Светлый разговор

 
(повесть)

Дни человека, как трава, как цветок полевой, так и он зацветает. Но стоит задуть ветру, и его уже нет, будто и не рос он никогда на этом свете.
(Пс. 103: 15-16)

1
Живёт в селе Кушалино крестьянин Егор Келейников. Работает много: землю пашет, огород сеет, дрова колет, печку топит – словом, живёт... Каждый житель села его высоко ценит и обращается к нему не иначе как наш уважаемый Егор Петрович, потому как Егор не гляди, что деревенский мужик и работает простым истопником, а голыми руками его не возьмёшь: мыслит, как член правительства, за всю Россию. А ещё природу понимает... А это мало кому дано.
С природой, с лесом, Егор спознался давно, ещё в десятилетнем возрасте, когда пришлось ему с больной матушкой от голода спасаться. До сих пор Егор хорошо помнит, как они лебеду да хвою толкли, ели. Да кору сосновую. Матушка до самой смерти будто не замечала, что все давным-давно живут в полной всемирной тишине, без войны, сыто, что сын её стал взрослым. Иной раз, будто в детстве, поманит пальчиком своего ненаглядного Готеньку, да сов пряничек ему в кулак, как в голод, бывало, свою горбушку... А то вспомнит мужа, что на фронте погиб, общепит тогда сыночка, навзрыд заплачет: «Споршок ты мой, птенчик, отлётный от гнезда, сиротинушка»...
После смерти матери Егор собрался и в лес ушёл. В глуши, в самом непродоре, соорудил себе жило, как он сам говорил, и прожил в нём ни много ни мало – полтора десятка лет. Что это было за жило: шалаш ли, избушка ль на курьих ножках – никто не знает, не видел. Егор и дальше согласен был с лесом жить, да стали преследовать его вопросы, покоя лишать. На чём стоит жизнь? Куда всё движется? Какова истина рода человеческого? Зачем он сам, Егор, в эту жизнь пришёл? Каково его назначение?
Снова Егора к людям потянуло. Вернулся в родное село. Дом срубил. Крепкий дом, хоть трактором наезжай – не порушишь. Рубил из островного лесу, высокого, гладкого, который не гниёт и не промерзает, не в пример тому, что в низинах растёт. К дому сарай прилепил. Баньку на задворье поставил.
А вскоре женился, сына родил. Работал трёхсменно, не покладая рук, чтобы семья ни в чём нужды не испытывала. У самого ж рубаха на плечах почти истлела, и портам смены нет. Не от скупости, а потому как потреба за спиной не стоит. Было бы опрятно да чисто, да был бы в одёжке не волк, а человек.
А годы летят... Вот и сын вырос, упорхнул из гнезда. И жена попросилась отдельно жить. Без домашних вспышек оставил свой дом Егор жене, сам себе на краю села изобку поставил, да и перебрался в неё в одночасье.
И всё бы ничего, живи Егор Петрович, как живётся, просто, проживёшь лет со сто, да стала снедать Егорово сердце печаль: жизнь катится под уклон, а хочется ещё успеть что-то большое для людей сделать.
А дел-то, если поглядеть, невпроворот: идёт всё на вымирание. Мужиков своих в деревне давно нету: старые померли, а кто помоложе, все на заработки подались кто куда. Речка – и та умирает! «Эх, знал бы, что это такое – цивилизация, назад в лес бежал бы! На одно правительство посмотришь, и что делают... Иль сверху так отмерено? Храм, вот, разваливается, и дела до него никому нет... – сокрушался Егор. – Как бы я хотел сделать что-либо для России, народа русского, а, главное, для всего мира православных христиан!»
Чтоб сбить охоту поработать на всеобщее благо, Егор по доброй воле мост своими руками положил через глубокий ручей со смешным названьем Кобылья Лужа. Председатель за работу даже деньги давал – не взял. Мужики то ль в шутку, то ль всерьёз, Егора в герои назначили, в святые записали... А он бурчал только: «Ишь, умники, им герой нужен, а тут отдувайся...»
Только с той поры Егор и впрямь, как отшельник, повадился уходить по своей кладешке за Кобылью Лужу, чтобы там отдохнуть сердцем и душой в полной тишине. Поднимется, бывало, на горушку, возведёт к небу светло-голубые глаза – а  там жаворонок в синей глубине колеблется и выводит так, что аж сердце мрёт! «Эв, как старается, Бога Всевышнего хвалит!» – восхитится Егор. Сядет на бревнушку, глубоко задумается: «Хорошо жить, но надо что-то и делать! Человек ведь не для шапки»...

***
Как-то вернулся Егор по вечеру в дом. Постоял немного у раскрытого окна. В небе звёздочки яснятся, полусветлый месяц ныряет в облаках. Соловья зазвонистый голос округу затопляет. Девки-славнухи из клуба возвращаются: издали слыхать, как хохочут. Егор вздохнул, взглядом берёзку обласкал, что над прудиком, который сам вырыл в конце огорода, стояла и, словно выкупавшаяся в том пруду девка, волосы отжимала. Керосинку воспламенил, чайник поставил. Всё веселее в избе, как чайник запоёт! Чайком наелся, одним дувком загасил керосинку и, нехотя, стал укладываться на раскладушку. В этот самый момент увидел в окне: церковка горит! В чём был – без рубахи, в одной майке да трусах бросился вон. С криком: «Люди добрые, пожар!» – побежал по деревне, прихватив с собой лом.
Добежал, а возле церкви трое парней в кепках на глаза стоят, курят.
– Чего орёшь? – спрашивают.
– Как чего? Горит... А вы чего тут?.. – свёл брови Егор.
– А мы ничего, – посмеиваются.
А церковка уже вся дымом с головы до пят охвачена, огонь в окно бухает, и смотрит она, чёрная и старая, в глаза людям в немоте своего последнего страдания.
– Эх, мать честная! – только и гаркнул Егор.
Ударом лома сбил замок, ногой вышиб дверь и, задрав майку на голову, ринулся прямо в пекло. Рванув с пола какой-то мешок, задыхаясь и кашляя, принялся сбивать со стен пламя...
В голове Егора уже начинала вертеться тошнотворная карусель, как в окно полетело ведро воды... второе... третье...

2
На следующий день в селе только и разговору было, что о пожаре.
Егор подпёр поленом дверь дома и не спеша направился туда, где перед погорелой церковью волновалось облако народа. Подоспел к самому разгару.
– Кому понадобилось поджигать хламину?
–Так там склад был! Воры и разнюхали!
– Какая это тебе хламина?! – возмутился совсем зелёный паренёк. – Эта церковь ещё при Иване Грозном построена. Ей цены нет!
– Если бы она имела для государства ценность, то на ней табличка значилась: «Охраняется государством» и прочее...
– Эх, милые! – встряла в серьёзный мужской разговор бабка Евпраксия. – Очень уж церковка хороша была от детской трескотухи, то бишь от поносу. Колокол, бывало, водой обольёшь, и ту воду в таз соберёшь. Младенец попьёт – и хворь как рукой сымет.
Егор ничего не говорил. Слушал только. А потом заколотил окна и двери церкви и всем объявил, что берёт её под свою личную охрану.
Вопрос об истории церкви сильно взволновал Егора. Стал он с «людями» говорить, может, кто что знает, да в город в библиотеку ездить, книги по архитектуре спрашивать. Только туго шла история! Книг много, а которую из них спрашивать? Тут надо, чтоб знающий человек направлял. Одно ясно: церковь и впрямь древняя и сохранить её для потомков – святая обязанность ныне живущих.
И помыслил в сердце своём кушалинский крестьянин дело большое – любыми судьбами дойти до властей, чтобы помогли всем миром воздвигнуть храм из руин. А то ведь вся душа изболелась, глядя на то, как стены святые оскверняются! И кто только додумался автобусную остановку ставить у самой церкви? Само собой разумеется, что выйдя из автобуса, честной народ валит на природу. А спрятаться-то нет где, кроме как в древних развалинах. Вот и оскверняет люд от безвыходности святые стены.
Егор пробовал сам отваживать пачкунов от свята-места. Подгадывал приход автобуса и поджидал «супостатов». Только пристроится который похабник у стеночки, Егор тут как тут. Так припечатает палкой по заду, что понесётся осквернитель, только пятки улипают. Да вот беда: одной палкой и в одиночку проблемы не решить. Стал крестьянин тогда кумекать, куда бы за помощью обратиться. Тут и подсказал ему тёртый народ, что, мол-де, есть в городе Твери такая мастерская, которая занимается восстановлением памятников старины, и что Егору туда и след податься.
Осенив себя крестным знамением, со словами: «Благослови, Господи!» – отправился ревнитель православной веры за помощью в Богохранимый город Тверь.
3
Егор стоял на крыльце здания и в голос медленно читал табличку:
«РСФСР Управление культуры Калининского облисполкома
Калининская областная специальная
научно-реставрационная
     производственная мастерская».
Потоптавшись у входа, тряхнул головой и, твёрдо взявшись за ручку, дёрнул дверь на себя.
 Машисто, словно поле меря, зашагал он по коридору, выбирая глазами подходящую табличку на дверях кабинетов, и тут увидел идущего навстречу человека, нёсшего перед собой на руках подшивку старинных изданий, прижимая полупудовую стопку подбородком, чтоб не съехала. Егор, оказавшийся поперёк пути, отпрянул в сторону, и в глазах его благоговейно заплескалась синева.
– И ты.... ты всё это... прочитал??? – ткнул пальцем в кипу поражённый чужим умом Егор.
– Ага! – был ответ.
Егор недоверчиво скосоурился:
 – И... и вник???
Человек улыбнулся:
– И вник, – и сделался вдруг серьёзным: он неожиданно увидел самого себя как бы со стороны, глазами этого странного мужика, по виду деревенского. Захотелось поближе узнать крестьянина. Уж больно глаза у него хороши: доверчивые, добрые. И, главное, лукавства в них никакого. Сейчас не найти людей с такими глазами... А тут такая удача...
– Нечаев Леонид Евгеньевич, старший научный сотрудник реставрационной мастерской, – представился книжный человек, окинув проницательным взглядом жилистого крестьянина.
– О! Так это ж вы мне как раз и нужны! – оживился мужик. – Звать меня Егор Петрович Келейников. Родом я из села Кушалина. А к вам я вот по какому делу...
– Пойдёмте в кабинет, – пригласил научный сотрудник.
Разузнав о цели посещения крестьянином архитектурной мастерской, Леонид Евгеньевич пообещал собрать нужный материал и предложил встретиться через несколько дней:
– Позвоните, чтоб зря не ходить. Вот вам мой телефон.
– Мне, чем звонить, лучше десять километров пешком пройти. И вот что. Я всё о Богородицкой церкви. Пока её не сделают, какой она была, я не успокоюсь, – заверил, уходя, Егор.
Так и произошло первое знакомство двух знаменитостей: крестьянина Егора Келейникова и писателя Леонида Нечаева.
Готовясь к встрече, Леонид перелистывал архивы, выписывая всё, что касаемо предмета разговора с кушалинским мужиком, и в обозначенный день с нетерпением ждал посетителя.
***
Встреча опять случилась в коридоре. Леонид в это время разговаривал с сотрудником госархива языком, понятным только архитекторам. Егор Петрович, остановившийся чуть в стороне, пытался вникнуть в разговор, переводя недоуменный взгляд то на одного, то на другого говорящего. После того, как собеседники распрощались, Егор насупился и раздражённо затряс головой:
– Чего вы тут говорили, ничего не понял.
Леонид только улыбнулся и пригласил гостя в кабинет.
Говорили обо всём: об ослаблении православной веры, о загрязнении природы, об упадке сельского хозяйства. «Раньше как было, – вспоминал Егор, – хлеба красовались, цвели; стога, скирды стояли тучами, а теперь косить некому. Где нынче мужик? Кто спился, а кто утёк... Тухлый человек только и остался – вялый да ленивый...»
Беседовали долго, до скончания трудового дня. Потом решили  продолжить разговор на набережной.
До захода солнца было ещё далеко. Волжские раскаты вовсю сверкали серебристой чешуёй в потоках солнечного света, и проницательные чайки носились над водой, выдёргивая из неё зазевавшихся рыбёшек.
Прибрежные скамейки все до единой были заняты. Нашли свободный от людей уголок, сели прямо в траву. Оторвав взгляд от клевера, над которым бунчала пчела, Егор напустил серьёзный вид:
– Не понимаю я этой вашей цивилизации! Душе тут тесно. Вот у нас... Перейдёшь по кладешке Кобылью Лужу. Сядешь на горушке... Душе простор: красота такая, что от смерти отымет! Трава в лугах туча тучей. Колокольчики звенят. Соловьи над речкой так ладно поют, что душа умиляется!.. Вот что, Леонид Евгеньевич, я вам скажу: берите с собой жену да приезжайте-ка к нам в гости.  Земляника сейчас в лесу расплывается...

