Работа в Минуглепроме СССР

                Работа в Минуглепроме СССР

      Предложение работать в Министерстве угольной промышленности  СССР в 1965 году было важнейшим событием в моей жизни. Вновь созданное министерство после смещения Н. Хрущова располагалось в Кисельном переулке, недалеко от Лубянки, в здании бывшей следственной части НКВД.   

      Встречаюсь с Владимиром Ильичом Никодой,  пригласившим меня на собеседование. Он  приехал из Кузбасса. Быстро находим общий язык, оба - в недавнем прошлом производственники. По ходу разговора я убеждаюсь, что моя национальность не играет для него роли, он  не заражен бациллой антисемитизма, чего я опасаюсь не без основания. 

      Идем   к начальнику главка - Игорю Сильвестровичу Благову.
      Слухи о нём крайне противоречивы. Умный, хитрый,  хороший организатор, предан работе, умеет защищать свою позицию и лавировать в среде начальства. Может быть отзывчивым,  прийти на помощь  человеку,  попавшему в беду, защитить работника, поднять его авторитет.  Благов - человек  культурный, начитанный, может на равных обсуждать новый спектакль, или прочитанную книгу, умеет советоваться с другими, приятный собеседник, компанейский, умеет дружить.

      Но есть и другой Благов: жесткий, требовательный, злопамятный, может довести человека до обморока. Не все выдерживают его характер, а потому не хотят с ним работать. 

      Благов встретил меня пронизывающим взглядом, предлагает сесть,  берёт  «объективку».  Внимательно прочитав  до конца, откладывает её  и говорит: «Вам позвонят».  Наша встреча  закончена. 

      На следующий день, придя в институт, я встретил в коридоре Зою Сильвестровну Благову, родную сестру начальника главка. Она рассказала, что ей звонил брат: «Просил дать на вас характеристику. Я ему рассказала о вашей работе в лаборатории, о замечательной жене Асе, о тёще и сыне. Брат любит крепкие семьи своих работников. Сказала, что вы - порядочный, исполнительный человек, хорошо знаете производство.  Думаю, что вас возьмут на работу, и я желаю вам всего хорошего».

      За  коллективным чаепитием по пятницам сотрудники лаборатории  делились  различными, не очень секретными семейными делами, вместе радовались успехам и огорчались. Так что кое-что она знала о моей семье.   
      На следующий день меня вызвал директор института и сказал: «Звонил  Благов,  он берёт тебя на работу,  просит, чтобы ты завтра пришёл в министерство. Пока идёт оформление,  будешь числиться у нас, а работать в Минуглепроме».

      Благов встретил меня, как старого друга. Был он хорошим актёром.  Это  меня смущало, я не знал, как себя вести.  В главке написали представление о моём переводе из института в Минуглепром СССР, указали заработную плату в 135 рублей. Таков оклад по штатному расписанию старшего инженера. Это меня  огорчило, и я сказал об этом Благову. Он меня успокоил, сказав, что зарплата будет увеличена за счет персональной надбавки, но сейчас нет начальника хозяйственной части,  который это должен  оформить. Через три недели, первого января 1966 года, я был зачислен в штат министерства без персональной надбавки. Чтобы смягчить моё настроение, Благов  часто вызывал меня к себе, давал мелкие поручения, пытаясь подчеркнуть мою значимость и необходимость. 

      Через месяц я стал беспокоиться в отношении моего оклада, о чем  несколько раз напоминал Благову, но тот неизменно повторял: «Подожди, подожди...» И тогда  стало ясно, что меня обманули. 

      Но в  моей  жизни не раз так складывалось, что судьба становилась ко мне благосклонной.  Закончилась проверка моей  личности в Госснабе СССР, и оттуда в Минуглепром пришло письмо с просьбой «откомандировать Гройсмана Соломона Ильича, в порядке перевода, в «Союзтяжмаш»  для использования  по специальности». 

      Благова  вызвали в управление кадров, и ознакомили с указанной просьбой,  после чего я был приглашен к Благову, где между нами состоялась далеко не дружеская беседа, временами переходившая в крик.  Естественно, кричал он, а я молчал, иногда вставляя фразы о том, что наша договоренность по зарплате не выполняется.

      К концу рабочего дня меня вызывают к заместителю министра Владимиру  Петровичу Феданову - куратору нашего главка. В кабинете уже сидит Благов. Феданов - бывший генерал МГБ, затем председатель Коми совнархоза. Был он человеком исполнительным, трудолюбивым, много работавшим над собой.  Я впервые в жизни  вызван в кабинет столь высокого чиновника. Задает  вопрос:
      - Почему вы пытаетесь уйти из министерства, принебрегая  оказанным доверием работать в государственным аппарате?  Это вам не проходной двор! -  немного подождав и не услышав моего ответа, продолжал: 
      - Что вас не устраивает: характер работы, начальник, который любит покричать, или иные причины? -  отвечаю:
      - Меня всё устраивает, кроме зарплаты, которую обещали, но договор не выполняется, и я вынужден искать новую работу.
      - Ну и что вы нашли? -  спросил  Феданов.
      Я рассказал о предложенной  работе  в Союзтяжмаше. И вдруг Владимир Петрович говорит мне такую фразу, от которой  я чуть не упал в обморок:
      - Сейчас  позвоню куда следует,  так тебя не  только в снаб, но и в дворники никуда не возьмут,  и отсюда выгоним!

      После этих слов с минуту все сидели молча. Наконец  я дрожащим голосом произнёс: 
      - Порядочные люди так не поступают.  А вы, вы, -  от волнения я стал заикаться, - заместитель министра,  неужели не понимаете, что так  делать  нельзя?   

      Феданов,  не ответив  ни слова,  поднял телефонную трубку прямой  связи с первым заместителем министра  Леонидом Ефимовичем Графовым. Их разговор длился менее минуты.  Феданов попросил установить персональную надбавку в размере 30 рублей для хорошего и нужного работника. Тот ответил, что не возражает и подпишет соответствующее распоряжение. После чего Феданов обратился ко мне: « Мы вам компенсировали разницу в зарплате, идите на рабочее место и спокойно работайте».

      Благов одобрил моё поведение,  отметил, что настойчивость - это и его стиль работы. Но всё же сделал  мне замечание:  «Надо было попросить большую надбавку, ты не сообразил. Мы с тобой оказались похожими на одного англичанина». Я не понял последней фразы и переспросил: «А причем здесь англичанин?». Благов рассмеялся: «У англичан есть такая пословица  - «умный на лестнице», это означает, что к чиновнику приходят хорошие мысли на лестнице, после того, как он вышел из кабинета начальника. Запомни, я больше уважаю тех, кто думает в кабинете, а не тех которые умны на лестнице». Пришлось мне звонить в Союзтяжмаш и отказаться от их предложения.   

      Отдел, в котором началась моя  работа, назывался производственным, он состоял из шести человек. Мы занимали  узкую и длинную комнату с одним окном, выходящим в колодцеобразный двор. В комнате было постоянно темно, и потому на каждом  столе стояла настольная лампа. Телефоны были спарены. Обязанности поделили по угольным регионам  и определенным технологическим процессам. Я стал куратором углеобогатительных фабрик Ростовской области, Коми АССР, Урала, Приморья и Казахстана, а по технологии отвечал за освоение обогащения углей в тяжелых суспензиях, что соответствовало  институтской работе.

      Главк состоял из четырех отделов: производственный - текущая производственная работа; технический, курировавший три отраслевых научно-исследовательских института, а также создание и испытание новой техники;  капитального строительства, отслеживавший  проектирование, новое строительство и реконструкцию фабрик; и планово-экономического.

      Самая нервная работа была в нашем отделе. Главное было дать начальнику пояснение по каждой фабрике, которых в отрасли в то время было 130 единиц,  почему был допущен  срыв в работе за истекшие  сутки.  Информацию мы собирали по телефону. Заказывали предприятия через узел связи, который обслуживал ряд министерств и  не справлялся со своей задачей. Соединения можно было ждать весь день, а получив, мучиться из-за плохой слышимости.  Вспоминается случай, когда меня соединили с городом Шахты, но я не мог говорить из-за плохой слышимости. Прошу телефонистку:
      - Я ничего не слышу, помогите мне!  -   Та  отвечает:         
      - Одну минуточку. -  И я слышу в трубке  четкий женский голос:   
      - «Скорая» слушает, что случилось?

      Быть телефонистом, целый день привязанным к  аппарату, мне очень не нравилось.  Благов, невзирая на трудности, требовал  полной  информации к 10 утра, что было приурочено к его докладу заместителю министра. Такая обстановка, а также неуравновешенность Благова, который хотел всё знать лучше и раньше всех, порождала нервозность, крики, оскорбления,  и очень хотелось побыстрее  убежать с работы домой.  Больше всех доставалось Никоде, хотя он очень старался, просиживал на работе по 12 часов, был трудоспособным, организованным работником. В то же время он не знал министерской работы и  вместе с нами постигал эту премудрость. Зачастую служил для сотрудников отдела громоотводом, беря всю ответственность на себя.

