Альф Оттович

 ...Вдруг горькие ворвались в город звуки,
 Из хора эти голоса — из хора сирот,—
 И звуков нет возвышенней и чище,
 Не громкие, слышны вы на весь мир.
 И в рупоре сегодня этот голос,
 Пронзительный, как флейта. Он несется
 Из-под каштанов душного Парижа,
 Из опустевших рейнских городов,
 Из Рима древнего.
              И он доходчив,
 Как жаворонка утренняя песня.
 Он — всем родной и до конца понятный…

 Анна Ахматова
 1 июня 1950 г.




 …Они продрогли и устали, карабкаясь по размокшей тропе в гору. А до того плыли на древнем, одышливо вздыхающем теплоходе, который напоминал Даньке соседа, деда Славу. Он приходил иногда к ним по вечерам, и пыхтел и сопел, когда пил чай с терпкой мятой на их крошечной кухне.

 …Бабушка перевязала Даньку своим клетчатым платком. Он протестовал и пытался вырваться, но она крепкими ещё руками ухватила за ворот старенького демисезонного пальтишка, нахлобучила на голову цигейковую шапку-ушанку, перетянула сверху крест-накрест. И Данька сам себе казался похожим на Филиппка из книжки.

Ему стыдно было. «Как маленький всё равно», - думал. А он уже был совсем взрослым, почти десять исполнилось. И в школу давно ходил, а тут – платок бабский. Но на палубе было пусто, как и на всём теплоходе.

Злющий, почти зимний ветер стелился низом, пытался пробраться под полы куцого пальтишка. И брызги поднимаемой им речной воды мешались с моросью, колко царапали щеки.

Даниил задержался у борта, заворожённый бегом тёмной воды, рябью поодаль мутной волны от движения «плавучего средства», как назвал дед Слава эту дряхлую посудину. Он один провожал на пристани. У них много вещей с собой было, на всякий случай прихватили почти всё Данино барахлишко.

 Дед Слава привёз их на своём рассыпающемся «Москвиче». И они были похожи – теплоход, «Москвич» и дед. Поседелостью, внешней дряхлостью и в то же время – надёжностью и безотказностью.

 …Даня прислонился спиной к какой-то надстройке, стало немного теплее.

Неспешно, словно в замедленной прокрутке старенького видеомагнитофона проплывали мимо полузаброшенные деревни. Изредка на берег выскакивала заполошная собачонка, встявкивала лениво и уматывалась прочь по своим собачьим делам. Берега - рыжие, неопрятные, словно ржавый бок списанного корабля там, на пристани, в их с бабушкой городе.

Дане казалось, что на пароходе он совершенно один – пассажиры не выходили из кают. Лишь давно не бритый, потрёпанного вида дядька стоял у борта, уставившись на бурлящий хвост, тянущийся за теплоходом.

…Они вышли на пристани с невысоким деревянным домиком на берегу. По фронтону, по облупившейся краске крупными буквами - надпись «Заветное». А Данька думал, что, возможно, это заветное… и станет его домом… потом…когда бабушки не станет.

Она сказала ему, что скоро умрёт. Спокойно сказала. И ещё – что все люди умирают, только Бог даёт им время закончить свои дела здесь, на земле. А потом замолчала. И Данька отчего-то сразу понял, о чём она думает. Его маме и папе Бог не дал этого времени. Они погибли вместе, когда ехали за ним. Он тогда ещё в детский сад ходил. А потом не мог понять, почему грустные люди в тёмных одеждах везли его в такое холодное и неприветливое место. Он так и сказал – неприветливое. Даниил был умным мальчиком и знал много слов, каких не говорили его сверстники. А бабушка, красивая и совсем «не бабушкинская», не заплакала, только глухо прошептала: «А их вот приветило».

Они хорошо жили. Бабушка его совсем не воспитывала, они просто дружили. И никак не мог он понять, почему не могут жить так дальше. Почему… сейчас?