4
С женой Людой приехать не получилось, её не отпустили с работы, и Леонид приехал один. Страсть как захотелось взглянуть на красоту, отымающую от смерти.
Вышел из автобуса, обошёл несколько раз вокруг полуобгоревшей церковки, о которой вёл разговор кушалинский мужик. Не спеша прошёл селом до слободы, перешёл мостки, поднялся на горушку... И мир показался Леониду огромным, как в детстве, в котором душа отдыхала и набиралась сил.
Он снова спустился к речушке, которая продолжала жить своей спокойной жизнью, совсем не тяготясь присутствием человека. Постоял на мостках, послушал соловьиные насвистыши, от которых душа умиляется, и пошёл обратно.
Вот и дом, стоящий наособицу, по описанию похожий на Егоров. Постучал. Дверь открыла женщина. Статная такая, чернявая, видная, на польку похожая.
– Вам кого? – спросила.
Вислоухая собачка, мирно дремавшая под лавкой у окна, отняла от пола морду и повела носом в сторону чужака.
– Егора Петровича...
Услышав дорогое имя, животинка дружественно вильнула куцым хвостом, водрузила морду на лапы и уставила свои ореховые глаза на пришлого.
– А-а, Георгия Петровича! – обрадовалась хозяйка. – Проходите, проходите. Он скоро придёт.
– А вы, простите, кто будете?
– Я-то? Жена Георгия Петровича, Мария.
Заметив смущение на лице гостя, хозяйка улыбнулась:
– Бывшая жена. Я здесь не живу. У меня свой дом. Так, иногда захожу помочь по хозяйству. Да вы не стойте в пороге, идите вот сюда, присаживайтесь. Нет-нет, не сымайте с ног! – опередила Мария намерение Леонида снять ботинки.
Гость сел на предложенную лавку, огляделся. В доме: печка небелёная, стол под иконами, вместо стула пенёк для сидения. По всему видать, что хозяин дома за богатством не гонится. Таких, как он, пустодомами в народе зовут. И хозяйство не Бог весть какое: собачка под лавкой да кошка-трёхцветка на окне вылёживается.
– Расскажите про него...
– Про Георгия Петровича-то? А что рассказывать? Хороший человек и всё тут, – сажая большим рогачом чугун в печь, коротко охарактеризовала бывшего супруга Мария.
– А если хороший, чего расстались? – улыбнулся Леонид.
– Чего расстаются... Он влюбчивый. Таким был и есть. Вот и расстались. Ему надо, чтобы чувства фонтаном били. А я что... Годы не те... Георгий Петрович на меня за это не в обиде.
Мария подошла к окну и просияла:
– Сам идёт! Я побежала, а вы тут без меня...
На пороге бывшие супруги обменялись любезностями, и Мария упорхнула на двор. Собака, увидев хозяина, стремглав вылетела из-под лавки и бросилась ему на грудь. Следом подоспела кошка и стала ласкаться у ног. Егор потрепал за ухом собачку, погладил кошку, воркнул ласково:
– Ах, вы, животные души! Погодите-ка, не до вас, – и с распахнутыми ручищами пошёл на Леонида.
– Здравствуйте, дорогой мой Леонид Евгеньевич. Вот правду говорят: «Человек без друга – сирота. С другом – семьянин». Рад, рад несказанно вашему приезду, – гремел в ухо Егор, по-медвежьи облапив писателя. – Ну, выпьем по чарочке за встречу, гость дорогой! Вода наша вкусная, родниковая, не то, что ваша из крана, с ржавчиной.
Егор выпустил из объятий Леонида, достал из шкафчика две щербатые чашки, поставил на стол и налил из чайника. Молча выпили. Егор утёрся рукавом и поставил чашку.
– Видели нашу церквуню и во что превратили её нечестивцы? Раньше это было белокаменное чудо, а теперь... смотреть больно. Я нахожу, что они, разрушители эти, враги государства Российского.
– Да... Время сейчас больно смутное. Никому нет дела до святынь. Идёт делёж державного имущества, – с горечью согласился Леонид.
За порогом послышались шаги, и в хату вплыла Мария, неся перед собой большущую миску клубники. Поставила угощение перед гостем:
– Отведайте нашей, кушалинской – не клубника – сущий мёд. А я пойду, не стану докучать...
– Хорошая баба, – ласково обронил Егор. – Вы не сидите так, угощайтесь. Клубника одна к одной: которую есть и растеряешься. На тучной, ягловой земле выращенная. Навозу ввалил... Не земля – пирог сдобный.
– Огородик-то небольшой, – заметил Леонид.
– А зачем больше одному? Картошки на зиму хватит.
Егор налил ещё по чашке воды.
– Я не пью спиртного совсем. Раз один попробовал... и  всё – на том. И вы не пейте. Ни-ко-гда.
Задумался, глаза потемнели. Видать, мыслями перенёсся туда, где молодые годы растворились в дымке прошлого...

5
Леонид и сам не ожидал, что буквально с первой встречи привяжется к Егору. Было в этом нелепом мужике что-то такое, что притягивало, вызывало интерес. Глянет на тебя Егор Петрович: и ты, вроде, чужой человек, сразу ему родным становишься. «Сам Бог послал мне этого крестьянина! Такое видение, такое понимание окружающего мира! Ему бы хоть какое-никакое образованьице, так из него вышел бы Солоухин ! Он даже лицом на него похож – такое же простое, открытое, красивое русское лицо», – думал о новом друге писатель.
С каждой встречей Егор всё больше удивлял и покорял своей чистотой и человечностью – тем, чего так не хватает в наше время. Он стал частым гостем не только в реставрационной мастерской, но и в квартире писателя.
И спустя много лет Леонид Евгеньевич Нечаев будет с улыбкой вспоминать, как впервые переступил Егор Петрович порог его жилища, шумно потоптался у порога, по комнатам прошёл и воскликнул:
– Как вы тут живёте? Тут же духу не хватает! Тут даже петух не кукарекнет!
Потом остановился у книжного шкафа, долго перечитывал надписи на переплётах книг, пока не дошёл до той полки, где стояли книги писателя Леонида Нечаева, и остолбенел:
– Вы писатель?
– Да, – просто ответил Леонид.
Гость всё ещё не мог прийти в себя от потрясения, когда в кабинет заглянула хозяйка квартиры Людмила и вежливо пригласила всех за стол. Каждого уже ждала тарелка с отварными макаронами и парой тугих сосисок. Егора всего так и перекорёжило, словно это не сосиска вовсе дымилась на тарелке, а то, на что она похожа. Покраснел весь; рассердившись, заёрзал на стуле:
– Как вы такое ядите? Это ж... это ж... – не находя нужного словечка, чтобы не сконфузить дружелюбную хозяйку, фыркнул и безнадёжно махнул рукой.
Люда так и покатилась со смеху.
– Может, чайку, Егор Петрович?
– О! Это в самый раз! А то я неукротимый водохлёб!

***
После обеда сидели в писательском кабинете, разговаривали.
– Леонид Евгеньевич, мне б с вашей помощью разрешить некоторые недоумения... – поскрёб за ухом Егор.
– Спрашивайте, Егор Петрович, не стесняйтесь.
– Поясните мне, тёмному, какая последняя цель необъятного человечества на Земле. Какого промысла сам человек? А то сосед говорит мне, что мы – мир червей, и это, хоть обидно, а, вроде, верно. Тогда для чего жить? Думал, разбирался, какая последняя цель, ведь, зная цель и пользу, можно правильно жить, и вообще – легко жить... – и Егор напряжённо застыл в ожидании ответа.
Леонид и сам часто задумывался о жизни. В последнее время он был недоволен собой, чувствуя, что нужен какой-то поворот, нужно жить как-то по-другому. А он живёт, как все, в духовной тесноте.
– Трудную тему затронули вы, Егор Петрович. Тут двумя словами не объяснить. Но с уверенностью скажу одно: последняя цель – Царство Божие, – посерьёзнел писатель.
– Хорош он из рассказов, этот небесный мир. А хоть бы в небеса заглянуть... – добродушно пробурчал Егор и, помолчав немного, удобрился: – Вы вот что: приезжайте-ка к нам в Кушалино. Все. И Люда. И сын ваш Митрий.
– А у вас есть рыбалка? – услышав упомин о себе, прибежал из соседней комнаты десятилетний Димка, сын писателя.
– О-о-о-о! Спрашиваешь! Знаю я одно такое зарыбленное помчище. Не помчище, а рыбные джунгли! Там щуки знаешь какие – во-о! – развёл ручищи Егор, – с кирзовый сапог!
– А звери в лесу водятся? – загорелся Димка.
– Вдо-осталь... Кабан, русак, огнёвка...
– Огнёвка? – переспросил малец.
– Лиса-огнёвка – самая красная, с сизым брюшком, – пояснил Егор.
– А волки и медведи водятся? – не унимался мальчишка.
– Э! В древности в наших лесах волки зимой артелями рыскали, а медведя было – не сосчитать. Волк, правда, остался, а вот медведь в дор ушёл.
– Куда-куда ушёл? – не понял Димка.
– В дор, ну, в чащобу иначе, куда людям нет хода. Чтоб туда попасть, надо топучее болото сперва одолеть. А это мало кому по силам будет.
– А корова с молоком у вас есть?
– Каюсь, своей нет, однако до рогатушек сам не свой. Тут к нам на днях на ферму двух быков завезли. Так у одного характер боязливый. Нать, его обижали. А у другого – настоящий, мужицкий. Захотелось мне в авторитет к нему войти, а он даже до кормушки не допускает. Только я сенца отважился в кормушку кинуть, так он сразу – на меня... Хорошо, что был на цепи...
– Папа, поехали в деревню! – затряс отцовский рукав Дима.
– А что, нехай мальчуга едет ко мне. Воздухом подышит. Порыбачит. Комарья, правда, у нас много, да не съедят! В лес пойдём. Палатку не надо. Шалаш сделаем, где поглуше. Послушаем природу, – подхватил мысль Егор.
– Обязательно съездим. Все вместе. Только книгу закончу, – пообещал писатель, делая у себя какие-то пометки в рабочей тетради.

***
Вовсю уже мела хвостом огнёвка-осень. Солнце, укорачивая ход, ещё баловало теплом, и пора стояла благодатная: в лесу – грибы, в реке – рыба, в огороде созрели овощи.
Егор не уставал уговаривать Леонида Евгеньича приехать на грибы: «Ночи пошли ядрёные, забористые да росистые, грибы долго не простоят».
...Договорились встретиться у леса. Дорога в лес одна, не разминёшься. Егора Леонид увидел издалека, помахал рукой. Одет он был, как всегда: в ходунах, то есть в больших болотных сапогах, в рубахе на выпростку . Пожали руки, обменялись приветствиями. Только в лес направились, как в стороне услышали натужный рёв: колёсный трактор на поле забуксовал. Егор корзину поставил и, ни слова не говоря, направился к трактору. Леонид остался один. Переминаясь с ноги на ногу, он ждал довольно продолжительное время. Чувствовал себя чрезвычайно неловко: вроде как должен мужикам подсобить, а не стоять, как белоручка, но, с другой стороны, не хотелось чвякать по грязи и новые хромовые сапоги пачкать в навозной жиже. Ему ещё в город предстоит возвращаться. Как с таким духманом в автобус с людьми лезть?
Трактор, наконец, вытолкнули. Егор отёр травкой руки, отряхнул штаны некогда синие, а теперь линяло-голубые, бегушком вернулся к Леониду, да и подались на пару в лес.
А в лесу – угодье... Обступает захожего человека могучая лесная крепь. Пролетит ветер по вершинам великанов – и великая книга природы начнёт перелистывать свои зелёные страницы. Закряхтят вековые сосны, зашумят тенистыми кронами, рассказывая о поросших быльём былях, о былой-отжитой жизни, о политой трудовым потом людской земле.
Как зачарованные, идут грибники под тиховейными сводами, боясь словом нарушить тишину.
– Возле лесу жить – голоду не видать, – признаётся Егор, срезая крепкий боровик, и весело добавляет: – Лесная сторона не одного волка, а и мужика досыта накормит.
Леонид заприметил сырую низинку, по которой были разбросаны охапки солнца и выплески мшистых золотисто-коричневых козляков, и с азартом принялся резать их.
– Да разве это грибы? Не, я такие не беру… – отвернувшись, как маленький обиженный ребёнок, поморщился Егор. – Хуже только сыроежки и мухоморы.
– А по мне так и эти хороши, – заступился Леонид за грибы, которые своим видом напоминали хиленькие подберёзовики.
И пока брал грибы, Егор вспоминал, как он жил в лесах:
– Молодой был – сильный, быстрый, ловкий. Со зверем состязаться любо было. Считал: «Не уж то я хуже их сотворён?» Думал: «Век не вернусь к людям!» У людей же как... Язык – пёс брехливый, держать на цепи его надо. Сердце – тигр грозливый, вечно гневается, а руки – грабли загребущие, всё под себя волокут. В лесу люди лесеют, а в людях люднеют...
– Почему ж вернулись?
– Жил, жил, как леший, да вдруг проснулся: человек должен быть для человека. Одиночество – обман, – строго заметил Егор.
 – Как выживали-то в лесу? Охотой промышляли?
– У-уй, охотником заядлым был. Собаки тогда, правда, у меня не было. Сам себе был и собака, и охотник. Что добуду, то и съем. А другой раз и кончиками сосновых веточек сыт бывал. Всяко случалось. Только сейчас собакой обзавёлся. С ней легко охотиться. Собака ведь всё говорит, но лаем. Да вот чтоб собаку понимать, надо самому прежде собакой стать.
Егор умолк; лишь слышно было, как он довольно покрякивал, срезая очередной гриб.
– Егор Петрович, а как обстоят дела с вашими историческими изысканиями? – поинтересовался писатель.
– Скоро думаю вплотную подойти к этому вопросу. Вот зарядят тучевые, проливные дожди – и засяду.
– Хорошее это вы дело затеяли, нужное, – уверил Егора Леонид, глянув на часы: не опоздать бы на рейс.
Заторопились обратно.
Из леса Егор пригласил ненадолго зайти в дом – благо, время ещё позволяло; со словами «и не думайте противить» стал перекладывать содержимое своей корзины в корзину Леонида. И пока он возился с грибами, Леонид стоял у окна и смотрел во двор. За окном всё ещё светило нежаркое позднее солнце, и, как белокаменная чудо-церковка, высилась над тёмным прудом берёза, раскинув в вечернем небе золотые своды шатёрные.
– Какова, а? Царица! – неслышно подошёл сзади Егор. – Хоть падай ниц перед такой!
– Истинно, – согласился писатель и снова с беспокойством глянул на часы: – Пора, Егор Петрович.

