно произнесла мама. – Велел вынести все лишнее, освободить квартиру для офицера.
Сразу же мама и бабушка с присоединившейся к ним тетей Пашей начали пере¬носить в сарай кое-какие вещи, постели и посуду. В передней комнате остались только койка с периной и подушками, стол, два стула и деревянная широкая лав¬ка. На этой лавке и спал мотоциклист, положив рядом с подушкой автомат. Ска¬зал, чтобы звали его Фе¬дором, а по-ихнему Теодор.
На другой день явился и офицер. Был он невысокого роста, плотный, чуть сгорб¬ленный, всегда смотрит се¬бе под ноги и молчит, слов¬но не замечая нас. Да и мы старались не попадаться ему на глаза, осторожно выглядывая из приоткрытой двери сарая.
Офицер приходил поздно и уходил рано, в руке у него был большой порт¬фель. От него мы не услы¬шали ни одного слова. Как-то Федор сказал, что в дом господина офицера попала английская бомба, и погиб¬ла вся семья.
А его, Федора, семья те¬перь в Германии, у родст¬венников. У них земля, хо¬зяйство, трудно женщинам одним управляться. Прав¬да, теперь им полегче -власти дали двух работни¬ков, русских парня и де¬вушку.
-Эх, война!..-тяжело взды¬хал он и неопределенно махал рукой.
Пацанов всегда тянуло к технике, и у меня появи¬лось много друзей, приходивших, чтобы поглазеть на мотоцикл у крыльца, когда постояльцы были дома. Немец часто хлопотал око¬ло него, протирал, разбирал что-то и собирал, подкачи¬вал скаты.
Ваня Стягов, Коля Кривенко, Володя Величко и я были одногодки, только Николай Степанов был по¬старше. Он уже ходил в школу, пересказывал нам прочитанные книжки про героев гражданской войны. Однажды Коля сказал, что мы должны вредить нем¬цам, тогда наши скорее вернутся и война быстрее закончится.
-И отцы наши будут дома, -убежденно говорил он.
Кто же этого не хотел! Но как вредить?
-А вот так, - сказал Коля.
Он достал из кармана за¬ранее отточенный большой гвоздь, подошел к заднему колесу и проколол скат. Воздух вырывался со свистом, колесо на глазах у нас осело. За этим занятием  и застал всю нашу команду Федор.
Почуяв что-то неладное, из сарая, распахнув дверь, выскочила мама. Тем вре¬менем Федор схватил Колю за ворот, поднял его, как котенка, пронес к калитке, поставил на ноги и дал та¬кого пинка, что тот, рас¬пластав руки, полетел в дорожную пыль.
Моих друзей со двора как ветром сдуло. Я оказался в руках у матери, она только и высматривала, чем бы ме¬ня снова проучить. За ме¬ня заступился Федор.
-Не наказывайте его, -сказал он маме. - Мальчиш¬ки, они все такие... Хорошо, что господин офицер не увидел, он-то наверняка пристрелил бы диверсанта на месте... Смотрите по¬лучше за мальчишками, а то эти сопливые вояки на¬кличут беду на всех вас.
В тот день дома мои при¬ятели получили свою пор¬цию лозы. Мне же мать еще раз строго-настрого приказала никуда не лезть, иначе все потом зачтется вдвойне.
Пребывание постояльцев защитило нас и соседей от других непрошеных гостей. Немецкие солдаты не за¬ходили к нам во двор, не заглядывали они и к сосе¬дям слева и справа. Зато наведывались в другие дворы разжиться курочкой или молоком. Правда, к Стяговым однажды зашел солдат и потребовал яиц. Тетка Василиса догадалась и показала рукой на наш двор: яйца, мол, для того офицера, что живет там. Тот поспешил уйти, не огля¬дываясь. Подошли как-то и  целой группой и останови¬лись у ворот, заглядывая во двор, чем бы поживиться у соседей. Однако Федор, бывший как раз дома и по обыкновению возившийся у мотоцикла, строго шумнул на них по-своему, и солдаты без слов поскорее удали¬лись.
Другим на дальних концах нашей улицы совсем не повезло. У Коли Кривенко мародеры унесли всех кур, прямо во дворе зарезали поросенка, тушку забрали, а внутренности бросили.
Коров не забивали, зато молоко сливали в котелки, даже детям не оставляли.
У нас ординарец каждое утро брал по литру молока: кружку офицеру и кружку себе. Тетя Василиса утром и вечером приносила им по два яйца. За все Федор платил нам и Стяговым: то давал понемножку сахара, то каких-то консервов и крупы, из которой мама иногда варила вкусную молочную кашу.
Как потом рассказывала бабушка Уля, иногда беседовавшаяся с Федором, был он настоящим крестья¬нином, все умел делать по хозяйству. Часто удивлялся, что мы, русские, так скром¬но живем, мало кирпичных домиков под черепицей или жестью. Нет и дорог мо-щеных, особенно в сельской местности. А земли у нас много, и плодородная она.
Ближе к осени начались обложные холодные дожди, сарай наш  заливало водой. Мама с тетей пашей нажали резаками камыша, бабушка связала его в кули. Кое-как замостили ими прорехи в крыше, сырости стало меньше.
Перед тем как уезжать, Федор посоветовал бабуш¬ке сделать своеобразную маскировку: побольше раз¬бросать по двору разного хлама, стены хаты заляпать грязью, из окон кое-где вытащить стекла и замос¬тить ветошью.
-Заходят холода, и вас опять могут выпроводить в сарай, - объяснил он. - Атак вряд ли кто рискнет посе¬литься в завалюхе.
Видно было, что от войны он ничего хорошего не ждал и на свою победу не надеялся. Новая зима пуга¬ла немецких солдат, хлеб¬нувших лиха в декабре 41-го под Москвой.
Прошло много лет, а я до сих пор помню этого странного немецкого солда¬та, видно, не по своей воле втянутого в смертельный водоворот безжалостной войны.
На прощанье он шепнул бабушке, что они едут на Сталинград, и как-то обре¬ченно махнул рукой. Мо¬жет, там он и сгинул в ме¬тельной степи или среди руин разрушенного ими города. Если погиб, то его дети, как и мы, выросли сиротами. Погибли отцы на далеких фронтах и у моих друзей. Нам пришлось пережить холод и голод, другие лишения. Но мы всегда верили, что наши придут, победа будет за нами.



                И А Квиткин