Отцы и Деды

                Посвящается Аркаше Якимову, художнику, архитектору,
                музыканту  и поклоннику анархизма
               




                1

Илья Петрович Кирсанов отбил нетерпеливую дробь по пупырчатой коже руля ухоженными, хотя и очень короткими ногтями, скрутил до щелчка звук магнитолы и порывисто вытолкнул себя с водительского сидения во влажный ночной воздух, на мокрый, бликующий неоном, асфальт. Затем потянулся всем, ещё вполне упругим, телом сорокапятилетнего мужчины,  тряхнул мягкими, тёмными локонами. Над головой темнел низкий, беззвёздный потолок неба, часто вибрирующий от приближающегося и удаляющегося рёва турбин. С места, где ему услужливо подсказали припарковать автомашину, прекрасно просматривались не только горящие витражи аэропорта, но и подсвеченная чернота  части лётного поля, по которому ползали игрушечные «боинги».

Прошло уже более получаса, как алюминиевый голос сообщил о прибытии борта Лондон – Москва, а сын Аркадий всё не отзывался на звонки и не проявлял себя сам. Наконец, в ладони дрожью ожил телефон.
– Пап, я у центрального входа, а ты где?
– На виадуке, от тебя… направо. Сто метров.

Размытый силуэт Аркадия образовался из искрящейся и шумной суеты прибывших, словно привидение, и нерешительно двинулся вперёд, ища и не узнавая машину. Илья Петрович тоже сперва не узнал его: таким он вдруг показался высоким, угловатым и неизвестным, но затем, как разряд – горячий прилив к глазам и невозможность сдерживать неподвижность ног; шагнул навстречу долгожданному сыну, махнул рукой и сдавленно крикнул: «Арик!»

– У тебя новая тачка, бать? – заинтересованно присвистнул сын, выбравшись из отцовских объятий и совершая обход сверкающего чёрным лаком авто. – Экс-шесть! Круто!.. Дай порулить?
– Валяй. Держи ключ.
– Автомат, конечно… – Аркадий уверенно сдал назад, вывернул колёса, и могучая, как гора, и стремительная, как шпага, престижная новинка германского автопрома заскользила по глянцу шоссе. – Лошадок-то сколь? Сотен пять? Больше?

Пролетев треть кольца по ночной МКАД, они свернули прочь от нагромождения угрюмых термитников, утыканных злобно мерцающей красным сыпью, в сторону менее плотно населённых российских глубин. Ещё с полчаса под колёса бросалась холёная многополоска, позволяющая забыть о руле и педалях.

– Помнишь ли, сын, куда ехать?
– Ну, ты даёшь, бать. Мне, чай, двадцать, а не два.
– Что ж ты тогда не свернул?
– Эх, ёп… – Кирсанов-младший, чуть притормозив и не глядя в зеркало, с лихим заносом развернулся через две сплошные.
– А не забыл ты, смотрю, русский язык, в этих ландонах,– усмехнулся Илья Петрович в усы, переходящие в аккуратно стриженную бородку с первыми блёсками серебра. – Как там Кембридж? Стоит ещё? Говорят, мэр Хилкин хочет город для туристов закрыть. Надеюсь, это не ты там схулиганил? С меня и тех ваз династии Цинь хватит…
– Хорош подкалывать, бать. Каждый раз теперь будешь?
– Всё, молчу… Надолго ли нынче в родные пенаты?
– Недели на две…

Из серого киселя небес вдруг выскочила луна, осветив далёкий горизонт с посеребрённой лентой реки. Неразбериха частных домов вдоль дороги кончилась, промелькнула полоса унылых полей, густо заставленных мёртвыми марсианскими треножниками ЛЭП, и разом надвинулся лес, большей частью сосновый. Трасса перестала быть прямой, пошли холмы, изгибы, порой не освещённые. До дома оставалось не больше пары километров. Перед последним крутым поворотом Аркадию пришлось резко сбросить скорость.

– А как успехи в учёбе? Как английй…
Илья Петрович не досказал вопрос: под взвизг тормозов машина клюнула, его бросило вперёд, ремень врезался в грудь, перехватывая дыхание. Тотчас снаружи через толстое лобовое стекло проник глухой звук удара. Немецкое производство не подвело – машина встала, как влитая в асфальт. Потирая ушибленный локоть, Кирсанов-отец выбрался из салона, обошёл тёплый капот. Впереди в свете фар Аркаша уже склонился над каким-то мешковатым предметом на обочине. Из бесформенной кучи криво торчали две ноги в джинсах и кроссовках. Повсюду на асфальте белели прямоугольники бумаги, шевелимые ветром.



                2

– Живой?
– Да, вроде. Вон рукой шевелит.
– Слава богу. Давай его в машину.
– Ты уверен, бать?
– Так не здесь же оставлять. До дома рукой подать – махом вычислят. Зачем нам неприятности? Бери с той стороны…

Кирсановы ухватили безвольное тело подмышки, втащили на заднее сидение.
– Куда теперь? – растерянно спросил студент. – В больницу?
– Садись там. Я поведу. С тебя хватит, – Илья Петрович, преодолевая беспокойство, забрался на водительское место. – Какая больница в два ночи? Чай, ты, дружок, не в грейтбритн. Все доктора засовы задвинули и пятый сон смотрят… Домой, конечно. Дома нас дядя Слава ждёт. Он всё решит…
– Дядя Слава? Ура! – ожил Аркадий и пристегнулся ремнём. – А каким ветром?
– Да тошно ему одному в своей хибаре. У них в Думе сейчас тоже каникулы. Скучает, как с Тамарой развёлся.

За спиной послышался стон и бормотание; студент рванулся на звуки всем корпусом, но помешал ремень.
– Эй, братец! Как вы там?
– Уй, бля… башка гудит… Где я?..
– Успокойтесь, товарищ. Вы у друзей... – полностью совладав с нервами, вмешался Илья Петрович. – Вас, видно, машина сбила. Мы подобрали... Где-нибудь болит?
– Ни хрена себе: «где-нибудь»! Да, везде, блин…
– Сейчас подъедем к дому, и всё устроим. Надо будет – пошлём за Гойхманом… за доктором.

Чёрный внедорожник прошуршал по аллее вдоль ровных шеренг сосен и, хрустнув гравием, остановился перед высокими коваными воротами, за которыми таинственно темнел двухэтажный, мягко подсвеченный снизу, замок-особняк с мезонином в крутых щипцах крыш, растворяющихся в беззвёздном небе. Справа от центральной круглой башни входа светились спаренные окна-витражи, остальные подозрительно глядели тёмными стёклами. К дверям входа  поблёскивала дорожка, обрамлённая изваяниями. Сей псевдо-готический мини-замок явно старался подражать архитектурой знаменитому ДК им.Майендорфа в селе Барвиха, недавно приспособленному под резиденцию президента, и не безуспешно. Он не достиг его лишь габаритами, но не шиком.

Над закрытыми воротами вспыхнул дополнительный мощный прожектор, ярко высветив пятак вокруг прибывшего автомобиля. В кованом орнаменте возник чёрный квадрат калитки, из которого вышагнул крепыш в комуфляже, сделал одной рукой салют, а другой нажал кнопку пульта. Створки бесшумно поехали в стороны. Проезжая мимо будки охраны, Илья Кирсанов опустил стекло:
– Валь, возьми Стаса и двигайте за нами. Там, на заднем сиденье… Несите пока в зал… Да осторожно: он раненый…

Когда машина подъехала к входной башне-апсиде, на базальтовых ступенях появился облачённый в бардовый халат с золотыми драконами Вячеслав Петрович Кирсанов. Он был старше брата Ильи всего на полтора года, но мало на него походил и формой, и содержанием. Всё в облике Аркашиного дяди кричало о его аристократических корнях, и горделивая осанка, и гладко выбритый, выдвинутый вперёд, подбородок, и красные замшевые полусапожки от Ессо. Недавно его помощникам удалось раскопать в приходских анналах Энской губернии метрические следы к тем самым Кирсановым, что описаны великим Иваном Сергеичем в известном романе. Уверовав в это обстоятельство, Вячеслав Петрович не только шумно вторгся в ряды российского дворянства, но и стал левой рукой Его Сиятельства князя Лопухина, члена Малого совета и канцлера Капитула наград Российского Дворянского Собрания. Работа в Думе ему очень в этом помогла: никто перепроверять бумаги не отважился.

После радостных, но несколько чопорных объятий с юным племянником, дядя Слава двинулся в дом, и прибывшие проследовали за ним. Сторож-садовник Валентин, тоже в пятнистой куртке, совместно с охранником Вячеслава Петровича, Стасом, извлекли тело пострадавшего из недр Х6 и внесли его, вяло огрызающегося, по пятам хозяев в зал. Вячеслав Петрович указал глазами на высокую дубовую дверь слева, где располагался кабинет брата: он уже оказался полностью в курсе досадного события.

Пострадавшего уложили на широкий кожаный диван, раздели до трусов. Яркий свет люстры в подробностях осветил худого, нескладного молодого человека довольно непростой наружности с дерзким взглядом из-под выпуклого лба, смоляными кудрями, небритыми щеками и подмышками. Тут же стало понятно, что видимых серьёзных травм у него нет, и его жизни ничего не угрожает непосредственно. Обнаружился большой, быстро темнеющий, синяк на рёбрах спины, содранная кожа на локтях и колене, прочие мелкие ссадины и ушибы. Состояние содержимого черепной коробки пока оставалось под вопросом. Охранники живо обработали порезы йодом, залепили пластырем, а раненый тем временем, поскрипывая зубами и сдержанно ругаясь, внимательно изучал хозяев и обстановку.

А изучать было что: по всем стенам висели настоящие персы с саблями и ятаганами, старинные ружья и пистолеты, огромное количество картин в шикарных рамах. Оставленная настежь дверь в зал открывала ещё большее количество роскоши и картин. Хотя невольный гость и не был знатоком живописи и прочих причуд богатеев, а наоборот, презирал и даже ненавидел всю эту кичливую мишуру, он обладал острым, пытливым умом, весьма наблюдательным, и отметил про себя, что все вывешенные тут произведения искусства – сплошь поясные портреты солидных тёток и мужиков, большей частью легко узнаваемых.

