А это - мой Пушкин. Гл. 59. Подлость во всех жилах

Саша, глядя на свою женку, которая сияла от счастья, поверил, что она его любит. Обычно сдержанная и меланхоличная, теперь она была весела, оживлена, с удовольствием угощала на ужине гостей, которые собрались на квартире после их венчания.

С любопытством присмотревшись к обстановке, Натали нашла свое новое жилье вполне приличным. Перевела глаза на мужа, который вдохновенно рассуждал о народной поэзии – кто-то, увидев в руках Павлуши Вяземского том Кирши Данилова, спросил, что это за автор. И Саша сел на любимого конька…

Провожая гостей после свадебного ужина, он пригласил их и на следующий день. И, после брачной ночи, забыв про Натали, до самого обеда, увлекшись, говорил с ними.

Когда проводил их и вернулся к ней, застал её, обиженную и заплаканную. Он всполошился:
- Что случилось, почему ты плачешь, жёнка?
- Ты забыл про меня, про то, что я здесь одна, в чужом доме, где все мне незнакомо…

Саша насилу успокоил её, пообещав, что такого больше не повторится. А сам  призадумался: «Придется мне привыкать, что я – не один! Пора забыть о холостяцких привычках…».

Сразу же на следующий день, по обычаю, они принялись наносить визиты своим посаженным родителям, родным и близким.Так они закружились в вихре светских развлечений.Их приглашали всюду: двадцатого февраля они были на балу у Щербининой Анастасии Михайловны; двадцать второго февраля они - на маскараде в Большом Московском Театре, устроенном с благотворительной целью –  в пользу тех, кто пострадал от холеры...

 На маскараде его Натали сравнивали с Ольгой Александровной Булгаковой, которая венчалась двадцать восьмого января с князем  Александром Сергеевичем Долгоруковым.  «Хороша Гончарова бывшая, но Ольге все дают преимущество»,- писал её гордый отец своему брату.

 Саша постоянно ловил на себе любопытные взгляды. Оказалось, что ему уже приписали стишки такого содержания:

Хочешь быть учтив – поклонись,
Хочешь поднять – нагнись,
Хочешь быть в раю – молись,
Хочешь быть в аду – женись…

Когда «Войныч» передал ему эту сплетню, Саша вспомнил, как когда-то, еще на юге, писал в своей черной тетради похожие слова:«Но главною неприятностью плотится мой приятель – приписыванием множества чужих сочинений, – как то... о женитьбе, в коем так остроумно сказано, что коли хочешь быть умен – учись, коли хочешь быть в аду – женись».

 С кем же тогда он делился своим удивлением этими строками, и кто подхватил  и  теперь выдает их за его? Он так и не вспомнил…

Саша был очень внимателен к жене, и горд ею необычайно. Но, из-за её высокого роста по сравнению с ним, родился шепоток: «Вулкан с Венерой». Да так прозвище и осталось за ними, где бы они ни появлялись вместе…

Двадцать седьмого февраля они устроили у себя бал, где гости любовались их  бережным и внимательным отношением друг к другу. Все заметили, что они - «как два голубка!».

У них было очень весело, все много танцевали. Между собой выражали удивление, что пара сумела устроить такой изысканный ужин. «Как удалось Пушкину, который, жил всегда по трактирам, вдруг завести себе такое хозяйство?» - шептались знатные гости за спиной…
Уже  было три часа, когда все вместе вывалились на улицу. Была метель, холод - собачий...

Но на завтра опять было намечено санное катание, потом - блины у Пашковых, а затем - вечер у молодоженов Долгоруковых… Развлечения продолжались.

Веселье за весельем кончилось только первого марта – в последний день масленицы. Саша в один и тот же день получил два письма с поздравлениями из Петербурга – от Плетнева П.А. и Е. А. Карамзиной, мнение которой о  своей женитьбе было для него особенно важным.

 Она писала: « Я и так поручила  сказать Вяземскому, что желаю, чтобы ваше счастье было настолько постоянно и совершенно, насколько это возможно на земле». Она также выражала надежду, что его «жизнь станет тихой и спокойной настолько же, насколько она была бурной и мрачной до сих пор…».