      Много времени уходило на пререкания угольщиков со службами МПС из-за железнодорожных вагонов под погрузку угля. Однажды пришла телеграмма из Кузбасса в два адреса: министру Бещеву - МПС и министру  Братченко ; Минуглепром СССР - о крайне неудовлетворительном обеспечении  порожняком. Никода даёт мне задание поехать в МПС и привезти копию телеграммы с указанием  Бещева. В МПС нахожу  исполнителя поручения.

      Пожилой мужчина  с хитрецой выслушивает меня и говорит:  « Я понимаю, что у вас молодое министерство, а вы необученные сотрудники, и только потому с вами беседую.  Мы во сто крат лучше вас знаем, как складывается обстановка по всей стране, и постоянно пытаемся улучшить  положение. Своей телеграммой вы Америку не открыли. А что касается копии, то  скажите вашему начальнику, что МПС не нотариальная контора и копий не выдаёт»… Вскоре для оперативной работы по сбору сводок о суточной работе в отдел была принята женщина, которая приходила на работу к 7 часам и до 9 обзванивала регионы, пока линия не была загружена. Это дало нам возможность подключаться к выполнению других поручений, хотя и со сводками работа  продолжалась.      

      Вспоминаю первую свою удачу, которая доставила удовлетворение. По просьбе начальника отдела углеобогащения  комбината «Челябинскуголь» я выклянчил у снабженцев министерства  концентрационный стол (аппарат для обогащения),  не имея на то фондов. В этом я увидел деловую помощь производству, в противовес противной мне работе по сбору отчетных данных. Работа в пользу производства становилась главным моим направлением.

      Первые три года ; период  становления министерства. Очерчивая круг наиболее важных  вопросов, мы  учились писать служебные записки, приказы, директивные указания, работать с письмами, а главное, знакомились с угольными бассейнами и людьми, там работавшими. 

      Оказалось, что писать деловые бумаги я не умею. Нужен большой опыт и немало знаний канцелярских условностей.  У меня получались длинные тексты, каждый тезис я пытался сопроводить пояснениями,  на что затрачивал много времени. Бумаги приходилось многократно переделывать. Машинистка была завалена работой, так как указанным недостатком страдали почти все сотрудники главка.

      Однажды мною было подготовлено директивное указание на двух страницах машинописного текста. Зашел к главному инженеру. Тот прочёл и сказал,  что моя писанина никуда не годится. Я стал отстаивать свой текст. Тогда он сказал: «Я несколько лет работал в газете, кое-чему научился, и покажу вам, в чем вы не правы. Зайдите  к концу дня».

      Главным инженером главка в то время был Константин Кузьмич Коллодий, мужчина баскетбольного роста,  приехавший на работу в министерство из Кузбасса. К вечеру он показал мне текст, изложенный на одной странице. Мне стало ясно, что стиль деловых бумаг в государственных структурах  отличен от написания научных отчетов, написанных мною в бытность начальника ОТК фабрики. Не годится, если руководство будет переписывать мои «сочинения». Предо мной встала задача овладеть специальностью канцеляриста в хорошем смысле этого слова. Текст бумаги вынашивался в голове день, два,  а то и больше.  Варианты обдумывал на работе, в транспорте и дома. Понравившийся вариант показывал юристам. И только тогда нес бумагу на подпись. Постепенно стала накапливаться папка принятых  бумаг по тому или иному поводу, что значительно повысило скорость и качество моей  работы.

      Для того, чтобы писать директивные письма и эффективно вмешиваться в дела отрасли, надо было хорошо изучить регионы, каждое предприятие;  знать их «узкие» места и возможности. Это было необходимо для формирования планов производства и технического перевооружения, защиты интересов фабрик в других государственных учреждениях. Всё это можно было постичь, только выезжая в командировки. И я использовал каждую возможность, посещая угольные бассейны по 5-8 раз в году.  На командировки  устанавливался денежный лимит, так что надо было доказать, что тебе это необходимо.

      Особый интерес вызывала работа с комбинатами «Воркутауголь», «Интауголь», «Карагандауголь». С Кузбассом я начал работать позднее.    

      Начальником комбината «Карагандауголь» был Петр Михайлович Трухин, в прошлом заместитель министра угольной промышленности.  Из всех начальников его ранга это был самый государственный руководитель, с кем мне пришлось встретиться. Неторопливый, спокойный, никогда не повышавший голоса. При разговоре сильно окал, как все волжане. Необщительный. По национальности  чуваш. У меня с первых дней знакомства с ним сложились своеобразные, хорошие отношения. Наши встречи  проходили почти по одинаковому сценарию. Зайдя к нему в кабинет чтобы обозначить свой приезд,  я получал приглашение  присесть и подождать, пока он освободится  от текущих дел. Иногда ожидание длилось  до двух часов. Это время не было для меня потерянным,  так как я мог наблюдать работу крупного руководителя отрасли.

      Освободившись, он просил подсесть поближе, и между нами начиналась беседа, в которой я докладывал свои соображения, а он поправлял меня, если ему что-то не нравилось. Впоследствии я убеждался, что мои замечания были услышаны и по ним принимались меры.  Для меня это было  важно.  К таким беседам я начинал готовиться ещё в Москве. И не позволял себе делать предложения ради красного словца. Далее наша беседа шла о работе  министерства в целом, его проблемах, хотя многое он знал гораздо лучше меня. Видимо, ему было интересно разговаривать с рядовым работником министерства. Несмотря на то, что встречи повторялись ежегодно и даже по нескольку раз в году,  характер бесед и их форма почти не менялись. 

      Интересно, что Трухин не помнил ни моей фамилии,  ни как зовут, знал  только в лицо и чем я занимаюсь. Однажды он вызвал начальника отдела обогащения комбината и попросил связаться со мною: «Позвони в министерство, в вашей службе работает  небольшого роста еврей, и  спроси у него, где можно побыстрее  взять  антрацит нужного нам качества?». В это время в Караганде было завершено строительство водоочистных сооружений, и антрацит был необходим в качестве фильтрующего материала. 

      Немало пришлось поработать с ним, когда запускалась  в эксплуатацию Сабурханская ЦОФ,  проводилась  модернизации фабрик,  построенных в довоенный период и на скорую руку в годы войны. Особо сложно складывалась работа по освоению новой крупной фабрики - ЦОФ «Восточная», мощностью шесть миллионов тонн по переработке коксующихся углей в год, что в два раза превышало среднегодовую мощность действующих фабрик.

      Хочется рассказать о гостинице  «Чайка», в  которой мне приходилось жить во время командировок. Вдоль центрального проспекта Караганды располагалась  зеленая  парковая зона с озером. Приехавший из Москвы заместитель министра, после ликвидации министерства в 1956 году, облюбовал участок в этом парке и построил на его территории  двухэтажный, кирпичный  дом для своей семьи.  Однако вскоре он подвергся резкой критике местной прессы. В городе многие живут в землянках, построенных ещё во время войны. Особняк в парке  переоборудовали под ведомственную гостиницу.

      Через несколько лет, когда началось  освоение космоса,  появляется необходимость в промежуточной базе для и адаптации космонавтов  после их приземления в степях Казахстана, и  такой базой становится ведомственная гостиница комбината «Карагандауголь».

      Начиная с Германа Титова, вплоть до 1984 года, все космонавты становились жильцами этого дома, на стенах которого не успевали укреплять памятные мраморные доски в честь этих событий. Территорию вокруг гостиницы  огородили и переоборудовали. Под гостиницу перестроили  расположенную вблизи поликлинику. Это помещение стали называть «генеральским», так как в нем останавливался высший офицерский состав, сопровождавший космонавтов. На входе в зону двора построили панельный двухэтажный дом для прессы и другого невысокого чиновничества. Построили одноэтажное помещение под столовую, кинозал с бильярдом. Разумеется, космонавты  этими помещениями не пользовались. Они лежали в кроватях главного корпуса,  адаптируясь к земным условиям.  Как только они начинали  ходить, их увозили в Москву.

      Сослуживцы иногда подшучивали: «Ты знаешь, в каком  номере живешь, и на какой кровати  спишь?  Здесь ведь жила Валентина Терешкова!…  Будешь в старости об этом внукам рассказывать».

      Должность начальника отдела по обогащению и качеству угля в конце семидесятых и в восьмидесятые годы  занимал Игорь Григорьевич  Лурье,  рекомендованный Благовым. До этого назначения работал на Украине, а затем в течение двух лет - в Индии. Решительный и энергичный, находчивый и общительный, он  стал приближенным человеком  Трухина.

      Был в Караганде  человек, о котором у меня самые приятные воспоминания. Это Феликс Шнайдерман. Когда я с ним познакомился, он работал главным инженером шахты имени Костенко. Шахта из года в год улучшала свою работу и из отстающего предприятия стала, за счет освоения новой технологии добычи, лучшим предприятием Карагандинского бассейна. Директору шахты Гульницкому было присвоено звание Героя социалистического труда, а Шнайдермана вскоре  назначили директором по производству  объединения «Карагандауголь». Здесь я ещё больше  с  ним  сблизился,  так как наша служба по обогащению угля находилась под его руководством. Мне легко было с ним работать, он понимал меня и мои задачи, а я его. Всё обсуждалось без вранья,  и это было очень важно для дела. 