Когда перевязка закончилась, и Валя со Стасом удалились, пострадавшего укрыли пледом, для приличия, ибо инерции дневной жары хватало на всю ночь, и Вячеслав Петрович, на правах старшего, доброжелательно, скрывая неудовольствие, спросил:
– Ты кто?
– Семён я. Базаров фамилия. Друзья Фитур-базаром зовут.



                3

– И чьих же ты будешь, боец?
– Я – Родиона Перехватова помощник, – с достоинством, как-то даже чуть надменно, ответил забинтованный незнакомец, сдувая со щеки бахрому пледа. Глаза его блестели, тёмные локоны разметались на золотых лилиях парчовой подушки. – По идеологии.

– Родьки Носорога? – сдержанно удивился депутат. – Ничего себе!..
– Знаем, знаем такого, – оживился Илья Петрович, – …чудака. Как из правительства после дефолта турнули, всё бузит... – Депутат наступил разговорившемуся брату на ногу. Тот немного смутился. –  А что? Нет бы с Жириком сойтись. Или товарищем Зю…
– Обижаете, – брезгливо скривил губы назвавшийся Семёном Базаровым. – Чтоб мы с этими подстилками связались? У нас свой путь. Зададим ещё мы жару всей вашей правящей олигахрени…

– И откуда ж ты, Семён, в наших краях нарисовался? – продолжил расспрос Вячеслав Петрович.
– Да, вот, народ спасать шёл. И к предкам в деревню заодно. Пока эти шумахеры меня на асфальт не уронили.

От досады аристократ не удержал бесстрастность на гладком лице: слегка наморщил лоб, и потемневшие глаза сузились до смотровых щелей.
– Эти, как вы, молодой человек, выразились «шумахеры» – весьма достойные люди. Вот, прошу запомнить, Илья Петрович, известнейший в этой стране и за рубежом художник, к которому миллиардеры и политики в очередь стоят. Переписал всё высшее руководство. И даже Б.Моисеева с Элтоном Джоном. Он – представитель высокого искусства…

– Одно у вас искусство, – бесцеремонно перебил члена государственной Думы и Дворянского собрания подобранный на обочине Футур-базар, – бабло из народа сосать. И нету других забот… – Теперь дядя Слава от негодования прикусил верхнюю губу. – Ладно, не серчайте. Я, видно, сильно головой к асфальту приложился. Чую, без СГМ* не обошлось… Ну, а этот симпотный вьюнош, кто?

– Ваш тон, однако, излишне маргинален, – сквозь зубы процедил Вячеслав Петрович. – Но попытаемся учесть ушиб головы... Отвечу. Этот юноша – сын хозяина дома, Аркадий Ильич, студент второго курса Кембриджского университета. Будущий юрист.
– Ясно… Да мы тоже не лаптями консомэ хлебаем. Кончали и мы койчё. Правда, по медчасти. Тут отрезать, там пришить. Даже из римлян чёто помним… «Из нихиля никак не выйдет нихиль»…

– Так вы, Сёма, стало быть, нихилист? –  усмехнулся депутат. – Что ж. Очень соответствует фамилии... – Он немного смягчился, решив, что развязность Базарова – просто защитная бравада юнги, попавшего в офицерскую кают-компанию. Но в то же время спинным мозгом уловил в Базарове какую-то внутреннюю силу, уверенность, словно тот знал что-то, чего не знали другие. Даже умудрённые жизнью государственные мужи. – Значит, любой авторитет для вас ничто, тьфу?

– Ну, это уж вы загнули. Авторитеты разные бывают. Вот, к примеру…

Базаров вдруг умолк: из-за дверного косяка в кабинет заглянуло невероятно милое личико в облаке белых кудрей. Спряталось, потом снова показалось, уже больше. Илья Петрович, хоть и стоял спиной, как все, видимо, почувствовал присутствие девушки своим художественным, тонко настроенным чутьём. Он обернулся, вспыхнул радостно и тут же отчего-то смутился. Все невольно повернулись к двери, но удивился явлению ангельского создания один Аркадий. Тем не менее, студент успел заметить, что и дядя Слава как-то внутренне метнулся, вздрогнул и напрягся. Цепкий глаз случайного гостя тоже отметил эту странность.

– Вот, сын… Арик, – заметно конфузясь, произнёс художник. – Разреши тебе представить Анфису… Это моя… юная модель и… муза, конечно. Поди же сюда, Фисонька.

В кабинет впорхнула девушка лет шестнадцати, ужасно красивая и воздушная, с замечательно стройными ногами. На ней была надета только белоснежная, немного просвечивающая, мужская рубашка с небрежно подвёрнутыми рукавами. Она подошла ближе, встала за спиной хозяина дома на цыпочки и поверх его плеча глянула на Аркадия своими огромными, няшными глазами, словно из аниме.

– Какой кавайный мальчег! – пискнула она в напряжённое мужское молчание и послала заморскому студенту очаровательно робкий жест приветствия, затем, опустив ресницы, заметила на диване неподвижную фигуру Сёмы Базарова. – Ой, а это кто? Весь в бинтиках, бедняжка… Зачем вы его мучаете, унылые вы люди? Дайте же ему отдых.

– Да он не устал пока, – первым пришёл в себя депутат. – Мы тут о политике, Анфиса Васильевна…
– Полно, Вячеслав Петрович, – опять мяукнуло эфемерное существо, ласково, но уже настойчивее. – Уже утро скоро, люди с дороги, устали… Так, ведь, Илья Петрович? Не пора ли всем по кроваткам, баиньки?

Хозяин усадьбы, сразу оценив разумность довода своей юной музы, крикнул куда-то наверх «Люба!», вызвав этим появление на площадке второго этажа полной, пожилой дамы, очевидно, домоправительницы, и повёл сына по широкой дубовой лестнице показывать отремонтированную к его приезду комнату. Старший брат, недолго поколебавшись возле ложа вынужденного постояльца, пожелал тому покойной ночи и вышел в зал. Там он дал какие-то указания кухарке на завтра, по мобильной связи коротко переговорил со своим охранником Стасом и тоже скрылся наверху, сразу зашумев душем. Станислав появился в кабинете с чаем, но, застав Базарова уже крепко спящим, поставил стакан в серебряном подстаканнике на старинный ломберный столик рядом, а сам задремал на кресле в холле.

_______________________________________
* СГМ – сотрясение головного мозга (мед.)



                4

На следующий день к десяти утра по звонку колокольчика братья Кирсановы и юная Анфиса спустились в гостиную к чаю. Братья, не сговариваясь, явились по-домашнему, в похожих халатах поверх светлых шёлковых сорочек с расстёгнутыми воротами, но сходство между ними, всё равно, мало замечалось: в какой-то внутренней вельможности и утончённости художнику за депутатом было не угнаться. Девушка оделась ещё проще прежнего, натянув на голое тело таиландскую майку со слонами, но от этой простоты её привлекательность ничуть не проиграла, а даже наоборот. Илья Петрович умильно склонил набок свою добрую, бородатую голову, депутат неотрывно смотрел во все глаза, ловя каждое движение.

Аркашу с Базаровым хватились только спустя четверть часа, когда вернулась, испуганно разводя руками, посланная за юношами обслуга. Прибежавший со двора Стас сбивчиво доложил, что час назад молодой хозяин на закорках дотащил жертву ночного ДТП до БМВ, и они куда-то умчались, сказав только, что скоро вернутся. Похоже, между ними уже установились приятельские отношения. Оправдания и умоляющие гримасы ничуть не спасли провинившегося секьюрити от гневного нагоняя.

– Тебя спасёт, – сурово процедил Вячеслав Петрович через выпяченную губу, – только одно: если узнаешь, что это за птица, Семён Базаров. И откуда эта дурацкая кличка: Фитур-базар. У него родители где-то неподалёку живут. Может, генеральша Одинцова что знает? Всё понял? Тогда рысью... Стой! И скажи Валентину: пусть прочешет округу, найдёт ребят, но не лезет. Только наблюдает. Было в гараже что-то незаметное, "ауди" какая-то... Бегом!

Стас, подгоняемый в спину хмурым взглядом своего босса, убежал, хрустя по гравию форменными ботинками. Депутат повернулся на каблуках и выжидающе посмотрел на брата Илью. Тот легкомысленно пожал плечами и позвал компанию за небольшой стол в гостиной, накрытый на шесть персон. Рассадив домашних и усевшись сам, принялся сходу потчевать Фисоньку экзотическим ямайским десертом. Та мотала белыми кудряшками, забавно ругалась на повара за неурочный ром и, заразительно смеясь, пыталась задуть в креманке голубые язычки пламени.

Аристократ наблюдал за ними исподлобья, молча пил чёрный кофе из крохотной чашки, держа её двумя пальцами с длинными розовыми ногтями, не спеша размазывал ножом икринки по маслу и хмурился: по непонятной самому причине он был всерьёз раздражён несанкционированным отсутствием долгожданного племянника, взявшего себе в приятели мутного ночного гостя, функционера какой-то тёмной организации с Носорогом во главе. Ночь он спал плохо, задетый за живое вульгарным, граничащим с пренебрежением, тоном, которым вчера разговаривал с ним этот нестриженный экс-медик. Волновало и странное совпадение фамилий. Уж нет ли тут какого подвоха? У Вячеслава Петровича в полудрёме созрело к нигилисту несколько каверзных вопросов, он желал продолжения прерванного разговора, а тут – сорвалось.

– Я что-то не понял, Илья, – вбросил он с видимым равнодушием, – про какую организацию этот патлатый агитатор вчера базарил?
– Да шут его знает, Слава… Что-нибудь новенькое… Какая к шутам разница?
– Если это Носорога игрушка, дело серьёзное. Он при связях и деньгах до сих пор.
– Ну, не таких больших, как раньше. От нефти его шуганули…
– Деньги здесь не главное. Вон, ведь, даже на Вову гавкать не боится. Похоже, капитально мировой крышей пацан прикрылся.