После он узнал, что не все его приятели радовались за него - они полагали, что теперь семейные обстоятельства неминуемо отвлекут его от литературных занятий, тем более, что, не имея собственного имения и живя сочинительством, он, женясь на бесприданнице, вверг себя в заботы о хлебе насущном.

Он  и не отрицал  их правоту. Ему ли этого не знать теперь! Первые три месяца он не беспокоил родных Натали напоминаниями о долге... Но те семнадцать тысяч, которых должно было хватить им на целый год жизни, как-то скоро у них  разошлись…

Тем не менее, они  продолжали жить на широкую ногу. Теперь они разъезжали в богатой коляске с четверней, он одевал себя и жену в модные одежды, принимал и щедро угощал своих приятелей, которые в  Натали увидели лишь «беленькую, чистенькую девочку с правильными чертами и лукавыми глазами - как у любой гризетки…».

Еще ими было отмечено,  что  она еще неловка и не развязна; и что все-таки "московщина" отражается на ней довольно заметно; что у неё нет вкуса - это было видно по "безобразному ее наряду";  и что  у нее нет ни опрятности, ни порядка – запачканы были салфетки и скатерть; мебель и посуда были расстроены…

Саша на такие мелочи не обращал внимания, хотя неустанно трудился над тем, чтобы тело его было крепким  и ладным, и иметь свежее дыхание...

 Его больше злило то, что о возвращении долга Наталья Ивановна не заикается. Саша пытался прояснить обстановку с дедом, но и там никто о них не думал. Денежные заботы начали одолевать его. Он попросил  Павла Воиновича Нащокина, чтобы он свел его с купцом Вейером, чтобы заложить закладную на бриллианты, подаренную Натали матерью.

Узнав о том, что так скоро закончились деньги, и что дело уже дошло до ростовщика, теща стала указывать дочери, как сделать так, чтобы муж, что ни день, не принимал гостей…

И вот тут он вспомнил, как будущая теща всегда выпроваживала его перед обедами или ужинами, когда он был еще женихом…

Он предупредил Натали:
-Женка, объясни своей матери, что я никогда не буду жить по её указке. И пусть она прекратит заботиться о спасении твоей души – таскать тебя по молельным домам! Или я укажу ей на дверь!

Сам он,при встречах с ней, обращался как с больной, уговаривая её, как ребенка, если была в том необходимость…

Натали, в очередной раз, промолчала…

Саша который еще в январе писал Плетневу, что проживет в Москве примерно до июня, и только потом вернется в Санкт-Петербург, не выдержал и уже в марте ему написал:
«В Москве остаться я никак не намерен; причины тому тебе известны, и
каждый день новые прибывают. После Святой отправляюсь в Петербург. Знаешь ли что? Мне мочи нет, хотелось бы к вам не доехать, а остановиться в Царском Селе. Мысль благословенная! Лето и осень таким образом провел бы я в уединении вдохновительном, вблизи столицы, в кругу милых воспоминаний и тому подобных удобностей. А дома, вероятно, ныне там недороги; гусаров нет, двора нет - квартер пустых много. С тобою, душа моя, виделся бы я всякую неделю, и с Жуковским также. Петербург под боком, жизнь дешевая, экипажа не  нужно. Чего, кажется, лучше? Подумай об этом на досуге, да и перешли мне свое решение.

Благодаря  отца моего, который дал мне способ получить 38.000 р., я женился и обзавелся кой-как хозяйством, не входя в частные долги. На мою тещу и деда жены моей надеяться плохо, частью от того, что их дела расстроены, частью и от того, что на их слова надеяться не должно. По крайней мере, с своей стороны я поступил честно и более нежели бескорыстно. Не хвалюсь и не жалуюсь, ибо женка моя - прелесть не по одной наружности, и не считаю пожертвованием того, что должен был я сделать».

