Квиткин
Иван Алексеевич
ЛЮБОВЬ ОКАЯННАЯ.
2008 год
ХОХЛЫ В ДИКОЙ СТЕПИ
СОДЕРЖАНИЕ
1. ХУТОРЯНЕ
2. БЫСТРЮЧАТА
3. В ДВЕРЬ ПОСТУЧАЛИ (ДЕТИ)
4. АНДРЕЙ.
5. ВОЙНА
6. СЕРДЦУ НЕ ПРИКАЖЕШЬ (СМЕРТЬ АНДРЕЯ)
7. И ГОРЕСТИ И РАДОСТИ
8. ЛЮБОВАТЬСЯ МОЕЙ ВЕРОЧКОЙ
9. ЛЮБОВЬ ЖЕСТОКАЯ СТРАНА (ЛАРИСА)
10. РАСПЛАТА
11. НА ТРОПЕ ВЕЧНОЙ ЛЮБВИ
12. РОДНАЯ КРОВЬ
13. НАТАША, Я ВЕРНУЛСЯ
ЛЮБОВЬ ОКАЯННАЯ
ХУТОРЯНЕ
Часть 1. Яненко А.М.
Страна Хахляндия. Нет, Вы не ищите не найдете ее ни на одной карте, а она все-таки существует в природе, есть люди (народ хахлы, населяющие ее) их земли – районы России, прилягающие к Украине: Ростовская, Воронежская, Белгородская, Курская области.
«Хахлы» такие же русские, только немного прилежные в работе, хатки у них чище, да, опрятнее, песни мелодичнее, дивчата краше, жинки разговорчивее».
Сохранились записи о Разрядном приказе, где тысячи украинцев просят царя Федора Алексеевича переселится в 1680 году на реку Битюг (Воронежская область) и «по первому вешнему пути обозом к Битюгу на усиление» украинцы двинулись в Московию. Не все доехали до России, на то были причины, остались жить на Черниговщине, и только во 2-й половине 19 века начали переселение в прилегающие районы. На землях нынешнего Миллеровского и Кашарского районов выросли хутора Еритовка, Павловка, Черниговка, каменка, Гиревка и другие от которых остались неприметные холмики от строений, живучая сирень, одичалые, забитые скотом сады да кое где сохранившиеся кресты на могилах.
После крымской компании вернулся в родное село георгиевский кавалер Яненко Андрей Михайлович, женился на самой красивой хохлушке, сам красавец, высокого роста, ладно сложен, балагур, весельчак.
Крестьянская жизнь в селе Гиревка Конотопского уезда Черниговской губернии была тяжелой. Жили бедно. Места лесистые, пахотной земли кот наплакал, в каждой семье до десяти детей, повырастают и негде приложить руки.
Собрались как-то мужики у Яненко Андрея и стали судить и рядить, как жить дальше. Узнал пронырливый Пивень, что где-то в степях около Дона и Северского Донца земли не пахотной хоть пруд пруди. И прикупить можно, и в аренду дают.
- Там, говорят – отозвался Сердюк – в степи усадьба генерала Рудова. Ты, ведь, служил Андрюха под его началом, может попытаем счастья?
- Можно попробовать – согласился Андрей Михайлович.
Путь неблизкий, незнакомый. По первопутку поехали в город Новочеркасск.
За старшего был Яненко, разговорчивый Сердюк помощником, а кучером – молчун Федан. В километрах пяти от города заночевали у сестры Чернух Ивана, которая в свое время вышла замуж за казака, и на восходе солнца были в городе, где проживает генерал Рудов. Никто толком объяснить не мог, притом казаки с хохлами не больно разговорчивые, и только после того, как предприимчивый Сердюк отхватил одному служивому четвертинку сала и пол поляницы хлеба, согласился показать дом генерала.
- Вот здесь проживает барин. Петро! – позвал он дворника.- Вот хохлы к твоему барину.
- Хохлов нам только и не хватало – бурчал дворник, но увидел Андрея при орденах прикусил язык.
- Кто тут ко мне? – спросил, вышедший из дома в халате невысокого роста, коренастый уже стареющий, но еще видимо при силе, мужчина.
- Рядовой Яненко Андрей со товарищами прибыл к вам с просьбой. –Четко по-военному доложил Андрей Михайлович.
- Ну, заходи рядовой Яненко со товарищами в дом, - улыбаясь, видимо по душе было обращение Андрея, сказал генерал.
В таком доме мужики никогда не были. Генерал пригласил их к столу, угостил чаем со сладостями и Андрей Михайлович изложил просьбу хуторян. Он внимательно выслушал, ему понятны их беды, жаль голодающих детишек при трудолюбивых родителях.
Вошла молодая красивая женщина, мужики приняли было за его сестру или дочь, оказалось – жена Екатерина Андреевна.
- Вот, Катюша, просятся мои сослуживцы на поселение в наших землях.
Барыня посмотрела на хохлов, задержала взгляд на Андрее Михайловиче, улыбнулась краешками губ.
- Возле усадьбы земли много, а обрабатывать некому – продолжая гладеть на Яненко, говорила Екатерина Андреевна.
Генерал Рудов выдал мужикам нужные бумаги и через пару дней они выехали из города.
- А барыня положила глаз на Андрюху...- выдавил из себя Федан.
- Дывыся, забалакав! – удивился Сердюк.
Дорогой они прижаливали лошадей, давали отдохнуть в местах с хорошим травостоянием, подкармливали овсом, выменянным Сердюком за сало у конюшинного генерала. К полудню седьмого дня въехали в панскую усадьбу, встретившую хохлов безлюдием. Подъехали к панскому дому. От хозяйственных построек доносился голодный визг свиней, возмущался в хоре с несушками петух, залаяли собаки-волкодавы. Из людской вышел опухший ото сна мужик в длинной, закрывающей колена полотняной, не первой свежести рубахе.
- Не долго спэтэ, хозяева? Живность от голодухи разрывается. – спросил Сердюк.
- Не вашего ума дело, проезжайте, а то кобеля спущу.
- Мы от пана. Присмотреть место для поселения – миролюбиво сказал Андрей Михайлович.- Скотину, конечно надо накормить с утра пораньше.
Место понравилось, одна беда – далеко в балке вода. Домой доехали благополучно, все село собралось около церкви. Андрей доложил селянам о поездке и долго рядили как быть. Сошлись на том, что на новом месте, хуже чем здесь не будет.
Снег с земли сошел, подтряхли дороги и более пятидесяти подвод потянулись к новой неведомой жизни. Умом понимали надо ехать, а сердце разрывалось на части. Хоть и трудна была жизнь в этом лесном краю, но это была их Родина. Везли с собой все, что могло пригодиться на новом месте и что позволяло тягло. В повозках сидели немощные старики, малые дети, беременные жинки, в люльках качались грудные дытынята. «Везли с собой и веру христианскую... укутав... домашние иконы.»
На новом месте, как и велел генерал, разбили землю на усадьбы – по десять сажень в ширину и двадцать в длину и в самом центре застолбили усадьбу 12 сажень в ширину и 22 саженя в длину – старшему села Яненко.
Работа закипела. Трудолюбивые украинцы, и мал и стар, трудились от темна до темна. Вскопали и посадили огороды, строили базы для скота, рыли землянки, готовили материал для строительства хат.
Неожиданно, раньше обычного, заявилась генеральша, застала врасплох нерадивого управляющего, это и решило его судьбу. Екатерина Андреевна пригласила Андрея Михайловича и предложила место управляющего с приличным жалованьем. Яненко не мог отказаться. Он понимал, какая ноша свалится на его плечи, но поразмыслив (деньги ой как нужны!) решился, сын уже взрослый и работник будет хоть куда.
К осени хаты подвели под крыши, определились с наделами земли, барыня помогла (в долг) с фуражом и кормами для скота, и продуктами (мука) для жителей села. Картофель на новой земле дад невиданный для них урожай, выросли огромные гарбузы (тыква) и рябобокие кавуны (арбузы). Это уже не голод и зиму можно свободно пережить.
Андрей Михайлович по-хозяйски управлялся в имении генерала, был в большой милости у Екатерины Андреевны, что порождало различные сплетни среди работников усадьбы, присекал их на корню. У барыни был друг сердечный – священник из Ольховского прихода, который на велосипеде через бугор навещал ее. Он часто участвовал в игрищах молодежи, играл на гитаре. Старожилы до сих пор помнят его любимую частушку:
Ты думаешь дурня,
Что я тебя люблю
Я ж тебя, дурня,
Только голублю.
Слухи дошли до генерала Рудова и он потребовал Андрея Михайловича с объяснениями.
- У священника в хуторе есть зазноба, ну а на счет меня, посмотрите, барин, кто я и кто она. Да и не враг я сам себе и хуторянам. Я знаю откуда ветер дует, от бывшего управляющего. Не надо его наказывать, бог ему судья, семья у него большая и жена доброй души женщина.
- Ты вот, что батюшка, будь аккуратнее, барыне создаешь проблемы – посоветовал по приезду домой Андрей Михайлович служителю культа и кое что, по секрету, добавил нелицеприятное.
... Время шло. Дети росли. Играли свадьбы, строили новые хаты. Разрасталось степное село Гиревка. У Андрея Михайловича Яненко было четверо взрослых детей: сын Самоха и три дочки. К дочке Татьяне посватался Евсей Джигер, осенью 1910 года сыграли свадьбу, а через год родился сын Василий. Евсей спаровался с братом жены Самохой, а Яненко А.М. прикупил им земли, 18 десятин леса, паровую машину с молотилкой, другого разного инвентаря.
Трудную трудовую жизнь прожили Евсей и Татьяна. Оспа унесла двоих детей, в гражданскую войну под Ростовом он получил увечье и пролежал в госпитале одиннадцать месяцев. В 1922 году родилась дочка, а в 1926 году – сын Митька.- (Дмитрий Евсеевич Джигер. Высокий, худощавый с доброй располагающей к нему улыбкой, говорят, очень уж похожий на своего деда и характером и деловой хваткой. его часто можно видеть в Кашарах на своем красном жигуленке.)
Дети Самоила Андреивича как-то быстро один за другим обзавелись семьями, появились внуки. К своим детям относился одинаково строго, приучал с детства к труду и уважению к людям.
- Какой палец не уколи одинаково больно.- говорил он. Однако в последыше (1930) Верочке он души не чаял.
К шестнадцать годам Верочка вытянулась в пригожую дивчину, симпатичная, щечки, как намалеванные, с еле заметными прожилками, отчего казались накрашенными. ( В то время девушки красили щеки красной свеклой). Карие глаза, обворожительная улыбка. Зотовские (хутор Гиревка) парни сходили по ней с ума и близко не подпускали к ней чужаков и по очереди провожали ее домой, но даже самые отъявленные сердцееды боялись прикоснуться к такой красоте.
- У тебя дочка, как нарисованная, смотришь на нее и душа радуется – говорил, заехавший на хутор директор Верхнемакеевской МТС Свердлин Георгий иосифович. – разговор у меня к тебе Андреевич и твоей дочке. Учетчик требуется в тракторный отряд. Постажируешься у Вани Самохина, знаешь такого, вижу что знаешь, парень он самостоятельный, с вас бы добрая пара получилась – как в воду глядел Свердлин, но об этом потом.
О тех людях с которыми судьба свела Верочку и связала на всю жизнь.
«Сколько же их, потомков у Яненко Андрея Михайловича, кто их считал, разлетелись они по белу свету: живут в кашарском, Миллеровском и других районах нашей Родины – России. И многие из них не подозревают, что их корень жил когда-то здесь, в Зотовке, от которой уже не осталось и следа. Они, потомки, должны быть благодарны Дмитрию Евсеевичу Джигер рассказавшему эту жизненную историю Яненко Андрея Михайловича.
ЛЮБОВЬ ОКАЯННАЯ
ЧАСТЬ II
БЫСТРЮЧАТА
В повествовании «Хохлы в дикой степи» нет ничего вымышленного, вернее почти ничего. Все происходящее в жизни в верховьях рек Яблоновой и Ольховой. Единственное, что я изменил, пользуясь что это все-таки не документальное изложение, место действия и некоторые фамилии фигурантов.
Особая моя благодарность Семенову Виктору Илларионовичу, Казбаненко Ивану Патнелеевичу, Джигер Дмитрию Евсеевичу, супругам Чередниковым Николаю Ивановичу и Лидии Алексеевне, Бесединой Юлии Федоровне, Михайловскому Николаю Гавриловичу, Шинпаренко Серафиме Сидоровне, Чужиковой Антонине Павловне и другим, поделившимся со мной своими воспоминаниями и рассказами своих родителей.
Многие сами приходили ко мне (Величко Владимир Прокофьевич, житель села Верхне-Макеевка), приносили фотографии и просили рассказать через районную газету «Слава труду» об их жизни и жизни их близких. Мне жаль, что не все удалось опубликовать в районной газете, но это уже не моя вина.
Прошу простить читателей, я не журналист, излагаю как могу.
Март. Первые дни весны, а морозы, как крещенские. Днем солнце пригревает, чернит снег, превращая его в игольчатые причуды, а к вечеру мороз берет свое, окрашивает солнце в красноватый цвет.
Марина закончила дела во дворе, зашла в сарай, плотно прикрыла двери, наложила объедьев у порога, чтобы не тянуло снизу холодом. В сарае сумрачно. Зажгла фонарь «Летучая мышь», подошла к корове Лыске, погладила по спине, пощупала не разошлись ли кости таза, потянула за сосок, пробуя наличие молока – Лыска на днях должна отелиться, но эту ночь можно спать спокойно. Корова потянулась к хозяйке, лизнула шершавым языком в щеку. Понятно. Марина подсунула ей глыбу соли-лизунца, ослабила налыгач, помассировала у основания рог, похлопала корову и пошла: «Ночуй, Лыска»,- зашла на половину к овцам. Одна маточка уже была с двумя ягнятами, другая должна скоро окотиться. В сарае тепло, не померзнут, если прозевает Марина забрать, родившихся маленьких малюток в хату. Марина открыла плотно закрытые двери и вошла в кладовку – здесь все съестные припасы – мука, пшено, ящик с салом. В помещении тепло, так как кладовку отделяет от хаты одна только дверь.
Дед Трофим Семенович сделал все умно. В непогоду, не выходя на улицу, можно было покормить и напоить всю живность. Сарай теплый, саманный, низкие потолки, чердак набит пахучим майским сеном, за стойлом коровы, отделенный дверью курятник – куры, гуси, утки. И снова за плотно подогнанными дверями дровяной склад с колодцем в самом углу.
Хата довольно просторная: прихожая с печкой и печью для выпечки хлеба; массивный комень, переходящий в красную половину хаты; спальня с большой лежанкой. Выход во двор на улицу через теплые и холодные сени. Все двери и окна дубовые, плотно пригнанные. Дед делал на века, так оно и вышло. Хата простояла более ста лет и когда пришло время сносить – мороки было немало.
В хате тепло. Зажигать керосиновую десятилинейную лампу не стала, еще светло, да и с керосином проблема. Села возле печки подложила дров (в стужу она топила дровами, в остальное время объедьями, соломой или нехворощей) и смотрела на огонь, обвалакивающий своими объятием свежие сухие дрова из черноклена.
- Спасибо дедушке Трофиму,- вдруг ни с того ни с сего в слух подумала марина. Да, уж, что верно, то верно...
... Более ста лет назад предки Трофима Семеновича Чередникова из Украины пришли на реку Битюг Воронежской губернии, но свободных земель здесь уже не оказалось, пришлось двигаться дальше на восток. Переправившись через левый приток Дона, поселились у села Медовое. Земли оказались никудышные, каменистые, бурьяна – море. Жители занимались пчеловодством. Так и мыкали горе Чередниковы – разводили пчел, нанимались пастухами стеречь череду, работали в шахте. Семья Трофима – три женатых сына, дочка, так пыдлиток, два внука, крепкие пацаны - в прадеда Семена и годоваля внучка Маринка – дедова любимица.
Случилось горе. Пожар слизал нищенское хозяйство – осталась только полуторогодичная телка, возок, на котором возили глину из кручи на помазку построек. По соседству с Чередниковыми жил кум трофима Семеновича – Коренев Максим Иванович. Кореневы были побогаче Чередниковых, у них кроме кормилицы коровы, была лошадь – старый мерин, но большой помощник по хозяйству.
Из детей у Максима Ивановича был один, довольно крепкий молодцеватый, грамотный пацан – Санько. Дружил еще с мальства Саша с соседским немецким мальчиком, отец которого работал каким-то начальником на шахте. Вместе посещали церковно-приходскую школу, а матушка учила сына писать и читать на родном немецком языке. Саня освоил немецкую речь чуть не одновременно с родным языком и потом вместе с другом освоил и грамматику. Закончить школу не удалось, родители прознали, что на реке Ольховой есть свободные земли, можно поселиться и взять в аренду столько земли, сколько осилишь. Долго ли бедному собраться, всего лишь подпоясаться. Собрали Чередниковы остатки своих пожиток, сложили на возок, запрягли в него телку и вместе с Кореневыми двинулись в не ближний путь.
Место оказалось удачным. Хаты поставили под крутогорьем, дальше пологий склон, луговина более пятидесяти сажень, левада и река Ольховая с черными от глубины плесами, кишевшими не пуганной рыбой. Крутогорье с северной стороны разъединено балкой по которой с водораздела вода сбегает в реку. Там, в конце балки, лес и оттуда, почти с вершины, берет от родника начало ручей. Вода чистая, холодная, вкусная. Даже в самое знойное лето ручеек доносит свои воды до реки, а зимой шелестит под снегом.
По жребию Трофиму Семеновичу досталось место около ручья, дальше Кореневым и еще три места под постройки сыновей. Через три года обустроились, обзавелись домами, хозяйством, разработали земли под огороды, давшие не бывалые урожаи картофеля, получили землю с выплатой на 25 лет, обзавелись знакомыми, нужными людьми. Живи, трудись и радуйся.
Время шло и река Ольховая обрастала новыми хуторами. Повырастали дети, играли свадьбы, хоронили стариков. К восемьнадцати годам Марина превратилась в статную красивую девушку. От парней не было отбоя, а она отдала свое сердце Андрею Самохину из соседнего села. Хуторские парни не раз пытались поколотить непрошенного кавалера. Тогда Марина стала сама ходить на окраину села на свидание к любимому.
Дед Трофим, узнав о сердечных делах своей любимицы, предостерег ее:
- Аккуратно с ним, бабник он.
Случилось то, что и должно было случится. Андрей никогда не брал девушек силой, на вооружении у него была лесть и ласка. Через неделю он перестал приходить на окраину села. Его внимание привлекла красавица села Ганнушка.
Все и здесь шло, как по накатанной дороге, а когда дошло дело до самого главного Ганнушка позвала на помощь. Из кустов вышли два ее брата, взяли, растерявшегося Андрея за руки и ноги и бросили с обрыва в реку со словами:
- Охладись маленько, следующий раз женилку выдерним.
- Не получилось и ладно,- подумал Андрей, вылезая из воды.- мало ли девок в селе непорченных.
Но не тут-то было! Ганнушка запала ему в душу, девки перестали его интересовать, а она и близко не подпускала Андрея.
На Покрова Андрей все же осмелился спросить:
- Сватов пришлю, гарбуз не положишь на пороге?
- Присылай, - приветливо улыбнулась Ганнушка. Она и сама уже извелась, в душе сожалея, что попросила братьев проучить ласкового дьявола.
Сыграли свадьбу, построили дом, обзавелись хозяйством, а к концу 1932 года у Самохиных было уже пятеро детей, младшей дочке чуть больше года.
А что Марина? Марина вскорости поняла, что у нее будет ребенок, скрывать не стала, рассказала матери и конечно отцу. Намотав косу дочери на руку, Федор намеревался отходить дочь ременными вожжами. Помешал дед Трофим.
- Не смей рукоприкладствовать, я своих детей пальцем не трогал, хотя и было за что, особенно тебя Федька. Иди внучка к бабушке.
-В пылыни прынесла. Позор на мою голову! Убью этого гада! – не унимался Федор.
- Остепенись, ты сколько девок в Медовом попортил? Внучка у меня будет жить и весь сказ.
С отцом Федор не стал спорить, зная, бесполезно. Постепенно все успокоились, жизнь вошла в свою колею. Марину никто не упрекал, в своем доме дед с бабкой от всего оберегали внучку, жалели, а беда грянула с другого дома.
- Родится на нашу голову это быстрюга, помрут дед с бабкой, ничего нам почти не достанется, делить придется на этого выродка, или чего доброго дед все хозяйство на Марину отпишет. Надо что то делать, - бубнила постоянно жена, Иван не обращал на ее болтовню никакого внимания, а зря. Весной, на молодых быках ехали в поле. Марина уселась сзади в арбе, правила невестка. При переезде через крутую балку, Иван спрыгнул с арбы, чтобы за налыгач свести быков с крутизны, но не успел взять за налыгач, невестка вилами пырнула пугливому быку между ног и они понеслись. Оксана спрыгнула, арба перевернулась. Марина потеряла ребенка. Дома Иван избил жену до полусмерти.
- Что с Оксаной? - спросил дед Трофим у сына.
- В погреб упала, - ответил Иван.
Заподозрив неладное Трофим Семенович через пару дней показал бабке документ по которому Марина стала хозяйкой подворья.
- Помалкивай пока – наказал он супруге. Дед и не догадывался, что к этому она же незаметно его и подтолкнула.
Нежданно, негадано к Марине посватался подкидыш Еретиных, по уличному Гераськи, Сергей Ахтенко. Гераськи самые зажиточные люди во всей округе. Старый дед Герасим Еретин с четырьмя сыновьями и уродливой сварливой дочкой старой девой, откликнулся на столыпинские реформы и вместе с жителями Верхнемакеевки основали в степи хутор Сплетневка (НовоГригорьевка). Еретин с семьей поселился в сторонке от хутора под бугром, против солнца. Гераськины владели землей, лесами, разводили скот и по шляхту отправляли гурты на мясокомбинат в Москву.
До сих пор сохранились названия: Гераскивский пруд, лес, поле.
Давно это было. Однажды осенью Еретиным кто-то подбросил ребенка.
- Ах, ты боже мой! – запричитала баба Нюра и внесла находку в дом, продолжая охать и ахать. Решили взять подкидыша в семью.
- Работник вырастит, да еще и бабу приведет во двор – заключил дальновидный Герасим.
- Ну, да! Выделяй потом и на этого быстрюка долю хозяйства. – отозвалась Настя, жена старшего сына.
- А мы ему другую фамилию дадим – и начал называть, пришедшие ему на ум фамилии, а бабка продолжала:
- Ах, ты боже мой, який славный хлопчик.
- Ах,ты! Ах,ты! – передразнила Настя свекруху.- Ахтемко Серега.
На том и порешили. Работник вырос из подкидыша добрый и когда засобирался женится и сказал к кому посылать сватов, дед высказался:
- Марина порченная, но это не важно, с кем не бывает. Работящая молодыця, но она хозяйка подворья, не отдаст тебе ее Трофим.
- Я ее люблю и уйду в зятья, - на том и решили.
Сватов приняли с почетом, по всем правилам.
-Марына, - позвал дед внучку – Серега сватает, пидыш за йего?
- Вин мини по душе.
Сыграли свадьбу. Дед Герасим по совести отделил Сергея и зажили молодые в любви и ласке, да вот беда, небыло у них детей. Кто в этом виноват, в те времена определить было довольно трудно.
В соседнем хуторе жила с малолетним сыном вдова Вера Гришакина. Сергей часто помогал ей по хозяйству и так получилось, что Вера ему вдруг со слезами призналась, что она в положении. Пусть он не беспокоится, она все решит и уже договорилась с бабкой Семенихиной.
- Будешь рожать.- твердо сказал Сергей.- где один и другому место найдется...
Дома, став на колени перед женой Сергей во всем признался. Марина не упрекнула мужа, она его очень уважала; ревновать не могла, до сель в ее душе жил красавец, сердцеед, ее первая и единственная любовь – Андрей Самохин.
Так и разрывался Сергей между двумя дворами, а когда Вера родила двоих пацанов, Трофим Семенович посоветовал:
- Переходи к своим детям, живите семьей. Детей растить, не в куклы играть, им отец нужен. Марина баба умная, обиду не затаит.
В колхоз Чередников Трофим Семенович вступил добровольно, но без души. Он понимал, плетью обуха не перешибить, не согласишься сам, выгребут все под чистую. Жалко отдавать то, что нажито тяжелым трудом, обидно, что его скотиной будут пользоваться те, кто любил поваляться зимой на печи, а летом в тени. Оставив себе стельную телку, два десятка курочек с двумя петухами, пару гусынь на расплод, овец с двумя ягнятами, заложил пару волов в телегу, нагруженную инвентарем, привязал стельную корову, бычка-годовика, пять голов овец с племенным бараном, передал в колхоз и попросил выдать ему бумагу. Мало ли что. Марина с бабушкой ревели в голос.
-Не горюйте, бабы, это все наживное, куда денешься, значит так богу угодно.
Спасала выданная бумага – деда не кулачили.
Через год умер Трофим Семенович. Почуя кончину, дед пригласил внучку в погреб, зажег фонарь, легко по брусьям отодвинул бочку с квашенной капустой, приподнял крышку, в боковой стенке, открылся лаз.
- Об этом тайнике знали только мы с бабушкой, и ты его никому не показывай.
Марина взяла фонарь, нагнувшись вошла в помещение, поменьше погреба. Два закрома – один под картошку, другой – под зерно, две бочки с соленьями.
- Жизнь такая – только и сказал Трофим Семенович. Сколько раз спасал многодетную семью Марины от голодной смерти и она всегда добрым словом вспоминала любимого дедушку за этот тайный уголок. Бабушка пережила мужа на сорок дней.
Марина в колхозе считалась самой добросовестной работницей. С весны до поздней осени она выпекала для полевых тракторных отрядов огромные, мягкие и вкусные буханки (добавки к тесту делала из собственных припасов), а зимой ходила с бабами на разные работы. В этом году уже целых три зимних месяца она с дедом Филиппом готовят зерно к посеву.
В клуне к страпелам подвешено большое решето, Марина засыпает в него пшеницу горновку, дед кружавит, очищая зерно от половы и сорняков.
Сегодня дед приболел и Марина, после обеда, оказалась без работы и ушла домой. Справила постоянную вечернюю работу по хозяйству и в хате, прилегла на кровать против жарко горевшей печки.. Пригрелась, задремала. Ее постоянно преследует один и тот же сон. Она с Андреем на краю села по берегу реки Ольховая бредут как пьяные к Роще, резко проснулась, прислушалась. В дверь постучали, на пороге стоял Андрей.
-Заходи.
Гость принес в хату кучу холода, который облаком расползся по хате и белым паром устремился в печку.
Андрей развернул полы тулупа, расстегнул полушубок и положил на кровать попискивающий комочек в тряпках. Марина развернула, там оказалась крохотная девочка, посиневшая от холода, с еще незажившей пуповиной. Марина положила девочку на теплую подушку, накрыла платком и только тогда сказала:
- Ну, здравствуй, Андрюша!
_ Вот так получилось – вместо приветствия мямлил Андрей. К Соколам приезжала... родственница, студентка, не помню, как зовут...
- Лариса.
- Может быть. Родила от меня. У нее экзамен в институте этой весной. На, говорит, воспитывай. А куда мне, своих пятеро, младшей чуть больше года. Вот я и подумал... попросил кума Никиту... Вот мы здесь...
Марина молча, отрезала пол поляницы хлеба, четвертинку сала, бутылку чистого как слезав самогона, завернула в чистый меткалевый платок и подала Андрею.
- Не было вас тут и куму своему Никите прикажи строго-настрого, чтобы язык за зубами держал. Спасибо, что проведал.
Что делать с ребенком, она понятия не имела. Рядом жили Кореневы. Василиса неделю назад родила пацана. Родители Кореневых трагически погибли. Глубокой осенью Василиса с мужем съездили в гости к отцу на хутор Черепиевка Михайловскому Кузьме Лукьяновичу, старики натопили печь и рано закрыли трубу. Угорели. Марина за помощью обратилась к ней, Василисе.
- О, Боже, где взяла?
- Подкинули. Чье-то Быстрючата. – ответила Марина.
Нагрели воды. В деревянное корыто положили льняные мягкие полотенца, уложили девочку, накрыли белоснежной наволочкой, сложенной вдвое и поливали теплой водичкой. Девочка кряхтела от удовольствия, но когда брались за животик жалобно попискивала.
- Чем-то ее накормили, животик болит – заключила Василиса.
Вошел муж Василисы, Санько Коренев, плотный, невысокого роста, стеснительный мужик, поплевал три раза на девочку, чтобы не сглазить.
- Подкинули? Видел как мужик со двора вскочил в сани и погнали лошадь галопом в село. Пацан наш ковызится, наверное, цыцки хоче.
- Неси сюда. Я покормлю подкидыша? – спросила Василиса.
- Корми. Невеста Cашке вырастит.