– Кто это: Носорог? – мурлыкнула Анфиса. – Такая смешная фамилия. И дяденька, наверно, смешной…
– Да уж, деточка. Смеху этот дядя понаделал много в своё время… По всей стране, вплоть до Белграда, его смешки руинами лежат, – как-то мрачновато сказал Вячеслав Петрович непонятную для девушки фразу.
– И когда это было? – спросила она не то, по обыкновению, что хотела. Так у неё был заточен мозг, хотя у некоторых возникало подозрение в хитрости.
– Ох, давно. Твоя мама ещё девчонкой была, в школу, как ты, бегала.

– А, помнишь,– радостно вскрикнул Илья Петрович, – как этот Родька в школу в оранжевых шортах пришёл? Он тогда в девятом «Б» учился, неформал звезданутый... Ты его из комсомола хотел… Потом в Думу, следом за тобой, пролез, в президенты метил…
– Время было такое. Папа Боря его пригрел. Заокеанские друзья подсуетились. А теперь его, иуду, совсем злоба задушила… Мне знать надо: что он затеял. И зачем ему этот лохматый наглец...
– Так позвони в контору, Александру Василичу.
– Ну, братец, ты ляпнешь, так ляпнешь...

– А ты чё, сынок, – раздался вдруг сверху сипловатый, ехидный голос, – на измену, гляжу, присел?* Очко-то жим-жим?
На промежуточной площадке лестницы восседал крупный старик в майке с пальмами, заросший седой бородищей до самых глаз, в которых светилось непонятное торжество. Из-за бороды и седых волос, тоже свисающих на грудь, в надписи на груди «Hey, Jah! Let's have a fag»* не было видно двух последних букв, и в предложении этому Джа* обозначилась пикантная двусмысленность. Если бы дед не вертел в пальцах самокрутку, набивая её из расшитого кисета, можно было предложить самое кощунственное. Рядом на ступеньке стояла открытая банка простонародного пива «Балтика 3».

Это был 65-летний холостяк, дедушка Аркадия, Петр Ильич Кирсанов, при новом режиме ни разу не работавший инженер-конструктор, в прошлом известный рокер и байкер, а ныне поочерёдный иждивенец у богатых сыновей.

– Что за пошлый слэнг, папаша? – проворчал депутат. – Здесь же дамы.
– Каки-таки дамы? Где они? Вижу только очаровашку-детёныша. Подь сюды, цыплёночек, почеломкай старого битника.

Анфиса хихикнула и живо исполнила приказ, затем села рядом на ступеньки и отхлебнула из початой банки.
– Это после ямайского-то десерта! – пришёл в ужас заслуженный портретист.
– А чё, вредно по понижающей? – ядовито осведомился дед Петр, прижимая к себе застенчиво улыбающуюся Фису. – Тогда кликни нам, Илюша, по сто чистого рому, без всякой шоколадно-ореховой дряни. А Ямайка у меня всегда с собой.
– Будет тебе, бать, изгаляться-то. Ещё, и впрямь, накушаешься с утра.
– Да это он тролля вам заслал, – пискнула девушка-киска, выдавая, что она не так уж глупа, как старалась казаться, – а вы уж, Илья Петрович, сразу уныли.
– Да знаем мы этого тролля, как облупленного. Возьмёт, и не дождётся обеда.

_______________________________
* испугался, сдрейфил, струхнул (феня)
* Let's have a fag – давай покурим (анг)
* Джа – (от Jahve – Яхве) бог у растаманов
* Тролль – на слэнге юзеров – провокационная инфа в сети для вызова волны флуда ради лулзов (прикола)



                5

Полушуточную пикировку прервал радостно-запыхавшийся охранник Стас, ворвавшись в гостиную со стороны сада.
– Вот, Аделаиду Фёдоровну, – доложил он, – через заднюю калитку… Она знает этих Базаровых.

Следом за Станиславом в зал вплыла улыбчивая, темноволосая молодая женщина исключительной стройности, в купальнике и завязанном на бёдрах полотенце. Это была владелица соседней усадьбы – вдова, генерала Одинцова.
– Извините, друзья, моё ниглиже. Загорала у бассейна, а тут ваш гонец. Не дал одеться, бандит…
– Ну, что ты, Дели, с церемонией! – воскликнул с лестницы дед Пётр, раскуривая козью ногу. – Ты так прекрасна, что извиняться тебе надо за наличие этих шнурочков. А уж за полотенце тебе точно прощения нет. Иди, соседушка, я тебе его сниму. Поднимайся, давай: отсюда с этими клопами легче разговаривать.

Вдова стушевалась, но сразу и отошла, и братья Кирсановы не успели внести более приличного предложения – резво взбежала по лестнице и села рядом со старым хиппи. Чудесным манером в её руке оказалась ещё не открытая банка «Балтики».
– Жарко… – снова оправдываясь, сказала прекрасная гостья; «пшшш» – сказала банка под малиновыми кинжалами ногтей.

Дед со сладко дымящей самокруткой в обрамлении двух красоток разной масти гляделся очень живописно. Душа художника Ильи Кирсанова взыграла по-молодому, пальцы рук охватило нервное движение, словно они начали искать кисти или мять глину, но хладнокровный баритон Вячеслава Петровича утишил этот чувственный порыв:

– Идите, Адель, лучше сюда, к столу. Сейчас жульен подогреют. Вот уж и прибор для вас стоит…

– Нет, нет, что вы! – ответила генеральша, отхлёбывая пиво из банки. – У меня строгая диэта: ни грамма мяса и грибов. Тем более, майонэза.

– Тогда не тяните, рассказывайте. Что вы знаете про Семёна Базарова?

– Мой покойник-муж хорошо знал его отца, – начала излагать Одинцова, – штабного лекаря. После отставки домик ему купил в соседней деревне: Василь Иваныч все его болячки, как свои, знал. Стал он нашим домашним доктором. И про сына много рассказывал. Проявил Сёмка в ординатуре большие способности, как нейрохирург. Под него даже отделение готовить начали, в пятой спецбольнице у Владимира Стефаныча, да случилась беда: привезли к Семёну одного безнадёжного префекта с запущенной опухолью, и Семён зачистил ему мозги до смерти. Уголовку подвели, но срок условный дали. И практики лишили. А в тюрьме, во время следствия, он с каким-то профессором близко сошёлся...

– И с тех пор он чистит всем мозги не скальпелем, а языком… – ядовито подсказал депутат.

– Про это не знаю, но на власть шибко обиделся Семён. Сколотил в сетях какое-то подполье: потянулся к ним молодой, горячий народ. Бакунина с Кропоткиным на олбанский язык переводили. Как спасти Россию, думали. Патрушев сунулся было, да взять-то не на чем – сейчас хоть Геббельса переводи, хоть Бжезинского. Там и подобрал Сёму Родион Перехватов.

– И зачем он ему?
– Фиг знает... Может, тоже Россию хочет спасти?
– Без сомнения. И в чём их спасительная идея?
– Откуда мне знать. Так, заглянула раз на форум. «Вставай с колен, Россия!». И «Не тупи, брат, как баран – не гляди в телеэкран».

– А откуда прозвище такое: Фитур-базар?

– Да это у Сёмы история в меде была. Накушались они всей общагой спирту, и повёл он толпу приятелей каких-то спортсменов искать, за побитых дружков мстить. Нашли-то быстро, но стоят, жмутся: качков мало, студентов много, а вес мускулов сложить – одинаково. Главный спортсмен стал плохие слова  говорить, куражиться. Толкнули медики вперёд Базарова. Мол, сам начал, сам расхлёбывай. А тот выпил сильно – язык не слушается. Хотел крикнуть ему «фильтруй базар», да не получилось. Засмеялись тут и те, и другие, и пошли спирт пить. С тех пор поднялся его авторитет. И с докторскими корочками, и со справкой об освобождении к Фитур-базару идут: научи, как дальше жить. Теперь, говорят, и менты, что до полиции не созрели, к нему двинули, и олигархи, кого Семья достала…

– А-а! Я понял, – воскликнул Илья Петрович. – Меня тоже туда звали, когда я Дмитрия Анатолича ростовой портрет к саммиту написал, а его не купили. Сказали: таких карлов у главного руля не бывает… Подвели меня засранцы-ученики, реалисты хреновы…

– Ну, и простак же ты у меня, братец, – досадливо сморщился депутат, – если в этот эпос поверил.



                6

– Как у тебя ноги? Не лучше? – спросил Аркадий, разогнув в очередной раз спину и поворотив раскрасневшееся лицо к Базарову.
– И не надейся, – отвечал тот, полулёжа на переднем пассажирском месте знакомого читателю внедорожника, отхлёбывая пиво и наблюдая, как его новый приятель, беспрестанно кланяясь, собирает на обочине трассы рассыпанные вчера листы,  за ночь потрёпанные ветром. – Давай, давай, барчонок, работай. Тебе полезно. Сам виноват – смотреть на дорогу надо, когда педаль жмёшь.

Огненная балда солнца вскарабкалась уже высоко, обкорнав длинные тени одиночных тополей почти до кругов, жарила вовсю и не могла добраться только до густого соснового леса, который темнел душистой прохладой в ста метрах от поворота. Туда ныряла дорога к известной нам усадьбе. Поле, зарастающее березнячком и борщевником, тянулось до самого горизонта, где узенькой шпажкой сверкала Москва-река.

– Чудаки у тебя, однако, предки, – продолжал тем временем Базаров. – Вот, твой батя – баблосос завзятый. А ногти, как у нормальных людей, короткие…
– Так он же всю жизнь с красками да скипидарами дело имел. Хабит. Привычка.
– Ясно... Ну, а дядя – экспонат! Ногтищи – хоть на выставку! Фу, пидорство какое.

