Сказка для взрослой девочки

Бог чиркал спичками, обжигая пальцы, поспешно бросал их… Падение шипящих спичек было настолько стремительным, что времени хватало только на выдох «ах!». То падали звезды карпатского августа… За эти вспыхивающие мгновения невозможно было произнести, даже мысленно, даже сформулированное заранее, желание, которое положено загадывать при падающей звезде. Кем, когда и по какому праву положенное?! Какой чудак решил однажды так легко, без труда осуществить задуманное, и поделился своим «открытием» с людьми, ухватившимися за эту призрачную возможность, как за соломинку, выдернутую из звездного стога мироздания?..
Мы сидели с Лю на лужайке перед горным отелем, который долго выбирали и вырвались отдохнуть каждая из своих жизней и городов. Лю…мой друг, душевно самый близкий человек, доказательство того, что родными люди могут быть не только по-крови.  Должна сказать, мне с детства отчего-то не очень по вкусу слово «подруга», и поэтому, если жизнь дарит поистине настоящее, вне зависимости от пола предпочитаю слово «друг». А имя, здесь хочется лукаво улыбнуться, не имеет ничего общего с замечательной страной Китай, просто мы так сократили наши имена, между прочим, одинаковые.   
Мы сидели с ней на лужайке, а немногочисленные обитатели отеля просто спали в своих номерах, судя по погасшим одно за другим окнам. Наши головы были запрокинуты к звездному небу… Мы – две одушевленные точечки в земной ночи, которые утопали взглядами в темной бездонности небес.
Карпатские звезды над чернотой гор, совершенно затушевавшей их лесистость, были большими, теплыми (в отличие от моих северных) и тяжелыми. Они лениво и… сытно (почему родилось такое ощущение-словечко?!) мерцали, пока одна из них не оказывалась в пальцах Бога. Я успела единожды зацепиться желанием за мгновенное падение спички, успела произнести имя, приснившееся мне уже более десятка лет назад. Тогда, во сне, ничего особенного не происходило, я просто шла рядом с седовласым мужчиной, мы разговаривали, и я называла его по имени, было солнечно, между неких колонн спускались по лестнице, и он придерживал меня за руку, и…все. Но состояние внутри было томительного полетного счастья, и одновременно покоя и надежности. Все эти годы с детской (пожалуй, уже смешной в моем возрасте) наивностью я ждала появления мужчины с этим именем в моей жизни, сочиняя различные варианты этого появления и соглашаясь уже на какую угодно краткость встречи-истории. С надеждой или отчаянием твердила, уговаривала себя, что тот сон и редкое имя мужчины, ранее никогда не встречавшееся в моем окружении, не может быть сном обычным, но вещей подсказкой того, кто вершит судьбами. Надо ждать, терпеливо, не размениваясь… Но годы подъедали лимит ожидания и веры.
Я успела мысленно произнести имя... Зачем?! Ведь минуту назад вертелись в голове вопросы-усмешки о чудаке, придумавшем некогда сказку о звездах, исполняющих желания! Ну ведь и в самом деле, какое дело и без того падающей, а, значит, терпящей бедствие, звезде до наших желаний? А если это и так, то, сколько глаз и желаний в эту долю секунды было устремлено к ней?! Позаботиться обо всех просто не успеет. И как любит поговаривать моя Лю с совершенной безнадегой в голосе: «С нашим-то еврейским счастьем…». Странно, но, несмотря на вполне взрослые рассуждения, лимит ожидания и веры несколько увеличился. И почувствовав это, я с улыбкой вдохнула в себя щемящую, пропитанную запахом близкого леса и трав, темноту карпатской ночи.

