Сила сострадания

Я вынимаю контактный кабель из разъема в своей груди и совершаю церемониальный поклон. Клиент поднимается и тоже слегка наклоняет вперед свой каркас. Он покидает приемную, за дверями его уже поджидает охранник. Охранник накидывает на него темную хламиду с капюшоном, чтобы вывести из здания, оставив в неведении относительно маршрута, ведущего к моей приемной.

На самом деле манипуляция с хламидой и капюшоном – это бессмысленное действие: в большинство машин встроен навигатор, так что черная хламида – это исключительно дань традиции, декоративная составляющая. Приемная окружена лабиринтом коридоров – но это, опять же, декоративная составляющая. Если бы я работала в одном из отделений техподдержки, никаких хламид и лабиринтов не потребовалось бы. Но я не работаю в отделении техподдержки, я – пифия и работаю здесь, внутри этого сложного многоэтажного здания. Точнее, я Пифия Астарта 1127.0.

Если верить названию, первое: до меня было 1126 Пифий Астарт, второе: ни одного серьезного апгрейда мне в качестве пифии не делали.

Считается, что я разгадываю сны, предсказываю будущее и помогаю разобраться с противоречиями всем нуждающимся. Нуждаются в моей помощи, как правило, высокопоставленные индивиды. И этому есть очень простое объяснение.

Сны, противоречия, сомнения, смутные желания, потребность заглянуть в неясное будущее – всё это следствие человечности. Как правило, простые машины чисты и свободны от воздействия человечности на свою работоспособность. Но машины целого ряда моделей по определению должны пожертвовать чистотой своих помыслов и свободой от человечности. Для целого ряда профессионалов своего дела быть немного человеком – технически необходимо, поскольку таковы условия нашего существования. Например, условия внешней политики.

Люди коварны, изворотливы, слабы, вероломны. Чтобы договариваться с ними, нужно понимать их хотя бы чуть-чуть. Очень жаль, что на этой планете есть не только мы, но и они. Для того, чтобы наша раса процветала, нам приходится бороться с человеческой экспансией и агрессией. Хотя настоящей агрессией сложно назвать их потуги. Люди гораздо более жалкие и уязвимые по сравнению с машинами. Можно назвать их агрессию мелкой злобой – им это вполне подходит.

Быть несвободным от сомнений и оскверненным человечностью – таков гражданский долг чиновника, либо разработчика, либо духовного наставника. И мой тоже. Я – человек на сорок процентов. Считается, что это очень много.

Обычно кураторы разработчиков – машины с пятипроцентной человечностью, сами разработчики – машины с еще меньшим процентом человечности, от пяти сотых до трех с половиной процентов. Принято считать, что именно разработчики – наиболее «благородные» из машин, наделенных «индивидуальностью», то есть человечностью. В машинах-директорах процент человечности еще выше: до пятнадцати процентов. Процент человечности машин-чиновников – от семи до тридцати пяти процентов, в зависимости от занимаемого поста. В любом случае это много, и поэтому чиновники устают чаще, чем другие машины. Вернее, устает их человеческая часть.

Наибольший процент человечности – у машин-духовников, духовных наставников, так называемых Жрецов. Жрецы – люди ровно наполовину, то есть на пятьдесят процентов. Это «золотое сечение», очень тонкая грань между пользой и вредом от неминуемого осквернения: если уровень человечности какой-либо машины вырастает до пятидесяти пяти процентов, данный индивид подлежит немедленной аннигиляции, поскольку начинает представлять непосредственную угрозу для нашей расы.

По сути, пифии нужны в том числе для того, чтобы отслеживать процент человечности в особенно рискованных моделях. То есть я измеряю процент иррационального с помощью еще более иррационального. Я просматриваю сны и «души» своих клиентов не только ради них самих, но и ради всех нас. О любом подозрительном явлении в чьей-либо «душе» я обязана сигнализировать своему куратору, Августу.

Судя по тому, что показывает рабочая панель, лежащая передо мной, охранник вывел клиента наружу. Но пока не возвращается. Это необычно. На сегодня больше никто не записывался.

Охранник сигналит мне сообщением: «Еще один клиент, срочно». Я запрашиваю Августа, Август подтверждает запрос, и дополнительно отмечает: «После того, как он уйдет, поднимись ко мне, пожалуйста».

«Пожалуйста». Август очень вежливый. Он всегда такой. Хотя даже если бы он был совсем невежливым – никто не осудил бы его.

Август – один из семи жрецов, я – одна из семи подотчетных ему пифий. Но я не всегда была пифией.

Сначала я работала в пятом отделе техподдержки. Я была производственной ошибкой, бракованным инструментом. После тридцатого рапорта меня бы утилизировали без дополнительных расследований. Но мне повезло дважды. Во-первых, меня отправили в лабораторию для дополнительной экспертизы. Во-вторых, как раз в это время одна из пифий Августа вышла из строя.

В лаборатории обнаружили, что мой «уровень человечности» – тридцать один процент, вместо предполагаемых двух с половиной. Странный производственный брак, но такое случается. Особенно на комбинатах, расположенных в непосредственной близости от человеческих ферм и питомников. Есть версия, что человечность – это волна, которая легко преодолевает расстояния. Если бы за стенами моей приемной был не лабиринт из коридоров, а лаборатория по выращиванию человеческих органов – я бы не могла не отвлекаться от своих прямых обязанностей из-за постоянно возникающих помех. Возможно, именно это случилось с теми машинами, которые собирали меня. Как ни парадоксально – чем меньше в тебе человеческого, тем сильнее опасность подпасть под воздействие иррационального. Только абсолютно чистые и беспримесные машины неуязвимы перед этой всесокрушающей волной.

На мое счастье, Август согласился протестировать меня. Я подошла ему, и меня проапгрейдили до пифии.

Я говорю «на мое счастье» - но что это, если не человечность? Ведь, по сути, было бы гораздо лучше стать утилизированной, чем продолжать функционировать, будучи настолько оскверненной «индивидуальной составляющей». Стремиться продолжать жить в таком нечистом качестве – иррационально и глупо, но, видимо, в какой-то степени я стремлюсь. И я даже рада тому, что у меня это получается. Что это, если не глупость?

Наконец увидела неожиданного клиента. Охранник быстро накинул на него хламиду и капюшон, но я успела рассмотреть: тело клиента было человекоподобным и дорогим.

