Притча о двух начальниках, добром и злом

У морских офицеров есть поговорка: «На флоте нет профессии – хороший парень». Эта поговорка чрезвычайно мудра, ибо она предполагает приоритет деловых качеств перед моральными. Моральные качества имеют большое значение, но всё-таки лучше всего, когда командир искренне уважаем за свои деловые  и человеческие качества, а такое сочетание бывает чрезвычайно редко.
Много у меня было командиров, я имею в виду командиров кораблей, но, пожалуй, ни один не тянул на высокое звание Настоящего Командира. Это уже от Бога, и ничего тут не сделаешь, тут или дано, или не дано. Был у нас в соединении один, о котором подчинённые говорили с восхищением и любовью, хотя умел он драть подчинённых, как никто другой. Но, к сожалению, мне с ним служить не довелось. О некоторых я вспоминаю с уважением, некоторых с  доброй улыбкой, некоторых даже с чувством презрения, были  и такие, которым никогда не подам руки. Расскажу о двух совершенно разных командирах, так сказать, антиподах.
В то доброе старое застойное время корабли у стенки стояли мало, бороздили моря и океаны; во всех ключевых районах мира стояли эскадры советских военных кораблей, поэтому корабельные офицеры часто, придя с боевой службы, переводились на другой корабль, чтобы опять умотать в моря. Так произошло и со мной, отпуск я отгулять успел, правда, весной, а в середине лета меня бросили на соседний корабль, который готовился к боевой службе. Согласия у меня не спрашивали, просто позвонил мне начальник отдела кадров эскадры и сказал, что я назначаюсь на равноценную должность. Корабль был новый, условия проживания там были несравненно лучше, чем на моём старикане. Ходили слухи, что командир там замечательный, поэтому я не особо расстраивался, расставаясь с кораблём, которому было отдано полтора года жизни и пройдена боевая служба в Индийском океане.
На корабле меня давно ждали, т.к.  надо было срочно принимать дела и должность у мичмана, который в боевой части остался один, поэтому я был встречен им как избавитель от дел, к которым он не имел никакого отношения. Дела и должность я принял быстро, стал его расспрашивать об обстановке на корабле, он мне рассказал, что жизнь на корабле отличная, командир – человек добрейшей души  и всегда решает любые вопросы. И тут раздалась команда: «Командирам боевых частей получать спирт в кладовой радиобуёв».
- Эх, заявку я не писал! – растроился я. – Пролетели мы с «шилом»!
- Не переживайте, товарищ старший лейтенант. – сказал мичман. – Берите ёмкость и бегите за «шилом», у нас помощник командира  выдаёт его только раз в месяц и наливает любую ёмкость до краёв, которую принесёте, но не больше десяти литров. Остальное забирает себе.
- А как же учёт, проверки?
- Да у него всё схвачено.
Удивлённый необычной организацией использования спиртовых запасов корабля, я побежал к источнику, прихватив десятилитровую канистру. Там наливал вожделённую жидкость в подставляемые ёмкости здоровенный краснолицый капитан-лейтенант, судя по физиономии, он уже не раз припадал к роднику.
- Ты, что ли, новый командир группы? – заплетающимся языком  обратился он ко мне.
- Я. Аз есмь. – от волнения я даже охрип. Неужели нальёт десять литров? Такого количества спирта я ещё не получал.
- Подставляй тару.
И помощник налил мне по самую горловину. Я закрыл ёмкость и пошёл в каюту. Знаете ли вы, что такое «шило»? Это золото, алмазы, бриллианты, за него можно купить всё, что можно и чего нельзя. Это ВАЛЮТА! Человек, имеющий «шило», на корабле чтим и уважаем, можно сказать, даже любим, ибо, как поётся в песне: «Деньги есть, и ты, как барин, одеваешься во фрак, благороден и шикарен, а без денег ты – червяк!» Короче говоря, я в одночасье стал богатым человеком. Правда, такого безалаберного отношения к «шилу» я ещё не встречал. На предыдущих местах службы за бутылку «спиритус ректификатус» с меня требовали огромное количество бумаги, здесь же схема получения  была упрощена до предела, что не могло мне не нравиться.
Вскоре меня вызвали к командиру. Зайдя к нему в каюту, я представился по полной форме. Командир с первого взгляда располагал к себе: породистое лицо, улыбчивые глаза и доброжелательный тон разговора. Поинтересовавшись, как я устроился, он рассказал мне, что командир боевой части заболел, и какие в связи с этим задачи передо мной стоят, что для меня не было новизной -  за плечами моими было уже две боевых службы. Тем не менее я его внимательно выслушал. В конце разговора он поинтересовался, есть ли у меня вопросы, пожелания. Я сказал, что нет, после чего он меня отпустил.
Я пошёл знакомиться с офицерами, сразу же направился к механикам, у связистов с ними особое родство, разница только в том, что у нас обнаружить неисправность трудно, устранить легко, а у них наоборот. В одной из кают, куда я постучался, дверь открылась, и высунулась хмельная физиономия молодого, но уже с седыми висками, старшего лейтенанта.
