Вот радость-то!

ВОТ  РАДОСТЬ -ТО !

        Правдивая рождественская русская быль.


В понедельник Анна Ивановна Бережнова узнала, что умер  Сашка Дудкин. «Вот радость-то!» - подумала она и перекрестилась. И тут же  положила крест на лоб еще раз, испугавшись, что согрешила, радуясь смерти. Но не могла она иначе и была уверена сейчас, что весь  их большой дом с облегчением вздохнул. Дудкина боялись все. Он был алкоголик, наркоман, зек и не стеснялся попытать любого, не надо ли кого убить? Просил  за это денег на бутылку.  Соседи в ужасе шарахались  от него, не без оснований опасаясь, что каждого из них он может заказать за бутылку. Поэтому здоровались с ним подчеркнуто уважительно и старались побыстрее и, как можно незаметнее, прошмыгнуть мимо. И так продолжалось годы.
 Сначала умерла его сестра-близняшка Светка. Распутная алкоголичка и наркоманка, на которой живого места не было от побоев ее дружков. Мать говорила соседям, что дочь скончалась от рака легких. И все поверили, ведь Дудкины  старательно скрывали, что вся их семья – туберкулезники. Первой заболела мать. Но она уверяла , что у нее астма. Получила инвалидность, однако  вынуждена была подрабатывать на рынке, подметала у продуктовых палаток. Возвращаясь домой, встречалась с соседями, которые спешили на базар за дешевыми продуктами. Обсемененными  смертельными бактериями…
Анна Ивановна вздохнула. Она раньше других догадалась, что Дудкины туберкулезники, даже шепнула на ушко некоторым во дворе. Но никто ей не поверил. Здесь вообще  от всего отмахивались, стараясь не заморачиваться  на чужих проблемах, потому что своих было слишком много. К тому же в доме все друг друга ненавидели настолько, что готовы были радоваться смерти любого соседа. «Откуда только берется эта звериная ненависть?»- размышляла Анна Ивановна.
Она много раз слышала, в том числе и в свою сторону, как при встрече соседи шептали, после  дежурного «Здравствуйте»: «Что б ты сдохла»! И она им отвечала тем же. А после проклятия  все незаметно открещивались. Но постоянно, тем не менее, были в напряжении от ожидания очередного покойника. Однако и проклинающие и проклятые умирали в большом доме редко.  А те, которые отправлялись на тот свет, делали это так тихо и незаметно, что  соседи и по году не догадывались. Поэтому радость часто была запоздалая.
Все здесь дружно ненавидели всех. «Дети» двадцатилетней демократии, хилые спичечноногие «Барби» - молодящихся и крепких советских старух,  старухи – этих «Барби» и их круглорылых  толстопузых и пучеглазых «новых русских» мужей с явными признаками вырождения на лицах.
Молодые считали стариков лохами, а те их – фашистами. И ничего хорошего из этой совместной жизни в общем доме не получалось.  Если Анна Ивановна со своими сторонниками, среди которых были даже алкоголики, любившие, как ни странно, больше других покой и тишину, сажала во дворе деревья, то по ночам молодые их выдергивали. Если она красила стену в обшарпанном подъезде, то малолетние дети молодых тут же ее раскрашивали непристойными надписями и рисунками. Но если молодые ставили свои черные и длинные, как гробы, иномарки на тротуаре, то старики и их сторонники дружно прокалывали им колеса.
И все дружно  винили власть в своих злоключениях. Анна Ивановна также двадцать лет в новой России испытывала  какой-то дискомфорт в жизни. Она не то чтобы была в оппозиции, но постоянно размышляла об окружающей ее действительности и приходила к неожиданным выводам. Так ей начало казаться, что обстановка в доме похожа на партизанскую войну всех против всех. Поняв, что так еще вполне крепкий дом, построенный, правда, в Советском Союзе, можно и разрушить, Бережнова стала размышлять, как бы  добиться в нем капитального ремонта. Для этого нужно было собрать подписи более половины соседей, а они любили подписывать любые бумаги, только если те гарантировали абсолютную незатратность мероприятия. Так они дружно ополчились на яркий детский домик во дворе,  подписав заявление с просьбой снести его. И жилконтора снесла детскую радость, жестоко расправилась с домиком, который сладострастно ломал корявый и злобный сантехник.
Когда Анна Ивановна увидела, кто подписался, то поняла: спичечноногие «Барби» выступили против своих детей, чтобы на освободившейся  игровой площадке ставить «гробы»-иномарки. Правда, там были и подписи старух, которые не играли в домике и не ездили на автомобилях. Но зато ездили их сыновья и дочки. Ради деток и они поставили подписи, жестко требуя вандализма. Вандализм совершился ранним утром выходного дня, в лучах яркого предзимнего солнца – разноцветные доски  детского домика лежали зловещей кучей посреди двора. И тогда Анна Ивановна позвонила в городскую управу и сообщила, что детский домик, который поставила во дворе в подарок детям «Единая Россия», варварски сломан на глазах у плачущих ребятишек.
