Путешествие

При известной степени самопознания и при других благоприятствующих наблюдению за собой условиях неизбежно будешь время от времени казаться себе отвратительным. Франц Кафка.

***

Что? Семь утра, еще рано... Но, наверно, мне уже не заснуть.

За окном светит солнце; весна. Зеленые листики дерева напоминают мне ладони — на них тоже есть линии, как и на моих руках. Они хорошие, приветливо машут мне. Я хотел бы открыть окно и поиграть с ними в «ладушки-ладушки», но я не могу этого сделать. Открыть окно — значит слишком близко соприкоснуться с окружающим миром.

Я огражден от него четырьмя дверями — подъездной, двумя дверями квартиры и дверью в комнату — но этого мало. Я использую одеяло как пятую дверь и крепче заворачиваюсь в него.

Иногда я чувствую себя жуком, как в каком-то рассказе. Правда, сейчас я больше похож на куколку. Я прячусь в постельном белье.

Под одеялом тяжело дышать, но зато там ничего не слышно и не видно. Можно уйти в себя. Я считаю свой внутренний мир гораздо интереснее внешнего. Все так считают. Но все ошибаются, а я — нет. А если так, почему бы мне не уйти в него полностью? Что я забыл здесь, снаружи? Я начинаю путешествие.

Лучше всего путешествовать на поезде. И вот я на вокзале. Острые серые шпили его здания взмывают в небо; круглый выпуклый глаз часов на центральной башне строго следит за всем вокруг. На третьей платформе стоит товарный поезд — коричневые грузовые вагоны и блестящие цистерны с мазутом. Не видно ни его головы, ни хвоста.

Я тайком залажу в вагон, где перевозят уголь, и жду отправления. Стрелки часов сходятся, раздается скрежет, и я чувствую толчок. Поезд отправляется в путь.

Пока что я новичок здесь, но скоро я подчиню этот мир себе — как же иначе, ведь это мой мир, просто я его еще совсем не знаю. В открытую дверь вагона я наблюдаю деревья, проносящиеся мимо; они приветствуют меня. Я должен добраться до столицы.

В столице я, в белых одеждах, пройду гордой поступью в тронный зал и воцарюсь над собой и над своим миром. А пока что я продолжаю катиться в вагоне по блестящим рельсам и наблюдаю изгибающуюся дугой дорогу, уходящую вдаль.

В вагон залетел воробей. Он топчется маленькими пушистыми ножками на мешке с углем и внимательно смотрит на меня блестящими глазами, наклонив головку — как будто хочет что-то сказать мне. Милый, коричневый воробышек. Жаль, что ты не умеешь разговаривать. Когда я, в белых одеждах, буду управлять своим миром, я позволю всем существам говорить. Ведь я должен познать даже самые малые составляющие своего мира.

***

Резь в желудке возвращает меня из товарного вагона в мою комнату. Я понимаю, что голоден; мне обидно. Нехотя расстаюсь со сном, протираю глаза, вылезаю из постели и иду на кухню готовить еду. Удобные полуфабрикаты — раз, и готово. Позавтракав, я чувствую себя готовым к работе, и скверное настроение, овладевшее мною с утра, улетучивается.

Хорошо, что я работаю дома, программистом. Свободный распорядок дня имеет большие преимущества. Но, разумеется, самоконтроль необходим, иначе не будет заказов, и тогда прощай удаленная работа.

If, else. Do, while. Public function get, public function set. Скучная работа. Когда я только начинал учиться программированию, мне было интересно — наверно, так во всем. Когда ты молод и перед тобой лежит непознанное, ты полон энтузиазма. Сейчас это не более чем рутина. Но она приносит мне тысячу долларов в месяц и при этом позволяет почти не выходить из дому — это главное. Когда-то мне приходилось ежедневно ездить на работу в офис, и это было ужасно — люди всегда утомляли меня.