– Мужики, я новый связист, командир группы, пришёл с вами познакомиться. – сказал я, доставая из-за пояса бутылку.
– Родной ты наш! Как ты кстати! – открывший мне старлей прослезился. – Гость дорогой, заходи! Меня Серёгой зовут.
В каюте шло застолье, но горючее у них уже кончилось, они судорожно думали, где ещё достать, и тут появился я, что для них было настоящим чудом. Мы познакомились со всеми сидящими в каюте офицерами, их, кроме Серёги, было трое, причём все они меня обнимали с искренней  теплотой. Мы выпили за знакомство.

– А быка (командира боевой части) твоего «кондратий» хватил. – сообщил мне Серёга. – Он, собака, две недели беспробудно квасил,  в конце запоя к нам забрёл. Ну, мы посидели не слабо, он в каюту уполз. Утром прибегает: «Мужики, дайте похмелиться, подыхаю!» Мы: «Откуда, Вова, вчера всё съели. Сами мучаемся!»
 И видим – у него вдруг правая рука идёт через лопатку за спину, к затылку тянется, а левая – к носку правого ботинка. Правый глаз смотрит вверх, левый – вниз, морда искривилась, нос в щеку упёрся – в общем, вылитый Дориан Грей в конце повести. Ну мы перепугались, быстренько сбегали к нашему быку за шилом, спасать надо было человека. Но Вова говорит: «Поздно!» – а слюни текут, видать, сильно хочется квакнуть. Попытались в него влить – не получается. Доктор прибежал, машину быстро организовал, отвезли в госпиталь, там девочка, видно, молодая, дежурным врачом была, она ему с перепугу нарисовала диагноз в медицинской книжке, с которым не живут. Полежал Вова под капельницей, отмок, через неделю выписался, а диагноз-то в книжке записан! Сейчас он бегает с книжкой, как с зелёным знаменем пророка и терроризирует командира, требует списания на берег, и у него, наверное, получится. Повезло человеку!
–  Повезло, здорово повезло. – загомонили ребята.
Это ж как нужно довести людей службой на кораблях, чтобы они завидовали человеку, едва не расставшемуся с жизнью! Кстати, через несколько лет, мой товарищ, тоже после двухнедельного пьянства впал в такое же состояние, только врач был поопытней, тут же определил, что это – алкогольный токсикоз, и ни о  каких  послаблениях и льготах речь не шла. Но Володю этот случай здорово напугал, и он завязал пьянство аж на целых полгода! Потом всё вернулось на круги своя.
– Командир у нас раньше старпомом был. – продолжил Серёга. – Мужик он хороший, отказать не может,  и мы, мерзавцы, этим пользуемся. Приходи к нему, проси добро на сход – никогда не откажет. А уж если фуражку сдвигает на затылок или рассказывает о своей службе на миноносце  – с самой абсурдной просьбой обращаться можно.
– Да ну на фиг, Серёга, после старого командира он здорово организацию на корабле развалил. – вмешался Ваня, другой офицер-механик.
– А нам-то что! – возразил Серёга. – Живём, как короли, за пьянство не дерут, меру знать только надо, а что до организации – так я у себя в дивизионе сам её определяю.
– Так-то оно так, а вот когда корабль завалит всё, что можно, напустят  на нас кодлу проверяющих – никакая организация в твоём дивизионе не спасёт. – стоял на своём Ваня.
– Ну, до этого ещё далеко. – улыбнулся Серёга. – Чегой-то мы заболтались – наливай.
Разошлись мы за полночь. Информации ребята выдали много, понял я, что службой на корабле многие недовольны, что командир передоверил управление заместителю по политчасти, мужику крутому и своенравному, что помощник – горький пьяница, тем не менее заведует спиртовым хозяйством, что корабль наш, когда стоит у пирса, превращается в плавучую гостиницу – командир любит гостей. Мичман мой, у которого я принял дела и должность – любимец командира, в квартире у него автоматизировал все электрические процессы: к примеру, открываешь входную дверь – в прихожей автоматически включается свет, начинает играть музыка, выходишь из прихожей – свет гаснет, музыка прекращается,   и так во всех помещениях. Автоматизацию хозяин может отключить как в любом помещении, так и по всей квартире. Поэтому мичмана моего, как правило, на корабле в рабочее время встретить невероятно трудно. Много ещё нюансов поведали мне мои новые друзья, но в целом я был очень доволен, что попал на этот корабль, считал, что послабления в службе – это благо. Молодой офицер, что ж поделаешь…
 Вскоре мы ушли на боевую службу. Надо сказать, что задачей боевой службы была  прогулка корабля с севера на юг неподалёку от американских берегов, естественно, без захода в территориальные воды.  Главное, чтобы американцы нас как можно позже заметили; это было исполнено с блеском – они нас увидели, когда мы были  у южных берегов штата Колорадо.   Отработав боевую службу, не очень долгую, всего три месяца, мы, проведя послепоходовый ремонт, продолжали гоняться за супостатом. Корабль у стенки почти не стоял, из морей мы не вылезали. Но, зато, когда корабль швартовался, почти все бежали к командиру и  сбегали на берег, старпом рыдал – некого было поставить на дежурство, хватал тех, кто до командира добраться не успел. Организация на корабле медленно, но верно, ухудшалась. На построениях экипажа пьяный помощник толкал бессвязные речи, командир, присутствовавший при этом, морщился, но молчал. Заместитель по политической части (Большой Зам) самостоятельно решал строевые вопросы, на корабле его боялись больше, чем старпома. Однажды мой товарищ – артиллерист рассказал мне интересную  историю.  У него был матрос-узбек, за два с лишним года  отточивший свой русский язык до совершенства, толковый парень.