************

Пережив томительные месяцы холодной и дождливой осени, и половину суровостей зимы, я летела в Город! «Я уже в дороге! Я скоро буду!», - два этих простых предложения, многократно повторяемые, толкались внутри тихим ликованием. Бессонная ночь в аэропорту ничто по сравнению с возможностью видеть, как на лиловом от стужи рассвете самолет отрывает шасси от студеной же, звенящей взлетной полосы. Вот он подобрал их, совсем как гусь озябшие лапы, и, вытянув шею, потянулся к облакам, потом и их оставив внизу. Уже минут через десять, разомлев от тепла и окончившегося ожидания, не видя и не слыша никого вокруг, я начала медленно, но верно проваливаться в желанное, и от того сладкое, забытье. Где-то там, уже в нем, почувствовала прикосновение жесткого и холодного, вероятно голова безвольно сползла со спинки кресла к иллюминатору, но забытье было цепким, да и сознание по собственной воле не хотело его покидать, в его глубине я просто медленно и лениво попыталась отодвинуться от холодности прикосновения. Наверное, мне это удалось, потому что нечто более мягкое и уж точно теплое окончательно позволило потерять всякие ощущения происходящего вокруг.
Я проспала почти три с половиной часа полета, и проснулась от осторожного прикосновения к моему плечу чьей-то руки. С трудом выбравшись из никак не отпускавшегося сна, обнаружила, что укрыта пледом, выданным после взлета бортпроводником, но, помнится, так и не развернутым мной перед тем, как уйти из реальности, а моя голова покоится на плече сидевшего рядом мужчины. Я так судорожно выпрямилась, бормоча извинения, что вызвала его тихий смех.
- Ну что вы…не извиняйтесь. Вы мне дали повод для гордости собственным плечом, раз оно оказалось таким удобным для долгого сна.
Фраза могла бы оказаться ироничной, если бы не мягкость интонации на этом тихом смехе.
- Вы проспали все приносимые напитки и горячее питание, никак не отреагировали на объявленную просьбу приготовиться к приземлению, решив, что мне не позволят вынести вас спящую из самолета и подумают Бог весть что, я разбудил вас.
В его глазах за легкой тонировкой стекол очков плескалось веселье. А я испытывала чувство острой неловкости, представив, что этому человеку пришлось более трех часов сидеть так, чтобы моя непутевая голова ощущала ту степень удобства, которая позволяет не выбираться из сна, да к тому же…
- Так вы из-за меня, наверное, и поесть не смогли?!
Видимо, так панически прозвучали мои слова, что он снова рассмеялся.
- Да не переживайте вы так! Стаканчики с минералкой я вполне способен взять левой рукой, а от бортового питания я отказываюсь всегда, даже если никто не спит на моем плече и обе руки действующие.
Людей, не признававших в полете ничего, кроме питья, я встречала немало, и его пояснение успокоило мою совесть.