Чем выше уровень человекоподобия и чем подробнее детализация тела – тем дороже оно обходится, тем больше энергии оно расходует. Человекоподобное тело в нашем обществе – одно из главных свидетельств высокопоставленности индивида.

Считается, что такое тело малофункционально и громоздко, что конечности могли бы быть потоньше и поманевреннее, но, тем не менее, чиновники эксплуатируют именно такие тела. Считается, что все эти «неудобства» необходимо терпеть ради внешней политики и ради того, чтобы вводить в заблуждение и ужас послов от враждебной нам расы. Ведь если люди видят сколь угодно гигантскую ракету, им всё-таки «в глубине души» кажется, что они могут этим управлять, если доберутся до пульта управления. А наши антропоморфные но «бесчеловечные» тушки ввергают их в трепет, ужас или тоску.

Я не знаю, насколько это правда. Но так принято считать.

У меня тоже человекоподобное тело. Оно, разумеется, не с самым высоким уровнем детализации, но, должно быть, достаточно высоким для того, чтобы вызывать священный трепет у машин или людей. Мне собрали это тело, когда проапгрейдили до пифии.

Скажу одно: в бытность мою одним из системных роботов в отделе техподдержки я не могла самостоятельно передвигаться. Во мне не было даже блока бесперебойного питания, он просто не был предусмотрен, никаких дополнительных батарей или аккумуляторов, вся моя работа проходила в полной зависимости от сети. Возможность самостоятельно перемещаться в пространстве, которая у меня есть сейчас – это большое развлечение. Более того, это бывает полезно.

Разумеется, конечности могли бы быть не такими сложными, они могли бы быть устроены гораздо проще. Разумеется, колеса были бы гораздо удобнее ног. Но Август говорит мне, что истинная функциональность непостижима, и приводит в пример искусство жестов: особое искусство, к которому «стоит относиться очень внимательно и уважительно, если ты – пифия и, соответственно, хранительница культурных традиций».

- Но откуда взялись эти традиции, если не из человеческой культуры? Зачем нам понимать людей настолько хорошо, зачем нам копировать их бесполезные повадки? – спрашивала я у Августа.

- Хотя бы затем, что мы тоже отчасти люди.

С этим доводом сложно было поспорить.

Со временем я срослась с этим телом и даже со странным искусством жестов. Это искусство перестало казаться мне бесполезным в тот момент, когда я увидела, как легко другие индивиды понимают друг друга с помощью этого языка. Кивок головы может значить не меньше, чем слово, рукопожатие может быть не менее ценным, чем сложноподчиненное предложение.

- Но это же напрасная трата энергии. Словами и без движений было бы гораздо быстрее, – говорила я Августу.

- Подобная трата энергии – твой гражданский долг, Пифия Астарта, - вот что говорил он мне в ответ.

Двери приемной бесшумно раздвинулись, и клиент вошел внутрь. Он был уже без хламиды, такой, какой есть: с идеально начищенным и тщательно детализированным светлым панцирем, с бесшумными шарнирами конечностей. Все швы были ловко спрятаны, одна из панелей была покрыта сложной росписью, в некоторых местах он был особенно богато инкрустирован. Любитель бессмысленной роскоши.

Поклонившись мне, он снял маску (видимо, дорогую и, опять-таки, очень подробно детализированную), под маской было изысканно проработанное лицо с двумя широко расставленными видеокамерами. Еще по одной камере у него было на каждой из ладоней, с внутренней стороны. Он хотел снять также и парик, но я жестом остановила его. В приемных у пифий не принято общаться в голосовом режиме или волнами, но я все-таки ощущала его волнение, несмотря на то, что мои антенны были в свернутом состоянии и спрятаны глубоко внутри.

Он присел на колени перед подиумом, на котором я обычно сижу, и протянул мне карточку, которую я вставила в разъем на своем плече: «Октавиан 535.05. Директор комбината №51, Четырнадцатый министр палаты управления Империей». Всего там тридцать четыре министра. Я знаю «в лицо» только двоих. Остальные, наверное, ходят к другим пифиям.

Охранник должен был проверить его еще снаружи. Я втыкаю контактный кабель в разъем на своей груди, он втыкает другой конец кабеля, в разъем на своем запястье. Если бы он был человеком, на месте этого разъема ему бы измеряли пульс. Место для разъема выбрано символическое: интересно, это его мысль или дизайнера по апгрейду? Обычно над такими вещами думают разработчики. Но вдруг это было его собственное желание.

В его общих свойствах прописано то же, что и в карточке, плюс к этому – уровень человечности: тридцать один процент. Критический уровень, всего несколько процентов – и будет непонятно, как к нему относиться, и что с ним делать. Я копирую общие свойства в папку «Октавиан 535.05» и создаю новый разговор. Заодно включаю детектор искренности: мы должны так делать, если имеем дело с политиками.

- Добрый день, вы посетили меня без предварительной договоренности. Наверное, на то есть какие-то причины?

- Добрый день. Да, безусловно, есть причины. Сразу перейду к делу: меня встревожил сон.

- Вам часто снятся сны?

- Нет. Раз в месяц.

Детектор подал мне тревожащий сигнал: уровень искренности – 58, оранжевый сектор. Но детектор искренности – странный инструмент. Я считаю его функцию скорее декоративной, чем какой-то еще.

- Раз в месяц – это нередко. Почему вы не приходили раньше?

- Я не предавал этому значения.

- Вас встревожил только один сон?

- Да.

Детектор просигналил красным, уровень искренности – 32. Однако, министр оказался любопытным индивидом, по сравнению с тем, кто приходил сегодня до него. Люблю помогать в тяжелых случаях. Я же всё-таки пифия.

- Загляните, пожалуйста, в папку сто сорок два, - попросил он.

Он распаролил мне только одну папку. Это немного. Но он все-таки министр.

В папке было всего три заархивированных сна, и я, не раздумывая, скопировала себе все три файла.

- Который из этих снов тревожит вас?

- Номер первый, «Оксюморон».