– Приснился мне, товарищ старший лейтенант, сон. – рассказал он своему командиру. – Я демобилизовался, приехал домой. Бабушка сварила целый казан плова. Я уж собрался его есть, но она говорит: «Подожди, пригласи друзей, с которыми служил».  И пошёл я почему-то по родному Ташкенту собирать друзей. Собрал всех, приходим мы домой, а плова и нет. Я говорю: «Бабушка, а где же плов?». Она отвечает: «Приходил твой Большой Зам и всё забрал».
Вот на таком даже подсознательном уровне матросы побаивались политработника. Поймав матроса с пьянством, он лечил его следующим образом: вливал в него стакан неразбавленного спирта и запирал в вентиляционном помещении, правда, следил, чтобы с алкашом ничего не случилось. Однажды он с восхищением рассказал нам на совещании офицеров об одном из матросов, который, признавшись, что пил одеколон, хватанул стакан «Шипра», предложенный Замом,  и даже не поморщился.
Несмотря на потуги старпома и Зама, дисциплина продолжала падать. Мичман, у которого я принял дела, на корабле вообще не появлялся, я махнул на это дело рукой – против лома не попрёшь. Однажды меня вызвал командир.
– Где ваш подчиненный?! – командир был явно не в духе и горел желанием кого-нибудь выдрать.
– Не знаю. – честно сказал я. – Он у меня «добро» не сход не просит.
– Как это так  – вы не знаете где  ваш подчинённый! Да я…
– Товарищ командир! – вмешался сидевший рядом с ним помощник, как ни странно, трезвый. – Вы помните, три дня назад мы выходили в море, мичман уходил на сход, я запросил у вас, вы сказали: «Добро!»
– Я сказал?... – командир недоумённо посмотрел на помощника.
– Ну да, мы всё-таки играли приготовление, я не мог его выпустить без вашей санкции.
– Какое безобразие! – командиру и сказать мне было нечего, сдулся на глазах. – Ну ладно, иди, занимайся…– это уже мне было сказано.
Подобным образом протекала жизнь на корабле: командир разрешал многое. А потом забывал. Организация поддерживалась частыми выходами в море, там хочешь – не хочешь, а задачи выполнять было надо, зато на берегу народ расслаблялся на полную катушку. К нам часто приезжали артисты, командир принимал их лично, будний ли, воскресный день – всё праздник. Год мы завершили успешно, корабль был объявлен победителем социалистического соревнования, но это только из-за того, что был инициатором этого соревнования. Это как бегун на длинные дистанции – добежал до финиша, а сил на то, чтобы просто идти, уже нет.
В следующем году корабль перестал выполнять учебные задачи. Нет, в море мы выходили, пытались что-то там сделать, выстрелить, но увы… Произошло то, что и должно было произойти. Все учебные задачи мы завалили. К нам зачастили с проверками представители всех контролирующих организаций флота. Жизнь ухудшалась на глазах. Наконец наверху поняли, что командира надо убирать. Снимать с должности командира корабля, победившего в социалистическом соревновании,  по идеологии того времени было нонсенсом. И командир был направлен на поступление в академию. Что он поступит – никто не сомневался.
С командиром мы прощались тёплым июльским вечером. Грустили многие, помощник обливался пьяными слезами. Некоторые, правда, были в приподнятом настроении, надеялись, что новый командир поднимет организацию, злорадствовали.  «Зря радуетесь! – сказал самый мудрый из офицеров, – Придёт время, и мы будем вспоминать об этом времени  как  о счастливом сне, но оно, увы, не повторится». Слухи ходили, что идёт к нам командиром какое-то чудо-юдо, что те, кто с ним служили, вспоминают об этом, как о постоянном кошмаре, но слухи эти были какие-то неясные. Практически никто о новом командире ничего не знал. Прожили мы под командованием старпома, неплохого  и справедливого мужика, около двух месяцев, и вот пришёл новый командир.
На первом же построении он заявил офицерам и мичманам: «Морская служба – тяжелый ратный труд, семья для военного моряка – помеха. Я на свою семью положил большой и толстый половой орган и добьюсь того, что вы, товарищи офицеры и мичманы, сделаете то же самое!» Удручённые после первой встречи с новым командиром, мы расходились по боевым постам не столько подавленные, сколько озадаченные. «Ну и как он это сделает?» – горячились некоторые. «А чего тут делать – запретит сходы или вообще отменит» – отвечали самые рассудительные. Экипаж замер в ожидании.
