Мельниковы дочки. Часть 4

В том селе был Никодим,
вечно хмур и нелюдим.
Не мозоля людям глаз,
он по лету стадо пас.

По зиме, один как перст,
всё бродил в полях окрест.
Иль в лесу капканы ладит,
иль на речке сети ставит.

Вот идёт вдоль бережка,
видит – тонкая рука
за край проруби вцепилась.
Там в воде девчонка билась,
а теченье всё несёт,
тащит девицу под лёд.

Никодим, не будь дурак,
скинул с плеч литых армяк,
к полынье подполз сторожко
и тихонько, понемножку,
хоть одежды тяжелы,
вынул деву из воды.

Сдёрнул мокрую шубейку
да намокшу кацавейку,
валенок, что весь промок,
тоже снял с девичьих ног.

Ничего, что необута!
Он в армяк её укутал
и понёс, не чуя веса,
матеря того балбеса,
что девчонку уронил,
да чуть этим не сгубил.

А в полях снега по пояс…
У девчонки смёрзся волос,
губы мёртвенно синели,
ноги – те заледенели.

Словом, к дому Никодим
мчался не жалея сил.
Хорошо, его изба
на краю села была…   



После свадьбы той, недели
как мгновенья пролетели.

 

Настя – даже не простыла,
а за здравье Никодима,
сутки в церкви пробыла,
всё поклоны там клала.

 

Отгуляли Рождество,
глядь, а времечко пришло
дочку средню собирать,
дабы замуж отдавать.
 
Свадьба прежней – не чета,
ведь жених не беднота!
Чай купец, хоть басурманин.
Да пущай он лютеранин,
негр, татарин, эскимос,
не об том чичаз вопрос!
Лишь бы дочка прижилась,
коли жить с ним собралась!

Вот и сваты прикатили
и невесту откупили,
и помчался поезд санный…
А народец сарафанный
кости моет молодым:
мол, лошадкам вороным
сани влечь не тяжело,
там приданным – барахло!
Мол, там нищая невеста.
 
Ну а из другого места
дружно хают жениха:
– Был увёртлив, как блоха,
а вот тут таки попался!
Хош-нехош, а обвенчался!
Отгулял своё, кобель!
Чай, жена не карамель:
вмиг в бараний рог согнёт.
Была воля, будет – гнёт! 

 

А на свадебном пиру
сваха ныла ввечеру,
мол, жених был столь упрям,
что под стать иным царям.

Не хотел никак женится,
дескать: "только говорится,
что жена во всём опора,
а на деле хуже вора!

Хочу это, хочу то,
то кокошник, то манто,
завтра подавай монисто
или жемчуг серебристый.

Я в отъезд – она вольна!
В миг подружки, пацанва…
И пойдёт: гулянки, блуд.
До хозяйства ль будет тут?

Все за малый час растратит,
загуляет ветер в хате!"
Молвил так не по злобе,
ведь судил-то по себе!

 

Молодых в опочивальню
отвели, а звон бокальный
раздавался допоздна.
Много пива и вина
дорогие гости пили
и хозяина хвалили:

– Вот и славно, что женился!
Он теперь остепенился,
стал в любые двери вхож!
 Я не прав, скажи?!
–А то ж!

 

В стороне от остальных,
толстобрюхих и хмельных,
восседал отец жены
понимая, как чужды
ему эти разговоры
меж поклонников Мамоны.

На другой день до светла
он подался со двора.
Вид у мельника не гладок:
после свадьбы той осадок
словно накипь на душе,
рвётся сердце, хоть зашей!

Кровь родная – не пустяк:
не к добру весь этот брак!
Ох, намается дочурка
да сгорит щепой в печурке.
Муж её – не сахарок!
А тут новой свадьбы срок…

 

 

 

Третью свадьбу отыграли,
да столь скверно, что едва ли
мельник мыслил о таком!
Ну, жених, ну, скопидом!

Возвратясь с того "веселья"
батька пил, потом с похмелья
батраков своих гонял,
за любой огрех шпынял.

Что так мельника озлило,
про то бабка разъяснила
и кузнец всё подтвердил,
посаженным там он был.

И, гремя стальным ухватом,
бабка свадьбу крыла матом:
– Поезжай в любой конец,
всюду "славен" наш скупец!

Это как же понимать?
За невестой не прислать
ни кареты, ни возка,
ни с санями мужика?!

К алтарю взошел в пальто
старом, тёртом этак, что 
не польстилась б даже моль!
Тьфу, обносочный король.

На невесту не взглянул,
руку с дрожью протянул,
да и молвит окаянный,
дайте список о приданном!

Речь священника прослухал,
голь дворянская, в пол уха,
всё кармашек теребил,
куда грамотку сложил.