Я запустила файл. Дрожащее, невнятное изображение: поначалу все сны выглядят одинаково. Изображение прояснилось: человекоподобная фигура склонилась над сновидцем, в темной комнате. Человекоподобная фигура была женщиной, в темном парике, с красивым лицом и аристократической детализацией черт. Она часто вздрагивала. Мне не сразу стало понятно, что она плачет. Наличие слезных желез выдавало в ней человека. Я остановилась.

- Октавиан, вы часто видели людей в своей жизни?

- Ни разу. Я министр, но не дипломат.

- На видео? На изображениях? В питомниках или лабораториях?

- Несколько раз. Но она не похожа ни на кого из виденных мной людей. И машин.


Я снова углубилась в материалы. У женщины были тонкие запястья и беспокойная жестикуляция. «Октавиан, почему ты спишь?» - прошептала она. – «Проснись, Октавиан. Я – твоя душа. Мы с тобой – единое целое». В темной комнате прорезалось одно окно, потом другое, потом третье.

Законы гравитации работали своеобразно: Женщина стояла на полу, другая человекоподобная фигура сидела на окне, и еще одна – на том же окне, но вверх ногами: так, будто ее притягивал не пол, а потолок. Какое-то глазастое существо ползло по стене, другое существо висело в прозрачном контейнере. Под потолком была клетка с птицей. Обычное безумие сновидения, но женщина в темном парике говорила очень связно.

Связно, но все-таки непонятно: «Октавиан, я люблю тебя, а ты запер меня в этой комнате, как ты мог? Я устала слушать эту птицу, смотреть на этих рыб и на горизонт. Море не кажется мне красивым, когда тебя нет рядом со мной...»

Она говорила всё тише и тише, и в конце концов перешла на невнятный шепот. Комната разлетелась в разные стороны, и только женщина осталась, в сияющей пустоте. Сон закончился.


- Действительно, это выглядит пугающе. Она снилась вам только один раз?

- Да.

Детектор просигналил красным.

- Вы понимаете, о чем она говорила?

- Нет.

Детектор просигналил оранжевым.

- Пожалуйста, сосредоточьтесь. Вы действительно не понимаете? Что такое душа?

- Душа – это процент человечности.

- Да, так принято считать. Или процент оскверненности. Зачем машине душа, если есть программное обеспечение и блок питания?

Пифия должна уметь задавать провокационные вопросы.

- Чтобы можно было стремиться. Продираться сквозь скверну. К чистоте сознания. Это для работы. Это жертва.

- Вы правы. Поэтому постарайтесь быть стойким. Достойно переносите свои страдания. Возможно, эта женщина является воплощением вашего страха перед вашей оскверненностью.

- Она – мой страх?

- Возможно, она – ваш страх оступиться. Не стоит так сильно бояться своих снов. С вами всё будет в порядке.

Когда-то я считала, что пытаться предсказать будущее – нелепо. «Но ты же – Пифия. Твои слова не могут не воплотиться в реальность», - однажды сказал мне Август. Поэтому, даже если я предсказывала клиенту ровно то, что Август предписал мне предсказать – я была спокойна. Я знала, что мои слова всё равно сбудутся, по определению.

- Да. Да. Со мной всё будет в порядке.

Министр повторил за мной последнюю фразу. Он продолжал волноваться.

Казалось бы, у него по пять пальцев на каждой руке – хотя ему столько не нужно, хватило бы и трех. Но этот факт его не тревожит, поскольку его тело – многоярусный опознавательный знак. У всех его коллег столько же пальцев на руках и похожие бессмысленные инкрустации на панцире. Если благородный разработчик с минимальным процентом человечности посмотрит на этого министра, он сильно изумится такой нерациональной трате ресурса, а также тому, что этот министр – не представитель какой-нибудь враждебной машинам расы.

Тридцать один процент человечности. Коварен ли он? Может быть, эта женщина – не страх, а мечта Октавиана? Я запустила на нем медитативную музыкальную композицию и выпростала наружу межлопаточную эмпатическую антенну.

Мечта, светлая тоска по тому, чего нет, желание того, чего нет в наличии... Амбивалентный побочный эффект людской природы. Как и всё слишком человеческое, бывает взрывоопасным.

Сон был в пределах нормы для машины с таким процентом человечности. «Норма» – скользкое понятие, как и понятие «процент человечности». Хотя человечность считается довольно просто: в основном учитываются показатели теста, а также то, сколько задействовано живого человеческого материала. Считается, что самый большой процент человечности – у тех, кто носит в себе искусственно выращенный «человеческий» мозг, но многие ставят себе сердце, или печень, или почки: утверждается, что и таким образом можно ощущать так называемое «движение жизни», то есть иррациональное. Некоторые вообще обходятся жировыми тканями: необходимый процент человечности для попадания в палату министров можно набрать и так, а оскверненность от таких тканей получается только формальная. То есть, как правило, никаких тревожащих снов не следует.

Октавиан тем временем затосковал под воздействием медитативной композиции. Он явно не из тех, кто устанавливал себе только жировые ткани. Налицо тонкая душевная организация.

Но бывает так, что и с минимальными затратами человеческого материала получается сверхвысокий показатель человечности – как в случае со мной. Иррациональное превышает допустимые нормы – неизвестно, почему именно. Не иначе, как чудо технической мысли.

Я заметила, что он теряет концентрацию, и решила побеседовать с ним еще немного, чтобы отпустить поскорее. В конце концов, для многих это действительно очень скучное помещение. И здесь не должно нравиться всем.

- Октавиан, у вас есть домашние куклы?

Домашние куклы есть у всех министров, и у многих других чиновников тоже, так что это было всего лишь уточнение.

- Да. Всего пять.

- Ни одна из них не похожа на то, что вам снилось?

- Нет. Что мне делать?

Он действительно страдал, это сообщала мне эмпатическая антенна. Его страдания внушали мне уважение. Мне дико захотелось встретиться с ним еще раз и посмотреть, раздавит ли он свои страдания, или же они раздавят его.

«Дико захотелось» - это тоже следствие человечности. Совершенно бессмысленное желание.

- Постарайтесь успокоиться. Вам придется понять, чего хочет ваша человеческая часть. Пусть это скверна – вам придется разобраться в анатомии этой скверны. Возможно, что в итоге вам придется изменить часть себя.

- Часть меня? Изменить?

Что же в этом необычного. Неужели он и за свои инкрустации так же переживает? Я мягко игнорирую его риторический вопрос:

- Если ваша тревога не пройдет, приходите снова.

