Таня. Запертая комната

Когда уже не остаётся ни единого шанса на возвращение бабьего лета, постепенно наползает унылая осень. От неё нет спасения, она лезет в душу промозглой сыростью, вьётся под ногами ворохом желтых листьев, убаюкивает тёмными вечерами стуком капель по жести подоконника.
В такие вечера в умиротворенности уединения всё отчетливей звучат нотки одиночества.

Таня осень не любила.
Нет, как раз таки, теплая золотая осень, с паутинками в небе, которое бывает таким пронзительно синим только в конце сентября — ей нравилась.
Но когда заряжали свои грустные песни затяжные дожди, то к тоске по уходящему теплу присоединялись страдания телесные – болел тазобедренный сустав, последствия плохо подлеченного в детстве врожденного вывиха.

Когда-то мама не разобралась сразу, что у дочери проблемы с ногами.
Лечение было нерегулярным, и всю жизнь во время обострений Таня прихрамывала на правую ногу.

Отца Таня не помнила, он ушел из семьи, когда девочке ещё не исполнилось и двух лет.
После развода мама начала выпивать.
Чаще всего она пила в одиночку.
Поначалу коньяк — по рюмке на ночь чтобы заснуть, потом уже всё, что удавалось раздобыть.
Выпивши — мама становилась ласковой, играла с дочкой, заплетала ей косы, рассказывала истории из жизни.

И каждый раз, предаваясь воспоминаниям, начинала плакать. Слёзы матери пугали Таню, она не знала, как её утешить и чувствовала себя виноватой.

Сохранилось отчетливо воспоминание из детства: мама сидит среди разобранной постели, облокотившись на расслоившуюся от времени деревянную спинку кровати.

Ссутуленные плечи, в беспорядке разбросаны седые волосы, а на лице как нарисованная застыла пьяная улыбка.

Мама умерла прозаически-буднично – сидя на кровати в привычной позе, просто завалилась на бок, как будто уснула, черты её лица разгладились и маска этого мертвенного спокойствия навсегда осталась перед глазами у дочери.

Прошло 30 лет, но Таня ясно помнила, как трясла мамино обмякшее тело за плечи, как растирала холодеющие костлявые пальцы, согревая их своим дыханием, затем отчаяшись, выбежала на улицу за помощью в дождливую ноябрьскую ночь…
Но уже никто не мог помочь.

Каждый год, в день смерти матери Таня ходила на набережную.
Облокачивалась на каменный парапет и долго смотрела в тёмную воду, на опадающий разноцветными листьями лес на противоположном берегу, на суда, медленно плывущие по реке.

В эти часы она чувствовала: вот так эта вода в мелких волнах — неумолимо и бессмысленно утекает её жизнь. Зачем протестовать, бороться, что-то строить, кого-то убеждать и доказывать?
Если всё неминуемо когда-нибудь закончится.
Она представляла себя маленькой щепкой на воде, которую несёт неведомо куда и нужно просто смириться и принять это движение, не растрачивая себя на сопротивление и протест.

Одиночество бывает разным: тоскливым, удушающим, тяжелым как кирпич и даже убивающим..
Танино одиночество было уютным, привычным и мягким как домашние тапки.

Возвращаясь в свой дом, наполненный разномастной натёртой до блеска мебелью, с книгами на полках, со стареньким уютным креслом, к игре световых пятен на стене от проезжающих по улице автомобилей, она чувствовала покой и умиротворенность. Казалось, в этом маленьком мире время остановилось, и можно не бояться, что всё когда-нибудь закончится.

И особым наслаждением, не горьким и не тяжелым, а лёгким и освобождаюшим – для Тани было чтение книг. Вот и в тот вечер, вернувшись с прогулки в свой дом, она поужинала и с книжкой устроилась в кресле. Углубившись в чтение, не сразу услышала негромкий стук в окно.

Сначала Таня подумала, что это ветка, но потом сообразила, что под окнами, выходящими на улицу нет ни одного дерева. Когда она с опаской подошла к окну и раздвинула занавески, то увидела - на жестяном отливе стоит совершенно мокрый маленький человек, сантиметров не выше сорока сантиметров ростом и отчаянно стучит в стекло, желая привлечь внимание.

Таня открыла створку окна. Маленький человечек проворно запрыгнул на подоконник и отряхнулся, как это делают собаки. Таня улыбнулась:

— Кто Вы и почему без одежды в такую погоду?

— Домовой я, Дмитрич. Вот, как видишь, ушел, в чем был, промок слегка, но это ерунда, высохну.
Я у Семенова Петра жил много лет, пока он холостяковал. Только я ему не показывался, незачем было.
А вот недавно ему жениться захотелось. Его супруга меня сразу почуяла, у женщин нюх есть, интуиция, а может и сам виноват — привык расслаблено жить – видимо, плохо спрятался или всхрапнул невзначай, пока все не уснули. Так вот — она экстрасексов по газете вызвонила, которые по очистке жилья от привидений, бесов и барабашек специализируются, пришлось ретироваться от греха подальше.