...Людей к последнему рейсу собралось невиданно. Подошёл ПАЗик. Все, как ошалелые, ринулись к дверям. Леонида подхватило людским потоком и, не успел он опамятоваться, как швырнуло на самое заднее сиденье. Махнул он в окно Егору, мол, не стой, иди. Тот ответно махнул, но не ушёл, остался. Пассажиры раздражённо потолкались плечами, устроились. Все из лесу: кто с корзиной, кто с сумкой, ну, и завязался враз оживлённый разговор. Одна баба спрашивает у другой, узнав, что та продавать грибы в город везёт:
– Во что кладёшь свой товар?
Та назвала сумму, в какую полагала сбыть грибы. Рядом стоящий дядька не выдержал:
– Сдурела за такие-то деньжищи свои поганки спекулянить!
– Где ты увидел поганки? – озлилась баба.
– Сама посмотри: низ у твоих лисичек, как губка, а должон быть пластинками. Опрастывай вон свою корзину. Поганки это!
– Сам ты поганка! Всю жизнь лисички беру, а тут поганки!
– С бабой спорить, что поросёнка стричь: шерсти нет, а визгу много, – отмахнулся дядька.
Егору, не слышащему на улице разговора, показалось вдруг, что ссора произошла. Ломанулся он в полнёхонький автобус, напором проложил себе дорогу и, оказавшись лицом к лицу с мнимым обидчиком, выкатил глаза и занёс кулачище, увесистый, что кузнечный молот. Весь автобус примолк, дружно повернув головы. Чуть успел Леонид схватить Егора за рукав и пролепетать, что никто не ссорится, а как раз наоборот. Егор недоверчиво скосоурился на плюгавого мужичонку, рявкнул и… опустил ручищу. У Леонида отлегло от сердца. Вздох облегчения прокатился и по автобусу. Водитель запустил двигатель, и Егор со словами:
– Ну, ладно… Я восвояси, – так же легко, как и вошёл, покинул душный автобус.
6
Вскоре, как и обещал Егор, зарядили тучевые дожди. А следом за дождями завыл северный ветер, и грянула зима. Деревню заснежило, завалило сугробами. Егор перестал выбираться в город, зато принялся письма другу составлять.
Леонид, хотя и самозабвенно работал в это время над новой своей книгой «В некотором царстве», всегда с нетерпением ждал вестей из Кушалина. Письма не выбрасывал, а все до единого бережно хранил, сам не зная, зачем. Долгими зимними вечерами, не по одному разу перечитывая строчки, написанные разгонистым, но вполне разборчивым почерком, он в мыслях переносился в деревню, в Егоров дом.

«Здравствуйте, Леонид Евгеньич, и ваша Люда, и сын.
...Вот топлю печку (а её надо два раза топить, чтоб тепло было) и пишу. Тут как-то топил на белу улицу. Это у меня бывает... Кто-то придёт, а у меня что-то холодно. Поёжится, поёжится, глядь – а труба открыта. Я опять – за дрова. Как-то весело: и поругаешь себя, и всё ладно...
Вот такой вопрос. Он давно меня беспокоит. Вы не помните книгу из библиотеки Горького про Михаила, благоверного князя Тверского. Листы такие пергаментные. И ещё книгу, в которой было сказано, что бывший царь Симеон Бекбулатович захоронен здесь, в Кушалине. Я думаю, когда буду посвободен, то займусь историей Кушалина.
Да, ещё новость. Узнал, кто писал живопись на стенах храма. Это Спиридонов Фёдор, житель нашего села.
Приезжайте, дорогой мой Леонид Евгеньевич, а то мне надоело быть одному. А ещё новость. Мне кажется, меня хотят женить...»

«Вот неуимчивое сердце, неугомон-человек!» – улыбнулся Леонид после внимательного прочтения, пряча письмо в конверт. Так и увидел он перед собой Егора. Вспомнил, как при последней их встрече тот расспрашивал его о католицизме, в чём состоит его отличие от нашей веры; и как подробно он ему отвечал на поставленный вопрос, говоря, что католики приравнивают Папу к Богу, хотя человек – не Бог; и что католическая церковь за деньги отпускает грехи, и это узаконено. Объяснял, что по православной вере Дух Святой исходит только от Отца Небесного. Католики же ошибочно приписывают это и Сыну Божиему. И что вообще католики всегда проявляли себя как лютые враги православия. Даже пытались подчинить Ивана Грозного Папе Римскому, обещая всякую военную и финансовую поддержку в трудное для Руси время.
Егор жадно слушал, не перебивая, а когда Леонид поставил последнюю точку, вскочил, забегал по комнате, сжав кулаки:
– Вот бы Пушку Духа направить на них!
– Какую пушку? – переспросил Леонид, приготовив бумагу и карандаш, чтобы записывать.
И Егор рассказал, что живо в Кушалине предание, по которому за селом есть «Озеро времени». Там находилась «Пушка времени», каменная пушка, стрелявшая каменными ядрами в сторону Запада.
– Пока она стреляла, Запад не мог проникнуть на Русь. Тогда враги задумали нарушить «Пушку Времени». Начали нарушать, а Пушка стала уходить под землю. Решили подкапывать, чтобы забрать её себе, а она ушла под воду, в болото. С тех пор Запад мучает Русь. Пушка Времени – это и есть Пушка Духа! – с жаром завершил рассказ Егор.

Несмотря на постоянную занятость, Леонид никогда не медлил с ответами: получив очередную весточку, тут же оставлял всё, садился и отписывал письмо.

«Дорогой Егор Петрович!
Вы не боитесь быть человеком. И вы способны быть им. Вот что необходимо во все времена и ныне особенно.
Это самое удивительное на свете: то доброе, что есть в душе человека. Такая кругом мерзость, такая погибель, что и жить уже, кажется, невозможно, и вдруг повстречаешь эту удивительную душу – и словно солнце взойдёт... Как подсолнух, я люблю поворачиваться к солнцу.
Только что вышел «Портрет»... В следующем году выходят новые книги. Божьей милостью любимое дело моей жизни продвигается...
Спасибо Вам за письмо, Ваше присутствие укрепляет мою душу. Ваш Л.Е.»

За удовольствие было Леониду выполнять и просьбы Егора Петровича. Да они и не были обременительными. В мастерской имелась своя хорошая библиотека, и молоденькая библиотекарша всегда рада была помочь симпатичному писателю. Не успевал он отправить увесистый конверт в Кушалино, как на столе его уже ожидало свежее письмецо от Егора Петровича.

«Здравствуйте, мой учитель Леонид Евгеньич, спасибо за добрые вести.
...Хожу играть в волейбол по средам и пятницам. Там у предводителя школы выпросил лыжи, а ботинок нету. На валенки не пойдёт. Они узки: крепление под ботинки.
Надо в марте заняться волчьим выводком. Там придётся попотеть. Погода морозная. Да меня, знаете, хлебом не корми, а дай в лесу побывать. Ну ладно, я и так вам надоел со своими жалобами: лес да лес... Он, правда, в жизни большое дело...»

Как-то от Егора пришло совсем маленькое письмецо, в котором он как бы невзначай обмолвился, что на днях спас собачку, вытащив её из проруби. Правда, та умудрилась его за руку тяпнуть. Леонид сразу показал письмо жене, Люде, и отнёс своему отцу, опытному, с многолетним стажем ветеринару. И Люда, и отец не на шутку встревожились сами и напугали Леонида возможными последствиями. Он, полный переживаний, немедленно настрочил ответное письмо Егору, предостерегая его от беды, и получил следующего содержания ответ.

«Здравствуйте, Леонид Евгеньевич...
Получил я ваше письмо и не знаю, что и подумать... Я вам очень признателен за внимание ко мне. Видите, какое дело: беспокоиться особенно не о чем. Собака нормальная, я её до этого видел и немного о ней писал. А как она звала на помощь! В какой она была беде – это неописуемо! В первый раз в жизни слышал такое, как она звала, чтоб кто помог из воды вылезти. Её, наверно, машиной сбило. А укусила она меня, по-видимому, от мучающей боли. Когда я её вынимал из воды, она и не думала укусить, хотя я ждал этого. Когда вынул и на снег положил, она и тяпнула. Рукав куртки она не прокусила, а на руке просто осталась метина и всё... Спасибо вам всем за беспокойство обо мне...
Рыба в проруби маленькая всё время стоит. Хотел её вилкой тыркнуть, да больно мало её. Ну ладно. Ходил на охоту. Везде меня гоняло, везде надо успеть. Прошёл четыре километра и устал. Старость... Ладно, Леонид Евгеньевич, хочется дожить до рыбалки. Так вот и живу мечтой...»

В следующем своём письме Леонид посоветовал Егору описать случай с собачкой.
Но Егор только отмахнулся, мол, куда мне! «Я вообще устроен безмозгло. Хорошо не получится, а чушь всякую собирать мне не хочется, да и ни к чему перед всеми выставляться героем».
«А ты попробуй. Глаза боятся, а руки делают», – настаивал Леонид в следующем письме.
И Егор сдался: «Может, что и сумею написать, на всё Святая воля...»
Однако написать он решился о другом трагическом случае, с другой бездомной собакой, потрясшем всю деревню. Егор накупил аж пятнадцать тетрадей, чтоб было впрок, и сел за сочинение.
Сам не заметил, как увлёкся «писаниной». Две тетради исписал. Перечитав, крякнул довольно: «Эв, письмище наковырял!» – и поспешил обрадовать друга: «Ну и кончил я писать об этой собаке. Почитай, до полночи писал. Если, как мать ваша говорит, стоящий случай, и надо о нём обязательно написать...»

Вскоре в Тверской газете «Крестьянская жизнь» был опубликован рассказ Егора Петровича Келейникова «Жестокость», в котором он подробно описал душераздирающую историю о том, как поселились в лесу две собаки, белая и чёрная, дружок белой. Никому не мешали, промышляли охотой на зайца, хотя никто их этому не учил.
Однажды встретил в лесу Егор белую, а она толстая, щенная. И помечтал Егор: появятся на свет Божий щенки, одного он себе возьмёт, доброго охотника из него воспитает...
А вскоре опять белая на глаза попалась, и уже бока у неё пропали – пустая стала. Несколько дней искал выводок Егор, но никак не мог отыскать. Кончилось у него терпение, рассказал он обо всём соседу, тоже охотнику, и встали они на лыжи...
Нору нашли в лисятнике, а из неё семеро щенят вылезают: три белых и четыре чёрных. А один чёрный такой громила широколобый! Только Егор хотел его взять, но выводок шасть! – и назад в нору. Решил в другой раз за щенком придти, а соседа предупредил, чтобы никому ни слова. Тот пообещал.
Собрался Егор к щенкам недели через полторы. Встал на лыжи, пошёл. Что такое? – крови на дороге, как кто лося заранил. А потом всё открылось. Подстрелил кто-то белую, она с кровью побежала в село, чтоб от щенков человека отвести, а как только к ней вернулись силы, поспешила к норе. Только было поздно. Один щенок, лобастый, тот, что Егору прилюбился, лежал наверху, помер. Всё по снегу ходил... Остальные в кучу сбились, тоже померли с голоду...
Ох, как казнил себя Егор, что не пришёл раньше...

Прочитав в газете свой рассказ, и узнав, что вторая «собачья» история, рассказанная им ранее, легла в основу рассказа «Полынья» и вошла в книгу Леонида Нечаева «В некотором царстве», Егор со слезами на глазах написал: «Благодарю Бога и людей, кто хоть сколько сочувствовал».
В том же письме он поделился с другом ещё одной радостью. «Отдал швее делать две старенькие штормовки. В одной она просто подкладку поменяла, а во вторую ватин зимний поставила. Хоть она из тонкого брезента, да я в ней души не чаю. Хорошая куртка, крепкая – что мне надо. Не знаю, но о такой куртке я всю жизнь мечтал».