Это письмо он писал  Плетневу двадцать восьмого марта, а в середине апреля опять за ним следом в Петербург полетело отчаянное письмо:
«Ради Бога, найми мне фатерку в Царском Селе - нас будет: мы двое, 3 или
4 человека да 3 бабы. Фатерка чем дешевле, тем, разумеется, лучше,  но  ведь
200 рублей лишних нас не разорят. Садика нам не будет нужно, ибо под боком будет у нас садище, а нужна кухня, да сарай, вот и все»…

Закончив письмо, он вскочил и потер руки – он был уверен, что друг Плетнев все сделает как надо…

До заставы их провожал Нащокин, когда они выехали в Петербург. Там   они на несколько дней остановились в Демутовом трактире, а потом отправились в Царское Село, откуда Саша, верный своим привычкам  всегда ставить точки над «i», написал теще письмо:
«Я был вынужден оставить Москву во избежание всяких дрязг, которые, в
конце концов,  могли бы нарушить более чем одно мое  спокойствие; меня
изображали моей жене, как человека  ненавистного, жадного, презренного
ростовщика; ей говорили: с вашей  стороны глупо позволять мужу и т. п.
Сознайтесь, что это значит проповедовать развод. Жена не может, сохраняя
приличие, выслушивать, что ее муж - презренный человек, и обязанность моей жены подчиняться тому, что я себе позволяю. Не женщине в 18 лет управлять мужчиною 32 лет. Я представил доказательства терпения и деликатности; но, по-видимому, я только напрасно трудился. Я люблю собственное спокойствие и сумею его обеспечить.
При моем отъезде из Москвы Вы не сочли нужным говорить со мною о делах; Вы предпочли отшутиться насчет возможности развода или чего-нибудь в этом роде».

Донесение о том, что он четырнадцатого мая получил свидетельство на выезд из Москвы в Петербург с женой, дошло до Петербурга вперед него...
 
За три дня, которые он находился там ,они наносили визиты или принимали гостей, удовлетворяя любопытство всех желающих увидеть его жену.

Самую верную оценку дала  "новому" Саше и его жене графиня Фикельмон. Долли - дочь Елизаветы Михайловны Хитрово, внучка  героя войны Кутузова, обладающая даром предвидения, написала князю Вяземскому:
« Пушкин к нам приехал, к нашей большой радости. Я нахожу, что он в этот раз еще любезнее. Мне кажется, что я в уме его отмечаю серьезный отпечаток, который ему и подходящ. Жена его прекрасное создание, но это меланхолическое и тихое выражение похоже на предчувствие несчастия. Физиономия мужа  и  жены не предсказывают ни спокойствия, ни тихой радости в будущем: у Пушкина видны все порывы страстей; у жены вся меланхолия отречения от себя. Впрочем, я видела эту красивую женщину всего только один раз».

 Князь, прочитав письмо умной, но сумасбродной женщины, возмутился:
« Долли же не знает всех перипетий  возвращения Пушкина сюда – они еще не отошли от скандалов с её матерью. Этим и объясняется такое их состояние».
Сам он знал о неприятностях друга от Плетнева.

Саша, переехав в Царское Село, продал свой новенький экипаж, выручив немного денег от сделки, и вздохнул счастливо: « Наконец, я стану жить потихоньку без тещи, без экипажа, следственно, без больших расходов и без сплетен»,- о чем и написал «Войнычу» в Москву.

На самом деле, они с Натали стали поживать  душа в душу, тихо и весело -теперь теща им не мешала.
Он посетил Лицей, вызвав восторг учащихся. Окруженный обожающими его  отроками, он ходил по его коридорам, поднимался вместе с ними по лестницам, отвечая на их многочисленные вопросы и покорил их окончательно своей простотой и доступностью …

Саша иногда не мог победить свою цыганскую натуру – охоту к перемене мест, и однажды пропал аж на трое суток, ввергнув в страх и смятение молодую жену.Оказалось, что он с дворцовыми ламповщиками, которые отвозили из Царского Села на починку в Петербург подсвечники и лампы, уехал , да так и остался там.  Играл... Но  ничего не выиграл.

 В середине июня Нащокин получил от него письмо, где между шутками прозрачно намекалось на его денежные затруднения: «Здесь холера, т. е., в Петербурге. А Царское Село оцеплено. Жду дороговизны, и скупость наследственная и благоприобретенная во мне тревожится…  О делах жены моей не имею никаких известий, и дедушка и теща отмалчиваются, и рады,что бог послал их Ташеньке муженька такого смирного».