Никто не мог тогда и предположить, что лет через тридцать Василиса скажет на похоронах своего сына Саши, мужа Ларисы:
- Это ты его уложила в могилу, - и не с кем будет Василисе разделить свое горе – не будет в живых ни мужа, ни подруги и свахи и кумы Марины.
Самостоятельно девочка грудь не взяла, как не пыталась Василиса впихнуть сосок в маленький ротик, девочка выплевывала и недовольно крутила головкой. Василиса пошла на хитрость: впрыснула ей молочко в рот, ребенку понравилось, девочка зачмокала губками, а Василиса помазала сосок молоком и Лариса взяла грудь. Дав чуть-чуть пососать, Василиса отняла девочку от груди.
- Хватит, пусть постепенно привыкает. Боюсь, как бы с голодухи не перекормить.
Санько принес сына Сашу, Василиса покормила пацана и положила на кровать с рядом с Ларисой.
- Василиса, оставайся ночевать у Марины,- посоветовал муж.
- Та прыйдытся.
Марина уложила Василису в спальне, а сама осталась в передней с детьми, лежавшими в кровати на пуховых подушках; сходила в сарай принесла охапку дров, чтобы хватило на всю ночь; уселась к кровати и не спускала глаз с детей.
Любовь к Андрею стала трагедией всей ее деревенской жизни. Марина не знала, как ей жить дальше. Любимый человек ушел в другую жизнь с другой женщиной, а она осталась одна стоять на краю крутого обрыва с живым существом под сердцем. Со временем она смирилась, боль утихла, этому не мало способствовали дедушка и бабушка, и маленький человечек внутри Марины, каждый день беспокойством, напоминал ей о себе. И опять беда! Потеряла ребеночка – последнюю связь с Андреем, но Бог увидел ее страдания. Пускай не кровная, но она, девочка, дочка Андрея, ее любимого человека, а значит и ее. Марина старалась уверовать это всей своей изболевшейся душой, каждой клеточкой своего тела и была благодарна Андрею за такой подарок.
А впереди была целая жизнь со всеми своими выкрутасами!
ЧАСТЬ III
«В ДВЕРЬ ПОСТУЧАЛИ»
Зима... 1932-1933 года... – Страшная зима, голодные годы. В селах вымирают семьями. Колхозы не могли рассчитаться с колхозниками по трудодням, все, даже посевное зерно, вывезли на Миллеровский элеватор или засыпали на месте в государственные склады под названием «Голубинка» бывшую церковь села, также отбирали большую часть урожая картофеля (для голодающих в городах).
Марина часть картошки прятала в тайник. Пазухой наносила около центнера пшеницы, да с мешок проса, но главное в другом. Двоюродный брат соседки Василисы Кореневой, Михайловский Кондрат Кузьмич работал лесником в местечке Артимошкино, жил в живописных лесах на кордоне. Кондратий общительный мужик, у него много друзей, среди них директор совхоза «Гигант» («Донской»), управляющие отделениями специалисты совхоза, которые приезжали зимой поохотиться, летом отдохнуть, порыбачить на пруду. Отдых иногда затягивался на несколько дней. Шашлыки из дичи и приложение к ним. Связи, большое дело, и он многие годы помогал выжить семьям Василисы, Сергея Артенко и своей сестре (моей бабушке) Ульяне Кузьминичне Смирновой.
Коренев Санько и Артенко Сергей по осени отвезли на кордон три годовалых волушка и двумя ходками, осенью ночами привезли два центнера пшеницы и столько проса.
Марина нарушила завет деда Трофима, рассказала о тайнике в погребе, Сергею и вместе с ним каждый год, заправляли его. Сергею до самой войны пришлось разрываться на два двора. Марина была его законной женой, а жить ему пришлось в другой семье, со своими детьми и женщиной, которую он уважал, но не мог любить, Марина на всю жизнь поселилась в его сердце. Вера знала об этом, завидовала Марине, но ревности, тем паче обиды, не затаила. Та ведь безоговорочно отпустила Сергея, своего законного супруга к его незаконно родившимся детям.
Нищие табунами бродили по хуторам, ибо только здесь могут подать кусочек хлеба, вареную картофелину или свеклу.
Марина не могла отказать этим изголодавшимся людям, особенно жалко было детей – кормила супчиком или на худой конец давала четвертинку гарбуза.
Новый год решили встречать у Коренева Саньки. Накрыли стол, Марина принесла бутылочку самогона, жареной картошки, Вера Гришакина утку. Стол вышел богатый. Выпили, закусили, поздравили друг друга и вполголоса (чтобы не разбудить спящих Ларису с Санькой) запели старинные, милые сердцу украинские песни и заполночь, Марина, оставив Ларису у Кореневых ушла домой. Марина разобрала постель и уже собралась нырнуть под одеяло, в дверь постучали:
- О Боже! Не с Ларисой ли что? – забеспокоилась Марина, открыла двери.
На пороге стоял Андрей Самохин с ребенком на руках и четырьмя детьми, стоявшими у него за спиной.
- Входите в хату, - забрала с рук Андрея девочку, посадила ее на кровать, подхватила падающего Андрея, уложила его на кровать, и детям:
- Идите к печке, раздевайтесь, вещи есть?
- Нет, - ответил самый старший. Раздела детей наголо, кроме двух старших, и отправила всех на лежанку, дала каждому по кусочку хлеба, кружке увара (компот).
- Грейтесь, я Вам сейчас супчика картофельного сварю.
- Мама вчера умерла. Она все съестное нам отдавала. Папа боялся, что вы нас и на порог не пустите, - объяснил самый старший.
- Царство небесное вашей матушке, хорошая она у Вас была. Жить будете у меня, я буду Вам крестной.
Андрей лежал на лежанке и смотрел в потолок.
- Андрюша попей увара с хлебушком. Разденься и отдыхай, - и вслух подумала. – не было ни гроша, да вдруг алтын.
Марина еще не осознавала, какую ношу на себя свалила, но не разу в жизни не пожалела и несла свой крест с большой радостью, до конца своих дней.
Супчик на жарко горевшей печке быстро вскипел, аромат зажарки, заполнил комнату. В хате тепло, а в спальне на лежанке даже жарко. Для детей это хорошо, как не заболели, шутка ли по такому морозу протопать больше пять верст.
В дверь настойчиво постучали, открыла, на пороге стояла Василиса Коренева.
- Кума, что случилось, Санька вышел во двор, а у тебя свет горит. Да пусти в хату, холодина.
- Входи кума, только тихо!
- Хто?
- Андрюша. Жена у него с голоду умерла. Иди за мной, - и повела Василису в спальню. Слабый свет от окна и красноватый от керосиновой лампы освещал детей.
- О Боже! Ты с ума сошла, чем будем кормить эту ораву!
- Не выгонять же их, кума. Это дети Андрюши, куда же им идти, кроме как ко мне. Проживем с божьей помощью. Думаю и вы, и Сергей не откажите.
- Поможем, куда ж денешься, соседи. Буди детей. Понемножку покорми, но чаще. Не перекорми.
Дети поднялись дружно, не понимая где они, жались друг к дружке но, увидев отца, осмелели. Марина налила в тазик теплой воды, и пригласила детей мыть руки. Вытерли руки полотняным полотенцем. Сели за стол.
- Горячее, студите. – Марина посадила меньшую девочку к себе на колени и принялась ее кормить. Андрей ел молча, избегая смотреть в глаза Марине.
- Андрюша, не переживай, проживем зиму. Вижу дети, еще хотите, мне не жалко, животики у Вас будут болеть. Голодать больше не будете, а сейчас спать, знакомиться будем завтра.
Марина взяла почти сонную девочку на руки, та обхватила ручонками ее за шею. Детское тепло побежало по всему телу, глаза Марины стали влажными, по щекам побежали слезы горькой радости. Ей всегда было страшно осознавать, что она никому не нужна, и вдруг Андрею и его детям потребовалась именно ее, Маринина, и больше ничья, помощь. Пуховая постель приняла их в свои объятия, девочка уснула, Марина поднялась, перестирала вещи, и повесила их сушить. Рубашечки и штанишки старенькие, аккуратно заштопаны и залатаны, хозяйка – подумала она с уважением о Анне Самохиной, - счастливая была, все у нее было. Марина не присвоила себе детей Анны (Ганнушки) и до конца своих дней, вместе с детьми оправляла могилу их матери и говорила о ней с большим уважением.
Утром Андрей засобирался в село, Марина покормила его, завернула еще горячие дрожжевые пышки и подала Андрею.
- На могилку сходи, скажи Анне, что с детьми все в порядке. Раздай пышки детям, помяни свою супругу, царство ей небесное. Дети проснулись разом, разобрали свою высохшую и выглаженную на качалке, ребристым рублем одежду и марина пригласила их к столу. В дверь постучали.
- Видимо отец Ваш вернулся – и открыла дверь. На пороге стояла нищенка лет тринадцати, четырнадцати в лохмотьях, с посиневшим лицом, обмороженными щеками.
- Тетечка, можно я у вас только погреюсь? - попросила девочка.
- Проходи, где же ты ночевала?
- В крайнем дворе. Там тетечка добрая, разрешила переночевать в катушке с теленочком. Тепленько было, рядышком корова - надышали.
Марина подвела девочку к печке, раздела ее, одежду сунула в печку, дала девочке свою юбку, в которую она нырнула по самую шею, плеснула себе на руки керосина, натерла девочке голову и повязала платком.
- Мой руки и за стол.
Марина покормила детей, старшие принялись убирать и мыть посуду, - молодец, подумала Марина сняла платок с девочки, остригла ее наголо, налила в корыто теплой воды, дала кусочек черного самодельного мыла. Она помогла девочке помыть голову, искупнуться, вытерла ее рушником.
- Теперь давай знакомиться. Меня зовут Марина, Марина Федоровна, можно крестная, или тетушка.
- Я Ваня мне восемь лет, это Аня, потом Коля и Оля – они близнецы, а самая маленькая Вера. Мы будем называть Вас крестной мамой.
- А тебя как зовут и откуда ты?
-С Шалаевки, мои родители умерли, а зовут меня Катериной. А вы меня не съедите? Мою подружку съели в селе, их собачка ручку ее грызла, я сама видела.
- Что ты, бог с тобой – ужаснулась марина. – хочешь оставайся, живи.
В дверь постучали. Вошла Василиса, узнав о Катерине, высказалась.
- Ту, кума, и впрямь чокнутая. Мыслимое ли дело, в такое время, семь лишних ртов.
- Они не лишние, они мои и Андрюшины. Проживем с божьей помощью.
И прожили. В трудную зиму тридцать третьего года большой семье, по большому счету, голодать не пришлось. Картофеля хватило до нового урожая, Сергей Ахтенко принес пару ведер пшеницы горновки на кашу и пол мешка муки. В скорости отелилась корова – пятнадцать литров молока были не лишними.
Марина не только не принуждала детей, а даже не просила оказать ей помощь по дому, по хозяйству. Со временем Ваня и Катя взяли эту работу на себя. Дети сами за собой убирали постели, мыли посуду, примазывали печку, подметали и смазывали земляные полы. Катя помогала в стирке белья, а когда Марина принесла с кладовки швейную машинку «Зингер» шили вдвоем из бабушкиных нарядов и дедовых шаровар детям одежду.
Летом соединили два колхоза в один и Марина днем выпекала хлеб механизаторам, тут тоже не обошлось без помощи детей: разогревали огромную печь под навесом, рубили дрова из черноклена, Катя помогала матери с тестом. Слава Богу! В доме всегда есть кусок хлеба, не надо рисковать, носить колоски и зерно в карманах, чтобы накормить (вернее покормить) детей. Не одна женщина в селе пострадала за пару колосков принесенных за пазухой. Двенадцатилетнего Коли Барсукова мать за бутылку зерна посадили на десять лет. Коля остался один, его кормили всей улицей. Выжил, воспитал своих детей (сын Юрий Николаевич Барсуков начальник Кашарского ОВД).
Председатель колхоза увидев, как дети управляются с работой по выпечке хлеба, обязал бригадира начислять Ване и Кате по полтора трудодня, а уже заработок при том не плохой.
Спасибо огороду! Он кормил и одевал большую семью Марины. Сажали картошку, арбузы, тыкву, сеяли кукурузу, подсолнечник, коноплю (в те времена никто и понятия не имел о наркотиках, а из волокон ткали полотно). Целое лето дети пололи, поливали овощи, и с середины лета начиналась заготовка фруктов, их нарезали, сушили на солнцепеке, к осени созревал в лесу терен, собирали и засыпали на горище (чердак).
ЧАСТЬ IV
АНДРЕЙ.
Андрей в колхозе работал скотником дойного гурта, далеко в степи, возле панского пруда, рядом с тракторным отрядом соседнего казачего колхоза им Буденного. Молодые девчата-доярки, не обремененные семьей, жили в степи целое лето. Андрей в выходные дни с молоковозом приезжал домой, иногда помогал по хозяйству Марине, а больше встречался с друзьями в селе. С гурта приезжал все реже и реже без всякой причины, да, Марина и не интересовалась.
- Кума, - говорила Марине Василиса. – Бабы болтают Андрей с казачкой связался. – Поварихой с тракторного отряда.
- Пусть говорят,- ответила она, не подавая вида, хотя под сердцем защемило. Она в душе обвиняла себя, не зная даже в чем. Василиса поняла ее настроение.
- Перестань, кума, казниться, кобель он, как был, так и остался..
- нет, Василиса, не кобель, он не может забыть свою Ганнушку. Ночами во сне ее зовет. Я сама слышала.
- Ну, причем тут покойная?!
- Казачка Анна Богатырева вылитая его Ганнушка, вот он и льнет к ней.
- Оставит он тебе свой выводок.
- Что бог даст, то и будет. – ответила тихо Марина. Слезы ручьями брызнули из ее красивых, но нет похожих на глаза Ганнушки. – Хоть и не муж он мне, а от людей неудобно.
Через пару дней Андрей заявился домой, склонив голову, чтобы не смотреть Марине в глаза, тихо промямлил:
- Ухожу я от тебя, В Грушовое, к Анне Богатыревой.
- Иди, Андрюша, раз так тебе удобней. – Спокойно, не подавая и виду ответила Марина.
- Не пойдем мы с ним, - заявил Ваня, дети прильнули к Марине.
- Никто вас туда не зовет, да и не пущу я вас. Тут ваш дом.
Марина собрала в узелок его вещи, достала деньги из шкафчика, плата учителей за квартиру.
- Возьми, мы обойдемся.
- Не надо, пусть детям.
До самой войны прожил Андрей в зятьях, плату за свою квартиру, и ни разу, даже кулечка конфет не купил детям. Да что там, гостинцы! Он ничем не помог семье Марины, и она одна билась, как рыба об лед, с трудом сводя концы с концами. Хорошо, что рядом был Сергей Ахтенко и его жена Верочка, да, Кореневы по соседству.
- В совет заяви, пусть элементы платит, - советовала Василиса.
- Ничего нам не надо. Живем не хуже людей. У него ведь там двойня родилась, ему нужней.
- Пожалей его, он тебе скоро и этих подбросит с казачонком в придачу – бурчала кума Василиса.
... Время шло, дети росли, дела в колхлзе налаживались, жить колхозникам было на много лучше, чем в первые годы. Катя превратилась в статную, красивую девушку. Не один парень сходил по ней с ума. Ваня грозился кавалерам, что если кто обидит сестренку будет иметь дело с ним. Катя никому не отдавала предпочтения, пока к Соколам не приехал в гости племянник из города Краснодара и попросил руки Катюши.
- Вы даже и не гуляли вместе, разве так можно. = возразила Марина.
- Марина Федоровна, я целое лето буду на хуторе, присмотримся друг к другу. В конце августа Василий и Катерина зарегистрировали в сельском Совете брак и уехали в Краснодарский край, жизнь так сложилась, что тони погибли в начале войны, а их дочка, тоже Катерина, после войны жила в Каменском детдоме. Марине с большим трудом, не без помощи председателя Совета Усачевой Анастасии Николаевны смогла забрать внучку к себе домой. С замужеством Кати, Марине стало на много трудней, работящая, приветливая, она ладила со всеми детьми, улаживала конфликты. ЕЕ слово было законом для детворы. С Ваней, его сестренкой Аней (на год моложе Вани) они верховодили на подворье.
Воскресенье. День обещает быть жарким. Сегодня выходной, видимо последний перед уборкой урожая, даже хлеб не надо выпекать, поливать капусту и помидоры. У детей приподнятое настроение. Целый день модно купаться в речке, пусть только мало-мальски обутрится, солнце поднимется повыше и тогда бегом к купальне и бултых в воду.
Скрипнула калитка, Марина оглянулась во двор входил Андрей с двумя малыми детьми и пацаном лет четырнадцати.
- Здрасте, приехали! – с иронией сказал Ваня, сидевший здесь на ступеньках. Дети высыпали с хаты, уставились на отца:
-Ты зачем хорошим пожаловал сюда,- продолжил Ваня – нет тебе здесь места.
- Ваня, нельзя так, он твой отец. – вступилась за Андрея Марина.
- Какой он отец? Взвалил на плечи чужой женщине, пользуясь ее добротой пятеро детей, а сам искал лучшей жизни. Ты оскорбил память нашей матушки, нарушил ее предсмертный наказ. Не нужен он здесь!
- Боже мой! Ваня, Ваня! – затужила в голос Марина. Дети никогда не видевшие ее такой, остолбенели.- Какой бы он ни был, это ж твой отец, твоя родная кровь!
Ваня бросился к крестной, обнял ее, меньшие дети, окружив Марину, ревели.
- Мамочка, мамочка, прости меня дурака. Я больше никогда не буду тебе перечить и обижать.
На крик прибежали Кореневы.
- Явление блудного отца... Не буду, не буду кума, - посмотрев на Марину осеклась кума Василиса.
- Проходи Андрюша, сейчас завтракать будем,- засуетилась Марина, приветливо улыбаясь своему любимому человеку.
Позавтракав, дети быстро перезнакомились. Старшего, державшегося в стороне казаченка, звали Павликом. Ваня первым пошел к нему и они ушли в огород. Это было начало их крепкой дружбы.
Солнце палило неимоверно. Дети убежали на речку. Марина с Андреем сидели в холодочке под навесом, о чем-то беседовали, как вдруг во дворе Кореневых в крик затужила Василиса и они бросились к соседям. Возле ворот, держа за повод взмыленную лошадь, виновато улыбался вымученной улыбкой конно-нарочный сельского совета Кирей Павлович Федоренко.
- Война, Андрюша – война! – Загундосил посыльный и показал повестку Андрею.- К 8 часам вечера в военкомат, а в 6 часов сбор около сельского совета.
Теперь затужили в два голоса, а Кирей павлович поехал по хуторам, принося почти в каждый двор большое горе, после которого еще долго не могли оправиться люди, даже и после Победы. Плач висел над хуторами и селами. К вечеру он с хуторов стал стекаться в село, к сельскому совету. Людей было море! Все от мало до велика слушали напутственные слова хозяйки села Анастасии Никаноровны Усачевой уходившим на фронт и просила крепиться тех, кто остался дома без хозяина. Колонна подвод с солдатскими сумками отошла от совета, Никаноровна голосила вместе с бабами.
Мужики уходили и многим из них уже не вернуться в родные края к своим семьям, сложить головы за свою родину. Провожающие остались на краю села, смотрели вслед уходящим, пока те не скрылись за бугром. Марина шла следом. Она не плакала, не отрывая взгляда смотрела на Андрея, ей не верилось, что он не вернется назад домой с этой проклятой войны. Только когда вышли на Миллеровскую дорогу, в километрах трех от Кашар. Андрей оторвал от себя руки Марины, поцеловал в губы и побежал догонять свою подводу.
К утру Марина добрела домой, легла на кровать, уставившись глазами в потолок и пролежала два дня. Дети на цыпочках ходили по хате, справляли все дела хозяйские по двору. Поднялась только тогда, когда дети собрались у постели и заревели. Поднялась, пошатываясь пошла к колодцу, достала холодной ледяной воды, умылась.
«Надо жить ради детей» - вслух подумали она.
Первое и последнее письмо от Андрея получила в конце августа. В нем так ничего особенного, приветы всем родным и соседям, служит в госпитале, за шею не капает. Никакого беспокойства о ней (да, ладно уж!), о детях.
- Знает, кума, что со мной дети будут накормлены, одеты и обуты. – оправдывалась за него Марина.
-Нашел дуру, навязал свой выводок и в ус не дует!
- Не надо так о нем, на войне все-таки.
- Мой Санько с десяток писем прислал, скучает по нас, каждый день во сне видит. Другие в окопах гниют, он устроился, ему не капает – возмущалась Василиса, не обращая внимания на Марину.
В сентябре в дом Марины принесли казенный конверт.
- Распечатай, Ваня, руки онемели.
Ваня распечатал письмо, вытащил узкую бумажную полоску с печатным текстом, а чернилами вписана фамилия Андрея.
- Что там?
- Пропал без вести – ответил Ваня.
- Живой он – сказала Марина куме Вере Гришаниной – сердцем чую, в плену Андрюша.
- Он и там не пропадет! – съязвила кума Василиса.
- Бабы, плохо мне. Чует мое сердце – беда стучится и в мой двор. Сон был. Мой первый покойный муж, взял Ахтенко Сергея за руку и увел в степь. Я кричала, а они и не оглянулись, скрылись в перещепиной балке. Если и со мной, не дай Бог, что случится, не оставьте моих детей, мне не к кому больше обратиться.
На другой день принесли, даже не принесли, а привезла с кучером Киреем Павловичем председатель сельского совета Усачева в дом Веры беду. Тужили всем хутором, а через неделю умерла от сердечного приступа (во сне) Гришанина. Трое детей остались круглыми сиротами, старшему всего двенадцать.
- Определим в детский дом, в Каменку.
- Нет! – твердо сказала Марина. –Я забираю их к себе.
- Да, куда ж тебе? – возразила Усачева.
- Проживем – подтвердила Василиса - хуторяне мы.
- такова была воля покойной – сказала Марина.
- Хорошо, так тому и быть. Трудно будет приходи, поможем, чем сможем. – Пообещала Анастасия Никаноровна. Она не ждала пока обратиться к ней Марина, а когда бывала на хуторе привозила с детдома, то одеяло, то парочку простыней, то обувку детям.
Лариса к десяти годам заметно подросла, особенно за последний год. Видимо в школе дети сказали ей правду о детях Андрея, которые вместе с ней бегали в школу.
- Это моя мама, а вы ей не родные, вас дядя Андрей привез с села, когда ваша мама умерла с голодухи.- говорила им Лариса с превосходством в голосе, стараясь сделать им больно.
- Все вы мои дети, не надо делится – пыталась ее урезонить Марина.
«Какая-то она не похожая на своих братьев и сестер» - думала Марина.
- Ты присмотрись к ней, кума. У Ларисы ни одной черточки нет от Андрея и характер склочный, собачится со всеми детьми в школе. Вылитая, в деда Илька, вся в Солохину породу. Наплачешься ты с ней, Марина. Ганнушкины дети, как репьяхи, одно за другого цепляются, работящие, как покойница была, царство ей небесное – Василиса перекрестилась – а Лариса так и норовит в холодок улизнуть.
- Ничего, кума, она еще дитё малое, услышала от детворы и мелит языком. Вырастит – поумнеет.
Выросла. Не помогла ни время, ни возраст. Лариса не мало nujhz принесла своей приемной матери и свекровье Василисе, вскормившей ее своим молоком. Марина потом скажет:
- Ничего, мои внуки мою боль ей припомнят. –Но это уже другой рассказ, не имеющий отношения к этому повествованию.
ЧАСТЬ 5.
ВОЙНА
Война в село В-Макеевка пришла с запада, со стороны хутора Дёгтево. Немецкие мотоциклисты-разведчики остановились около бригады №1 колхоза «Всемирный коммунар». Их встретили и уничтожили отступающие красноармейцы. Кузьма Тимофеевич Коновалов, посоветовавшись с односельчанами Харченко Григорием и Рябинским Терентием Макаровичем, снесли убитых в рощу, накрыли плащ-палатками, которые нашлись в багажниках мотоциклов.
-Ничего не трогать, подальше держаться от рощи. Скоро здесь будут регулярные части,- предупредил односельчан Кузьма Тимофеевич,- сгоряча могут перестрелять первых, кто попадется под руку.
Бывший колхозный бригадир, старший полицай Петро Ключник, свалил вину за гибель немецких солдат на односельчан и инициатора Коновалова Кузьму. Немцы явились к нему в дом, перерыли всё подворье, но Кузьма ушёл на хутор и Василиса с Мариной надежно его спрятали.
Начальнику полиции и старосте Гненному Ивану Николаевичу (об этом удивительном человеке разговор впереди) удалось убедить немецкое командование, что разведку расстреляли регулярные войска, это спасло жителей села от расправы.
В хутор немецкие солдаты заявились дня через два, бросились ловить кур, которые вмиг разлетелись по бурьянам, и собирать яйцо. Петро Ключник с полицаями на параконной подводе остановил лошадей у двора Марины, и, хлопая кнутовищем по сапогу, вошёл на подворья.
-Теперь от меня не отвертишься. Я для тебя, и тебя, Василиса , тоже касается, царь и бог. Любую мою просьбу будешь выполнять бегом, даже ночью.
-Много на себя берешь, пупок развяжется,- съязвила Василиса, Петро замахнулся на нее кнутом, но не ударил,- придут с войны наши мужики,- спокойно продолжила Коренева – они тебе башку скрутят!
- Не надо, кума, не зли его, бог ему судья.
-Во, во, верно гутаришь Марина. Завтра твоего кабанчика заколем, староста любит молодую свининку.
-У кума язва желудка, он кроме супчика куриного, мяса не употребляет. Не такой Гненный человек, чтобы у детей последний кусок хлеба отнимать.
Вечером Марина с Василисой закололи кабанчика( ему бы расти да расти). Коренева собрала кровь и полила дорожку аж за калитку.
-Ты чё, кума?- удивилась Марина.
Мясо засолили и спрятали в тайник погреба, внутренности оставили посреди двора…
…- Это твои головорезы ночью кабанчика жизни лишили, выпустили внутренности, а тушку- в бричку. Наведаюсь я ,наверное, к куму, когда буду в селе,- ответила за Марину Василиса.
Искали везде: в огороде , по сараям и чердакам, заглядывали в колодец, в погреб.
-Глупо искать то, чего здесь нет,- говорила Василиса, -а перед Гненным тебе придется держать ответ .
-Кто тебя к нему пустит, убирайся со своего двора, жить в твоей избе будет начальник госпиталя,- и уехали.
-Переходи кума ко мне. Не обращай на него внимания.
-Я не ты, ему в рот смотреть не стану Холуй немецкий , давно кричал на всю бригаду, что горой за советскую власть. Дело не во власти , предатель он. Натерпелась ты , кума от него, да видно ещё и придется.
Что правда, то правда. Будучи бригадиром, Петро постоянно домогался Марины, та отбивалась, как могла. Вмешался Сергей Ахтенко.
-Будешь приставать к Марине, утоплю в чёрном омуте,- пообещал он.
-А твое какое дело? Андрей помалкивает (Андрей с детьми жил у Марины)
-Я тебя предупредил,- не стал дальше продолжать разговор Ахтенко.
Перестать-то перестал, а пакости творил при каждом удобном случае.
К вечеру этого же дня подвезли мебель: круглый стол, платяной шкаф с тремя дверками и выдвижными ящиками, большое мягкое, обтянутое черной кожей, кресло, несколько стульев с высокими спинками, кожаный, под цвет кресла, диван. Эта диковинная по тем временам мебель служила Кореневым более шестидесяти лет, пока правнуки Василисы и Марины не заменили на новую, современную.А эта еще добротная доживала свой век в помещении летней кухни Ларисы и Саши Кореневых, построенной в первые годы их совместной жизни.
Солдаты вынесли из избы все лишнее, поставили в комнатах привезенную мебель. Перед закатом солнца к подворью Кореневых подъехала легковая автомашина, из которой вышли невысокого роста сухощавый мужчина в гражданской одежде и двое автоматчиков.
К Марине доктор вошёл без охраны.
-Здравствуйте, меня зовут Иван Степанович. Немец я. Родители жили за Волгой,- представился он почти без акцента.
-Я, Василиса, хозяйка хаты, в которой вы остановились, а это Марина,- хозяйка этого подворья.
-Если вас не затруднит, в семь часов утра на завтрак пол литра молока парного и три яйца, жаренных на сале. Я буду вам платить.
Василиса каждый день готовила ему завтрак, а он приносил детям сахар и другие сладости.
Каждый день доктор с немецкой точностью приезжал к 12 часм на хутор и вместе с Ваней шёл на речку купаться. Пацаны с крутого обрыва лихо прыгали в речку. Иван Степанович пытался повторить детскую удаль, бывало и неудачно, («пузом об воду»,- пацаны укатывались, он смеялся вместе с ними).