      Однажды мы с Лурье зашли в кабинет Шнайдермана. Он был задавлен сложившейся ситуацией, - работа в бассейне не ладилась. Бесконечные звонки из высоких инстанций с требованиями разобраться, улучшить, обеспечить.  Мы принесли ему свои претензии. Шнайдерман вспылил: «Вы что, хотите меня окончательно уничтожить?!».   

      Ответив на несколько звонков, он неожиданно  предложил: «Мне немедленно надо скрыться от этих звонков, иначе меня увезут в больницу. Предлагаю пойти в сауну».  Мы поняли его. Когда у руководителя несколько проблем, то он их пытается решить, но когда всё плохо, то наступает апатия и он  ищет укрытие. Приехали на шахту - сауна с бассейном приготовлены. Из парилки - сразу в бассейн. И здесь Шнайдерман, неожиданно для меня, заговорил на идиш. Он плавал и неизменно повторял фразу:  «зер гит, а мехае»  (очень хорошо, приятно). Он из Днепропетровска и не забыл своих корней. К сожалению,  он был болен диабетом, и ему ампутировали ногу. Вскоре он с семьей уехал в Израиль. 

      Особо хотелось бы отметить теплые, дружеские отношения, сложившиеся у меня с инженером Маратом Симиевичем Мендыбаевым ; выпускником Карагандинского политехнического института. В то время, когда мы познакомились, он работал заместителем главного инженера на небольшой обогатительной фабрике № 38. Иногда в воскресенье  он приходил ко мне в гостиницу часам к 12 дня, и мы проводили весь день в беседах. Марат приносил с собой вкусную, горячую еду, приготовленную дома, и бутылочку коньяка или водки. Трапезу начинали сразу,  чтобы не остыла.  Расходились поздно вечером.  Беседу вели обо всём,  но больше о производственных вопросах.

      Я ему рассказывал о жизни министерства и нашего главка,  что делается в других регионах, на что следует обратить внимание из новой техники, что делается за рубежом в области углеобогащения.   Он говорил о том,  что делается на фабрике, в чем трудности, как складывается работа на других  фабриках бассейна. Для нас обоих взаимная информация была очень интересна. Я её рассматривал как университетское образование на производстве.

      Вскоре Мендыбаева назначают директором Сабурханской ЦОФ. Из него получился хороший  директор, выведший фабрику из отстающей в передовые.
      Однажды раздался телефонный звонок. Телефонистка сообщает, что меня вызывает Караганда. На проводе - Мендыбаев. Как правило,  звонил я,  чтобы узнать, как идут дела. А тут он. Спрашиваю:
      - Что случилось? -  отвечает:   
      - Семен Ильич, я ухожу на другую работу.  Звоню, чтобы попрощаться.  Иду на партийную работу в городской комитет партии города Сарани, секретарем по промышленности.
      Сарань - небольшой город-спутник Караганды. Спрашиваю:      
      - Зачем тебе это нужно?   Быть первым на фабрике лучше, чем третьим в горкоме  КПСС. 
      - Это не мой выбор, я подчиняюсь партийной дисциплине. Масштабы больше, думаю, это интересно. Многое будет зависеть от меня.  С тобой мне бы не хотелось порывать связи. Приедешь в Караганду, обязательно позвони, поговорим подробнее.

      Планирую на следующий квартал поездку в Караганду, дела всегда найдутся при напряженной работе промышленности.         
      Прибыв в Караганду, звоню Марату. Договариваемся.  Он заедет за мной  на  обогатительную фабрику «Саранская»,  и мы  поедем  пообедать. Везёт меня в столовую одной из близлежащих шахт. Нас приглашают  в небольшой кабинет,  где обедает руководство шахты. Такие кабинеты есть почти на всех предприятиях.  Марат Симиевич рассказывает  о своем новом хозяйстве: «Четыре шахты, две углеобогатительные фабрики,  механические мастерские и небольшая меховая фабрика с пошивочным цехом. Я всегда считал, что работа на угольных предприятиях - самая грязная и непривлекательная. Но то, что я увидел на меховой фабрике, трудно себе представить.  Неприятностей от этой фабрики невпроворот».  И он мне рассказывает о событиях, которые обсуждает весь Казахстан.    «Начальник цеха меховой фабрики, заработав большие деньги, уезжает в Москву и устраивается старшим инженером в министерство энергетики. Ведёт  роскошную жизнь: рестораны, дорогие застолья для друзей. А тут еще покупка дорогой дачи у известной артистки. Соответствующие органы начинают отслеживать его биографию, пытаясь определить источник доходов. След выводит на  меховую фабрику в городе Сарани.  Цеховика пока не трогают, нужна вся команда жуликов. Чтобы ясно представить картину, в Караганду вылетают два человека. Они устраиваются на фабрику рабочими. Оказывается, на фабрику поступают не только шкуры для выработки цигейки, из которой шьют шапки и детские шубки, но и шкурки каракуля, из которых  изготавливаются  каракулевые шубы. Потребители подпольной продукции - Казахстан,  Москва и Ленинград, в них одеты  жены ответственных государственных работников. Руководит подпольным бизнесом подполковник милиции.

      В самолете, вылетевшем в Караганду, большинство пассажиров - работники милиции Москвы. Для соблюдения конспирации было решено об операции не ставить в известность милицейские службы Казахстана. Прилетев в Караганду поздним вечером, милиционеры в штатском, разбитые на группы по четыре человека,  наняли такси и направились по врученным им адресам. Преступников брали тепленькими, прямо из постели, и тут же проводили  обыск. Понятыми были шоферы такси. Арестовали более двадцати человек. Теперь ты видишь, какими вопросами  приходится заниматься». Я попытался уяснить, в какой роли в этом случае  выступает городской комитет  КПСС? 
      - Ответственность за  отсутствие бдительности и плохую организацию воспитательной работы.  Меня не трогают. Я ведь недавно назначен на эту работу. Сейчас каждый день с меня в обкоме спрашивают, почему не начинает   работать   фабрика?   А  как  она  может  работать, если всё руководство арестовано  и никто не хочет идти туда  работать? ; Пояснил Мендыбаев.   

      Шло время. И вот Мендыбаев уже - в Карагандинском обкоме партии. Наши встречи почти прекратились. Иное окружение, другая нагрузка.  Да и я появляюсь в Караганде редко.

      Курс, взятый в середине 80-х годов  в  СССР на «обновление», способствовал росту молодых кадров, как в сфере партийной  работы, так и в народном хозяйстве. Как говорится,  «Марат попал в струю». Он уже в аппарате компартии Казахстана, вскоре  избирается первым секретарем Алма-Атинского обкома партии, и становится правой рукой Кунаева - главы компартии Казахстана.  В феврале 1986 года на ХХVII съезде КПСС,  он избирается в  члены  ЦК  КПСС.

      Благов из кабинета заместителя министра, по правительственной связи, звонит в Алма-Ату и поздравляет  Марата Симиевича  от себя и сотрудников  управления с высоким назначением и очень почетным избранием. Марат благодарит за поздравление, помнит всех поименно, кто в свое время с ним работал. С развалом СССР и приходом к власти Назарбаева, Мендыбаев был отправлен в отставку.

      Воркута - второй район  СССР, после Кузбасса, по объемам  добычи коксующихся углей. Его значение возрастает с вводом в строй Череповецкого металлургического завода. При выборе местоположения  этого предприятия учитывалась и относительная близость Воркутинского угольного месторождения, это снижало транспортные расходы на перевозку необходимых углей из Кузбасса и Украины.

      Использование угля в коксохимическом производстве в рядовом виде невозможно ; нужен угольный концентрат, который вырабатывается на углеобогатительных  фабриках. Для этих целей  в Череповце строятся две фабрики на импортном оборудовании, что удовлетворяет только половину потребности комбината. Вторую половину  должны  обеспечить предприятия Минуглепрома.   

      Для этих целей  в Воркуте  имеется восемь  обогатительных фабрик. Технология этих предприятий крайне низка. Используется малоэффективное пневматическое обогащение.  Фабрики строились во время войны, когда фактор времени был решающим. Пневматическое обогащение позволяло снизить зольность угля только до уровня, превышающего требования ГОСТа в два  раза. Начались постоянные трения между  угольщиками  и  металлургами, требовавшими улучшения качества поставляемых концентратов.  В этих условиях  Коллодий  и я выезжаем в Воркуту.

      Руководство комбината заявляет, что у них большие неприятности, они платят  большие штрафы за невыполнение норм качества концентрата. В результате у рабочих снизились заработки, а это недопустимо. Откровенно заявляют, что им надоело «туфтить»  (фальсифицировать показатели качества). Необходимо пересмотреть нормы качества или дать им деньги на реконструкцию действующих фабрик. У них уже  готовы проектные проработки реконструкции. Суть их в том, чтобы включить в технологический процесс мокрое обогащение взамен пневматического, для крупных классов угля.