- А я тебя, Татьяна давно знаю, ты Сони Сергеевны покойной дочь, — тут домовой приосанился, пригладил растрёпанные седые волосы, вытер ладонь о свою рубашку и протянул Тане.

Таня осторожно пожала маленькую ладонь гостя и сказала:
— Ну, заходите. Чай будем с сушками пить. Зелёный с жасмином.
А потом спохватилась и досадливо взмахнула рукой:
— Ой, простите, я совсем забыла, что сушки кончились, забыла купить.

Дмитрич рассмеялся:
— Я знаю простой рецепт печенья, у одной хозяйки подсмотрел.
Яйца, маргарин есть? – получивши в ответ бодрое Танино кивание, домовой продолжил:
— Мы с тобой сами десерт испечем, голь на выдумки хитра.
Только можно я подсушусь на батарее для начала?

Развалившись на батарее, куда для удобства Таня подстелила махровое полотенце, домовой задремал. Таня бережно укрыла его сверху салфеткой и ушла готовить чай.

Когда старичок проснулся, его одежда уже была сухой.
Спрыгнув с батареи, он отправился на кухню, где уже хлопотала Таня.
Она предложила гостю чай в крохотной кофейной чашке.

И пока он с удовльствием прихлёбывал горячий напиток, быстро раскатала тесто, замешенное по новому рецепту и отправила в разогретую духовку аккуратно разложенные на протвине кружочки.

Через полчаса печенье было готово старая сломенная корзинка покрытая салфеткой была полна свежего ванильного печенья.

Слово за слово - беседа текла живо и непринужденно, как будто они были знакомы давно, просто ненадолго расстались, а сейчас встретились.
Время перевалило за полночь.

Неожиданно Таня спросила:
— А Вы ко мне насовсем перебрались?
Или опять к Семёнову вернётесь?

Заметив, что Танино лицо стало грустным, Дмитрич поспешил заверить её:
— Если ты не возражаешь, я у тебя теперь жить буду.
Не смотри, что я маленький ростом. Я сильный.
Буду хозяйство вести. Я ведь и шить и готовить умею. Пыль вижу лучше, чем люди – убирать буду, пока ты на работе.
А придёт Новый год – ёлку наряжу.
Согласна?

Таня обрадовалась:
— Конечно, оставайтесь. Куда Вы пойдёте, если Вам там не рады. Если не любят, то и не полюбят вовсе.
А вдвоём нам веселей будет.
Я Вас вязать научу, книги буду Вам читать. Я люблю вслух и с выражением, только некому было раньше читать.
Я Вам на кресле постелю, ладно?

— Всё, тогда я остаюсь.
Если ты не возражаешь, то я тебе как отец буду.
У меня детишек своих не было, а у тебя папы.
Такую дочку как ты — за честь почту.
Ты такая, ого! И сама не знаешь.
У меня глаз-алмаз, не забывай – я могу видеть больше чем вы, люди.
Тебе, Танюш, в жизни много очень хорошего предстоит сделать и открыть для себя.
В твоем сердце такие сокровища таятся, о которых ты пока не догадываешься..
Потом сама увидишь.
Ты уже сделала первый шаг – ты окно не мне сегодня открыла, ты душу свою в мир распахнула..

Когда утром Таня открыла глаза, было ещё темно, как бывает поздней осенью.
По стенам привычно пробегали меняющие форму отсветы фар проезжающих машин, по подоконнику били тяжелые дождевые капли, но этот рассвет был другим, не похожим ни на один из тех, которые были раньше в её жизни.

Сердце колотилось и замирало в предчувствии счастья.
Таня взглянула на кресло — Дмитрича не было.
Из кухни доносилось позвякивание посуды и негромкое бодрое пение.
Таня приподнялась на постели и уловила приятный запах кофе.

В полуотрытую дверь комнаты осторожно протиснулся домовой. Перед собой, крепко вцепившись обеими руками, он бережно нёс маленькую чашку дымящегося паром кофе:
— Проснулась? Держи, сейчас бутерброд притащу.
На работу не опаздывать! – деланно ворчащим тоном произнёс старик.

После работы, вечером Таня шла по промокшему городу.
Спешили домой люди, кутались в куртки и закрывались зонтами от пронизывающей сырости. Поскрипывали троллейбусы, сигналили нетерпеливые авто.

Тот мир, который ранее казался Тане чужим и враждебным, распахивал ей навстречу свои окна. Рушились стены её личной запертой комнаты, опадая пыльным, известковыми обломками ей под ноги.
По лицу стекали холодные капли, но Таня не замечала их.
Впервые за много лет не болел сустав, и она шла легко и свободно.

Она возвращалась домой.
В окнах её комнаты – горел свет.