Я асоциальный интроверт — стараюсь соприкасаться с обществом только в тех случаях, когда этого нельзя избежать. Чем меньше контактов с социумом —  тем лучше я себя чувствую.
Проработав восемь часов и заказав по интернету продукты, можно немного развеяться и поиграть в компьютерную ролевую игру.

Пробел — достаю оружие; несколько кликов мышью, и враг повержен. Бегу вперед по лесной дороге. Впереди виднеется пещера; я знаю, там засели бандиты. Пробел, клики мышью; разговор с главным бандитом — еще несколько кликов. Он дает мне задание — собрать дюжину волчьих шкур. Иду на охоту. Клик, клик, клик. Клик, клик, клик...

Интересный виртуальный мир, хотя в последнее время я чувствую, что мне более интересен другой — тот мир, который я вижу в утренних полусознательных дремах — визуальное отображение моего внутреннего мира.

Лучше лягу спать.

***

Мы приехали в крупный город, и началась погрузка товара. Я решил, что стоит покинуть поезд на это время, и удалился в лес, который начинается сразу за вокзалом.

Пройдя немного, я наткнулся на поляну. Посреди нее стоит пенек, на нем сидит серый кролик и, свесив ушки, к чему-то принюхивается. Я подхожу к нему.

Увидев меня, кролик спрыгнул с пенька, но — не убегает. Кажется, он уступает мне место! Ну разумеется, это ведь мой мир.

С улыбкой я присаживаюсь на пенек, и кролик запрыгивает ко мне на колени. Прохладный ветерок обдувает мое лицо и развевает волосы. Мне хорошо, как никогда.

Я оглядываюсь вокруг. Какой прекрасный лес! Милые деревья, в которых поют свои чудесные песни птицы; можжевеловый куст, под которым сидит ежиное семейство — еж-папа, еж-мама и пять маленьких ежат. Погладив кролика, встаю и подхожу к ним. Они поднимают мордочки и забавно фыркают, глядя на меня черными блестящими глазками. Я глажу их по непослушным колючкам.

С чувством счастья подхожу к ближайшему буку и обнимаю его, прижимаюсь щекой к теплой шершавой коре, играю в «ладушки-ладушки» с его зелеными листиками.

Ладушки-ладушки,
Где были? У бабушки.
Что вы ели? Кашку.
Что вы пили? Бражку.

Я счастливо смеюсь и падаю в мягкую траву. Сквозь зеленые кроны деревьев виднеется солнце, ласково согревающее меня и весь лес. Долго-долго я лежу так, ощущая чувства, неведомые мне раньше — счастье и ощущение полной гармонии с миром.

Неожиданно издалека доносится оглушающий звон и треск. Я испуганно вскакиваю, напугав животных. Это сигнал к отправлению! Скорее на поезд!

Сломя ноги я бегу через лес, не разбирая дороги, и сквозь сон до меня постепенно доходит, что я слышу звук будильника. И вот я уже лежу в постели, а прекрасный лес исчезает в дымке сна. Я вернусь, обещаю.

Я вернусь.

***

Жуя завтрак, я подумал, что нужно позвонить Рите. Сам знаю, что это бессмысленно — она не вернется, и неоднократно повторяла мне это — но звонки ей для меня как наркотик, ведь это единственное, что мне осталось.

Мы были вместе месяц, а потом расстались, и уже прошло еще два, но я продолжаю ей звонить, хотя ни на что не надеюсь. Она говорила, что не может «безвылазно сидеть в квартире», да, именно так она говорила, «безвылазно». Ей обязательно было нужно куда-то «вылезать», как будто за пределами квартиры есть что-то, чего нет в ее пределах! Да, есть — грязь. И отвратительные грязные люди с их отвратительными грязными мыслями и поступками. И ты лезешь в эту грязь, как червяк. Я всегда был против «вылазок», а вот она в очередной раз «вылезла», да так и не вернулась.

Я всегда звоню Рите, глядя на ее фотографию. Какая она красавица, думаю я, слушая длинные гудки в трубке. Рита не берет трубку... В последнее время это происходит все чаще и чаще.
Нужно отправить ей цветы. Она очень любит цветы, а я раньше их ей не дарил.… Ни разу, пока мы были вместе. А теперь делаю это постоянно. Нет, я не пытаюсь ничего исправить, исправить уже ничего невозможно, но я все равно это делаю.