Каждое утро он  ходил купаться на реку, а после чая ложился у себя в комнате и начинал писать. Пока была утренняя прохлада, к нему всегда заходила  Александра   Россет, которая жила с ними рядом.
- Ведь ты не ко мне, а к мужу пришла,  ну,  и  пойди  к  нему,- такими обычно словами встречала Натали бывшую подругу мужа.
Та отшучивалась:

- Конечно, не к тебе, а к мужу. Пошли узнать, можно ли  войти?
- Можно! – уже кричал сверху, Саша, который,  возлежа на диване  с мокрыми, после  купания, курчавыми волосами, вооруженный карандашом и окруженный книгами, писал.

Он при её входе к нему вскакивал и радовался ей, как ребенок:
- А я вам приготовил кой-что прочесть, - произносил он, запахивая свой  коричневый легкий сюртук,под которым не было рубашки - он так привык на юге.
- Ну, начинайте…

И Саша принимался читать свои сказки, которые он писал здесь, в Царском Селе, запертый  карантином.
- Только прошу – если что-то не так - делать замечания!- строго предупреждал её. И  получив их, довольный, сразу же исправлял текст.

Александра замечала, что Натали ревнует её к мужу и смеялась над ней:
- Ну, что ты ревнуешь его ко мне? Право, мне все равны: и Жуковский, и
Пушкин, и Плетнев, - разве ты не видишь, что ни я не влюблена в него, ни он -  в меня?
 - Я это хорошо вижу, - отвечала  ревнивица. - Да мне досадно, что ему с тобой весело, а со мной он зевает…
      Ну, что можно было сказать на такое наивное признание? Александра все переводила в шутку:
 -  Как  твой муж говорит: «Когда сердце бьется от радости, то оно - то так, то пятак, то денежка!».

Но сама понимала, что этими словами он выражал совсем другое - тревогу сердца.

 Александру Россет восхищала та непринужденность, которой всегда  окружал себя  Пушкин. Она была уверена, что обстановку дома украшает сам хозяин. В столовой у них стоял красный диван, обитый кретоном, два кресла, шесть стульев и овальный стол. Кроме этого, отдельно стоял ломберный столик. На нем обычно и  накрывали обед.
  Александра полюбила обедать у них - у  Пушкиных всегда  подавали зеленый суп с крутыми яйцами, рубленые большие котлеты со шпинатом или щавелем, а  на десерт - всегда  варенье из белого крыжовника. Им  снабжала поэта  Прасковья Александровна Осипова, которая знала, как он любит его...

Приходя к нему, Александра всегда заставала одну и ту же картину: Натали всегда внизу - с книгой  в руках, а наверху – Пушкин, перед которым , на
большом круглом столе, стоящим перед диваном, лежат тетради, часто еще не сшитые, простая чернильница и перья; а на столике -  графин с  водой, лед и обязательная банка с вареньем  - из крыжовника.

 В этой простой комнате без гардин всегда невыносимо  жарко, но,она поняла -  он очень любит  жару. Тут он пишет, ходит по комнате, пьет  воду,  болтает  с ними, выходит на балкон и несет всякую  чепуху  насчет  своей  соседки,графини Ламберт…

Иногда  он читает им с Натали отрывки  своих  сказок  и  очень  серьезно спрашивает  их мнения. Один раз, прочитав  заголовок одной из сказок:  "Поп  -  толоконный лоб и служитель его Балда", не выдержал сам и расхохотался:
-  Правда - забавно? Но это так дома можно… А  ведь цензура не пропустит! – посокрушался, сверкая белоснежными зубами и ярчайшими глазами.

А в другой раз он предупредил их:

- Ваша  критика,  мои  милые,  лучше всех; вы просто говорите: этот стих нехорош, мне не нравится...А дальше я сам...

Так они и делали.И он черкал и черкал их потом...

 Вечерами выходили гулять вокруг озера. Или  ездили по окрестностям на  дрожках , на которых  Александра заезжала за ними. Один раз, балуясь, Саша  сел  на  перекладину  верхом,  и  стал необыкновенно веселым и забавным, распевая песенки такого содержания:

     Царь наш немец русский...
     Царствует он - где же?
     Всякий день в манеже.
     Школы все - в казармы.
     Судьи все - жандармы.
     А Закревский, баба,
     Управляет в Або,
     А другая баба -
     Начальником штаба…

И клялся и божился им, что стихи – не его, а незабвенного  Рылеева-декабриста…
И, растянув в улыбке красные губы, добавил:

    -  И вот эти стихи тоже  не мои :

    « Россия вспрянет ото сна,
     И на обломках самовластья
     Напишут наши имена…»

- Александр! У вас неистощимая подвижность ума! С вами никогда не соскучишься!- ликовала Александра, невольно  любуясь его прекрасными глазами и оживленным лицом…
 
 Иногда вечерами Саша и Жуковский, который проводил лето здесь же, заходили  к ней домой, а если её не оказывалось, то они  превесело проводили время с  её девушками, кокетничая с ними...