Но ожидание это было недолгим. Вечерний сход командир запретил всему экипажу корабля, мотивируя это тем, что организацию на корабле нужно срочно поднимать. «Закоснели вы, товарищи офицеры, в пьянстве, блуде и безделье!» – так было сказано наиболее активным в вопросах выяснения царской немилости. Прошла неделя, другая, но ни один офицер или мичман на берег так и не сошёл. Были ребята, которые пытались сойти на берег, докладывая командиру, что у них день рождения, на что он со смехом отвечал: «А какая твоя в этом заслуга?». Народ потихоньку стал роптать, но на  душу командира это действовало, как бальзам. Однажды у одного из офицеров заболела жена – её с приступом аппендицита срочно госпитализировали. Дома оставалась двухлетняя дочь. Когда офицер пришёл к командиру за разрешением на сход, тот его не пустил, сказав: «Самое главное для нас – боевая готовность, а за девочкой соседи присмотрят, свет не без добрых людей». Естественно, офицер  ушел в «самоволку», за что впоследствии сел на гауптвахту, но  прецедент состоялся, и офицеры и мичманы стали бегать в самовольные отлучки. Однажды один мичман, перелезая с корабля на берег, упал в воду. Бдительный вахтенный офицер на юте заметил пловца, доложил по команде, сыграли учение «Человек за бортом», которым командир руководил лично. Когда Ихтиандру бросали спасательный круг, который был из твёрдой тропической пробки и весил килограммов пять, командир кричал бросающему: «В голову целься, в голову!», но тот, к великому сожалению командира, промахнулся. Водяного вытащили, и командир произнёс прочувствованную речь, обвинив непосредственного начальника спасённого в слабой физической подготовке подчинённого.
У берега мы стояли недолго, в море проводили большую часть своего времени, уходили на неделю, приходили на день, и даже в этот день командир отпускал к семьям процентов десять офицеров, и здесь также не обходилось без глумлений и издевательств. Сход с кораблей начинался в 18.00, причём место службы находилось от места жительства  километрах в десяти, и поэтому для доставки военных моряков выделялся транспорт – грузовой автомобиль с закрытым кузовом, который в простонародье называли «коломбиной». «Коломбина» подавалась в 18.00, 19.00, 20.00 и 21.30. Утром – в 6.00 и 7.00 – по две машины. Согласно требованиям службы, каждый офицер должен быть на корабле к подъёму флага, т.е. к  8.00.  И вот после двухнедельного выхода в море и прибытия в базу с 18.00 начиналось издевательство – командир сперва принимал решение начать сход после ужина, т.е. в 19.00., но на ужине объявлял, что в 19.00 состоится какое-либо мероприятие, на котором должны присутствовать все. Наконец, в 21.25 он вызывал  дежурного по кораблю и говорил, зевая и потягиваясь:
– Ну что, там где-то копошатся желающие отдохнуть. Строй офицеров.
К этому времени все уже были в положении низкого старта – томились в нетерпении, к тому же «коломбина» всегда уходила в 21.30.
– А офицеры уже построены, товарищ командир! – докладывает дежурный.
– Неси список личного состава, будем проверять, может, кто-то и забыл, что идёт на сход, я этого допустить не могу! –  говорит командир, а сам одним глазом смотрит, не ушла ли «коломбина», затем медленно проверяет по списку наличие офицеров, некоторых «не узнаёт», подходит ближе, чтобы удостовериться, тот ли это человек. Наконец «коломбина» уезжает, командир гадко улыбается и говорит:
– Ну всё, товарищи офицеры, даю вам добро на сход, желаю хорошо отдохнуть. Завтра к подъёму флага с нетерпением жду вас на корабле.
И офицеры шли по тайге пешком десять с гаком километров, чтобы повидаться с жёнами и детьми. Утром опять уходили в море, бывало, и на месяц. После прихода в базу картина повторялась. Естественно, народ запил, пили почти каждый день, собирались на стыке суток, заканчивали в 3 часа ночи, а в 6.00 были уже в кубриках на построении личного состава. Вообще, среди военно-морских офицеров довольно много алкоголиков, ибо корабельная жизнь настолько тяжела, что возникает необходимость снимать стресс издревле принятым на Руси способом: «И  я сам, опустясь головою, заливаю глаза вином…», и перейти грань  между нормально пьющим человеком и алкоголиком довольно легко. Не всякий почует. Командир вообще не пил, и вычислял пьющих до безобразия просто. К примеру, вышли мы в море. Командир, надо отдать ему должное, в море дневал и ночевал на ходовом мостике. Спал урывками. И ночами развлекался. Часа в три, в четыре ночи стряхивал дремоту и спрашивал вахтенного офицера:
– А где у нас  Смирнов?
– Наверное, спит, товарищ командир. – отвечал вахтенный офицер.
– А чего это он спит?  ( В три часа ночи!) Вызови-ка его.