Но она знала… И ехали к её двоюродной сестре, потому, что у той была незамужняя бездетная дочь. У них не было больше никаких родственников. Бабушка очень не хотела, чтобы Данька оставался один. Тогда…Они не знали, что будет тогда, наверное, заберут его в детский дом.

... Они поднимались по глинистой крутой тропинке в гору. Чтобы увидеть женщину, которая, может быть, станет Дане мамой. Он почти не помнил маму. И мальчиком был разумным. Раз так сказала бабушка…

Давно собирались, но всё время какие-то дела мешали. То школа, то бабушке нужно было каждый день ездить по каким-то делам в больницу. Даниил возвращался из школы в пустой дом. Он умел готовить суп и печь оладьи, чистить картошку и жарить маленькие котлетки. Бабушка сказала, что маленькие проще, они не расползаются на сковороде. Вечером приезжала, и они вместе ужинали…

А потом всё совпало – его каникулы, и…ещё бабушка сказала, что времени мало остаётся.

Даня не мог представить, какая она будет, его... мама. Наверное, худенькая, темноволосая. Такая, какой была его родная…на фото, что стояло у бабушки в комнате. Или, наоборот, большая, громкоголосая, как их преподавательница физкультуры. В неё были влюблены все девчонки в классе. Многие даже хвосты закручивали, как она – узлом, небрежно. Она так здорово садилась на шпагат и делала на бревне «переворот с соскоком». Данька почему-то был уверен, что все мальчишки тоже влюблены в неё, только не признаются, чтобы над ними не смеялись. И он ничем не показывал…

А вдруг…та женщина… умеет так же лихо ездить на маленьком автомобильчике, как их соседка Вика, или печёт вкусные пирожки и плюшки, как бабушкина бывшая ученица Марина?

С лугов тянуло холодной, привядшей травой, сладковатым запахом ивовых листьев. Этот запах был непривычен, и от него слегка кружилась голова. И Дане было немного страшно, оттого казалось, что сердце ухает и колотится намного ниже того места, в котором ему это было положено.

…Деревня - маленькая, унылая, с перекособоченными ветхими заборами и деревянными строениями возле них, откуда тянуло удушливой вонью давно не чищеных туалетов. Но бабушка ему объяснила – Даня недолго будет жить здесь. Только месяц или два. А потом переедут …с той женщиной в их с бабушкой квартиру в городе… Она к тому времени подготовит и переоформит все документы.

Но ему казалось, что неправа бабушка. Ему нужно с ней быть… когда совсем плохо. Кто же сделает к вечеру маленькие котлетки…

Дом, что виднелся за крепким и надежным забором на фоне закопчённых нелепых строений удивил своей ухоженностью и почти роскошью.

Даниил сбросил тяжёлый рюкзак, потянул калитку. Она слегка подалась, но не распахнулась. Откуда-то из-за дома вынеслась громадная псина. Ощеривая желтые крупные клыки, бросалась к забору, скользила мощными лапами по суглинку, захлёбывалась злобным истеричным лаем. На крыльце никто не показывался. Минут через десять с той же стороны, откуда примчалась собака, показалась фигура. Не понятно было – мужчина или женщина. Стёганая фуфайка, глубокие калоши и ватные штаны не сразу позволяли определить пол. Голову прикрывала камуфляжная кепка.

- Да заткнись, паскуда. Зае… .

Данька втянул голову в плечи, беспомощно взглянул на бабушку. Ругалась женщина, это был женский голос. Значит…

Он видел побледневшее лицо и такой же растерянный и какой-то виноватый взгляд бабушки.

- Простите, мы к Валентине Фёдоровне.

- Да мать это моя. Померла уж как год назад. А вы-то кто?

- Я сестра её…двоюродная. А что же никто не сообщил?

- Ты учительша, что ли? Да говорила она мне. А чего сообщать? Померла, так померла. Больше семидесяти было. Пожила, слава Богу. Схоронили, а когда мне там сообщать кому…Вон животины полон двор, и каждой твари жрать подай. А вы теперь куда? До теплохода ещё часа три. Ну, входите, приехали коль. Соседа кликну, обратно хоть на драндулетке своей довезёт.

