X. Журналист меняет специальность

     Итак, я определил свою новую специальность. Из проповедника марксистско-ленинских идей превратился в устного их пропагандиста. Никто «сверху» не возражал. Иван Грибушин немного не угадал. Ст. преподавателем истории КПСС, по приказу, направили на Краснотурьинский общетехнический факультет (ОТФ) Уральского политехнического института (УПИ). От Краснотурьинска до Серова – всего около 30 км. Первая остановка все равно касалась хорошо знакомого города, в котором жили семья и закадычные друзья. Нельзя исчезнуть, не «подосвиданившись» по-человечески.
     Мне друзья не были ровесниками. Александр Захарыч, фронтовик, воевал в составе железнодорожных войск и оставался военнослужащим. Меня по годам обгонял на 20 лет. Я и звал его «дядей Сашей», человеком-балагурой. Место послушных мужей в семье он, например, определял так: «Наше дело бабье, что скажут мужики». Благодарность за оказанную помощь у него звучала так: «Вот спасибо, вот скотина, вот хороший человек». Будучи обаятельным, он, как магнит, притягивал к себе всех окружающих. Не случайно был организатором охраны боевых регалий бывшей фронтовой части и всех мероприятий ее ветеранов. Дядя Саша рюмок не сторонился, но пьяным его я ни разу не видел.
     Михаил Федорович (для меня – Миша) родился в г. Ржев. В первый период войны оказался в оккупации. Он рассказывал, как, голодая, из саней у фашистов, хозяйничавших в родном доме, полакомился чем-то съестным. Оккупанты заметили это, схватили его, во дворе поставили к сараю и имитировали расстрел: стреляя, прицеливались, но пули ложились чуть выше головы. С освобождением города влился в одну из воинских частей, освоил обязанности связиста и на гражданке, вполне закономерно, занял пост начальника Серовского узла связи.
       По возрасту Миша был старше меня всего на 10 лет. Дядя Саша, естественно, «секретничал» с ним, а Миша откровенничал со мной. Никому не говорил, у меня поинтересовался: «Чего, думаешь, я на фронте боялся?» Я, конечно, хлопал ушами и вразумительного ответа не давал. Миша, по секрету, сказал: «Боялся, фашисты убьют, а я девчонку полюбить не успел».
      Смерть (слава Богу) Мишу миновала и серовскую девчонку не проворонил. Так и оказался в ее городе. Против рюмки не возражал, но никогда ее не испил. Ольга Афанасьевна (мы часто в шутку называли ее Олегом Афанасьичем) не могла алкоголь терпеть. Сама за всю свою жизнь ни капельки не выпила. Откуда ей было знать, чем «сырое» вино отличается от сухого. Мы же как-то догадались спросить ее: «Скажи-ка, Афанасыч, что же такое сухое вино?» Она, не сомневаясь в правде своей, ответила: «Сухой, хорошо высушенный порошок». И еще: она страшно боялась, если вечерняя прогулка Вовы затягивалась. Она не спала, пока не обходила ближайшие улицы и не находила сына.
Я в предшествующей главе рассказал о дружбе наших семей. В дяде Саше, Мише я души не чаял. Миша вообще был моим опекуном. На даче обязанности распределялись: он – плотник, Таня – командир ребячьего войска в походах на р. Какву (берегли ее ручки для операций), все остальные – разнорабочие, в основном – овощеводы. С Мишей мы в работе уравнительны только в Уральских горах, когда собирали бруснику или сбивали шишки с высоких кедрин; в болотах, когда прыгали, небезопасно, с кочки на кочку в поисках клюквы. Трудно сказать, сколько же подаренных природой ягод мы за все годы набрали!
Теперь, хотя обещали навещать друг друга, ничего общего, кроме незабываемого чувства, не оставалось. Мы посоветовались с Таней и решили отказаться от своей доли, некогда вложенной в покупку дачи. В итоге на моей портативной машинке появился текст, и я на прощание вручил его людям, которые безгранично любимы, хотя в живых не осталось уже ни Маханьковых (только сын), ни Жуковых (дети):
                «Милые Жучки!
      Вроде и видимся в последнее время мы с вами нечасто, а нет-нет да и услышим  от Вас о каком-то долге Жуковых Меньшиковым. Услышим и с грустью подумаем: да, была когда-то капля нашего сачкового труда, наших рваных замызганных рублевок в нашем общем семейном деле. Даже не капля, а малюсенькая капелька. С годами она незаметно и полностью испарилась. Ничего от нее не осталось. Сохранились только воспоминания о прожитых одной семьей годах. Воспоминания чистые, светлые, прекрасные. С Вами связано все самое хорошее, что было в нашей серовской жизни.