Студент положил в пакет последний лист и, вернувшись к машине, сунул на заднее сидение. Затем достал из холодильника банку «Хёльстена» и прислонился спиной к раскалённому, чёрному боку.
– Ай эм сюрпрайзд ту ё дилайт!* Он же голубых кровей стал…
– Ясно. Понты выносят мозг. А чё вы с отцом к тем блакитным не кинулись? Масть не та?
– Да там же унылое говно! Не доставляет.
– Согласен. Хренотень это. Есть покруче дела. Особенно счас, когда у народа ненависть горлом идёт…

Аркадий, не искушённый в таких делах, повёлся на удочку сразу:
– Что за дела, Семён? Расскажи. Интересно.
– А смысл, тебя посвящать? Люди этому жизнь отдают, себя забывают, а ты просто так, из любопытства... Какой нам от тебя, сноба забугорного, прок может выйти?
– Сам ты сноб! – обиделся Аркаша. – А я для этой страны ничего не пожалею.

– Ну, тогда один вопрос: ты хоть чуть-чуть представляешь, ЧТО тут у нас творится?
– Как же! Слышал. Читал и "New Statesman", и "Новую газету". Даже первые номера «Ай» из Лондона привёз!.. И про коррупцию знаю, и про Семью, и про нашествие русских бандитов на цивилизацию…

– Ладно, уймись – уши вянут. Расскажу тебе свою семейную тайну, которую Базаровы от дедов к отцам передавали… Мой пра-пра-пра-прадед, Евгений Василич, которого Тургенев описал, был не просто нигилистом… Он был одним из первых анархистов… Что скривился? Что ты, темень, про это знаешь, кроме лапши, которую тебе в школе повесили?

Мозг Аркадия, сначала непроизвольно пискнув разочарованием, от последнего замечания на миг завис, а потом оживлённо заработал, готовясь впитать нечто новое, необычное.
– А ты прав, Сём… Ничего я про этих ребят не знаю…

– Тогда слушай… Про Мишу Бакунина с Петром Кропоткиным говорить пока не будем – рано. Знай только, что они с Марксом сперва вместе были, а потом, когда просекли, что тем главное –  рулить, а не проблемы масс решить, – разосрались в пух. Сказал Миша папе Карле на сходке, что если его жлобы и придут где к власти, то непременно станут новой знатью, хлеще прежней. И зачем тогда одну администрацию валить, чтобы другую, ещё злей, на шею сажать? Откуда тут возьмутся свобода и равенство, коль один аппарат принуждения другой заменит? Плюнули бакунинцы в иудину бороду, и вышли из первого Интернационала нахер…

– Ты ж не хотел про Бакунина… – осторожно вмешался Аркадий.

– А! Точно. Я ж про семейную тайну хотел… Ну, слушай. Завещал мне мой дед великую идею анархии хранить и в массы нести. Идею личной Свободы… А она вот в чём. Любой человек рождается свободным, но его свободу сразу начинает давить власть, государство. Оно-то, конечно, далеко, но на человечка через своих мерчендайзеров действует – родителей там, учителей, масс-медиа. Эту клетку, в которую узурпаторы нашу врождённую волю загоняют, они «законами»  и «моралью» называют. А цель у них проста: причесать всех под гребень и опустить, чтоб не рыпались. Как иначе им власть сохранить?

– Точно, – задумчиво сказал Аркадий, проветривая подмышки и соглашаясь с Базаровым всем сердцем. – С молодых ногтей волю душат... По струнке ходить заставляют, учиться… А душа, может, другого просит?

– Не ссикай, друг мой. Эти кандалы – только для слабых духом. По-настоящему свободная личность плевала на все лживые запарки. Она никому не позволит решать за себя, как поступать. Вся твоя свобода – только в тебе самом. Если нет в тебе силы очистить душу от фекалий богов да тиранов, ну, и молись на говно и пресмыкайся, как вошь дрожащая… Но если нашёл в себе смелость сохранить внутреннюю независимость – ты сам себе бог.

– Я трусом никогда не был. Только не задумывался…

– То же и народов касается. Если народ рабство из мозгов не выжег – он и не обрёл права на свободу. Ползай раком и дальше... А что? Рабам нужна религия и кнут. И только свободный человек сам себе и плётка, и религия. Раб легко пойдёт и убьёт, если ему начальство приказало, и крест на себе покорно потащит, даже если считает его несправедливым. Свободный – совсем иное. Он может и убить, но только по велению собственного сердца, и никак иначе.

– Слышь, Семён. Тебе надо партию создавать и на выборы идти. За тебя весь народ проголосует.

– Какие нах выборы? – сердито скривился Базаров. – Где ты их видел? Они ж не самураи, себе херакири делать. Да и не понял ты ничего. Нам что, во власть с такими идеями идти? Наша сила – снизу их завалить. Как станет много свободных людей, как выйдут все на улицу, так и рухнет эта гнилая пирамида сама. Они же там трусы и рабы рабов.

Юный Кирсанов почувствовал в душе сильный подъём от зажигательной речи приятеля. Он уже был готов сбросить с себя цепи духовного рабства и идти за учителем, куда угодно. Базаров обладал способностью воздействовать на волю людей, особенно молодых.
– Слышь, Семён, а давай народу расскажем? Надо же срочно бороться с этими гадами! Поймут люди, за нами пойдут. Толпами!.. Горы свернём!..

– Не. Не работают пока у барчука мозги. Куда пойдут? По Рублёвке, что ли? И кто пойдёт? Рабы? Эти опять пойдут, чтоб «эту» власть на "свою" поменять. Головы сперва поменять надо. Вот тогда и на Красную Пресню можно. Ты думаешь, почему я не с толпой, а с тобой лично беседую?

– Понял… Но, ведь, Интернет есть. Создал специальный блогг... Да все ринутся просто…

– Сопля ты, и насморк не лечишь. Наслушался туфты… Кто же в сеть что-то серьезное даст? Твой Интернет – это два стёклышка спецслужб: предметное и покрывное. Годится только для срача поцыентов с быдлом* под пивко. Сядут либерасты жопой на вертячий стул и давай копипасту* давить на ветилятор. Вот и все удовольствия. И то, пока медперсонал за баню не выведет*… Но, кстати, не думай. Есть и форум, и блогг с десятками тысяч олухов, но для того только, чтобы потом по-тихому нужных людей находить. Известное правило: достал перо – пиши.


________________________________________
* «Я удивлен твоему удивлению» (анг)
* Поцыент – (кащенитский яз.) – постоянный посетитель сайта;  быдло – неинтеллектуальные, неоригинальные поцыенты.
* Копипаста – любая скопированная и вклеенная информация.
* Медперсонал – модераторы,  вывести за баню – забанить, отключить доступ к ресурсу.



                7

Прежде, чем вернуться в усадьбу Кирсановых, Базаров велел Аркаше свозить его в Звенигород, где они припарковались на стоянке около монастыря. Вскоре к машине подошла группа  ребят с колючими глазами, которым Семён, не выходя их машины, передал пачку собранных листов и о чём-то переговорил на малопонятном языке. Всю дорогу туда и назад до поместья новые приятели продолжали разговор о врождённой свободе и равенстве, и студент Кембриджа окончательно убедился в необыкновенной одарённости своего спутника, его большом будущем, и окончательно влюбился в него. Увлекшись, они не замечали неотступно двигавшуюся в отдалении серую, неброскую "Ауди", из которой за их перемещениями цепко наблюдали глаза сторожа Валентина. Проскочив кордон со Стасом в едва успевшие открыться ворота, Х6 ткнулся в ступени крыльца.

Тяжёлым вихрем ввалился Аркадий с Базаровым на закорках в гостиную отцовского замка. Поименованные выше лица, чинно дожидавшиеся звонка к обеду, разом прервали оживлённую беседу. Запыхавшийся студент, бережно ссаживая наездника на софу, крикнул:
– Пап! Дядь Слав! Вы не представляете, как нам повезло! с кем мы вчера столкнулись! Это же гений! Вы только послушайте, какие вещи он говорит! Это ж карачун всем нашим взглядам на человечество!

Илья Петрович занервничал, даже встал из кресла и потрогал нос.
– Успокойся, сынок. Нельзя так возбуждаться – можно язву заработать, или ещё чего похуже.
– Ничего, – возразил с лестницы его экзотического вида отец в растаманской футболке, – зато сэкономишь на военкоме…

– Аркадий, – обволакивая присутствующих прохладой своего поставленного баритона, вмешался брат-депутат. – Сейчас позовут к обеду, и мы совместными усилиями попробуем разговорить господина Базарова. Это, как раз, и входит в наши планы.

– Да, да! – отозвались с лестничной площадки дуэтом женские голоса. – Ня, ня!

Базаров, не отрываясь, смотрел на необычное трио – ухмыляющегося пожилого хиппи в обрамлении полуголых барышень, а они – на него. При свете дня стало заметно, как он бледен и голубоглаз.

– Слышь, чувак, – приветливо и не совсем трезво подмигнул гостю чудаковатый Петр Ильич, – тут про тебя такого беса нагнали* – офигеть. Герой! Но, гляжу, ты что-то одеревенел по пояс?*... Да? Хорошо хоть снизу, а не с тыквы.

– Отец, – сконфузился за родителя заслуженный художник. – Ну, что ты… Но, и правда, уважаемый, что у вас с ногами? Это результат вчерашнего случая?

– Не думаю, – усмехнулся Базаров, – что это совпадение. Впрочем, пустяки, временная ПДА* нижних конечностей. Прошу не обращать внимания.
– Но нужно срочно врача!
– Я сам врач. Чепуха. Скоро всё восстановится. Мне уже лучше.

– Дядя Слава, – пропел сверху ангел в майке, натянутой на очаровательные коленки. – Надо Сёмочке помочь как-то. Найти пока какую-ни-то тележку…
Вячеслав Петрович пожевал губами и жестом подозвал со двора охранника Стаса.

Тут, очень кстати, разряжая некоторую неловкость, раздался мелодичный звон колокольца, и распахнулись резные, двупольные двери в необъятную столовую. Длинный, как дорожка в боулинге, стол оказался сервированным с одного края на нужное число персон, сверкал серебром и хрусталём под лучами величественной люстры-дирижабля. Все начали размещаться. Аделаиде Одинцовой как раз доставили из дома сарафан и босоножки на гвоздиках, и она успела одеться, прилично случаю.