      Приезжаем в Москву и  докладываем в главке. Нас критикуют.  Оппоненты заявляют, что пересмотреть нормы качества невозможно, так как на это не соглашается Госстандарт. Это рассматривается как ущемление интересов потребителя. Что же касается реконструкции  фабрик, с использованием водной среды для обогащения, то здесь возможна опасность заморозить фабрики, а неизбежный выброс  шламовых вод в тундру ; создаст  экологическая проблему.

      Когда  создается такая ситуация, чиновники, как правило, пытаются отодвинуть вопрос на «потом». Однако производственники настойчиво требуют решения их проблем. Мы отвечаем: «Принимайте меры к улучшению качества добываемых углей». Наше предложение наивное, если не сказать ближе к истине,  издевательское. 

    Так продолжалось до тех пор, пока Коллодий не взял на себя ответственность за реконструкцию фабрик. С согласия Благова, он доложил об этом Феданову, который ждал предложений.   

      И тогда было принято решение реконструировать две фабрики в порядке эксперимента. В дальнейшем, при положительном результате, ежегодно модернизировать ещё по два предприятия. На этом вся ежедневная работа переходила к куратору-исполнителю. В данном случае, ко мне.

     К этому времени я  стал понимать,  что главное ; уметь к  директиве  «приставить  ноги». Приказов много,  а денег на всё не хватало. Прежде всего,  надо подобрать единомышленников в министерстве и на производстве, людей, способных реализовать задумку.  Начали с того, что заменили действующего начальника службы качества в комбинате «Воркутауголь» на молодого инженера, хорошо подготовленного к идее реконструкции. Далее я отслеживал  планирование денег на реконструкцию фабрик, своевременное выделение необходимого оборудования, выполнение намечаемых работ.

      Дело пошло успешно, и через год  стало ясно, что все восемь фабрик будут реконструированы. Мне предстояло этим заниматься четыре года, что я и делал с большим удовольствием. Эта работа требовала выездов в Воркуту.   

      Однажды в Воркуту я поехал с Благовым. В этой командировке нами занимался главный инженер комбината «Воркутауголь» Столерман ; высокий, поджарый мужчина, пятидесяти пяти лет,  с морщинистым лицом серого цвета и проступающей сеточкой кровяных сосудиков на носу и щеках. Он проработал за Полярным кругом почти всю свою трудовую жизнь.

      Осмотрев ход  реконструкции  фабрик, и проведя несколько совещаний,  мы стали готовиться к отъезду домой. И тут Столерман предложил нам провести  два выходных дня на рыбалке.  Благов не был рыбаком, но общение с людьми у него было на первом месте. Во многом эту черту и я пытался перенять у него. Мы согласились. 
Из Воркуты едем  70 километров на север, до поселка Халь-Мер-Ю, где расположена небольшая шахта. Это - конечный пункт проживания людей, а дальше - сплошная тундра, до Ледовитого океана. С нами Столерман, который признается, что на рыбалку едет впервые, не хватает времени. И ещё двое работников комбината, один из которых - старший инженер отдела по обогащению угля Владимир Федорович Соловьев.      

      Плотно обедаем перед дорогой. Нас одевают так, что мы двигаемся с трудом: теплое нижнее белье, ватные штаны, свитер, куртка, телогрейка, поверх всей одежки - противомоскидная куртка, рукава   которой в запястье и капюшон плотно завязываются шнурками. Кирзовые сапоги - на два номера больше, чем носим, чтобы можно было их надеть на теплые носки и большие байковые портянки. И всё это оправдано: нам предстоит проехать на  вездеходе по тундре, на север  к Ледовитому океану  около ста километров. Так уж решили  гостеприимные хозяева: удивить гостей  показом  тундры во всей красе.

      В тот день температура воздуха в Воркуте была +15, а в Халь-Мер-Ю  +4 градуса. С океана дул сильный холодный ветер. Тронулись в путь. Миновав поселок, очутились в бесконечной тундре. Внутри вездехода очень тесно, душно, сильно трясёт. Предпочли пересесть на поверхность вездехода. Здесь - прекрасный обзор. Впереди, почти у самого горизонта - большой желтый шар солнца, справа виднеются снежные  вершины  Уральских  гор,  подходящих  к океану. Кругом - сплошная тундра, уходящая за горизонт. Под ногами - ковер из мха и множество небольших ручейков, широких и не очень. Вода прозрачная, на дне хорошо видны камешки. Местами встречается  кустарник, стелющийся по мху.  Оказывается, это полярные березки. В  ложбинах - не успевший растаять снег.

      - А это что такое? - спрашиваю я у спутников, показывая на  искореженные куски металла. Поясняют:   
      - Это остатки  ракет, после учений... - и продолжают,  явно пытаясь оставить у меня побольше впечатлений:
      - Говорят, американские подводные лодки проходили подо льдами Ледовитого океана и у нашего берега всплывали,  даже высаживались на лед. Теперь это безобразие пресекли.  Вы  заметили на выезде из поселка большой белый шар? Так это станция связи со спутниками, которые просматривают всю нашу границу. Как чуть что,  так сразу уничтожат.   

      Слезть с вездехода боязно,  можно раздавить  леминга - так называют северную мышь,  постоянно издающую неприятный писк.  Но визг леминга почти не слышен за общим гомоном птиц. Преобладают утки. Начинаем замечать, что воздух как-то тускнеет. Это так проявляет себя полярная ночь. Останавливаемся у неширокой речки. Через небольшой слой прозрачной воды хорошо видны косяки рыбы. На перекатах её можно ловить  руками. Нам поясняют, что это хариус. Начинается рыбная ловля.  Два человека  становятся по разным берегам и опускают в воду  тонкую веревку, на которой  привязано несколько лесок с крючками. Это удилище медленно перемещают навстречу течению. Через 30-40 минут у нас - целое большое ведро рыбы. Одна треть чистится, освобождается от внутренностей, моется и перемешивается с солью и луком.  Из остальной рыбы варится уха. Достают из термоса теплую отварную картошку,  которая прекрасно подходит к засоленному хариусу и, конечно, к стакану водки. На второе ; уха. Уже почти стемнело.  Благова и Столермана укладывают в вездеход, а мы  коротаем время у костра. Дров мало, привезли с собой. Очень холодно. Прогуливаемся с Соловьёвым. 

      Оказывается, наш выезд на рыбалку совпал с приездом детей, ежегодно выезжавших для отдыха на юг. Дети  возвращаются досрочно  в связи с разразившейся эпидемией холеры. Вся Воркута взволнована этим событием. В разговоре Соловьев обронил фразу о том,  что когда он был в Шанхае, там тоже была эпидемия холеры. А через некоторое время он упомянул время, когда  был в Токио... Это вызвало у меня некоторое любопытство, и я спросил его:   
      - А что вас занесло в эти города? -  Он ответил:
      - Я мало кому рассказываю об этом,  не очень приятные воспоминания.
      Немного помолчав, добавил:
      - До утра ещё много времени, и я вам  все же расскажу.

      -  Родился я в семье есаула царской армии на Дальнем Востоке. После победы советского строя отец с белой армией ушел в Маньжурию. Когда мне было четыре года, умерла мать, и я остался жить с дедом.  Он был стар и немощен.  В те времена белогвардейцы свободно переходили границу. В один из дней к нам  пришёл человек, передал привет от отца и забрал меня с собой в Харбин. Жили мы с отцом в русской колонии,  обустроенной, с русскими школами,  церковью. Детей обучали разным профессиям. В школе я учился хорошо.  Мое старание заметили и послали  учиться в Китай. В общине понимали,  что, проживая в среде китайцев, надо знать их язык не на уровне примитивной бытовой речи, а значительно глубже, понимать их культуру и быт. Колонией руководил совет, состоявший из грамотных  офицеров, выходцев из аристократических семей.

      В Шанхае я проучился год. Хорошо познал  религию, быт, культуру, китайскую письменность, стал свободно разговаривать по-ихнему. К языкам я способный, быстро перенимаю. Вернувшись в Харбин, обнаружил, что мои знания не очень-то и востребованы. В это время изменилась политическая обстановка, и община взяла курс на японцев, которые начали интервенцию в Китае. Появилась потребность изучить японский язык. Община организовала моё обучение в Токио. Меня берет к себе в дом преподавательница Токийского университета,  образованная женщина, одинокая, знающая несколько языков, в том числе и русский. Она обучает меня практически круглые сутки: языку, традициям, быту,  культуре,  истории японского народа. У неё я живу без малого два года. Возвращаюсь домой с надеждой начать интересную жизнь. Женился. Но вместо работы меня зачисляют в отряд самообороны, выдают винтовку. Это было продиктовано событиями того времени - предвоенные годы, начало второй мировой войны. Мы внимательно следили за событиями на советско-немецком фронте. Были восхищены  победами Красной Армии. В нас пробуждается  чувство принадлежности к русской нации,  патриотизм.         