7
Дряблые сугробы, спасаясь от солнечного света, всё ещё прижимались к полуживым от долгого сна деревьям, но зима уже отлютовала.
С криками грачей в город ворвалась весна.
Леонид с женой, за зиму соскучившись по воле, решили в ближайший выходной наведаться в Кушалино, заодно и Егора повидать.
Приехали. Изба подпёрта чурбаном. Обошли вокруг дома: другого захода не было. Потоптались у крыльца: то ль назад поворачивать, то ль ждать. И тут глядь: хозяин возвращается, в магазине был. Растерялся, стал, как вкопанный, а потом всплеснул руками и хлоп оземь! Стал на колени:
– Милые вы мои! – слёзы на глаза накатили, руками ноги обнять тщится.
Рыбина мёрзлая длинная, как лыжа, что из кармана торчала, выпала. Подобрал, поднялся:
 – Киске, – говорит.
Повёл в дом. Показал, чтоб гости честные на лавку садились. Сам из печки большой котёл достал. В нём кости вареные. Закатал рукав и по локоть руку погрузил. Достал почти голый масёл:
 – Это собачке. Иди-ка!
Пёс вылетел из-под лавки и, оттащив кость в сторонку, принялся глодать.
Леонид засмотрелся на пса. Голова у него была совсем, как у волка: череп узкий, лоб скошенный, глаза карие, разумные, нос широкий, подвижный. А в остальном – собака: хвост короткий, рёбра бочонком, ноги толстые, мускулистые.
– Охотник... Такой пёс доброго коня стоит! – перехватил взгляд Егор.
– Любите охоту? – улыбнулась Люда.
– Я с десяти годов охотник. Закончил семь классов в деревне, а главной моей школой был лес. Я, конечно, пошёл бы дальше учиться, если б не больная беспомощная матушка. Надо было кормить и её, и себя.
В это время кошка, до сих пор присматривающаяся к чужакам, вспрыгнула Людмиле на колени и спокойно разлеглась, свесив лапы. Она стала поглаживать маленькую пёстренькую головку. Кошка слепила глаза от удовольствия и звучно заурчала.
– Знаете, у меня две кошки. Одна на чердаке живёт, другая – дома. Так эта, что дома, шерстью подавила. Вроде того, что весь год линяет. А вторая только ночью в дом возвращается – дикая. Вот с ними со всеми, с собакой да котами, я, вроде, как и семьянистый, вроде, как у меня большая семья. И никуда от них не денешься. Так и привязан к дому.
– И что, из деревни ни разу никуда не выезжали? И на море не были? – удивилась Люда.
– Море, море… Эка невидаль! Ну, съездил раз. Сел на поезд. Приехал. Постоял на берегу. Ни тебе куста, ни тебе деревца. Душно, пыльно, вобче плохо. В деревне другое дело, лучше у нас в деревне! Проснусь, вскинусь к окну. Гляжу: берёза стоит высоченная, статная – царица! Так ведь и упаду перед ней на колени... Вспомнил её, родную, развернулся и назад в поезд...
Прервав рассказ, Егор всплеснул руками:
– Ой, совсем запамятовал: у меня ж квасок берёзовый, с игрой, с иголкой. Я сейчас, быстро!
Крутнувшись, он принёс из сеней потную бутыль холодного берёзовика.
– Не пьяно, да ядрёно! – смачно причмокнул, разливая всем по кружкам.
– Егор Петрович, вы нам писали, что женить вас хотят, – напомнил Леонид, отхлёбывая сок из берёзовых слёз.
– А-а, пустое дело, – насуровился Егор. – Им только дай над мужиком потешиться. Я про баб. Заглядывают бесстыдно в глаза, мол, как ты в свои пятьдесят такие голубые глаза сохранил? С такими глазами, говорят, жениться быстрее, чем голому подпоясаться – любая пойдёт. Только не по мне это. Бабы, они что, им всё надо, а по мне: найти бы угол такой, забиться в него, чтоб было тихо, спокойно... Ещё Клизиат про баб сказывал, что паче смерти сей народ, только и мечтают заполучить мужика в свои сети и заковать в оковы. И бежать надо от них доброму христианину дальше, чем глаза видят.
– Это вы о пророке Екклесиасте? – засмеялась Людмила.
– Вот именно.
– Нет, Егор Петрович, я не согласна. Бог создал женщину для того, чтобы она была помощницей и спутницей мужчины. Закон Бога гласит: «Оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей, и будут одна плоть». Даже к падшим женщинам Бог был милостив. Одна из прекрасных сцен Евангелия, когда Иисус по приглашению пришёл в дом некоего фарисея, и женщина того города, которая была грешница, узнав о присутствии в доме том Иисуса, пришла, чтобы омыть слезами ноги Его, и целовала ноги Его, и мазала миром. Видя это, фарисей возмутился: как может грешница касаться Иисуса! На что Иисус ответил: «Я пришёл в твой дом, и ты воды Мне на ноги не дал, а она слезами облила Мне ноги и волосами головы своей отёрла. Ты целования Мне не дал; а она не перестаёт целовать у Меня ноги. Ты головы Мне маслом не помазал; а она миром помазала Мне ноги. А потому прощаются грехи её многие за то, что она возлюбила много»...
Егор растерянно заморгал, глядя на Леонида, ища дружеской поддержки. Но тот ответил смеющимся взглядом да пожатием плеч, мол, а что тут скажешь?..
– И что Бог сочетал, того человек да не разлучает! – торжественно заключила Люда и победным взглядом обвела притихших мужчин.
Потом ссадила кошку с колен и стала выкладывать из сумки на стол съестное.
– Лёня, вы б сходили куда, прошлись, пока я тут управлюсь.
Выполняя женскую просьбу, друзья-товарищи направились к Кобыльей Луже. Переходя кладешку, которую сам когда-то и соорудил, Егор хмыкнул:
– А ваша супружница смысленная, эвон как меня осадила!
– Это она может, – весело поддакнул Леонид, по писательской привычке тщательно наблюдая за крестьянином: лицо его светилось радостью, глаза сияли, и, казалось, душа его была легка, как белое облачко в вышине небесной.
Взойдя на горку, Егор раскинул руки:
– Эх! Простор-то какой!.. Что ни говори, а тут всё сродно, тут жить способнее… Не то, что твой город… – восторженно глянул он на Леонида и вдруг по-детски насупился: – Вы мне, Леонид Евгеньич, вот на какой вопрос ответ дайте. Если, скажем, человек другой веры, как к нему относиться?
– Как к человеку.
– А если он плохой человек, и не человек, а христопродавец, зверь вовсе...
– А вы философ, Егор Петрович...
– Правда ваша, – согласился Егор. – Я так полагаю, что нельзя жить всё время, как тетива натянутая. Отвлекаться от дел надо. Вот взять меня, к примеру. Станет тощища душу скородить, пойду, стану, где гора поотложе. Тишина такая: скажешь что – за два километра слыхать! Глянешь кругом: простор... воля... Как тут не стать филозофом... Я, сидя на этой вот бревнушке, о многом  передумал, – устраиваясь поудобней, признался Егор, – и пришёл к такому мнению: без Веры человек, что былинка в поле – никому не нужен.
– Верно, Егор Петрович, – присаживаясь рядом, согласился Леонид. – А что касается вашего вопроса о человеке и звере, я вот что отвечу: сегодня мы есть одно, а завтра уже совсем другое. Вспомните распятие Христа и разбойника, которого постигла та же участь. У врат смерти злодей уверовал в Господа и раскаялся в совершённых грехах, и Милосердный Спаситель принял сердечное раскаяние грешника: «Истинно говорю тебе, сегодня же будешь со Мною в раю». Не нам всех судить. Бог заповедовал прощать всё и всем и любить друг друга.
– Что ж, по-вашему, я должен любить и того, кто церковь святую поджигал? И тех, кто страну разоряет? Не могу. Душа противится. Вот что любить надо... – Егор обвёл рукой расстилающиеся перед глазами просторы. – Человек чем ниже к земле, тем выше к Богу.
Леонид с удивлением посмотрел на Егора:
– Есть у Бунина такое стихотворение, оно очень мне нравится:
И цветы, и шмели, и трава, и колосья,
и лазурь, и полуденный зной...
Срок настанет – Господь сына блудного спросит:
«Был ли счастлив ты в жизни земной?»
И забуду я всё – вспомню только вот эти
полевые пути меж колосьев и трав –
и от сладостных слёз не успею ответить,
к милосердным коленям припав.

– Так и я ж про то! – возрадовался Егор. – Сразу видать: православный писатель этот ваш Бунин.
– Орловский он, русский... У Бунина было тяжёлое отрочество. Когда-нибудь расскажу.
– А у кого оно было лёгкое? Никто не жил гладко! – вскинул брови Егор.
– Егор Петрович, расскажите о своём детстве. Может, случай какой-нибудь особенный вспомните.
– Что их вспоминать, я все помню. Помню, мальцом ехал с батькой в телеге. Года два мне было от силы. Кобылка у нас тогда была – Малышка, еле в оглобли помещалась. Помню, молния жахнула совсем рядом. Малышка испугалась и что силы рванула телегу. Я и глазом не успел сморгнуть, как перекувырнулся через край телеги и упал в колею. А лошадь, как сдурела: на дыбы и понесла. Прогрохотала надо мной телега... Чудом жив остался. Батька опосля говорил, что это хороший знак: человек с меня выйдет...
– Недурственный рассказец мог бы выйти...
– Какой с меня писатель! Каждое слово грешит против грамматики.
Замолчали, задумавшись каждый о своём.
– Когда между двумя беседующими получается вымолчка, говорят, что тихий ангел пролетел, – вспомнил давние слова своей матери Леонид.
Егор с пониманием вздохнул и поднялся с бревна:
– Ну вот. Душу разговорами отвели и полно, пора и вертаться, а то в аду пустомелю вешают за язык и, вон, солнце дня идёт к заходу. Время не стоит и мглой вечерней грозит.
– Пожалуй. Люда заждалась. И до автобуса уже немного осталось.
– А то побыли бы. Что за неволя ехать? – стал уговаривать Егор.
– В другорядь, Егор Петрович. Вы к нам с Людой в город денька на три приезжайте. Отдохнёте от дел.
– Отдохнем, как сдохнем. Некода сейчас парадиться. Да и чувствую я себя в городе, как трезвый пьяница. Лучше вы ко мне приезжайте почаще.

8
Как-то в начале недели зашёл Егор в мастерскую во время обеденного перерыва. Долго топтался под дверью, не решаясь зайти в кабинет. За дверью пели. Стройно, ладно выводили народную песню два женских голоса, и вторил им мужской. Егор собрался было уйти, как неожиданно песня прервалась, и в кабинете стало тихо. Он приоткрыл дверь и заглянул в комнату. Леонид с двумя младшими научными сотрудницами пил чай.
– Уй, простите великодушно, что явился вам на помеху, – смешался Егор.
– Вовсе вы не помеха, Егор Петрович, а как раз напротив. Мы тут песни поём. Лёня сегодня песенник принёс. Вот мы и разучиваем. Поможете нам? – повернулась к гостю одна из сотрудниц.
– Не, я в артисты не гожусь. А песня мне одна только по душе. Жаль, слов не знаю. Вот, если б как узнать... Да негде. Уж больно древняя.
– Проходите, Егор Петрович, чайку с нами выпьете. О какой песне речь? – поинтересовался Леонид.
– Амур-батюшка. Хорошая песня, – мечтательно произнёс Егор, подсаживаясь к столу. – Только я не за тем. Тут вот что. В газете статья вышла. Хорошая статья. Видать, грамотный человек составлял. В статье говорится о Кушалине. И есть тут кое-что, что меня взбудоражило. Вот, сами читайте: «В 1851 г. была издана «Историческая записка о древней церкви Смоленской иконы Пресвятой Богородицы Одигитрии в с. Кушалине», подготовленная священником И. Судаковым, которая содержит важную информацию не только о церкви, но и о её основателе Симеоне Бекбулатовиче, а также о селе. К сожалению, эта книга, став библиографической редкостью, сегодня может быть взята в руки читателем только в Тверском государственном архиве...» Эх, хоть бы одним глазком взглянуть на ту книгу! Только далека она от меня, как небо от земли... – сощурил глаза Егор, глядя на Леонида.
Леониду вспомнилась поговорка: «Мужик прост, как ворона, а хитёр, как чёрт», – и уголки губ его тронула улыбка:
– Загадку вы мне загадали, Егор Петрович. Тут надо подумать. Я попробую. Обещать ничего не буду. Тут уж как получится. Приезжайте к нам в выходной. Я к тому времени постараюсь что-нибудь разузнать.

...Утром субботнего дня в квартире Нечаевых раздался звонок. Не успела хозяйка дома отворить дверь, как всю квартиру наполнил зычный Егоров голос:
– О-о-о! Милые мои, хорошие мои, здравствуйте!
– Рады видеть вас, Егор Петрович, – обрадовалась Людмила. – Вы как раз вовремя. Мы только собрались обедать.
– Идёмте, Егор Петрович, за стол. О делах потом поговорим, – вышел навстречу писатель.
Мужчины, крепко взявшись, потрясли друг другу руки. И Егор строго сказал:
– Вы уж не казните, Леонид Евгеньевич, но поймите и меня: никак не терпится прежде об деле узнать.
– Ладно, порадую вас, – понятливо кивнул писатель. – Кое-что раздобыл. Но не станете же вы обижать хозяйку? Разделите с нами обед.
Сели разом за стол. Люда налила по тарелке щей, а вторым блюдом должно было стать картофельное пюре, с большими, ещё постреливающими на сковородке жиром, котлетами.
Прежде, чем взяться за ложку, Егор поднял глаза на икону Спасителя, расположенную над столом, став серьёзным – видать, произносил внутреннюю молитву.
Ел он смачно, с аппетитом, нахваливая хозяйкины труды:
 – Щи добрые: ум – отъешь!
Обед закончили чаем и, поблагодарив Людмилу за старание, перешли в кабинет.
Леонид взял с рабочего стола стопку листов, схваченных скрепкой, и, весь светясь счастьем, протянул Егору.
Бережно, как будто это были древние папирусы, тысячу лет пролежавшие под землёй, Егор принял листы с набранным на них машинописным текстом и начал читать вслух верхнюю страницу:

Судаков И.
Исторические записи о древней церкви
Смоленской иконы Пресвятой Богородицы
Одигитрии в селе Кушалине.

Составитель села Кушалина священник
Иоанн Судаков, 1851 г., мая 15 дня.
Тверь
1851 г.

У Егора от волнения пересохло во рту, и он, облизнув губы, перебросил страницу и продолжил читать: «В 32-х верстах от Твери к северу на большой Бежецкой дороге при устье речки Малой Кушалки, впадающей в реку Большая Кушалка, находится особой архитектуры древняя каменная церковь во имя Смоленской иконы Пресвятой Богородицы Одигитрии, построенная, как видно из рукописей, хранящихся в оной церкви, в 1594 г. при державе Благоверного Государя, Царя и Великого Князя Фёдора Ивановича, жившем в селе Кушалине, Царём и Великим Князем Тверским Семеоном Бек-булатовичем...»
Насилу оторвавшись от чтения, Егор поднял на Леонида глаза, полные слёз благодарности.
– Родной вы мой, благодетель. Я и не мечтал... Да это же клад...
За чтением время перестало иметь значение...
Вот оно – то подтверждение со своеручной скрепью священника Иоанна Судакова, которое так искал Егор! В нём чёрным по белому – вся история древнего села Кушалина, его церквей и монастырей, а также трагическая судьба благочестивого Великого Князя Симеона Бек-Булатовича, рода татарского и в вере магометанской носившего имя Саин Булат.