Лайнер, слегка клюнув носом, пошел на снижение. При посадке я всегда испытывала дискомфорт, эта часть полета отчего-то не устраивала мой организм, поэтому выработалась привычка закрывать глаза, думать о разных посторонних вещах и событиях, убеждая организм, что мы с ним продолжаем спать и смотреть сон. Сегодня привычный обманный маневр проделать было сложнее, отвлекало ощущение находящегося рядом его плеча. Осторожно слегка повернула голову в его сторону, чуть разомкнув веки, сквозь ресницы, быстро всмотрелась в его лицо. Цвет глаз за тонировкой очков определить было трудно, но они представлялись темными, четко обозначены мимические морщины у углов рта и вертикальные, достаточно глубокие, на щеках, словно две пройденные борозды, которые не казались лишними, нанесенными прожитыми годами, но создавали впечатление изначальной лепки этого лица. Слегка волнистые, некогда, видимо, русые, а теперь по большей части седые, волосы, зачесанные назад, обрамляли высокий лоб, спускаясь почти до плеч. Вот губы разглядеть не удалось, так как их прикрывала крепкая жилистая ладонь его руки, опиравшейся на подлокотник кресла.
Я плотнее сомкнула веки, вместо ожидаемой темноты вспыхивали, разрастались и рвались ярко-голубые сферы, счетом которых я занялась. Не успев добраться и до десятка, почувствовала дрожь земли под прыгающими шасси лайнера. Все, меня принял Город! Оттолкнувшись от спинки кресла, уткнулась лбом в стекло иллюминатора, и…не поверила, и задохнулась радостью: за краем взлетной полосы всего лишь тончайшим слоем серых пятен лежал снег, а длинные проталины, заполненные ершиком зеленой травы, просто смеялись над календарем, вещавшим о первых числах января. В их веселье участвовали просини небес и сочное солнце.
Радость требовала быть разделенной. Совершенно с дурацки-счастливой улыбкой я обернулась к нему.
- Трава! Вы только посмотрите! А там, у нас…
- А там до минус сорока много недель, серость морозного марева и дыхание через тяжелый, влажный от инея шарф, да?!
Он улыбался в ответ моему ликованию, понимал и разделял его, даже не зная о главных причинах – встрече с моей Лю, со старым парком и Андреевским спуском.
Ах, как же не терпелось выбраться из искусственного воздуха салона лайнера в эту солнечную синь! В подобные моменты нетерпение начинает прыгать во мне, возвращая в детство своей неуемностью, неловкостью, торопливостью движений и внутренним подвыванием: «Ну, давайте же… ну, поскорее»…
Он вышагнул в проход между кресел и чуть помедлил, намереваясь пропустить меня вперед, но нетерпеливая моя суетность сделала свое дело: пока я одной рукой наматывала, скорее всего, и не нужный шарф, а другой набрасывала на плечо ремень кофра ноутбука, соскользнула вниз моя сумочка, которую пришлось выуживать из-под кресла. Он вынужден был двинуться вперед, за ним последовал один, второй пассажир, пока я наконец не пристроилась в эту цепочку. Он обернулся и ободряюще кивнул.
Солнце обрушилось на меня при выходе на трап и ветер, действительно теплый ветер, прикоснулся ладонями к моему лицу. Очень хотелось замереть и не спугнуть эти прикосновения, но вежливый голос бортпроводницы: «Не задерживайте» - заставил поспешить вниз по трапу.
Шагнув в перронный автобус, поискала его глазами. Он стоял у окна, жестом приглашая присоединиться. Я послушно подошла и встала напротив него. Я встала...напротив, и неожиданно, вдруг…показалось –  между нами провисла некая невидимая нить, и подзабытое ощущение было приятным и тревожащим.
- Давайте-ка облегчу вашу ношу.
И прежде, чем я успела ответить, он подхватил с моего плеча ремень и перебросил кофр с ноутбуком на свое.
- Спасибо. Хотя я, пожалуй, и не чувствовала пока его вес… так ошеломляюще взять и проснуться не просто в Городе, по которому тосковала, но в солнечном и с теплым ветром.
Я стояла, прислонившись спиной к поручню у окна, а чтобы видеть его лицо пришлось чуть запрокинуть свое, так как моя голова оказалась вровень с его плечом. Он улыбался. И в тесноте автобуса стоял так близко, что даже за тонировкой очков я смогла разглядеть цвет его, они действительно были темными, темно-карими. Внезапно поймала себя на желании прикоснуться кончиками пальцев к той глубокой вертикальной морщине на его щеке, прикоснуться, ощупывая и разглаживая… Вслед за этим ощутила досаду от того, что не сделаю этого. Почему, ну, почему так прочно гнездится внутри это обуздание своих желаний?! Ладно бы только пагубных… От неуверенности в себе? В ситуации? Боязни быть не правильно понятой или натолкнуться на иной, не ожидаемый результат? А еще тут же услужливо подскакивает оглядка – а что подумают или скажут. Сколько же можно?! Какое дело мне, прошагавшей больше, чем осталось пройти, до этих условностей, продолжающих цепко держать?!  Условности превращают мир, сотканный из паутины желаний… Во что? Я отвернулась к окну, наблюдая за тем, как в солнечном дне паутина желаний обрастает стальными прутьями сетки.
Автобус лениво подкатил к зданию и так же с мягкой ленцой открыл двери. Пока шли до зоны паспортного контроля, он все время сдерживал шаг, чтобы я не торопилась, но и не отставала. Суета и заполнение необходимых квитков на контроле закончилась в зале получения багажа перед пустой пока, движущейся лентой транспортера.
- Вы проспали на моем плече не один час, а ведь мы так и не познакомились, - произнес он, протягивая мне руку. Я вложила в его ладонь свою, назвала имя и услышала в ответ его. Услышала, но…не смела поверить.
- Как вы сказали ваше имя?
Он повторил чуть громче и тут же отметил, что мое имя имеет старорусские корни, а потом замолчал, видимо, озадаченный моей реакцией. Я лихорадочно вновь всматривалась в его лицо, седые волосы, беззвучно произнося имя, сокращая до тех магических двух слогов. Брошенная Богом спичка в карпатском небе…неужели она услышала меня?..  Я беспомощно оглянулась вокруг, словно ища подтверждения и потому ожидая, что непременно должно что-то измениться. Но все осталось на своих местах, и люди по-прежнему нетерпеливо топтались или прохаживались у транспортера в ожидании багажа, и лица сотрудников аэропорта все так же были сосредоточены и строги, и только малыш, до этого капризничавший на руках матери, замолчал и внимательно смотрел на меня. «Лишь дети чувствуют все», - мелькнуло в голове среди творящегося там смятения.
- Что случилось? Что-то не так?
Он склонился ко мне, стараясь поймать взгляд.
- Послушайте…Понимаете…
Я смотрела на него, наверное, с таким отчаянием. Выстроившаяся фраза: «Вы приснились мне много лет назад», - казалось, прозвучит надуманно и бредово. А ее предыстория… Тогда необходимо и о сне, и о дне необыкновенной легкости и вязко-сладкой радости после него, и долгом-долгом ожидании, заполненном хлопотными годами, о моей Лю и о том, как я однажды попала в этот Город… А еще об августовской ночи карпатского звездопада. Это не в двух словах. Не у ленты транспортера, по которой уже плыли чемоданы, сумки, баулы, и люди, вырвавшиеся из состояния ожидания, заполнили суетой пространство вокруг.
Он не двигался с места, всматривался в мое лицо. Потом, поймав мою ладошку, вышагнул со мной из этой суеты чуть в сторону, но так и не отпустил. А моя ладошка, утонувшая в его ладони, спрятавшаяся надежно и тепло, и не хотела быть отпущенной.
- Случилось? Да, наверное… Только об этом «случилось» не получится сказать кратко, у этого «случилось» есть прошлое и… настоящее.
- Хорошо. Вы в городе не впервые?
- Да.
- У вас есть место…
- Куда я могу возвращаться и возвращаться?
- Да.
- Мой старый парк на Владимирской горке.
- Ваш старый парк?.. – он улыбался. – Завтра, около шести вечера у князя Владимира. Хорошо? Вы сможете быть там?
- Да. – Я выдохнула, вышептала это «да», испугалась, что он не услышал, и повторила громче.
- Я не смогу проводить вас сейчас, меня встречают. Вы простите меня? – Он раскрыл свою ладонь, в которой все еще пряталась моя, словно выпуская ее, как птицу.