К четырем часам за доктором подъезжала машина, и в хутор он возвращался только к заходу солнца. Удивительно! Ни взрослые, ни дети не испытывали к нему никакой вражды.
-Подневольные они люди, как и наши мужья. Разница только в том, что их силой заставили грабить наш дом, а наши вынуждены защищать, -философствовала Василиса.
Дежурившие автоматчики никого, даже своих солдат не подпускали к подворью Василисы и Марины. Полицай Петро со своими выродками сунулся было во двор, солдаты открыли поверх голов стрельбу. По хуторам и немцы и полицаи обирали людей, выловили кур, вырезали свиней, овец и коз, добрались и до коров. Марине и Василисе повезло- дети не голодали.
Возле общего колхозного двора стоял почти исправный трактор СТЗ. Молодые немецкие солдаты настроили его, дурачились, подцепили телегу и катали детей по двору, по хуторам. Как оно так получилось, Ваня упал под заднее колесо трактора , и ему шипом поранило грудь. Марина узнала о случившемся, когда Ване Иван Степанович сделал уже операцию.
- Всё будет хорошо. Повреждены два ребрышка, ну и так по мелочи.
Ваня лежал без сознания в палате рядом с ранеными немецкими солдатами. Марина присела на краешек койки и осталась до утра. Очнувшись, Ваня заговорил
- Простите, мама, так получилось. Колька Солоха падал, я его оттолкнул, а сам не удержался.
-Помолчи, Ваня, тебе нельзя ещё говорить.
- Не переживайте, мама, я выживу, у меня ничего не болит.
Доктор предложил Марине пойти домой и отдохнуть.
-Мы ему сделаем укольчик, он ещё поспит. Не беспокойтесь, за ним посмотрят.
-Иди, Марина, догляну за ним,- пообещала мать Володи Величко, который лежал здесь уже третий день с тяжёлым ранением. Гранатой ему оторвало кисть руки и вскрыло брюшную полость. Иван Степанович буквально с того света вырвал пацана. Володя выжил. Владимир Прокофьевич Величко всю жизнь трудился скотником дойного гурта, содержал дома большое подсобное хозяйство. И как только мог он управляться с такой тяжёлой работой одной рукой!
Через две недели Ваню выписали, и доктор привёз его домой. Радости было!
-Присмотрите за ним,- посоветовал доктор- остерегаться надо, пока косточки не укрепятся. Завтра по Миллеровской дороге будет идти колонна военнопленных. Возьмите, Марина Федоровна, какой-нибудь документ на мужа, может, повезет вам, встретите своего Андрея. С конвоирами не ссорьтесь – до беды недалеко.
Утром разделалась с домашними делами подоила корову, процедила молоко, разлила его по кувшинам и выставила в погреб. Выгнала корову на пастбище. Покормила птицу, налила воды в каменное корыто- на день должно бы хватить. Захватила узелок с продуктами и семейную фотографию, сделанную заезжим Луганским фотографом, наказала Василисе поглядывать за детьми, особенно за Ваней и через час была около Миллеровской дороги.
Возле каждого хутора по над Миллеровской трассой кучками стояли женщины. Их взоры , до боли в глазах, были устремлены на восток, откуда должна двигаться колонна военнопленных. К середине дня солнце стало жарить невыносимо, спрятаться негде. До хуторов Анисимовка и Квиткин больше километра , идти туда не хотелось. Напряжение нарастало, женщины стали сомневаться, пошли разговоры, что их просто обманули. Марина верила – доктор знал точно и сплетни передавать не стал бы.
Серая голова колонны вынырнула из за бугра, медленно двигалась, и казалось, что не будет ей ни конца, ни края. Больше часа прошло, и военнопленные поравнялись хутором Квиткин. Грязные, измученные, многие перебинтованы, они еле передвигали ноги. Пешие конвоиры шли по обеим сторонам колонны, не сладко , видимо было и им, а впереди верхом на лошади офицер и пара пароконных подвод с немецкими автоматчиками. Женщины старались подойти поближе и звали своих близких. Конвоиры не обращали на них никакого внимания, видимо уже привыкли.
- Митя Шевцов, сынок!
- Алеша Квиткин!
- Петро Стягов!
- Санька Кудинов!
Марина молча всматривалась в суровые лица парней и, вдруг!
- Я здесь!- долетело до неё из невообразимого гула. Из тысячи голосов Марина узнала бы его окрик. Она оттолкнула конвоира, врезалась в гущу колонны, обняла Андрея и запричитала:
-Милый мой чоловик! Я знала, что ты живой, чувствовала недалеко ты, и мы с тобой свидимся!
Конвоир пытался вытеснить её из колонны , оторвать от Андрея, но она мертвой хваткой уцепилась в него и тащила за собой. На помощь конвоиру подскочила Анастасия и Василиса Стягова.
- Отпусти его , Марина, застрелит немец и тебя и Андрея!
Колонна остановилась. На обочине вместе с Мариной оказался и Андрей. На лошади подъехал офицер, узнав, в чем дело, спешился.
-Это мой муж,- уже спокойно сказала Марина и вытащила фотографию.
- Вот это да!- посмотрев на фото, удивился офицер и показал его напарнику, тот залился звонким смехом.
-Это все ваши дети?- спросил он у Марины.
-Да.
-Такой слабый мужик и столько детей. Как зовут этого мальчика?
-Ваня.
-Девочку?
- Лариса.
-Ведите его сюда,- приказал офицер конвоиру.
Говорил он почти без акцента. «Русский наверно» - подумала Марина.
- Как зовут ваших детей?- спросил он у Андрея.
-Ваня, Аня, Лариса и близнецы Оля и Коля.
-Хорошо, он ваш. Воевать больше не ходи.
Офицер вытащил из кобуры пистолет и выстрелил Самохину в ногу. – так надежней, закончил он.
Колонна двинулась в сторону города Миллерово. Марина разорвала исподнюю рубашку, перевязала рану. Крови было мало. С помощью Насти, поддерживая Андрея, пришли на хутор Анисимовка. Нога разболелась, каждый шаг давался с трудом. На хуторе у Сапоговых попросили возок, усадили Андрея и к вечеру были в немецком госпитале. К счастью доктор ещё не уехал на хутор. Обработали рану, кость оказалась не задетой. Вместе с доктором Марина и Андрей доехали до дома.
Каждый день, в обеденные часы Марина в присутствии Ивана Степановича делала перевязки Андрею. Входное отверстие быстро затянулось, зато с другой стороны рана была большая и долго гноилась.
-Заживет, дай время,- говорил доктор.- Ваня, пойдем на речку.
Ваня осторожничал, а доктор уже мастерски прыгал с обрыва, пацаны научили его играть в «балду», и доктор до изнеможения ловил ныряющих ребят или убегал от преследования «балды»…
ЧАСТЬ 6.
СЕРДЦУ НЕ ПРИКАЖЕШЬ
Глубокой осенью 1942 года немцы забеспокоились. Гул запущенных двигателей днем и ночью плыл по селу, наполняя чистый морозный воздух непривычной гарью. В декабре Красная Армия освободила от оккупантов верховье реки Ольховой и Яблоневой. Восстановили советы, избрали новое руководство колхоза, директор МТС Свердлин Георгий Иосифович организовал работу мастерских по ремонту тракторов и курсы по подготовке механизаторов.
Петра Ключкина, старшего полицая , увезли в район, и больше о нем никто ничего не слышал. Его жена всю жизнь обвиняла Марину и Василису в смерти мужа, будто и не знала, сколько Петро загубил солдатских душ, пойманных им по лесам и на подворьях селян.
Дети Петра выросли. Николай работал в колхозе скотником дойного гурта, был на хорошем счету, не смотря на свой буйный характер, дочь живет в городе Ростове. Никто и никогда не упрекнул их отцом. Внуки до сих пор живут в этой же местности. Однажды я спросил, кто был их дед, один из них ответил:
-Понятия не имею. Отец не говорил.
- До войны работал бригадиром в колхозе.
- Вот видите, а мой батя скотник, не пошёл по стопам своего отца.
Вот так! Многих, живших более полувека назад помнят в селе, потомки гордятся ими, приходят на кладбище, ухаживают за могилами, вспоминают добрым словом.
Рана у Андрея зажила, но поврежденная мышца начала усыхать, и он ходил, прихрамывая. Призывную молодежь и тех мужиков, которых не успели призвать до оккупации и попавших в окружение солдат затребовали в военкомат. Ваня с отцом был в этой партии и рвался на фронт. Душа Марины разрывалась от горя, на её радость сына из-за травмы груди забраковали, а Андрея, направили в миллеровскую городскую больницу, где его досконально обследовали и направили на лечение по месту жительства. То, чего он так боялся (туберкулёза) не случилось, и Андрей в приподнятом настроении возвращался домой. Молодой фельдшерице Тонечке, только окончившей медицинское училище, передал рекомендации докторов, насвистывая весёлую мелодию, пошёл к куму поделиться своей радостью. Рано радовался.
Встретив Марину, Тонечка сообщила:
-Марина Федоровна, у вашего мужа рак легких, начальная стадия.
Марина не помнит, как дошла домой, упала на кровать и беззвучно проплакала до вечера, пока дети не позвали соседку Василису. Та, отправив детей на улицу, пыталась узнать, в чем дело, Марина отмалчивалась.
-Кума, перестань держать беду в душе, поделись со мной, неужто опять твой шалопай прилип к чужой юбке.
-А бы, - выдавила из себя Марина.
- Может, с детьми что случилось, или сама занедужила, - допытывалась соседка,- будешь молчать, дело твоё, уйду я, нечего мне тебя , как дитё малое, расспрашивать.
-У Андрюши рак легкого,- тихо сказала Марина,- Боже мой! Луче бы на меня беда такая.
-Ну да! А детей кто поднимать будет?- помолчали - хоть и паразит он порядочный, а жаль, человек все-таки.
- Не надо плохо о нем говорить, сколько ему жить осталось лучше бы он к другой женщине ушёл, чем в моголу.
- Не переживай, он ещё сделает ходку,- Василиса как в воду глядела.
В военкомате попросили Андрея обучить молодых парней огневой подготовке. Там было известно, что он стреляет снайперски, сажает пулю в пулю. Согласился, выяснилось, что Самохин обладает даром передать свое мастерство ребятам. Через пару недель деревенские пацаны, не державшие в руках оружие, били точно в цель. Благо патронов , особенно трофейных было предостаточно.
Андрей увлекся работой, домой приходил все реже, потом перестал приходить даже в выходные дни. Марина сама носила ему продукты , лишь бы лишний раз увидеть его, поговорить. Квартировал Андрей у своего двоюродного брата, вернувшегося с фронта без левой ноги.
- Марина, слышала я , загулял твой Андрей,- говорила кума Василиса.
- Куда там ему! Болеет он, худой стал. Брешут бабы. Не муж он мне, чтобы я следила за ним.
В очередной раз, когда Марина принесла продукты, Андрей заявил:
-Не утруждай себя, не надо носить мне еду, я с Катериной Сытой буду жить,- и каждый раз, когда уходил он к другой женщине, вернее в другую семью его терзало чувство вины.
Ещё в первые дни, когда он пришёл Марине с пятью детьми, видит бог, он хотел с ней сблизиться. Марина спокойно объяснила ему, что, хотя она до сих пор к нему не равнодушна, любит его, законному мужу изменять не собирается. Сказала твердо, как отрезала, да и у Андрея душа к ней не лежала. Покойная жена Ганнушка жила в каждой его клеточке и не собиралась его отпускат,Андрею нужна женщина, хоть чем-то напоминающая покойную.
Марина собрала его вещи, передала с оказией в село.
- Ему там и переодеться не во что,- оправдывалась Марина, -не по душе ему жить у меня.
-Дура ты, кума, пусть Катька беспокоится..
- Нет, это не по-людски.
- Какая там душа! Ему о детях беспокоиться надо, а не о прихоти думать. Навязал тебе целый десяток, а сам кобелюет. Зарплату получает, а детям кукиш!
- Я ему благодарна за детей, они теперь и мои родные мне. Ничего нам не надо. Не голодаем, одеты и обуты.
-Запомни, кума, умирать он будет у тебя на руках. Ты ещё хлебнёшь с ним горя. Не понимаю, за что можно всю жизнь его любить и мучиться,- возмущалась Василиса.
- Что бог даст, то и будет. Любовь она от бога…
- Окаянная твоя любовь, кума,-подвела черту разговору Василиса и ушла со двора.
В центре села офицеры военкомата обучали будущих бойцов Красной Армии ходить строем , ползать по-пластунски, рыть окопы, бегать, прыгать через препятствия. Старший офицер рассказывал им о воинском уставе, о войне. В клубе на длинных столах лежало оружие: винтовки, автоматы, пулемет. Призывники учились разбирать, чистить, собирать, заправлять патроны в патронники и диски автоматов. Любопытную детвору первое время выпроваживали из помещения , чтобы не крутились под ногами. Но потом разрешили, пусть, мол, смотрят, это будущие солдаты, защитники Родины.
Самое интересное для пацанов - присутствовать на стрельбище. На окраине села, у большой кручи организовали большой тир. Андрей Самохин прочертил на песке метку и предупредил любопытную детвору:
-Переступите линию - уйдете в село.
Самохин строго следил за порядком на стрельбище, предупреждал, несоблюдение правил приведет к тяжелым последствиям. Призывники по его команде подходили к огневому рубежу, получали по пять патронов, по команде ложились, заряжали и докладывали:
-Боец Савченко к стрельбе готов.
-Огонь!- командовал Андрей. Он подходил к ним сзади, делал замечания, иногда ложился рядом, показывал ,как правильно держать винтовку, целиться, нажимать спусковой крючок.
- Рядовой такой-то стрельбу закончил,- докладывали бойцы.
-Проверить наличие патронов в патроннике, -командовал Самохин. Защелкали затворы, слышатся щелчки от спусковых крючков,- подъём, шагом марш к мишеням.
О чем говорил Андрей, какие давал советы, пацанам было очень любопытно, но им не было ничего слышно,но переступить черту никто не решался. На огненный рубеж уже ложилась очередная партия бойцов.
Однажды, когда закончились стрельбы и призывники строем ушли в село, Андрей задержался и пацаны дружно просили его разрешить одному из них выстрелить по мишени. Уговорили. Разрешил самому старшему и смышленому Ване Казбаненко.
- Здесь один патрон,- подавая румынскую винтовку, сказал Самохин.
Ваня, подойдя к барьеру, стоя выстрелил по мишени. Полетели щепки.
- Попал,- радовались пацаны.
Ваня повернулся к ребятам , передернул затвор, как заправский стрелок, и нажал на спусковой крючок. Грянул выстрел. Вскрикнул Коля Шевцов, не своим голосом закричала Надя Величко. Коля отделался легко, пуля пошла между пальцев левой руки, а девочке раздробило коленный сустав. Андрея обвинили и отдали под суд, и только благодаря Марине (она представила судье справку о состоянии его здоровья) отделался двумя годами условно.
Отец Вани уговорил родителей пострадавшей девушки простить сына, а он после службы в армии женится на Наде. Даже сватовство сыграли.
- Ты мне очень нравишься, - говорила пострадавшая Ване,- но Маша моя подруга, я не стану между вами. Помалкивай, пусть мой отец тешит себя, а то он убьет меня и тебе достанется.
Маша ещё до службы в армии стала женой Вани, обзавелась семьей и Надя. Их дети, внуки и правнуки и сейчас живут в верховьях рек Ольховой, Яблоневой и в других местах. Так закончилась эта трагическая история.
А что же Андрей?
Оставшись не у дел, он совсем сник, болезнь обострилась. Андрей редко выходил из дома на воздух, больше лежал, силы покидали его, изменилось и отношение к нему Екатерины.
- Я бы хотел увидеть своих детей.
-Тебя никто здесь не держит. Иди, повидайся, а то помрешь, не свидевшись. Не жилец ты, рак у тебя.
- Врешь! Это ты назло мне, что плохого я тебе сделал?
- А что хорошего?- и ушла, оставив Андрея один на один со своими тяжелыми думами.
Слух, что Андрей слег, дошли до Марины, и она с Ваней наведалась в село.
- Забирайте его, он здесь не нужен,- Марина не стала разговаривать. Она понимала, Андрей был нужен Екатерине, пока приносил деньги в дом, а сейчас, что с него взять. Горшки выносить после него не входило в её планы.
Андрей обрадовался встрече, заплакал.
-Марина, у меня, правда, рак?
- Что ты, бог с тобой. Дома я тебя быстро поставлю на ноги,- уверенно сказала Марина.
Андрей повеселел, улыбнулся, поверил.
Выпросила в колхозе подводу, уложила Андрея на пахучее сено, и через час были на хуторе. Нагрела воды, выкупала его, надела мягкое полотняное белье, напоила кипяченым молоком с бараньим жиром.
-Успокойся, засни Андрюша, теперь ты дома, забудь про свои болячки. Завтра наша докторша припишет лекарства, и я буду тебя лечить. К весне будешь как новенький. Через неделю Андрею действительно стало лучше. Марина поила его настоями трав, заставляла пить собачий и бабачий жир. Он поднялся с постели, прохаживался по избе, сходил в сад и к Кореневым , поговорил с Василисой и её сыном Сашей. Те беспокоились, с фронта давно никаких известий.
- Марина, откормишь его, а он опять сбежит. Кобель он, как ты его терпишь,- говорила Василиса.
-Он отец детей, с которыми я живу. Они хоть и не кровные, но такие же болючие мне, как и родные. Дай бог силы - доведу их до ума, помогу устроиться в жизни, - и помолчав добавила - люблю его и любить буду до гробовой доски.
-Что ты, кума, в него вцепилась. Ну не муж он тебе, даже не любовник.
-Я ему на смерть все приготовила, в сундуке, в зеленый платок все увязано. Что со мной будет не знаю, ты уж, кума, похозяйствуй тут.
-Могла бы и не говорить. Соседи ведь.
Так оно и получилось. Андрею стало хуже, воздуха не хватало, он задыхался. День и ночь Марина не отходила от него, переворачивала с боку на бок, чтобы не было пролежней. Вечером, покормив хозяйство, подсела к постели больного. Андрей уже не дышал. На крик Марины сбежались дети, позвали Василису. Она оторвала её от покойника, усадила на стул возле печки.
-Сиди, не мешай. Нюся, сбегай к бабе Даше и бабе Груне, пусть придут покойника обряжать. Оля, а ты к деду Игнату, скажи, что отец умер, он знает, что делать.
Марина не плакала, только еле заметно покачивалась взад и вперед и невидящим взглядом смотрела на постель, где лежал, накрытый рядном, покойник.
Пришли женщины, помыли, одели покойника и уложили на две лавки, застланные рядюжками, накрыли белым покрывалом, зажгли свечи. Марина уселась у изголовья покойного и просидела всю ночь. Утром пришла докторша и сделала ей укол, дала какие-то пилюли Василисе для Марины.
Похоронили Андрея рядом с могилой его жены Ганнушки. Проводить покойника в последний путь пришли все хуторяне. Дети и марина не отходили от умершего, только Лариса держалась особняком в сторонке.
- Подойди к своим ,-говорила Василиса.
-Они не мои, они чужие, и он мне не отец, так…
-Лариса, Лариса, какая же ты злая.
-Какая есть, - отрезала она вскормившей её своим молоком Василисе.
Гроб с телом покойного опустили на конских вожжах, гробокопатели бросили в могилу три лопаты земли, потом и каждый хуторянин по три горсти и стали расходиться. Василиса пригласила всех в дом Марины помянуть Андрея.
У могилы остались только Марина с детьми да Василиса с Сашей, который, как привязанный, ходил за Ларисой.
-Когда придет мой час, положите меня рядом с Андреем, посадите у изголовья акацию. Пусть корни дерева соединят нас навеки,- попросила Марина, и они вместе ушли с кладбища. Ваня все время не отходил от матери, поддерживал её под руку.
На утро, как и положено понесли завтрак усопшему. к ним присоединилась и Василиса.
- А где Лариса?- спросила она.
-Они с Сашей убежали в левады, Лариса сказала, что не хочет идти на могилу этого противного дядьки, он маму обижал,- съябедничала Олечка.
- Вот чертовка.
-Дитё она еще, кума. Вырастет- поумнеет.
- Не похоже,- заключила Василиса и больше ничего не стала говорить, чтобы не обижать куму в тяжёлый для неё час.
Говорят, время лечит, но и оно было бессильно. Душа Марины постоянно кровоточила, боль утраты не утихала. Она не могла заставить себя смириться с тем, что Андрея больше нет, она его больше не увидит, не услышит ласковый, дорогой её сердцу голос. Пусть бы делал, что хотел, жил с кем хотел, это было его дело. Не муж он , у неё есть законный супруг Сергей. В душе она всё понимала, а сердце говорило свое, и до самой гробовое доски Андрей жил в нем, как хозяин.
Горечь утраты чуть чуть притупилась, а тут другая беда постучалась в дом Марины.
ЧАСТЬ 7.
И ГОРЕСТИ И РАДОСТИ.
Ваню Самохина из-за травмы груди, освободили от воинской службы и выписали «белый» билет. Он и сам иногда чувствовал неприятные болевые ощущения в правой стороне груди при резком движении. Правление колхоза направило Самохина на курсы трактористов, организованные при МТС, где и проучился до самой весны. Молодые парни и девчонки, почтит дети, осваивали премудрости хлебороба. За грубо сколоченными столами сидели по шесть человек. Вместе с Ваней Самохиным просидели рядом весь курс Мотя Квиткина (Матрена Ивановна Пасикова – трактористка, агроном, бригадир, председатель Верхне-макеевского сельского совета), Богунова Сима (Серафима Исидоровна Шинкаренко, отработала дояркой, агрономом, разнорабочей совхоза им. Подтелкова.) Алейникова Оля (Ольга Мироновна Завгородняя – всю свою жизнь работала дояркой в селе Каменка), Леня Завгородний (Алексей Андреевич – мастер золотые руки, около тридцати лет работал заведующим каменским сепаратным пунктом), Паша, Павлушок Еготинцев (Павел Иосифович – бригадир комплексной бригады колхоза им. Ленина, председатель Верхне-Макеевского сельского совета). Об этих, почти детях, принявшим на себя непомерно тяжелый труд тракториста ради обеспечения хлебом фронта я еще расскажу читателям газеты.
Проработать трактористом Ване не пришлось, отработав смену ему стало плохо. Нестерпимая боль в правом боку не давала покоя ни днем, ни ночью. В районной больнице подлечили и дали справку на легкий труд.
-Будешь работать учетчиком тракторного отряда,- ознакомившись с заключением докторов, сказал директор МТС Свердлин Георгий Иосифович и поручил главному бухгалтеру обучить Самохина премудростям учетного дела.
Через несколько дней, по стажировавшись в бухгалтерии МТС, Иван Андреевич с сажнем в руках отмерял загонки, учитывал сменную выработку трактористов, замерял остатки горючего в баках тракторов и вскоре стал незаменимым помощником бригадира тракторного отряда. Первое время Марина с оказией передавала ему что-нибудь съестное, но Ваня отказывался. В тракторных отрядах трактористов кормили хорошо: мясо, молоко, даже сливочное масло, наваристые борщи, галушки, каши не выбывали со стола (конечно, не все сразу). В приварке ограничений не было – ешь сколько хочешь.
Рано утром Завхоз колхоза завез продукты для кашеварки (так называли повариху) и сообщил Ивану Андреевичу печальную весть. Вчера застрелили Павлика. Мать Марина с ума сходит. Отпросившись у бригадира тракторного отряда и через пару часов он был дома. Во дворе и на ступеньках хаты, в сенях и в избе стояли люди. Расступились, пропустили Ваню. Марина, увидев сына, затужила в голоса и потеряла сознание. Докторша Тонечка сделала ей укол, Марина постепенно приходила в себя. Ваня, обняв мать, поддерживая ее, усадил на лавочку около покойника. Павлик лежал как живой, только лицо было бледное без кровиночки.
- При немцах, в лесу, пряталось районное начальство, от своих детей отрывала кусок хлеба, их кормила. Он, убийца, тоже там был – успокоившись сказала Марина сыну.
- Я найду его... кто он?
- Петухов, - вместо Марины ответила Василиса Коренева – не вмешивайся в это дело, тебе еще жить, скалечить могут. За свои шкуры трясутся, от Гненного открестились, сами же его заставили быть старостой при немцах. Посадили мужика ни за что ни про что. (Пользуясь случаем, приведу выдержки из письма, присланного мне дочерью Гненного Ивана Николаевича, Анной Ивановной Гладышевой. «Отец работал председателем колхоза с 1933 года и до самой войны. От репрессий 1935-37 года спасла его председатель сельского совета Усачева Анастасия Никаноровна...» «... Райком партии дал добро и он стал работать при немцах старостой..» «... В группу подпольщиков входили: 1 секретарь РК КПСС Филаткин, зав районо Петухов (фамилия изменена) и другие...» «... Отец тайно выправил ему (Филаткину) немецкие документы и проводил до линии фронта..» «... Так называемые «подпольщики» ничего не делали, а когда пришло время держать ответ они обвинили отца и будто он выдал Филаткина немцам..» «...Гненного арестовали и дали 10 лет ИТП ... Мой брат случайно узнал, что Филаткин жив, встретился с ним. Отца освободили – 10 лет тюрьмы основательно подорвали здоровье Гненного И.Н.)
Павлика, вместе с ребятами его возраста, по повестке из военкомата пригласили на медкомиссию. Возвращаясь домой, ребята не доходя до хутора Новочигириновка, наткнулись на ящик с гранатами. Павлик попросил ребят спрятаться в балке, а сам взрывал гранаты, бросая их в глубокий овраг. По дороге, на пароконной подводе ехал зав районо Петухов.
- Кто взрывал гранаты? – спросил он.
- Я. – ответил Павлик. Петухов выстрелил из пистолета в пацана и спокойно поехал дальше.
Павлика похоронили на казачьем кладбище рядом с его матушкой. Убийца так и не был наказан, даже и после того, как председатель совета Усачева А.Н. на Пленуме РК партии потребовала привлечь Петухова к ответственности, но его уже и след простыл. Спешно перевели в другой район. Марина тяжело переживала смерть Павлика, она уже сроднилась с ним, и он ей был такой родной и болючий, как и остальные дети.
Через пару дней Ваня засобирался в степь, наказал детям не оставлять матушку одну с ее горем, отвлекать, чтобы легче было пережить свалившееся на нее горе. Прежде чем отправиться в тракторный отряд он зашел на кладбище к могилам своих родителей. Могилы были ухожены. Сорваннная трава, сложенная в стороне, еще и не засохла. «Видно матушка марина побывала здесь на днях» - подумал Ваня. Он уселся на лавочку, которую они с Павликом, сделали в прошлом году и вспомнил своих родителей, такими, какими видел их в последний раз: отца –иссушенного болезнью и матушку Ганнушку изголодавшуюся, на руках, через кожу видно было каждую косточку, страшный, голодный год! В этот день кончины матушки, в доме ни крошки не осталось съестного. Ганнушка тихонько позвала Андрея и наказала ему, Ваня слышал это и запомнил на всю жизнь.
- Андрюша, спасай детей. Похоронишь меня и в тот же день веди детей на хутор к марине. Она добрая душа, детей не оставит в беде.
Похоронили Ганнушку. Отец заколотил окна, двери хаты и перед вечером пошли на хутор. Андрей нес самую маленькую на руках, следом шла Ванина сестричка, а он с близнятами замыкал это печальное шествие. Шли в новую, неведомую им жизнь, с одной надеждой выжить. От села до хутора всего ничего вот он, роукой подать. Летом Ваня с пацанами бегал на хуторскую купальню. Была там девичья с пологими берегами и хлопчачая с крутыми берегами купальни. Отделял их не глубокий, всего по колено, перешеек, заросший густым камышом. Пацаны часто с этих зарослей подглядывали за девчонками. Купальников тогда не было, купались все голышом. Теперь расстояние до хутора казалось не преодолимым, хотелось хоть на минутку остановиться, передохнуть. Отец запретил даже думать об этом, иначе мороз сделает свое черное дело. Андрей шел медленно, Ваня почти волоком тащил вконец выбившихся из сил близнецов.
У калитки дома марины остановились. Залаяла собака. В хате горел свет. Отец освободил правую руку, перекрестился:
- Боже, поможи, не дай детям замерзнуть.- перекрестилась и сестренка, близнецы заплакали. Отец открыл калитку и робко постучал в дверь. Звякнули запоры, на пороге стояла Марина.
- Заходите, - пригласила она незванных гостей с радостью в голосе. Ваня сразу понял, что действительно добрая женщина и она не даст им погибнуть. Сейчас он готов молиться на свою приемную мать. Прокормить и воспитать тринадцать приемных детей под силу мужественной, душевной женщине. О покойном отце не хотелось думать плохо, и все же он не мог вычеркнуть из памяти, как папаша в 1934 году летом ушел к казачке, матери Павлика, а вернулся перед самой войной с двумя нажитыми детьми и Павликом, и матушка марина не задумываясь приняла отца с детьми. Она не делила детей на своих и чужих, ко всем относилась одинаково, с добрым сердцем, переживала вместе с ними и радости и горести. Павлик был молодцеватый, работящий казачек, который в паре с Ваней тянул тяжелый домашний воз в трудные военные годы. Нет Паши. Конец их мальчишечей, почти по-взрослому мужской дружбе.