Сажусь за компьютер. Хорошо, что есть современные технологии — достаточно ввести данные кредитной карты, и цветы доставят моей любимой домой. Выбираю роскошный букет ромашек — ее любимых цветов. Надеюсь, они обрадуют Риту, и она вспомнит обо мне хотя бы с долей теплоты.

Сделав заказ, проверяю почту. Работодатель прислал письмо, в котором сообщил, что дизайн-макеты задерживаются, так как дизайнер заболел. Это выбивает меня из колеи. Я привык днем работать, и не знаю, чем мне заняться. Придется тупо валяться на диване. Может, удастся поспать...

***

Поезд остановился на какой-то станции и дальше не идет. Придется продолжать путешествие другими средствами. Я выбираюсь из вагона и отправляюсь в путь. Недалеко от станции виднеется деревня, туда и пойду. Может, там найдется какой-то транспорт.

Пройдя около километра по дороге, я добрался до крайнего дома. Деревня как деревня — кирпичные дома с крышами из шифера, грунтовая дорога — она же главная улица, дощатые заборы.

Но почему-то здесь стоит странная тишина. Ее не нарушают ни голоса людей, ни кудахтанье кур, ни даже шелест листьев — здесь нет ни малейшего дуновения ветерка. Все как будто застыло под палящим солнцем.

В крайнем доме из красного кирпича калитка, ведущая во двор, открыта. Пожалуй, стоит зайти в этот дом и поговорить с хозяином.

Кажется, в доме никого нет... Неудобно так врываться в чужое жилище, но у меня нет выбора. Неужели все ушли работать на поле? Хотя вот кто-то сидит в кресле спиной ко мне; мне видно только руку, свисающую с подлокотника, и зажатую в ней потухшую сигарету.

«Извините, что так врываюсь...» — смущенно говорю я, но хозяин молчит. С опаской я обхожу кресло, и меня встречает страшный взгляд остекленевших глаз. Этот человек мертв! Длинные волосы торчат как будто прямо из черепа; нос провалился — от него остались лишь две дырки; губ на иссохшем лице практически нет, и потому кажется, что мертвец ухмыляется в приветствии, оскалив желтые зубы и глядя на меня выпученными глазными яблоками.

Я медленно пячусь из комнаты, дрожа всем телом и не в силах оторвать глаз от покойника, потому что узнал его — это мой старый школьный друг Паша! Спотыкаюсь о порог. Опомнившись, я в ужасе выбегаю из дома и, перебежав дорогу, врываюсь в соседний двор.

«Вы знаете, что ваш сосед умер?!» — кричу я девушке, сидящей на скамейке в тени под вишней. Но молчит и она, а вышедшее из-за тучи солнце освещает ее лицо; мне открывается ужасное зрелище вывалившегося изо рта, раздутого, почерневшего языка, облепленного мухами. Они же — или другие насекомые — выели ей глаза, и на меня взирают только черные провалы глазниц, из которых сочится гной.  В ужасе я кричу, срываясь на визг и хрип, и бегу прочь, тем более, что я узнал и эту мертвую — Аня! Аня! Моя первая любовь!

В следующем дворе лежит другой мой друг, Коля, со вспоротым животом; в его вывалившихся внутренностях копошатся белые черви; стоит невыносимая вонь. В четвертом доме тот же трупный смрад и еще один покойник — мой дядя Костя, повесившийся на своем любимом красном галстуке.

Как полоумный я бегаю по этой деревне мертвецов и нахожу своих друзей и родственников. Их мертвые лица маячат передо мной, их имена толкаются в моей голове и шумят.

Последний двор в деревне; почерневшая от вороньих крыльев груша, веревка, женщина... Мама! Нет! Нет! Нет!

Стая ворон срывается с дерева, громкое карканье врывается в мои уши, и я просыпаюсь.