9
Саин Булат происходил из древнего рода Чингисханов, и его предок являлся братом Батыя. Как видно из записей Кушалинского священника, Саин Булат был любимцем Иоанна Грозного. Он был женат на сестре жены самодержца, Анастасии Мстиславской, и принял святое Крещение в Москве (1563 г.). При крещении наречён Симеоном.
Иоанн Васильевич, удаляясь в Александровскую слободу со своею опричниной, сам короновал Симеона и поручил ему во власть всё государство. Когда же Грозный, убеждённый всеобщим молением и просьбою, снова вступил в  управление царством, тогда, дав царю Симеону великие богатства, пожаловал город Тверь (1575 г.) и новый титул: Великий Князь Тверской. Тут Симеон имел пышный двор и власть наместника с правом удельного князя, а местное население питало величайшую надежду на нового правителя, который прославился кротостью и добродушием.
Владея хоромами в Твери, Симеон Бек-Булатович почти всё время живёт в селе Кушалино, где кроме богатого двора великого князя имеются изба судебная, конюшенная и хозяйственные постройки. Здесь же, в Кушалине, находится и многочисленный штат княжеских слуг: сокольники, псари, конюхи, медведники, мельник и тонкопрядица.
Во время разорительной для тверской земли литовской войны (1577 г.) Великий Князь Тверской предводительствовал дружиною и беспрерывно находился в походах.
...После смерти самодержца Иоанна Васильевича Борис Годунов начал опасаться князя Тверского Симеона Бек-Булатовича, как наивернейшего и усерднейшего почитателя царской священной фамилии. К тому же молва прочила бывшего царя на державный трон. Это сильно раздражало Годунова. И всем, кто отваживался говорить правду, он заграждал уста ссылками и казнями. Самого же Симеона он лишил удела – города Твери, и повелел насильственно заточить в Кушалинском монастыре Святого Архангела Михаила. Супруга Симеона, Анастасия, дочь князя Иоанна Фёдоровича Мстиславского, не смогла перенести такого несчастья и добровольно удалилась в монастырь. В инокинях названа Александрою. Оставшись уединенно, князь в горести душевной прибегнул к Небесной заступнице Пресвятой Богородице и в честь её в селе Кушалине построил в 1594 году каменную церковь.
Симеон Бек-Булатович жил в селе Кушалине около двадцати лет в скудости, слыл благочестивым, смиренным в счастье, великодушным в ссылке; однако всё ещё казался опасным правителю государства. Борис посягнул на злодеяние, которое и спешил привести в исполнение: в день своего рождения, праздновавшего по всей Руси с особливым торжеством (1594 г.), он обрадовал заточённого в монастырь Симеона надеждою скорого освобождения, прислав бутылку испанского вина при своём письме. Симеон и служитель выпили по кубку за здравие царя, и оба в короткое время ослепли.
По кончине Бориса Москва присягнула в верности его сыну Фёдору. В присяге было упомянуто, что Симеону бек-Булатовичу «на царство не хотеть».
Лжедмитрий, заняв Московский престол после Фёдора, вспомнил о Симеоне Бек-Булатовиче и решил использовать его в политических целях. Слепой Симеон был приглашён в Москву для подтверждения законности престолонаследия и окружён почестями. Однако бывший великий князь Тверской утверждал, что царевич Дмитрий убит по приказу Бориса Годунова. За отказ признать самозванца наследником русского престола, Симеон был сослан в Белозерский Кириллов монастырь, где принял постриг с наречением Стефаном. По необъяснимым причинам затем переведен на Соловки, и только в конце жизни – в Московский Симонов монастырь, где прах несчастного Царя и Великого Князя Тверского покоится и ныне...
В записке помимо вышеизложенного упомянут, между прочим, очень интересный факт из жизни Симеона, который описан в «Слове о явлении Тихвинской иконы Божьей Матери». «Сын Симеона Иоанн, болев, умер. При случившемся же тамо старец Мартирий возложи на мертвого носимую с собой икону Богоматери, списанную с явленной, и абие мертвой воскресе. Симеон Бек-Булатович в благодарность старцу Мартирию за воскресение его сына, создал от имения своего в пустыне его церковь каменную во имя Пресвятой Богородицы; а за сорок поприщ от Тихвинской обители устроил и обитель Мартирия Зеленецкого, за что Господь Бог сподобил князя Симеона Бек-Булатовича обителей небесных и благ вечных».
10
Жизнь Тверского князя Симеона Бекбулатовича так потрясла Егора, что после прочтения он никак не мог собраться с мыслями. Вдруг, вспомнив, что дома животины не кормлены, засуетился:
– Пора. Дело к тёмну.
Но, спохватившись, сложил руки крестом на груди, прижав к сердцу драгоценную рукопись:
– Леонид Евгеньич, благотворитель вы мой, спасибо! Век перед вами в долгу!

...Через несколько дней из Кушалина полетели весточки.

«Здравствуйте, Леонид Евгеньевич и Ваши близкие. Сегодня хотел лес навестить, да делов много дома. Надо дрова доколоть, да и вообще это не как у вас в городе: сиди только ешь. Странно: завтрак, обед и ужин. Ничего  не понимаю. Не, я какой-то отсталый человек в жизни. А щи были у вас хорошие. Только посерее и капусты побольше. Вкуснятина. И котлеты из чистого мяса. Знаете что, мне кажется, что я обнаглел у вас есть. Что, я вам свой? Вы обязаны меня кормить, что ль? Как будто я какой беспомощный. Ну ладно, я рад, хоть что у вас пожился».

«Здравствуйте Леонид Евгеньевич, ваша жена Люда, Дмитрий.
Взялся за историю. Бог даст напишу. Я понял, что тут так-сяк не пойдёт. Спешить не надо. Потом люди спросят. Как бы лицом в грязь не ударить перед Богом и родом человеческим. Не знаю, может, напишу, что смогу по своим силам, а то жить надоело, как щепке в проруби.
...Ну, ходил я здесь рубил дрова берёзовые. Берёзовые дрова топкие. В лесу благодать. Погода чудная. Да, если буду в городе, заеду в гости. Только предупреждаю: обедать не буду, а то вы мне самый хороший кусок отдаёте, так нечестно. Крепко пожимаю ваши руки. К сему Келейников Е.»

А вскоре кушалинец, как и обещал, заехал к другу на работу.
Вытирая ладонью пот со лба, Егор прошёл по пустому гулкому коридору и заглянул в знакомый кабинет. Никого. Только дивчина у окна стоит. Повернулась:
– Вам кого, гражданин? – глянула на Егора тёплыми серыми глазками.
Егор только хотел рот открыть, но душа замерла: не девица перед ним – а царица-берёза! Одна юбка зелёная до пят чего стоит! А локоны светлые, медовые, по плечам рассыпаются! Кто такая?
– Вам кого? – повторила вопрос красавица.
– Мне… Мне Леонида Евгеньевича, – забормотал Егор, еле вспомнив, зачем пришёл.
Зато вспомнил о черноте под ногтями и о своих заношенных лоснящихся штанах, пропахших мазутом...
– Всем подавай Нечаева! А сегодня его не будет. Он в командировке, – с любопытством рассматривала посетителя царица-берёза. – Если что надо, я передам.
– Бумаги... История...
– Давайте ваши бумаги, вручу в целости и сохранности. Да вы не стойте, как памятник, заходите в кабинет, поговорим. Всё равно никого нет. Кто в отпуске, кто в командировке, а кто и просто на речку сбежал.
Егор так и обмер от ласки, исходившей от её взгляда и голоса. Не сводя глаз с девушки, он покорно сел.
– Меня Наташа зовут. А вас?
– Егор Петрович.
– Ну какой вы Петрович? Вы Егорушка! – рассмеялась Наташа, а Егор чуть не схватился за сердце рукой, не понимая, то ли счастье с ним приключилось, то ли беда...
***
На следующий день молодая сотрудница передала Егоровы бумаги своему старшему коллеге, заметив, между прочим, что «мужичок-то ничего». Леонид, расстроившись, что разминулся с Егором, молча прошёл за свой стол и стал пролистывать скреплённые канцелярской скрепкой тетрадные листы, схватывая из текста главное. «Для начала неплохо, – с удовлетворением отметил он про себя, убирая листы в папку. – Дома внимательней посмотрю».
Вечером ждал ещё один приятный сюрприз. Люда, выбежав навстречу мужу, вручила конверт, подписанный знакомым почерком. Леонид, не разуваясь, прошёл на кухню и, сев за стол, развернул лист.

«Здравствуйте, Леонид Евгеньевич.
Был я у вас, но безлюдно. Над этим стоит задуматься: об исчезновении люда людского. Оставил для вас несколько листов истории. Если вам не в тягость – взгляните своим верным взглядом, как бы эту историю написать покруглее.
Задумался я тут о жизни своей. Это не дело, что живу – не человек, помру – не родитель. Всё мнится мне, что скоро я буду вдвоём. У меня голова стала не своя, как её увидел... Не девка – лебедь белая! С такой и клад не нужен!
В душе появилось много хорошего. Просятся стихи, только не с нашим носом эту «рябину» клевать: «рябина» – ягода нежная».

Ответ уже слагался, пока Леонид спешил в свой кабинет. Взяв ручку, он быстрым почерком набросал письмо.

«Здравствуйте, Георгий Петрович!
Жаль, что не довелось встретиться. Мне сказали, что вы были у меня. Много тяжкого произошло в последнее время, но было и что-то радостное. Москва хорошо приняла мою новую рукопись, даёт ей зелёный свет. Неожиданно я узнал, что мои рассказы изданы в Чехословакии.
Хочу съездить к Вам, но ведь Вы работаете, не знаю, когда Вас можно застать дома. Вспоминаю Вас всегда с тёплым чувством, как близкого. Люда и Дима передают Вам привет, удивляются, почему Вы не бываете у нас. Я отвечаю: это оттого, что я плохой стал.
Всего доброго. С уважением Л.Н.»

11
К следующей встрече с Наташей Егор подготовился основательно, пригоношился: рубашку светлую надел и... костюм. Первый в жизни костюм! Даже постригся.
Прежде, чем направиться в кабинет, остановился в фойе перед большим зеркалом. Пригладил рукой тёмно-русые волосы, плечи развёл – не Егор, а Егорий Победоносец! «Мне ли не быть смелу, дерзку!» – подумал и, довольный собой, зашагал по коридору.
– О-о-о, рад видеть вас, Леонид Евгеньевич, – расплылся Егор в улыбке, войдя в кабинет и первым делом зыркнув на Наташу.
Леонид тоже заулыбался и, поздоровавшись, предложил стул.
Стул так и охнул под седоком.
– С чем на этот раз к нам пожаловали, Егор Петрович?
– Обсказать всё...
Егор стал выкладывать на стол бумаги, то и дело поглядывая в сторону.
– Познакомьтесь, Егор Петрович: наш новый научный сотрудник Наташа. Окончила Ленинградскую Репинскую Академию. Будет теперь у нас работать, – перехватив взгляд Егора, представил новенькую Леонид.
– А мы с Егорушкой, то есть с Егором Петровичем, уже знакомы, – кокетливо наклонила аккуратно уложенную головку Наташа.
У Егора так и поплыло всё в голове от этого голоса.
– Что ж, Егор Петрович, посмотрим, что тут у вас, – вернул друга на землю Леонид.
Не успел Егор «приземлиться», как в кабинет, прихрамывая, вошла библиотекарша. Молодая, лицом пригоженькая, да одна ножка короче другой. Леонид давно заметил, что хромоножка глаз на Егора положила. А глаз, то есть, глаза – таких поискать ещё: большие, карие, томные. «Эх, славнуха!» – как-то сказал о ней Егор. «Славнуха» же, увидя Егора, так и вспыхнула:
– Здравствуйте, Егор Петрович! Что-то вы к нам зачастили?
– Может, я по тебе сохну! – осклабился Егор.
– Да ну вас, вечно вы шутите! Все уже знают, по ком вы сохнете, – хмыкнула библиотекарша и выскочила из кабинета.
Это была правда. Леонид сразу заметили, что Егору глянулась Наташка. Тут и немудрено: красивая деваха, ничего не скажешь. Не раз и Леонида взгляд цеплялся за тугие Наташкины округлости и вздорно вздёрнутую грудь. Что там Егор! И сам бы приударил, если бы раз и навсегда не сделал свой жизненный выбор. Но вот что странно: похоже, и Наташка к Егору неровно дышит. И чем он только девок берёт? Нет, он мужик, конечно, интересный – широкоплечий, мускулистый, не старый ещё. Леонид улыбнулся, вспомнив, как они ехали в трамвае. У компостера девушка стояла. Красивая. Тоненькая, как статуэтка фарфоровая. Егор сначала так серьёзно посмотрел на неё, исподлобья, даже как-то зло, а потом так ослепительно осклабился, что и девушка заулыбалась:
– Тебе чего? – спросила.
– Ничего. А ты чего? – он ей.
– Я тоже ничего, – смеётся.
– Меня Егором звать, а тебя?
– Меня Леной.
Вот так просто: взял и познакомился...

Не успела за хромоножкой захлопнуться дверь, как в кабинет вошёл ещё один сотрудник мастерской.
Он сразу не понравился Егору: с жиденькой бородкой, усиками... «Хлипак», – окинув  взглядом тщедушную фигуру вошедшего, подумал Егор.
Наташа, заметив его ревнивый взгляд, озорно подмигнула:
– Искусствовед. Валентин Модестович.
«И имя у него бабье», – отметил про себя Егор.
Валентин Модестович вяло улыбнулся незнакомому мужику и наклонился над столом, шепча что-то на ухо Наташе, заслонив её спиной. Егор заёрзал на стуле. Всё в нём всколыхнулось.
Леонид наблюдал за Егором, на лице которого отчётливо написалась ненависть к Модестовичу. Интересно было узнать, как он поведёт себя дальше. Он и сам терпеть не мог Валентина, особенно после того, как тот придумал, что «Нечаев ходил по улице Троицкой и заглядывал в окна домов, а после этого под Волжским мостом стихи прилюдно читал, воздевая руки к небесам». И нёс всем подряд эту ахинею. Все косились тогда подозрительно на него, известного в городе писателя, а ему самому и невдомёк было, что к чему. Вот срамота! А вскоре Модестович в клинику для душевнобольных угодил. Тогда всем всё понятно стало, но всё равно без улыбки на Леонида с той поры не смотрели.
В это время Валентин, отвратительно хихикнув, поворотился в сторону Егора и впялился в него вялыми, болотными глазами.
Лицо Егора приобрело зверское выражение. Вулкан проснулся в его тишайшей душе. Леонид и опомниться не успел, как Егор подорвался, опрокинув стул, и пудовый кулак взлетел над головой, готовый обрушиться со смертельной силой на соперника. Дело принимало нешутейный оборот!
– Егор, остановись! Сейчас милицию вызову! – схватив друга за руку, выкрикнул Леонид.
Не опуская кулака, Егор перевёл на него глаза, в которых плескались волны гнева, а Валентин, воспользовавшись сиюминутным замешательством, поспешил юркнуть в распахнутую дверь. Убийство было предотвращено.
Наташа ни жива, ни мертва, подошла к Егору:
 – Егорушка, пойдём в коридор, я сказать тебе кое о чём хочу.
У Егора от этих слов голова сразу пошла кругом, словно он три дня не ел. Он весь обмяк и, как послушный телёнок, поплёлся следом.