На выходе из здания аэровокзала  я еще успела в толпе поймать взглядом его плечи, седую голову… Внутри вскинулась тревога, и тут же колокольчиком – «завтра». Шум, толпа, таксисты, настойчиво, но вежливо предлагающие свои услуги, постепенно становились реальностью, в которой была я, а не той, где не было всех остальных.

И длился день, нанизывающий, как бисеринки на нить, маленькие и радостные события. Встреча с Лю и запах кофе, сваренного ею, и медленный разговор, от которого тепло внутри, и поход по магазинчикам за предрождественскими вкусностями, и улицы Города, с вылитым на них ушатом солнечных лучей. И воздух…(ах…и сладкое – ммм…) совсем не январский, почти весенний. Все это вдыхалось радостью, казалось, уже и места нет для ее новых вдохов, но не могла же я перестать дышать. Я шла и никак не могла спрятать улыбку, радостную до глупости, ощущая ту же степень легкости, как тогда во сне, идя рядом с ним – оторваться от земли, чуть оттолкнувшись ногой, было проще простого. «Завтра» по-прежнему звенело колокольчиком.
За вечер и полночи мы с Лю сожгли не одну свечку-таблетку, над которыми «плавились» любимые мелодии, и…мое раннее утро в самолете и пробуждение рядом с ним, и радостное удивление в глазах Лю, слова, вязнувшие в неком щемящем месиве внутри… и вопросы, вперемежку с лихорадкой тревоги, наступит ли «завтра». Наконец, мы угомонились под пледами, на радость двум котам Лю, давно томившимся ожиданием пригреться на привычных местах. Уже засыпая, я вдруг подумала и пробормотала Лю, что весенний Город в январе завораживает, но ведь тогда не будет завьюженного Андреевского спуска Мастера.
Проснулась я поздно по своему северному времени, а часы Города показывали начало десятого. Окно в комнате было не солнечным, как вчера, а белым. Там, за ним, сосредоточенно и мерно, лишь иногда поддаваясь ветреному порыву страсти, сыпал крупный и лохматый снег, создавая впечатление мягкой портьеры, опущенной на ночь, но забытой и так и не поднятой наступившим утром. Ветви деревьев удивившись внезапно обретенному объему, теперь, казалось, обиженно кряхтели, не справляясь с его влажной тяжестью. 
Закусив губу от усердия не делать лишних движений, чтобы шумом не разбудить еще спящую Лю, я вместе с пледом выбралась с дивана, и на цыпочках ушла на кухню. Завернувшись в плед, стояла там у окна, улыбаясь не видимому, но ощущаемому Мастеру, потому как не возникло и тени сомнения в правдивости возникшей мысли: этот снег, который к вечеру еще и завьюжит – не капризы природы, а мистические проделки Мастера, услышавшего мое полуночное сожаление о том, что не смогу увидеть Андреевский метельным. К вечеру завьюжит? Но ведь колокольчик «завтра» это уже сегодня!.. Беспокойство метнулось во мне и замерло, ожидая моей дальнейшей реакции. Но я не поддержала его, взяв в союзники здравый смысл и имеющуюся невеликую уверенность. «Даже если будет метель, мы же не в степи, и не в лесу, он придет.  И невозможно потеряться, не увидеть друг друга, разминуться на открытой площадке у князя Владимира», - формулировала я рассуждения моих союзников. И, видимо, делала это вслух.
- Доброе утро. Ты с кем там разговариваешь? – Улыбаясь, в дверях кухни стояла Лю. – Я встала. За окном нечто, да?! Вчерашней весны как не бывало. Кофе варим?
- Варим! – Я повела плечами, с которых сполз плед вместе со снежным заоконным оцепенением.