***

Чертова ворона! Вот опять. Она постоянно будит меня. Я со злостью захлопываю маленькую форточку — четверть квадратного метра, максимальная площадь соприкосновения с внешним миром — и опять зарываюсь в свою берлогу из простыней. Зарыться поглубже, оградиться как можно лучше — и никогда не выходить.

Не похож я на куколку. Из куколки получается бабочка, а из меня — нет. Я не хочу освобождаться из своего кокона.

Кстати, я раздосадован тем, что не сумел добыть транспорт. Ведь мне нужно добраться до столицы. Белые одежды, тронный зал...

Бегал по этой деревне, как ненормальный, а между тем, нет ничего удивительного в том, что все эти люди были мертвы. Ведь этой мой мир, а разве не изгнал я этих людей прочь оттуда, разве значат они что-нибудь для меня? Когда-то частицы их душ были в моем сердце, но теперь они мертвы. А мама... нет, она не мертва. Наверно, это вообще была не она; чертова ворона меня разбудила, и я не успел посмотреть.

Так вот, транспорт. В одном из дворов я заметил гараж, поэтому направляюсь туда. Да уж, старый запорожец — не самый подходящий транспорт для въезда в столицу, но выбора у меня нет.

Я продолжаю путь. Вскоре лес редеет, и я выезжаю на асфальтированное шоссе. Жара; асфальт стал немного мягким и блестит. Столица на юге, там еще жарче.

Через несколько километров шоссе пересекает железная дорога. Шлагбаум опущен, приходится остановиться.

Проходит пятнадцать минут, а поезда все нет. Насколько мне известно, дорога перекрывается за десять минут до того, как должен проехать поезд. Наверно, опаздывает. Когда я, в белых одеждах, буду управлять своим миром, я искореню подобную халатность, а пока мне остается только нетерпеливо поерзать в неудобном кресле.

Еще через десять минут простоя я не выдерживаю, выхожу из машины и направляюсь к будке железнодорожника, чтобы узнать, в чем дело. Если не я, то кто — на шоссе нет ни одной машины, кроме моей.

Я подхожу к будке, выложенной из белого кирпича, и смотрю в единственное окно. В маленькой комнате, спиной ко мне за монитором сидит молодой парень с длинными волосами, и, подумать только, играет в компьютерную ролевую игру! Судя по всему, ему так интересно кликать мышью, что он просто забыл поднять шлагбаум.

Я поднимаю руку, чтобы постучать в окно и привлечь его внимание, но, кажется, он закрывает игру. Похоже, вспомнил наконец-то о своих обязанностях.

Но нет! Он открыл браузер и заходит на какой-то сайт. Мне кажется, или это... Но что он делает?! Он привстал и спустил до колен брюки! Затем он кликает мышью, и я вижу на экране крупным планом лицо женщины с членом во рту и еще двумя в руках. Этот мерзавец смотрит порно и мастурбирует!

В шоке я наблюдаю за групповым оральным сексом на экране и ритмично двигающейся рукой парня.

Проходит несколько секунд — а может, и минут — и я прихожу в себя. С возмущением стучу в окно, готовясь обматерить парня, из-за игр и онанизма которого торчу здесь уже полчаса. Он подскакивает, кое-как натягивает брюки и оборачивается, с испугом глядя на меня.

Я смотрю на него через грязное стекло, и чувствую, как мои волосы, несмотря на длину, встают дыбом, и по спине течет холодный пот. Его лицо — это мое лицо! Он — это я!

***

Заказчик прислал макеты. Пару часов я, преодолевая отвращение, набивал код. Но силы мои быстро иссякли. Я не могу больше работать.

Мне все больше и больше хочется в мои сны, в мой мир.

Уже семь часов вечера; я беру из холодильника банку консервов и, ужиная ими, читаю сайт со смешными цитатами. Но мне не смешно. Я хочу в свой мир.

Я хочу в свой мир.