12
Рано утром Егор зашёл поделиться счастьем с другом.
– Знаете... Он меня... он меня... обдул!!! – засмеялся Егор, стоя на пороге, а у самого глаза прозрачные, сверкающие, цвета летнего неба.
– Кто? – изумился Леонид.
– Сын Наташи. Я и не слышал, как он ночью перебрался ко мне. Под утро чую: что-то не то. Вскочил, на портки свои гляжу – а они сверху до низу мокрые – младенец обмочил.
Из комнаты вынырнула Люда:
– Егор Петрович, щей с нами не отведаете? Только что приготовила!
– Щи смерть как люблю!
– Лёнь, приглашай гостя.
– Идёмте, Егор Петрович, за столом и поговорим.
Уселись, задвигали стульями. Люда стала подавать на стол, а Егор продолжал делиться своим счастьем:
– Эх, дорогие вы мои! Если б вы знали, как жить на белом свете любо! Дали бы мне крылья, сказали бы: «Лети!» – я не полетел бы, так мне хорошо. А прежде мечтал летать, мотоцикл купил, гонял...
– Вот тут салфетки, по полотенцу – на колени. Это горчица, соль, перец, – всё суетилась Люда, расставляя баночки со специями.
– Разберёмся. Чай, обычай знаю, не ткну мясом в солоницу, – заважничал Егор.
«Пропал, мужик...» – подумал Леонид, а вслух произнёс:
– Погубит она вас.
Егор опешил:
– Кто?
– Наталья.
– Зато какая кончина будет! – рассмеялся Егор.
– Я без шуток, Егор Петрович. У неё муж, семья.
При слове «муж» Егор ощетинился весь, с зоркостью глянул на Леонида:
– И я не шучу. Вот тут всё горит, – хлопнул широкой ладонью по груди Егор. – Мне хоть сто девок поставь, красивей и моложе – мне ни к чему. А с мужем они не венчанные... Я ему всё объясню. Он обязан понять и отпустить её. А иначе...
– Что иначе? – переспросил Леонид.
Егор сжал кулаки и ничего не сказал, только скрипнул зубами.
Леониду стало жутко: он понял, что бесполезно что-либо говорить.

***
Через несколько дней в конце рабочего дня Егор заглянул в мастерскую: взбудораженный, говорливый. Бросил взгляд на пустой стол, за которым обычно работала Наташа.
– Все сотрудники давно разошлись. И Наташа тоже, – встал из-за стола Леонид.
Обнялись по обыкновению.
– По делу, Егор Петрович или так? Присаживайтесь.
– Я из библиотеки. Мимоходом. Дай, думаю, наведаюсь о вашем здоровье, а то когда теперь свидимся. Щас дожди затеребят, дороги расквасят, – загремел стулом Егор.
– Откуда про дожди знаете? Погода вроде... – глянул в окно Леонид.
– Птица на непогодь хмурится, сидит, надувшись. Так я и говорю: был в библиотеке, газеты листал. Кладами интересовался. В одной статье так прямо и написано: есть у нас клады. Есть. Подымать надо. Что вы по этому поводу скажете?
– Что имею сказать? Темна вода во облацех. А вы решили кладоискателем стать? Где и как искать собираетесь?
– Я тут недавно напал на след: в Кушалино, оказывается, подземный ход есть, через который некий Куш вывел местичей из осаждённой церкви, почему и названо село Кушалино и река Кушалка. Под церковью и спрятаны древние иконы и разная церковная утварь, золотая и серебряная. А второе место – возле Галльского ручья. Галлы – это французы по-ихнему. Откуда б в русской деревне взяться французскому названию? Я пораскинул мозгами и пришёл к такому умозаключению, что Галльский ручей остановил грабителей, и они побросали в него награбленные драгоценности.
Есть и ещё одно место – Савиновская пустошь. На этой самой пустоши в седые времена лесными бандитами был разграблен обоз княжеских драгоценностей из Кашина. Но тут, думается мне, пустая трата времени. Скорей всего, грабители по своим норам то золото растащили.
Леонид с интересом выслушал Егора.
– А история, значит, надоела?
– Одно другому не помеха, а напротив. В записке священника Иоанна Судакова есть подтверждение моим словам, что церковное добро не имело цены. Вот, тут я набросал свои мысли на бумаге.
Егор хлопнул по столу помятым листком тетрадной бумаги и стал пальцем водить по строчкам, оглашая написанное:
– «Иконостас сделан искусно и весь вызолочен червонным золотом, украшен прямыми и витыми колоннами. В сем иконостасе поставлены иконы живописны». А ещё вот тут: «В Смоленской Богородицкой церкви находятся достопамятные вещи: а) Святое Евангелие, напечатанное в царствование Царя Михаила Фёдоровича; б) Животворящий напрестольный Крест серебряный с царскими гербами;<…>г) местная Смоленская икона Божьей Матери в серебряном с позолотою окладе, с таким же венцом и подвескою...» Вот! И, ежель правда то, что под церковью заложен подземный ход, то всё это добро не инача хоронится там! – уверенно закончил Егор.
Зная натуру кушала, у которого все двери настежь, Леонид задал прямой вопрос:
– Егор Петрович, а для чего вам клад? Чтобы жить и не работать? Блаженствовать в невиданной роскоши?
Краска ударила в лицо Егора, желваки заходили на скулах. Он схватился руками за грудь, словно воздуха ему стало мало:
– Как вы... так обо мне подумать... Я...я... Мне разве много надо? И то ладно, что хлебом не обижен! Чёрт его знает, зачем мне этот клад! Есть во мне страсть какая-то к тайне, к приключению. А ещё, думал, лебеди своёй конфекты да цацки всякие покупать буду.
– Простите, Егор Петрович, если обидел. Я испугался, что вы отступитесь от начатого дела. Мне бы этого не хотелось.
В глазах Егора всё ещё догорал бледно-васильковый огонь, но лицо уже приобрело спокойствие.
– А вы чего тут один?
– Номер литературки принесли с моим выступлением на Тверском вече, посвящённому возвращению нашему городу святого материнского имени Тверь. Читал.
– Дозвольте краем глаза взглянуть.
– Пожалуйста, Егор Петрович.
Егор наклонился над развёрнутой газетой и стал водить пальцем по строчкам, сделавшись сразу серьёзным.
«Свершилось долгожданное! Пришло время поздравить друг друга с очищением: чистым стал лик древнего города...» – так начиналась статья. Дальше в ней говорилось о том, как в зловещие тридцатые годы исконное имя Тверь было подменено фамилией «Всесоюзного старосты», который ради исторической неправды участвовал в истреблении своего народа, в том числе и детей. Калинину автор противопоставляет Максима Грека, тверского святого, просветителя, классика русской литературы, около двух десятилетий проведшего в заточении в Отроче монастыре ради правды. А также митрополита Филиппа, тоже мученика за правду, печальника о народе, задушенного здесь же, в Отроче монастыре по приказу Ивана Грозного. «Что погублено и что предложено взамен?» – спрашивает автор статьи читателя, и сам же отвечает: «Вместо человечности – людоедство»...
Егор так ушёл в чтение, что совсем не чувствовал прикованного к его лицу взгляда писателя. Он то сдвигал брови, то качал головой, а то и сжимал кулаки. Время от времени он вскидывал глаза на Леонида, как будто хотел что-то спросить, но раздумав, снова погружался в чтение. Дочитав статью до конца, он зорко посмотрел в глаза другу, как будто увидел его впервые, и простодушно спросил:
– Это вы срадели, чтоб вернуть городу имя?
– Ну, не я один. Я входил в состав комиссии. Всем миром...
Егор вскочил со стула и заходил по кабинету. Остановился...
– А я тут, дурень, слово, что вилы, растопырил. Дорогой Леонид Евгеньевич... Да знаете, какой вы есть человек? Вы за правду стоите, за Россию нашу! Вы... вы... Вы меня простите. Никчемный я человек и душой я голодранец. А-а, ладно... Разгостился тут. Мне уже бежать надо. Рад был вас повидать. А историю я не брошу... Ни за что! – уже в дверях дал обещание Егор.
 
...И пропал. Один только раз за несколько месяцев заскочил он в мастерскую, да и то не к другу. Поздоровавшись с Леонидом, подошёл к Наташиному столу и положил перед ней золотое колечко с бирюзой.
– Откуда, Егорушка, у тебя деньги? Никак кладистое место нашёл? – расцвела Наталья.
– На клад знахаря надо, – хитро улыбнулся Егор в ответ.

13
Леонид, да и не только он, но и все работники мастерской, заметили, как преобразилась Наташа. Глаза её сверкали, румянец не сходил с немного похудевшего и от этого ставшего ещё более привлекательным лица. Даже походка у неё стала другой: лёгкой, гордой, уверенной.
Всё это время Леонид не решался спросить о Егоре. И чего было спрашивать, если счастливые Наташкины глаза красноречиво говорили о том, что эти двое довольствуются простым упоением в любви.
Как-то раз Наташка похвасталась, что Егор каждый день бывает у неё:
– Ни одного дня не пропустил!
И тут же погрустнела, вспомнив, что муж вот-вот из армии возвращается:
– Да... Было нам без него спокойно и вольготно, как соловью в тени густых ветвей...
– Но если вам так вольготно, так и оставались бы вдвоём. Егор с головой и с руками... – отозвался Леонид.
– И не только... – прыснула Наталья.
– Загубишь ты, Наташка, хорошего мужика. Сломаешь... Если не собиралась с Егором жить, зачем ему надежду давала?
– Я его на аркане за собой не тащила, – фыркнула милаха.

***
В один из дней в кабинет зашёл никому не известный мужчина, спокойный, интеллигентный, в очках. Наташа сразу бросилась навстречу.
Леонид с интересом посмотрел на её знакомого, и уже хотел было спросить про Егора, но она опередила:
– Знакомьтесь, мой муж... Между прочим, архитектор...
Лицо Леонида вытянулось: «Вот это номер! А где же Егор? Неужели он вот так просто собрался и уехал в деревню, даже не простившись?»
Мужчины обменялись рукопожатиями. Наташин супруг произвёл на Леонида хорошее впечатление, и он в душе пожалел его.
Уже после его ухода Наташа стала оправдываться:
– Вы и меня поймите. Егор в городе жить не может, задыхается он без воли, а я в деревню ни за что не поеду. Что я там со своим академическим образованием на ферму пойду? Да и гол он, как бубен. На себя еле-еле зарабатывает. Я ему всё это пыталась объяснить, только он слушать не хотел! И что из этого вышло? Ославил на всю округу. Дом-то наш на две семьи. Соседка теперь по всему околотку трезвонит, как под нашими окнами какой-то «срамной нанизмий» день и ночь вышагивал. Походит, походит, станет, как вкопанный, кулачищи сожмёт и мужа моего вызывает: «Выходи, разговор есть!»
А муж, слава Богу, только, привстав с дивана, высунулся в окно, зевнул во весь рот, мол, ну, кто там ещё? А потом, этак, спокойно: «Не зови ты меня, Егор, всё равно не пойду». А он всё ходит да ходит. Доходился, дурик... Соседка возьми да и помои на него вылила – он утёрся, к колодцу сходил, вымылся, вычистился – и снова пришёл... Милицию вызывали... Теперь чего только обо мне бабы не говорят: что и такая и сякая... Каково мне теперь с таким людским мнением жить, как вы думаете?
– Людское мнение изменчиво. Всё утрясётся, – грустно улыбнулся Леонид. – Егор, вот, отзывается неведением. Беспокоюсь я о нём.
– За историю свою, поди, взялся. Про Симеона все уши прожужжал...
– Дай-то Бог...
***
А через несколько дней в квартире Нечаевых раздался настойчивый звонок.
– Люда, посмотри, кто там! – попросил Леонид, не отрываясь от своих черновиков, и вдруг услышал:
– Ой, Егор Петрович! Здравствуйте! Где же вы пропадаете? Хоть бы весточку прислали, всё ли в порядке. Мы не знали, что и думать.
Леонид, забыв снять очки, выбежал навстречу дорогому гостю:
– Люда, дай человеку отдышаться с дороги. Пойдёмте, Егор Петрович, в кабинет. Давненько, давненько вы не захаживали, – и повёл Егора к себе.
Отодвинув бумаги, Леонид, устроился за столом, а Егору предложил удобное мягкое кресло. Давно они не сидели вот так рядом, друг напротив друга. А как давно? Не уж то год? Где он, этот год?..
– Я ненадолго, Леонид Евгеньич. Побыл в городе, одичал совсем. Глянешь в оконце – скудно, чёрно, всё постыло... Душе тесность, не могу больше. Лес – мой город. Асфальт надоел, земля мягше. По работе стосковался, по еде простой. В городе даже птица избалована. Одна ворона в клюве полхлеба тащит, а голубь только батоном питается. Как вы в городе живёте, не потеючи? – первым начал разговор Егор.
– А Наташа? – решился на вопрос Леонид.
Егор опустил глаза.
– Жилы все вымотала... Зачем я ей? Был конь, да изъездился. Стар я для неё. И беспрокий, неперспективный то бишь – это она так говорит. Что за народ – бабы? Только с виду красивые, а так страшные...
– А как с рукописью дела обстоят?
– Потому и приехал. Хотел показать. Может, что не так. Я в грамоте не силён.
– Поздравляю вас, Егор Петрович! С удовольствием посмотрю. Дайте мне денька два. Чтоб внимательно...
Ни тебе радости на лице, ни блеска в глазах, одна угрюмость. Егор достал из пакета стопку исписанных листов и, тяжко вздохнув, положил на стол. Как говорится: не рад больной и золотой кровати...
Леонид видел, как другу сейчас тяжело, и всем сердцем болел за него. Чем помочь, тут неведомо: любовь и смерть от человека не зависят. Разве только одно могло приободрить Егора... Леонид полез в полку и достал лист бумаги:
– Егор Петрович, я выполнил вашу просьбу...
Светлые брови Егора выдали удивление. Он взял лист и стал в голос читать:

ШУМИ, АМУР
Слова С. Феоктистова
Музыка В. Румянцева...

