Канитель

Метель указывала путь: от самой станции мела к домам, по окна засыпанным снегом. Толкала в спину, гнала, гнала. Мимо дома Вакуленков, мимо дома Квитницких, мимо дома Кулиничей, по мостику через замёрзшую речку, мимо стонущих телеграфных столбов и дальше, дальше, дальше... У своей калитки Фёдор с нею расстался – метель помчалась вверх по улице, а он затоптался на месте. До половины закиданная снегом, калитка не открывалась.

- Надя! – крикнул Фёдор в глубь девственно-белого двора. – Надя!

И ещё безуспешно подёргал калитку.

Ему ответила метель:

- У-у-у! Вью-у! Ах-ах-ах!

И донесла крик Фёдора до двора Ивана Кряквы:

- Надя-а! – услышал Иван сквозь завывание ветра. – Надя-а-а!

Он, Иван, в телогрейке, в шапке-ушанке, деревянной лопатой расчищал от снега тропинку к своему сараю. Замер. Прислушался. Воткнул лопату в сугроб. Вышел на улицу.

- У-у-у! Вью-у! Ах-ах-ах! – ударила метель ему в лицо.

Согнувшись ей навстречу, Иван пошёл на безответный зов соседа...

Тот с силой толкал уже чуть-чуть подавшуюся вперёд калитку.

Рядом стояла, заметаемая снежной пылью, увесистая спортивная  сумка синего цвета.
 
- ЗдорОво, сосед! – сказал Иван, согревая дыханием свои раскрасневшиеся ладони.

- Здравствуй, Ваня!

- Приехал?

- Приехал, - ответил Фёдор. - А войти в свой двор не могу. Ишь, забросало как!.. Ну-ну-ну, давай, открывайся! Вот же напасть!

- Да, - согласился Иван. - Канитель! С утра дует. А в городе как?

- Там тоже задуло.

- Зима! – сказал Иван. – Ждали, ждали и дождались! Закурить не найдётся?..

Оба долго прикуривали – пламя зажигалки задувало ветром: чирк-пшик! Чирк-пшик!..

Наконец закурили.

- А она, мне кажется, ушла, - сказал Иван,  выдохнув сигаретный дым.

- Кто? – спросил Фёдор.

- Надя твоя. C утра ходила по селу со своей торбой, просила пропитания на дорогу.

- Шутишь?

- Почему шучу?

- Потому что в доме всё есть.

- Видать, не захотела твоего брать. Сам говорил, что честная... Ходила! Я и сам дал ей бутылку домашнего вина - захочет, обменяет потом у своих на всё, что пожелает. Вино в такую погоду - дорогая валюта! Все понемногу чего-то дали... Говорил тебе: не связывайся! Думал быть добрее остальных? А вышла моя правда – «сколько волка не корми...» Нынче этих нищих развелось... Ходят и ходят! Всех жалеть – сам по миру пойдёшь! Пусть к государству идут, которое их сделало такими!

Фёдор молча докурил сигарету, бросил окурок в снег.

Не хотелось перед Иваном выглядеть убитым. Не хотелось выдавать своих, враз оборвавшихся мечтаний и надежд. Надежд на свою нужность кому-то и на предстоящее душевное тепло... Значит, снова одиночество. Снова ожидание эфемерного чуда... Которое теперь, пожалуй, не придёт.

- Жаль, - сказал он cухо. – Жаль! Хех!.. А я купил ей, представляешь, платье... Думал, до весны пусть поживёт, а я, тем временем, всё оформлю и улажу...
 
- Больше думать не надо! – сказал Иван, докурив до конца сигарету. – Ушла!.. Недолго музыка играла!.. Идём ко мне – я утром откупорил бочку свежего вина, продигустируем!..

                ***

Допоздна металась метель-душа оголодавших нищих. Стонала, скулила и выла. Стучалась в тёплые окна благополучных людей. Бежала по сельским улицам и по полям - в далёкую и сумрачную даль...

И так же долго пели песни подвыпившие Фёдор с Иваном. Вначале в доме у Ивана, потом -  на вьюжной улице... Шли, обнявшись, и пели:
               
                И в снег, и в ветер, и в звёзд ночной полёт
                Меня мое сердце в тревожную даль зовёт!..   

               
Умолкли у калитки Фёдора.

- Я обещал тебе ф-фокус? – спросил Иван у Фёдора,  хватаясь за его калитку..

- Обещал! – сказал Фёдор.

- Ну и всё! – сказал Иван. – Сказано - сделано! Смотри!.. Ты не мог войти в свой двор. Так?

- Так! – согласился Фёдор.

- Знаешь, почему?

- Знаю. Потому что калитку заб-бросало снегом.

- Ответ неправильный, как говаривал наш брат в каком-то фильме! Ты не мог отворить свою калитку, потому что спешил к своей Наде. Ты хотел приподнести ей новое платье. Правильно я говорю?

- Правильно.

- А теперь, когда она преспокойно смылась и спешить нам некуда... Смотри: ррраз!

Иван, раскачав калитку, снял её с петель.

- Прошу! – сказал он.

- Ура! – крикнул Фёдор. – Ты, Ваня, прелесть!.. – и заозирался. – Теперь, раз так, может, подскажешь, куда подевалась моя сумка?

Иван прислонил снятую с петель калитку к забору, стал думать:

- Сумка, сумка, сумка!.. А она была?

- Вот тут стояла.

- Помню. Да. Стояла. Такая синяя?

- Синяя. Сумка ещё одного обнищавшего субъекта... Такая синяя-синяя.

- Кажется, я знаю, где она, - сказал Иван, выходя из задумчивости.

- Где?

- Ты иди к себе, я её сейчас принесу! – Иван двинулся назад, к своему дому. - «Нам некого больше любить! – запел он. - Ямщик, не гони лошадей!!!»

                ***

Когда Иван, по одинокому глубокому следу в заснеженном дворе, с синей сумкой в руках, пришёл в дом Фёдора, то увидел в щедро освещённой комнате старательно накрытый закусками стол – на тарелках cкудными ломтиками нарезанное сало, три солёных огурца, два красных помидора, три картошки в мундирах, очищенная от шелухи одинокая головка лука, куриное яйцо и... его, Ивана, бутылка вина посередине.

Фёдор, прижав палец к губам, стоял у дивана, где, укутавшись в клетчатый плед, сладко спала восьмилетняя девочка Надя.


(из книги "Белый день на дворе", издательство IGRULITA Press, USA, 2013)