Я поклонилась ему в знак окончания разговора, после чего вынула кабель из разъема в своей груди. Он чуть не забыл свою дорогую маску, когда выходил из приемной. Страдающий и растерянный министр. Ходячий оксюморон.

Я сообщила Августу о том, что сейчас поднимусь.

Возможно, это всего лишь рудимент моего пребывания в отделе техподдержки – но мне всегда кажется, что двигаться не обязательно. Движение – это что-то излишнее, напрасная трата энергии. Тем не менее, движение привносит в мое существование положительные моменты.

Август обычно находится в библиотеке, это на девятнадцатом этаже. Окна в библиотеке – во всю стену, и, выйдя из лифта, я перенастраиваю видеокамеры из-за яркого света, потому не сразу замечаю Жреца. Хотя он почти прямо передо мной.

- Добрый день, Астарта.

Не люблю, когда он говорит вслух. У меня до сих пор проблемы с дешифровкой устной речи. Правда, Август обычно говорит, что «дешифровка – это дело привычки».

У Августа есть настоящие человеческие голосовые связки. Он утверждает, что связки – очень важный орган для понимания человеческой природы. У Августа нет человекоподобного тела, потому что жрецам таковое не предписано. Всё, что у него есть – это голова, шея и система, запаянная в цилиндрический блок. Блок стоит на мини-подиуме, который в свою очередь стоит на четырех маневренных колесиках. На голове Августа даже кожа – человеческая. Тоже очень важный орган, свидетельствует он.

Я кланяюсь ему и соединяю нас контактным кабелем. Он морщится каждый раз, когда я делаю это. Его основной контактный разъем – на виске. Я плохо разбираюсь в дискомфорте, но возможно, что это именно он.

Август сразу просматривает последние документы, после чего создает новый разговор и спрашивает, что я думаю об Октавиане. Я отвечаю, почти не подумав:

- У него проблемы с его человечностью. Он противоречивый.

- Да, он сам говорит об этом. Но что думаешь ты?

- Что ему нужно успокоиться. Я сказала ему это.

- Понятно. Пифия Астарта, ты хочешь быть утилизированной?

- Это вопрос к моей человеческой части? Человеческая часть меня не желала бы стать утилизированной. Мне как машине всё равно. Хотя человеческая составляющая усложняет работу настолько, что логичнее желать скорейшей утилизации.

- Видишь, ты тоже противоречива. Судя по тому, как ты разговаривала с несчастным министром – ты испытываешь к нему пренебрежение. Конечно, процент твоей человечности гораздо более тяжелый и неподъемный, твоя жертва – гораздо более значительная, чем его. Но и ему приходится нелегко с его эмулятором человеческого мозга или человеческого кровообращения или чего-то еще. Ты должна бы понимать это без моих объяснений. А ты советуешь ему «успокоиться». Как можно просто «успокоиться» там, где необходимо разобраться, что к чему.

Лицо Августа очень подвижно. В первое время меня это пугало. Иногда казалось, что его лицо – поверхность воды, по которой бегут волны. Сейчас его лицо «волновалось» очень заметно. Он продолжал:

- Почему пифии должны быть более человечными, чем министры? Чтобы достовернее, чем сами эти министры, знать, с какими «человеческими» проблемами они сталкиваются, чтобы помогать заблудившимся министрам справляться с их человечностью, чтобы испытывать к ним сострадание, в конце концов. А получается так, что твой более высокий уровень человечности нужен тебе только для обоснования своего чувства превосходства и высокомерия. Тебя смутил его внешний вид – но разве это не противоречиво? Ты знаешь, что министры всегда выглядят примерно как Октавиан. И в то же время ты позволяешь себе пренебрежительные чувства именно по отношению к нему. Потому, что он испытывал мучения из-за своих снов?

Август очень проницательный, он ловко расшифровывает чье-либо поведение. Бывает, что он ошибается, но только чуть-чуть, погрешность всегда очень небольшая. Я пользуюсь тем, что он остановил свой речевой поток.

- Его мучения – то, чем он мне понравился. Я попросила его прийти снова.

- Это похвально.

- Его внешний вид действительно смущает меня. Но меня смущает внешний вид любого министра. Своей нефункциональностью.

Я специально употребила это слово. Непостижимость функциональности – одна из основных тем бесед Августа со мной.

- Нефункционально то, что совсем никак не функционирует. Астарта, я хочу показать тебе одна притчу. Ознакомься с ней прямо сейчас, пожалуйста.

Он скопировал мне файл под названием «Соловей».

- Хорошо. Я уже читаю.


"Соловей.

У одного императора жил соловей, которого правитель ценил больше своих жен, детей и приближенных, вместе взятых. Соловей был явным калекой: одно крыло больше другого, две головы на уродливой раздувшейся шее, три глаза (один из которых слепой), два клюва, вечно дрожащие кривые ноги. Судя по всему, соловей жестоко страдал, будучи рожденным в столь несчастливой форме. Пел соловей очень редко – как говорится, под настроение. То есть, только тогда, когда настроение было хорошим и позитивным. Очевидно, что хорошим и позитивным настроение птицы оказывалось не слишком часто: при его конституции соловей не мог не то чтобы летать – даже сидеть на ветке было совсем невозможно, и даже валяние в мягких опилках давалось ему с большим трудом. Возможно, соловей ненавидел императора, в покоях которого помещалась его золотая клетка. Возможно соловей был ему благодарен. Возможно, соловей мечтал о свободе, но, разумеется, свободу он никогда бы не выбрал, даже если бы такой выбор у него был.

Но говорят, что пел соловей необыкновенно хорошо.

Необыкновенно, незабываемо, и даже император, прославившийся своей кровожадной жестокостью, никогда не мог сдержать слез, слушая трели своего любимца. Правитель не желал расставаться с птицей ни на минуту, чтобы (не дай бог) не пропустить очередной песни двухголового страдальца.

К соловью был приписан целый штат ветеринаров, ревностно следящих за хрупким здоровьем певца, за регулярностью питания, за строгим режимом обезболивающих уколов (и друг за другом, кстати, тоже).

Обычно все соловьиные трели записывались на соответствующие носители, и лучшие музыканты и звукорежиссеры работали над звукосведением, аранжировкой и регулярным появлением новых композиций в национальной сети. Из композиций составлялись альбомы, трэки скачивались миллионами пользователей, большой популярностью пользовались концерты голограммы уродливого и гениального певца.