Шуми, Амур, шуми, наш батюшка,
Таёжная река!
Гуляй, гуляй, гуляй, безбрежная,
Э-эх, родная на века...

Он поглядел на Леонида прозрачными от слёз глазами и вдруг... запел! Низко, неспешно, с душой, словно сам Амур-батюшка покатил свои тяжёлые серые волны.

Хранят, Амур, тебя отважные
И верные сыны.
Мила им травка, травка каждая
Э-эх, заветной стороны.

Леонид подхватил следующий куплет, голоса друзей слились воедино, и ничто не могло связать их дружбу крепче, чем эта песня...

Кати волну, волну могучую,
Неси в морскую ширь,
На всю тайгу, тайгу дремучую
Э-эх, звени, наш богатырь...

Допев песню, Егор сдавил Леонида в объятии:
– Я и забыл о нашем давнем разговоре, а вы, вот, всё помните... Низкий вам поклон... За всё...
Прощаясь, Егор вспомнил, что ещё хотел сказать:
– Да, за церковь у нас принялись. Леса уже стоят. Люди по ним бегают...
– Не забывайте нас, Егор Петрович, приезжайте всегда. Наш дом – ваш дом, – улыбнулся Леонид.

14
«Здравствуйте, дорогой Леонид Евгеньич, ваша жена Люда и сын.
Мне иногда кажется: я маленько устал. Кругом такой народ, катится в пропасть и остановиться не хочет. Наш такой бардак Бог терпеть не будет, а ведь Он в людях. О Господи! Спаси народ русский и мир... Жаль всего. Конечно, не цивилизацию.
Нового ничего нету. Разве задавило молодого мужика в лесу. Хороший был. Из кабинки вывалился, а мужик-то хороший.
...Вот за что душа беспокоится. Я в истории соврал о подземном ходе. Надо правильно рассказать, а я отклонился от правды. Какой я историк? Людям врать – это тошно. Надо исправить эти строки. Это ведь история. Сколь тяжкий грех совершён. Если будет каждый выносить своё мнение в историю, то это будет не история, а трын-трава...»

Долго сидел Леонид, задумавшись. Всего несколько строк письма – а душа писавшего нараспашку. Егор не терпит фальши. Любая ложь, даже безобидная жжёт его сердце. Таков ли он сам? Готов ли признаться в своих огрехах и грехах? А не в своих? Открыто разворовывается страна, рушится всё, что было построено отцами, остановилось производство, прилавки опустели, повсюду очереди... Что творится со страной? Куда сползаем?.. «Нет, самые святые из людей – крестьяне, они делают всё для того, чтобы кормить всех нас, и безобразие, творимое с нами, не их вина», – так подытожил думы Леонид.
Не успел он отправить в Кушалино ценную бандероль с Егоровой рукописью, за которой просидел не один вечер, корректируя и делая пометки на полях, как получил ещё одно письмецо. Какое-то тревожное предчувствие закралось в сердце после его прочтения и с тех пор уже больше не оставляло Леонида...

«Здравствуйте Леонид Евгеньевич и Ваши близкие.
...У меня вот какая просьба к вам. Сперва о кресте. С креста корону снять надо. И знаете: сначала крест. Потом корона. Крест Божий вечный. Корона земная может находиться только у подножия креста, но не на кресте. И языческая вера нам не нужна. У нас своя, православная вера. И крест должен быть православный...
Наташе от меня передайте, что я очень благодарен ей за фото. Я думал, она на меня сердится, сколь у неё терпения ко мне. А знаете, как я думал сначала, как только Наташа приедет, я её отсюда не выпущу. Правда. А теперь думаю иначе. Зачем я ей? Пустой я человек, ничего во мне серьёзного нет. Куда деваться, как жить – не знаю. Эх, гвоздь я ржавой, а не Егорий Победоносец! Подглазья дряблые, сам весь, как утлой горшок. Пущай со своим мужем живёт... Дитё опять же совместное...
Трудно мне. Душа камнем обрастает. Так я, наверно, и буду мучиться до смерти.
Не знаю, чем отблагодарить ваше гостеприимство, Леонид Евгеньевич. Хороший вы человек и стоите за интересы государства Российского, дай Бог вам здоровья».

«Здравствуйте, Егор Петрович!
...Каждый человек знает, что он рано или поздно умрёт, и это не страшно, а страшно и жалко, что погибнет всё прекрасное творение. Мы не знаем, зачем нас призвали в этот мир, последней цели своего бытия не знаем, живём с туманным смыслом, но чувствуется в этом что-то необходимое и что-то прекрасное...
В тяжкие времена живём мы, Егор Петрович, достался груз нам непомерный, какого не знали ни деды наши, ни прадеды...
Что ж, будем достойно встречать любые времена, какие бы они ни были. Сколько надо надежды, чтобы в наше время ещё писать книги! И вот сижу над повестью и думаю, что же это за надежда, что за свет в человеке, что человек выше гибели своей!
Очень хорошо, что мы, люди, поддерживаем друг друга. Это самое ценное на земле. Вот я, например, часто вспоминаю Вас – и мне жить легче. Разве это не поддержка?
Постараемся жить достойно, а там – какая судьба...
Л.Е.

«Здравствуйте, Леонид Евгеньевич.
...Взял бы ружьё и ушёл бы в самый глухой лес, там тихо-таинственно. Сколь там силы естественной, как мне это дорого. Я какой-то непостоянный, непутной, не знаю я тонкостей жизни.
Привезу как-нибудь доработанную рукопись, заодно постригусь, а то пока писал, оброс. Ходил тут за грибами. Наварил и нажарил в неограниченном количестве. Если вы надумаете за грибами, то приезжайте, а то лист опадёт, тогда всё. А там холод. Журавли давно курлычат.
...Да ещё вот что люди спрашивают: «Как дела с историей?» Я, мол, всё нормально. «Больно что-то долго». «Но это история века, а не что-нибудь», – держу ответ. Ждут все».

15
Начавшийся с неприветливого дождя день к обеду повеселел. Леонид глянул в окно: тучки на небе посветлели, и слабое солнышко стало пробиваться сквозь них. В мастерской было знобко. «Потное лето, как сказал бы Егор, давно кануло в небытие, а слабым октябрьским солнцем такой палаты не угреешь. Скорей бы отопление дали», – поёжился Леонид. Он вернулся на рабочее место и покосился на примолкшую сотрудницу, сидящую за соседним столом.
Наташа сидела, опершись на локти, и задумчиво вращала двумя пальчиками правой руки колечко с бирюзой на безымянном пальчике левой. Почувствовав на себе взгляд, плеснула из-под накрашенных ресниц тёплой серой волной:
– Леонид Евгеньевич, что-то Егор Петрович к вам в последнее время совсем не заходит? Иль дружба расклеилась? Или, может, нашёл себе какую?
– Может, и нашёл. Он мужик видный. Любая побежит. А зайти обещал. А тебе что за забота? Муж вернулся, о нём и промышляй.
– Муж, муж... Живёт, как мокрое горит: диван да телевизор. Огня нет. Егор другой... Ему мало...
Она не успела досказать, чего же мало было Егору, как дверь распахнулась, и на пороге появился... сам Егор. Наташа невольно схватилась за сердце, как будто испугавшись, что оно выскочит из груди. Улыбка озарила её лицо:
– Здравствуйте, Егор Петрович! Рада вас видеть! Очень... – так и подалась вся вперёд.
– И вам здравствовать, Наталья батьковна. И вашему сынишке, и вашему супругу тако же, – вежливым наклоном светлой головы ответил Егор и, словно забыв о существовании Наташи, разведя в стороны руки, пошёл на Леонида:
– Вот, выбрался, к вам, дорогой мой Леонид Евгеньевич! Как условились, привёз свой труд. Дело сделал. Можно и точку теперь ставить.
Леонид поднялся навстречу:
– Здравствуйте, Егор Петрович! Ну, точку ещё рано ставить. Давайте сюда вашу папку. А вы пока присядьте.
Пролистав внимательно рукопись, Леонид, довольный, захлопнул подшивку.
– Желательно бы это в трёх экземплярах отпечатать, чтобы один экземпляр хранился в Кушалинской библиотеке, один бы я взял в свой архив, третий – вам. И желательно переплёт сделать.
– Скажите прямо: сколько это всё будет стоить? Я ж всё понимаю... И деньги у меня есть. Для такого дела не жаль, – уверил друга Егор.
– По моим прикидкам рублей двадцать.
– Вот вам четвертной, чтобы на всё хватило, – хлопнул по столу серо-фиолетовой с портретом Ленина купюрой Егор. – Ну, не буду отрывать вас от работы. Может, когда загляну к вам с Людой домой, а лучше вы ко мне приезжайте.
В дверях Егор обернулся и посмотрел на Наташу долгим взглядом, словно прощаясь, словно хотел навсегда запечатлеть её образ в своей памяти и унести с собой туда, где его уже никто и никогда не отымет...

***
А через два дня пришло письмо из Кушалина:

«Дорогой ты мой Леонид Евгеньевич. Дорогой ты мой.
И плачу я: вся жизнь ушла у меня на эту рукопись. Как я рад, целую тебя. От слёз голова заболела. Трясёт всего. Меня беспокоит: главное, чтоб это было для людей ценно, что люди скажут. Ну, удружил. Век в долгу у вас...»

Прочитав и проглотив нервный ком, Леонид схватился за ручку, чтобы, не откладывая в далёкий ящик, порадовать друга хорошими новостями, и заодно отчитаться в расходах, что ушли на обработку рукописи.

«Здравствуйте, Георгий Петрович!
История отпечатана. Получилось сорок страниц. Машинистке по государственным расценкам причитается за работу, бумагу, копирку – четырнадцать рублей.
Отпечатанную рукопись я ещё должен сверить и устранить возможные опечатки, а поскольку она в шести экземплярах, то это займёт не один день.
Теперь я отнесу все шесть экземпляров в переплётную мастерскую, чтоб у них был вид, и чтоб была обеспечена долговечность...
Как видите, дело к концу.
Наша жизнь по-прежнему тесная, многозаботная. Все мы тут суетимся вокруг ужасно мелких и ужасно необходимых вопросов: как достать кусок масла, как бы урвать кусок сыра... Странное существо человек, призванный решать проблемы вечности и куска хлеба!
У вас жизнь, в самом деле, попросторнее, но тоже трудная. Будем пока что радоваться завершающемуся труду. В ближайшее время вы можете представить людям плоды этого труда.
С уважением Л.Е.»

Ответ прилетел на следующий же день. Леонид, как всегда, с радостью развернул сложенный вчетверо тетрадный листок, но улыбка вдруг съехала с лица: кажется, он обидел друга своей скрупулёзностью и бережным отношением к доверенным деньгам.
«Здравствуйте, Леонид Евгеньевич.
...Спасибо за всё. Век я у вас в долгу. Но, Леонид Евгеньевич, как вы живёте, я так не умею жить. Я кажется, этими деньгами обидел вас. Я так не умею, как вы: это – туда, это – сюда. Я прошу у вас прощения за беспокойство, принесённое мною. Я как-то привык: дал мужикам и концы в воду. А вы передо мной, как перед женой, отчитываетесь. Может, так и нужно. Я не понимаю тонкостей в жизни своей.
Спасибо за вести добрые, только я устал ждать. Как я ждал, я, наверное, почернел. Ну ладно, вот какой я человек. Как вы сами находите эту рукопись, есть ли там что достойного, чтоб лицом в грязь не ударить перед Богом и людьми? Просьба к вам: если будет у меня возможность пригласить вас на вечер, то вы приезжайте не в галстуке, а в простой одежде, вроде кирзовых сапог и телогрейки, чтоб к вам люди отнеслись, как к своей среде, а не как к писательской. Я рад буду, если вы познаете, как просто живут и веселятся русские люди.
Нога меня теперь далеко не пускает. Приехали б вы ко мне. Я б хоть послушал умного разговору. Жду вас к себе. Приезжайте. Печку протопим в передней, а то там хоть волков морозь. Ну, до встречи, не осуждайте меня».

Очень хотелось Леониду сразу отписать письмо, но жена Люда со скатанным мешком под мышкой уже стояла в дверях и нетерпеливо поглядывала на часы. Позвонила её подруга и сказала, что в овощной капусту завезли. Надо успеть занять очередь прежде, чем полгорода соберётся. На днях отстояли бешеную очередь, и не хватило, разобрали капусту в мгновение ока. Не хватило, хотя в пригородах её урожай баснословный. Но гниёт на поле в кучах... А вечером к родителям надо забежать, маме глазные капли, с трудом доставшиеся, отнести. Леонид покривился, вспомнив пустые полки аптеки: «Дожили... Даже йода нет! В хлебном абсолютно пусто; в хозмаге за чем-то дикая очередь; у мебельного толпа, подобная грозовой туче... Боже, для чего мы воззваны к жизни на Земле во Вселенной? Чтобы претерпевать и зреть сие? Даже страшно подумать, что ждёт страну завтра...»
Только спустя несколько дней удалось выкроить время для письма.

«Уважаемый Георгий Петрович!
Не смог я приехать по Вашему письму. Благодарю, однако, за доброе движение души. Я всё-таки выберусь в Кушалино, с Вами повидаюсь.
Меня приняли в Москве в Союз писателей СССР. Лучше я от этого не стал, но это положение даёт мне новые возможности, новое орудие и оружие в руки.
Я теперь совсем вольный, так как моя профессия – писательство. Может быть, когда-нибудь я уеду на полгода или даже на год в Кушалино пожить другой жизнью, с другими людьми. Думаю, что это было бы интересно и полезно во многих отношениях.
Был в Москве у иеромонаха Дамаскина (Орловского) по поводу редактирования материалов к жизнеописанию новомучеников России 20-го века.
Сон жизни всё ещё продолжается, но этот сон когда-нибудь прервётся... А мы пишем книги, строим планы, радуемся, как дети. Мы воистину дети, которые надеются, что Отец защитит нас...
Л.Е.»