Она заорала на пса. Тот, поджав хвост, метнулся туда, откуда вылетел. Распахнула калитку. Шла впереди, ни разу не оглянувшись на приезжих.
   
Крыльцо – чисто вымытое, без следов осенней густой грязи. Возле него – металлическая скоба, корытце с относительно чистой водой и две губки.

- Грязищу-то отбейте. У меня не то, что у этих свиней, - кивнула на соседские дворы, - вон даже псина по струнке ходит. Сильно не завы…забалуешь.

Видно, хотела ругнуться покрепче, но, покосившись на Данилу, сдержалась.

Они прошли в дом. Основательное городское жилище, современная мебель, огромный телевизор-плазма, холодильник – великан. И, наверное, эта женщина была симпатичной. Даниил в этом не разбирался. Но, фигура ничего себе, и волосы - тёмные, небрежно завязанные узлом. Почти. У неё было всё почти как…Но не так.

- У меня жратвы готовой сроду нет. Я кликну Петюна, он ещё валандаться будет час, пока тыркалку заведёт. И чего ехали в такую холодрыгу? Мать-то уж год как померла. И пацана тащила чего? Учительша, одним словом. Интиллихенция. Меня мать тоже всё толкала – учись, учись. А вон эти голозадые ученые ко мне вечно за копейкой бегают. И учителя, да агрономша наша. Академии позаканчивали. Толку-то…

«Она» говорила и говорила. И всё время что-то делала, поправляла, смахивала пыль с пустого стола.

Её голос сверлил Данькин мозг пронзительно визжащей дрелью. Голова жутко болела, но он боялся сказать об этом. Боялся пошевелиться.

Только бы бабушка… Только бы она не сказала. И он  пытался поймать бабушкин взгляд, а она отводила глаза, уставившись на едва заметный след от недомытых Даниных сапог, протянувшийся от порога.

«Она» вытащила из кладовой тряпку, тщательно протёрла грязный потёк у порога. Вышла куда-то, голос смолк, но Дане казалось, что он всё ещё звенит и сверлит, словно невидимо «она» присутствует в комнате.

Потом вспомнил о подарке. Его долго выбирали. Дане  нравился весёлый и беззастенчивый Альф, слетевший так неожиданно с далёкой планеты. И он уговорил бабушку купить мягкую игрушку. Забавная мордочка этого хулиганистого пришельца выглядывала из неплотно застёгнутой сумки, дразнилась. Но почему-то было жаль оставлять его здесь… Но бабушка его учила никогда не жадничать.

Он вновь вопросительно взглянул... Неожиданно бабушка наклонилась и погладила торчавший из сумки нос Альфа. И казалось, тот хрюкнул от удовольствия.

Сосед Петюн подъехал к воротам на стареньком мотоцикле с коляской. Они были рыжими-рыжими. Сосед и мотоцикл. Мотоцикл - ржавым, с полуоблупившейся краской. Зато на носу у него был наверчен металлический значок от автомобиля «Мерседес». И от этого Дане стало немного веселее, и почти прошла головная боль.

- Ты глянь, холодрыга какой. Чего на машине не подвезти. Куда пацана в такой колымаге, выстудит всего. Какого хера свою не заведёшь?

- А я не звала никого. Нет у меня родственников никаких. И эта голытьба чего приволоклась? Не знала, что померла мать? Небось, всё пронюхала, на наследство нацелилась. Так у меня все бумажки давно оформлены. И нет у них здесь ничего. Пацана вон приволокла, думала, на жалость возьмёт. Как же. Откуда я вообще знаю, может, бандюки какие. Нужно мне, мотаться на своей, по грязюке бить. А не повезёшь – сюда они как-то дошли. Вот и обратно…

Рыжий Петюн подхватил сумки, забросил в коляску. Погнал по размичканной дороге мотоцикл в сторону от дома. Крикнул напоследок.