Из задумчивости Ивана Андреевича вывел керосиновоз Семен Иванович Дешевов, который на пароконной подводе подвозил горюче-смазочные материалы (в двухсотлитровых бочках) в тракторный отряд. Он невысокого роста, худощавый, похожий на десятиклассника, всегда плохо одетый мужчина. Дешевов обладал не дюжинной силой, мог сам погрузить на подводу, через колено двухсотлитровую бочку с керосином, любил покушать, буквально за троих, никогда не сидел без дела.
- Проведал родителей, поехали в отряд. Сочувствую тебе, душевный был парень, хоть и казачок. Жаль.- Семен Иванович тяжело вздохнул...
«Победа над фашистской Германией принесла радость всем, и тем, чьи мужья, сыновья вернулись домой, и вдовам и сиротам надежду на облегчение жизни. Полегчало далеко не сразу. Были разруха, голод. Большинство семей доживали до нового урожая на траве и желудях. Чтобы накормить голодных детей и стариков, женщины вынуждены были приносить украдкой домой по горсти зерна и собранные на ниве колоски, перемолоть принесенное на самодельной мельничке, выпечь, смешав муку с травой и выпечь пышку. (корж).
Милиционеры и их добровольные помощники вылавливали «воришек», притом только женщин, мужчин побаивались, судили матерей по всей строгости закона, даже за десяток присвоеннных колосков и на 8-10 лет оставались дети сиротами, в лучшем случае на руках маломощных стариков. Такая была плата женщинам за их непомерный труд в годы войны, когда они, добывая хлеб насущный для фронта, работали и за себя, и за своих мужей, защищавших Родину. Марине повезло (благодаря председателю колхоза Гненному И.Н) – она выпекала хлеб для тракторного отряда и, конечно, не всегда могла выгадать по кусочку хлеба своим детям, горсть муки для приварка.
Осенью 1946 года возвратился домой Санько Коренев. Почти три года от него, как и от Сергея Ахненко, не было никаких вестей. Санько был одет в гражданскую одежду, приличный костюм, брюки с наглаженными стрелками, белая рубашка, галстук и при шляпе. Трудно было его признать, но только не Василисе. Спокойно подошла, поцеловала в губы.
- Что вырядился. – и потеряла сознание.
Очнулась от того, что Марина брызнула ей в лицо холодной водой.
- Полежи на сквознячке. Не суетись, дома теперь он, никуда не денется.
Из хаты вышел Санько. Он переоделся в какие-то диковинные штаны с белыми лампасами по бокам и в черевичках без задников.
- Я знала, что ты вернешься, ну, хоть бы весточку какую-никакую послал.
- Так получилось, Василинушка, не все от солдата зависит. Главное я живой, упитанный и даже ни разу не царапнутый.
- Люди придут к нам, оденься в солдатское, а то от хуторян неудобно.
Гостей встречал капитан Коренев с двумя орденами боевого Красного Знамени, орденом Отечественной войны и несколькими медалями.
- Вот это да! – только и сказал деде Архип.
Санько застеснялся, снял китель и надел простую домашнюю рубашку.
- Чё красоваться? – оправдывался он.
Василиса прямо помолодела, угощала гостей крепким, чистым как слеза, самогоном, жареной картошкой, овощами и всем тем, что было вкусного у нее и у Марины. Коренев поставил на стол, красиво упакованную в этикетки бутылочку заморского напитка, потом налил каждому по рюмочке попробовать.
- Вкусно, но слабовато. Пить можно. – заключил дед Архип.
Отец дал попробовать напитка сыну и Ларисе. Саше не понравилось, а Лариса выпила глоточек и сказала:
- Ничего, вкусно.
- В Солоху пойдет, пить будет, - шепнула Василиса куме Марине.
- Типун тебе, - отозвалась та.
Дверь открылась. На пороге с вещьмешком на левом плече стоял Сергей Ахтенко.
- Зову, зову, а во дворе никто не отзывается.
Первой опомнилась Марина, затужила в голос и бросилась к мужу. Сидевшие за отдельным столом дети, вскочили и окружили мать и отца.
Вот так! Повезло Марине, она теперь с хозяином и законным мужем.
После войны не многие женщины-вдовы устроили свою жизнь, нашли себе друга, отца детям, хозяина в дом и все равно любимые, сложившие свои головы на поле брани, продолжали жить в их сердцах и оставались там до гробовой доски.
ЧАСТЬ 8.
... ЛЮБОВАТЬСЯ МОЕЙ ВЕРОЧКОЙ.
Три года отработал Иван Андреевич Самохин учетчиком тракторного отряда и теперь уже к нему на стажировку присылали молодых ребят и девчат и он щедро делился своими знаниями. Верочка, внучка Андрея Михайловича Яненко (дочь Самюила Андреевича) была последней ученицей, которую Ваня обучил премудростям учетного дела...
К шестнадцати годам Верочка расцвела, превратилась в пригожую дивченку, симпатичная, щечки как намалеванные, карие глаза, обворожительная улыбка. Зотовские парни сходили по ней с ума и близко не подпускали к ней чужаков. По очереди провожали ее домой, но даже самые отъявленные сердцееды боялись прикоснуться к такой красоте.
-У тебя, Андреевич, дочка как намалеванная, красавица, смотришь на нее и на душе радостно. – говорил, заехавший на хутор директор Верхнемакеевской МТС Свердлин Георгий Иосифович. – Дело у меня такое к вам. Учетчик требуется в тракторный отряд. Постажируешься у Ивана Андреевича Самохина, знаешь такого? Парень он самостоятельный, красавец. Пара с вас будет – залюбуешься, если сладите.
Как в воду глядел директор МТС.
Поднявшись пораньше Вера потопала к тракторному отряду. Путь знакомый и не далеко, всего-то чуть больше трех километров. Ваня закончил свои дела на пересмене, сидел в вагончике за столом «обложившись бумагами. Он не любил работу оставлять на потом, сразу оформлял необходимые документы, складывал их в школьный, видевший виды портфель и свободен целый день. Вечером при свете десятилинейной настольной лампы, заканчивал свой рабочий день. Иван Андреевич досконально изучил свою работу, она ему нравилась и когда заканчивался сезон, зимой он скучал по полям.
Вера тихонько поздоровалась и продолжала стоять у двери вагончика. Ваню она видела раза два в слободе, застеснялась.
- Проходи, Верочка. Свердлин говорил, какая ты красивая. Ты не красивая, ты прекрасная, - сказал он, чем вогнал девушку в краску. Ваня сам удивился своему красноречию и смелости, а она продолжала стоять у порога, как вкопанная. Ваня подошел к Вере, взял ее за руку, усадил около стола и не выпуская рук, объяснял ей премудрости учетного дела.
- Может будешь записывать?
- Нет, я запомню, - ей не хотелось освобождать свои руки из теплых Ваниных ладоней, даже когда надо было заполнять образцы нарядов на работу, листы учета горючего, сделать расчет расход горючего на 1 гектар мягкой пахоты, начислить зарплату трактористам за выполненную работу.
Осмелев Ваня спросил:
- Вера, можно я в субботу приду к вам на вечерницы?
- Приходи, потанцуем, - согласилась Вера. – У Паши Еготинцева подружка хуторская. С Миткой Джигер они почти каждую субботу приходят, если не в смене.
В субботу, покончив с делами, Иван Андреевич заспешил в хутор Зотовка. Гулянка была в полном разгаре, Сердюк разрывал двухрядку, Федан четко отбивал гопака. Вера приветливо улыбнулась Ване, в сторонке со своей девушкой стоял Паша, а на ступеньках клуба, окруженный пацанами, травил анекдоты Митька Джигер. Заиграл гармонист вальс. Ваня пригласил Верочку. Вихрем закружились по вытоптанной площадке и молодежь с интересом наблюдала за одиноко танцующей, красивой парой.
- Не нравится мне это, - шепнул гармонисту Петро.
- Разберемся. – пообещал Сердюк, продолжая нажимать на клавиши-пуговки двухрядки.
Танец закончился, гармонист поставил гармошку на табуретку и подошел к Ване.
- Поговорить есть нужда, -отошли за клуб, к ним присоединились еще пятеро парней.
- Ты не рассчитывай на Веру, мы же ваших хуторских девок не тревожим. Не доводи до греха. –Говорил Сердюк, Федан, выпятив грудь, стоял против Ивана Андреевича.
- Я не хочу быть виновником драки, тем паче вас шестеро против одного, один Федан, чего стоит, но ребята, я ведь тоже не буду стоять, опустив руки, припечатаю каждому, мало не покажется. Кому это нужно? - спокойно сказал Ваня.
- Не тронь Веру. Я с ней дружу. Вчера второй раз провожал, чуть не поцеловались, - объяснил ситуацию Петро.
- Хорошо, давайте договоримся так, кому она позволит проводить ее домой, так тому и быть. –внес предложение Самохин Ваня.
- Ты пойдешь приглашать первым?
- Нет. Петя приглашать пойдешь ты, вы ведь чуть не поцеловались – ответил Иван Андреевич.
Все решилось мирно. Подошла Вера, взяла Петра под руку и они удалились.
- Вот и славно! Самохин остался с носом и драться не надо.- заключил Федан.
- Мордобоем в любом случае заниматься не стоит – сказал Сердюк.
Вернулись Вера с Петром.
- Иван Андреевич, проводи меня домой, посоветоваться надо по работе, - и они ушли.
- И все-таки надо было ему... – начал было воинствовавший Федан.
- Она сказала мне, - перебил его Петро. – Что люб он ей, а мне что? Насильно мил не будешь. Начни мы потасовку, вмешается Павлушок и Митька. Поколотим Самохина, он завтра на работу не выйдет. За срыв работы тракторного отряда можно угодить за решетку, притом надолго. Вот таки пироги.
- А что? Петруха прав. – сказал гармонист и в след влюбленной паре полетела, тут же сочиненная Петром частушка:
Мой миленок дорогой
Научи меня считать,
А за это мой хороший
Меня ж будешь целовать.
Каждую субботу Ваня встречался с Верой в хуторе или приходил к ней в тракторный отряд. Они не клялись в любви и верности, просто говорили, что приходило им на ум, будущее влюбленных пока не интересовало, планов не строили, и целовались. Первый раз Ваня поцеловал Веру едва коснувшись губ.
- Вань, ты целовался с девушками?
- Нет.- признался Ваня, - я в кино видел.
- А нас девчонок-малолеток Светка Коновалова учила целоваться.
- ну, и как?
- А вот так! – и Вера крепко поцеловала Ваню.
- Вкусно. – понравилось ему, потом понравилось и Вере.
Вскоре про их встречи узнали родители.
- Ваня, Верочку не обижай, веди себя прилично . – научала Марина.
- Парень хорошей породы .- говорил отец Верочке. –и воспитывался у хорошей женщины. Работяга, он помогал Марине поднимать детей, без него ей, ой как трудно было бы!
Однажды в конце месяца, когда учетчики ближайших тракторных отрядов собрались вместе провести сверку, обменяться актами, составить месячную сводку, в вагончик заглянул директор МТС.
- В такое страдное время, чем вы здесь занимаетесь?
-Сводкой и сверкой, Георгий Иосифович, - на полном серьезе выпалил Иван Андреевич.
У директора было все в порядке с юмором, он оценил ответ:
- Водку вылить, Верку выгнать, - от хохота задребезжало стекло в окне вагончика, громче всех заливалась Верочка Яненко.
- Простите Вера, ну, просто анекдот получился, - директор был прав, вскоре анекдот гулял по всем тракторным отрядам и хуторам района.
- Иван Андреевич, нашему МТС выделили одно место в сельскохозяйственном институте. Мы в дирекции МТС решили предложить его тебе, подумай, посоветуйся с мамой, ну, с Верочкой, конечно. Семье будет не легко без тебя, но мы поможем и колхоз не будет в стороне.
Посоветовались. Решили – надо учиться. Марина беспокоилась, как ему туда, в такую даль помогать продуктами (о деньгах и речи не было), Верочка страшилась разлуки с любимым.
Вступительные экзамены Иван Андреевич выдержал успешно, хотя перед этим пришлось изрядно попотеть над учебниками. Перед каждым экзаменом преподаватели всегда интересовались, где он работал, узнав что он более трех лет работал учетчиком, расспрашивали о работе тракторного отряда, обработке почвы, урожайности. Самохин со знанием дела и любовью говорил о земле. И людях.
Ване повезло. Его определили в общежитие, так что искать квартиру не пришлось, на крайний случай он мог пожить в селе Красюковка у Чумакова Федора Ивановича. Ваня был знаком с его сыном Алексеем. Переехали Чумаковы сюда вскорости после войны, обжились, жена Алексея Валентина работала уборщицей в общежитии, куда поселили Ивана Андреевича.
Чумаковы пригласили Ваню в гости.
- Ефимовна, - позвал жену Федор Иванович. – Накрывай стол, подавай мерзавчика (пузатый графинчик с высоким узким горлышком, притертой стеклянной пробкой-петушком) Андрея Самохина старший сын пожаловал в гости.
У него одна манера встречать земляков с его родины, дикой степи. За первой рюмочкой водки Федор Иванович расспрашивает о новостях в родном краю, после второй говорит о своих, а уже после третьей предается воспоминаниям о своей молодости, жителях верховий рек Яблоновой и Ольховой, когда и кто их, с далекой Украины и Черниговщины, привел на поселение. Мне, автору этих строк, приходилось ни один раз навещать, уже пожилого, дядю Федю Чумакова, слушать его рассказы и я сейчас, очень жалею что не сделал записей, как много интересной информации ушло вместе с ним.
От него я впервые услышал, что наши предки пришли в дикую степь, заселили ее сотнями хуторов от которых уже через сотню лет остались только холмики от саманных хат, неглубокие ямы погребов, чахлые кусты сирени, одичалые сады, кладбища с кое-где торчащими крестами и надгробными камнями. Тихо в степи. Не бродят по балкам гурты коров и молодняк крупного рогатого скота, днем то там, то здесь появится одинокий чужеземный трактор с диковинными прицепными (навесными орудиями). Ночью степь замирает. Нет больше тысяч огоньков от фар работающих тракторов. Но это уже другой сказ!
А пока трудные послевоенные годы, страна выживает, зализывает раны, готовит кадры сельского хозяйства, чтобы побыстрей накормить людей. Будет хлеб – все остальное приложится.
Почти каждое воскресенье Ваня бывал у Чумаковых, они привечали его, как родного, а он помогал им обустраиваться на новом месте. На подворье всегда найдется работа, ее никогда всю не переделаешь. Ставили новый забор, ремонтировали крышу сарая, делали катушки для уток и гусей, красили коридор и окна в маленькой летней кухоньке.
Ваня постепенно вживался в студенческую жизнь, скучал по Верочке, своей работе, девчатам – трактористкам, по друзьям Павлушку и Митьке, степи, со своими ароматными запахами весной – талой земли и свежей зелени, летом – спелых хлебов, осенью - свежевспаханной земли. Письма Верочке писал почти каждый день, по несколько раз перечитывал ответы, особенно последнее, где она пообещала к октябрьским праздникам приехать к нему погостить. Слово сдержала и загостилась на всю жизнь.
Хлебосольная семья Чумаковых приняла ее, как родную. Валя, жена Алексея, сообщила Ване новость о тот примчался в Красюковку. Ефимовна накормила их свежесваренным борщом, пшенной кашей с маслом и грушевым компотом, после сытного угощения молодые удалились в красную комнату, дядя Федя прикрыл дверь, пусть, мол, побудут наедине, мыслимое дело почти три месяца не виделись.
- Ефимовна, приберись в кухоньке, а я печку там растоплю.
После ужина Ефимовна предложила перейти им в кухню. Лицо Веры запылало огнем.
- Не стесняйся дочка, любовь у вас, дело житейское, надо побыть наедине.
Они долго сидели за столом, говорили обо всем на свете, а Вера поглядывала на койку с горой подушек и ей становилось не по себе. Она боялась ночи. Ваня понимал ее.
- Верочка все будет хорошо, не переживай. Я ничего не сделаю против твоей воли. Завтра обратимся в сельский совет, станем мужем и женой. Ты не против?
- Нет, я согласна, только как-то не хорошо без родительского благословения.
- Мы попросим благословения у дяди Феди, он не откажет, потом пусть с нашими родителями разбираются, - пошутил Ваня. Вера разобрала постель и ночь соединила их на всю оставшуюся жизнь.
Брак без проблем зарегистрировали в сельском совете, дядя Федя раскупорил бутылочку казенки, поздравили молодых, пожелали им счастливой семейной жизни, два мальчика и им по сестричке.
Родители Вани и Веры приехали в Красюковку с оказией – механик Верхнемакеевской МТС Василий Максимович Сущенко ехал в город Ростов за запчастями. Привезли продукты, необходимые вещи, организовали что-то подобие свадьбы, определились что молодые будут жить в кухне и столоваться у Чумаковых. Как сложилась их дальнейшая жизнь –это уже другая история....
... На лавочке, возле забора двухквартирного дома сидят двое пожилых людей. Лето. Дело к вечеру. После жаркого дня, с речки потянуло прохладой. Прохожие здороваются с ними, спрашивают о здоровье.
- Живем, - бодро отвечает мужчина.
- С божьей помощью – добавляет женщина.
Из соседней квартиры присоединился к ним такого же возраста мужчина. Разговорились.
- Оцэ подумаю вроди и не жилы на билому свити, а уже скоро нам с вами по восемьдесят годков стукнет, Иван Андреевич. Многих ровесников мы проводили в последний путь, наш черед, - промолчав добавил, - страшновато, а куда денешься.
- Одного я боюсь, Иван Петрович, совсем потерять зрение и тогда не смогу любоваться моей Верочкой.
ЧАСТЬ 9.
ЛЮБОВЬ ЖЕСТОКАЯ СТРАНА.
(ЛАРИСА)
Лариса, ученица пятого класса, влюбилась в старшеклассника Колю Великанова, не стеснялась и не скрывала этого. Ничего здесь не было удивительного – добрая половина девчонок школы симпатизировала ему. Стройный, красивый парень, один недостаток – любил прихваснуть, прилично одетый в брюки с наглаженными стрелками, белую рубашку и пиджачок с блестящими пуговицами. Ни у кого в школе, даже у учителей, не было такого костюма, притом был он у него ни один. Дома он переодевался в другую одежду, но тоже добротную, такая бы любому парню пошла бы только в праздники, а он в ней с пацанами участвовал во всех баталиях. И это после войны! Видимо потому что, отец его работал в колхозе пчеловодом, имел и свли пчелосемьи, которые, по его словам, более работоспорсобнее, чем колхозные. Поговаривают в селе, что он, отец Николая, во время отступления немцев ограбил ночью разбомбленные штабные автомашины, снял с убитых золотые кольца с пальцев и золотые цепочки с нательными крестиками.
В школе все ученики одевались одинаково, в основном в одежду сшитую из трофейных плащпалаток, одеял и другого, что досталось семьям после оккупации. До первого снега все кроме Великанова ходили босиком и каждый день дежурный ученик на входе в класс проверял чистоту ног и рук. Зимой у всех была разная обувка. Володя Величко? Например, был обут в разные галоши – одна склееная для валенок, другая для больших ботинок с устилками из соломы. Большинство детей носили сапоги из сыромятной кожи – намокнут – превращались в чулки, высохнут, сбежатся, не наденешь на ногу.
Все дети Марины Ахтенко одеты и обуты более-менее приличнее, чем другие. Обувь пошита с кожи хорошей выделки. Дедушка Трофим научил Марину выделывать овчины, шкуры рогатого скота, дубить их и они были сродни заводской выделки. Домашняя выделка в те времена строго пресекалась, можно было нажить крупные неприятности. Из выделанных овечьих шкур (смухи) мой дед Смирнов Самоил Максимович для семьи Марины шил полушубки, а их кожи сапожник Краснянский Иван тачал добротную обувь. Он имел свое хозяйство и тоже пользовался услугами марины. Марина из кожи вон лезла, что бы ее дети были одеты не хуже других, боялась людских злых языков.
Лучше других одевалась Лариса, красовалась, старалась подчеркнуть свою, только начавшую полнеть грудь.
- Лариса, у тебя грудь красивше, чем у твоих одноклассниц. Можно потрогать? – попросил Коля Великанов. Лариса молча расстегнула пуговицы кофточки и Великанов запустил руку в пазуху, улыбающейся девчонке.
- Твердая и величиной с грушу баргамота.
- Она еще подрастет . –застегивая кофточку сказала Лариса.
Все это видел не только учитель Иван Петрович но и одноклассник Ларисы
Колька Сыч, который чуть позже подошел к ней и попросил
- Можно и я потрогаю твою сиську? – Лариса со всего маху влепила ему затрещину, брызнула кровь из носу, залила цветастую рубашоночку.
- Дура! Великанову можно, а мне, однокласснику, нельзя.
- То ж Великанову.
Несколько дней в школе только и было разговоров об этом. Сыч разболтал, добавил, что Лариса сняла кофточку и показывала грудь Кольке Великанову, за что тот избил Сыча, подкараулив его по дороге со школы домой, а мать пострадавшего Сыча, тетка Явдоха, потрепала за шевелюру Великанова. Марину пригласили в школу.
Дома Марина объяснила Ларисе, что это неприлично, надо вести себя скромнее и что Великанов ей не пара.
- Мама, ну что здесь такого, ну, подержал меня за грудь Коля, е6му понравилось и мне приятно. Значит за руки брать можно, а за грудь нельзя? Не понимаю,- рассуждала Лариса.
- Лариса, Лариса! – только и сказала в слух Марина и подумала - вся в Андрея. Вскоре начались летние каникулы и все забылось.
Прошло четыре года. Лариса вытянулась в красивую статную барышню с шикарной грудью, которую она постоянно подчеркивала одеждой. Ни с кем из парней не дружила, не считая Сашу Коренева, не было и душевных подруг. Ребята побаивались ее, посмотрит прямо в глаза – мурашки по коже, потому, наверное, и прилепили ей кличку «стерва», с которой она и прожила до конца своих дней. Сашу Коренева считала скорее братом, подругой, чем кавалером и при этом не раз его подставляла.
В четвертом классе учительница попросила Ларису:
- Читайте ваше домашнее задание по арифметике.
Лариса открыла учебник и тетрадь, домашнее задание она, конечно же, не выполнила.
- Нам было задано решить примеры на умножение двухзначных чисел.
- Хорошо. Читайте первый пример.
- Сорок пять умножить на двадцать пять будет – Лариса чуть запнулась, но только на секунду и отчетливо назвала ответ в растяжку – одна тысяча сто двадцать пять.
В конце урока Анна Ивановна попросила:
- Саша Коренев, собирайте тетради для проверки.
Лариса сунула свою тетрадь в сумку, а сидевшие рядом ученики видели ее проделки, но промолчали.
На второй день Анна Ивановна спросила у Ларисы, где ее тетрадь.
- Я сдавала. Саша Коренев и девочки видели. – те опустили головы и молчали.
- Извини, если не найдется, дам тебе новую.
Тетради были большим дефицитом, особенно в клеточку и все за столом понимали, что платить за новую тетрадь будет учитель. Саша видел, как дома за сараем Лариса сожгла почти чистую тетрадь, ему было стыдно за Ларису, душа болела, будто он сделал эту пакость, но перемолчал. Потом это стало его пороком, он ни в чем, никогда не упрекал Ларису, не останавливал ее, все таил в себе, потому и случилось то, что и должно случится в его жизни.
Успешно сдав экзамены, Лариса начала работать в колхозе, сначала подменной дояркой, со временем набрала себе группу молодых коров. Саша Коренев и его закадычный друг Петро Кузнецов отработали сезон штурвальными на прицепных комбайнах РСМ, Осень и зиму проучились в Верхне-Макеевской МТС на курсах трактористов и с весны работали в паре на видавших виды ДТ-54.
Этим летом приехал на каникулы студент пединститута Николай Великанов. Как всегда безукоризненно одетый в шикарные брюки, рубашку безрукавку, модняцкие босоножки, в те времена редко кто их видел, за версту от него несло дорогим одеколоном. В клубе он встретился с Ларисой, та даже вскрикнула на весь зал, а после кинофильма увел Ларису в левады. На второй день Великанов рассказывал парням о своих успехах во всех подробностях, поглядывая на Сашу Коренева, стоявшего в сторонке. Петро не выдержал.
- Может хватит?
- А что здесь такого? Я тайну из этого делать не собираюсь. Она сама меня приволокла под яблоню. Стерва она и есть стерва.
Со всего маха своим пудовым кулаком Петро ударил Великанова по лицу, тот устоял на ногах, но выплюнул два передних зуба. Драке помешали Саша и пацаны, а через несколько дней Великанов показывал пацанам вставленные два золотых зуба.
Слухи о Ларисе поползли по хуторам и дошли до Марины.
- Лариса, что ты творишь, разве так можно вести себя молодой девушке?
- Не переживай. Я не ты, в пылыне не принесу. Саша, айда в клуб – и они ушли смотреть новый кинофильм.
- Главное, Саша, не подзалететь, а слухи – посудачат и замолчат, - говорила Лариса Саше по дороге в клуб. Как всегда он перемолчал, что творилось у него в душе, знал только он. Любовь к Ларисе – его беда, беда всей его жизни.
Марина ушла в сад и дала волю слезам. Здесь и застала ее Василиса Коренева, узнав в чем дело высказалась:
- Вся в своего отца Андрея, а грубиянка, как дед Солоха. Ганнушкины не дети, а золото, а это выродок какой-то. Саню жалко. Он как теленок за маткой, ходит следом за ней, глаз не сводит. Не дай бог сладят – беда будет кума, чувствует мое сердце. – и заплакали обе.
Первое время Лариса, особенно летом, работала дояркой с огоньком, к осени охладела стала увиливать от своих прямых обязанностей – то коров почистит кое-как, то молоко принесет грязное, лень вымя корове подмыть теплой водой. К коровам относилась грубо, те чувствовали, боялись Ларисы. Еще бы! Она часто била их палкой и стульчиком.
- Лариса, что ты делаешь, они ведь живые, все понимают, тебя же кормят, а ты их стульчиком – говорила ей самая пожилая и уважаемая на ферме доярка баба Варя – Ковалева Варвара Стефановна.
- Вам пора внуков нянчить, а не нас молодых учить, как обращаться со скотиной.
Сегодня Лариса дежурила по коровнику. Пришла на работу пораньше, подоила, покормила коров, попросила скотника Сыча подменить ее на часок и напрямик через огороды ушла домой перекусить. Марина поставила на стол алюминиевую чашку вкусно пахнущего супа, кусочек мяса и кружку компота, когда та, справилась с завтраком, подала ей сверточек.
- На обед, видимо не придешь, погода скверная, дождь будет.
Лариса взяла 2тормозок» и молча вышла из хаты. Марина уже привыкла к этому. Другие дети, прежде чем выйти из-за стола, скажут «спасибо, все было очень вкусно», а казачок Пашка, покойный, и перекрестится, поклонится марине – так приучила его покойная мать казачка, Анна Богатырева. Соберут посуду, протрут стол, девчонки тут же помоют и перетрут сухим полотенцем каждую миску и ложки, уложат в шкафчик. Лариса всегда увиливала от этого, Марина ее не упрекала ( а зря!) остальные дети не обращали на это внимания, не отвечали на ее грубости – так приказал Ваня. Правду говорит Василиса, что она вся в Солохину породу. Максим Горячев, по уличному Солоха, ровесник Марины работал в колхозе «куда пошлют», от работы увиливал, поэтому с ним в паре никто не хотел работать. Жена его Любаша и дня не работала в колхозе, нарожала ему пятерых детей, в доме, во дворе полный раскардаш, огород зарос бурьяном, дети грязные полуголодные, полураздетые, старшие с горем пополам закончили по четыре класса хуторской школы, работают в колхозе доярками и скотниками. Не переборола Андреева кровь, унаследовала Лариса пороки Солохиных, и не вытравить их уже никогда.
Противный сырой ветер выдувал все тепло из под одежды и Лариса облегченно вздохнула, вскочив в помещение, прошлась по проходу коровника, нашла все в порядке. Коровы большинство лежали, жуя жвачку и Лариса направилась в боковой тамбур – дежурка скотников. Сыч сидел на топчане и читал районную газету, другие не признавал. Лариса села рядом, Сыч отложил газету.
- Замерзла?
- Угу.
- Давай погрею – он обнял Ларису и запустил руку за пазуху. Лариса его так толкнула, что он улетел в противоположный угол дежурки.
-Ты что, сдурела? Чего кобелишься, не девчонка ведь, - и пошел на Ларису, та схватила вилы, стоявшие в углу.