Когда Смирнов прибывал на мостик, командир подходил к нему вплотную, шумно встряхивал ноздрями воздух, и, если офицер был трезв, начинал диалог:
– Значит, так, Смурнов!
– Смирнов, товарищ командир!
– Смур - нов! – И тут же начинал орать диким голосом. – У вас бардак в подразделении, товарищ лейтенант! Матросы необученные, процветают неуставные взаимоотношения! Все равны, как в бане! Идите работайте! - После того, как ошарашенный офицер уходил, командир, довольный и умиротворённый, падал в объятия Морфея.
Если же офицер был выпивши, командир с удовлетворением говорил:
– Уберите эту пьянь! – и по прибытии в базу пьяницу ждал суд чести, где командир давал представление, импровизировал, выдавая на-гора перлы, до которых лучшим юмористам Советского Союза расти и расти.  Офицеры тряслись от хохота, и сам судимый всхлипывал от смеха. Как жаль, что тогда не было возможности заснять всё это на видео, потому что нынче  в рейтинге юмористических программ шоу под названием «Суд чести» заняло бы первое место с огромным отрывом! Юмор его был профессиональный, военно-морской и очень ехидный, доставал любого. Приведу несколько выражений из лексикона командира, которые мне удалось запомнить:
– И тут наступила тихая ж… (безысходность);
– Военно-морской флот – не место для человеческих экскрементов(имелись в виду пьяницы);
– На два балла не тянет! (самая высокая оценка);
– Печать – ошибка, подпись – преступление (имелось в виду подписание какого-либо документа);
– У офицера должно быть два выходных: один – зимой, а другой – летом;
– Половая активность обратно пропорциональна служебной деятельности;
– У вас есть тенденция – пить под одеялом (это говорилось тем, кого он ещё не ущучил с пьянством или вообще непьющим);
– связь бывает не только половая (похвала связистам);
- П... крупным планом (недостижимая мечта);
– Возьмёте мукой или комбикормом – на ваше усмотрение (отказ в просьбе).
Были у нас ребята, которые проходили через суд чести офицерского состава несколько раз, таких командир называл «алкашами с элементами рецидива». Но судили не только пьяниц, применяли меры и к самовольщикам. Как правило, ребята убегали на девять дней, на десятые являлись, ибо самовольная отлучка более десяти дней – это уже уголовщина, можно было и срок схлопотать. Был у нас один студент, т.е. офицер, призванный на три года после окончания института, хороший порядочный парень, холостой и стесняющийся женщин, на сход по этой причине не ходивший. Но однажды он познакомился с одной дамой легкого поведения и пропал аж на девять дней одного года. Те, кто её видел, говорили, что при общении с ней у любого мужика возникает непреодолимое желание тут же совершить половой акт с объектом общения. Когда потерявший девственность офицер предстал  перед офицерами на суде чести, командир сказал судимому интересную фразу: «Товарищ лейтенант, вы имели половые контакты с женщиной, у которой фаллопиевые трубы выведены из строя мужскими сперматозоидами вследствие превышения критической массы и восстановлению не подлежат!» Было ещё много матерных высказываний, которые я не смею здесь озвучить.
Любил командир пошутить. Шутил со вкусом. К тому времени у нас на корабле был уже другой заместитель по политической части. Командир разрешал ему пастись в продуктовой кладовой корабля, где были различные дефициты. Не думаю, что Большой Зам брал всё это даром, скорее всего, каким-то образом рассчитывался, тем не менее, когда Зам спускался по  трапу, волоча тяжелую сумку, командир кричал ему вслед: «Держи вора!». Зам вздрагивал, но сумку почему-то не бросал.
Серёга, мой друг из БЧ-5, прошёл уже два суда чести за пристрастие к алкоголю. На первом суде чести командир сказал ему: «Вы, товарищ старший лейтенант, поседели от пьянства!», на втором: «Анализ вашей крови предполагает в её составе наличие не менее сорока процентов спирта-ректификата». Вообще общение между ними было стереотипным. К примеру, вызывает командир Серёгу на ходовой мостик.
– Товарищ командир, по вашему приказанию прибыл! – Серёга перед этим сожрал не менее трёх листов лаврушки.
– Опять пил? – Командир задаёт стереотипный вопрос.
– Всю ночь работал! – ответ так же стереотипен.
– Дыши! – говорит командир, беря Серёгу одним пальцем за верхнюю пуговицу кителя. Тот, дрожа, дышит.
– Чай, что ли пил? – командир удивлён и озадачен.
– Так точно! – Серёга и не пытается скрыть ликования в голосе. После этого командир или дерёт Серёгу за службу, или отпускает с миром, или, если учует запах алкоголя, стереотипно говорит: «Уберите эту пьянь!», и после прихода в базу Серёга препровождается на суд чести.