- Курва ты пустодырая. Так и подохнешь на своём говне.

Возле невысокого аккуратного домика остановил мотоцикл, мотнулся в сараюшку, выволок огромный мохнатый тулуп. Укутал Даньку, оставив снаружи глаза и нос. Древнее транспортное средство стонало, звенело и грозило развалиться на части. Но доехали до пристани довольно быстро. Лицо Петюна, покрасневшее то ли от студёного ветра, то ли от смущения превратилось в одну сплошную рыже-малиновую веснушку.

- Вы уж… простите. Жена это моя бывшая. Вот такая жаба. Ни детей, ни плетей, сплошняком злость да жадность. Ты, мамаша, пацана-то покорми. Эта… небось, и чаю не поставила, - мужик сунул в руки бабушки клетчатую самошитую сумку.

- А чо приезжали-то?

- Да... так, уже не нужно. Я не знала, что Валюшки нет.

- Да год как схоронили. Эта… всё по-скорому обстряпала. Она не только с вами… матери родной слова доброго не сказала. Красивая, стерва, я спервоначалу думал – может, переменится. Не, куда… С каждым годом всё хуже. Курва, одним словом… Я вам там на бумажке адрес записал. Свой. Ежели чего – пишите. Может, помочь там. Это по реке долго, а по дороге я на своём Рыжем за час доеду. Мне мама Валя о вас рассказывала. Ну, так помочь там по хозяйству, я могу. У меня же руки, вот, говорят, золотые. Родственники всёж. Жалко, раньше не познакомились. Эх…

Петюн безнадёжно махнул мохнатой лапищей, вскочил на своего верного коня. А Данька с сожалением смотрел, как уезжают два этих Рыжих – хозяин и мотоцикл. И пятна ржавчины - точь-в-точь, как веснушки.

… На теплоходе было по-прежнему пусто. И так же, неподвижно уставившись на тёмный след, стоял одиноким изваянием на корме другой уже, бомжеватого вида, мужик.

У Дани снова разболелась голова. Он прилёг. Бабушка укрыла двумя одеялами, своим пальто, но ему всё равно было холодно. Красно-зелёные пятна взрывались перед глазами совсем не праздничным, тревожным фейерверком.

А потом он увидел Альфа. Тот, в стёганой фуфайке и глубоких калошах, жарил на бабушкиной кухне огромные, на всю сковороду, котлеты. Даньке было страшно за него, он всё время порывался сказать – пусть вернёт фуфайку и калоши. А то…тётка та… заругает. Но Альф брал огромную металлическую лопату и ловко снимал со сковороды котлеты. И их гора все росла и росла, заполнила кухню, прихожую. А Данька задыхался, ему казалось, гора эта надвигается, надвигается. И вот уже совсем нечем дышать…

… Солнечный зайчик нахально щекотал левый глаз. Данька открыл его и снова зажмурил. Затем раскрыл оба. В маленькой комнате было почти пусто. Напротив кровати стоял какой-то ящик. На нём светились таинственные лампочки, и бежала смешная зелёная дорожка. Она неровными скачками прыгала по экрану. И это рассмешило Даньку. Он решил, что сопланетяне  Альфа подают сигналы с той, таинственной его родины. И он вот-вот появится на пороге и отмочит что-то неожиданное, на что никак нельзя сердиться, потому… Потому, что он, Альф, он такой… несерьёзный, но всё равно хороший.

Полупрозрачная белая дверь, за которой двигались какие-то тени, распахнулась, и Данька вновь зажмурил глаза. Это точно был Альф. Только теперь он где-то умыкнул белый халат и шапочку и напялил для солидности огромные очки.

Альф подошёл к ящику, пощелкал кнопочками, подвинул к кровати стул.

Данька не узнал свой голос – какой-то девчоночий, писклявый и совсем-совсем тихий.

- Ты – Альф?

- Почему Альф? Альфред. Оттович. Вот так повезло мне с имечком. А ты откуда знаешь?