- Двинешься запорю! – по глазам Ларисы он понял, она не шутит.
- Все. Не буду больше приставать.
- Та уж постарайся – и они опять уселись рядом на топчан.
- Лариса выходи за меня замуж, ты мне очень нравишься, да и я не урод, не лодырь.
- Нет.
- А за Великанова пошла бы?
- Нет.
- Почему? – удивился Сыч.
- А он как новый костюмчик, годиться только на праздник..
- Тебе нравится Саня Коренев в промасленном комбинезончике. Замучаешься стирать.
- Великанов для души, а Саня для жизни. Я обещала ему и буду ждать.
- Ну и стерва ж ты, Лариса.
- Какая есть.
Сашу Коренева в Советскую Армию призвали служить в один день с другом петром Кузнецовым, в Батайске на сборном пункте они упросили старшину «покупателя» (так называли призывники представителя воинской части, приезжающего в Батайск за новобранцами) не разлучать их.
Вместе друзья проходили курс молодого бойца, вместе учились в сержанской школе по ремонту тяжелой техники –Петро на отделении по ремонту двигателей, а Саша – ходовой части, вместе работали в мастерской, но в разных цехах и теперь у каждого под началом было 11 солдат-слесарей, которых они учили ремонтному делу, одновременно им присвоили воинские звания старший сержант, а когда их начальники цехов попали в автоаварию, больше чем на полгода подменили их и справились с успехом. Командир части полковник Цветков предложил им остаться на сверхсрочную службу, обещал со временем присвоить воинское звание младший лейтенант.
- Нет, Саша, поедем домой. Не хочу быть микромайором, да и ты сохнешь по Ларисе. – На том и порешили.
К октябрьским праздникам друзья были дома. Петро и не помышлял связывать себя семейными узами, Саша на первый же день сделал Ларисе предложение и та согласилась. Марина была рада за дочь, кума Василиса, забилась в дальний угол сада, горько плакала. Материнским сердцем она чувствовала что, из этого союза ничего путнего не получится. Так оно и получилось.
Свадьбу сыграли скромную. Лариса не согласилась идти в невестки к Василисе, она почувствовала отношение к ней свекрови, да и Василиса и Марина понимали, что так ладу в семье не будет. Решили, что молодые будут жить в селе в хате Андрея Самохина. Благодаря квартирантам-учителям жилье отлично сохранилось и было не хуже других в деревне. Родители снабдили их всем необходимым для жизни, выделили корову 9себе оставили одну на два двора), три десятка кур, три гуски и крикливым гусаком на расплод и в придачу шарика с цепком.
Через год Лариса родила дочку Татьяну, а потом двойню Сашу и Сережу. Пройдет время и дочка Веры и друга Петра Люба Кузнецова станет женой Сергея, а последыш Кореневых Олечка полюбит Володю Кузнецова. Петро и Саша станут двойными сватами (беда будет, говорили старые люди, так оно и получилось). С появлением внуков свекровь изменила свое отношение к невестке, но не надолго.
У колхозного пчеловода Великанова умерла жена и его сын Николай Николаевич с семьей переехал в село с далекой Сибири. Жена его, симпатичная, чернявая учительница математики поступила на работу в школу, а Николаю Николаевичу пока не было вакансии и он стал сельским библиотекарем. Это его устраивало, ибо когда его все же пригласили работать учителем он нашел причину и отказался. С Ларисой они столкнулись в магазине.
- Я приду? – спросил Николай Николаевич.
-Вечером, Саша сегодня в ночную смену.- спокойно ответила Лариса, как будто речь шла об чем-то обыденном и давно решенном.
Левадами через огород Великанов с опаской подошел ко двору, отозвалась, звякнув цепью, собака. Лариса цыкныла на нее и вышла в сад.
Так начались их встречи. Вспыхнула давняя Ларисина любовь с новой бабьей силой. Николай Николаевич умело ей подыгрывал, он не любил Ларису, ему нравилось, что у него такая красивая, статная, падкая до мужской ласки любовница. Любит его и это тешило его мужское самолюбие. В деревне нет ничего тайного – что увидят, что узнают, что додумают. Остановить такую молву невозможно и плывет она из хаты в хату, от одного дойного гурта к другому, из магазина в школу. Жена Великанова попыталась поговорить с мужем, но тот убедил ее, что это всплывают его парубоцкие грешки, у Ларисы четверо детей, нет, нет это невозможно, да любит он только ее, свою ненаглядную Аннушку (это была чистая правда). Поверила ли ему жена, дело ее, а вот свекруха Ларисы Василиса не поверила, поговорила с Мариной, погоревали на пару. Марина все же решила побеседовать с дочерью. Василисе, как свекрови неудобно, и спросила у ларисы на прямую, как есть:
- Все верно – ответила та матери – Люблю я егог.
_ Лариса у тебя семья, разве так можно?
- Ты всю жизнь любила Андрея Самохина, а жила с Сергеем Ахтенко.
- Я своему мужу не изменяла, даже когда Андрей с детьми жил с нами.
- Ото ж он бегал от одной бабы к другой.
- Лариса, как же ты собираешься жить дальше? С Сашей разойдетесь, у Великанова своя семья, ему твои дети не нужны.
- Я не собираюсь жить с Николаем – ответила Лариса. 0 тем паче разводиться с Сашей. Что будет то и будет. Давай не будем об этом больше говорить. – Повернулась, не прощаясь ушла со двора и больше, до самых похорон Марины, не приходила на хутор.
- Поговорили? – спросила Василиса. Марина заплакала, слезы ручьями полились из ее глаз. Марина не могла вынести позора, свалившегося на ее плечи. И от кого? От Ларисы, которой отдала большую часть своей души. В груди все сжалось, дышать стало трудно. Василиса уложила ее в постель. Вечером пришла докторша Тонечка, послушала работу сердца.
- Тетя Марина, вам волноваться вредно.- и обратилась к Василисе. – По этому рецепту купите лекарства.
Людская молва гулявшая по селу щадила только Саню, обходила его стороной и только однажды подвыпивший Сыч, в отместку за старые обиды на Ларису, ляпнул:
- Собираешься в ночную смену, а Великанов навострил лыжи к Ларисе. – но взглянул на Петра – а что и пошутить нельзя.
- Вот я сейчас пошучу с твоими зубами – петро шагнул к Сычу и того как ветром сдуло – придурок, какой с него спрос одним словом алкаш.
У Саши засосало под ложечкой и всю ночную смену не мог отделаться от мысли, а может и правда, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Саня анализируя поведение Ларисы, ее отношение к нему, к детям и ничего не мог припомнить за что можно было зацепиться. Она ласково относилась к нему и детям, дома выполняла, как всегда свои женские дела, не всегда аккуратно, но такой она человек, уже не переделаешь. Саша не мог спокойно смотреть на вещи не на своем месте, на грязь во дворе. Проходя по дому он машинально ставил стулья на свои места, поправлял занавески, накидки на креслах. Дети уже привыкли к этому.
- Сейчас батя со смены придет, давайте в комнатах прибираться – говорила старшая дочь Ларисы.
После беспокойной ночной смены, Саша возвратился домой – все было как всегда. Лариса уже ждала его, нагрела воды, помогла раздеться, помыться, лепетала фермерские сплетни, подала чистое, пахнущее горячим утюгом белье, накормила и не отошло от стола пока он завтракал.
- Что за синяки на руке?
- Бидоны с молоком сгружали у сливпункта, зацепилась о борт автомашины. – безразлично ответила Лариса.
Постепенно Саша успокоился, дурные мысли ушли, жизнь вошла в свою колею. А однажды, случайно, он услышал разговор женщин в продуктовом магазине, дверь которого была приоткрыта.
- Великанов не может спокойно пройти мимо каждой бабы, обязательно щипанет. Пальцы как железные, во какой синяк поставил. Мало ему Лариски, кобель вонючий. – Говорила Светлана Коршунова. Саня не стал заходить в магазин и с тяжелым грузом в душе ушел домой. С этого дня обида и боль не покидали его. Саня и раньше видел синяки на теле Ларисы, не спрашивал, мало ли где можно зацепиться, толкнуться, тем паче что доярок возят на дойку в степь на грузовой автомашине, дорога плохая, бросает на ухабах. Лариса последнее время не скрывала их, видела что Саше не приятно, втихаря улыбаясь.
Марина приходила в село по делам в сельский совет, заглянула домой к Ларисе. Возле двора стоял тяжелый мотоцикл, видимо петро к Саше заглянул, подумала марина. Собака, увидев Марину поприветствовала ее вилянием хвоста, не подала голоса. И Марина тихонько вошла в дом. На диване сидел Николай Николаевич и Лариса зачесывала ему волосы.
= О боже, - вырвалось у марины.
- Иди , Коля, нам с мамой поговорить надо – и Николай Николаевич выскользнул из хаты.
- Лариса, да, что же это такое? Среди бела дня. Людей бы постыдились.
- Я люблю его.
- Да, что же это за любовь такая жестокая, боже ты мой, знать бы этот позор на мою голову, я бы и на порог не пустила твоего отца с тобой на руках.
- Кто мой отец? Ты можешь наконец раскрыть эту тайну, я должна знать. – вряд ли ее интересовал кто ее отец, Лариса намерилась переключить разговор на что-нибудь другое. Марине стало плохо. Она села на диван.
- Твой отец... отец... А.... А.... = и свалилась боком на диван, и когда пришла докторша Тонечка, она уже начала холодеть.
Вот ушла из жизни замечательная женщина, можно сказать, мать-героиня, воспитавшая тринадцать чужих детей, а самая первая, сама любимая и болючая свела ее в могилу.
Похоронили Марину между могилами Андрея Самохина и Сергея Ахненко. Осенью приехал Ваня, Иван Андреевич, со своей семьей, с Верочкой, посадили около лип акацию, которая быстро разрослась, своими корнями соединила воедино Сергея, Марину, Андрея, Ганнушку, живительным соком земля наполнила ее ветви. Зазеленела в конце мая, оделась в белый цвет, пчелы собрали нектар, отнесли его в улей, переработали в мед, дарящий людям здоровье, радость и любовь.
Часть 10.
РАССКАЗ-БЫЛЬ УПРАВЛЯЮЩЕГО СОВХОЗНЫМ ОТДЕЛЕНИЕМ
ПАМЯТИ
ИВАНА ГРИГОРЬЕВИЧА
ЗАВГОРОДНЕГО.
К середине мая в вершине Черемховой балки разнотравье расцвело пышным цветом. Медовый аромат сползал вниз по балке, доплывал до села. Ровная ее часть, с трех сторон зажатая полями, резко обрывается, превращаясь в глубокий овраг с родниками. Прохладные родники собираются в ручей, не замерзающий даже в самые крепкие морозы. Не скудеет его торопливая струя и в летнюю жару. Огибая крайние огороды, ручей спокойно вливается в речку Грушовую.
В Черемховую балку скот не заходит, кроме телят молочников. Травы там предназначены на сено. Однажды в конце мая заведующий фермой Титов отделил гектаров десять в самой вершине балки под сенокос, собрал скотников , умеющих держать косу в руках. Они скоро уложили густой травостой в толстые валки. Через два дня доярки и телятницы сметали подсохшее сено в копны. А на третий день утором сухое, приятно пахнущее сено уже свозили на ферму.
Работники, ожидая очередного транспорта, расселись в тени под дикой яблоней-кислицей. Рядом под копной сидел Борька по кличке Бык и спокойно жевал козелик, а напротив него, по-цыгански поджав ноги, восседала Верка немка. Борька, скотник дойного гурта, славился своим невозмутимым характером. Разыграть, вывести его из равновесия, разозлить практически невозможно. Он обладал недюжинной силой, которую никогда не демонстрировал, ни с кем не вступал в драку, даже избегал бороться со сверстниками. Был на редкость молчалив.
Верка же, напротив, была веселая, общительная женщина. Немкой ее стали называть лет пять назад, когда вышла замуж и взяла фамилию мужа. Оказалось, что уже три таких Верки в ведомости на зарплату, в нарядах на работу, им пришлось присваивать номера. В конце каждого месяца Верка помогала бухгалтеру фермы с отчетами, переписывала начисто ведомость на зарплату (у нее был красивый почерк) и против своей фамилии поставила букву «Н». «Немка я», - сказала бухгалтеру. Отец Верки был пленный немец. Так и стала зваться она по-уличному немкой. Ее ровесницы имели постоянную работу: доярки, телятницы, уборщицы в школе. А Верка была на подхвате, подменяла всех, кто болел, уходил в отпуск, просто оставался дома на денек. Даже когда скотники нагульного молодняка обворовали магазин, Верка целую неделю верхом на лошади управлялась со скотом.
И вот, ожидая тракторную тележку (осталось пять-шесть копен сена), Верка решила разыграть Борьку, вывести его из себя. О чем шел разговор, я не слышал, но когда мы подъехали, и Семен Иванович остановил лошадей, раздался такой хохот, что кони попятились, а мой приветствие никто не услышал. Борька спокойно жевал свой козелик, Верка, с открытым ртом, уставилась на него немигающим взглядом. Оказывается, ему надоела трескотня немки, и Борька сказал ей такое, что повергло Верку в шок. Но она не из тех, кто остается в долгу, последнее слово должно быть за ней, нужно только время, чтобы сообразить. Наше появление оказалось кстати, Верка быстро переключилась на меня.
-А вот и наш управ пожаловал, а мы уж думали без руководства управиться.
- Верка, хватит трепаться, к добру не приведет.
Семен Иванович сообразил (она выросла у него на глазах), что Верка мучительно ищет способ, как насолить Борису.
- Да пошел ты, огурчик малосольный!..
надо сказать, кучер любил крепко выпить, но часок передремлет и как ни в чем не бывало, как огурчик. Хохот стих. Женщины поздоровались, только Лариса Коренева зло посмотрела на меня и отвернулась. Это не ускользнуло от Семена Ивановича, и он толкнул меня локтем.
- Я живу на таком месте,- продолжала Немка._ что все село у меня как на ладони. Выхожу ранним утром на улицу. Солнце только начинает золотить верхушки соснового леса. В одной рубашоночке. А что? Баба я хоть куда, статная. Все при мне. Посмотрю налево, Витька Сыч выскакивает из двора Светки Коноплевой, на ходу ремешок поправляет, оглядывается, свидетелей опасается. Дуська его из-за сарая наблюдает, засекла, значит, сегодня на наряде концерт будет.
Посмотрю направо – верный слуга управляющего выехал из двора на пароконной линеечке. Но что же он стоит на месте? Ага! Ждет пока баба троячок на пару чекушек подаст.
Прямо передо мною контора, там в окне, как на экране, сидит наш управ. Вы думаете, он к наряду готовится? Дудки! Он в окно смотрит и не на меня, а на мои ножки. Зоотехник! Знает: коня выбирают по зубам, а бабу по ногам. Ножки у меня, что надо.
- Верка хватит, - шипит кучер, но она не обращает внимания.
- У твоей, Боречка, Надьки не хуже. Что же за мужик, пацану своему на ногах не все пальцы пристроил?
Борис отложил свой козелик, лицо его налилось кровью. Он медленно поднялся с колен и двинулся на Верку, которая, не спуская с него глаз, отшатнулась назад. Ближе всех оказался Семен Иванович. Хлопнув протезом, расставив руки, он вклинился между Борисом и Веркой. Борька попытался его обойти то с одной стороны, то с другой – не получилось, толкнул в грудь. Семен Иванович отступил на шаг, затем обхватил Борьку чуть ниже плеч, прижав его руки к туловищу, оторвал от земли. По-видимому, кучер был не слабее Бориса, как тот не пытался, освободиться не удалось. Прижимая его к себе, Семен Иванович что-то шептал ему на ухо. Борька успокоился, перестал выкручиваться, затих.
- Ладно, пусти, дядя Семен.
Подъехал трактор. Погрузили сено. Николай Николаевич помог Ларисе забраться на тачку, Борька помог другим, Верка одним махом перемахнула через борт. Двинулись. Лариса искоса посмотрела на меня, а Николай Ни -колаевич что-то шептал ей на ухо. Пропустили транспорт, и когда улеглась пыль, поехали следом.
Николай Николаевич работал библиотекарем. Уличная кличка Кобель. У него радикулит. Зимой и летом он носит пояс из собачьей шерсти, и ее запах чувствуют все, кто приближается к нему.
После смерти Саши, мужа Ларисы, Николай Николаевич оказывал ей явное внимание в открытую.
Причину столь «любезного» отношения ко мне Ларисы знал только один человек, мой хороший товарищ, наставник по работе, механик отделения Григорий Иванович Огородников. Это он мне сказал, что нажил я себе врага не долгие годы. Лариса прощать не умеет, порода у нее такая. Покойный муж Ларисы был одним из лучших механизаторов, умевший, как по шнуру, разбить поле под пахоту на загонки. На отделении нет ни одного поля правильной формы. Как говорит наш учетчик, каждая сторона имеет свою длину. И от того, как будет разбито поле на загонки, зависит точность учета – выработка и заработок тракториста.
Я с одной стороны поля с вехой и сажнем. Григорий Иванович с другой у Черемховой балки, а Саша гоняет трактор то к одному, то к другому. Отметив последнюю загонку, я сел к Саше в кабину трактора, и мы поехали на веху Григория Ивановича. Солнце уже скрылось за Перещепенную балку, веха в конце поля постепенно растворялась, сливаясь с рыже-зеленой травой Черемховой балки. Выехав за контрольную полосу поля, Саша резко повернул влево, двигатель натруженно вскрикнул и заглох.
- Приехали. Заклинило двигатель, - в сердцах сказал он, покопавшись в нем.
Спрятав ключи в вырытую под левой гусеницей ямку, Саша сел к нам на линейку и Семен Иванович пустил лошадей крупной рысью вниз по балке. Успеть бы въехать в село, пока совсем не стемнело...
Село погрузилось в непроглядную темноту, только на току шла обработка зерна, и на прилегающей улице горел свет. В отдельных керосиновые лампы то там, то здесь окрашивали окна в красноватый цвет.
- Детей дома нет, в гостях у бабки. А у меня завалялась бутылочка «Московской» ,- предложил Саша.
- Без меня, поеду отдыхать. Свою норму я сегодня принял -поспешно отказался Семен Иванович. А норма у него была две чекушки.
Дом у Саши лучший в деревне, если не считать дома директора школы и Николая Николаевича. Бесшумно открылась калитка, радостно взвизгнул в дальнем углу дворовой пес Разбой.
- Сколько раз говорил Ларисе – на ночь отпускай кобеля, пусть побегает.
Через весь двор, почти до ворот по земле натянута проволока, а там, возле собачьего жилья, забит железный кол, за который на день накидывали цепь.
Саня постучал в дверь. Через время отозвалась Лариса.
- Оденься я не один.
В квартире долго не зажигался свет, стукнули запоры, на пороге появилась Лариса в цветастом, облегающем красивую фигуру халате. Пахнуло домашним уютом и теплом. Прошли в комнату. Хозяйка к дверям коридора подставила табуретку, видимо, чтобы двери не закрылись. Саша с Ларисой ушли в кухню. В открытые двери мы видели, как она налила воды в корыто, помогла мужу раздеться, поливала ему на спину и голову.
- А за дверью кто-то есть, - шепотом сообщил механик.
Я намерился пойти.
-Сиди, - осадил меня Огородников, но я все-таки подошел к двери, отодвинул табуретку и потянул дверь на себя. Пучок света озарил перепуганного насмерть Николая Николаевича. Легонько прикрыв дверь, я вернул на место табуретку.
Лариса поставила на стол нехитрую закуску – сало, хлеб, пару соленых огурцов, остывшую вареную картошку. Саша разлил водку. Выпили. Разговор не клеился. Кое-как осилили поллитровку. Лариса пошла нас проводить. Впереди Григорий Иванович, я за ним и сзади Лариса. Поравнявшись с дверью, я отодвинул табуретку, потянул дверь на себя и резко закрыл. За дверью охнули. Лариса продолжала спокойно о чем-то нам говорить.
- Зря ты это сделал. Лариса тебе никогда не простит.
И не простила, как не простил и Николай Николаевич. Я был для него объект критики на всех собраниях, активах, везде, где ему предоставляли трибуну. Анонимки шли во все концы, но доказать, что его рук дело, было невозможно. Почерк Кобеля знали все. Ровный, красивый. Каждая заглавная буква с диковинными завитушками...
- Завернем к телятнику, - попросил я.
- Что-то на душе муторно,- пожаловался кучер.
Работа шла к завершению. Лариса подгребала остатки сена, Надя накалывала на вилы и подавала на чердак, Верка ловко подхватывала и бросала дальше. Надя не ответила на мое приветствие, передавала очередную порцию сена Верке и пошла на меня. Николай Николаевич скрылся за угол телятника, за ним шмыгнула и Лариса.
- Так это я виновата, что у пацана нету пальцев? Смеетесь над чужим горем...
- Надя пустила в меня вилы. Я увернулся. Вилы вонзились в саманную стенку телятника по самую трубку...
... На наряд рабочие обычно собирались к шести часам утра, я приходил на полчаса раньше. Надя встретила меня на пороге конторы. Левый глаз закрывал огромный синяк. Распухшая верхняя губа нависала над нижней и была так рассечена, что напоминала заячью.
- Простите меня, простите, пожалуйста. – Надя плакала навзрыд, покаянно причитала и кому-то бормотала невнятные угрозы.
- Успокойся, Надечка, я не держу на тебя зла, да и Верка тоже.
- Да при чем тут Верка. Ну, ей сделаю, век будет помнить...
.... Зимой Лариса провалялась в районной больнице целый месяц с двухсторонним воспалением легких... В крещенские морозы Надежда пятнадцатилитровое ведро ледяной воды вылила ей на голову, промочив насквозь. Пока та, промокшая, добежала домой, продрогла до костей, а к ночи ее охватило жаром...
так печально закончилась давняя размолвка, в общем-то, добрых по натуре и незлобивых людей.
«Слава труду» 13.04.2004 №44
ЧАСТЬ 11.
ПОСВЯЩАЕТСЯ
ВЕТЕРАНУ ВОЙНЫ И ТРУДА
НИКОЛАЮ АЛЕКСАНДРОВИЧУ КАНЦУРОВУ.
Позвонила Бехтерова Лидия (Валентина) Константиновна, моя хорошая знакомая по работе в селе Каменка, где я был управляющим фермой совхоза имени Подтелкова, а она работала тогда дояркой. Лида на лечении в районной больнице, она-то и сообщила мне о болезни Николая Александровича Канцурова. На другой день я был у него в палате. Лежит под капельницей. Лицо бледноватое, а глаза такие же, как всегда, - чуть прищуренные, хитровато улыбчивые, притягивающие собеседника. Шутливо представился:
- Управляющий фермой № 7 совхоза имени Подтелкова!..
Николай Александрович улыбнулся, видимо, вспоминая, как нас, молодых специалистов и управляющих, учил уму-разуму. В то время совхоз имени Подтелкова был настоящей кузницей руководящих кадров в районе. Школу Канцурова прошли Бурлаков Иван Петрович, Теплов Игнат Ефимович, Кравченко Василий Иванович, Молочков Николай Петрович, Сущенко Геннадий Иванович, Корсун Иван Семенович, Сущенко Иван Григорьевич и многие другие известные руководители и специалисты. Через годы своей работы мы пронесли добрые воспоминания об этом человеке, сыгравшем большую роль в нашем профессиональном и нравственном становлении.
Николаю Александровичу трудновато говорить, и все же он расспросил меня о житье-бытье, о семье, передал привет моей жене, работавшей в то время агрономом фермы №3 в хуторе Будановка. А мне вспомнились события из жизни каменцев той, теперь уже далекой поры. Как говорят, дела давно минувших дней. Но в чем-то поучительные и в наше, совсем иное время.
Наряды на работу выданы всем рабочим, контора отделения опустела, остался один бухгалтер – это его время. Он положил передо мной внушительную стопку нарядов за вчерашний день. Я должен внимательно проверить их, поставить резолюцию на уголке «Бух. Оплатить». Только после этого он примет их к оплате, и на следующий день рабочие уже смогут узнать, сколько им начислено. Такой порядок установил главный экономист совхоза, и не бай Бог его нарушить – ни мне, ни бухгалтеру не поздоровится, даже можем пострадать материально. Время для этого выбрано неудачно – начало рабочего дня, мне срочно надо быть там, на месте работы, поэтому старался от нарядов отделаться поскорей, подписываю не глядя. Специалисты отделения – люди опытные, серьезные, не подсунут мне какую-нибудь туфту, я им верю, да и бухгалтер, в случае чего, вернет назад на доработку.
Подвинув наряды к бухгалтеру, я уже собирался уходить, как в контору вошла Лариса Коренева, поздоровалась и приветливо улыбнулась мне (удивительное дело – за три года первый раз:
- Поговорить надо.
- Здесь?
- Нет, приезжайте, пожалуйста, ко мне домой, - мило улыбаясь, попросила Лариса.
- Часам к десяти тебя устроит?
Она кивнула головой, я вышел из конторы, так и не ответив ей на ее обворожительную улыбку.
Всю дорогу, пока ехали к месту работы, я ломал себе голову, что такое могло случиться – вдруг резко она изменила отношение ко мне, даже заулыбалась.
- Лариса ничего не делает просто так. Стерва, она и есть стерва, - сделал вывод кучер Семен Иванович.
- Кто ее наградил таким прозвищем?
- А кто его знает. Вон их сколько дворов в песчаном, по-уличному клички у всех. Кто теперь дознается?
Вот нас по-уличному Горболясами прозывают. Почему так? А Бог его знает! Ванюшка мой прилепил прозвище учителю истории, тот его теперь и носит. На уроке отпустил Ивану затрещину, притом заслуженно, а он назвал его Бурбоном, прицепилось – не отклеишь, теперь и дети и внуки будут Бурбоны.
- У меня есть прозвище? – поинтересовался я.
- А как же, как у любого начальника.
- Какое?
- Всему свое время, - ответил кучер, видимо, не желая мне портить настроение перед встречей с Ларисой Кореневой.
- Едем к Кореневым, - попросил я Семена Ивановича, когда все было улажено с рабочими, и работа пошла полным ходом.
«Если б, если б, - вертелось у меня в голове.- Если бы жизнь не была такая упорная штука... У нее нет обратного пути, а жаль! Можно бы было поступить по-другому».
Если бы в тот вечер, когда я с механиком помогал Сане разбить поле на загонки, не заклинил двигатель и Саня не пригласил нас отвечерять у него дома с бутылочкой завалявшейся у него казенки...
Если бы я послушался Григория Ивановича Огородникова, когда в летней кухне Лариса помогала Сане мыться, и не полюбопытствовал, кто спрятался за открытой дверью коридора и не обнаружил там перепуганного на смерть Николая Николаевича. Если бы резко не закрыл дверь, посадив на лоб ему огромный синяк, с которым он не расставался долгое время, - жизнь, пожалуй, пошла бы совсем по другому руслу.
С того вечера Лариса в открытую затаила на меня злобу, а через время одна за другой полетели на меня анонимки во все инстанции. Частые проверки отрывали от работы, и хотя в большинстве из них факты не подтверждались, на душе было муторно. Я чувствовал, что кто-то следит за каждым моим шагом, выискивая промахи, дышит мне в затылок.
В своем кругу мы часто гадали, кто это может быть. Все сходилось на Николае Николаевиче, но доказать было невозможно – почерк был не его. Директор совхоза Канцуров Николай Александрович все же спросил Великанова, не его ли это работа.
- Что не так – на партсобрании выскажу, как коммунист коммунисту, - обиделся Николай Николаевич.
Что правда, то правда: не было ни одного партсобрания, где бы он не прошелся на мой счет.
Последний раз я видел Саню Коренева живым в ночь на 24 февраля. В праздничные дни, особенно в ночное время, приходилось дежурить на фермах. Всякое может быть, выпьют ребята и оставят скот без присмотра – жди беды. Около часа ночи подъехал Семен Иванович .
Мороз выжимал слезы, перехватывал дыханье. Снег тягуче скрипел под полозьями. Кучер недовольно бубнил себе под нос что-то про собаку и погоду.
В верхнем коровнике красноватый свет фонаря «летучая мышь» маячил по окнам. Захожу в коровник. Пахнуло силосом, навозом и молоком. Саня заканчивал очистку стоил от навоза. Беру тяпку и помогаю. Закончили. Он берет мою тяпку, стучит одной об другою, сбивая с них остатки навоза, ставит их в угол тамбура, плотно закрывает двери коровника, и мы идем в дежурку. Саня поставил фонарь на столик, заглянул в печку4, почистил кочережкой поддувало, засыпал угля, веником с плиты смел остатки, прикрыл трубу и примостился на стульчик. Я невольно любовался его работой - все он делал не спеша, четко и аккуратно. Порядок у себя во дворе и около, в квартире был на нем. Он не мог пройти мимо, если вещь была не на своем месте.