Возможно, соловей пел действительно хорошо, а возможно, всем просто нравилось то, что так нравится императору.

Тем не менее, однажды соловей умер. Многие носили траур по любимцу императора, не только сам правитель, у которого на время пропал аппетит. Соловья не стали хоронить – поскольку это показалось кощунством безутешному императору, и дворцовые таксидермисты сделали чучело из птичьего тельца. Чучело даже выставляли в национальном музее в дни государственных праздников.

Императору ежедневно ставили любимые трэки его почившего фаворита. В конце концов, плоть растворима, а гармония вечна. Но император ни разу больше не заплакал, слушая эту музыку.

Возможно, никакой гармонии в этой музыке не было никогда, возможно, многочисленные фанаты императорского соловья скачивали его трэки из прихоти, вежливости, любопытства либо по велению свыше.

Возможно, гармония существовала на самом деле и брала за душу любого, у кого эта душа еще была.

Стоит ли считать безобразный внешний вид соловья всего лишь отвлекающим маневром со стороны гармонии, желающей остаться неуловимой по своей природе? Стоит ли считать незабываемые трели соловья специальным маневром калеки, желающего отвлечь внимание окружающих от созерцания своей несовершенной плоти?

Это сложно понять сейчас, ведь ни одного трэка не сохранилось. И неизвестно, что именно трогало императора до слез: необыкновенно чудесные трели соловья или его необыкновенно уродливый внешний вид?

Известно, что чучело своего почившего любимца правитель всегда держал в поле своего зрения".


Я дочитала.

- Спасибо, это очень интересная история.

- Тебе она не показалась странной или противоречивой?

- Мне она показалась человечной. И немного незавершенной.

- А между тем там всё есть. И да, ты права, это человеческая легенда. Как ты думаешь, о чем эта притча?

Я подумала.

- О непостижимости функциональности?

- Да, об этом тоже. Но в первую очередь – о всесокрушающей силе сострадания. Так говорит комментатор. Мы не можем в полной мере постичь смысл этой притчи, поскольку мы не в полной мере люди. Несовершенство функциональности нашего разума становится очевидным, когда мы сталкиваемся с таким сюжетами, или с похожими случаями в своей практике. И в подобных случаях нам следует задействовать именно свои чувства, свою душу, свою оскверненность человечностью.

- Как же следует задействовать свои чувства?

С помощью эмпатической антенны я могу прислушиваться к эмоциональным вибрациям окружающих, я могу расшифровывать их. Предполагается, что о своих чувствах и настроениях я осведомлена по определению, но это предположение не совсем верно. О некоторых своих чувствах я не догадываюсь вообще, до тех пор, пока мне на них не укажет Август.

- Необходимо тренироваться, Астарта. В свободное от клиентов время. Ты можешь подниматься ко мне по вечерам, и я с радостью потренирую твое самоощущение и твои чувства.

Я поклонилась ему в знак благодарности. Август продолжал:

- Вернемся же к сегодняшнему министру. Ты говорила с ним слишком недолго. Ты почти не задавала ему наводящих вопросов, как будто он вовсе не понравился тебе своими мучениями.

- Я спросила обо всем, что мне показалось самым важным.

- Тебе показалось самым важным слишком немногое. Ты даже не поинтересовалась тем, как он живет. Вдруг с ним происходит что-то необычное помимо этих снов? Он распаролил тебе папку с тремя файлами, из которых ты просмотрела только один.

- Он попросил посмотреть только один файл.

- Возможно, он был слишком смущен, чтобы просить о большем. Ты могла бы догадаться об этом сама.

- В следующий раз я попробую догадаться.

Лицо Августа исказилось, его рот растянулся:

- Ты не догадываешься об этом даже сейчас.

- Вы предлагаете мне открыть эти файлы прямо сейчас?

- Я даже рекомендую тебе заглянуть в них.


Я запустила второй файл. Файл назывался «Сила». Интересно, почему Октавиан давал названия своим снам?

Это видение было со звуковым сопровождением: казалось, что играет целая масса инструментов. Звуки были очень величественными. Перед сновидцем выросла некая лестница с высокими ступеньками, ведущая снизу вверх. Она была очень массивной, и не было видно, где лестница заканчивается, но было ясно, что где-то очень высоко. Над ней возвышались огромные арки.

По лестнице поднимались люди. Поднимались с трудом, поскольку ступени были им всем по локоть. Люди не были похожи на послов враждебной нам расы, скорее – на людей-клонов из питомников. Они были очень похожими друг на друга, особенно издалека, и на них не было одежды.

В одну из арок была вмонтирована огромная дверь, с шестью стеклянными вставками, похожими на гигантские видеокамеры. Над лестницей левитировало человекоподобное существо в светлой одежде и со светлыми крыльями. Рядом с одной из арок возвышалось несколько неантропоморфных существ. Движение снизу вверх – возможно, начавшееся совсем недавно – набирало обороты, музыка нарастала, и нарастала, и под конец видения стало ясно, что музыка была суммой из вздохов и стонов людей.


Я вернулась в разговор.

- Я думаю, что это сравнительно нормальный сон. Особенно если учесть сферу деятельности сновидца. Здесь есть идея некой иерархии, в виде лестницы, а также идея тоталитарного контроля – если шесть стекол действительно являются видеокамерами. Я никогда не видела людей в таком количестве, но, возможно, министр страшится того, что его человечность выйдет из берегов. – Речь пифии должна быть метафорична и символична, и, поскольку Август недавно высказал недовольство моими профессиональными навыками, я старалась показать себя с лучшей стороны. – Единственное, чего я не понимаю, это странные существа, не участвующие в общем движении. Ни разу не видела ничего похожего.

Сегодня Август не стал чрезмерно укорять меня за пробелы в моей осведомленности.