На другом конце провода тихо ахнули, и утром у кучи разноцветных досок стояли представители  управы и потрясали какими-то бумагами. Вскоре во двор понаехала техника, которая привезла  кучу всякого железного оборудования, надерганного из разных комплектов детских площадок для других дворов в новостройках. В воскресное утро в этот двор въехал автобус, из него вылезли  злые дядьки и тетки и юные спичечноногие. Натянув  поверх одежды костюмы диснеевских  зверюшек, они начали бегать между  свежеустановленными качелями и каруселями и прыгать под громкую музыку, которую включили через усилители в автобусе. Анна Ивановна, измученная многочисленными военными фильмами, которые без конца гнали по телевидению, стоя у подъезда,  с тоской подумала, что не хватает только  зычного «Ахтунг, ахтунг!»
Злой мужик подскочил к ней и крикнул, стараясь перекричать  музыку:
-Это что за мусор у вас? У нас здесь праздник двора, а вы мусор развели!
Он приказал подоспевшему молодому узбеку снести мешки к подвалу, и тот потащил тяжеленный груз – снесенную стену в квартире  на пятом этаже в подъезде, где жила  Бережнова. Она целую неделю просила молодых алкоголиков с пятого этажа  убрать несанкционированную свалку, но те и не думали. А тут  насильственный праздник управы кстати подоспел.
Музыка орала полдня в быстро опустевшем дворе, пока народ в квартирах совсем не ошалел от долбящих мозги мощных децибел. В этот день Анна Ивановна решила захватить власть в доме. Она подговорила восемь человек из разных «лагерей» с нижних и верхних этажей, над которыми капало и которых подливало, и раздала им полученные в  управляющей компании бланки для сбора подписей жильцов на капитальный ремонт дома на условиях софинансирования. Она тоже прошла по квартирам, хотя это было очень неприятно: в иных ей даже угрожали убийством, потому что не хотели доплачивать две-три тысячи к тем  восьми миллионам рублей, которые  давала Москва из федерального бюджета. Каждый понимал: дом завалится, если его не отремонтировать, но платить даже маленькую сумму не хотели ни под каким видом. И на Анну Ивановну вылилась еще и помимо  личной ненависти к ней и ее подручным их ненависть к управляющей компании, которая, как кричали протестующие, «гребла деньги лопатой, а дом  совсем запустила». Но Бережнова, пересилив свое отвращение к соседям, объясняла, что, может быть, это последний их шанс спасти дом.
Удалось собрать только половину подписей. Во второй половине против нее объединились и пенсионеры, и юристы, и предприниматели, и писатели, и мелкие служащие. Анна Ивановна прикинула, у кого среди них  тяга к нейтралитету, кто не будет бегать  по судам с требованием показать  списки и подписи, чтобы убедиться в их подлинности. Их фамилии  она сама вписала в отдельный листок и расписалась за них, предусмотрительно прикрепив его последним, чтобы вовремя можно было изъять из документов. А собрание формально  она и ее восемь союзников провели позже, так что на нем не было никаких протестов и криков, как это бывало раньше. Потому что пришли все согласные, а несогласные хмуро подсматривали из окон, на то, что происходило во дворе.
Бережнова вдруг обнаружила, что в управляющей компании  понравилась ее инициатива, потому как там стали ей активно помогать. В том числе, и оформить протокол на ее избрание старшей по дому. После чего  вдвое уменьшили ей плату за техническое обслуживание дома.
Анна Ивановна чувствовал усталость от проделанной работы. Кроме того силы у нее отнимал страх перед теми, кто угрожал ей во время сбора подписей. Она даже в тайне желала, чтобы дому и вовсе не давали денег, чтобы всем ее врагам было хуже. Но, к своему удивлению,  вскоре обнаружила, что и враги с нетерпением ожидают результатов ее деятельности. Поразмыслив, они тоже загорелись желанием отремонтировать разрушающийся дом. И этот факт угнетал настроение Анны Ивановны, которая ради этих проклятых отщепенцев пошла на подлог, так что ее  может быть еще привлекут к ответственности, а они будут пользоваться плодами ее непосильного и даже опасного труда.
Бережнова, лишний раз опасаясь выходить на улицу,  из окна наблюдала за жизнью двора и оживлялась, когда в него въезжала скорая помощь или полиция. Вот еще это ненавистное слово – полиция. Как она ни старалась убедить себя в его европейской ценности,  из головы не выходила ассоциация с русскими полицаями, которые служили фашистам. И вдруг Анна Ивановна подумала: «А я? Кто теперь я? Старшая по дому, а звучит, как… староста. Староста на службе  - у кого? Ведь даже дети знают, что все управляющие компании безнаказанно воруют деньги жильцов да еще глумятся над ними. А я теперь, выходит, там служу…»
Бережновой стало тоскливо, и она тут же пожелала, чтобы все в  управляющих компаниях, эти блатные «кумовья», сдохли!
Так и сидела Анна Ивановна у окна, смотрела во двор. Стараясь определить, к кому приехала «скорая», кого, может быть, понесут теперь из подъезда на одеялах в труповозку вперед ногами, и, может быть, это будет один из тех, кто ей угрожал. «Вот так во всей России,- с тоской думала она,- половина страны желает  подохнуть другой половине, а та, вторая, желает того же первой. Но если желание обеих половинок исполнится, то и страны, пожалуй, не останется…» Подумав так, она машинально перекрестилась, не отрывая взгляда от «скорой», которая  все еще стояла во дворе и обнадеживала…