деревенский кот

                ДЕРЕВЕНСКИЙ  КОТ

 У хозяйки дома – в деревеньке, куда я приезжал на время летних отпусков! – жил кот. Пришлый кот. Я помню, когда он появился у нас в первый раз. Это было уже под осень. Он пришел откуда-то со стороны леса, с голых полей, – голодный, подранный, весь в репьях, почти дикий.
 Как потом оказалось, это был кот одного из хозяев в соседней – километров за пять! – деревне. Но хозяин тот помер, да и вся деревня уже доживала свой век: молодежи не было, а старики помирали один за другим. Так что подкармливать оставшегося без своего дома кота было не кому. А кому было, тот гнал его прочь –  год выдался голодный, еды не хватало, а в каждом жилом дворе был свой кот или кошка, а еще и собачка, которых тоже надо было кормить… И кот, оставшийся без хозяина, ушел в лес и жил там, сам добывая себе пропитание, пока совсем уж не отощал и не отчаялся. Вот тогда-то и забрел в нашу деревню. Первые дни прятался в пустых сараях, выходил оттуда утром и смотрел издалека, как хозяйки доят коров –  смотрел жадными глазами из кустов в сторону жилых подворьев, а приближаться боялся.
 Я принес ему кусок хлеба, смоченный в супе, – он подождал, когда я отойду подальше, и только тогда подбежал, быстро схватил его и, давясь и кашляя, проглотил, почти не разжевывая.
 С неделю или больше, он не подходил к нам близко, и каждый раз, когда я выносил ему поесть, ждал, когда я отойду, и только тогда подбегал к еде, хватал то, что ему было оставлено, – и убегал с “добычей” прочь, на безопасное расстояние. Видно, его не жаловали в чужих дворах: отгоняли тем, что подвернется под руку – камнем, сапогом или палкой. Потому и боялся – боялся людей, потерявших веру в добро.
 Это был крупный кот. Башка у него была побольше, чем у других котов и кошек в нашей деревне – большая, круглая, с прижатыми, как у рыси, ушами. Здоровый был кот. Потому, наверное, и выжил в лесу. Но был уже старый: зубы сточены – и когда мяукал, видно было, что некоторых не хватало. Я подкормил его раз, другой, и постепенно он начал выделять меня среди людей, которые жили в нашей деревне. Но с рук еду долго еще не брал – я кидал издалека кусочек хлеба или чего-то еще, а он все равно ждал, пока я отойду в сторону. Постепенно он перебрался из дальних сараев к нам ближе – к хлеву, в котором стояла хозяйская корова и ночью было тепло и сухо, потому что, кроме коровы, здесь ночевали на жердях куры, а за перегородкой жили-топтались еще и овцы с ягнятами…
 Хозяйка дома утром и вечером выносила ему на крыльцо блюдечко с молоком – он выпивал его, когда она закрывала за собою дверь. На соседских кошек и котов он внимания не обращал, даже в их сторону не смотрел, когда они подходили близко. И те тоже не трогали его: слишком он был большой для них и страшный.
 Аппетит у пришлого кота оказался подстать ему – прямо-таки зверский. Сколько бы я не выносил еды, он сжирал все дочиста, но и наевшись, все равно мяукал, выпрашивая еще кусочек – впрок. И после мяса или рыбы, мог съесть  еще и корку-другую черствого хлеба – если у меня ничего, кроме хлеба, к тому времени не оставалось. И при этом успевал еще вылавливать мышей в хлеву. Даже крыс драл – а крысы не каждой кошке по зубам!
 Недели через полторы-две он разрешил погладить себя. Вначале боялся, смотрел из-под руки вверх – не ударю ли? Но, почувствовав ласку, которую почти забыл, стал тереться боком о мои ноги, выгибал спину, ходил кругами и пел мне благодарные песни – разные, но на один мотив. И скоро стал таким ласковым, что стоило хоть раз погладить его, забывал про все свои страхи и невзгоды и громко урчал, поднимал хвост трубой и терся, терся о штаны, тоже выказывая любовь и ласку.
 Мы назвали его Степкой. Хозяйка звала Степан Степановичем, а я – Степкой. Но хозяйке он гладить себя не позволял – чуть чего, сразу отходил в сторону.
 Скоро он так отожрался, что стал похож на бобра – толстого, с лоснящейся гладкой шерстью и тяжелым хвостом, который волочился за ним следом, как маленькое бревно, свесившееся одним боком с телеги. И, отожравшись, снова ушел в лес, на вольные хлеба. Я решил, что Степка ушел от нас совсем. Но нет! Через несколько дней он появился опять. Оказалось, ходил в “свою” деревню, в свой старый дом: видели его там. Наверное, решил посмотреть, не объявился ли на старом месте кто-нибудь из его бывшей семьи – мало ли чего в жизни  бывает, раз уж так всё гладко пошло! Проверил – нет там никого; и снова вернулся к нам. А через какое-то время  опять пропал. Так и пошло: то в лесу живет, около своей прежней деревни, то к нам приходит. И каждый раз возвращался худой, с многочисленными следами от ран и болячек: то морда раскарябана – дрался с чужими котами; то на спине клока шерсти нет – следы чьих-то когтей: может, лисицы, а может, и от волка; а случалось, хвост так был ободран, что сразу понятно: едва ноги от кого-то унес; да что говорить, в последние годы, когда деревни в России стали пустеть, а поля зарастать подлеском, помрачнело и все вокруг; а в леса опять пришли волки...
 В тот год я рано уехал к себе в город. А возвратился в деревню только  весной.