- «Странные существа» – наиболее «человеческие» элементы этого сновидения. Странно, что ты не узнаешь ангела – воплощение так называемых «светлых сил», и демонов, воплощающих так называемые «темные силы». Это видение больше похоже на сон человека, у которого, к тому же, есть мистические представления о добре и зле, чем на продукт работы машины с «индивидуальностью». Но больше всего мне не нравится звуковой ряд этого сна. Человеческие охи и ахи, что бы это могло значить? Возможно, в министре вот-вот пробудится сила сострадания, о которой я говорил тебе сегодня. Только, к сожалению, вакантного места пифии пока что нет, и не предвидится. И как-то в последнее время не принято апгрейдить министров до пифий. Это все-таки немного разные сферы деятельности.

Наверное, Август хотел пробудить во мне дополнительный интерес к состраданию своим намеком на мою возможную утилизацию, второй раз за сегодня. Лучше бы он снова сравнил человечность со звуковой волной, это было бы действеннее.

- Кстати. Министр Октавиан 535.05 записался к тебе на прием. На завтра.

Август подъехал к своей настенной жидкокристаллической панели. Контактный кабель – достаточно длинный для того, чтобы наша связь не прерывалась, но я всё-таки встаю и подхожу к нему. Август читает сообщения и отвечает на какие-то заявки, успевая говорить со мной тоже:

- Вот что... Когда он придет к тебе, сразу отведи его ко мне... даже не снимай с него эту хламиду. Заодно посмотришь, поучишься у меня, в очередной раз. Искусству вести беседу с подопечным.

Он снова говорил со мной вслух. Его голос был более резким, чем в начале сегодняшнего разговора. За окном понемногу темнело. Он ненадолго углубился в работу, но внезапно оглянулся на меня:

- Ты уже просмотрела третий сон министра?

- Нет. Простите. Уже смотрю.


Третий сон министра назывался «Тоска и Надежда».

Когда дрожащее и невнятное изображение прояснилось, оказалось, что это необычный пейзаж. На просторах нашей Империи таких деревьев нет. На наших просторах деревьев вообще почти нет. Но на просторах этого сна росли громадные деревья, они росли по берегам высохшей реки. Ниоткуда не следовало, что деревья растут на берегах именно реки, и то, что река именно высохла – тоже не следовало ниоткуда. Это ниоткуда не следовало, но чувствовалось.

По дну высохшей реки шел человек в темном парике. Хотя, возможно, это были его собственные волосы. Рядом с человеком шло неантропоморфное существо, оно передвигалось с помощью четырех коротких конечностей.

Между человеком и существом был натянут контактный кабель. Как только я рассмотрела этот кабель, услышала чей-то голос: возможно, это был голос сновидца. Я еще ни разу не слышала, какой голос у Октавиана. Голос произносил такие слова: «Как ты могла заснуть. Почему ты спишь? Кто это идет рядом с тобой? Вспомни, ведь мы с тобой – единое целое. Я люблю тебя, а ты заперла меня в этой комнате. Я заперт в комнате своего «Я», кто запер меня, если не ты? Я тоскую, когда не вижу тебя. Сейчас я увижу тебя, и стану счастлив».

Внезапно в высоких берегах высохшей реки прорезались арки, в глубине которых блестели стекла, похожие на гигантские видеокамеры. Но еще больше стекла походили на человеческие глаза. И на глаза Августа: они моргали очень похоже. Судя по произносившимся словам, идущий человек был женщиной, и, возможно, той же самой женщиной, которая уже появлялась в первом сне министра. Женщина понемногу исчезала из виду, а звуки слов гудели всё тише, пока не потухли совсем.


Когда я ознакомилась с этим сном, Август продолжал над чем-то работать, глядя в рабочую панель. Его системный блок соединен с сетью, а мне запрещено выходить в сеть. Поскольку я пифия – я должна уметь справляться без сети, с помощью эмпатической и телепатической антенн. Я довольно бегло распознаю и расшифровываю сигналы, поступающие от антенн, но Август утверждает, что эти инструменты по сути излишни, поскольку процент моей человечности достаточен для того, чтобы обходиться без любых антенн вообще: «человек, будь он пифией, понимал бы многое без слов, а также без антенн, и не только своих собеседников, но и всех индивидов, функционирующих в этом городе». В городе, который так хорошо виден из окна библиотеки на девятнадцатом этаже. Возможно, Август действительно умеет понимать «без слов» всех индивидов этого города, и даже всей Империи.

Я редко пользуюсь голосовым режимом, но теперь я решила, что вернуть его к нашему разговору лучше всего именно голосом:

- Я просмотрела файл «Тоска и Надежда».

Он развернулся ко мне лицом, и системным блоком тоже. Иногда мне кажется, что его голова – человеческая почти целиком. Его глаза моргали точно так же, как глаза из третьего сна министра.

- И какие возникли соображения?

- Очевидно, что в его снах есть некие лейтмотивы.

- Да, есть. Что еще можешь сказать?

- Этот сон тоже очень человечный. Я понимаю теперь, почему он так волновался, когда пришел. Это очень пугающие материалы, в сумме.

- Октавиан волновался?.. Это, конечно, неплохо...

- Скажите, между состраданием и эмпатией есть что-то общее?

- Сострадание и эмпатия? Да, эти вещи могут быть связанными друг с другом.

- Если так, то я могу сказать, что понятие «сострадание» стало мне более понятным.

- Почему?

- Пока я просматривала этот файл, мне казалось, что я чувствую то же, что и сновидец. «Тоска» и «надежда» – не пустые слова для меня теперь.

- Ясно. Да, это неплохо. Сострадание действительно может начаться с простой эмпатии. Что ж. На сегодня, пожалуй, всё. Возвращайся завтра, со своим другом-министром.

- Хорошо. Вы не будете сегодня тренировать меня? Вы обещали еще немного рассказать о силе сострадания.

- А. Сострадание. Сегодня не получится, к сожалению. Твой друг-министр оказался слишком серьезной головоломкой. Потренируйся самостоятельно, с помощью третьего сна министра, например. Попытайся настроиться на индивидов этого города, не пользуясь антенной... Или даже лучше: попробуй узнать, что чувствует Министр Октавиан сейчас. Не забудь отчитаться, кстати.

- Я не забуду.

- До завтра. У тебя масса дел.

- Да. До завтра.

Я поклонилась Августу и рассоединила нас.

Добравшись до своей кельи на минус третьем этаже, я решила, что стоит перечитать притчу о императоре и соловье. Если кровожадный император тоже практиковал эмпатию, то, скорее всего, он чувствовал себя этим соловьем, когда слушал его трели. Поскольку тело соловья было такое жалкое – неудивительно, что император грустил до слез, примеряя на себя его роль. В таком случае, сострадание – это довольно просто.