      В 1945 году в Харбин вошла Красная Армия.  Началась массовая агитация о возвращении русских  в СССР. Люди  стали записываться на возвращение в родные края.  Записались и мы всей семьей. Отец к тому времени умер, а я сам  стал отцом.

      Сформировали эшелон из теплушек и с радостным, приподнятым настроением двинулись на Родину. Доехали до Хабаровска.  Наш эшелон поставили на запасной путь.  Стали уточнять анкетные данные. Для тех, кто  заявил о знании китайского и японского языков, был организован  экзамен. Я - один из лучших. Эшелон сопровождали работники московского института востоковедения, которые не могли не заметить мои знания. Даже сказали, что я могу рассчитывать на работу в их институте.

      Шли дни, но мы не двигались дальше. Старший лейтенант, главный по эшелону, всегда веселый, приветливый, стал избегать встреч с нами  Мы почувствовали в этом  что-то неладное. Через два дня нам раздали список, в котором перечислялись города, где нам разрешалось проживать. Конечно, это были самые захолустные  города.  Я выбрал Пермь. Эшелон расформировали, и каждого отправили «согласно  его выбору».

      В Перми мы никому не нужны.   Нет жилья, нет работы, а стало быть, нет и карточек.  Жена вот-вот должна родить второго ребенка. Для того, чтобы прокормиться, продали почти все наши вещи.

      Попадаю на один завод, где директор сжалился надо мной, принял на работу учеником электрослесаря и разрешил нам жить в красном  уголке общежития.
      Всё это время меня не покидала мысль о работе в институте востоковедения, а сложившуюся ситуацию считал  случайностью. Пишу письмо в этот институт.

      Через два месяца  меня вызывают в  местный отдел  МГБ.  Молодой человек, в кабинет которого я зашел, сообщил, что моё письмо получено, рассмотрено и мне следует выехать в Москву. Узнав,  что  на  дорогу  у меня нет денег, передал мне  энную сумму на билет и посоветовал спрятать деньги во внутренний карман, чтобы не потерять. Выйдя из помещения, я направился домой, радуясь событиям, похваливая себя за находчивость и, несомненно, удачно написанное письмо. Однако, пройдя два квартала,  заметил стоящий у обочины  легковой автомобиль. Два посажира,  выйдя из него, о чем-то беседовали, стоя на тротуаре. Когда я поравнялся с ними, они набросились на меня, скрутили руки  и надели наручники. Я был арестован.

      Начались бесконечные допросы. Предъявили  обвинение в том, что я,  Соловьев, пишу антисоветские, клеветнические статьи для немецких газет.  Меня   пытали, издевались, но я не мог признаться в том, чего не делал. Через некоторое время мне объявили, что я приговорен к 10 годам пребывания в лагере, где у меня будет достаточно времени для обдумывания и чистосердечного признания своей вины. Так я попал в Воркуту,  где работал в шахте,  загружая  лопатой вагонетки с углем.

      В 1954 году меня реабилитировали. Разыскал жену с детьми. Она жила в Челябинской области и работала в бригаде по ремонту железнодорожных путей. Ко мне сразу приехать не могла, - не было денег на билет. Когда приехала, я её не узнал, до того она изменилась. Из одежды - два платья, рабочая куртка, телогрейка, теплый платок да резиновые сапоги. Решили, что останемся в Воркуте, здесь полегче устроиться на работу, да и платят  больше.  Потом я заочно закончил Ленинградский горный институт. Сын и дочка   окончили институты с красными дипломами.  Очень хорошие ребята, радуют нас с матерью. Они нам принесли счастье…

      Прослушав эту историю, я подумал: как много в нашей стране несчастных судеб. Люди истерзаны войнами, тюрьмами, ссылками, штурмами  планов. Что это, неизбежная необходимость? Какая же потенциальная сила заложена в человеке, чтобы в этих условиях бороться за выживание и сохранить чувство патриотизма...

      Утром  позавтракали и двинулись в обратный  путь. Ветер с моря утих, солнце припекало. К полудню температура воздуха  поднялась  до двадцати градусов тепла. В нашей одежке было жарко, но раздеться никто не решался. Теперь на нас напали  стаи мошек. Их было столько, что цвет нашей одежды нельзя было определить, все было серым. Спасались  средством от комаров и мошек.

      Была у меня с Благовым ещё одна поездка на север - в Инту. В эксплуатацию запускалась первая в бассейне обогатительная фабрика с магнетитовой средой - Интинская ЦОФ. Её  проект был типичным для того времени. Но длительный срок строительства, около пятнадцати лет, время от времени требовал  корректировки. Что-то исправлялось, но не всё. Строители спешили сдать объект, да и сметное финансирование было исчерпано. Тогда Благов обратился к начальнику комбината  «Интауголь», своему сокурснику по Днепропетровскому горному институту Семену Наумовичу Штипельману, с просьбой выделить средства  для устранения  недостатков. Предложение было принято. Но, как говорится в пословице: «аппетит приходит во время еды». Так случилось и с Благовым. Он стал уговаривать Штипельмана  создать на базе Интинской ЦОФ образцово-показательное предприятие. И с этим согласился начальник комбината. Но тогда надо было предусмотреть на фабрике что-то новенькое, воспринимаемое как новаторство,  что могло бы заинтересовать другие предприятия.  И такое «новенькое» было найдено.

      По проекту, на фабрике была очень маленькая диспетчерская, не более семи квадратных метров, оснащенная  устаревшим оборудованием. А ведь диспетчерская ; это сердце фабрики. Мы решили обратить внимание проектных институтов и эксплуатационников на диспетчерские, их  оснащение  новейшим  оборудованием.

      Предполагалось перенести диспетчерскую в новое, просторное помещение; оснастить её новым оборудованием, большой и красочной мнемосхемой. Было решено использовать техническую новинку, разработанную воркутинцем, выпускником  Московского горного института, Виктором Соколовским - электронные весы, контролирующие  вес угля, загружаемого в вагоны,  и время загрузки, с выводом показаний на диспетчерский пункт и распечаткой этих показателей. Для создания современного интерьера из Ленинграда был приглашен художник-дизайнер, что для тех лет было редкостью для угольщиков. Единомышленниками  идеи стали начальник комбината,  директор фабрики  Анатолий Иванович Гончаров и главный инженер фабрики Владимир Исаакович Луховитский.

      Благов решил действовать «быстрее дыма паровоза». Он назначил  на август проведение в Инте Всесоюзного технического  совета руководителей обогатительных фабрик, научно-проектных институтов и других организаций, причастных к обогащению углей. На переоборудование фабрики отводилось несколько месяцев, что было крайне мало.

      Это было время повального увлечения  сетевым планированием. Его суть - поэтапный график выполнения работ по времени.  На Штипельмана сетевое планирование произвело большое впечатление, и наша фабрика стала  реальным объектом воплощения нового метода. Он принял активное участие в составлении  графика работ, что было редкостью для руководителя такого ранга, и взял его под  контроль.  Следует отметить, что Семен Наумович был очень занятой человек. Город Инта был полностью на балансе угольщиков, а это означает:  строительство промышленных объектов и жилищного фонда, эксплуатация предприятий, и не только угольных, обеспечение города продовольствием и промышленными товарами, теплом, транспортом, организация обучения и здравоохранения и многое другое, чем живет современный город.

      Девизом Инты было:  «всё для  человека», и реализовывал его Штипельман наилучшим образом. Он рассуждал так: «Приезжающий на север человек  живет в тяжелых климатических условиях, и этот недостаток следует компенсировать бытовыми условиями проживания»... 

      В бытовых комбинатах при шахтах  были открыты не только бани и кабинеты, но и библиотеки, комнаты  отдыха, где можно  поиграть в шахматы, шашки, бильярд, физиотерапевтические кабинеты, хорошая  столовая. Строительство города велось по проекту ленинградских архитекторов, утвержденному Штипельманом. В его работе не было мелочей, и этому он обучал окружавших его людей.

      Мне иногда казалось, что с этим у него какой-то перебор, но с годами, познавая реальную жизнь, я стал понимать, как всё это важно. Я,  например, стал свидетелем, когда он распекал строителей за повторение орнамента кирпичной кладки  строящейся группы пятиэтажных домов. Он отчитывал директора шахты за то, что вдоль внутришахтных железнодорожных путей  не уложены покрашенные известью куски угля.  Спрашиваю: 
      - Зачем это нужно? -  Отвечает: 
      - Таким образом  воспитывается в людях порядок и уважение к своему рабочему месту. Я не вижу в этом  показухи. У меня на шахтах - самая высокая производительность труда в отрасли, и это  неспроста.               

      К назначенному сроку  все работы были завершены, оборудование покрашено, стены и потолки побелены.  На окнах диспетчерской стояли цветы. 