Первые четверть часа все брякали приборами, звенели бокалами и двигали челюстями в молчании. Первым его нарушил Вячеслав Петрович. Беззвучно положив изящным движением на тарелку двузубую вилку, он обратился к племяннику, который от распирающих мыслей елозил на стуле, как на муравьиной куче:
– Ну, будущий бакалавр права. О чём же вы с мистером Базаровым так долго и так успешно беседовали?

Все, кроме деда Петра и голодного Базарова, перестали жевать, чтобы ничего не пропустить, предвкушая зрелище.
– Вот! Именно о праве мы и говорили! – заранее запальчиво отозвался студент, быстро сглотнув. – Вы, дорогие мои, ещё не знаете, что любой человек имеет право абсолютно на всё, на что он право имеет! Ведь, так, Семён?

Базаров, которого с началом обеда подкатили к столу на каталке, добытой Стасом в районном Доме престарелых, и разместили прямо напротив депутата, скосил глаза на приятеля и никак не отреагировал. Аркадий растерялся, повисла пауза.
 
– Вы, молодой человек, извините, чем же занимаетесь? – депутат обратился теперь к гостю. – Я вчера не очень понял. Что такое идеология? Философия? Политика? Пиар-технологии?
– Я похож на политтехнолога? – глядя визави прямо в глаза, со смешком бросил Семён. – Я не копаюсь в бачках для отходов , чтобы вешать лапшу идиотам в кабинетах.

Дед Пётр одобрительно хмыкнул, продолжая налегать, в основном, на напитки. Вячеслав Петрович, вопреки задуманному сценарию, почувствовал внеплановый прилив раздражения:
– Полно вам, юноша, бросаться фразочками. Позвольте нам, на правах хозяев, попросить вас прояснить себя и свою позицию. Как вы относитесь к тому, что происходит сейчас в этой стране?

– Остров Невезения в океане есть, – вдруг негромко, с хрипотцой, пропел Базаров. Похоже, он просто подзадоривал депутата, используя тот хитрый приём, на который должен был клюнуть сам. Юная Анфиса радостно захлопала ладошками. Аделаида Фёдоровна вытянула трубочкой губы, очевидно, ожидая продолжения. И гость продолжил: – Чудо-остров, чудо-остров, жить на нём не так-то просто с чунга-чангой…


* беса гнать – врать, трепаться; по пояс деревянный – тупой, глупый (жаргон)
* потеря двигательной активности



                8

– Надо полагать, что это вы нас, молодой человек, чунга-чангами назвали? – Вячеслав Петрович уже тихо вскипал холодной яростью: ему, конечно, приходилось тратить своё драгоценное время на всяких проходимцев, но таких нахальных и самодовольных юнцов он давно не встречал. – Это ВАМ, бедному и честному, здесь «не просто» живётся?

– Можно и так сказать, – отмахнулся Базаров, принимаясь за утиный паштет. – Всем тут не просто, кто мозги начинает включать… Но и богатым буратинам, думаю, тоже не легко: столько надо нервов, свои мешки охранять. Кругом воры, вымогатели, инфляция. Чуть зазевался и… писец.

Старый чудак Пётр Ильич снова довольно хрюкнул, а юная Фиса заливисто засмеялась, полагая, что Семён удачно пошутил. Депутат, внешне вполне себя сдерживая, почувствовал, что злится всё сильнее. Как смеет этот подзаборник с условной судимостью, чудом оказавшись в кругу для него почти небожителей, так вызывающе наглеть? Вячеслав Кирсанов, опытный и хитрый политик, прекрасно сознавал, конечно, что его провоцируют, но остановиться не мог: требовалось срочно поставить щенка на место. Вдобавок, выведать, что там за байду придумали они с Родей Носорогом? Чего этот нигилист крутится здесь, в Одинцовском районе? Жизнь научила Вячеслава Петровича не доверять случайностям. Он решил больше не тянуть и форсировать тему.

– Хотите сказать, сейчас хуже стало, чем при коммунистах? Да вы не жили, при коммунистах-то. Не знаете, каково это, когда пустые магазины, грошовая зарплата, всё в дефиците, и на всё очереди! А сейчас! Любо-дорого! Везде всего навалом! Не ленись только – заработай и купи…

– Вот, он, ваш троян, – не слишком охотно ответил Базаров. Он пока не знал, как далеко ему следует заходить в споре. – Вы, нынешняя власть, сами верите и упорно толкаете байку, что деньги – это всё. Всю свою зомбоканалью на это бросили. А как же: это – единственный ваш шанс законопатить людям все лазейки мыслить и добраться до вашего кощеева яйца.

– Да, хватит, чепухи-то, – прервал нахала депутат. Он имел огромный опыт в подобных разборках, и с левыми, и с правыми, причём людьми серьёзными, и чувствовал брезгливость от необходимости разговаривать с этим молокососом. – В советские времена, что ли, была свобода мысли? Вам надо, молодой человек, ещё много учиться, если вы хотите такие разговоры вести... Это сейчас свобода: пиши, что хочешь, кричи, что хочешь. Хоть на Красной площади, хоть про самого президента… И вы, ничего не зная, будете врать, что при Советах было лучше?

Базаров насытился, наконец, фуа-грой в шоколаде и откинулся на подушку в своём двухколёсном кресле:
– Ничего такого я не говорил. И не скажу. Потому, что знаю: все ваши «партии власти» – одинаковые какашки… Как почуют шныри, что их паханы одряхлели, авторитет держать уже не в силах, так – чик по горлу. Хотя, конечно, нынешняя шобла подлей всех предыдущих. Глупые, жадные, хитрожопые, пробились из шестёрок в тузы, последний батон меж собой покрошили, а мужикам «демократию» сунули. Вот и сосём теперь всей страной: одни – бабло, остальные – пустышку со вкусом говна.

Анфиса опять засмеялась и украдкой, под шумок, налила себе водки в мартини. Вячеслав Петрович оглядел заинтересованные лица, выпрямил спину и зло сощурил глаза. Но хитрый лис уже притворялся. Он полностью совладал с волной неприязни и понял, что вполне контролирует направление спора:
– Ого. Знакомые красные флаги. И чем же демократия вам не угодила?

– Та ещё обманка в золочёном фантике. Типа, власть теперь улучшать можно. Выбирайте, какая бля вам краше. И молчок, что не может бля целкой быть.

– Богатые, получается, у власти не хороши. Что ж, попробуем народу поровну раздать? В нищете, да не в обиде? И пускай нищие нищими управляют. Опять швондеры, что ли?

– Не совсем, – возразил Базаров. Глаза его помимо воли сверкнули полемическим задором. – Опять вы на эту дорожку съезжаете: нищий, богатый… Речь-то о другом. Вам стадо зомби нужно со стерильными мозгами и совестью, а свободные люди – ваш ночной кошмар.

– Свободные люди? Где? В этой стране, где рабство только позавчера отменили? И где лишь вчера перестали миллионы в мясорубки совать?

– Да вы и сейчас человека за шашлык с кровью держите. И недовольны, что у шашлыка ещё мозги имеются. Ведь, в принципе, они и включиться однажды могут. Если их с ваших шампуров снять. – Семён поддался, всё-таки, азарту спора и перестал думать о последствиях. – А потому, ЛЮБАЯ власть, которая нынешним макаром к рулю присядет, будет одним озабочена – мысль не пущать. Знает: коли проворонит – тут ей и карачун.

– О! Вот мы и подошли к сути, – обрадовался Вячеслав Петрович, наблюдая результат, даже незаметно потёр ладоши. – Слышу речь уже не коммуниста, а мужа! Господа, прошу внимания. Перед нами уникальный, ископаемый артефакт: анархист во всей красе! Троглодит с полинявшей тетрадкой с помойки. Слушайте же, вымершая вы окаменелость. Те ваши никчёмные идеалисты и благородные динозавры, сто лет назад просрали свою прекрасную, "чистую" революцию. Сдали её наглым, сплочённым, жадным до власти коммунякам, даже не успев пукнуть. Чего сейчас-то труп оживлять? Безвластие – это ж всему конец! Хаос и разруха!

Девушка Анфиса, видимо, потеряв нить разговора, стала шептаться о чём-то с дедом Петром, который, пользуясь ослаблением надзора, уже почти прикончил пузырь вискаря. Мадам же Одинцова скрытно, но пристально, не отрываясь, смотрела на Базарова каким-то странным взглядом, напряжённо следя за ходом поединка. Хозяин усадьбы, тоже не пропуская ни слова, рассеянно рисовал в тарелке наршарабом её прекрасный профиль. Студент Аркадий откинулся на спинку стула и затаил дыхание, приоткрыв рот.

– Вижу, господин депутат, вы пока не в курсе, – с вызовом проговорил Базаров. – Тогда объясняю: недавно британские учёные сделали интересное открытие об ужасной заразности прямохождения. Оказывается, триста распрямившихся приматов могут за год заразить этой фигнёй до 30 тысяч скрюченных! А те, в свою очередь... страшно подумать!.. Так, вот, это открытие очень обрадовало нас, новых нигилистов – врагов вашей вурдалачьей пирамиды. Потому что мы не верим вашей сказке про «мягкие и пушистые мясорубки». Мы говорим: любая пирамида, построенная упырями для упырей, имеет одну цель – высосать как можно больше красных соков и скорей перегнать их в зелёное бабло. Только людям, свободным от сосательных инстинктов, можно доверить...

– Точно! – воскликнул вдруг студент Аркадий. – Правильно Семён говорит! Я читал недавно. Власть вампиров. Они всё, что найдут, в бабло перегоняют…

– Помолчи, племянничек. Не блести умом… Итак, господин нигилист, – Кирсанов удручённо покачал головой, словно горько сожалея об умственной неполноценности оппонента, – как же быть с хаосом?

– Хаос – это то, что ваша бандитская кодла творит. Пишет «быдлу» законы, а сама уже и по понятиям давно не живёт. Мне, что ли, вам, депутату, объяснять? Менты жульё охраняют, у министров прайс-листы на откаты есть, наркоконтроль героином торгует, прокуроры казино держат, губеры на общаки дворцы строят. И никто ничего не боится.