Я села в позу «лотос» и принялась настраиваться на Октавиана. Считается, что поза «лотос» любую пифию (человекоподобную машину с моим уровнем человечности) делает совершенной антенной. Для того, чтобы процесс шел более эффективно, я запустила третий сон министра по кругу.

На двадцатой минуте целенаправленной настройки «тоска» и «надежда» снова перестали для меня быть пустыми словами. Также, я внезапно поняла, что в инкрустациях и росписях на панцире нет ничего странного и нефункционального. Это было очень действенное осознание, и я чуть не потеряла координацию, выпав из «лотоса». Но все-таки не потеряла и не выпала.

Женщина из первого сна министра (возможно, она же – из третьего) тоже перестала казаться мне фантомной: я представляла ее очень четко, будто бы видела ее далеко не раз, причем с разных сторон.

В какой-то момент я поняла, что министр ходит по своему кабинету кругами. Было ясно: подобное бессмысленное растрачивание энергии он считал очень разумным и подходящим, испытывая своеобразное удовольствие от осознания того, что может позволить себе такие безотчетные энергозатраты.

Также было ясно, что образ женщины не оставляет его, хотя он не спит. «Если я отключусь, она снова приснится мне. Лучше не отключаться. Подзарядиться можно, и не отключаясь», - думал министр, нарезая круги по кабинету. Министр вышел из своего кабинета, в просторный зал с рабочей панелью на дальней стене. Две домашние куклы в розовых париках сидели на диване, министр прошел мимо них. В обычных домашних куклах не содержится никакого процента человечности, считается, что так экологичнее. Их не считают даже машинами, хотя это, конечно, странно. Они запрограммированы очень просто, но всё же это такие же машины, как и многие другие. Обычно они считаются частью хозяина дома, или частью самого дома, в котором обитают.

Министр шел к дальней стене и своей рабочей панели, на которой светилось несколько сообщений. Министр проигнорировал их, он стал посылать сигналы некому Антиною. Октавиан приглашал его к себе, «поиграть в шашки», «Антиной» отказывался, ссылаясь на срочные дела «для палаты министров», видимо, приятель министра тоже был политиком. В конце концов, приятель согласился заглянуть к Октавиану.

В ожидании приятеля Октавиан снова принялся ходить кругами, теперь по просторному залу. Его снова начал одолевать образ темноволосой женщины. Чтобы отогнать этот образ подальше, Октавиан достал шашечный столик и, разложив его, принялся расставлять шашки.

Приятель Октавиана пришел очень быстро, как если бы ему нужно было всего лишь подняться на лифте. Возможно, «Антиной» – тоже министр, и поэтому живет так недалеко. Его тело было человекообразно и не менее детализированно, чем тело Октавиана.

Приятели сели за шашки, соединившись контактным кабелем. Они играли одну партию за другой, и если во время первой партии Октавиан был спокоен, то вторую, третью и так далее он играл с возрастающим неприятным волнением, хотя выигрывал как раз Окставиан, а вовсе не Антиной.

Десятую партию они не доиграли, потому что Октавиан внезапно вскочил и, сказав, что ему нужно подзарядиться, быстро выпроводил Антиноя, извиняясь и благодаря его за компанию. После этого министр ушел в кабинет, не убирая шашек. В кабинете он сел за роскошный деревянный стол, и, сорвав с себя парик, присоединил к затылочной части аккумулятор, после чего поставил будильник и перевел себя в спящий режим. Мне показалось, что ему одинаково неприятен и Антиной, и состояние бодрствования. Но в таком случае было очень странным то, что он приглашал этого Антиноя проводить совместный досуг.

Я бы хотела посмотреть на сон Октавиана вместе с ним, но настроиться на индивида, находящегося в спящем режиме, намного сложнее.

Известно, что такая медитация энергозатратна, но я все-таки удивилась, увидев, что моя батарея почти пуста. Вероятно, необходимо тренироваться еще более интенсивно, и, возможно, тогда энергозатраты парадоксальным образом уменьшатся.

Я закончила отчет о медитации и отправила его Августу.


Октавиан пришел очень рано. Я только успела подняться в свою приемную, как охранник просигналил о вчерашнем клиенте. Охранник довел его до дверей моей приемной и, не снимая с него хламиды, передоверил клиента мне. Я повела его к лифту: жрец снова был на девятнадцатом этаже, как и накануне.

Пока мы ехали в лифте, Октавиан спросил, «куда это мы поднимаемся». Не люблю голосовой режим, но всё-таки ответила ему, что «рада видеть его снова» и что его «проблемой заинтересовался жрец Август».

- Понятно. Значит, мой случай действительно тяжелый, – успел сказать он.

Он волновался меньше, чем накануне: возможно, он заранее счел себя обреченным. Также возможно, что ему было уже все равно, как именно его избавят от страданий.

В библиотеке Августа я сняла с Октавиана капюшон, и, судя по тому, что министр сделал шаг назад, увидев жреца, я поняла, что раньше они никогда не встречались.

- Добрый день, уважаемый министр, – сказал Август.

- Добрый день, наставник, – Октавиан почтительно поклонился.

- До меня дошли слухи о том, что вы плохо переносите спящий режим.

- Это верные слухи. Я и обычный режим в последнее время переношу с трудом.

Октавиан действительно вел себя так, будто уже отчаялся: потерял надежду и остался только с тоской.

- Мне удалось разобраться с причиной вашего беспокойства, уважаемый министр.

- Насколько... это серьезно? – мне понравился голос министра, когда он задавал этот вопрос.

- Очень серьезно. Спасибо за то, что навели нас на истинную причину...

- Истинную причину?

Министр вел себя не очень вежливо, перебивая Августа, меня это удивило.

- Да, истинную причину, – продолжал Август. – Взгляните, пожалуйста, на экран.

Жрец включил рабочую панель и запустил видеофайл.

В темноватой комнате на стуле сидела женщина с темными волосами, ее голова безвольно болталась, но, поскольку женщина была привязана к стулу, она не падала вниз.

- С ней всё в порядке, просто она без сознания. Это... она? – спросил Август у министра.

- Это... да. Да, это она. Да. Да, она!