      В один из вечеров Штипельман пригласил Благова и меня  домой в гости. Нас встретила его жена - миловидная,  приятная женщина. Извинилась и сообщила, что хозяин задерживается и скоро приедет. Осматриваем жилье начальника комбината - главы города.  Квартира небольшая, трехкомнатная, в трехэтажном доме.  Никакой роскоши, но есть всё необходимое для нормально жизни.  Сын и дочка - уже взрослые,  живут не в Инте.  Жена  рассказала о том,  что  Штипельман приехал в Инту после окончания Днепропетровского горного института, когда будущий город представлял большой лагерь для заключенных, больше политических.

      По службе рос с низов. Был такой порядок: если выполняли норму, то заключенных кормили из «полного котла», и они сами  следили за выполнением работ и  дисциплиной.  В лагере было много известных, талантливых людей: профессора, инженеры, артисты, художники, рабочие высокой квалификации. С некоторыми он даже дружил. Семёна Наумовича не раз проигрывали в карты, но беду неизменно  предотвращали сами уголовники, беря его под защиту.

      Мы здесь были вольнонаемные, но прожили очень тяжелую жизнь, - заключила женщина.
      Пришёл хозяин. Сели за стол, стали ужинать. Беседу продолжил Штипельман:
      - Тяжело стало работать за последнее время, и нет уже лагерей, а жить всё сложнее и опаснее. Вот видите, - он вытащил из кармана пистолет и положил его на стоявший рядом  туалетный столик. - Я эту штуку почти не носил. Сейчас мне уже несколько писем прислали с угрозами. Задержался я на севере, пора успокоиться. Думаю  уехать на юг, купить маленький домик да приглашать на лето в гости  детей и внуков. Вот провожу вас и поеду в Москву - вызывает народный контроль. Дело в том, что начал я строить крытый ледовый дворец.  Приехали контролеры, говорят: «Не имеешь права тратить государственные деньги на такую ерунду, что тебе, льда не хватает на открытом воздухе?».  Но я продолжаю строить, не боюсь я их! Ну что они  могут мне сделать?  Оштрафовать на два оклада - для меня это ерунда, за свою жизнь на севере я заработал достаточно денег. Могут снять с работы - не страшно, самому пора  уезжать.

      Не успел Семён Наумович уехать из Инты на юг. Через год он умер в Кремлевской больнице от рака.

      Немало интересных работ выпало на мою долю в начальный период работы внутри министерства. Одна из наиболее значимых -  разработка инструкции по учету добытого угля. Группа сотрудников, сформированная для этой цели, была освобождена от всех других обязанностей.  Здесь я начал работать конкретно со специалистами по добыче угля, плановиками, бухгалтерами, юристами, трудовиками. Глубже представил себе работу  Статуправления, Госплана,  Госстандарта, Госкомитета по ценообразованию.   

      Большое удовлетворение доставляла мне работа  по освоению производственных мощностей вновь  вводимых  обогатительных фабрик, которая  стала моим основным занятием. В то время  за пятилетку в эксплуатацию сдавалось по 5-8 фабрик. Наследие совнархозов. Это были крупные обогатительные предприятия нового поколения.  Внедрялась новая  технология. Появились новые машины, более производительные и эффективные. Внедрение контрольно-измерительной аппаратуры повысило уровень безопасной эксплуатации фабрик. Старые предприятия  реконструировались.

      На все эти объекты я выезжал много раз, изучал их работу, отмечая удачные проектные решения и «узкие» места. Началась активная работа с проектными и научными;исследовательскими институтами. Поучал других,  учился  и сам. Производство было  моим  университетом.    

      Не всё зависело от проектных решений. Существенную роль играл руководящий инженерный персонал  фабрик. В каждую пятилетку перед отраслью ставилась основная задача.  В тот период, о котором я хочу рассказать, девизом было:  «Повысить производительность труда за счёт технического прогресса». Здесь мы сильно отставали от передовых зарубежных стран.

      Однажды, приехав на одну из фабрик, я встретился с директором. Спрашиваю его: «Как вы понимаете  технический прогресс, и что бы следовало сделать на вашей фабрике для повышения эффективности её работы?». Никак не может понять, о чем я  спрашиваю. То денежных средств  не хватает, то  мало угля дают для переработки, и в этом виновны шахтеры, то ремонтная группа не укомплектована. Представления не имеет о новой технике. Отвечает фразами, где-то услышанными, но для него непонятными.  Наш разговор закончился тем, что он мне сказал: «Извините, уже пять часов, у нас закончился рабочий день, и мне надо   домой». А ведь этот человек в недавнем прошлом был начальником отдела обогащения и качества в одном из трестов. Таких «специалистов», которые не работали над собой, я не любил. Через неделю этот директор был освобожден от занимаемой должности. Компромисса в таких случаях я не признавал. С увлечением обсуждал вопросы совершенствования технологии углеобогащения с грамотными, вдумчивыми инженерами, которых в отрасли было подавляющее большинство, при этом,  как говорится, «часов не наблюдали». Наши встречи иногда продолжались  до ночи.

      Долго и трудно шло освоение мощности  ЦОФ «Восточная» объединения «Карагандауголь». В процессе разработки мероприятий по улучшению её работы задаю директору вопрос: «Назовите несколько наиболее важных проблем, которые вы, как директор, должны решить?»  Называет: «Обеспечить нормальную работу бани, своевременно выплачивать заработную плату,  привезти на работу и увезти рабочих после смены».

      По выражению моего лица понимает, что я не удовлетворен ответом, и добавляет:  «На всё остальное есть главный инженер, механики, снабженцы». Говорит с укоризной в голосе, пытается переложить ответственность на подчиненных.   

     Этот директор был авторитетным руководителем, давно работавшим в этой должности и на других фабриках. Полюбил представительствовать на   разных конференциях, совещаниях, собраниях в обкоме и горкоме, в заграничных командировках. Таких я не любил. Мне больше импонировали директора, вникающие досконально  в любое дело, становившиеся активными участниками процесса, может быть, в чем-то даже лишающие подчиненных инициативы, но и увлекающие их на решение вопроса. Директор ; это лидер в коллективе, в ответе за всё.  ЦОФ «Восточная»   стабилизировала работу после замены директора.   

      Конечно, были у меня в отрасли «любимчики», с которыми пришлось много и упорно работать, - директора  фабрик:  Михаил Григорьевич Богомольный (ЦОФ «Беловская»)-  Михаил Павлович Герасименко (ЦОФ «Сибирь»)- Павел Михайлович Романов и  Леонид Петрович Кравченко (ЦОФ «Кузнецкая»); Алексей Андреевич Бондаренко (ЦОФ «Гуковская»); Александр Дмитриевич Семенчук (ЦОФ «Донецкая») -  Александр Федорович Сидоров (ЦОФ «Касьяновская») и много других...  Это были люди,  которые питали меня идеями, через которых я познавал производство и становился настоящим специалистом,  распространяя их опыт на другие фабрики. За это я им  благодарен.   

      В Российской Федерации было более семидесяти обогатительных фабрик, которыми мне в большей или меньшей степени пришлось заниматься. У каждой были свои проблемы.

      Очень сложно шло освоение мощности на ЦОФ «Кузнецкая». Это была первая крупная фабрика, перерабатывавшая угли, добытые гидравлическим способом.   Фабрику  перестраивали в условиях эксплуатации. Её остановка была невозможна,  так как она была построена в «голове» Западносибирского металлургического комбината.

      С директором фабрики - Леонидом Петровичем Кравченко, до которого поменялось немало руководителей, я познакомился, когда он   работал на Беловской ЦОФ. Когда я находился там в  командировке,  ко мне подошёл незнакомый человек, представился заместителем главного инженера, заявив, что перерос занимаемую должность и хотел бы попробовать себя в качестве директора обогатительной фабрики Кедровского разреза. Я действительно пытался для этой фабрики подыскать руководителя. Но Кравченке  в его просьбе  отказал. Мне не хотелось растаскивать кадры с предприятия, которое воспитало немало руководителей и в тот момент само нуждалось в хороших работниках.   

      Но благодаря своей настойчивости Кравченко был назначен директором  ЦОФ «Кузнецкая». Так началась  многолетняя совместная работа, завершившаяся крупными перестройками и стабильной работой предприятия.

      Много неприятностей пришлось пережить после взрыва угольной пыли  на Беловской ЦОФ в 1984 году. В это время я был  в Кузбассе и за три дня перед  бедой посетил фабрику. Богомольный  находился в отпуске. Стояли сильные морозы, ниже 30 градусов. Смерзшиеся угли с трудом выгружались из вагонов, и потому невозможно было создать нормальный технологический режим, состыковать переработку угля с работой сушильных агрегатов.
      Ударной волной были выбиты оконные рамы, сорваны  строительные панели здания, искорежено часть оборудования. К счастью, смертельного исхода не было,  раненых и контуженных было около двадцати человек. Фабрика  вышла из строя. Вечером того же дня радиостанция «Голос Америки» передала о том, что в Восточной Сибири произошёл взрыв на «химическом» предприятии. Сведения  спутника-шпиона.   