***

Машина давно сломалась, и уже несколько дней я иду пешком по пустынной трассе. У меня почти нет сил. Моя одежда грязна и провоняла потом, волосы спутались и свисают грязными сальными прядями, щетина скоро начнет становиться бородой. Ботинки порвались еще вчера, я изранил ноги, и они еле держат меня.

За это дни мимо меня проносилось много машин, но я не успел поймать ни одной. Меня поражает и раздражает этот факт. Что за неподобающее отношение к хозяину этого мира? Когда я, в белых одеждах, воцарюсь над своим миром...

Я спотыкаюсь и в который раз падаю в грязь. Странно, но чем ближе к столице, тем больше грязи. Мне кажется, что вся моя одежда уже не просто пропиталась ей, а сама стала грязью. Я одет в грязь.

О боже, мне просто необходим отдых. Я готов просто свалиться в канаву, но впереди виднеется какое-то здание... Надо постараться дойти.

Проходит полчаса, и вот я добрался до него. Это небольшая придорожная гостиница — всего два этажа и чердак под треугольной крышей из красной черепицы — но, очевидно, большего здесь и не нужно. Само здание выстроено в причудливом стиле — оно напоминает мне домик из какой-то сказки, только вот не припомню, в нем жила то ли злая колдунья, то ли добрая фея?

Из последних сил я открываю скрипучую деревянную дверь и с трудом подхожу к хозяйке за стойкой. На стойке стоит букет ромашек, такой же, как тот, что я заказывал пару дней назад. Я поднимаю глаза, чтобы посмотреть на хозяйку... Это Рита! И, значит, это мой букет, его ей уже доставили.

Рита, Риточка… Мы расстались пару месяцев назад... В так называемом реальном мире — а в моем мире, очевидно, все иначе.

— Отдохнуть, — шепчу я и теряю сознание от усталости.

***

Я очнулся, но не открываю глаза — перед внутренним взором она, моя любовь, моя Рита. Какая она красивая — миниатюрная стройная фигурка с большой грудью; светлые волосы, обрамляющие лицо, такое детское, но одновременно взрослое — глубокие серо-зеленые глаза, изящный носик, похожий на клювик птички, тонкие губы, которые я мог бы целовать без конца... И целовал, пока она не ушла от меня. Но я чувствую, что до сих пор люблю ее. Здесь, в моем мире, все будет иначе.

Пора открыть глаза. Как будет приятно, когда я открою их, и любимый образ перенесется со внутреннего взора на внешний. Я разлепляю веки.

В метре от себя я вижу голую Риту, скачущую на мускулистом загорелом мужике. Его левая рука крепко сжимает ее ягодицу, оставляя на ней красные пятна, а в правой он держит мой букет ромашек и хлещет им Риту по заднице. Она выгибается, стонет от удовольствия, и я вижу ее грудь с напряженными сосками.

Боли, подобной этой, я не испытывал никогда. Мне кажется, что внутри меня все сжимается и рвется на части, как яблоко в соковыжималке. Я чувствую, как мои органы обливаются кипятком и превращаются в фарш. Мои руки немеют и дико чешутся; пальцы скрючиваются в судорожном напряжении. Я скриплю зубами так, что они начинают крошиться. Я испытываю желание рвать, крушить, бить, ломать все подряд, включая собственные пальцы. Не от злости — злости нет, только всепроникающая боль, ставшая сутью моего существования.

Но едва я пытаюсь вскочить, как у Риты появляется огромный сегментированный гибкий черный хвост, как у скорпиона. Одним его ударом она прижимает меня к стене, не прекращая ритмичных движений. Рита оглядывается на меня, и я вижу жвалы, выступающие из-под губ. Она заливается хохотом.

Я дико кричу и пытаюсь оттолкнуть от себя хвост, срывая ногти и раздирая руки об жесткие хитиновые пластины панциря. Но физическая боль — ничто по сравнению с тем, что я испытываю в душе. Почему я не упал в канаву и не умер там, зачем я дошел сюда?!

