Реквием

Так тихо-тихо падали листья. Один, два, три, четыре. Тихо, и медленно, и грустно.
Кладбище окружал лес, сейчас уже почти раздетый. Стояла поздняя осень. Все вокруг было тихо и спокойно, незаметно, как любила она.
Похоронная процессия черным пятном продвигалась вдоль жилища истлевших, сгнивших тел и вот остановилась.
О, эти люди! Зачем они здесь? Их фальшивые слезы и мимолетное выражение грусти, а она так хотела уйти незаметно, просто и свободно, как жила, оставив за собой лишь память. Ни скорби, ни грусти, а просто мгновения жизни и исключительную радость, счастье. Она знала, что такое счастье и всегда делилась им, условно целыми горстями.
А сейчас ей хватило бы нескольких человек, а здесь,… Увы.
Мы читали ей стихи, там, на кладбище. Зачем? Когда уже не важно. Когда все кажется таким пустым и не нужным. Когда уже все закончилось.
Над ее могилой поставили крест. Зачем? Ведь она всегда была свободна, хотела стать свободной, хотела, чтобы ее прах, ее тело обрело свободу от бренности гравитации и быть там, где-то над морем, где-то над океаном. Но все решили за нее и обрекли томиться в недрах земли, всего в одном, в одном и том же месте много лет, и крест, как решетки темницы, как замок, как кандалы, крест. Крест – символ убийства, убийства ее смысла, ее души, ее мировоззрения, ее самой. Они убили ее. Забрали ее свободу. А над ее головой всегда было бескрайнее чистое небо.
Она любила ветер и дождь, падающие листья и снег. Снег, когда мягкие хлопья нежно спускались на ее черное пальто и руки, обремененные черными перчатками, или с яростными порывами ветра бьет по лицу, заставляя укутываться в широкий теплый шарф.
Она любила осень. Золотистые листья, дождь стеной, задумчивые тучи, ветер. Она писала стихи в это время года, слушала его музыку, записывала его ноты, читала. Ее восторженный вид, казалась, говорил, что она полностью там, в осени.
Она любила зиму. «Зима – черно-белая гамма жизни, где ярче всего видны грани бытия» - говорила она. И правда, зима – это зима. Холодные улицы и теплые коты, темные вечера и ослепительное солнце, заснеженные дороги и скользкие переулки…
Я вспоминаю о ней с улыбкой. На ее губах всегда играла улыбка. Нет! В ее глазах. Она так по детски, не смело принимала этот мир, но так же бросала ему вызов. Но во взгляде чаще всего читалось «Я знаю, все будет хорошо» и не было ничего, чтобы могло потревожить этот взгляд. Ее серые глаза читали и видели, и замечали все вокруг. Она ощущала мир не телом, а глазами. Казалась, ясно представляла, что почувствует, если дотронется, и всегда была где-то внутри себя, такая хрупкая, нетронутая, чистая.
Она всегда была задумчива, всегда о чем-либо думала, размышляла. Даже сама говорила: «Я слишком много думаю, а о чем – не знаю». Поэтому в ее квартире было много книг, совершенно разных – энциклопедий, сборников стихов, художественных различных стилей и всегда куча блокнотов, ежедневников, тетрадей, а в них мысли, мысли, мысли.
В ее квартире порой стоял тонкий запах сигаретного дыма, совсем немного, едва заметные нотки, витающие в воздухе. Запах сигарет смешивался с запахом чая. Чай был ее страстью. Она любила пробовать самые разные сорта и способы приготовления, и всегда хранила пустые коробки, оставившие в себе крепкие нотки все того же чая. Кажется это глупо и смешно, но тогда, все казалась таким естественным, обычным. Это все настолько сочеталось с ней, с ее взглядом, губами, цветом волос.
Иногда у нее начинались приступы уныния, или наоборот бешенства. Никогда не выносила это поверх себя, пыталась успокоить, что-то исправить, поменять, хотя бы просто переставить местами вещи в комнате или найти что-то новое – место, вещь, увлечение или существо.
Впечатлительная, но это заметно немногим, честная, добрая, нежная, открытая. Открытая… Какая-то странная, открытая действиями, но эмоций, чувств не было видно, только в глазах. Может поэтому все закончилось именно так.
А мы читали ей стихи, и тихо падал снег…


P.S. Я могу быть неправа в выборе раздела.