  Саша, хоть и любил свою "женку", было видно, скучал с ней. И , как только Александра появлялась у них, он  бросал свои занятия - он лежа писал свои сказки, а исписанные листы при этом плавно опускались на пол и ими был усыпан весь  пол,- и затевал веселые разговоры.

Как-то зашел разговор о Малинниках, о девушках  Вульф  и Осиповых… Дразня Сашу, Александра  сказала:
- Мне не нравится ваше стихотворение  "Подъезжая под Ижоры"…
Саша удивился:
- А почему же?
- А потому, что оно выступает как бы  подбоченившись.

Саша изумленно раскрыл глаза и вдруг расхохотался от такого забавного определения. Глядя на него, заливалась смехом и она сама.
А когда спустилась от  него, Натали стояла под лестницей  и, нахмурясь, произнесла:
-  Вот какая ты счастливая! Когда ты приходишь к моему мужу, он всегда оживляется и весел!
Александра просто улыбнулась...

 Как-то раз она должна была передать вечером  государю одно из его стихотворений и Саша читал его, держа перед собой лист .

 Натали воскликнула:
-  Господи, до чего ты мне надоел со своими стихами, Пушкин!
Саша сделал  вид,  что  не слышал, и тихо пробормотал:
-  Извини, этих ты не знаешь: я не читал  их  при  тебе…
-  Эти ли, другие ли,  все  равно! Ты  вообще  надоел  мне  своими  стихами!- обрезала она его.

Саша смутился от такого выступления Натали и  неловко произнес, глядя смущенными глазами на Александру:

 - Натали еще совсем ребенок. У нее  невозможная  откровенность малых ребят...

 Он сунул Александре  недочитанные стихи и тут же перевел разговор на другую тему...
Александра поняла, как его выручить, и обратилась к Натали:
- В Царскосельском театре затевается спектакль. Ты, Натали, тоже получишь приглашение.
Такое сообщение сразу  улучшило  настроение капризули:
-  Пожалуйста, продолжайте чтение. Я вижу, что  ему этого очень хочется. А я пойду-посмотрю мои платья. Вы зайдёте ко мне потом, чтоб сказать, что мне лучше надеть для спектакля?
-Да, конечно! -  был их безмятежный ответ.

Так Саша испытал первую неловкость  от своей жены.

 Однажды   Саша с Натали  прогуливались в  Царскосельском парке и встретили императора с  императрицей.  Красота  Натали привлекла  императрицу, и она предложила ей бывать при дворе..."Тишина и покой теперь невозможны…" - понял Саша.

О том, что она деду написала такое письмо, Саша так и не узнал никогда:
«Я не могу спокойно прогуливаться по саду, так как узнала от одной из фрейлин(!), что их величества желали узнать час, в который я гуляю, чтобы меня встретить... Поэтому я и выбираю самые уединенные места…».

Радость  от интереса высокородного  к ней стала непереносимой,  делиться такой тайной  ей  не с кем было, и она избрала своим наперсником   хитрого деда, чтобы он на досуге подумал, как  это обстоятельство можно использовать. Её лукавство было сродни его хитрости…

  Однажды,когда  царский двор переехал сюда,Саша, гуляя по Царскому Селу, встретил коляску, где сидел Николай Павлович. Царь приказал остановиться и, подозвав его к себе,  поговорил с ним.При этой беседе  он пообещал взять его в службу и позволил ему рыться в архивах - Саша  ему признался, что очень хочет  написать историю Петра I …

Расставшись с ним, он быстро направился к Россет, которую испугало выражение его лица:
- Боже мой! Что с вами,Александр Сергеевич? - спросила  Александра, всматриваясь  с тревогой в его лицо.  Саша рассказал ей про встречу и  прибавил:
- Не поверите, но я почувствовал подлость во  всех своих  жилах…