Политработников командир не трогал, однако время от времени дружески лупил изо всей силы Большого Зама по спине, приговаривая: «Бездельник ты мой!». Когда его спрашивали, где сейчас Большой Зам,он отвечал: «Там, где трудно. В каюте спит». Общение его  с офицерами-политработниками было нравоучительным и по-отечески назидательным. Был у нас один политработник, который почти после каждого слова прибавлял выражение, состоящее из трёх слов: первое означало женщину лёгкого поведения в русском фольклоре, два других – направление, куда на Руси посылают изрядно надоевших, поэтому воспользуемся аббревиатурой «б…, н…». Ничто не могло исправить манеру разговора этого парня, он даже на партсобраниях вставлял в свои речи вышеозначенные выражения, начальники давно махнули на это дело рукой. Передаю разговор этого политработника с командиром о нерадивом подчинённом.
- Товарищ командир, б…, н…, он долбо…, б…, н…!
- Все мы долбо..ы! – глубокомысленно изрекает истину командир.
- Но этот, б…,н…, особый, б…, н…, воспитанию, б…, н…, не подлежит! Его мама, б…, н…, когда рожала, головой о палубу стукнула!
- Ну и что? Наполеона  вон тоже мать, когда рожала, о палубу стукнула, так он из подзорной трубы весь мир видел!
- Наполеон, б…, н…, француз был.
- А твой кто?
- Татарин.
- Дак ведь и ты татарин! Ты ему по-своему: «Гыр-гыр-гыр, мы - за мир!». Короче, методику я тебе указал, иди работай!
Политработник, «окрыленный», уходил, а командир обдумывал очередную пакость.
Зато наш старпом был очень доволен. «На хрена я здесь нужен? – рассуждал он. – раньше хватаешь бегущего на сход, чтобы поставить дежурным по кораблю, а он мне ногой в морду: «Добро» командира!», а теперь – выбирай – не хочу». И вообще уже через два месяца корабль стал выполнять боевые задачи с отличным качеством. Командование было премного довольно новым командиром.
Однако общее улучшение службы на манере поведения командира никак не сказалось. По-прежнему он, как мог, гадил экипажу, причём даже те, кто служил хорошо, им никак не  поощрялись. У меня в подразделении был старшина, очень толковый, до прихода командира он съездил в отпуск на десять суток. По возвращении он продолжал служить  так же хорошо. Был он командиром отделения, в котором не было ни неуставных взаимоотношений, ни нарушений дисциплины, это я утверждаю с полной ответственностью –  парень дело знал. Я хотел во второй раз отправить его в отпуск, однако понимал, что при новом командире сделать это будет чрезвычайно сложно. Отпуск личному составу срочной службы командир не предоставлял. В то время это можно было делать, были такие законы, чем он и пользовался. И вот как-то раз он меня вызвал к себе в каюту.
– На, почитай. – протянул он мне бумагу.
В бумаге, присланном из деревни, куда мой отличник ездил в отпуск, председатель сельсовета обращался к командиру с просьбой: отпустить старшину (следовала фамилия отличника) в отпуск для совершения свадебного обряда, ибо невеста была беременна. Любовь у них была ещё со школьной скамьи, выросли они на глазах у председателя, и поэтому председатель клятвенно заверял командира, что свадьба – это необходимость, потому что в деревне родить ребенка, не будучи замужем – позор для женщины.
– Хрен ему по всей морде! – сказал командир, когда я закончил читать документ. – Он приедет и скажет: «Не я её трахал, а мой друг Ванька!», отгуляет отпуск и приедет неженатым.
– Товарищ командир, этот парень служит уже третий год, и за его порядочность я ручаюсь. Тем более, что я  давно хотел обратиться к вам с просьбой отправить парня во второй раз в отпуск – заслужил он.
– Ты смотри, какой ты добренький! Ни один матрос, пока я здесь командир, в отпуск не поедет! Пусть выполняет боевую задачу!
– Но случай действительно неординарный. Тем более что этот старшина – командир лучшего отделения у меня в подразделении, и вы знаете об этом!  Если бы он был обыкновенным военнослужащим или разгильдяем, я бы вас не просил!
– Я сейчас заплАчу! Иди с глаз моих долой, видеть тебя не могу! Дешёвый авторитет зарабатываешь! Налетели на меня, как цыгане на водокачку! Идите работайте!
Да-а, тут ничего не поделаешь! Пожав плечами, я вышел. Вызвав к себе старшину, я сообщил ему о бумаге, спросил, правда ли, что пишет председатель сельсовета. Парень подтвердил всё изложенное в письме, сказал, что они ещё с первого класса  дружили, она его ждала и ждёт, пока он служит. Содержание разговора с командиром я ему передавать не стал, сказал только, что постараюсь ему чем-нибудь помочь.
– Мы вот что сделаем. – сказал командир, когда я в очередной раз попытался решить вопрос. – Пиши бумагу, чтобы свадьбу играли без жениха, а все документы, нужные для этого безобразия, мы вышлем.
– Вы это серьёзно? – я был изумлён.
– А ты что думаешь, я шучу? Иди и пиши бумагу!
– Напишу с удовольствием. – сказал я. – Не мне её подписывать.
И тут он задумался. Кому охота выглядеть дураком?
– Разрешите идти писать бумагу?