- Ты прилетел?

- Ну, вообще-то приехал. На троллейбусе. У меня выходной сегодня, я к тебе специально... Сок вот. А больше тебе пока ничего нельзя. А откуда я должен был прилететь? Это ты у нас приплыл. На теплоходе. Мы тебя сняли. Больше месяца пугаешь тут всех. Вот, а теперь мы очнулись?

- А ты тоже спал?

- Да нет, я вроде работал. Это у нас, докторов так положено… Мы проснулись, мы клизмочку сделали, мы лекарство приняли. Только мы же не… Ну, привыкли так. А ты, брат, напугал нас сильно. Но теперь всё у нас будет хорошо.

- У нас? А ты не улетишь?

- Да куда мне лететь? Мне и здесь неплохо. Вот ты скоро выздоровеешь. Если будешь молодцом, я тебя отведу к бабушке. Она недалеко, только без меня не пустят. А хочешь, вечером принесу свой ноутбук? Я ночь дежурю, будет время – вместе посмотрим. Твоего Альфа посмотрим.

- А ты кто? Разве не Альф?

- Я же сказал – Альфред Оттович. Твой доктор. А что, мы похожи?

- Похожи. Я даже думал… это он, ну, снова что-то спёр и переоделся.

- Ну, вот. Я что, такой некрасивый? И девчонки так же говорят.

- Ты самый красивый в мире Альф. А что там девчонки. Вон меня тоже задохликом и ботаном обзывают. А тебя обзывали?

- А то… И лупили. И тоже - больше девчонки. И сейчас не очень-то я с ними умею разговаривать. Они такие, суперменов любят. А я доктор, да ещё детский. И ещё… на Альфа похож…. Вот... и.

- А мы когда сможем к бабушке пойти? А она, правда, умрёт? Ты доктор, ты знаешь. Только не нужно врать. Ты же…

- Ну да, Альфы не врут. А если врут – только тогда, когда нужно. Но тебе не нужно. Ты взрослый. Да, умрёт. Там… поздно… ничего не изменишь.

- Да, я взрослый. И ещё… у нас мало времени?

- Мало.

- А у тебя есть дети?

- Откуда. У меня и жены-то нет.

- Тогда я тебе сейчас скажу что-то. Но ты не кричи сразу. Ведь, правда же – люди не Альфы. Они не должны жить одни. И ты не должен. И я. А ты такой… ну, настоящий. Я знаю…Пожалуйста, возьми меня в… друзья. Только вроде, как я сын тебе. Так нужно. Так бабушка говорила. Если кто-то возьмёт меня в сыновья, меня не … короче, не в детский дом. А у бабушки квартира… Ну, ты только подумай … до ночи. Ты же придёшь?

- Ну, ты даёшь. Какой из меня отец. Я и готовить-то не умею. Кроме пельменей магазинных. И ещё… никогда больше, никогда… не пытайся покупать… Ни дружбу, ни… А квартира у меня своя есть. Я покажу тебе…

- А я готовить умею. Всё-всё… почти. И суп, и оладьи, и маленькие котлетки. Только обязательно отведи меня к бабушке. Она рада будет. Ты только подумай.

- Я подумаю.

Полупрозрачная дверь за Альфредом Оттовичем закрылась. Но через минуту распахнулась вновь. Он так был похож на Альфа с далёкой планеты Мелмак. А тот всегда возвращался.

- Слушай, а почему котлетки маленькие? А большие не умеешь?

- Маленькие проще, они к сковороде меньше липнут. Но я и большие научусь…

Дверь захлопнулась и вновь распахнулась.

- Кстати, я кошек не ем. А очень даже … наоборот. У меня дома кот. Вообще-то он принц  какой-то там в тридцатом поколении. В паспорте имя - мама не горюй. Но его все зовут Суровый. Подпольная кличка Сурло. Ты, когда его увидишь... в общем, так же будешь звать. Без вариантов... Он тоже котлеты уважает…