***

Я вернулся в свою комнату; лежу на спине, неотрывно глядя на потолок. На потолке я вижу ее лицо. Я вырвался из ужасной придорожной гостиницы, вернулся из своего мира в этот, который называют реальным, но это не приносит мне облегчения. Рита. Рита. Рита. Ее образ не оставляет меня, мысль о ней прижимает меня к боли, как скорпионий хвост прижимал меня к стене.

Я ничего не могу изменить в этом мире; правда, мне это и не нужно — это чужой мир, зачем он мне? Но неужели я не в силах ничего изменить и в своем мире? Этого не может быть. Я думаю, все дело в том, что я до сих пор не добрался до столицы. Я не могу управлять миром, суть которого я не познал.

Хочется есть. Не отрывая взгляда от лица Риты на потолке, я шарю рукой возле кровати. Какая-то банка с консервами... Подойдет.

Я судорожно проглатываю несколько рыбин. А теперь скорее назад, в свой мир. Я должен добраться до столицы — до нее осталось совсем недалеко.

***

Несколько часов пути по раскаленному асфальту, и передо мной замаячила городская стена. Несомненно, это столица. Я сделал это! Я дошел!

Город очень красивый. За стеной виднеются шпили башен и купола соборов. Домов не видно, стена скрывает их от взора внешнего наблюдателя. В нескольких сотнях метров правее — городские ворота.

Я боялся, что стражники, охраняющие их, не впустят меня из-за моего внешнего вида — а он поистине ужасен: грязные лохмотья вместо одежды, заросшее лицо... Вид последнего из нищих бродяг.

Но все обошлось, они даже не обратили на меня внимания, и теперь я терзаюсь дилеммой — когда я взойду на трон, наградить их за то, что не препятствовали мне, или наказать за невнимательность?

Ладно, этот вопрос обождет, а сейчас мне просто необходимо привести себя в порядок. К счастью, я сразу попал в тот квартал, который мне необходим — вот белое здание бани, а рядом — магазин одежды. Отлично.

У входа в баню служитель преграждает мне путь, с недоверием осматривая меня с головы до ног.

— Бесплатный день у нас по четвергам, — заявляет он.

Я вскидываю голову и с презрением смотрю на мелкого служку, осмелившегося на такую дерзость по отношению к владыке.

— Позови хозяина, смерд!

И такое величие звучит в моем голосе, что служитель, выпучив глаза, убегает. Через пару минут появляется плотный мужчина в дорогих восточных одеждах. Я догадываюсь, что это хозяин. Он долго смотрит на меня, а потом кивком головы приглашает следовать за ним.

Мы проходим через купальню, и хозяин негромким голосом отдает какие-то приказания слугам. Наконец, мы доходим до небольшой комнатки, застланной коврами, с кальяном на столике возле стены. Хозяин по-восточному усаживается возле кальяна и жестом предлагает мне садиться напротив.

Несколько минут мы молча смотрим друг на друга.

— Я узнал тебя, — наконец говорит он. — Зачем ты пришел?

— Я желаю отмыться, — отвечаю я, — А также мне нужны одежды. Белые одежды.

Хозяин неспешно раскуривает кальян.

— Ты уверен? — спрашивает он, выдыхая ароматный дым. — Ты так долго шел сюда, ты столько видел, столько узнал и понял — если понял, конечно. Все это сейчас на тебе и на твоих вещах. И теперь ты хочешь отказаться от всего этого и спрятаться под белыми одеждами?

Я молчу.

— Ведь это твоя грязь, не так ли? И твои лохмотья, которые были твоей одеждой. А теперь ты требуешь белых одежд, чтобы скрыть ото всех, включая себя, всё, что ты собрал по дороге сюда...

— Заткнись, — прерываю я его, — это мое дело. Затопи баню и принеси одежды.

***

И вот я под стенами дворца, чистый, подстриженный и побритый. Долгий путь пришлось проделать, чтобы добраться сюда, но теперь я здесь, и это того стоило. Глубоко вздохнув, я подымаюсь по мраморным ступенькам. Тяжелая дверь из красного дерева распахивается предо мной, и я захожу в центр своего мира.