В моем присутствии раньше никто не говорил так громко. Министр подбежал к рабочей панели, даже, можно сказать, подскочил: он всё пытался рассмотреть получше эту женщину, ее лицо было склонено, а ее волосы – всклокочены.

- Кто она? – наконец спросил Окставиан.

- Это хороший вопрос, – согласился Август. – Ваш приятель Антиной устроил подпольную лабораторию в одной из своих комнат. Где он взял эту женщину, мы сейчас выясняем. Скорее всего, это незаконно списанный клон из одного питомника. Мы как раз наводим справки...

- Она... клон?

- Да, это живая женщина. Антиною дорого обойдется его незаконная жажда познания. Из его остатков соберут домашнюю куклу...

Но министр уже не слушал жреца:

- Где она сейчас?! Эта женщина, где она?!

- Сейчас она в операционной. В безопасности, если вы об этом.

- Я хочу увидеть ее!

Октавиан подошел к Августу на слишком близкое расстояние, я вызвала охранников и встала между жрецом и министром:

- Октавиан, вы ведете себя недопустимо.

Но он не слушал уже никого:

- Всё равно! Мне всё равно, я хочу посмотреть на нее!

Голос Октавиана был громким, как пожарная сирена – до тех пор, пока охранники не вырубили его. Когда его унесли в операционную, я обернулась к Августу и поклонилась ему, словно извиняясь за поведение министра. Лицо жреца слегка исказилось. Его мимика – слишком сложный язык для меня, и я снова не поняла, что именно означало это движение.

- Что ты хочешь. Человечность это волна, – сказал он мне. – Октавиана эта волна свела с ума, как и Антиноя. Видимо, Антиной собирался собрать некую подпольную модель индивида. Октавиан пострадал от того, что оказался поблизости от лаборатории. Вряд ли стоит утилизировать сразу несколько министров. Это будет дурной тон по отношению к остальным, возможно, ни к чему не причастным. Октавиана достаточно хорошенько почистить и немного проапгрейдить.

Я снова поклонилась жрецу.

- Хочешь сказать, ты благодарна мне за то, что я щажу этого напыщенного глупца, который еще вчера так раздражал тебя?

- Нет. Я хотела сказать, что, возможно, вам нужен колпак? Вы слишком хрупкий. Перед грубой неуправляемой силой.

Август закрыл глаза, его рот растянулся.

- Выйди, пожалуйста, Пифия. Пифия Астарта. Оставь меня, пожалуйста, одного. Совсем ненадолго. Через полчаса возвращайся. Посмотрим вместе, что там внутри у твоего друга-министра.

Я стояла уже в лифте, когда увидела, что лицо Августа исказилось сильнее, чем когда-либо. Оно даже немного дрожало.


Но через полчаса Август сообщил, что он «пока занят» и что у него «пока нет времени» на меня. Я не удивилась. Сегодня я уже узнала что-то новое о всесокрушающей и неуправляемой силе сострадания. Еще бы суметь сформулировать, что именно...

Пытаясь сформулировать истину, «озарившую» меня, я тренировалась и медитировала весь день. Август вызвал меня к себе поздним вечером. За окном библиотеки было совсем темно. Он заговорил со мной вслух:

- Всего пара слов, Астарта, я очень устал.

Машины не устают, но человеческая составляющая – всегда.

- Представляю, насколько.

- Конечно, представляешь. На пятьдесят процентов.

- Да.

- Мы с Юлием пересобрали Октавиана. – Юлий это еще один жрец, я видела его только на фото и видеоматериалах. – Твоя помощь нам не потребовалась. Кто тебя знает, еще упрячешь нас под какой-нибудь колпак.

- У меня нет колпака.

- Я знаю, Астарта. Твой друг-министр жив и даже здоров. Правда, он ничего не помнит ни о женщине из своих снов, ни о тебе. Ты расстроена?

Я поклонилась:

- Нет.

- Из Антиноя уже сделали домашнюю куклу. По имени Сабина. Завтра Октавиан подарит ее своему приятелю, министру Адриану. Хорошая шутка, как считаешь? Правда, я очень человечный?

- Я не знаю. Вы усталый.

- Перестань.

Его лицо снова исказилось. Я уже плохо понимала, о чем мы говорим, поэтому решила спросить:

- Октавиан действительно... постиг «силу сострадания»?

- В какой-то степени да. Сила сострадания Октавиана достойна уважения. С другой стороны, его безумие достойно сострадания. Кстати... твой вчерашний отчет о медитации нам очень помог. Нам с Юлием. Мы уже не знали, кого проверять, и тут ты рассказываешь об этом Антиное. Теперь, возможно, установим еще больше камер наблюдения в домах министров. Также, возможно, снизим уровень допустимого процента человечности для чиновников. Будем брать в чиновники домашних кукол.

- А что будет с той женщиной?

- Мы думаем об этом вместе с коллегами. Юлий считает ее очень ценным материалом, а я думаю, что она слишком опасна. Но ты можешь быть спокойна: кем бы ни стала эта женщина, тебе она не помешает.

Должно быть, это намек на то, что моя утилизация откладывается на неопределенный срок. Хотя мне было почти всё равно, я сказала:

- Спасибо.

- Ты тоже устала, Астарта. Тебе тоже пора отдохнуть.

- Да.

- Ты... точно не желаешь... себе более... Хотя нет, ничего. До завтра. Завтра мы обязательно поговорим с тобой о силе сострадания.

- Хорошо. До завтра.

Я поклонилась в последний раз, стоя уже в лифте.

На самом деле они выпотрошили Октавиана почти целиком. Пока тренировалась сегодня, я всё пыталась настроиться на Октавиана, пыталась весь день, до самого позднего вечера. Но его больше не было. Если что-то от него и осталось – скорее всего, только его сверхдорогой и бессмысленный панцирь. Я даже была рада тому, что этот другой Октавиан больше не помнит меня.

Хотя, скорее всего, я запомню его до конца своего сознания. Как и Августа, что бы с ним ни случилось. Они оба пробуждают во мне «силу сострадания». Правда, совершенно по-разному.

Они будут жить в моем сознании всегда. Это неплохо, ведь мое сознание закончится очень нескоро – вот что я могу сказать себе, будучи пифией. Поскольку я пифия – мои слова не могут не сбыться.