Он заговорил медленно и приглушенно, стараясь выговориться:
- Сердце кровью обливается. Днем на людях – забываюсь, а когда остаюсь один на один с собой... - И после молчания продолжил. – Вся моя беда в том, что я ее люблю. Дети уже большие понимают. Спросят, как объяснить? Что сказать? Я никому не жаловался, но сегодня надо выговориться, может, легче станет. Любит Лариса его, кобеля вонючего, а для него это забава, поманит другая, и он убежит, не жалея. Я здесь, они там – каково мне? Застукать, обругать, побить – значит, не жить. А как жить с кровоточащей раной в сердце?
Лариса мать моих детей. Тут претензий нет. Дети накормлены, ухожены, да и мне отдает все, кроме сердца. Все!.. Приду со смены, выскажу ей все и уйду на хутор к матери. Дети пусть решают сами, с кем им жить. Так что готовь мне замену, управ...
Замену пришлось готовить. Но ушел он не к матери, а из жизни. Успел ли он сказать Ларисе, знает только одна она. После смены, часов в пять, пришел он домой, помылся, надел чистое белье, лег на диван – и все. Как записано свидетельстве о смерти – острая сердечная недостаточность.
На похоронах матушка Сани первой бросила горсть земли в могилу, повернулась к Ларисе, тихо, чтобы не услышали дети, сказала:
- Это ты его сюда уложила, - и ушла к себе на хутор, собрала хуторян, устроила поминки на первый и сороковой день. Мне по-человечески было жаль Ларису, ей было хуже чем другим: горе да еще чувство вины душили ее.
Около десяти часов мы подъехали к дому покойного Сани Коренева. Запустение чувствовалось во всем: оторванные две штакетины валялись около забора, заросшего бурьяном, на воротах и калитке, на месте6 облезлой краски, появилась ржавчина, краска на окнах кухни и дома выгорела, тягуче скрипела калитка. Там, где вбиты в землю колья для проволоки, собака натянула цепком кучи мусора. Давно не метенный двор выглядел запушенным. Увидев меня, постороннего, собака недовольно зарычала. Лариса сидела на давно не мытых ступеньках, цыкнула на собаку, та недовольно заурчала: мол, как знаешь, хозяйка...
Лариса пригласила меня сесть рядом. От нее исходила какая-то тревога. На мой немой вопрос прошептала отводя глаза:
- Ты уже знаешь, что Николай Николаевич бросил меня?
- Послушай, Лариса, ты думаешь, у меня нет других дел, кроме, как собирать сплетни? – неприветливо ответил я.
Саня был моим хорошим товарищем, мы не дружили, как дружил он с Петром Кузнецовым, но с уважением относились друг к другу.
- Верка Кузнецова его переманила – продолжала Коренева.
Вот это новость! Но что-то здесь не так, не может быть, чтобы такая честолюбивая женщина сблизилась с Николаем Николаевичем, пользовавшимся дурной славой неразборчивого потаскуна, готового волочиться за каждой юбкой.
- Она, конечно, моложе и пофигуристей, - чтобы досадить и сделать больно Ларисе, сказал я.
Но она и глазом не повела, видимо, цель у нее ко мне была другая, а про Верку она это так, для разговора, пришло мне на ум. И я не ошибся.
- Все анонимки за последние три года сочинил Великанов.
- Ты что, меня за дурака держишь? Почти все их я держал в руках, почерком Николая Николаевича там и не пахнет.
Лариса достала из-за пазухи аккуратно сложенные несколько тетрадных листком и подала мне. Я узнал его почерк – ровный, красивый, а заглавные буквы - с диковинными завитушками. Перелистав уже знакомые мне по содержанию письма, я увидел незнакомое.
- Это что-то новенькое!
- Последнее. Я переписывала и отправляла. Николай Николаевич хотел задушить тебя моими руками.
- Ну, и стерва ж ты, Лариса. Теперь ты решила задушить его моими руками. – сказал я.
Вернув ей писанину, кроме последней, двинулся к выходу.
- Чокнутый, - пригвоздила меня вслед Лариса.
Ну вот, это и есть мое прозвище. Кто же его мне прилепил? Точно, Кузнецова! Вот чертовка...
... Года три назад, впервые при моей работе, кукуруза вымахала выше человеческого роста, зайдешь в массив – заблудиться можно. Старенькие силосные комбайны с трудом пережевывали зеленую массу, рвались, не выдерживали транспортеры, задыхались моторы тракторов, двигаясь на самой малой, пониженной скорости. Все силосные траншеи были забиты доверху, и еще осталась часть не убранного поля.
В Черемховой балке, там где кончалась равнина и начинался глубокий овраг, края которого обвалились и заросли травой, решили устроить траншею, да не рассчитали по длине, и силосная яма оказалась забитой не доверху. Силосную траншею набивают зеленой массой метра на полтора над уровнем земли, накрывают слоем соломы и земли, чтобы не попадал воздух и шло силосование, а не гниение. А тут закрывать землей нельзя. Как быть?
Поставим скирду соломы, решил я. Меня не поддержали не только специалисты отделения, но и рабочие. Все дружно доказывали, что силос не получится, зеленая масса сгниет, превратится в навоз. Я настоял на своем.
- Чокнутый ты управ, своими девяноста рублями в месяц за пятилетку не расплатишься. – высказалась Кузнецова Вера, беря наряд на раскладку соломы на скирде.
На траншею поставили скирду соломы. И сразу по селе поползли разговоры. Сначала обсуждали что из этого получится. Договорились до того, что меня снимают с должности и отдают под суд. Уже обсуждались возможные кандидатуры на место управляющего, потом волна этих сплетен начала затихать. Но постепенно, как молодая весенняя сорная трава из-под полегшей, полусгнившей старики, начала пробиваться другая страшилка – из-под скирды чувствуется гнилостный запах. Слухи дошли до директора, и мы с ним побывали в Черемховой балке. Ничего подобного: воздух чистый, свежий, пахнет соломой и ароматом отживших свое трав.
- Получится – премирую, сгниет – одна треть зарплаты за причиненный ущерб обеспечена, - прямо сказал Николай Александрович.- Я сам уже подумывал попробовать без закрытия землей, затраты больше, одно, а сколько тяжелого людского труда приходится тратить.
На душе у меня полегчало, умеет директор ненавязчиво, как бы невзначай, успокоить. Но на чужой роток не накинешь платок. Слухи продолжали расходиться по селу один нелепее другого: вонь, мол, слышно уже на улице Петроград, а по балке в речку Грушовую стекает бурая жижа. Остановить эти разговоры было невозможно, они, как талая вода, которая сочится, пока не растает весь снег.
Перед Октябрьскими праздниками прибыла областная комиссия во главе с Овчаровым Семеном Тарасовичем – главным зоотехником. Его сопровождала заведующая Миллеровской лабораторией по качеству кормов, полная приятная женщина. Она постоянно возмущалась:
- У меня девочки в отпусках, лаборатория работой завалена, а вы меня сюда тащите силком, проверять анонимки. Надо принять закон – не проверять письма без подписи, а подписал, не подтвердилось – оплати затраты на проверку.
Стогометом разорвали скирду пополам, сняли верхний слой заплесневелой кукурузы, и оттуда поплыл резкий, приятный запах моченых яблок. Овчаров не удержался, взял вилы у рабочего, разобрал место, затем руками покопался в парующей массе, достал кочан кукурузы, пожевал зернышко:
- Во закуска!
- Федя, - обратился директор к своему водителю.
Тот без слов достал из багажника бутылку водки, ловко распечатал и подал стакан Семену Тарасовичу. Овчаров передал стакан женщине, налил полстакана, та разом, одним глотком выпила содержимое, закусила кукурузным зернышком (потом я узнал, что она выпивает по полстакана и только один раз. Вот так закончилась силосная драма, а премия... что премия. Главное, на душе полегчало, и недоброжелатели притихли до следующего моего промаха в работе...
-... Остерегись! – вывел меня из задумчивости Семен Иванович. Я услышал шелест цепка по натянутой проволоке, резко обернулся – прямо на меня мчался кобель. Прыгнув, он едва коснулся передними лапами моей груди, его раскрытая пасть оказалась на уровне с моим лицом. Спружинила проволока и цепком отбросила кобеля назад, он прыгнул снова, но я уже был недосягаем для него. Страха не было, а может, я еще не осознал случившегося. Я сел на линейку, Семен Иванович посмотрел на меня, перебросил вожжи в правую руку, левой обхватил меня и прижал к себе, пустив лошадей вскачь. Я почувствовал, как что-то холодное сдавило мою грудь, мешало дышать...
Очнулся оттого, что Надя Кузнецова, санитарка больницы, брызнула мне в лицо холодной водой, а кучер продолжал прижимать меня рукой.
- Ну и славно, а то совсе6м раскис. Я помогу, пойдемте потихоньку. Любовь Ивановна давление измерит, таблеточку даст.
Надя Кузнецова пятнадцатилетней девчонкой, еще до войны, начала работать санитаркой в фельдшерско-акушерском пункте в песчаном, постепенно стала просто незаменимой помощницей: промывала и перевязывала раны, делала уколы и была просто добрая душа.
Давление оказалось почти в норме. Любовь Ивановна дала мне таблетку валерьянки и посоветовала часика два-три полежать. Я пообещал.
- В контору, - попросил я кучера. Семен Иванович недовольно бурчал себе под нос, я его не воспринимал, мои мысли были о Верке Кузнецовой. Что-то тут не так, что она за фокусы творит? Однако ничего путного не приходило на ум.
Возле конторы стоял гужевой выездной транспорт совхоза и, как всегда, столбом сидел на линейке Василий Иванович Комар. Он никогда не оставлял лошадей, пока начальство занимается своими делами. Еще до войны двенадцатилетним пареньком он с отцом работал в центральной конюшне. В то время все специалисты были обеспечены гужевым выездным транспортом. После войны стал кучерить, за ним закрепили пару лошадей, новенькую, только с привоза линейку, и он стал «катать» по совхозу главного агронома. В сезон ход был большой, и за ними закрепляли еще одну пару лошадей, а Василий Иванович не чувствовал усталости, ему нравилась эта работа, другой он и не мыслил для себя.
Со временем директор пересел на легковушку, а через год главный агроном и главный зоотехник, и под конец осталась одна пара лошадей, да и их бы сократили, если б не главный экономист Петр Васильевич, большой любитель лошадей. Он закладывал в производственно-финансовом плане одну пару выездных лошадей с зарплатой кучера в 75 рублей. Работы хватало. В основном он обслуживал центральную бухгалтерию и главного экономиста, иногда можно было видеть и директора, разъезжающего с Василием Ивановичем по совхозу.
- Петр приехал, с анонимкой, ответив на приветствие, сообщил Комар.- Сема, говорят, ты классным сварщиком заделался, и солнышку помогаешь. Руки не обжаришь?
- Ну, Слава Богу, клюнул, теперь не соскочит, - буркнул Семен Иванович.
- Не понял.
- Да карась клюнул, на хитрого карася есть крючок с зазубнем, - объяснил он Василию Ивановичу, и мы пошли в контору.
Меня остановила пожилая школьная учительница.
- Извините меня, - пытался я уйти от разговора с неотвязчиво словоохотливой посетительницей, - ждет меня Петр Васильевич.
- Подождет. Балабины снова забили калитку на проходе между огородами. Где же нам брать воду? – Нина Петровна пустилась в подробности, теперь меня мог спасти только случай, уйти от нее невозможно, говорить она может долго и безостановочно, не слушая собеседника. Из конторы вышел главный экономист, бесцеремонно отстранил с порога жалобщицу (он не один раз был у нее в руках) и обратился ко мне:
- Анонимка у бухгалтера, мне некогда, спешу на третье отделение к Корсуну.
- Вы районный депутат, - прилепилась Нина Петровна к нему, но он продолжал идти, не обращая внимания на нее.
В коридоре одна дверь ведет в помещение конторы, другая – в библиотеку, в которой что-то загремело. Я открыл дверь в библиотеку – в углу лежал Николай Николаевич, а опершись о притолоку мой кучер.
- Говорил ему: не лезь менять электролампочку – током ударит, не послушал. Электрика надо приглашать, каждый должен делать свое дело и не совать в чужое.
- Пошел ты, огурчик малосольный.
- Ну-ну, поднимайся сам, в другой раз можно ребрышки сломать.
В конторе за столом сидели бухгалтер Василий Филиппович и учетчик Миша Бычков.
- Это работа Николая Николаевича, - сказал бухгалтер и положил передо мной анонимку. Я вынул из кармана прихваченную у Ларисы писанину и положил рядом.
- Кто же переписывал? – поинтересовался Василий Филиппович.
- Лариса.
- Вот стерва!
- Я так и сказал ей.
- А она?
- Кобеля с цепи спустила, - ответил за меня Семен Иванович.
Бухгалтер достал из сейфа два наряда, подписанных мною к оплате, и положил рядом с анонимками.
- Вот это да! Чья работа?- удивился я .
Василий Филиппович отвел глаза, Миша закашлялся, криво, с хитрецой улыбнулся Семен Иванович.
- Понятно, коллективная, но тут не хватает инициатора: кто четвертый? Верка?
- Ну что теперь гадать? Дело сделано, - за всех ответил кучер.
- Не обижайся на нас, надо же было уличить этого писаку. Мы догадывались – его работа, дело не в почерке, уж больно грамотно изложено, все точки и запятые на месте. Мишка выписал два наряда на Семена Ивановича и указал работу: в одном – «приварить кобыле хвост», а в другом – «перекачка солнца с востока на запад вручную». Ну и подсунули тебе в пачку с другими нарядами, ты, как всегда. Не глядя подписал их. Дальше дело техники: начислили зарплату, встроили их в сшив с нарядами, даже номера присвоили, приоткрыли двери конторы и библиотеки, положили на стол раскрытый сшив и начали обсуждать невнимательность управа. Николай Николаевич не заставил себя долго ждать, явился, рассказал пару свежих анекдотов, невзначай взглянул на наряды и испарился. Мы тут же убрали наряды и стали ждать. Петр Васильевич, конечно же, ничего не обнаружил. Под этими номерами значились тракторные наряды, а конно-ручные никак не могли попасть в эту группу. Вот и все.
-Не все. Смотри, кто через дорогу потопал! – Миша показал в окно.
Николай Николаевич вошел во двор к Кузнецовым.
- Что-то здесь не так. Чтобы Вера спуталась с вонючим кобелем – не поверю, - засомневался Василий Филиппович.
- Похоже на спектакль. Если сейчас появится Петро...
- Смотри, легок на помине! – сказал Бычков.
От мастерских на велосипеде мчался Петро. Прислонив велосипед к забору, он вошел во двор.
- Ну, вот теперь будет ровный счет – один:один...
... Вера в старшеклассника Петра влюбилась еще в школе. Когда Петро закончил десять классов и курсы механизаторов, его призвали в армию.
- Петя, когда отслужишь, возьмешь меня в жены?
- Конечно. Ты только подрасти, - пообещал призывник зеленой девчонке.
Через три года, отслужив, Петро щеголял по селу в военной форме с десятком значков на груди.
- Петро, ты помнишь свое обещание взять меня в жены?
- Помню, Верочка, помню. Где же мне еще найти барышню лучше, чем ты.
- Ты не смейся, Петя. Два годика погуляй хорошенько, а как мне будет восемнадцать, так и поженимся. Пообещай мне.
- Слово солдата!
А через день обещание вылетело из головы, девки табуном ходили за Петром, он быстро вошел во вкус холостяцкой жизни и не помышлял связывать себе руки. Два года пролетели как один день. Саня Коренев, друг и однополчанин Петра, давно стал семейным, Лариса родила ему сына. Петро менял поклонниц, как перчатки, без всякого смущения. Поседели от переживаний и людских пересудов его мать и отец. Петро отшучивался, посмеивался и даже иногда обещал подумать о семейной жизни.
Однажды после дневной смены петро уже намеревался идти домой, как путь преградила Вера.
- Петя, мне сегодня исполнилось восемнадцать. Как договорились, присылай сватов! – и ушла по улице по направлению к своему дому.
Петро посмотрел ей вслед и подумал: «А она ничего! Как я раньше не примечал?..!
И тут же забыл опять. Вчера он пообещал встречу троим, все хорошие и не хотелось обижать ни одну из них. «Пойду к Светке. Она ласковая», - решил он.
Дома за ужином, как всегда, одни и те же разговоры, но сегодня все пошло по-другому – мать заплакала.
- Посмотри на мои руки, - сквозь слезы выговаривала она.- Нет уже силушки обихаживать вас, двоих мужиков. Одна стирка чего стоит. Мазут пока ототрешь, руки немеют. И в кого только ты такой ветреный уродился?... Супостат, прости господи.
- В кого, в кого... – вмешался отец. – дед твой по матери, Пронька, до девяноста лет не мог успокоиться. Мужики не один раз ему ребра ломали, свернут и тебе, Петро, шею.
И тут Петро решил:
- Хорошо. Приглашайте мою крестную, пойдем свататься...
- К кому? – поинтересовался отец. – У тебя ведь и постоянной барышни нет, как в той песни: где присяду, там и жинка моя.
- К Любке, отец, пойдем, Верку сватать.
- Бессовестный! Над родителями насмехаешься! – запричитала мать.
- Не хотите, пойду сам. Я ей еще в школе обещал жениться.
-Позору будет на все село. Любка тебя ухватом оженит, небось, и к ней приставал, бесстыжий... Но я пойду, пойду куму приглашать – засобиралась мать...
- Не отдам! – закричала Любовь Демьяновна, когда нежданные сваты переступили порог. И бац тыкву под ноги сватам, а Верку за шиворот и в другую комнату, двери на крючок.
- Не пущу!.. Убирайтесь!.. – отрубила мать Верки.
Петро невозмутимо поднял тыкву, ударил ее об пол, она разлетелась на мелкие кусочки. Переступив, он отстранил мать от двери и выпустил Веру.
- Пойду за него. Мы еще до его службы в армии договорились: как стукнет мне восемнадцать, так сразу и поженимся. И по-другому не будет...
Делать было нечего. Сыграли свадьбу, через год Вера родила Петру дочку, теща не налюбуется на внучку, обожает зятя.
У Петра с той поры и в мыслях не было других. После работы он, как на крыльях летел домой, чтобы увидеть дочку и жену. Но все же раз Петро свернул на старую дорожку – заглянул к светке. После он сам не мог объяснить, как все вышло.
Не успела еще дверь за ним закрыться, Вера уже знала. Взяв красную лозину, пошла к Светке.
- Двери хотя бы закрыли на запор, все настежь, где вы тут, голубки?...
На раскинутом стареньком диване, спрятавшись под одеяло, лежал Петро.
- Не боись, Светка, не трону я тебя. Судьба у тебя такая: кто забрел, тот и твой. Поднимайся, Петро, нечего прятаться.
Вскочив, Петро шмыгнул в дверь, опасаясь, как бы Вера не потянула его жгучим прутиком.
- Куда? – остановила его жена, когда пришли домой и тот вознамерился войти в дом. – К бочке!..
Во дворе стояла двухсотлитровая бочка с водой.
- Раздевайся, - хлопая хворостиной по земле, приказала Вера. – Все снимай – и в бочку. Вера облила соляркой одежду и подожгла.
- Боже мой, совсем новая одежда!... – закричала свекровь.- Я ей сейчас...
- Не суетись, они помирятся, а мы наживем себе врагов, - осадил ее6 муж.
Когда под бочкой сгорела одежда, Вера послала его в душ, принесла белье, махровым полотенцем вытерла ему спину, помогла надеть липнувшую к телу майку и спокойно сказала:
- И запомни: у тебя теперь одна-единственная. Помни, Петя, один:ноль в твою пользу, а будет один:один, шутейно, для сплетен.
А вечером взявшись за руки шли в клуб смотреть новый фильм «Любовь земная». Петро рассказывал анекдот, а звонкий счастливый Веркин смех слышно было в конце улицы.
.. Пузырем выдулась оконная рама, брызнула осколками стекла и вместе с Николаем Николаевичем плюхнулась на пыльную дорогу.. Он попытался подняться, освободиться от остатков оконной рамы, висевшей у него на шее, стал на четвереньки. Петро выскочил со двора уложил его обратно и начал колотить куском рамы.
- Он же убьет его – и я бросился к двери.
- Куда? – преградил мне дорогу кучер. – Двое дерутся – третий не мешается. Не дурак, не убьет, поломает ему пару ребер, Сане Кореневу кобель больнее делал, пусть терпит и расплачивается, кобель вонючий!
Верка выглянула из проема выбитого окна, что-то крикнула, Петро оставил Николая Николаевича, собрал остатки оконной рамы, бросил во двор, сел на велосипед и укатил.
Как-то осенью с нашим участковым в село нагрянула миллеровская милиция. Меня пригласили поучаствовать в обыске на подворье у Николая Николаевича. Я чуть было не согласился, если б не Семен Иванович, толкнувший меня в бок:
- Оно вам надо? – сказал мне погодя.
Перед вечером мы подъехали на ток. Возле склада стояла автомашина и рабочие разгружали пароконный ход, пропавший у нас в прошлом году.
- Ваш? – спросил меня капитан милиции.
-Нет, - поспешил ответить за меня Семен Иванович – я сам получал тот ход, у заднего колеса одна спица была треснутая, а здесь целые.
- А седло и упряжь?
- У меня со склада ничего не пропадало, может, это из совхоза «Красная заря», - ответил заведующий током Семерунний Дмитрий Маркович.
- Мука с Миллеровского элеватора, зять Великанова постарался, - пояснил капитан.- Пусть хранится у вас ход и упряжь до решения суда..
... Николай Николаевич легко отделался, его осудили условно. Верно говорит народная мудрость - не делай зла ближнему, иначе оно вернется к тебе.
Так вот закончились любовные похождения и «коммерческие» предприятия анонимного борца за «справедливость», представшего перед односельчанами в своем подлинном обличье.
«Слава труду»1.11.2005 № 130
3.11.2005 № 131
ЧАСТЬ 12.
Отсчет начала уборки урожая начинается с первой машины зерна, высыпанной на току. На отделении совхоза все готово к проведению уборки: подготовлены комбайны и прицепные жатки, Андрей Филиппович, моторист тока, подготовил свое хозяйство – погрузчики зерна и зерноочистительные машины; военная колонна автомашин для отгрузки зерна от комбайнов расположилась около детдомовского сада; грейдером выровняли профиля под зерно, накрыли соломой, залили водой и закатали тяжелыми катками.
Сегодня Вера Кузнецова проснулась рано, только начало сереть, в приподнятом настроении. Еще бы! Она первый день выходит на любимую работу, которую Вера ждет каждый год с нетерпением – весовщиком по приему зерна от комбайнов. Эта должность досталась ей по наследству от матери. Утром, пораньше, мать забирает ее с собой на весовую, где Вера и досматривает сны на деревянном топчане. Вечером опять же засыпает на нем же. Домой они попадают только далеко за полночь. Третьеклассницей она уже подменяла мать, виртуозно считала на счетах, заполняла, красивым детским почерком, первичные документы на поступление зерна от комбайнов. Директор совхоза, увидев как она ловко управляется с удивлением спросил:
- Ты чья такая будешь, шустрая?
- Дядечка, не отвлекайте, сейчас отправлю автомашины, тогда и поговорим. Комбайны простаивают, – не отрываясь от работы, по-взрослому, копируя мать, попросила девчонка.
- Простите, Николай Александрович, за водой отлучилась, попейте холоднячка – объяснила подоспевшая мать.
Похоронив мать, Вера каждый год с середины лета до поздней осени, с утра до глубокой ночи за 45 рублей в месяц на весовой.
Сегодня комбайнеры ее муж Петро, Саня Коренев, Петро Костюков с молодым агрономом Нюсей Островерховой и учетчиком Сергеем Марковичем Семеруниным будут готовить поле озимой пшеницы для уборки урожая. Вера вышла во двор. Прохлада утра охватила ее красивую, как выточенную фигуру. Около сарая лежал топор. Чуть дальше, к забору, щипцы и ящик с гвоздями. Всё! Настроение испорчено. Вчера Петро ремонтировал забор и инструменты не убрал в сарай. Вера терпеть не может, если вещи не на своем месте.
- Вера! Где моя рабочая одежда? – крикнул Петро, высовываясь в дверях коридора.
- Я что , тебе нянька? Инструменты валяются, где попадя, рубашка в одном месте, носки в другом – Вера разозлилась, вбежала в дом, понаходила разбросанную одежду и Петро, даже не позавтракав улизнул из дому.
В калитку постучали. Во двор вошла пожилая цыганка.
- Здравствуй, молодая интересная! Кто же тебя так обидел? На душе у тебя радость перемешанная со злостью. Это плохо. Давай, милая, руку, я тебе погадаю и настроение поправлю.- говорила цыганка тихим, ласковым, располагающим голосом. Вера не верила ни в какие гадания, тем паче в цыганские, а тут вдруг протянула одну, а потом и другую руку. Руки у цыганки были сухие, теплые, точно такие как у ее матушки. Вера пацанкой прибегала домой с озябшими руками, Люба брала дочуркины ручонки в свои, от них исходило тепло и зашпоры уходили.
- О! Милая – продолжала гадалка – да, у тебя будет большая радость, встреча с родной кровью!
- Какая встреча? У меня, кроме дочки во всем белом свете нет роднее кровинушки.
- Верно тебе говорю. Мы с табором стоим за рекой, возле панского сада, приходи, поделишься своей радостью.
Зло ушло с души, ей стало легче. Вера достала из кармана три рубля.
- У меня больше нет, получка скоро – смущенно сказала Вера.
- Хватит и рубля – поблагодарила и ушла со двора…
… На току группа женщин удаляла солому с профиля, готовя его под зерно. Дружно работали все, только Валя Семерунняя не отходила от Марии Островерховой. Опершись на вилы, она ей что-то говорила, но Мария, не обращая внимания, продолжала метлой подметать профиль.
- Доканает Валентина Марию. Дал бы ты, управ, почетную грамоту Валентине Мария бы слова не сказала.
Подъехала на весовую первая машина с зерном из обкосов. Веерка взвесила, сделала записи, вскочила на подножку автомашины, взяла горсть зерна, попробовала на зуб.
- На профиль к бабам, – приказала водителю и крикнула Марии – Николаевна! Разверни зерно на просушку.
Мария подошла к высыпанной кучке золотистого с прозеленью зерна, набрала пригоршнь и вдохнула аромат уборки урожая. Валентина следом.
- Надо выручать Марию Николаевну. Григорьевна, подойди сюда – позвала Вера Валентину.
- Валечка, сходи принеси водички холодненькой, - попросила Вера, когда та вошла в помещение весовой.
- Не пойду!
- Вот те на!
- Марии Почетную грамоту, а Вальку за водой посылаешь. Не пойду.
Верка разозлилась.
- Я не Мария, сейчас я тебе такую грамоту выпишу, все село со смеху умрет!
Григорьевна схватила ведро, вылила остатки воды и заспешила к Балабиному колодцу. Она знала, что с Кузнецовой лучше не связываться, себе дороже будет.
В весовую вскочила запыхавшаяся Лариса Коренева сходу на одном дыхании выпалила:
- Вера, твой отец из Германии приехал.
Вера вместе с табуреткой резко повернулась и с раскрытым ртом уставилась не мигающим взглядом на нее, а та продолжала:
- Иду я, значить, по делам к вам домой, дядя Сема. Возле вашего двора стоит диковинная легковая автомашина, зеленая как первая весенняя травка. Что, думаю, за чудо такое, обхожу ее, подальше, стороной. Во дворе ваша жена беседует с каким-то мужчиной и девушкой. Скрипнула калитка, девушка обернулась, смотрю ты, Верка, стоишь, вся такая размалеванная. Ты чего, говорю, Верка, расфуфырилась, а она в ответ, я не Верка, я Катя. Голос вроде твой, но выговор не наш, не деревенский. Вот и все.
- Езжай, Вера, домой – сказал зав током Андрей Маркович, - гостюйте, сколько получится. Я подменю тебя. Зерно массово начнет поступать самое раньше через недельку.
Вера попыталась подняться со стула, но ноги не держали и если б не Лариса и дедушка Андрей, плюхнулась бы на пол.
Мы усадили ее на линейку и Семен Иванович повез Веру на встречу с родной кровью.
- Вот тебе и цыганка, вот она и родная кровь, – бурчала себе под нос Кузнецова.
- Ты чево? – спросил кучер.
- Утром, ни свет, ни заря, приперлась старая цыганка и нагадала, что кого-то встречу из своих кровных.
- Чудеса! Просто, наверное, угадала.
- Не скажи, дядя Сема. Она даже от 3-х рублей отказалась…
… Немцы в селе забеспокоились еще с ночи. Слышались крики, запускали и прогревали двигатели, а утром все пришло в движение. Большая группа немцев ушла в сторону райцентра по трассе, пять автомашин, крытых брезентом, направились степными дорогами. Здесь, в вершине Черемховой балки их и расстреляли наши летчики. В селе хорошо были слышны пулеметные трели, самолеты кругами ходили над балкой, ныряли за горизонт и вновь взмывали ввысь. Повалил черный дым, самолеты улетели, все стихло.