      Сообщение о взрыве застало меня в Кемерово. Через полтора часа я с руководством производственно-распорядительного управления по Кузбассу выехал в Белово. Там уже работала следственная  группа  КГБ. Опрашивали свидетелей, брали объяснительные записки,  работали горноспасательные отряды. 

      Вскоре в Белово прилетела государственная комиссия по расследованию  причин аварии, в её составе ; руководители Минуглепрома, в том числе и Благов. На фабрику съехалось много народу: представители Минчермета, научных и проектных институтов, Госнадзора...

      Минчермет в срочном донесении Совету Министров СССР попросил принять меры к быстрейшему восстановлению фабрики. Поскольку у угольщиков не было достаточно сил для быстрого выполнения восстановительных работ, то  на первом же заседании Совмина  была создана  комиссия во главе с заместителем Председателя Совета Министров СССР Вениамином Эммануиловичем  Дымшицем, для координации и помощи выполняемых работ.

      В результате на подъездных  железнодорожных путях фабрики  появилось двадцать купейных вагонов, в которых разместили рабочие бригады.  Грузам на Беловскую ЦОФ был открыт зелёный свет. Проектные решения выполнялись на фабрике специалистами «Сибгипрошахт» круглосуточно. Но, несмотря на принятые меры, восстановление фабрики длилось несколько месяцев.

      Расследовавшая причину взрыва комиссия пришла к выводу, что виною тому были неправильные действия обслуживающего персонала. В судебном разбирательстве виновными были признаны:  главный  инженер  фабрики,  исполнявший обязанности директора, начальник смены и диспетчер. 

      Для Благова сам факт аварии был неприятным, и он очень нервничал,  не зная, на кого обрушить свой гнев. В конце концов  нашел «козла отпущения», им оказался я! Конечно, обвинить меня в аварии он не мог,  но, как было свойственно его  стилю работы, он выдумывал поводы для беспрестанной ругани, оскорблений и унижений.  Я начал оборонятся,  что только усугубляло положение…  Окружавшие нас кузбассовцы обратили на это внимание  и даже сделали ему замечание, но он не унимался.

      В Москве наши отношения были похожи  на морские приливы и отливы. Я  отодвигался на второй план. Благов затаил против меня злобу. И можно было ожидать  от него в любую минуту любого удара. 

      Восстановительные работы по Беловской ЦОФ шли своим чередом. Еженедельно на Совмине Дымшиц докладывал о ходе работ. В один из дней в нашей комнате в министерстве появился работник института «Кузнииуглеобогащение». Спрашиваю его:
      - Зачем приехал, кто тебя вызвал? - Отвечает:
      - Приехал по заданию начальника производственно-распорядительного управления «Кузбассуголь» Анатолия Ивановича Петрова. Привёз фотографии восстановительных работ по Беловской фабрике для Дымшица, к заседанию Совмина. Сказали,  чтобы я обратился к вам  помочь  передать эти фотографии.

      Отсылаю его к Благову.  Через полчаса возвращается и говорит:   
      - Благов сказал, чтобы вы просмотрели фотографии,  разложили их в четыре пакета по числу копий и связались с канцелярией Дымшица,  организовав передачу фотографий по назначению.

      Звоню в приемную Дымшица. Поясняю, в чем дело, помощник не знает о поручении шефа. Просит передать трубку человеку из Кузбасса.  Записывает все его паспортные данные и назначает ему посещение Кремля в 11 часов следующего дня.  Я по внутренней связи сообщаю обо всем Благову. Он просит зайти с кузбассовцем. Настроение у Благова приподнятое, как-никак он причастен к вопросу, связанному с самим Дымшицем! Начинает рассказывать, как это интересно - побывать в Кремле, как надо там себя вести. Вручает посыльному для передачи Дымшицу два экземпляра фотографий, а два других оставляет себе. Выполнив свою миссию, кузбассовец улетает в Кемерово.

      Благов любил общаться с министром Братченко по субботам, когда тот не очень загружен делами и есть возможность рассказать ему о насущных делах. В первую же субботу после упомянутого  события Благов зашёл в кабинет министра. Доложив и подписав несколько писем, он начал докладывать о фотографиях:  «У меня в управлении замечательные люди. Работаем, Борис Федорович, с кадрами, отсюда и неплохие результаты. В начале этой недели нам удалось «перехватить» человека, который привёз из Кузбасса для Дымшица фотографии о ходе восстановительных работ на Беловской фабрике. Их  он намерен использовать на заседании Совмина. Я передаю вам комплект этих фотографий».

      Министр взял в руки фотографии, бегло взглянул на них и разразился такой фразой, от которой Благов чуть не упал со стула. Немного  успокоившись, министр   пояснил:  «Это я просил  Петрова  сделать фотографии и переслать их мне к заседанию Совмина. Причем здесь ты и Дымшиц?!»  Задумка министра была сорвана! Он поднял телефонную трубку, вызвал  Петрова  и высказал ему неприятные  слова.    Не помня себя от случившегося, Благов поднялся к себе в кабинет. Через минуту раздался звонок у меня в квартире.     Благов. Последовал вопрос: «Отдыхаешь?». Я ответил: «Да». «Немедленно чтобы  был у меня в кабинете!» - скомандовал он. Ничего не поняв, но, почувствовав  что-то недоброе, я  отправился в министерство. Благов сидел у себя в кабинете чернее тучи.  Осмотрев меня долгим,  злым взглядом, спросил:
      - Ты на какую разведку работаешь?!

      Я молчал, не зная, как реагировать. Он повторил вопрос.  Мне стало не по себе. Не зная, что ответить, я засмеялся,  полагая, что это очередная шутка,  которую мог себе позволить Благов. Но для меня это была не шутка. Такая фраза в 1984 году была крайне опасна  последствиями. Он принялся меня ругать, оскорблять, и попросту говоря, издеваться. Постепенно раскрылась суть происшедшего.

      На следующий день, это было воскресенье, мне домой позвонил Петров. Он также переживал,  выслушав взбучку от министра. Оказалось,  что Петров, получив задание от министра, перепоручил его  директору объединения «Кузбассуглеобогащение», а тот, в свою очередь,  директору института «Кузнииуглеобогащение», у которого был профессиональный фотограф. В конечном итоге всю вину возложили на посыльного, который привез фотографии. Этот случай лишь углубил  неприязнь  между мной и Благовым. 

      В это время развернулись работы по строительству обогатительной фабрики на Нерюнгринском разрезе, по контракту с Японией. Проект был разработан институтом «Сибгипрошахт», а оборудование   оплачивалось  японцами в счёт кредита, выделенного советской стороне. 

      В проект фабрики была заложена новая технология - обогащение в гидроциклонах. Это то, чем я занимался в институте. Якутия входила в зону моего курирования. Но Благов отстранил меня от всех дел по этой фабрике, хотя я уже начал некоторые работы. По моему предложению был назначен директор фабрики, Геннадий Гладышев, которого я в своё время вывел на должность директора фабрики,  за ростом которого наблюдал многие годы. 

      Ведущие должности в объединении «Якутуголь» заняли бывшие работники объединения «Востсибуголь», с которыми я несколько лет был связан совместной работой по строительству и освоению мощности ЦОФ «Касьяновская». Это Генеральный директор объединения «Якутуголь»  Виктор Михайлович Ждамиров, впоследствии - заместитель министра угольной промышленности СССР,  директор по кадрам и быту объединения - Виталий Михайлович  Самарин,  приглашавший меня приехать в Нерюнгру и желавший  продолжить работу со мной. Мне было стыдно признаться, что я в опале, и потому обещал обязательно приехать, как только «освобожусь» от  других  «очень важных дел».

      Так сложилось, что в строительстве фабрики участвовали два человека -  родственники моей жены:  Валентин Матери - начальник строительного отдела института «Сибгипрошахт», получивший за разработку проекта ОФ «Нерюнгринская» премию Совета Министров СССР,  и Элла Шкундина - куратор стройки в Госстрое РСФСР.  При встречах в домашней обстановке я слушал её рассказы о ходе строительства в Нерюнгре. Было до слез обидно. У меня отняли интересную работу,  где бы я мог принести немалую пользу. В этот период я даже задумался, не сменить ли  работу. Благову постоянно нужны были люди, над которыми можно было покуражиться.

      Прошёл почти год моей опалы, сотрудники управления ездили в заграничные командировки по закупке оборудования для Нерюнгри, а я летал в Кузбасс по самым неприятным вопросам.

      В одну из таких командировок я плохо себя  почувствовал, еле дождался её окончания и должен был вылетать домой. Обычно  во время командировок я не менее двух раз звонил в Москву и докладывал о работе. Перед днем вылета,  не нарушая сложившейся традиции, я позвонил  Благову, который после моего доклада сказал, чтобы я сдал билет и снова поехал в Ленинск-Кузнецкий. Я ответил, что плохо себя чувствую и должен быть в Москве. Благов увидел в этом  неподчинение его указанию. Началось издевательское шельмование. Еле дождавшись окончания разговора, я поднялся на третий этаж номера гостиницы. Был поздний вечер, и я начал раздеваться, чтобы лечь спать. В дверь постучала администратор и попросила  подойти к телефону.  Звонил Благов. Он продолжал читать мне  нотацию. Я не отвечал, дожидаясь, пока не иссякнет его красноречие.  Но на этом он не успокоился. Через некоторое время, собравшись с новыми мыслями,  потребовал в третий раз подойти к телефону. На четвертый вызов я  не подошёл.