– И что? Ждёте: чаша народного гнева переполнится? Наивные, детские глупости! На этих диких просторах, где давно нет никакого народа, а только кучки запуганных телезрителей, можно делать всё, что угодно. С кем угодно. Как угодно долго. Нарушением законов здесь никого не удивишь. Наоборот: каждый сам норовит. Народ заслуживает той власти, которая его имеет.

– Конечно. Пока власть не оборзеет настолько, что уж и не прячет своё имелово. Да, мы долго готовы терпеть и утираться. Бесконечно долго. Пока не дошло до весёлых стартов, кто сумеет народ сильнее унизить, загнав в угол. И тут берегите, дяди, очки... Валяйте, упыри, стройте и дальше себе версали и плавайте на четырёхпалубных яхтах мимо заколоченных халуп. Рискуйте здоровьем. Уже недолго осталось.

– И что вы предлагаете, наивные фантазёры? Разогнать государство? Вы же любую власть отвергаете? Так? А вы, умники, о политэкономии, социологии, геополитике, теории государства и прочая что-нибудь слышали? Что будет, если весь госаппарат, с армией, полицией, судами, налогами, вертикалью госвласти, муниципальными и бюджетными структурами взять, и сломать? – Вячеслав Петрович сел на своего конька, почувствовал кураж. Он привык побеждать в словесных дуэлях с любым противником. А тут какой-то дурачок детский лепет несёт. – Вы что, действительно, идиот? Три дня без власти  – и нет страны… И пиндосы с узкоглазыми Урал дербанят…

Все снова внимательно ждали, что ответит бывший нейрохирург, теперешний идеолог странного движения. Каким-то непостижимым образом, симпатии этой избалованной публики оказались на его стороне.

– У вас всё, господин депутат? – Базаров, оказывается, нисколько не потерялся и устоял под напором лавины доводов. Он забрал у деда Петра бутыль и разлил остатки на две рюмки, ему и себе, словно собираясь перейти к чему-то главному. – Можно я отвечу? А то вдруг не успею: вот вырубят свет на всю округу, и начнётся...

– Что начнётся? – испуганным шёпотом спросила Аделина Фёдоровна.

– Как что? Без тока зомбо-впрыск отключится, люди от миражей очнутся... И увидят, что их мозги уже переварены наполовину... 

– Хватит демагогии! – депутат сделал досадливый жест рукой. – Вы лучше поясните свою "гениальную" теорию о том, как всё начальство в расход пустить и жить припеваючи.

– Опять вы, господин народный представитель, подсунуть норовите. Кто сказал, что начальство не нужно? Наоборот, без управления нельзя! Причём твёрдого, авторитетного. Но «власть» СОВСЕМ другая нужна. Я, конечно, оксфордов не кончал, но умные люди, которые кончали, говорят, что это не так уж трудно. Если отменить ТАМ кормушку и безнаказанность, если там придётся ВСЕМ пахать на полную катушку без перспектив обогатиться – не полезет туда вурдалачий сброд... Я уж говорил: люди там нужны без сосательных инстинктов. Работают же простые, честные люди, целые институты, на голом энтузиазме, порой даже зарплаты не получают. А в институте власти тем более так надо.

Базаров разошёлся не на шутку. Все присутствующие, даже домоправительница Люба на втором этаже и повар Степан на пороге кухни, даже охранники Валя и Стас, застывшие у парадных дверей, как часовые у мавзолея, все, не мигая, смотрели кто в рот, кто в затылок оратору, словно кролики на удава. На каком-то астральном уровне он умел внушить слушавшим полное доверие, передавая им свою убеждённость, вне зависимости от того, что говорил. И беззаботные, обеспеченные барчуки из враждебного слоя, и их обслуга, внимая звукам его голоса, впитывали губительные для их сытой жизни идеи, внутренне соглашаясь с ними, готовые даже принять их к действию. В них просыпалась совесть и жажда справедливости в распределении благ. Даже прожженный Вячеслав Петрович, депутат трёх сроков от партии власти, не мог до конца освободиться от магического действия волн непоколебимой веры оппонента и сердился.

– Во чувак семёрки плетёт! – восторженно крякнул старый рокер.
– Как это верно! – прошептал студент на каникулах Аркаша. – За это умереть не жалко…

– Самый подлый и мерзкий из всех лозунгов, – продолжил бывший мозгоправ пламенную речь, такую неуместную среди омаров, плафонов и золотых канделябров, но, тем не менее, пользующуюся безусловным успехом, –  которые пущены нынче в народ: «Если ты такой умный, отчего такой бедный»! Во всех структурах власти должен царить другой: «Как ты пробрался в святилище, упырь?»

– Во как… – Вячеслав Петрович нахмурился. От его недавней радости превосходства не осталось и следа. – А вы опаснее, Семён Базаров, чем я думал… Маниакальнее…

– Точно. Маньяк я. И фанатик. Но разве я не прав? Разве место в народном вече торгашам и прохиндеям? А в правительстве? Там нужны мудрые старцы, да спецы-работоголики. Кого на муку ответственности, как на костёр, снизу отрядили... Какие выборы в Думу от "партий" могут быть, если и партий никаких нет, одни крикуны без единой мысли? Эта ваша ельцинская Конституция – обман и безумие! Если не хуже. Всё надо снова начинать, раз в тупик зашло. С распущенного в 17-м Учредительного собрания!

– Да ты, приятель, явно не в себе...

– А что не так? Что вам не понравилось, господин депутат-миллиардер в одном флаконе? Объясните за какие заслуги перед народом вы его представителем стали?.. И не пошёл ли ты, дядя, во власть лишь за ещё более жирным куском? И кто тебе от строгого спроса народа бронь дал? Такие же, как ты, жадные вурдалаки. И так вы вход в пирамиду охраняете, что просто умный, бескорыстный мужик и близко подойти не сможет. Может, и были там честные ребята вначале, так вы их на десерт скушали... Или я не прав?

– Да тебе лечиться надо, сс...! Станислав! – вдруг крикнул за спину Вячеслав Петрович и быстро помахал над головой скрюченной рукой. Тут же по паркету столовой протопал ботинками охранник Стас. – Вызови, дружок, на всякий случай бригаду из пятой больницы. Срочно. Пусть у ворот подежурят. Тут одному пациенту может плохо стать. Ноги у него уже отказали, теперь сознание мутится… Бегом! Валентин пусть здесь останется. В уголке посидит.

Станислав как-то не слишком ретиво удалился, хмуро переглянувшись с напарником.




                9

В огромном доме повисла странная тишина. Семён пришёл в себя вдруг, словно его водой окатили. С досадой он осознал, что увлёкся совершенно непозволительно, зайдя в этом бесполезном споре слишком далеко, поставив под угрозу дело. Он уже не знал, как выпутываться из ситуации, но выручил Петр Ильич. Он шумно выбрался из-за стола и прошествовал к своему любимому месту на лестнице, по пути раскуривая маленькую чёрную трубочку.

– А что, сынку, – произнёс пожилой чудак, ехидно глядя на Вячеслава Петровича,– прищемил тебе молодой инвалид яйца? Прищемил. Врезал правду-в-матку. И возразить-то тебе, депутату, нечем. Ведь, любой первоклашка знает: во власть плывёт одно говно.

И опять это сошло старику с рук. Человеку несведущему конечно казалось странным, что оба взрослых сына – и известный депутат, и заслуженный портретист – безропотно сносили любые, самые бесцеремонные, выходки отца, боясь даже делать ему замечания, но этому было простое объяснение: старика некуда было сбагрить. Невозможно. Ни одно учреждение для престарелых, даже закрытого типа, даже под угрозой закрытия, не соглашалось приютить в своих стенах этого неуёмного неформала после нескольких весьма скандальных прецедентов, похожих на мятежи, где он был зачинщиком, и кончавшихся, минимум, снятием руководства. Братьям приходилось вести себя очень тихо и дома, когда поочерёдно у них  гостил бунтарь-отец: свободолюбивая натура Петра Ильича была настолько несдержанна, что конфликт с ним мог повлечь самые непредсказуемые последствия, например, угрозу для недвижимого имущества.

– Отец, – мгновенно сбавив тон, ответил Вячеслав Петрович. – Это же тупой, нескончаемый трёп: как на Руси жить плохо из-за плохого начальства. На тыщу лет трёп. От Вовы Мономаха и раньше. Все правдорубы и юродивые одно и тоже кричат. А хоть бы один сказал, где новых-хороших найти? И куда старых-плохих девать? Они, что, сами уйдут? Значит, к топору опять? Не напились ещё кровушки? Не там товарищ-анархист упырей-то ищет! В зеркало бы глянул…

Произнося эту ядовитую тираду, депутат оставался к Базарову боком, но косвенно обращался именно к нему, поэтому у Семёна появился шанс для отходного маневра, дабы избежать роковой встречи с санитарами из неотложной помощи и Владимиром Стефанычем из пятой спецбольницы. Семён ухватился за брошенный дедом Петром конец, тем более, что это был вариант отхода без сдачи своих принципов:

– Разве я, Вячеслав Петрович, говорил что-то про бунт? Нет, конечно. Нельзя у нас тут с огнём баловаться. Даже с искрой нельзя.

– А как же насчёт: «разбудить народ» и «вампирам конец»?

– Не досказал я… Невозможно счас народ разбудить. Нельзя разбудить, чего пока в природе нет.

– А что же есть? – дед Пётр ткнул кривоватым пальцем в небо за окном в сторону посёлка, а затем, экономно продолжив жест, подозвал к себе обеих заскучавших красавиц, которые, похоже, только того и ждали. – Там, ведь, кто-то шевелится. Иногда даже голосует.

– Это – не народ, – устало сказал Базаров. – Это – зашуганная биомасса, текучая, потерявшая ориентиры, враждебная сама себе. И в таком состоянии она вполне устраивает «начальство»...

– И вы собрались биомассу в народ превращать? – уже не так враждебно, а скорее удивлённо, произнёс Вячеслав Петрович. Внезапное паническое наваждение, случившееся с ним пять минут назад, прошло. Появилась уверенность, что перед ним действительно больной шизофренией человек. – Только и всего?