Вдоль длинного коридора, который ведет к тронному залу, на мраморных стенах горят лампы с хрустальными абажурами; сами стены украшены прекрасными гобеленами.

Я, в белых одеждах, гордой поступью шагаю по темно-красной ковровой дорожке. Два стражника с алебардами следуют за мной. Небрежно киваю слугам, стоящим через каждые пять метров.

И вот он — тронный зал! Огромное круглое помещение, метров сто в диаметре; пол целиком застлан коврами, в метре от стен — колоннада, огромный купол украшен барельефами. Половина зала скрыта занавесом — наверно, там дожидаются подданные. Я доволен — зала величественнее невозможно представить!

Я поднимаюсь на возвышение, чтобы сесть в трон. Но что это?! Трона нет, вместо него стоит большая грязная клетка из толстых стальных прутьев! В недоумении я останавливаюсь и оборачиваюсь к стражникам, чтобы обругать этих ничтожеств — куда они меня привели?!

Но стражники молча хватают меня и швыряют в клетку. Лязгает ее дверь, и раздается щелчок замка. С криком я бросаюсь на решетки, пачкая об них свои белые одежды, но стражники невозмутимо уходят, не обращая на меня внимания.

Через несколько минут, сорвав горло и поняв, что кричать бессмысленно, я, обессилев, падаю на вонючий тюфяк, набитый гнилой соломой. Неожиданно раздается оглушающий звон колокола. К клетке подбегает выскочивший из-за колонн стражник с плетью в руке.

— Встать, суд идет! — орет он и стегает меня плетью.

***

Занавес поднимается, и я вижу кафедру суда. Жирный судья в нелепом парике о чем-то совещается с судебным распорядителем. Прокурор, опершись руками на свою трибуну, мечет злобные взгляды. Я слышу какой-то шум и оборачиваюсь. Это зрители, которые заходят с другой стороны зала. Они с любопытством и презрением смотрят на меня. Кто-то бросает гнилое яблоко и попадает мне прямо в ухо. Я кривлюсь от боли, а гниль медленно сползает под воротник.

Колокол перестает звонить и шум немедленно стихает. Судья усаживается на свое место, оглушительно громко стучит молотком и гнусаво произносит:

— Объявляю слушанье открытым.

Он выдерживает паузу, чтобы все прониклись происходящим. Необходимо этим воспользоваться.

— Ваша честь! — кричу я. — Здесь какая-то ошибка...

Удар плети превращает последнюю букву «а» в слове «ошибка» в крик боли. Судья с одобрением кивает стражнику и продолжает:

— Слово предоставляется господину прокурору.

Прокурор, омерзительный толстяк на коротких ножках, несколько раз вытирает платком свое пористое лицо, щиплет бородавку на носу, откашливается и начинает свою речь, поклонившись судье:

— Ваша честь! Преступник, который стоит перед вами, пожалуй, самое отвратительное существо, которое я встречаю за свою жизнь! Такого отъявленного мерзавца никогда никто не видел ни в нашем прекрасном городе, ни даже, не побоюсь этих слов, во всем мире! Мерзкое создание, на которое мне противно смотреть! Представьте только, он посмел тайком проникнуть в нашу страну!

Зал возмущенно и недоверчиво охает.

— Да, это так! Но это было только началом его злодеяний! Были направлены люди, чтобы захватить преступника, но он умудрился бежать. Подонок направился в ближайшую деревню и...

Прокурор театрально всхлипывает, и сопля сбегает от его волосатой ноздри к жирным губам цвета тухлого мяса.

— Не могу говорить об этом спокойно, Ваша честь! — всхлипывая, говорит он, от чего его голос становится даже более гнусавым, чем у судьи. — Он убил их! Жестоко вырезал всю деревню!