      Прилетев в Москву, я обратился в платную поликлинику. Осмотрев меня, профессор предложил немедленно лечь в больницу на обследование.

      В больнице мне должны были сделать операцию. Неожиданно в палату  вошёл заведующий отделением в сопровождении двух хирургов, подошёл к моей кровати и сказал: «Соломон Ильич, мне сейчас звонил заместитель министра (так, видимо, он представился для большего впечатления) Благов - ваш начальник, рассказал, какой вы заслуженный и нужный работник, и просил проявить к вам повышенное внимание и передать, что вас ждут в министерстве здоровым».  Вот таким был Благов - человек в двух лицах!..

      Операцию мне сделали, но занесли инфекцию, и врачи вынуждены были  длительное время приводить меня в нормальное состояние. Я не работал полгода. За время моей болезни произошёл ряд событий, изменивших  ритм работы нашего  управления. 

      Умер Иван Егорович Черевко ; главный инженер управления. Это была знаковая фигура в углеобогащении. С ним я начинал трудовую деятельность в Донбассе на Гундоровской ЦОФ, он заменил Затопляева на посту директора фабрики.  Когда решался вопрос о замене главного инженера нашего главка, я  поддержал  кандидатуру Черевко.   

      Благов не  ладил с Черевко и ревниво относился к взаимоотношениям замов с сотрудниками, пытаясь вызвать симпатии к своей персоне, зачастую целенаправленно сталкивая нас лбами. Однажды Благов вызвал меня и Черевко и стал с нами разбираться по вопросу освоения мощности ЦОФ «Восточная», где Иван Егорович был председателем приемочной комиссии.  Весь удар критики обрушился на меня. После длительного  «воспитания» мы разошлись по своим рабочим местам. Звонок.  Меня  вызывает Черевко и говорит: «Семен Ильич, извини меня, что я тебе доставил столько неприятных минут,  я ведь хорошо понимаю,  что всё сказанное тебе относилось ко мне. Таков наш начальник». Было это перед самой его смертью. Черевко не хотел, чтобы у меня  остались плохие воспоминания  о нём.

      На место Черевко пришел Александр Иванович Сипотенко, человек совершенно  другого характера и стиля работы.

      Да и Благов стал другим, - ухудшилось здоровье. Подолгу и часто лежал в больнице, ему вмонтировали стимулятор сердечной деятельности. Предчувствие приближавшейся отставки повлияло на его поведение. А когда заместитель министра по кадрам сказал ему: «И тебе найдем замену», - он окончательно сник.

      Вскоре Министром угольной промышленности стал Михаил Иванович Щадов, с которым мне пришлось в своё время работать вплотную, и который был обо мне хорошего мнения, в чем я  впоследствии не раз мог убедиться.  Изменились у меня отношения и с Благовым в лучшую сторону. Оказалось, что я и Кленин были ему преданнее и ближе, нежели пришедшие в управление новые люди.

      Мне казалось, что Щадов невзлюбил Благова. Вскоре ему предложили уйти на пенсию. Официальные проводы состоялись в переполненном зале коллегии. Всё носило торжественный характер: выступали начальники управлений, министр и его заместители. Заключительная речь Благова вызвала к нему сочувствие. Возглавляемая им отрасль достигла больших успехов:  почти втрое увеличились объемы переработки угля, внедрены новые технологии, углеобогащение достойно представлено на международных форумах... Сам же он получал от этого большое удовлетворение, отдавая все свои силы государству и партии. Честность и бескорыстие, по его оценке, обусловили уход на пенсию без дачи и автомобиля. Даже квартиру  для дочки пришлось покупать за свои деньги,  в то время как люди его ранга оказались более подготовленными в материальном  отношении к уходу на пенсию.

      После коллегии я зашёл  в кабинет к Благову. Он сидел один. Дверцы стенного шкафа  распахнуты, часть документов, книг, отчетов были уже отобраны, но большая  часть валялась на полу. Видеть это было непривычно, так как  Благова отличали аккуратность и любовь к порядку.

      Я зашел к нему попрощаться, приободрить, поблагодарить за то хорошее, что он для меня сделал. Как-никак, а мы проработали вместе двадцать два года. И хорошего всё-таки было больше, чем плохого.  Я напомнил ему начало нашей работы, фанатичную страсть сделать углеобогащение достойной уважения отраслью. Напомнил немало курьезных и смешных ситуаций. Чувство радости, охватывающее нас после удавшихся мероприятий. Благов умел благодарить людей за работу, тому свидетельство ; награждение меня тремя степенями знака «Шахтерская Слава», множеством грамот, знаком «Почетный работник угольной промышленности»... Организовывал отдых моей семьи во время отпуска. Учил меня неформально относиться к людям на собственном примере.

      Однажды он вызвал меня и попросил написать поздравительный адрес в связи с семидесятилетием главного инженера проекта института «Уралгипрошахта». Этот человек был командиром  Благова во время войны. Я написал и принес ему. Прочитав, он отверг мою писанину, сказав:  «Какой же ты у меня формалист! Души у тебя нет».  К концу дня Благов вызвал меня и показал свой вариант адреса. Это было прекрасное сочинение настоящего друга, соратника по войне,  которое служило мне многие годы образцом при написании  поздравлений. 

      Получив очередную награду, он  приглашал к себе домой меня, Кленина,  Марченко с женами на торжественный обед с богатым угощением. У Благова было много высокопоставленных друзей и знакомых,  так что, ставя меня в один ряд с ними, я не мог этого не оценить.  Благов был особым человеком,  своеобразным, интересным  и очень общительным. Это заметили в оргкомитете ЦК КПСС,  рекомендовав его для общения с космонавтами, у которых он стал «своим» человеком. Ему два раза в год ; на Седьмое ноября и Первое мая, ; приносили приглашение на трибуны Красной площади.

      Он был незаменимым председателем Совета ветеранов войны, вовлекая в свою работу известных военачальников. Познакомившись с трижды Героем Советского Союза Иваном Кожедубом,  пригласил его вручить награды участникам войны по случаю юбилейной даты Дня Победы. Министру пришлось посвятить почти целый день столь почетному гостю. День прошёл торжественно,  по настоящему празднично, после чего Борис Федорович сказал: «Ну! Благов, ты даёшь! Молодец!.. И когда только  успеваешь знакомиться с такими знатными людьми?».

      В «День Победы», в вестибюле здания министерства, у памятной Доски погибшим на фронтах работников Минуглепрома СССР, выставлялся почетный караул солдат элитного училища имени Верховного Совета РСФСР, из тех,  кто нес  почетную вахту  у стен Кремля, мавзолея Ленина,  у Вечного огня на Манежной площади.  Это  Благов организовывал, используя добрые отношения с командующим училища. Будучи членом Международного конгресса по обогащения углей, он завоевал большой авторитет у иностранцев. С ним вынуждены были считаться представители даже не очень дружественных  к Советскому Союзу стран. 

      Обо всём этом я напомнил Благову и благодарил за внимание ко мне, к моей семье; за то, что на протяжении многих лет, несмотря на  разные наши отношения,  8-го апреля,  в день моего рождения, в семь часов утра, он никогда не забывал меня поздравить.

      Больше говорил я, он же вставлял отдельные реплики. Лицо его покраснело, и он заплакал, устремив свой взор  в окно, в никуда. Слезы текли из его глаз по щекам.  Это  у него, такого могучего человека?!  Я попытался встать и уйти. Но он остановил меня жестом руки, сказав:  «Сиди!  Ещё не все кончено.  Мы ещё, Семён,  встретимся, и обязательно  по радостному  поводу».  Я продолжал сидеть молча, а он плакал.

      Благова трудоустроили - консультантом в одну из лабораторий Института горючих ископаемых. Он заставил окружающих встрепенуться от спячки, свойственной в то время многим научным работникам. Всем нашел дело.
      Он активно посещал театры, выставки.

      Вскоре Благов умер - в автобусе, отправлявшемся на стадион «Лужники» на праздник, посвященный культуре Индии.

      Сипотенко стал начальником управления, а на должность главного инженера был приглашен директор Червоноградской углеобогатительной фабрики,  Анатолий Ефимович Молчанов. С появлением нового руководства окончательно изменились стиль и методы работы, чему во многом способствовали  наступившие времена  перестройки и разрушения страны.   

      Во время длительной работы в Минуглепроме у меня было немало интересных этапов, о некоторых  я решил рассказать в последующих главах.
            На фото: Начальник Главуглеобогащения  Минуглепрома СССР - Благов Игорь Сильвестрович, продопредиливший   на 25 лет  мою трудовую карьеру