– Интернет уже начал, – буркнул Семён.

– Что, что? – заинтересовалась Анфиса, услышав знакомое слово, и вернула дымящуюся трубочку деду Петру. – Что начал Интернет?

– Раба выдавливать… Многие вдруг осознали себя единицей. Не бессловесным нулём, как раньше, а подвязанной в мировую сеть палкой. Это колоссально много. Но этого мало. Нужен вектор. Только общий вектор может палочки стоймя поставить. Нужна идея. И идея, не придуманная, не спущенная «сверху» – такую не примет никто, а рождённая чувством, эфиром...

– И такая идея есть? – очень серьёзно спросил художник-портретист, до этого всё время слушавший молча.

– Есть. Гордость. Достоинство. С достоинством в человеке личный стыд просыпается. Самоуважение не даёт бессовестные поступки делать. Бесстыдство – удел раба. А свободный человек горд. Сам не украдёт и другому не даст… И над собой издеваться не позволит…

– Господи! – рассмеялся вдруг депутат, чем окончательно разрядил обстановку в гостиной. – Ты снова с нами! Научи нас обресть царствие твое!.. Вот умора! А я уж и впрямь подумал... Анархисты разбудили Сёму Базарова. Сёма развернул агитацию.* Ха-ха-ха!

– И ничего смешного! –  проворчал с лестницы бывший рокер, опять дымя трубкой. – Я, вот, помню, как похожая идея всю советскую махину завалила. Вместе с Политбюро. Вы думаете Горби перестройку начал? Хрен в сумку! Это мы начали, когда хаер до лопаток отрастили, чухасы с бахромой надели и «Тревелин бэнд» с балкона на весь район запузыривали! Менты нас с дисками по оврагам гоняли, а сами норовили себе что-нибудь из «Лед Зеппелин» подтибрить... И я думаю: это мы с колен тогда вставали, достоинства хотели.

Запаха дыма в комнате не ощущалось. На площадке, над головой деда Базаров заметил зелёный огонёк бесшумного кондиционера.


* ср. «Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию» (В.И.Ленин).




                10

В три часа ночи Семёна Базарова разбудил короткий позывной будильника наручных часов. Он сбросил ноги с дивана, прислушался к звукам в спящем доме и подошёл к окну, выходящему на сторожку. Там горел дежурный прожектор, освещающий пятак перед и за воротами. В окне будки охраны просматривался стол, на котором, положив стриженную голову на руки, крепко спал одетый в униформу Валентин. Всё было тихо.

Семён тенью скользнул в прихожую, нашёл в свете мобильника свои кроссовки, вернувшись к дивану, обулся и стал терпеливо ждать. Спать не хотелось. Вспомнился конец предыдущего дня, по-прежнему наполненный мало уместной в этом роскошном особняке говорильней – новый виток горячих споров за ужином, правда, обретших вполне доверительный тон. Всех подкупил, увлёк базаровский тезис о достоинстве и совести, как источнике свободы. Резко зауважавшая нежданного гостя семья Кирсановых, кроме, конечно, надменно кривившего губы депутата, не хотела оставить его в покое ни на минуту. Приставали с бесконечными вопросами о тактике пропагандистской работы, о структуре и численности организации, источниках финансирования и с прочих глупостях.

Больше всех горячился студент Аркадий. Восторженный юноша хотел скорее записаться в «новые нигилисты» и рвался в массы. Портретист, отчего-то, тоже расчувствовался, расфантазировался о гордом, свободном и дружном народе. Проговорился, что вырос в простой, работящей симбирской семье. Дед-рокер сбегал наверх и вернулся к столу весь в чёрной, клёпанной коже с бесчисленными ремнями, карманами, орлами , свастикой и в крагах. Стал вспоминать какие-то подробности про Заратустру и Сакко с Ванцетти, но неожиданно задремал.

Анфиса с мадам Одинцовой, чтобы не вызвать подозрений, от мужчин не отставали. Долго рассуждали о методах, которыми можно и нужно будить в людях совесть. Чтобы богатый устыдился своего неправедного богатства, как стыдится любой нормальный человек на крыльце супермаркета своих пакетов с деликатесами, оказавшись среди голодных детей. Чтобы он почувствовал, наконец, не превосходство, а подлость и низость своих бездуховных страстишек. И чтобы бедный не слишком уж гордился своей бедностью и не держал богатеев за людей третьего сорта, относился к их малопочтенному занятию по возможности снисходительно, без презрения.

Вспомнилось Базарову, как вся семейка дружно отправилась провожать его на ночлег. Как ругали Валентина со Стасом за неосторожность при пересадке с каталки на диван … Тьфу, пакость! Все кружком встали, как в цирке. Даже надменный депутат маячил неподалёку в дверях, и в его взгляде Базаров уловил, вместо прежней враждебности, смущённое удивление. Вячеслав Петрович ушёл последним, но охранника в холле, как в первую ночь, не посадил, услал во двор.

Мысли Семёна вернулись к настоящему, точнее, предстоящему, и нервы напряглись. Какое-то невнятное, но мощное чувство горячило мозг и заставляло сердце усиленно гнать кровь по жилам. Стараясь понять происходящее внутри, Базаров не узнавал себя. Никогда прежде он так не мандражировал, даже когда однажды глядел в чёрный, бездонный глаз бандитского ТТ. Что же случилось? Ведь всё прошло идеально, даже лучше, чем можно было ожидать. Риск с псевдо-ДТП с помощью наполненной водой полторашки оправдался: обошлось ссадинами и ушибами. Проникновение состоялось. Бдительность хозяев усыплена, вплоть до готовности к дружбе и сотрудничеству. И охрана усыплена, уже в прямом смысле. Молодец, Анфиска, чисто сработала…

Да, это первая в его жизни экспроприация. Но она совершенно логично вытекала из идеи справедливости, бесспорной аксиомы приоритета всеобщего над частным. Она абсолютно соответствовала высшей морали: общее благо важнее интересов группы, тем более группы личностей ничтожных, беспросветно бессовестных. Откуда взялась эта сумятица чувств?

Отчего же так гадко, унизительно на душе, словно туда плюнули? Откуда, вместо удовольствия от ювелирно выполненной работы, этот тупой баттхерт*? Что там за мерзость ворочается под диафрагмой?.. Может, где-то в теории сбой? Исключено. Столько раз всё обдумано, обсосано до последней косточки. Дело, которому отдал себя – возрождение гордого народа, холливар* этой сраной власти – дело праведное. Здесь сомнений нет. Как нет сомнения, что, раз дело требует затрат, требует этого презренного бобла, то добыть его у гнусного жулья, обокравшего собственный народ – вещь святая. В высшей степени справедливая.

Да, если потребуется, то и стереть этих паразитов было бы вполне справедливо, удалить из жизни без всякой жалости. Это же логика, разум, дважды два! Если с десяток наглых и бессовестных трутней обманули целую многомиллионную пчелиную семью, захватив себе весь мёд и обмазав дерьмом родное гнездо, опутали, разложили рабочих пчёл, а их личинки довёли до вымирания, да ещё кичатся этим, что требует справедливость? Нет, выше: закон выживания? Вариант один: отобрать всё назад и вышвырнуть мироедов из улья.

Впрочем, про пчёл – это зря: у них такой урод появиться просто не может. Они – народец сплочённый… и не свободный. Не ведают выбора. Мамка за них думает... Нет, не надо нам ни ульев, ни муравейников. У людей всё наоборот: чем свободней каждый член, тем меньше шансов вылупиться упырю … Но пока существует болото, пиявок будет в избытке. Они будут жиреть, сосать и гадить, пока не изведут всю болотную живность… Так, как же не отнять у пиявок немного силы, впустив струю свежей воды…

Недюжинная воля Семёна Базарова подействовала и на собственную рефлексию. Он успокоился. Разум победил то тёмное, бессмысленное, что вдруг всколыхнулось внутри. Очень кстати на лестнице послышались шелестящие лёгкие шаги. Белая, пушистая, длинноногая кошечка скользнула в кабинет, прижалась к Семёну всем телом, упругой грудью и твёрдым лобком, попыталась поймать его губы, но Базаров решительно остановил горячий шквал:

– Потом, котёнок. Сперва дело. Ключи достала? – Анфиса обиженно надула, и так пухлые, губки, но сдержалась, торжествующе позвенела связкой ключей, которую только что ловко увела из хозяйской спальни. Это были ключи от секретной комнаты и сейфа. Базаров восхитился: – Ну, ты просто няшка! А шифр так и не узнала? – Просветлевшая было лицом девушка опять надулась. – Ну, ладно, ладно. Ты у меня самая бесстрашная и кавайная киса на всю японию. Иди, отключай сигнализацию. Затем помаши в заднюю дверь сотовым, как договаривались, и – бегом в постель. Береги себя, а то никакого анимэ не будет.

Отчаянная Анфиса все задания выполнила быстро и безупречно: зажгла кнопкой экран мобильника, нырнула, светя себе под ноги, под лестницу, где пощёлкала нужными тумблерами, затем открыла дверь в сад и трижды описала телефоном круги в сторону соседской калитки. Над забором Одинцовых сверкнул ответный сигнал. Девушка по-кошачьи бесшумно вернулась в кабинет, снова на миг прильнув к Базарову, ковыряющемуся с замком потайной, замаскированной под панно, двери, и взлетела на второй этаж.

Спустя минуту в кабинет, стараясь не топать, вошли двое в чёрных тренировочных костюмах с тяжёлыми баулами. Базаров уже открыл дверь крохотной потайной комнаты и сунул другой, очень хитроумный, ключ в дверцу вмурованного в стену сейфа. Поворачивать ключ не стал – оставил это специалистам.