– Погоди. Мы вообще отвечать на этот запрос не будем, или ответим позже, когда всё устаканится. А там, глядишь, и ДМБ сыграет твой развратный воин. И пусть женится хоть на деревенской козе, я не возражаю. Идите работайте!
Поняв, что командир закусил удила, я попытался подключить Большого Зама, но тот аккуратно, даже изящно, отработал назад.
– Надо сперва доказать, что будущий ребёнок его. Слова к делу не пришьёшь. Правильно говорит командир, приедет он туда и откажется. Что тогда делать?
– Людям надо доверять, тем более таким, как этот парень, я за него ручаюсь.
– Вашего ручательства мало.
– Так что же вам нужно? Есть документ, есть все основания, чтобы просто так отправить парня в отпуск! Ну сами подумайте, как мужика травмирует такое отношение со стороны командования! Плюнет он на службу и будет прав!
– Пусть только попробует, слетит с должности!
– Сами мы и создаём проблему, которая выеденного яйца не стоит!
– Полегче, полегче, товарищ старший лейтенант! Командование знает, что делает!
Стена! Монолит! Твердыня! Брестская крепость! Ну что тут сделаешь!   К счастью, председатель сельсовета оказался грамотным и настырным мужиком. Он вдогонку за письмом на корабль отправил такое же командованию бригады. Комбриг был разумным человеком, дал команду отправить матроса  в отпуск. Командир приказание выполнил, но  отпустил старшину  с корабля только тогда, когда удостоверился, что тот опоздает на самолёт.
Несмотря на чудовищные эксперименты командира над экипажем, дела продолжали идти в гору. Корабль выполнял все поставленные задачи. Командование не могло нарадоваться успехам, правда, иногда комбриг, заходя на корабль, спрашивал у дежурного: «Что, опять командир задробил сход?». Бледный от ненависти дежурный по кораблю утвердительно кивал, комбриг  укоризненно покачивал головой. Конечно, мы не молчали, обращались и к командованию  бригады, жёны наших офицеров протоптали тропу в военную прокуратуру, но все обращения тихо спускались на тормозах.
В конце концов один из лейтенантов-студентов сошёл с ума. Он взял молоток и стал с силой бить себя по пальцам, говоря: «Женские у меня руки, а я вроде мужик». Парня госпитализировали, потом уволили в запас, но это произошло тихо, без помпы, к тому же этот студент держался особняком и не прошёл суровой закалки, которую даёт военно-морское училище. И даже этот случай нисколько не изменил отношения командира к экипажу. Командир сказал: «Самасшедшие (так он говорил слово «сумасшедшие») тоже служить могут, и чего это его уволили, не понимаю!»
С первого дня службы командира стали ходить слухи, что он скоро уйдёт, так уж устроен русский человек – надеется на чудо. Но прошёл год, затем другой, все, кто мог, старались уйти с корабля, но не у каждого это получалось. Были и такие, которые попытались вообще уволиться в запас, но это удалось сделать только одному, причём флотская комиссия поставила ему диагноз типа «врождённый кретинизм», хотя это был очень толковый и порядочный офицер.
Многие семьи распадались, не всякая жена выдержит такой режим, при котором муж месяцами не бывает дома, хотя и не находится на боевой службе. К тому же, как я уже ранее говорил, пьянство на корабле не прекращалось, пили почти все офицеры, ранее даже не смотревшие на спиртное.
Корабль, однако, через год стал лучшим на соединении. И  по окончании второго года опять был признан лучшим. И  стали у нас ходить устойчивые слухи, что командира вскоре повысят.
– Тут некоторые несознательные красноармейцы распускают слухи, что я уйду в ближайшее время. – сказал на построении экипажа командир. – И не надейтесь, слишком много сил я вложил в этот корабль, чтобы так просто его оставить.
Народ, конечно, заскучал. К концу второго года командир стал ходить на сход, но делал это чрезвычайно редко, примерно один раз в месяц, а то и в два, причём сходил так: вечером в субботу до 15.00 воскресенья. В посёлке видели, как он  посещал  магазины с женой, причём никогда не стоял в очереди и не нёс никакого груза, всё это делала жена, а он ждал её на улице, пока она делала покупки.  Идя вместе с ней  домой, даже не пытался помочь, как бы она ни была нагружена.  Зато экипаж отдыхал. И вот в один из таких прекрасных дней помощник, отстранённый от спиртовых дел, и по этому поводу сильно тоскующий, остался старшим на корабле, повелел заведующему спиртовым хозяйством выдать себе «шила» и дал команду дежурному по кораблю утром спустить командирский катер, чтобы сходить на нём на пляж, где его ожидали друзья и жена.  При подходе к пляжу помощник вырвал штурвал из рук матроса, управляющего плавсредством, пытаясь с шиком подойти к берегу. Но постулат «Не садись пьяным за руль» сработал и на море. На огромной скорости катер налетел на мель. Днище полностью было срезано. На катере находилась радиостанция, по которой протрезвевший помощник вызвал корабельный баркас, чтобы потерпевших кораблекрушение доставили на корабль.