 Степки в деревне не было. Хозяйка сказала, что зиму он перезимовал в теплом хлеву – вместе с курами, овцами и коровой, – а когда начали таять снега, ушел в лес, к своему старому дому – видно, тосковал по хозяину, не мог забыть место, где родился и вырос…
 Но в конце мая он объявился опять –  грязный, худющий, весь в ранах и ссадинах и, конечно, голодный. Только морда такая же круглая и большая.
 Так прожил у нас Степка почти три года. И стал совсем старый: когда, наевшись и отоспавшись, начинал зевать – видно было, что зубов у него во рту почти не осталось, от старости выпали или обломал в побоищах. И кусочки мяса теперь я старался резать поменьше размером – чтобы Степка мог проглотить, не очень-то их прожевывая.
 И как-то случилось, что хозяйке моей однажды подарил кто-то маленького котенка. До этого она не держала в доме кошек, и котят у соседей не брала, хотя приносили ей часто: не хотела, чтоб по столу лазали.  Но котенок был такой красивый, игривый и пушистый, что в этот раз хозяйка решила оставить его. И ни где-нибудь во дворе, а в доме.   
 А Степки поблизости не было – опять где-то гулял по лугам. И так хозяйке моей понравился этот котенок, так она выхаживала его, гладила-чесала, даже и на руках носила, что и я быстро привык к нему – и тоже брал на руки, чесал и баловал. В общем, мы так нянчили этого баловня, что когда в очередной раз на дворе появился кот Степан Степаныч, я даже растерялся:  вдруг он задерет котенка! Пасть-то у Степана – как у крокодила! Хоть и без зубов. А когти – как у льва. Чуть поменьше.
 Я вынес котенка на крыльцо, подозвал Степана. Старый кот был в этот раз так подран, что на него было страшно смотреть: рваная, едва засохшая рана на шее, начисто вырванный клок шерсти вдоль спины, заскорузлый лоскут кожи сзади и голая, без шерсти, правая задняя нога – похоже было, что Степку едва не задрала лиса. А, может, и волк загнал на дерево и успел клацнуть вдогонку зубами.
 – Степка, – сказал я ласково. – Что ж ты болтаешься по лесам, чего не живешь здесь, в доме, тут тебе и еда, и спать не опасно – что ты носишься где-то в глуши, ведь старый уже, даже и зубов почти не осталось. Попадешься еще раз кому-нибудь на зуб – не отобьешься!
 Степка смотрел на меня снизу вверх виноватыми, жалостливыми глазами.
 Я дал по кусочку каждому – ему, и котенку. Потом по очереди погладил их – чтобы привыкали друг к другу.
 Старый кот оказался мудрым: сразу понял, что котенка – моего котенка! – трогать нельзя. И поэтому отворачивался, смотрел в сторону  равнодушным, полусонным взглядом – и ластился ко мне, урчал, совсем как домашняя кошка. И никакой агрессии к котенку не проявлял.
 На следующий день я решил продолжить их знакомство. Каждый раз, когда кормил Степана, выносил на крыльцо и котенка – чтобы знали друг друга. Я поглаживал то одного, то другого, подсовывал кусочки мяса им под нос, опять гладил…
 В какой-то момент я не углядел – и котенок, съев свой кусок, стянул то, что оставалось у Степки.
 Я подумал, что старый мордоворот сейчас покажет нам, почем фунт лиха: ему ли, привыкшему к жестокой борьбе за каждый кусок еды, прощать такую наглость!
 – Нельзя! – громко крикнул я Степану и ударил его по носу. – Сидеть на месте!
 Степка поднял голову и посмотрел на меня – жалко и тоскливо. Как тогда – когда пришел в первый раз из леса. И, глядя в его растерянные глаза, я понял, что он почувствовал сейчас: он почувствовал, что стал снова чужим. Чужим везде:  в своей деревне – там, где его гнали со дворов палками, –  и  здесь, где однажды дали еду и приютили на время...
 – Степка, ну что ты, – ласково сказал я. – Степка! Степушка!
 Он втянул голову в плечи, сжался в комок и, пятясь, отполз от меня в сторону.
Я протянул к нему руку – он отполз еще дальше и, положив свою круглую морду меж лап, стал смотреть, как котенок доедает его кусок мяса. Потом встал и пошел к калитке. Подлез под нижнюю доску,  вышел, прихрамывая, на нашу деревенскую улочку, и, немного постояв, поплелся в сторону поля. В сторону поля, за которым начинался лес.
 Почувствовав недоброе, я выбежал на улицу.
 – Степка! – крикнул я ему вслед. – Степа!
 Он оглянулся. Глаза его в этот раз были почти бесстрастны. Это в человеческих я мог бы увидеть боль и обиду. А в кошачьих – только печаль. Только печаль и растерянность – и ничего больше.
 – Степа, ну иди сюда, иди ко мне, – позвал я еще раз.
 Он отвернулся и, чуть припадая на заднюю ногу, продолжил свой путь в сторону леса. И как я не звал его снова и снова, больше уже не останавливался, пока совсем не скрылся из виду.
 И я с тоскою вспомнил то, что, наверное, знал всегда: нельзя отнимать последний кусок хлеба. Ни у кого. И предавать любовь. Даже, если это  любовь старого деревенского кота, у которого нет дома.
 И с той поры Степку никто больше не видел – ни в старой деревне, где он родился, ни в нашей, где он однажды нашел краткий приют и ласку.
  Да разве можно одному выжить в лесу?.. Без зубов, старому и совсем уже больному? Одному, всеми отвергнутому...
  Больно.