Мы в нынешние Ваши дни рождения желаем обоим Вам крепчайшего здоровья, долгих, долгих безоблачных лет жизни  на счастье детям и внукам, желаем, чтобы никогда, ни при каких обстоятельствах никакие там разговоры, а тем более мысли о несуществующем долге не омрачали этих святых воспоминаний.
Но уж если говорить о долге как таковом, то он действительно есть. И этот долг взаимный: всегда помнить друг о друге, навещать друг друга, а когда потребуется, прийти на помощь друг другу».
      Миша в расстроенных чувствах, как всегда, не отказался от опекунских обязанностей: доставил нашу семейку в краснотурьинскую новую гостиницу, в которой, в отличие от серовской, «фашистских налетчиков» не обнаружили. Вести о враче Тане опередили ее прибытие в город. Для нее устроиться на работу в базовую Краснотурьинскую больницу не составляло труда. Валерика тоже быстро определили в незнакомую школу. Немножко забегая вперед, скажу, что 1 сентября его провожала мама и стала свидетельницей горьких слез новичка-шестиклассника. Она тоже без обильно промокших глаз не обошлась. В гостинице жили недолго. Нас быстро в новопостроенную «хрущевку» поместили. У меня даже возникло подозрение, кому квартиру предоставили: мне или Тане?
       Я же пока никаких заслуг не имел. Перед заведующим ОТФ предстал совершенно простодушный человек. В журналистике-то кое в чем поднаторел. Даже знал, что гонорары на размер пенсии не влияют, хотя до нее было очень далеко. Здесь не догадался у кого-либо спросить, чем отличается ученая степень от ученого звания, должность ассистента от старшего преподавателя. Не знал, к чему сводится разница между старшим преподавателем и доцентом, между назначением на должность по приказу и по конкурсу, надо ли посещать ученый совет или не надо. Куча вопросов, по которым меня никто не консультировал и консультировать не собирался.
     Дальше – больше. На носу 1 сентября, а я смутно представляю, как лекции читать, семинары проводить. На ОТФ дублированные дневные занятия не проводили, практиковали только вечерние. Вот и пришлось днями тексты лекций сочинять, вечерами к студентам являться. Читать лекции, как ни странно, помог опыт изучения в ВПШ немецкого языка. Записанный днем текст вечером, после занятий, перед сном, в постели читал один раз, определял пробелы памяти, продолжал второй, третий… Утром, просыпаясь, эту процедуру повторял и в аудиторию, когда приходило время, шел безбоязненно без текста.
Помню, лекции читал на втором этаже. В прекрасную погоду через его окна очень хорошо просматривались далеко-далеко от нас расположенные блестящие при заходящем солнце белые вершины Уральских гор. Картина изумительная!
     Но случалось и так: солнце за горами скрывалось, картина исчезала и вместе с ней электролампочки в аудитории надолго по неизвестной причине гасли, не подавали свет. В темноте студенты, в большинстве рабочие алюминиевого завода, не шумели. Я, хорошо зная текст, лекцию, не останавливаясь, читал. Молодцом в молодости память работала!
Точно не помню, но, кажется, всемирно известный ученый Макс Борн чтение лекций сравнивал с искусством романиста или драматурга. Таким искусством (безусловно!) обладал Лев Коган. А искусство, независимо от его вида, возможно только в условиях свободы изложения своих мыслей. Видимо, учитывая мне уже известное, я в начале педагогической работы не мог терпеть кем-то выдуманные обязательные для всех правила заранее подготовленного текста.
Однако мало ли что мне было до тошноты противно? Отдел пропаганды и агитации Краснотурьинского горкома чтение лекций не считал искусством. Он во исполнение своих обязанностей (я уже мало-мальски овладел работой) прислал на мою лекцию старую коммунистку, бывшую учительницу. С ее рецензией, сочиненной по итогам визита, меня не познакомили, но знакомый партиец сказал: «От твоей лекции камня на камне не оставила». От содержания? От формы его изложения? За содержанием, следили и представители иных, «непартийных» учреждений, эпизодически появлявшиеся среди студентов.