Примчался разъярённый командир. Хотел подвергнуть экзекуции дежурного по кораблю, но тот показал ему все записи, сделанные по такому случаю в вахтенном журнале, которые не давали ни малейшей зацепки для применения к дежурному каких-либо мер, кроме поощрительных. Тем не менее командир сказал: «Надо было смотреть на физиономию отдающего приказания, с такой красной мордой приказания отдавать нельзя!», но дежурный парировал: «Мне приказание было отдано по телефону, при вашем убытии в вахтенный журнал предыдущий дежурный записал и передал мне по дежурству, что старшим на корабле остался помощник». В бессильной злобе командир пообещал наказать дежурного за неразумную исполнительность.
Мы вышли в море. Командир, сидя в кресле на ходовом мостике, задрал штанину и с наслаждением почёсывал свою покрытую шерстью, как у питекантропа, ногу.
– Что-то скучно стало. Вахтенный офицер! Вызови помощника!
– Помощнику командира прибыть на ходовой! – немедленно дал команду вахтенный офицер.
Скоро раздалось пыхтение, и на ходовой поднялся помощник. Физиономия его была по-прежнему красной, но он был трезв.
– Ты Родине должен две тонны спирта, украденного тобой… у неё. – начал командир. – Теперь ты вторично нанёс ущерб нашей великой Родине, не сравнимый с украденным тобою ранее. Вахтенный офицер! Вызови помощника по снабжению!
Помощник командира по снабжению (ПКС) немедленно прибежал на ходовой мостик
– ПКС, скажи-ка мне, сколько стоит командирский катер?
– Семнадцать тысяч, товарищ командир!
– Ну, иди, ПКС, работай! А ты, красномордый, думай, что делать. Я бы на твоё месте повесился. Верёвками заведуешь. Мыло тебе ПКС выдаст, я дам команду. Иди думай!
Помощник ушёл. Командир занялся делами, через некоторое время история повторилась – опять вызывался помощник, затем ПКС, командир спрашивал цену за загубленный катер, говорил, что запамятовал, опять настоятельно советовал помощнику повеситься, словом, веселился. И так продолжалось все три дня, пока корабль был в море. Но помощник упорно не хотел вешаться, слишком любил жизнь. По приходе в базу командир сказал:
– Ты Родине должен две тонны спирта, украденного тобой… у неё. На следующий выход я тебя не возьму. За это время, что хочешь делай, но катер, когда мы придём, должен стоять на пирсе, иначе я возбуждаю уголовное дело, и твоё лицо будет бледным и благородным. Не то, что сейчас.
И вышли-то мы дня на три, но по приходе корабля на пирсе уже стоял поношенный, но исправный катер. Как это сделал помощник – осталось тайной, но командир сказал, что теперь помощник должен Родине всего лишь полторы тонны, и если так и дальше дело пойдёт, к концу своей  никчемной жизни помощник может вообще рассчитаться с нашей великой Родиной. Естественно, больше никогда на корабле помощник старшим не оставался, а вскоре сбежал в самовольную отлучку на сорок с лишним дней. «Помощника видели в тюбетейке на базаре, торгующим арбузами, – поведал офицерам командир, – теперь он сменил квалификацию, флотоводца из него не вышло. Надо бы отловить негодяя!» А мы этим только и занимались. Практически каждый день снаряжался патруль за дезертирами, потому что раз в неделю хоть один офицер или мичман сбегал с корабля и пускался во все тяжкие. Теперь уже гуляли и больше десяти дней, от человеконенавистнической политики командира люди даже тюрьмы перестали бояться. Помощника в конце концов отловили, но уголовное дело не завели, зачем оно отличному кораблю? Помощника понизили в звании, он стал старшим лейтенантом. А потом и вообще сняли с должности. Говорят, что он уволился в начале девяностых и уехал к себе на малую родину, так и не став старшим офицером. Это я привёл один пример изломанной судьбы, а таких у нас на корабле наберётся около десяти  человек.
Всё проходит на свете. В конце концов командира направили на повышение, где он тоже  проявлял себя, ничуть не изменив своего поведения и издеваясь над подчинёнными. Дослужился до высоких чинов. Много лет спустя я разговаривал с одним офицером, который был в его непосредственном подчинении около восьми лет. «И вы не сошли с ума?» - спросил я его. «Да нет, – ответил он, – у меня устойчивая нервная система, но расшатана она была здорово. Когда мы расставались, я спросил, откуда у него столько ненависти к людям. Он ответил, что его в детдоме по-другому не учили».
Возможно, читатель спросит: а почему вы слепо и бездумно выполняли свои обязанности, невзирая на издевательства командира, забили бы болт на это дело, что бы он тогда предпринял? Мы служили Родине, знали, за что страдаем и считали, что требования командира, пусть и издевательские, обоснованы, тем более был он всё-таки человеком, сумевшим круто повысить организацию и заставить экипаж выполнять поставленные задачи.
И вот, ставя рядом этих двух антиподов, хочу спросить читателя – верна ли поговорка «На флоте нет профессии – хороший парень»?