Мое нервное ожидание вечера закончилось в три часа дня, когда, заявив, что больше усидеть на месте все равно не могу, я собралась минут за двадцать, заверила Лю в своем полном благоразумии, и выскользнула за дверь.
Шла к станции метро, проваливаясь ботинками в рыхлый и влажный снег, что лишало шаг торопливости, и это было мне на руку, ведь до парка я могла добраться минут за тридцать, и тогда у меня бы оставалось еще томительных два часа. А хлопья снега, до этого ненадолго зависшие где-то там вверху, вновь начали свое падение, но с большей скоростью, закручиваемые мягкими порывами ветра. А все-таки вьюжит! Это тревожило и радовало одновременно, а между этими двумя ощущениями гулял холодок невероятности происходящего со мной вчера и сегодня.
Несколько станций метро, фуникулер и я вышла к храму цвета небес, мерцавшему сквозь суматоху снежных хлопьев. С большим трудом, несмотря на постоянное с некоторых пор желание быть вместе с любимой горбатой улочкой, заставила себя свернуть не в парк, а направо. Мысленно бормоча избитую аксиому, что негоже женщине являться на встречу первой, я направилась к Андреевскому спуску.
Миновав Андреевскую церковь, остановилась, с тихой нежностью ощупывая взглядом неуклюже шагающие вниз дома. В наступающих метельных сумерках многие из продавцов сувенирами сегодня упаковывали свой товар раньше обычного, туристов по той же причине было немного. И потому ветер гулял вольно, облизывая снежным языком булыжники мостовой.  «Итак, был белый, мохнатый декабрь. Он стремительно подходил к половине. Уже отсвет рождества чувствовался на снежных улицах». - «Эта метель – убранство к Рождеству? Сейчас у нас начало января, и Рождество встречаем по новому стилю, но отсвет его остается, и действительно чувствуется. На Андреевском – Вы дома, здесь как всегда многолюдно…  Устали от этого?» – шепотом разговаривала я с Мастером. Не знаю, как долго я стояла, но пару раз на меня изумленно оглянулись прохожие, а мокрые хлопья снега, шлепающие по щекам, казались уже холоднее, чем раньше. Время, высветившееся на дисплее мобильного телефона, испугало, хорошо хоть память, останавливая взметнувшуюся панику, тут же услужливо подсказала, что оно не переставлено на часы Города.  Времени еще было достаточно для того, чтобы согреться в ближайшем кафе и не спеша дойти до парка.
Я вдыхала аромат кофе, что всегда доставляло удовольствие, и грела руки о края горячей чашечки. Правда, вкус самого напитка оставлял желать лучшего, в отличие от сваренного моей Лю. Там, за стеклянной стеной кафе постепенно затихало движение, и Андреевский освобождался от людской суеты, отдыхая в приглушенном свете своих фонарей и прислушиваясь к шепоту мягкого метельного ветра.  Но сегодня я дольше не могла оставаться в его настроение и воспоминаниях, внутри томились иные ощущения, а нетерпение гнало в сырой уже курточке под мокрый снег.