В зале поднимается невообразимый вой. В меня опять летят гнилые фрукты и овощи. Я уже с ног до головы покрыт синяками и вонючей гнилью. Судья громко стучит молотком и призывает зрителей к порядку, хотя делает он это, очевидно, только для того, чтобы было слышно прокурора. Но зал в такой ярости, что судебному распорядителю приходится прибегнуть к помощи стражников, чтобы восстановить тишину.

Воспользовавшись паузой, я предпринимаю еще одну попытку вставить хоть слово в это безумное слушание:

— Ваша честь! Позвольте же мне сказать хоть слово, чтобы защитить себя…

На этот раз стражники бьют меня плетями на протяжении нескольких минут. Скорчившись, я валяюсь в луже гнили на полу своей клетки, конвульсивно дергаясь от боли, а судья, довольно кивнув, велит прокурору:

— Продолжайте.

Прокурор начинает зачитывать список жителей мертвой деревни:

— Павел Р.! Анна Б.! Николай К.! Александр Ч.!..

В ответ на каждое произнесенное имя в зале раздаются крики, рыдания и проклятия в мой адрес. Я же уже не в силах даже пошевелиться.

Наконец, закончив список, прокурор, измочивший платок в своем поту, вытирается рукавом, и говорит:

— Ваша честь, сказанного уже достаточно, чтобы вынести этому омерзительнейшему существу самый суровый приговор, но, ради закона, я должен продолжить перечислять его невообразимые злодеяния. После учиненной в деревне резни, преступник вышел на столичную трассу. Мы пытались задержать его на железнодорожном переезде, но мерзавец захватил будку, и, представьте себе, смотрел там отвратительную порнографию и мастурбировал!

После рассказа о деревне мне казалось, что сильнее зрители меня уже ненавидеть не смогут, но нет — их ненависть возрастает с каждой фразой прокурора. Вряд ли клетка была поставлена с целью моей защиты, но сейчас только она спасает меня от участи быть растерзанным разъяренной толпой.

Прокурор продолжает вещать:

— Ускользнув из наших рук, негодяй продолжил путь к столице, и совершил еще одно злодеяние. Он ворвался в высшей степени респектабельную гостиницу госпожи Риты К. и надругался над этой в высшей степени благопристойной женщиной!

Зал уже не смолкает, несмотря на все попытки стражников сохранять порядок. Прокурору приходится кричать, от чего у него на лбу вздуваются вены и дергается правый глаз.

— Оставив женщину обесчещенной, подонок наконец добрался до нашей прекрасной столицы. Здесь он попытался скрыться, угрозами заставив владельца бани помогать ему, но тот не пожелал потворствовать этому невообразимому мерзавцу, благодаря чему нам и удалось наконец-то захватить его, дабы он предстал перед судом. Я закончил, Ваша честь!

Прокурор устало облокачивается на трибуну. По его лицу струится грязный пот, но он довольно ухмыляется, обнажив редкие кривые зубы.

Бьет колокол. Зал начинает понемногу затихать. Дождавшись полной тишины, судья бьет молотком и с трудом встает со своего места. Отдышавшись после такого тяжелого для него действия, он произносит:

— Вина преступника столь очевидна и столь ужасна, что суд не видит нужды в защитнике, свидетелях и присяжных. Его злодеяния настолько отвратительны, что нет смысла их взвешивать и обсуждать. Поэтому, я приговариваю этого преступника к вечному заточению в том месте, где уши его больше не услышат ни единого звука, а глаз его никогда не коснется ни один луч света. Я приговариваю его к заключению в самой глубокой темнице этого дворца — сердца нашей столицы, нашей страны и нашего мира — и пусть он вечно находится там, куда так стремился.

***

Когда взломали дверь, хлынула вонь, заставившая всех зажать носы, и открылось отвратительное зрелище.

По всей комнате были разбросаны гниющие остатки пищи, преимущественно различных консервов и сырых полуфабрикатов.
 
Существо, сидевшее среди грязного тряпья и собственных испражнений, уже было мало похоже на человека. Оно постоянно пускало слюни и размазывало их по лицу прядями грязных волос. Его бесцветные глаза видели уже явно не этот мир.