      Партийцы позволяли себе не только диктовать методику чтения лекций, но и безапелляционно вмешиваться в мои отношения с коллегами, независимо от их должности. Понадобилось им помочь любимому горкомом начальнику ОТФ, по глупости года три назад оставившему пост и возжелавшему вернуться на прежнее место. А должность-то занята другим достойным, уважаемым человеком. Явился ко мне партиец, может быть, из парторгана более высокого, и предложил сочинить какую-нибудь пакость в адрес «нелюбимого». Надо было такое придумать! Может, принял меня за однокашника по ВПШ? Партийцы своего добились. Клеветников всегда хватало. Но с тех пор я почти не контачил с парторганами.
Очень тяжело даже для молодости было сочетание учебных занятий с систематической работой над диссертацией. Подготовка к защите многогранна, известна тем, кто однажды на нее отваживался.
     У меня вся она протекала в рамках аспирантуры УПИ. Вначале меня оформили в заочную, при появлении дополнительных трудностей – в очную, хотя не уложился в ее сроки.
При всех трудностях мне очень повезло с научным руководителем. Проректор по научной работе УПИ утвердил на этот пост доктора исторических наук, профессора, зав. кафедрой истории КПСС Александра Васильевича Бакунина, человека рассудительного и деликатного. Я с ним долго ломал голову над темой и планом диссертации, чтобы учесть исследования, проведенные в «Серовском рабочем», и успешно пройти защиту в совете УрГУ. В итоге тема зазвучала так: «Деятельность партийных организаций по осуществлению преобразований в горнозаводской промышленности в 1917-1926 гг. (по материалам Северного Урала)».
Львиную долю подготовительной работы заняли центральные и местные архивы, монографии, мемуары, журналы и газеты. Все это делалось в свободное от занятий время, прежде всего – отпусков. 
     В серовском архиве особых трудностей не существовало. Здесь мои трудности постоянно стремились решить сотрудницы Г.П. Зырянова и Н.А. Клюкина. Сложнее дело обстояло прежде всего в партийных архивах. В них тетради сделанных выписок из документов в сроки, выделенные для работы, не выдавались, тщательно проверялись. При ее завершении в ход шли ножницы. Одна из сотрудниц, может, цензор, вырезала те страницы, на которых обнаруживались упоминание о Троцком или о неугодной, на ее взгляд, теме повестки дня собрания первичной парторганизации трудового коллектива.
Очень много времени отнимала систематизация материалов по разделам диссертации, написание и печатание на своей машинке текстов, устранение «пробелов», указанных научным руководителем. Особую трудность представляло издание подготовленных статей. Не буду на них останавливаться, но хочется отметить статью «Помощь русской революции», в 1977 г. опубликованную журналом «Урал».
      Редактированием ее занимался Юний (мы его переименовали в Юрия) Горбунов, бывший коллега по «Серовскому рабочему», в то время – сотрудник названного журнала. Юра, к счастью, увлекся не историй КПСС (я ведь тоже когда-то мечтал о редакторском отделении Московского типографического института, но путь туда деревенским оборванцам был недоступен), а литературой в самом широком смысле слова. Он пишет рассказы таким языком, что я не могу не восхищаться. Юра стал инициатором Павленковского движения в России, почти бесплатно (при малом тираже) работает в журнале «Уральский следопыт», готовит к выпуску словарь «Писательницы России» на более 1500 страниц 10-м кеглем.
С этой публикацией в «Урале» связана весточка Эсфирь Борисовны. Она писала: «Рада, что Вы остались верны, хотя и в рамках статьи, прежней теме. Статью в «Урале» прочла с интересом. Все ж она дает кое-что новое о «надеждинской странице» всей большой истории «АИК-Кузбасс»… Верность теме – это всегда хороший принцип в творческой работе». В период подготовки к защите диссертации я с глубоким прискорбием узнал о смерти этого замечательного человека.
      На ОТФ умели не только работать, но и отдыхать. Из всех мероприятий запомнилось 8 марта 1975 г. У учебного корпуса появился вместительный автобус с городской автобазы. Мы чинно заняли места и прямым ходом отправились в лес, совсем недалекий от города. С увлечением лазали по сугробам, собирали хворост, разжигали костер. Кто-то готовил праздничный стол на расчищенной площадке, кто-то затевал концерт. Веселились до упаду, как малые ребятишки, валялись в снегу. Дружный, заводной был коллектив.