В парке было пустынно. За предыдущие полночи и почти весь этот день его аллеи основательно перемело. В памяти парк вспыхнул осенним – отчаянно ярким и теплым. Теперь безлистые деревья превратились в аскетов, угольно-черными штрихами вырисовывая себя в перемещающемся белом пространстве и неброском освещении. Оступаясь с протоптанной тропинки и проваливаясь в снег, я спускалась на аллею второго яруса парка. На длинной полукруглой скамье, расположилась группа молодежи, забыв о скучающих девчонках, ребята оживленно обсуждали марки авто. Я торопилась, впереди уже вырастала громадина князя Владимира. Подходя, напряженно всматривалась, искала взглядом вокруг… У невысокого ограждения, обнявшись, стояли двое, плечи и спины – прикрыты снежными пледиками, но девчонке, спрятавшейся в руках своего спутника, наверное, не было зябко.  Я прошлась по ступеням постамента. Сумерки, впитывая белизну маетного снега, тем не менее становились чернее, а внутри у меня так же маетно в ожидание вплеталась тревожная пустота. Я прошла к ограждению, встала в стороне, чтобы не мешать, тем двоим, продолжающим собирать на свои плечи снежные хлопья, и глянула вниз. Там, где должен был находиться Город, к которому ступенчато спускался парк, не было ничего, кроме все того же перемещающегося белесого пространства. «Тревожная пустота…» -  выдохнулось во мне. Ощущение тревоги нагнетала и рассекающая эту пустоту шевелящаяся желтая нить, уползавшая за горизонт. «Час пик. Это фары непрерывного потока машин», - убеждала я себя, но воображение рисовало нечто мистическое…
Я почувствовала ладони на плечах своей окончательно мокрой курточки и услышала сбившееся дыхание. Не оборачиваясь, знала, что это он, мой человек из сна, из самолета…Колокольчик «завтра» звякнул и затаился.
- Прости, я опоздал, но совсем чуть. Думал, буду вовремя, а эта метель… Ты совсем вымокла в ней. Замерзла? – Он осторожно прижал к себе. Моя спина, плечи обрели тепло.
Я не успела ответить… я не хотела ничего говорить, в кольце его рук мне сразу стало жарко и…свободно. От прежних страхов, неуверенности, отчаяния в бесполезности дней не осталось следа, все, происходившее до этого дыхания и тепла за спиной, до этих бережных рук, обрело смысл, даже пустота, которой набиралось не один год, даже те события и воспоминания, которые на вкус были только горечью… Все обрело смысл под звучавший в метельном парке колокольчик «я здесь».

************
Мое плечо поглаживали и тормошили одновременно. А потом… Я смотрела в улыбающееся, испещренное множеством морщинок лицо очень пожилой женщины отчаянно долго, пытаясь понять, зачем она здесь, или это причудливо соприкоснулись два сна, или эти полторы суток я прожила в иной, параллельной реальности…
- Самолет на посадку идет, просили всех приготовиться. И пледы бортпроводник собирает, а он у вас сбоку под головой. Вы так быстро уснули, что и не развернули его, вот я и положила плед вам под голову, холодно у иллюминатора.
Она говорила, все время улыбаясь, и морщинки непрерывно двигались на ее добродушном лице, живо разбегались от уголков рта. Я выдавила из себя улыбку со словом «спасибо», застегивая непослушными руками ремень безопасности. Ясно было одно: я все-таки летела в Город. Вновь откинулась на спинку кресла и закрыла глаза, в горле колючим комком мешало дышать  несостоявшееся… Дрожали плотно сомкнутые ресницы, там, в темноте, я упрямо цеплялась за иную реальность, но пальцы рук скользили и срывались.

Махина самолета дрогнула в последний раз и остановилась. За краем взлетной полосы хулиганисто улыбалась началу января зелень травы. А когда я шагнула на трап, на меня обрушились солнце и теплый, почти весенний ветер.

Где-то затаились звезды, а Бог перекладывал из руки в руку огниво.