Утром, на другой день, возле курганчика собрались жители села. Кто с чем. Кто с мешком, кто с санчатами, кто на гужевом транспорте. За реку Дон были эвакуированы скот, лошади и техника. В селе осталось 20 голов старых и больных лошадей, которых и разобрали колхозники, и вот теперь эта клячоватая кавалерия выстроилась, запряженная в тряпчатую и веревочную упряжь возле курганчика. Отсюда вершина балки была как на ладони. Одна машина сгорела, дыма уже не было, но какая-то незнакомая холодно-вонючая гарь незримо вылезла из балки, по которой и близ лежащем поле, лежали трупы немецких солдат. Боязнь того, что там может есть живые, удерживала собравшихся.
- Подождем с полчасика, может, кто нарисуется, - предложил отец моего кучера Семена Ивановича, Иван Семенович.
Подъехал колхозный пчеловод Мыкола Трутень. Его гужевой выезд отличался от стоящих здесь упряжек. Справная лошадь, запряженная в крашенные сани с фигурными вырезами, ременной упряжью с металлическими бляшками на шлее, уздечкой с недоуздком, высокой дугой с колокольчиком, почему-то замотанным в черную тряпицу, вызывала у односельчан не зависть, а скорее ненависть и не к лошади, а к хозяину. Колхозному пчеловоду положена лошадь, с этим никто не спорит, но если б это был другой человек, а не Мыкола Трутень. Во время откачки меда, все дороги колхозников всегда ведут через пасику. Завидев подъезжающих колхозников, Великанов Николай давал команду жене:
-Баба, сып меду! Ховай воду.
Без воды меда много не съешь и поэтому у него было и другое прозвание «Ховай воду».
- Мои пчелы, не то что колхозные, вылетают из ульев на работу пораньше и носят побольше – хвалился Трутень. Видимо поэтому десяток его семей собирают больше меда, чем колхозные пятьдесят за сезон.
- Че стоите, мертвые они там все – и напрямик через поле пустил Великанов свою лошадь вскачь. На некотором расстоянии, с опаской, потянулся за ним следом гужевой транспорт и пешие колхозники.
- Кирей Павлович, да здесь уже кто-то побывал – удивился Иван Семенович. – ты смотри, даже следы пытался заволочить ветками. Он остановил лошадь, покопался в снегу, матюкнулся и буркнул себе под нос:
- Больше некому.
- Угу – подтвердил мысли Ивана Семеновича Кирей Павлович.
Подъехали к первой уцелевшей автомашине. Иван Семенович обратился к людям:
- С мертвых ничего не снимать. Они хоть и фашисты, но мертвые. Грех это. Покойников снесем в ямину и прикопаем.
- Опоздал, Ваня, тут уже согрешили. – сказал Кирей Павлович Ивану Семеновичу – осмотревший трупы, лежащие на краю поля – даже кисти рук потрубила какая-то сволочь.
И вдруг все с криком побежали по балке, бросив все с чем пришли и приехали. Обернувшись Иван Семенович увидел, как от стяги старой соломы идет человек с поднятыми руками. Полуголый, босиком шагал он по снегу. Левое плечо и грудь, замотанные чем-то белым, было красным от крови.
- Фашист – заорал Мыкола Трутень, схватил из саней топор и бросился на встречу идущему. Иван Семенович остановил его, схватился за топор, вырвал его из рук. На лезвии топора примерзли капли крови.
- Не смей, он безоружный и ранен, да и не тебе суд вершить.
- Отдай топор – гундосил Трутень.
- Не дам. Я его Насте Усачевой покажу. Не боись, людям не скажу, не хочу, брат, грех на свою душу, и ты, Кирюха, помалкивай.
Дед взял из саней положок, которым покрывал лошадь, закутал подошедшего немца и усадил его в свои санки.
- Я никому не сделаю вреда, – заговорил раненный на чистом русском языке.
- Да, уж куда тебе, Кирюша, выгрузите все из автомашины и честно поделите – и погнал свою полуживую лошадь в село.
В селе власти никакой. Председатель Совета Настя Усачева скрывалась на дальнем степном хуторе и слухи о случившемся еще туда не дошли. Уложив раненого в постель, попросил жену и соседку Любу осмотреть, перевязать рану и покормить немца.
- Зовут как вас, – осмелев спросила Люба.
- По вашему Федор.
К вечеру Иван Семенович привез Настю Усачеву, та переговорила с раненым, попросила хозяев дома, присмотреть за немцем до прихода наших. К вечеру Федору стало хуже, он терял сознание.
На другой день к обеду в дом Ивана Семеновича зашли военные.
- Дела его плохи, – сказал осмотревший его доктор – у меня своих один в один лежат. Не жилец он.- Молоденький младший лейтенант согласился. Доктор, оставив кое какие медикаменты, ушел следом за особистом.
Почти две недели Федор был в беспамятстве, потом пошел на поправку, сначала ходил по дому, через время стал выходить во двор, Люба ходила следом, боялась как бы не упал, а месяц спустя Федор пытался помочь в хозяйстве. До весны сумел подремонтировать не хитрые постройки во дворе Любы.
Так и прожил он в селе до середины мая и у него, как у каждого в селе появилось прозвище «Федька германец» На легковой автомашине приехали из города Миллерово два офицера особиста и увезли Федора. Больше о нем никто ничего не слышал. Прошаясь, он снял с шеи золотую цепочку с крестиком и передал Ивану Семеновичу:
- Подарок моей матушки. Родит Люба, передай для ребенка. Спасибо вам, люди добрые, что спасли мне жизнь. Я всегда буду бога молить и помнить о вас.
Люба родила девочку, назвали Верой. Дед Иван надел девочке на шею цепочку.
- От отца. Помалкивай, Люба, кто его знает, как жизнь повернется.
Люба хранила в тайне от всех, а на свадьбу надела цепочку Вере и тихонько сказала:
- Это подарок от отца...
… Подъехали. Кони, захрапев, пятились от незнакомой автомашины. Вера попыталась сойти с линейки, но ноги не слушались и она опустившись, села на подножку. К ней подскочила Катя, помогла подняться. Они обнялись и Вера заголосила по-бабски на весь Свинячий край.
- Родная моя сеструшечка, не думала я и не гадала о таком счастье. Посмотрела бы моя матушка, порадовалась бы моему счастью.
Подошел отец, обнял обеих, принялся уговаривать.
= Хай поплачут, это от радости,– сказала жена кучера – заходите к нам в дом – пригласила она.
- Спасибо, тетушка, мы пойдем в свой двор. Папа вон мой дом, подъезжайте, а мы с сестрой пройдемся по улице.
- Мне показали где вы живете, – ответил отец и уехал.
Взявшись за руки, они пошли по середине улицы.
- А как называется эта улица?
- У нас нет названий улиц, а прозывают ее люди Свинячий край.
- Почему? - удивилась Катя – здесь много этих животных?
- Да, нет!! Когда пройдет дождь, то здесь столько грязи – не пройти
не проехать.
- Соня, Соня – крикнул жене пожилой мужчина – смотри две Верки Любкиных по улице идут.
- Допился, черт старый, глюки в глазах – баба Соня выглянула за ворота – свят, свят, матерь божья, и правда, две.
- Баба Соня, не пугайтесь, это моя сестренка их Германии в гости приехала.
- Надо же! Как две капли воды. Так это Федя Германец к Семке подъезжал.
- У нас в селе, Катя, многих по уличному зовут, бывает по фамилии спроси, так и не признают. Меня, например, Немкой кличут. А вот и мой дом, вернее, хата.
Легковушка стояла во дворе и Федор Иванович беседовал с внучкой. Вера остановила Катю.
- Давай послушаем, не будем мешать. Люба у меня стоумовая, вся в бабушку.
- А вы кто будете? Не хорошо в чужой двор въезжать без разрешения хозяина – допытывалась пятилетняя дочка Кузнецовых Любочка.
- Я не чужой. Я папа твоей мамы, значит твой дедушка, приехал погостить у своей внученьки.
- Мама говорила, что мой дедушка далеко, у немцев. И еще она говорила, что приехать оттуда никак нельзя.
- Я все-таки приехал, к вам. Хоть и очень далеко.
- Ну и хорошо. Заходите в хату, я буду вас кормить. Теперь и у меня будет дедушка. У моей подружки Оли два деда, а у Лиды даже три. Ее бабушка отдала дедушку другой бабушке, тут рядом по соседству, через плетень, а себе выбрала другого и теперь его кличут Манькин зять. Лиде хорошо, на праздники ей сразу три подарка, так она один мне дарит.
Федор Иванович подал Любочке плитку шоколада.
- Спасибо, дедушка. Мама, хватит прятаться, я тебя давно вижу. Ко мне дедушка приехал.
- Познакомься, Любочка, это твоя родная тетя Катя.
- Ой, мам, какая она красивая.
- Боже мой, и у меня теперь есть такая прелестная племянница – обнимая Любочку, сказала Катя.
- Заходите в хату – пригласила Вера…
…. К вечеру вся семья оказалась в сборе. Петро вернулся с работы засветло. Молва, что к Вере Кузнецовой в гости приехал из Германии отец, разлетелась по селу и долетела до поля, быстрее чем сестры дошли до дома.
Солнце спряталось за каменистую гору, в конце улицы отозвалось стадо. Петро и Федор Иванович уселись за столик в беседке увитой виноградом, о чем-то оживленно беседовали. Говорил больше Петро, жестикулируя руками. Катя не отходила от Веры, которая справляла обыкновенную вечернюю работу, готовилась подоить корову. Тут крутился же под ногами кот Васька.
- Что-то долго Любки нету с птицей – забеспокоилась Вера и выглянула за ворота.
- Ага, гонит.
Во двор вошло крикливое стадо гусей и уток.
- Мам, ты не бойсь, утром птицу кормила, с речки не выгонишь.
- Батя твой забыл сарай закрыть, вот они и ухватили зернышко – съябедничала Вера.
- Я так и думала, ходи за ним нянькой – подражая матери, говорила помощница. Петро по доброму улыбаясь, любовался своей умницей.
Вера подоила корову, процедила молоко, разлила по трехлитровым банкам. Отделила коту Ваське положенную ему порцию, вынесла молоко в погреб (холодильника тогда у них не было) оставив одну банку на ужин. Племянница с тетушкой на большой сковороде жарили картошку. Катя помешивала, чтобы та не подгорела, племянница поддерживала огонь в печке-горнушке, установленной под навесом.
- Петя, пригласи дядю Сему и дедушку Андрея на ужин – попросила Вера. Ужинали в беседке. Посреди стола, на подставку поставили сковороду с жареной картошкой на сале. Вера положила целые не нарезанные огурцы, первые красные помидоры, нарезала сала, капусты бочковой, белый, как меткаль, с морковочкой. Вообщем было, что выпить, было и чем закусить.
Выпили. Закусили. Заговорили. Картошка с молоком понравилась гостям, Кате квашенная капуста. Ужин закончился, Вера убрала лишнюю посуду, оставив выпивку и чем закусить. Федор Иванович попросил:
- Расскажите, на сколько это можно, как вы выжили в войну и после войны. По селу я вижу раны до сих пор зализываете.
- Взглянув на село, сразу можно сказать, как живут в нем люди. – начал дедушка Андрей. – Был я в плену, в работниках у одной фрау. Село поменьше нашего. Дом к дому, как по шнуру стоят, все добротные, кирпичные, помещения для живности под стать им и по времени постройкам не меньше ста лет. Улица – тротуарчики для людей и вымощенная дорога. А у нас что? Хаты сплошь саманные, крытые камышом или соломой, во дворе катушки из палочек, обмазанные глиной. Вот мы и ремонтируем, да снова строим каждый год, а нет, что бы раз затратиться и построить, чтобы и внукам хватило на всю жизнь.
- Чем же тратиться, Филиппович, рады бы да нечем. – вмешался в разговор Семен Иванович. – В 1944 году пришел я с фронта. Без ноги. В войну трудились все, от мала до стариков и инвалидов, о зарплате никто и не спрашивал, дадут - хорошо, не дадут – на картошке проживем. Война! Мало того, что работали почти бесплатно, так еще и платили налоги с подсобного хозяйства. Семьи погибщих на фронте, инвалиды войны, тоже платившим налоги, но было какое-то послабление, а весной 1946 года обложили почти двойным налогом всех под одну гребенку, притом не стали дожидаться нового урожая, требовали немедленной уплаты. Не можешь – уведут корову за недоимки. У сирот отнимали последний кусок. А тут еще в этом году случился недород. Из колхоза вывезли все до последнего зернышка, налогами вычистили почти все, что выросло в огородах. Начался голод. Толпы нищих бродили по селам и хуторам. Обидно – хлеб в государстве был! Почти в каждом селе были склады с госзерном. В нашей церкви пшеницы засыпано под самые купола. Крыша прохудилась, почти половина зерна превратилась в навоз. С крестьянина драли в три шкуры. Мой Ванька, стервенец, что удумал. На уроке анатомии сказал, что скелет принадлежит колхознику. «Почему?» - удивилась учительница. «Шерсть сдал, шкуру сдал, мясо сдал, а кости мы намеряемся с Колькой Червяковым отнести заготовителю деду Володе, пообещал наделить нам по свистку.»
- С годами полегчало, – продолжал Семен Иванович – но все равно. Где взять денег, чтобы построить кирпичный дом? У меня зарплата 45 рублей, у Верки такая же, у Петра в сезон не плохо с заработком, зато зимой – копейки. Так и будем жить в мазанках.
- Возьмите кредит в банке лет на пять.
- Дорогой Федор Иванович, мы даже не знаем что это такое.
- Два раза я брал кредит в банке, сразу купил оборудование для мастерской. Легковая автомашина тоже в кредит.
- Полегчало, конечно, но только при Хрущеве не стало обязательного минимума трудодней, в совхозах регулярно начали платить зарплату, - продолжил разговор дедушка Андрей – мы не жалуемся на жизнь, наша она, куда ж от нее денешься. Механизаторы, кто помоложе, уже строят дома добротные, кирпичные, мотоциклы покупают, электричество в дома подвели, радиола почти в каждом доме – помолчав, Андрей Филиппович добавил – Война была, разруха!
Федор Иванович по- русски говорил чисто, и все же в голосе чувствовалось что-то чужое, не свойственное нам, русским. Тем паче, деревенским.
- В конце мая, когда я совсем выздоровел, меня увезли работники КГБ через город Миллерово и станцию Лихая доставили в город Сталинград. Я был во многих поверженных городах, но такое я увидел впервые. Это был не город, а сплошная груда камней, битого кирпича и бетона. Люди жили в подвалах и других приспособленных помещениях. Я был мало-мальски знаком с плотницким и столярным делом и меня назначили бригадиром, но не за какие-то заслуги – я владел русским языком, да и мои соплеменники относились ко мне с уважением.
Через года два мою команду перевели под Ленинград в областной центр Великие Луки, где мы тоже строили жильё. Жили впроголодь, как и коренные жители. Немцы не стеснялись просить у людей хоть корочку хлеба. Редко, но поделялись.
Однажды мимо нашего строительства проходили две молоденькие девушки, видимо, нездешние, с чемоданчиками и рюкзаками. Я поросил у одной из них кусочек хлеба. Она поставила чемодан, сняла с плеч рюкзачок, достала от туда завернутый в белую тряпочку кусочек хлеба и, со спичечный коробок, кусочек сала.
- Больше у меня нет – засмущалась девушка.
- Как зовут тебя, за кого мне бога молить?
- Квиткина я, Мотя. Агрономы мы с Ростовской области.
- Я был там в селе Песчаное, под Кашарами, знаете? – обрадовался я, как своему земляку.
- Мотя, хватит болтать, пошли, скоро вечер – сердито позвала подруга.
(Через много лет у уже тяжело больной Матрены Ивановны Пасиковой я спросил об этом. Она подумала и сказала, что не помнит, забывать стала, спроси у тони Чужиковой. Антонина Павловна Чужикова, житель поселка Красный колосс, подтвердила только что они были в этом городе (газета «Слава труду» № 139, 140, 142 «Агрономы» 2005, ноябрь)
Мой двоюродный брат был в германии большим начальником в Западном берлине, разыскал меня и вскорости я был дома. Со временем женился на прекрасной женщине, похожей на твою маму. Вера, поверь мне очень жаль, но брат посоветовал мне забыть о Любе. Время было такое. Это он помог нам встретиться.
У Катиной мамы было небольшое дело, плотницкая и слесарная мастерская и немного земли. Все что осталось от ее отца, погибшего еще во Франции, было в плачевном состоянии и стоило большого труда восстановить. Теперь это крепкое хозяйство, а ему нужен и добрый хозяин. Я прошу, Вера, переезжайте к нам, вы будете жить совсем другой жизнью, в других условиях. Жена умерла, мы остались вдвоем с Кэт, а я уже не молодой. Не отвечай сразу, подумай, поговори с Петей.
- Нет, папа, думать тут нечего. Не обижайся на меня, если не так что скажу. Такая уж я простая деревенская баба. Это моя деревня, моя улица и хоть она и Свинячий край, но он мой. Я выросла на этой улице и не могу представить жизни без этих улиц, людей, с которыми выросла, кто будет ухаживать за могилами наших родителей. Здесь все все знают обо мне, а я знаю о каждом от мала до велика. В радость и в горе мы вместе. Прости, папа, если я тебе сделала больно, такая у тебя уродилась.
- Все правильно. Это твоя родина и тебе не нужен чужой рай. Прейдет время и вы приезжайте к нам погостить, посмотрите как мы живем. Пока я жив, вы особой нужды не будете испытывать. Мы с Катей не богатые люди, но на черный день у нас кое-что припасено.
- А я хочу, что бы жили у нас и я бы тебе, тетушка Катя, сделала пуховую подушечку-думочку только из молоденьких гусочек.
- Почему только из молоденьких? – спросила Катя.
- У них пух мягенький, теплый и на такой подушечке снятся сладкие сны.
- Не может быть! – подзадоривала тетушка племянницу.
- Правда. Когда мне очень захочется чего-нибудь сладенького, а у мамы денежек осталось только на хлеб и до получки еще далеко, мама на ночь ложит мою подушечку и говорит: «Засыпай, будут те сладости», и мне целую ночь снятся только сладкие сны. На столе полная чашка шоколадных конфет в красивых фантиках и я с подружками берем по одной штучке. Откусываем по чуть-чуть, чтобы на дольше хватило. Проснусь и целый день так радостно и сладко во рту. Вот такая она у меня сладенькая подушечка-думочка.
Утром, проснувшись, Люба увидела возле своей кровати на табуретке алюминевую чашку полную конфет в красивой упаковке, а в чуть приоткрытую дверь за племянницей наблюдала тетушка…
На второй день, в воскресенье, решили отметить встречу. Иначе Вера не могла поступить, гости все равно пришли бы. На току делать пока нечего. Зерно будет поступать не раньше, чем через неделю. Обкошенные поля надо еще уложить в валки, дать созреть пшенице, а уже потом перемолотить и Кузнецовы могут спокойно погостить с отцом.
Помочь накрыть стол в саду, вызвалась Лариса Коренева и жена Семена Ивановича. Директор совхоза выписал отличного мяса свинины. Механик Огородников от своих друзей из хутора Ильичи привез валушка на шашлыки. Собрались к праздничному столу родные (Петра), друзья и соседи. Приехал сын Семена Ивановича Ванюшка, работающий механиком в Боковском аэропорту с женой Марией на сносях и дочкой Любой.
- Я очень рад, что моя Верочка встретилась со своим отцом и у нее есть родная сестричка Катя, а у моей дочки – настоящий дедушка и тетушка – высказался Петро.
- За встречу, - добавил Федор Иванович – я хочу поблагодарить жителей села, помянуть добрым словом вашего отца, Семен Иванович, матушку и Любочку. Что они помогли мне выжить, не затаили зло, отнеслись ко мне по- людски.
Вера выпила полстакана водки, крякнула по мужски, закусила. Катя широко раскрытыми глазами наблюдала за сестрой. У нее не укладывалось в голове, как можно три раза подряд, почти без перерыва (откуда же знала Катя, что между первыми тремя тостами пуля не должна пролететь) выпить по полстакана водки и не измениться в лице.
- Теперь песня! – предложила Вера.- Лариса заводи свою.
У Кореневых была любимая песня, пели они дуэтом и никто не рисковал им подпевать, боясь испортить эту красоту. Пели везде, где бы их не попросили: на собрании, в клубе, на гулянках.
Цвите терен цвитэ рясно
Тай цвит облитае.
Запела Лариса. Гости повернулись к поющим, сидевшим в конце стола, перестали стучать вилками. Семен Иванович цыкнул на свою жену, перешептывающуюся с Олей Огородниковой.
Хто с любовью ны знаеться
Той горя не знае.
Подхватил песню Саша Коренев. Это была наша деревенская песня – уже не украинская, но еще и не русская – хохлацкая.
И вдруг, к припеву во втором куплете присоединился чистый хрустальный, как родниковая вода в Черемховой балке, голос Кати. Лариса, а за ней и Саша, подошли к ней и запели втроем. Начинала Лариса, а потом, неожиданно в ее голос влился детский голосок Любочки. Песня звенела, плавно лилась, заполняя все уголки сада и через открытые ворота выпорхнула на улицу Свинячего края.
Чарующие звуки песни стали собирать около хаты Кузнецовых прохожих.
- Повезло Ларисе с мужем.
- Зато Сане беда со своей любовью.
- У Петра с Веркой ото любовь, так любовь! По улице ходят пол ручку, остановятся Петро поцелует Веру и идут своей дорогой. Как в кино! – Татьяна Даниловна Семенова завистливо вздохнула.
- Не то, что у вас было с Мыколою, ребеночка нагуляли, а его и след простыл.
- Не твоё дело – огрызнулась Татьяна на упрек своей сестры Елизаветы.
- Хватит вам собачится – приструнила сестер высокая, чернявая, чем-то похожая на цыганку Мария Федотьевна Кравцова. (Мать-героиня, воспитавшая 11 детей.(Беседина))
Подошли к собравшимся Вера и Катя с угощением.
- Ой, бабы, гля, ну и в прям вылитая Веерка, в глазах двоится. – удивилась Татьяна Даниловна, выпила стаканчик и тут же пустилась в пляс под музыку двухрядки Семена Ивановича. Закончив угощение сестры со всеми отбивали танец Гопак. Пыль столбом!
Стихла музыка и сразу высоким грудным голосом запела Мария Федотьевна:
- Туман яром, туман долыною
Разноголосый хор подхватил:
- За туманом ничего не выдно.
Подъехал на бедарке Василий Федотьевич Беседин, Вера угостила его стаканчиком водочки, выпил, что-то пошептал Вере на ухо. И улучив момент перехватил инициативу у своей сестры Марии:
- Тай спустила золоте видерце
- Глубокий, видимо, колодец был – вставил Кныш. Василий продолжал:
- А кто ж тое видерце достане,
Той зо мною на Рушницу станэ.
Завершили песню брат с сестрой, потом спели еще несколько песен: про Галю, которая несла воду; про посаженные огурцы, которые посадила девушка и поливала горючими слезами; про чаечку, которая вьется над морем и ей негде бедняжке сесть.
- Пора и честь знать. Спасибо, Вера и Катя, за угощение. – подвела итог Мария Федотьевна и в пояс поклонилась хозяйкам и селяне начали расходиться.
- Пап, - обратилась Вера к отцу, который из-за ворот наблюдал за этим действом, - разве я смогу жить без этих людей?
В селе об этой встрече было много разговоров, они обрастали (по доброму) подробностями и выдумками. На одном из дойных гуртов мне рассказывали. Что Катя сама раздавала диковинные подарки, привезенные специально для этого случая из германии.
- И что ж тебе подарила Катя – спросил я одну доярку.
- Не досталось, поздно подошла. Разве всем хватит подарков из неметчины, там собралось около Веркиного двора человек сто.
- Сто, не сто, а человек тридцать было – прогундосил Кныш.
Односельчане по доброму завидовали Веркиному счастью и радовались вместе с ней. Такие уж они деревенские жители – хохлы бывшей дикой степи.
Через неделю, время поджимало, гости засобирались на Родину. Всей семьей они побывали в гостях у Семена Ивановича, Федор Иванович показал Кате койку, на которой он лежал в беспамятстве; на подворье Любы, от которого остались небольшие холмики размытых дождем саманных стен хаты и сарая; и ухоженный Верой огород под картошкой; у хозяйки села Анастасии Никоноровны Усачевой, с которой Федор Иванович долго говорили с глазу на глаз; в поле любовались созревающими хлебами и скотом, бродившим по Пятаковской и Яблоновским балкам.
- Какой простор, какой гигантский труд заложен во все это! – восхищался Федор Иванович.
На прощанье он подарил дочке колечко с дорогим камнем, внучке Любочке золотую цепочку с медальоном, зятю швейцарские часы, не обошел вниманием и Семена Ивановича и его супругу.
- Мне жаль, что не довелось встретиться с твоими родителями, Семен Иванович, с дядей Ваней и тетушкой Марфой. Как у вас говорят: царство им небесное и земля пухом. Приезжайте к нам в гости, с финансами мы поможем.
Расцеловались по-русски. Тронулись. Осталась только, оседающие клубы пыли от скрывшейся за поворотом легковушки. Вера заплакала, по-бабски, в голос.
- Не увижу я его больше – причитала она, так оно и вышло. В Германии Вере с Петром пришлось побывать совсем не в гости, а со своей бедой. Но это уже другая история.
Кашары
Ноябрь 2005 г.
Февраль 2008 г.
И. Квиткин.
P.S.
Прошло много лет. На Фомин понедельник на кладбище села Песчаное яблоку негде упасть – сходятся жители села и близлежащих хуторов. Приезжают навестить могилы родственников и горожане, но с каждым годом все реже и реже – дорога не всем по карману. Кучкуются группами возле могил, дети с кульками мотаются от могилы к могиле, подбирая конфеты, все что ложат на надгробья. Кныш, улыбчивый, безобидный любитель выпить со своими дружками подходят то к одной, то к другой группе родственников.
- Царство небесное вашим родителям, земля им пухом – говорит Кныш. Он никогда не крестится, в Бога не верит, но побаивается, а вдруг он есть. Им наливают по стопочке, дают закусить и к концу дня они отдыхают в лесополосе.
Вера Федоровна Кузнецова (Немка) расположилась, протянув ноги, на стареньком положке. На чистой, цветной клеенке выложены съестные припасы и спиртное. Это уже не та бедовая Верка. Она похоронила невестку, жену сына Володи и уже пять лет она воспитывает внучку Леночку, вылитая баба Вера, отличница шестиклассница и Ваню, пятилетнего шустрого пацана. Невестка после родов померла от заражения крови. Несмотря на годы немка не располнела, время и горе покрасили ее волосы в белый меткалевый цвет. Глаза остались такие, голубые веселые с хитрецой и задором.
Ванюшка, набрав в карманы конфет, подражая бабушке Вере, подходит к группе людей и предлагает помянуть прабабушку Любу, дедушку Петра и раздает каждому по конфетке, а ему насыпают полный кулек сладостей. Леночка стыдит его, а бабушка души не чает во внуке, защищает его.
- Здесь нет ничего постыдного. Чистая и ангельская душа. Людям приятно. Пусть бегает.
Рядом с Веркой сидит сын Семена Ивановича Иван. Он овдовел два года назад и живет в соседнем хуторе с хорошей женщиной. У него нет передних зубов, никак не соберется к зубникам.
Подбежал Ванюшка.
- Смотрите, что мне подарили – и достает горсть мелочи. – На тебе дедушка Ваня, зубы вставишь. Все буквально легли со смеху.
- Дочка Люба уехала с мужем в германию. Кате совсем плохо. Муж Любы, сын Ларисы, а мой сын Володя взял в жены Ларисину дочку, так что мы двойные сваты. Грех это, говорили старые люди, так или не так, но невестки нет в живых. Ты заходи ко мне, нам есть о чем поговорить, вспомнить молодые годы.
- Жизнь стала сложная – продолжила Вера Федоровна. – Удивительные мы люди, русские: одна власть строит, приходит другая рушит, снова меняется власть и опять погром. В Германии своими глазами видела, постройкам лет по двести. Все что сделано трудом берегут, как зеницу ока. Что-то здесь не так, топчим в грязь свои корни, а зря! Помянем, управ, усопших. Лежат здесь почти все твои рабочие фермы. Прейдет наше время, встретимся с ними в 9-й бригаде загробного царства.
Выпили. Помолчали.
- Возьми луковицу, запах спиртного перешибает. Видишь, какая она красивая с виду. – Я взял луковицу, разрезал – внутри оказалась порченой.
- Говорила же я Любе, не обрезай корни близко к телу, не послушалась и вот результат.
Кашары.
Ноябрь 2005.
И.А. Квиткин.
- Наташа, внучечка, недавно ведь виделись, а ты так изменилась. Округлилась, справная, хорошенькая стала – говорила Лариса Коренева, встречая любимую внучку.