Пройдет совсем немного времени, 16 июня 1975 г. я из дому получил известие, которое надолго испортило мое настроение: «Приезжай, мама умерла». Когда я появлялся, работая над диссертацией, она с больной рукой подолгу возилась у своей русской печки, изобретала, чем же сына угостить. Радовалась моей работе, хотя, как я по приезде в Краснотурьинск, ничего в ней не понимала. Я всегда (не знаю, почему) находился ближе к ней, чем к отцу. Может, потому, что никогда не скрывал любовь к ней, сочувствовал в многочисленных ее бедах и переживаниях. Мне доставляло огромное удовольствие ее нехитрое угощение, и от рюмки, если был случай, отказывался. Мама видела губительную роль алкоголя в жизни людей, родственников. Сказывалась ее глубинная вера в Бога, в его чистоту и беспорочность. Задолго до смерти она настойчиво просила нас: «Похороните меня без спиртного». Сегодня, когда вижу заполненные водкой рюмки у могилы покойного, досыта пьющих на обеде, в честь него устроенного, вспоминаю маму. Царствие тебе небесное, моя чистая, бесценная. Но почему я не вижу тебя во сне?
      Смерть мамы усилила желание Тани расстаться с Уралом, перебраться поближе к своим родителям, здоровьем которых совсем не хвалилась. Она посвятила ему почти 20 лет, безоговорочно следовала за мной. Чувствовалось, заскучала по центру России с более умеренным климатом, чем Урал, и все чаще обращалась ко мне: «Защитишь диссертацию и отправишься ближе к Москве». Я не мог отказать ей в желании приблизиться к малой родине, к своим родителям. И за год до защиты она отправилась в Карабаново, чтобы там подождать меня. Со мной оставила Свету – племянницу (по ее сестре Наташе) из Херсона.
Созрел к удалению от семьи и Валера. В 1977 г. он закончил десятилетку. Своим поведением и учебой сын не огорчал меня. Первый раз я посетил родительское собрание, когда он учился в первом классе и меня попросили оформить стенгазету, второй – в Краснотурьинске – перед его окончанием школы. Учителя долго доказывали родителям, что в школе все подопечные – потенциальные преступники. Эта весть страшно удивила меня по двум причинам.
Во-первых, многие выпускники этой школы учились на ОТФ и никаких преступных намерений не имели, к ним мы, как и к другим ребятам, относились очень уважительно.
Во-вторых, в свободное время Валера часто проводил с одноклассниками в кухне нашей квартиры, играли на гитаре, пели свои любимые песни. Работать над диссертацией они никогда не мешали.
      С получением аттестата зрелости, по примеру своих «нянек» Сережи Маханькова и Вовы Жукова, поступил в Казанский авиационный институт и к 1 сентября умчался в Татарстан.
С любимой племянницей Светой мы жили не тужили. Она была заводная, веселая. Сначала, по приезду к нам, пыталась сдать вступительные экзамены на ОТФ, написала сочинение, но насочиняла такого, что преподаватели мало что поняли и долго смеялись. Ее произведение представляло собой помесь русского языка с украинским. Она не огорчилась, поступила на курсы крановщиц. Я, работая на ОТФ, над диссертацией, получал гроши. Питались мы тем, что Бог пошлет. Помню, купим замороженную курицу, разрубим на 12 кусочков, и нам хватало на 12 супов. Правда, Валера в каникулы приехал к нам на Новый, 1978 год, и мы постарались: нашли где-то кусочек мяса и накормили его пельменями.
Но защита приближалась. Она состоялась 9 октября 1978 г. в совете УрГУ. Мне присвоена ученая степень кандидата исторических наук. Помогали, как всегда, журналисты (не будут же партийцы таким унизительным делом заниматься).
      Прилетает в аэропорт оппонент из Челябинска. Что делать? Как с достоинством доставить его на заседание совета? На мою просьбу, без всяких отговорок, свой автомобиль предоставил Игорь Степанович Бродский, бывший редактор артинской газеты «Ленинский путь», во время моей защиты – начальник Свердловского телецентра.
Перед защитой (не раньше, не позже) официально запретили «сверху» банкеты по поводу радостных событий новичков в науке. Навстречу пошел мой бывший сокурсник по заочному отделению журналистики УрГУ, собкор «Уральского рабочего» в Серове Юра Коньшин. Тогда, во время моей защиты, жил в Свердловске, превратился в сотрудника названной газеты. Сейчас его проводили на пенсию. Но он продолжает работать на общественных началах. Это талантливый, закаленный журналист.
      Мне, прощаясь, Александр Васильевич советовал:
 - В центр собираешься? Молодец. Не подкачай. Только в вузах самой Москвы работу не ищи. В ней, как и в Свердловске, есть у институтов филиалы. Вот ими и поинтересуйся. Может, ближе к Москве найдешь. Ни пуха, ни пера!