В конверт с письмом Леонид вложил вырезку из газеты «Смена» со своей статьёй «Светлый разговор», которую он посвятил лучшему другу, Егору Петровичу Келейникову.
«Ему под пятьдесят. Голубоглазый. Росту среднего, широкоплечий. Пройти в день километров семьдесят для него не в тягость. Спать на голой земле, жить без горячего – дело привычное: более десяти лет провёл он в лесу, охотился. Невольное уважение внушает его физическая сила и выносливость...» – так начиналась статья о Кушалинском Дерсу Узала.
И дальше поведёт автор статьи светлый разговор с читателями о крестьянине, который знает много: «и про лес, и про повадки зверей расскажет, и про события давних времён поведает. Заслушаешься... А он ещё и стихи свои почитает. Да песню старинную споёт. Да поучит молодёжь старину уважать, землю свою беречь...»
На газетной странице расскажет писатель о Егоре Петровиче – ревнителе православной веры и русской старины, который в своих поисках исторической правды совершает бесчисленные поездки в библиотеки и архивы областного центра, в университет, в музей, в реставрационную мастерскую. Выписывает книги из Москвы для того, чтобы подробнее узнать о судьбе московского царя и тверского наместника Симеона Бекбулатовича, жившего волею судеб в Кушалине.
Много ещё добрых дел, о которых упоминает Леонид Нечаев в своей статье, «водится» за Егором Петровичем. Обо всех и не расскажешь. И признаётся писатель, как ему зачастую хочется оказаться рядом с дорогим другом, большим и чистым душой, Егором Петровичем Келейниковым...
Леонид пробежал беглым взглядом по строчкам, которые сам уже знал наизусть. Пусть порадуется дружище доброму словцу о себе... И запечатал конверт...

Ответное письмо пришло с большой задержкой. Вслушиваясь в тишину сердечную, Леонид возвращался из храма Вознесения с вечерни. Даже мысль о том, что надо бежать занимать очередь за продуктами, не могла поколебать его душевное равновесие. Перед глазами всё ещё стоял лик Христа, лик самой скорби. Перед началом службы, стоя перед распятием, Леонид вдруг подумал, что Господь даже через опущенные веки всё равно всё видит, всё, что мы делаем, и что наступит тот миг, в который Он поднимет Свой взгляд. И тогда всё человечество будет стоять перед Его престолом в последней нашей очереди...
В почтовом ящике он нашёл конверт. Взлетев на свой этаж, отомкнул квартиру и стал читать прямо у порога.

«Здравствуйте, дорогой мой Леонид Евгеньевич и ваша семья!
...Я не знаю, как вас благодарить. Я думал: так себе, да и тут никто не верил, хихикнут, дескать, какой ты историк. А когда газету прочитали, статью, то совсем как-то на уровне человеческого земного достоинства стали смотреть...
...Я рад за свою родину и маленькое Кушалино, много вы трудов вложили, много. Вам всем обязан...
...Кто б знал, какая моя тоска. О, если бы мне крылья орла – я б удалился в просторы небес и жил бы в синеве, не зная горести земли, не зная многой скорби. А я стал, как старая птица, которой лень крыльями махать. Сижу, согнувшись, словно тянет меня к земле. Не могу больше охотиться. Звери, мне кажется, в глазах стоят. Ноги отымаются. Жизнь клонится к концу, к подземкам.
...Собака померла. Без леса, без собаки пусто стало, скучно, хоть и в деревне среди людей. Раньше не задумывался как-то, а теперь прижгло одиночество. Душе тесность. Не жизнь – одно слёзанье.
Землю снегом убелило, и всякий день снег валит, к избам не подойти, не подъехать. Приезжайте по сухоморозью, как дороги сгладятся. Я сам сейчас обезножил, до магазина еле дохожу.
На этом всё. Берегите душу!»

Последнее предложение, прозвучавшее как прощальное напутствие, глубоко тронуло Леонида. Как коротко и прицельно: «Берегите душу!» Словно Пушка Духа, о которой когда-то поведал Егор, выстрелила каменным ядром и попала в самое сердце. Вечером, ещё раз прочитав письмо вернувшейся с работы Люде и сыну Дмитрию, он поспешно сел за ответ.

«Здравствуйте, Георгий Петрович!
Рады были получить от Вас письмо – читали всей семьёй.
Встречались мы с Вами давно – кажется, будто целая жизнь прошла. А ведь и в самом деле за это время целая жизнь прошла. Так и вся наша земная жизнь проходит. А что хорошего сделано? Я про себя говорю, недоволен собою. Нужен какой-то поворот, надо жить как-то по-другому, чтобы сам ощущал значение своей жизни и другим подавал бы пример. А я живу, как все, то есть чувствую, что могу жить достойнее, значительнее, а живу в духовной тесноте, сам себя томлю... Ну да ладно, всему своё время. Чему надлежит быть, то в своё время будет.
Вы – надёжный и основательный человек в наше лишённое основания время. Вы твёрдо и открыто держитесь своей правой стороны, что особенно дорого в наше время (ибо последнее).
Многие люди, особенно городские, страдают депрессией, то бишь угнетённостью от безумия мира. Что нас ждёт? Никто не знает, надежда в человечестве подорвана – отсюда страшная депрессия.
Отсюда и наши задачи, задачи сверхчеловеческой силы: вернуть человечеству (и себе в том числе) основание жизни, надежду на бытие. Кажется, это уже невозможно. Остаётся одна радость – любить немногих своих друзей...
Внешне все мои дела обстоят прекрасно. А хочется чего-то другого. Говорят, что где-то люди имеют возможность уйти в монастырь – вот бы хорошо! Ну, или в лес тоже неплохо – лес лечит от всего. Лес возвращает разум и веру.
А я ведь хотел уехать к Вам дня на три, уже и собрался! Был у меня тяжёлый период в жизни... Ну да ладно, это в прошлом. А теперь разве что за грибами в сентябре, за груздями... Может быть, приедем. Дмитрий очень хочет к Вам. Ну и Вы, если будете в Твери, заходите.
С уважением Л. Нечаев»

16
Прошло ещё несколько лет. Много жестоких перемен принесли они в жизнь многострадальной нашей страны. Россия встала на новый путь развития, определение которому никто не сможет дать и через десять лет: он не был ни социалистическим, ни капиталистическим, Бог знает каким... Президентский тупик, коррупция и терроризм – вот с каким багажом вступала страна в двадцать первый век. У страны с трудным прошлым будущее было таким же неопределённым, как и настоящее.
***
Леонид сидел в своём кабинете в новой трёхкомнатной квартире, которую посчастливилось получить «под занавес» от писательской организации, и просматривал заголовки газетных статей: «Железнодорожная катастрофа в Индии – до пятисот погибших»; «Взрыв в Московских Печатниках унёс восемьдесят пять человеческих жизней»; «В здании Павелецкого вокзала обнаружено взрывное устройство»; «Массовое отравление солдат в Дальневосточном округе». Завершало ряд последних новостей дня сообщение: в России четыре миллиона граждан, страдающих психическими расстройствами...
«После таких новостей немудрено тронуться умом, – подумал Леонид, убирая газету в стол. – Живём, как в аду».
Он поднялся и плотно закрыл форточку. К вечеру дым от горящих торфяников становился гуще и едче – лесные пожары подбирались к городской черте.
Глаза щипало то ль от постоянного недосыпания, то ли от гари. Леонид пересел в кресло, закрыл глаза и погрузился в светлые воспоминания, ища в них спасение от всё чаще беспокоящей депрессии. Со светлой радостью он вспомнил о своей работе в реставрационной мастерской, Егора Петровича, поездки в Кушалино. Когда же он в последний раз встречался с Егором? Дай Бог памяти... два года тому назад... Леонид с улыбкой вспомнил, как Егор забежал к нему тогда на работу и стал возмущаться:
– Раньше везде всем был свободный вход, а теперь дверь железом обили, глазок сделали, и милиционер в глазок следит, кто подходит. Невходно мне стало...
Вспомнил, и такая тоска забралась в сердце, хоть вой... Схватил Леонид со стола ручку и уселся за письмо...

«Здравствуйте, уважаемый Георгий Петрович!
Частенько вспоминаю Вас. Хорошее было время: собирали исторические материалы, трудились, как краеведы. Книги в свет выходили... Всё-таки великое дело сделали: оформили рукопись о Кушалине. Я вот читаю в журнале «Русская провинция» повесть кушалинского священника девятнадцатого века «Устинушка» – так интересно, так отрадно. Теперь один московский православный издатель позвонил мне, хочет издать эту кушалинскую быль отдельной книжкой. А ведь столетие пролежала рукопись невостребованной! Так, думаю, по прошествии времени по-новому «заговорит» с потомками и Ваша рукопись.
У меня кое-что печатается помаленьку, рассказы, стихи. Вышел в свет составленный мной сборник рассказов для детей «Берег детства». Сейчас московское православное издательство готовит к изданию книжицу для малых чад под названием «Старший брат» и в то же время по их заказу я пишу книгу о преподобном Сергии, Радонежском чудотворце. Бог даст, что-то получится.
Времени нет: работаю в банке начальником службы безопасности, работа и сложная, и опасная, но на хлеб надо зарабатывать. Работаю от темна до темна.
Родители мои умерли, брат тоже. Теперь больше думаю о главном в вечности. Хожу в церковь на исповедь.
Как Вы живы-здоровы? Написали бы. Может, напишете, буду рад.
С дружескими пожеланиями – Леонид Нечаев».

В ответ неожиданно пришло письмо от сестры Егора Петровича, в котором она сообщала, что первого августа одна тысяча девятьсот девяносто девятого года её многоуважаемый и любимый брат Егор Петрович отошёл в вечность...

***
ИЗ ПИСЬМА Л.Е.Нечаева сестре Егора Петровича
«...Часто вспоминаю своего замечательного друга Георгия Петровича. Нас с ним связывают отношения почти двадцатилетней давности.
Недавно перечитал изданную им «Историю села Кушалина», которую я с энтузиазмом помогал ему составлять. Какое великое и благородное дело он совершил!.. Какой он был ревнитель старины отеческой! Человек поистине высокого духа.
...Нас с ним объединяла любовь к древнему Кушалинскому храму во имя Смоленского образа Божией Матери Одигитрии. Я знаю, как он оберегал этот храм от осквернения. Точно так же он болел душой за чистоту рек, полей, лесов, воздуха. Что и говорить: подвижник. Побольше бы таких людей – не погибала бы наша Россия...»

 Закончив письмо, Леонид Евгеньевич стал искать в полке письменного стола чистый конверт. Вместе с конвертом случайно вытащил сложенный вчетверо тетрадный листок, развернул его и... не смог удержать слёз. Это было стихотворение Егора, которое он давным-давно оставил ему для прочтения.

Мне было грустно в непробудной мгле...
Лишь только мне на утренней заре...
Я брёл опушкой. Ласково весна
будила лес. И он воспрял от сна.
Шумнул вершинами сосновый бор –
повёл со мною светлый разговор.
Во мне глухарь затоковал,
и я о песне вдруг затосковал...

И дрогнула душа Леонида, почувствовав рядом с собой незримое присутствие друга, его грустную полуулыбку, свет его чистых небесных глаз... Или, может быть, само небо с грустной улыбкой заглянуло глазами Егора в горько плачущую и скорбящую душу Леонида?

2011 г.
Послесловие
(читателю от автора)
При наших встречах писатель Леонид Нечаев часто вспоминал о своём незабвенном друге Егоре Петровиче Келейникове. Каждый раз с замиранием сердца я слушала рассказы об этом крестьянине, пытаясь представить, каким он был наяву: невысокий, жилистый, глаза чистые, как небо на Пасху, лицо такое широкое, коня рядом ведёт тучного. Вот Егор сидит на горушке на бревнушке, слушает природу. А вот он приходит в свою хату, садится на пенёк, выпьет чарочку воды колодезной и так глубоко задумается, как будто он не крестьянин вовсе, а государственный человек, и сидит он сейчас не в хате своей, а в Кремле, и думает за весь народ.
«Эх, кабы в Кремле так рассуждали об отечестве, как он!» – не раз восклицал Леонид Евгеньевич.
Каждый раз я восхищалась Егором Петровичем: «Вот это человек-исполин, человек-гора, настоящий Илья Муромец земли Кушалинской! Сколь благороден и широк в нём дух крестьянский торжествует. Вот бы всем рассказать о нём! Да разве по плечу мне такая задача!
Долгое время сомневалась я, пока однажды, пересматривая домашний архив Леонида Евгеньевича, не «подняла клад» – увесистую папку с перепиской Леонида Евгеньевича и Егора Петровича. Стала читать и... – вот она, душа русская, вся как есть нараспашку! Со всеми её переживаниями, любовью и радостями. И пришло озарение: рассказать о Егоре Петровиче так, как он сам бы о себе поведал, его же языком.
Что получилось – вам судить.
Библиотекарь Румянцевского музея Николай Фёдоров сказал: «Жить нужно не для себя, не для других, а со всеми и для всех». Так Егор Петрович и жил. И доказательством тому – восстановленная из руин в селе Кушалино, где жил Егор Петрович, белая, ласковая, неземная в своём вознесении церковь Смоленской иконы Пресвятой Богородицы Одигитрии, а ещё «История села Кушалина», автором которой является Егор Келейников.
И пока жив на земле хоть один такой Егор, жива Русь!

               

При работе над повестью были использованы материалы из личной переписки Л.Нечаева и Е. Келейникова, а так же:
рассказ Е.Келейникова «Жестокость» (Газета «Тверская жизнь» №50, 31 декабря-6 января 1993 г.);
очерк доц. ТГУ, кандидата ист. наук Б. Нилова «Село на большаке»;
исторические записи о древней церкви Смоленской иконы Пресвятой Богородицы Одигитрии в селе Кушалине (составитель села Кушалина священник Иоанн Судаков, 1851 г., мая 15 дня);
текст выступления писателя Л.Е. Нечаева на Тверском вече, посвящённом возвращению    г. Калинину имени Тверь.(Газета Литературная Тверь №1 за 1991 г);
  статья Л. Нечаева «Светлый разговор» (Газета «Смена», 19 ноября 1983 г.)