И спецы не подвели: на подбор кода с помощью какой-то замысловатой электроники им потребовалось не более четверти часа. Тяжёлая дверца открылась. В свете фонарика Базаров успел увидеть внутри чёрной ниши стопки зеленовато-коричневых купюр в банковских упаковках, бок красного ларца с золотыми клёпками, но неожиданная резкая боль в затылке погасила окружающий мир…


______________________________________________________
из языка олбанских юзеров:
*Butthurt - (буквально) жопная боль
*Hollywar - (буквально) священная война



                11

Мир вернулся далёкими звуками сирены и расплывчатым, белёсым пятном чьего-то близкого лица. Сначала чётко проступили только поры на кончике мясистого носа, затем Базаров узнал физиономию депутата Кирсанова, увидел за ней на высоте белый потолок с лепным золочёным плафоном и сразу вспомнил, кто он и где находится.

– Что, товарищ нигилист, очухался? – холодно спросил Вячеслав Петрович. – Чем же ты своим дружкам не угодил, что они тебе по тыкве съездили? Ведь и убить могли. Делиться не захотелось?

– Я... я вспомнил… – не до конца включившийся мозг Семёна лихорадочно искал правдоподобную версию. Голова гудела, язык не совсем слушался. В поле зрения оказались другие знакомые лица. – Я проснулся от шороха… В темноте, в углу – светлый квадрат… И две чёрные тени… Я закричал, вскочил с дивана, ноги подогнулись… Пополз… Вдруг – бац – темнота…

– Ну, что ты, как чекист, парня мучишь?! – вмешался дед Пётр. – Не видишь, пострадал человек. За твои цацки, между прочим…

– Да? А скажи-ка, батя, откуда у нашего парализованного героя обувь на ногах? Сама заползла и зашнуровалась, пока он в беспамятстве лежал?

– Это я Сёму обула, – мяукнула Фисонька, смущённо перебирая рюши полупрозрачного пеньюара. – Встала ночью и услышала, как он зовёт. До туалета его довела.

– На очко усадила, – съязвил депутат, – или просто конец подержала?

– Ну, ты, брат, не того… – нахмурился входящий в кабинет портретист. – Приличия…

– Приличия? А как у взломщиков ключи оказались?

– А я слышала что-то, –  опять промурлыкала Анфиса. – Сквозь сон. Какую-то движуху в спальне возле тумбочки. Но подумала, что приснилось.

На крыльце возникли несколько человек в форме и в штатском, несмело заглянули в холл, сомневаясь: разуваться или нет. Вячеслав Петрович сразу занялся с ними, троих проводив в рассекреченную ночными гостями комнату, затем остальных – на застеклённую веранду. Он держался в доме брата по-хозяйски, теперь это стало особенно заметно, но Илья Петрович брать инициативу и не порывался. В его глазах застыла растерянность. Базаров приподнялся на локтях и увидел на пороге веранды два неподвижных чёрных тела, над которыми склонились прибывшие представители внутренних органов.

– Чисто сработано, – донёсся оттуда чей-то хрипловатый голос. – Профи побывал. Джеймс Бонд. Шеи обоим, как курям. А крови нет. И следов, похоже, не будет…

– Как это? – громко возмутился депутат. – Вы, блин, соображаете, что несёте? А шкатулка? Вы знаете о каких суммах речь! Причём не моих! Да за них и вас, и меня живьём закопают!.. Искать немедленно! И найти. Сейчас вам генерал Митрохин звонить будет. Готовьте вазилин… Кстати, в кабинете на диване ещё один тип лежит. Вчера на дороге подобрали. Говорит, обезножил, после травмы... Утопист какой-то, блаженный. А, может, и нет. Потрясти его надо.

– Потрясём, – пообещал тот же простуженный голос, принадлежавший длинному и худому, как богомол, мужчине в джинсовой куртке, похоже, старшему в группе. – А что за история с охраной?

– Этими разгильдяями тоже займитесь. Им не должно сойти. Стащили на кухне бутыль виски, напились. Проснулись, говорят, к стульям привязаны.

– Напились? Два бугая с литра вискаря? Что-то здесь не то... Но скажите, господин Кирсанов, вы писать заявление собираетесь? Возбуждать мне дело или как?

Депутат посмотрел на следователя в упор и за локоть отвёл его в столовую. Там они долго вполголоса о чём-то беседовали. Тем временем, осмотр мест преступлений, а их тут было точно больше одного – гоп-стоп, причинение вреда здоровью и двойное убийство, – шёл своим ходом, выйдя за пределы дома на территорию сада. В качестве понятой была приглашена соседка, генеральша Аделаида Огурцова, по вине природного любопытства неосмотрительно выглянувшая из своей калитки. Очаровательная вдова была приглашена в гостиную и предварительно опрошена двумя молодыми членами бригады. Прервавшись на секунду от дачи показаний, она сумела незаметно дважды подмигнуть Базарову. Это означало, что экс прошёл удачно, и добыча в надёжном месте.

Хитроумная и опасная операция по изъятию части награбленного народного добра ради великого дела его же освобождения оказалась практически завершена; и завершена просто блестяще – возможные последствия для участников были не столь уж важны, – но бывший медик и спортсмен, а нынче – начинающий гипнотизёр-экспроприатор, Семён Базаров, никакого морального удовлетворения не почувствовал.



                12

Более того. Базарову стало отчего-то просто невыносимо противно, до головокружения, до тошноты. Им снова, как и перед началом ночной операции, только во много раз сильнее, овладело унизительное отчаяние, чувство безвозвратной утраты всего, что оправдывало борьбу. Все идеально правильные умственные построения теперь окончательно рухнули, именно теперь, когда промежуточная цель оказалась достигнута. Он с ужасом понял, что не прошёл собственной проверки на бесстрашие и свободу. Какой, к чёрту, Зигфрид, если нет сил справиться с крохотным дракончиком в собственной голове. Не хотелось больше ничего. Жить, в том числе. Из великана мысли и духа, демиурга, парящего над ничтожными, копошащимися в своём дерьме, букашками, он вдруг сам превратился в жалкого червя. Какие уж тут подвиги во имя высоких целей?!

Семёну теперь хотелось лишь одного: исчезнуть для всех. Для наивного студента Аркаши, для растерянного «народного» портретиста Ильи Петровича, для выжившего из ума старого рокера, для безбашенной и корыстолюбивой нимфетки Анфисы, для умной и расчётливой мадам Огурцовой. Ледяной волной накатила мысль, что ему ещё предстоит встреча с приятелями-единомышленниками, ставшими отныне просто подельниками. «А ведь я теперь обычный уголовник, – ткнулось шилом в сознание. – Наводчик… Нет, хуже – сявка зелёная*… Боже, какая мерзость!».

Из этого кошмара был только один выход: немедленно сдаться, очиститься, и – будь, что будет. Базаров попытался встать, но ноги вдруг подкосились уже взаправду, без притворства. Очевидно, на сей раз, от вероломных братков-медвежатников он получил реальное и нешуточное сотрясение мозга. Семён потерял сознание. Высокий ворс ковра смягчил удар. Это неожиданное отключение и спасло раскаявшегося нигилиста от безрассудного поступка, вызванного минутной душевной слабостью, который мог привести к весьма долгосрочным, неприятным, а главное, непредсказуемым для многих действующих лиц, последствиям. А так, всё обошлось, как нельзя лучше.

*

Очнулся Семён от щекочущего прикосновения к щеке чего-то лёгкого, невесомого, а сразу следом ощутил приятный мокрый холод на пылающих висках. Он с трудом поднял веки и увидел совсем близко над собой прекрасный, ангельский лик. С большим сожалением ему пришлось отказаться от мысли о небесном: Базаров узнал Аделину Огурцову и понял, что она всего лишь пристроила на его лбу ледяной компресс. Выше генеральской вдовы располагался прозаический, белёный в жёлтых разводах потолок, из чего следовал логичный вывод, что его живое пока тело находится в больничной палате, причём, явно не для ВИП. Сбоку от генеральши что-то задвигалось, и взгляд Семёна сфокусировался на смуглой, курчавой, ухмыляющейся физиономии шефа, Родиона Перехватова. Бывший зампред правительства, а ныне видный оппозиционер, одной рукой сжимал сетку с мандаринами, а другой уверенно придерживал крутое бедро очаровательной спутницы.

– Ну, что, Сёмка. Пять с плюсом тебе, – хохотнул Родя Носорог, размахивая перед носом больного пористыми, оранжевыми шарами. – Справился от и до. И план был хорош. И Делька не подкачала, – он весело потрепал подругу по загривку. – Подстраховалась, умница: посадила у себя за забором моего головореза Чичу. Вот, профи, так профи. Настоящий зверь. Не зря я его с Кавказа вывез, ещё когда там нефтеотвод строил. Кабы он охрану к стульям не привязал, да этих двух медвежатников не уложил, не выгорело бы ни хрена…

Семён молчал. Он не мог выдавить из себя ни слова. Внутри была холодная, безжизненная пустыня, во мраке которой не шевелилась ни одна эмоция. Впрочем, от больного человека бурных проявлений чувств и не требовалось.

– Получай, брат, свою честную долю. –  Родион избавился, наконец, от фруктов, сунув их Одинцовой, слазил в портфель и небрежно бросил на одеяло здоровенный сверток, перетянутый несколькими разноцветными резинками. – С остальными мы уже рассчитались.

– Сколько я здесь торчу? – чуть слышно просипел Базаров.

–  Неделю. Ты только не думай ни о чём. Дело о грабеже закрыли. Точнее, и не открывали. Тебе почётная грамота и медаль за мужество. Славке, вот, Кирсанову меньше повезло: хотят лишить его иммунитета нах, да завести уголовное дело о педофилии. Их домашняя девка заяву накатала… Что смотришь? Нехрена партийными деньгами расшвыриваться. Хоть и неучтёнными. – Носорог снова слазил в свой объёмистый портфель. – На, вот. Освежи в памяти. Принёс тебе твою любимую. – Он положил на тумбочку кропоткинские «Записки революционера», когда-то в юности зачитанные Семёном до махров.

Базаров вдруг почувствовал острую потребность в посещении туалета. Он откинул одеяло, с трудом перенёс ноги с кровати и, оттолкнув заботливые руки, босиком поковылял в коридор. «Хрен вам, а не анархия, – зло шептали его губы сквозь стиснутые челюсти. – А бабло ваше завтра же в детдом отдам».

_______________________________
* начинающий воришка (феня)


сентябрь 2011