- Ой, бабуня, какая там хорошенькая, сама себе не нравлюсь. Как ты? Я ведь за тобой приехала, будем ехать в больницу.
- С чем ехать? Такую сумму, бессовестные, запросили, неподъемную. Я таких денег отродясь, в жизни в руках не держала. Они меня, почти в зашей из палаты выпроводили – Лариса заплакала, Наташа обняла ее.
- Все, все, бабуня, успокойся. Сделают они операцию при том в первую очередь. Я уже договорилась.
- Где же ты денежек взяла, моя внучечка, не дай бог...
- Что, что ты, бабунечка, на панель не ходила, люди добрые помогли.
- Ой, боже ты мой, чем же отдавать будем. Берешь чужие, а отдаешь свои. Деньги с неба не падают.
- Денежки я заработала своим... трудом – успокоила Наташа бабушку.
В дверь постучали. Наташа открыла, на пороге стоял отец.
- Пап, ты? Каким ветром?
- Отойди, - старая бабка, прилично одетая. Отстранила Илью в сторону, подошла к изумленной Ларисе, взяла ее за руки и хорошо поставленным голосом сказала:
- Ну, здравствуй, дочка. Прости меня, иначе я поступить не могла, поверь мне старой женщине.
В дом зашли еще две женщины.
- Мама Таня, ты чё вырядилась и какая-то чужая стала – но посмотрев на другую пожилую женщину, Наташа потеряла дар речи. Лариса смотрела на все это с широко раскрытыми глазами и тоже ничего не понимала...
... Лариса лупила свою старшую дочь Татьяну мокрым полотенцем и приговаривала:
- На кого ты, чертовка, дочку свою Наташку оставляешь, на меня? Выродила, так воспитывай. Я своих четверых сама поднимала. В кого ты уродилась, такая непутевая?
- Да, в тебя же, больше не в кого, ты отца всю жизнь за нос водила, я честно мужу сказала, не изменяла ему.
Лариса заплакала в голос, дочь обняла мать и заревели дуэтом. Бабы есть бабы!
- Прости, мама, иначе нельзя, люблю я его, а прятаться по углам ни он, ни я не хотим. Илюше я сказала. Наташа побудет у тебя, не долго, обустроимся – заберу – недолго затянулось на многие годы.
Татьяна с Игорем встретились в тресте Свинпром, куда она приехала с квартальным отчетом. Главный бухгалтер совхоза старенький и ей приходилось отдуваться за двоих. (она его зам), а Игорь закончил ветеринарный институт и его направляют в соседний совхоз ветврачом. Разговорились, потом вместе ехали автобусом домой, прикипели друг к другу. Время пролетело незаметно. Первым выходил Игорь и уже на выходе из автобуса сказал:
- Надо встретиться, - она кивнула головой. Разум говорил одно, а сердце требовало свое.
Пару раз встретились на нейтральной территории, а третий – в тресте на совещании со специалистами. До отъезда автобуса, на автовокзале в кафе на втором этаже уселись за столик, заказали перекусить.
- Может вина или чего покрепче – предложила Татьяна.
- Ты хочешь?
- Нет, я для тебя.
- Хочешь верь, хочешь нет, я в своей жизни, не пробовал ничего спиртного, не выкурил ни одной сигареты. Отец мой крепко выпивал и спал с папиросой, зато дед по матушке был трезвенником. Видимо, я уродился в него. Да, что мы говорим обо мне, давай поговорим о нас. Я люблю тебя, тебе я тоже не безразличен, надо сходиться и жить. Рано или поздно тайное станет явным, обрастешь сплетнями. Я получил новую квартиру, еще и краской пахнет, есть уже стол, два стула, кровать двухспальная с гусиной периной – подарок жены председателя сельского совета, ведро и питьевой бачок с алюминевой кружкой. Вот все, чем владею. Что ты скажешь, Таня?
- Я согласна с тобой. Сегодня поговорю с мужем. Дочку Наташу оставим пока у бабушки.
- Это временно. Дитё должно жить с мамой, как она ко мне отнесется неизвестно, уже большая, шестой годик, понимает, да, и отца любит.
Дома Татьяна не стала ходить вокруг, да, около.
- Илюша, прости меня, я полюбила другого и буду с ним жить.
- Я уже почувствовал, что в наших отношениях, что-то не так. Стала ты какая-то чужая, холодная.
- Я тебе не изменяла. С Игорем мы небыли близки. Прости, я не могу по другому, прятаться по углам, обманывать тебя и близких мне людей не в моем характере.
- Как хочешь, видит бог, я тебя люблю, никогда не обижал и другой женщины мне не надо. Наташа пусть живет у тещи, трудно будет – я и мои родители рядом, поможем.
На второй день Игорь подогнал грузовик, погрузили вещи и Татьяна вошла в новый дом, в новую жизнь хозяйкой. Дом постепенно заполнялся мебелью и всем другим, что должно быть в комнате и делает помещение жилым. Появились новые друзья, специалисты совхоза, в основном молодые, жили дружно, весело отмечали дни рождения, собирались в праздничные дни, летом выезжали в лес, зимой в актовом зале конторы совхоза или сельского совета. Директор совхоза, пожилой мужик, не припятствовал этому, любил побыть в компании, спеть песню, рассказать приличный анекдот. Он не терпел нецензурщины, сам никогда не сквернословил и другим не позволял. Гулял в компаниях вровень со всеми, но на работе панибратства не допускал. Татьяна легко вошла в коллектив, никто ничего не расспрашивал, ни о чем не напоминал, да и сама она, общительная женщина, быстро вросла в дружную совхозную семью.
С работой тоже повезло, первое время подменяла конторских девчат, идущих в отпуск, а через полгода приказом треста Свинпром назначили на должность вместо ушедшего на повышение главного бухгалтере совхоза. Через год Татьяна родила сына, назвали Игорем. Наташа холодно отнеслась к отчиму, наотрез отказалась уходить от бабушки Ларисы, чем порадовала ее.
Илья после разговора с женой на второй день взял отпуск в совхозе и уехал в областной центр к своему другу с которым проходили службу в Советской Армии. Василий окончил институт, стал инженером по автотранспорту и работал заместителем начальника большой грузовой автоколонны. Илья не собирался на работу в городе, на то были причины, хотелось просто излить душу товарищу, с которым три с половиной года спали бок о бок, таскали на тяжелой автомашине на пару ракетную установку, хлебали солдатский борщ из одного котелка. Илья ни в чем не винил Татьяну, насильно мил не будешь, посетовал на свое невезение.
Друг поддержал его, такова жизнь и предложил работать в автоколонне. Автомашины новые, рейсы через всю Россию, по полгода водители не бывают в гараже, приличная зарплата, командировочные. Со временем можно получить квартиру. Илья долго не соглашался, сошлись на том, что он побывает в селе, устроит свои дела, а главное, подумает, посоветуется с родителями и тещей, его беспокоило, что будет с дочкой, как ей объяснить почему он не вместе с мамой, решить где ей жить.
Родители, они жили рядом по соседству, посоветовали уехать из села, здесь будет напоминать о прежней жизни, о Татьяне. Дом решили не продавать, жалко, сколько труда стоило обустроиться: поставить новый дом, развалив старый, саманный, обустроить подворье, сараи, гараж ( мечтали купить автомашину, а пока стоял там «Ижак» с коляской) заборы, железные узорчатые ворота, посадили сад во дворе. Жалко всего что было сделано за десять лет совместной жизни, ставшие вдруг ему, без Татьяны, не нужным. Решили сдать квартирантам. Повезло. Молодому доктору, прибывшему в село с семьей на работу в местную участковую больницу, потребовалось жилье. Плату за квартиру отец посоветовал Илье отдавать свахе Ларисе.
С работой в автоколонне удачно уладилось – водителем на большую грузовую автомашину с прицепом. Напарника звали Чибис - Чибисов Василий Иванович, но его никто не называл по имени, для всех он был Чибис, многие даже не знали его как зовут. Трудяга, весельчак, такого возраста что и Илья, семейный, жена работает здесь же в АТП, в диспетчерской, дочка ровесница Наташи – в садике предприятия. Готовя машину к дальнему рейсу, познакомились, остались довольные друг другом. Чибис хозяйственный мужик, у него для дальней дороги все припасено, под любым кустом он может с нехитрыми приспособлениями сварганить что угодно, даже борщ.
Загрузившись на базе, отправились в не близкий путь, на север, к нефтедобытчикам. В километрах в десяти от города с правой стороны, ближе к лесопосадке под навесом торговали женщины овощами и другими продуктами, а через прогалину лесополосы были видны несколько хат, еще часть саманных, под соломенной крышей и новые добротные дома. Чибис всегда, перед дальним рейсом, останавливался здесь, запасался чистыми без химии, выросшими на жирной земле, хоть яичницу жарь, овощами. В хуторе живет его родственница по жене, добрая одинокая женщина, ему ровесница. С мужем приключилась беда. «Ведьма» из соседнего села, чем-то опоила его (хотела приворожить себе, но Максим был однолюб) и у него пропала мужская сила. Жена Валентина пыталась сводить его к доктору, но он не соглашался и с горя запил, и с непривычки сгубил себя.
- Женщина она видная, сам увидишь – Чибис свернул на обочину и они подошли к базарчику.
- О! Чибис! Валентина уже сторговалась, только ушла. Покупай у нас, она пустая! – Женщины на перебой предлагают огурчики, помидоры, капусту, пузатый болгарский перец.
- Проведаем Валентину, и если она не отоварит, уважим вас.
- У! У! – Недовольно загудели женщины, знают Валентина с пустыми сумками не отпустит.
Приличный кирпичный дом, ухоженный двор, огороженный крашеным штакетником, добротные надворные постройки, но все же чувствовалось, что на подворье нет мужика.
- Валечка, здравствуй! Это мой напарник. Митрич ушел работать слесарем. Илья холостой, дочка у него ровесница моей.
- Проходите в дом, кормить вас буду – посмотрела прямо в глаза Илье и что-то екнуло у нее в груди. В глубине его глаз Валентина увидела знакомую ей печаль, которая точила его душу. Пока мужики с удовольствием уплетали суп рассольник, плов и закусили, заквашенным в фарфоровых кружечка, молоком, Валентина собрала им в дорогу пакеты с овощами. Чибис положил на стол деньги.
- Чибис!? – Возмутилась хозяйка.
- Расчет дружбу не расстраивает. Мы люди не бедные, командировочные, предприятие все это нам оплачивает, так что бери. Оттуда забежим - супчиком покормишь?
- Покормлю, одна и радость – побудешь в доме, мужским духом запахнет.
- Вот Илька и приглашай, пара из вас великолепная получится.
- Ладно, Чибис, чо напарника в краску вгоняешь.
Рейс прошел удачно. Чибис нашел попутные грузы сначала в один сибирский город, потом на Украину, Грузию, а уже оттуда, тоже с грузом, в родной город. Он не терпел холостых пробегов, иногда по три месяца не бывал в гараже, зато и ему, и предприятию хорошо.
Поселился Илья в общежитии предприятия, комната хорошая, светлая, зимой теплая, летом прохладная. В холле телевизор, на первом этаже буфет, можно перекусить, совсем рядом приличная не дорогая столовая. Прошло три года. К Валентине заезжают почти перед каждым рейсом. Она уже и Илью принимала как своего старого знакомого и однажды попросила приехать в ближайшие выходные поправить забор и отремонтировать не закрывающиеся в погреб двери. С этой бедой Илья справился быстро, благо инструментов полный набор, видимо муж был добрый хозяин, и засобирался в город.
- Может заночуешь у меня – несмело спросила Валентина.
- Останусь – ответил Илья. Валентина ему давно приглянулась, но боялся объясниться, боялся откажет - позора не оберешься.
Утром за завтраком Валентина призналась:
- Знаешь, Илюша, у меня после смерти мужа не было мужчин, да и до него тоже. Любили мы друг друга. Здесь он у меня в душе и видимо будет до конца моих дней. Извини, может тебе неприятно это слышать, но я думаю ты должен знать.
- От чего же? От меня ушла жена к другому…
- От тебя? Не может быть! Она стерва?
- Нет. Она прекрасная, честная женщина, полюбила другого парня и ушла к нему. Я не обвиняю ее, но вырвать из сердца не могу. Дочка у нас, Наташа, в школу ходит, живет у тещи. Ты первая женщина с которой я близко сошелся.
- Чибис говорил, что ты, как монах, на женщин ноль внимания.
- Квартиру мне в городе предприятие посулило. Получу, поможешь обустроиться? – попросил Илья, когда они договорились жить вместе.
Квартиру получил, обустроили с Валентиной.
- Илюша, Наташу припиши, неизвестно как она жизнь повернется, а у дитя будет свой угол. Меня сюда не приглашай жить, хочешь переходи, будем жить вместе, семьей.
- Какой из меня семьянин, два-три месяца в командировке.
- Чибисовы живут же. Переезжай сюда, в хутор, нечего в своей квартире один на один со своими думами.
Так они и жили, помогая друг другу в заботах по хозяйству и на работе. Валентина ждала его с рейса, переживала, когда он затягивался, мало ли что может случиться в дороге, а Илья, покончив с делами, спешил к Валентине уже как к себе домой. Время бежит быстро и незаметно, когда лад в семье и на работе. Здесь дома, Валентина душевная женщина, на работе Чибис – надежный друг. Валентина приторговывала овощами, даже не из-за того, что нужна лишняя копейка, скорее это стало ее хобби, спортивный интерес. Постоит с бабами за прилавком, посудачит, посплетничает, узнает все новости хуторские. Хуторок хоть и не большой, но под каждой крышей своя жизнь, поговорят бабы и уже твоя радость или беда становится общей, хуторской. Илья не плохо зарабатывал, вкладывал все в семью, вернее весь заработок отдавал жене, а она по-хозяйски ими распоряжалась. Валентина заботилась о нем. Как о муже, наведывалась в его квартиру, платила все платежи, отправляла немалые суммы Ларисе для Наташи. Илья пробурил во дворе скважину, колодец совсем замулило, проложил трубы по огороду, сделал распылители – красота! Включил насос «Кама» - все овощи в дожде.
- Илюша, ты бы приватизировал квартиру, своя будет, да, в случае чего – Наташа может ее продать – советовала Валентина.
- Наташа в этом году заканчивает школу, в медицинский институт хочет поступить. У нее есть какая-то справка, по которой она вне конкурса проходит. Она завоевала первое место в области в соревновании по ГО и ей дали рекомендательное письмо.
- Илюша, это хорошо. Пусть она эту бумагу пока не показывает комиссии, а сдает экзамены, а если, не дай Бог не наберет нужный балл, тогда можно и предъявить. Разные люди там есть, могут справку заныкать. А то вот она - вынь и полож. – Советовала Валентина. Илья всегда прислушивался к ее словам.
- Нам нужно узаконить наш брак.
- Зачем?
-А затем, Илюша, случись что со мной, сколько родни набежит поживиться. Близких у меня нет, а дальних я давно не видела. – Сказано-сделано. Они стали мужем и женой по закону.
Наташа успешно сдала вступительные экзамены, стала студенткой медицинского института. Жить в квартире отца не стала, поселилась в общежитии, с подругами интересней, да и не надо через весь город добираться до института, лишний часок можно поспать. Жили вчетвером, но сдружилась она с соседкой по койке Мотей, которая оказалась беременной. Муж приезжал каждую неделю, привозил продукты, в основном овощи, диковинные фрукты. Всем этим богатством лакомились всей комнатой. В воскресенье вместе с Мотей ездили на отцовскую квартиру, там был телевизор, видик, масса кассет и целый шкаф книг. Отец привозил новинки с каждого рейса. Бывал он здесь редко, однако в холодильнике всегда было не мало чего вкусненького домашнего приготовления, а в шкатулочке – денежка. Валентина заботилась, Наташа знала это, даже одни выходные с Мотей провели на хуторе, ей понравилось, как у бабушки Ларисы. Валентина вела себя просто, не заискивала, не старалась угодить, все было просто, будто Наташа была членом этой семьи и чего перед ней вычучениваться.
- У тебя душевная и умная мачеха – заключила Мотя.
- Лишь бы отцу было хорошо.
К Новому году Мотя родила мальчика, почти без отрыва от занятий, а в конце первого курса Мотя опять была в положении. После рождения сына муж больше не появлялся, зато стал наведываться другой мужчина, видимо, большой любитель женщин – ущипнул Наташу, та закатила ему увесистую пощечину. Мужчину это не смутило, видимо ему это не впервой, привык. На расспросы девушек Мотя отмалчивалась или бубнила себе что-то под нос. Не делилась она и с Наташей, но та и не спрашивала. Самое интересное родив снова сына, через время она снова ждала ребенка и продукты носил уже третий мужчина.
Наташа познакомилась со студентом из хирургического факультета, встречались часто, родилась взаимная любовь. Теперь в выходные дни она приходила в отцовскую квартиру вместе со Славиком, оставались ночевать и однажды отец застал их вместе.
- Илья Николаевич, у нас все серьезно и пользуясь случаем прошу руки вашей дочери. Моим родителям Наташа понравилась и они нас благословили.
- Не возражаю и я, но надо сначала узаконить ваши отношения, а потом ночевать в одной постели.
- Пап, ты старомоден. Сейчас многие живут в «гражданском браке» - возразила дочь.
- Не грех соблюдать традиции, так поступили мы с твоей мамой, так поступали все наши предки.
- Пап, но у тебя ведь есть подружка, и вы …
- Это совсем другое дело, мы свое прожили и все же мы были в ЗАГСе – ответил отец.
Больше к этому вопросу не возвращались, но Илья в выходные дни, какая-то сила удерживала его, старался не бывать в городе.
Беда приходит не одна. Заболела серьезно бабушка Лариса и ее направили в областную поликлинику, расстроились отношения со Славиком. Наташа помогла бабушке пройти обследование у врачей, выручила знакомая медсестричка и уже к часу дня Лариса была в палате. Хирург ознакомился со всеми ее бумагами, назначил свои анализы.
- Операцию надо делать срочно, деньги поступили, но надо еще заплатить двенадцать тысяч наличными.
- У меня нет таких денег, вот все что есть – Лариса показала что у нее было.
- Хорошо, идите в палату.
В палате соседка по койке спросила:
-- Сколько запросил?
- Двенадцать.
- Это еще по-божески,с моей подруги взял пятнадцать.
- Откуда у меня такие деньжищи? Сказали что операцию сделают бесплатно.
- Милая! Кому мы нужны, старые, да еще с пустыми карманами, нужны были когда сутками коров за сиськи таскали, да, надрывались от неподъемных носилок с силосом...
Вошла медсестра, подала Ларисе документы.
- Езжайте в районную поликлиннику, а когда подойдет ваша очередь вас пригласят. К доктору идти не надо, он уехал. Пожалуйста, освободите койку, мне нужно поместить больную.
- Куда же я пойду на ночь глядя, можно побыть до утра?
- Пожалуйста, платите триста рублей.
Лариса заплакала, заплатить за койку, значит остаться без копейки. Наташу тревожить не стала (узнав об этом Наташа обиделась на бабушку) провела ночь на автовокзале. На второй день Наташа, приехав в больницу, не нашла бабушку, узнала в чем дело, зашла к главному врачу, тот не стал ее даже слушать.
В общежитие Наташа приехала зареванная, упала на койку и дала волю слезам. Где взять такую огромную сумму она не знала. У родной матери Татьяны нет сбережений, просить у отца не хотелось, он обратится к Валентине, могут расстроиться их отношения. После узнав об этом мачеха отчитала Наташу, как родную дочь. Моте большого труда стоило привести Наташу в божеское состояние, расспросить в чем дело.
- У меня, Наташа, положение не лучше твоего. Отец погиб. Несчастный случай, валом отбора мощности трактора «Беларусь» намотала одежду и он умер, не приходя в сознание. Осталось нас четверо, я старшая. Мать не блещет здоровьем. Я хочу учится на доктора – мечта всей моей жизни. Что делать? Посоветовали добрые люди выносить ребенка от мужчины, жена которого не может иметь детей. Это уже третий. На учебу хватает, матери помогаю. Питание, сама видишь, богатое, наблюдаюсь каждый месяц у лучших врачей.
- Тебе не жалко отдавать ребенка?
- Жалко, Наташа, но ставлю свое условие – они берут меня крестной матерью и я могу видеть его когда захочу. Поговори со Славиком и выноси ребенка. Я тебя отведу в поликлинику.
- Вряд ли он согласится, да, и я боюсь.
Славик не согласился и даже пригрозил разрывом отношений. Он не хочет, чтобы Наташа носила ребенка не от него, даже зачатого искусственным путем. У Наташи не было другого выхода, бабушку надо спасать, даже в ущерб своим чувствам. В поликлинику, куда привела ее Мотя, Наташу досканально обследовали и предложили клиента. Мотя, как уже опытная в этих делах, договорилась за цену, возражений не было. Отцом будущего ребенка оказался доцент сельхозинститута. Жена студентка, живут три года, детей иметь не может – грехи молодости. Отец доцента занимается торговым бизнесом, мать – преподаватель в этом же институте. С Наташей говорили родители. Они подробно расспросили о ее родителях, о ней самой, ее планах на жизнь, и что, если она может сказать, заставило ее пойти на этот шаг. Наташа прониклась доверием в Раисе Федоровне, от нее исходило добро, располагало к откровенности и она выложила все, как на исповеди.
- Паразиты, карманы на чужом горе набивают. Деньги мы дадим тебе хоть сейчас. Лечи свою бабушку.
- Не надо, сначала... сами понимаете, - застеснялась Наташа – вообщем, когда я буду уверена...
- Хорошо. Дай Бог, чтобы все обошлось благополучно. Вот такую бы жену нашему сыну. Ради спасения жизни своей бабушки пожертвовала своим счастьем. Благополучно родишь, Наташа, заберу ребеночка, я этой потаскухе и понянчить не дам. Деньги можешь взять в любое время. Мы тебе доверяем.
- Доктор пригласил меня к десяти часам.
- Сына пригласили к восьми. Ну, с богом, молиться буду за вас и за будущего внука.
Через месяц, после посещения гинеколога, Наташа была у бабушки с деньгами на руках...
... Илья с Чибисом возвращались с длинного рейса, больше двух месяцев колесили они по России, пока не нашелся груз в родной город. До дома оставалось каких-то километров двести с небольшим. Остановились в районном центре.
- Через бугор и моя родина – сказал Илья – зайду в книжный магазин, может найду что-нибудь интересное.
В магазине продавец и женщина о чем-то оживленно разговаривали и не обратили внимания на вошедшего Илью, не ответили на его приветствие. Выбрав пару, заинтересовавших его книг, подошел к прилавку, подал их продавцу, и взглянув на женщину
- Таня, ты?
- Я не Таня, вы обознались – и пошла к выходу.
- Кто это, - спросил Илья у девушки.
- Директор совхоза «Красный партизан» Антонина Михайловна Михайловская.
- Я сейчас – положив книги на прилавок выбежал из магазина. Антонина уже собиралась захлопнуть дверку, Илья помешал.
- Что вы хотите? Я не Татьяна... – Илья из нагрудного кармана вынул фото и подал ей.
- Садись, поехали, - посмотрев на фотографию пригласила Антонина Михайловна.
- Чибис, подожди меня здесь.
Ехали молча. Каждый думал о своем: Илья о незнакомке, как две капли похожей на его бывшую жену Татьяну, Антонина о своей матери и бабушке, что здесь совсем не случайные совпадения. На пороге большого кирпичного дома их встретила женщина похожая на его тещу Ларису, только ухоженная и прилично, не по-деревенски одетая. Антонина подала ей фото.
- Ах, ты, старая проказница, вот она о чем, на старости у Бога просит прощения. Прошу в дом.
Перед телевизором, в кресле сидела пожилая женщина, в цветном халате, теплых суконных носках ручной работы, с непокрытой головой, красиво уложенных черных как смоль волосами, с глазами так похожими на глаза тещи Ларисы, чуть вздернутым носиком, как у Татьяны и Антонины. Посмотрела на фотографию.
- Это она. Ну, слава богу, живая. Хотелось бы увидеться.
- Нет проблем! Через водораздел, километрах с полсотни и вы у нее. Лариса болеет, видимо предстоит сложная операция в областной больнице.
- Дорогу знаю, хоть и не была там больше чем полвека. Тоня, свози меня к дочери, прощенья попросить. Мне десять минут хватит на сборы, Рая помоги мне одеться и привести лицо в божеский вид – она резко поднялась и уверенной походкой ушла в другую комнату. «Как семнадцатка» подумал Илья, Антонина догадалась и сказала:
- Бабушка у нас что надо, моторная.
Антонина открыла гараж, подала ключи от зажигания Илье и Илья выгнал из гаража «Волгу» М -21 первого выпуска, новую как с иголочки.
-- Ее? – спросил Илья.
- Подарок облисполкома, сама еще рулит – с улыбкой ответила Антонина. Лариса Карповна уселась рядом с водителем, «Волга» плавно тронулась, поглощая неровности дороги, набирала скорость и Илья подумал, что если добавить газу она оторвется от земли и взлетит. До самой границы районов, мать с дочерью пытались заговорить с Карповной, но она их не слышала, она была где-то в своей молодости, в свои 20 лет. Преодолев пограничное бездорожье выскочили на укатанную отгрейдерованную дорогу и через полчаса были в селе Песчаном.
- Смотри, Антонина, в наше-то время развернуть такую стройку, молодец директор. Ты бы съездила за опытом.
- Я была, бабушка – ответила внучка – Горячев не только удержался на плаву в это смутное время, и получает приличные барыши, но присоединил к своему хозяйству немало земли, разорившихся хозяйств.
Проехали мимо бензохранилища с окрашенными серебристой краской емкостями, миновали зерноток с новенькими тремя зерноскладами. Мимо школы в центр села к строящемуся дому культуры и выскочили на центральную улицу, покрытую асфальтом и колонками водопровода по обочине.
- Неплохо. Только вот эти развалюхи портят всю картину. - Тридцать лет Карповна руководила районом и до сих пор на все она смотрела глазами председателя райисполкома.
- Если прямо ехать – попадем на хутор – продолжала она.
- Правильно, но нам направо.- Сказал Илья, притормозив, повернул в проулок. – Вот мы и приехали.
- Я помню это место, но здесь стояла хата покрытая под корешок.
- Лариса с мужем поставили этот кирпичный дом.
Во дворе, старый кобель было забеспокоился, но узнав по голосу Илью, завилял хвостом, улыбнулся своей собачьей улыбкой и улегся возле будки, искоса поглядывая на других гостей.
Вошли в дом, оправились после шока, разобрались кто есть кто и Лариса Карповна продолжала.
- так получилось. Прости меня старую, стоящую на пороге вечности. Двоих я вас родила от Андрея Самохина.
- О, боже! Так это он мой отец, а я его так ненавидела. Меня подкинули Марине Ахтенко, а зимой тридцать третьего голодного года умерла его жена, Ганнушка, и он ночью, по трескучему морозу с села на хутор привел детей к Марине, которая тоже его любила всю жизнь. Мать знала кто мой отец и не раскрыла тайну.
- На то у нее были, наверное, свои причины. Не мудрено, что она любила Андрея. Красивый был мужчина, жаль женатый и с пятью детьми. Влюбилась я в него по самую макушку, до сих пор его люблю и ни о чем не жалею. Госэкзамен был у меня весной, двоих я не могла поднять. Привезла я тебя ему, где пять там и шестому место найдется. Ганнушка женщина добрая, дитя на улицу не выбросит. Летом 33 года я узнала, что семья вымерла с голодухи. Узнала я что в его хате учителя живут. К старости в бога стала верить, прощения у него просила, даже исповедывалась, но боль в душе не утихала. Теперь...
- Умирать засобиралась – съязвила Антонина.
- нет, уж! Ларису поставлю на ночи, тогда посмотрим.
Наташа, за хозяйку, пригласила всех за стол, предложила чаю.
- До чая мы еще дойдем. Поделись, Лариса, что у тебя со здоровьем – попросила Карповна.
Не перебивая, выслушала дочку.
- Такова жизнь. Это вам ни при советской власти. Денег где взяла, Наташа? – внучка опустила голову и молчала.
- Пообщайтесь без нас. Пойдем поговорим с глазу на глаз – ушли в сад, уселись на старую, потрунивающую от времени скамеечку под раскидистой грушей. Правнучка выложила все: про мать, которая разошлась с отцом и ее воспитывала бабушка Лариса, про то, что рассталась с любимым парнем, чтобы за деньги, для лечения бабушки, выносить ребенка от другого мужчины, зачатого лабораторным путем.
- Как говоришь, фамилия, ага, а мать не Раиса Федоровна, преподаватель в сельхозинституте? Так как, очень интересно. – Лариса Карповна достала сотовый телефон, нажала всего одну клавишу и приложила его к уху.
- Здравствуй, Рая! Узнала старую? Как поживаете? Как муж? Сын? – Раиса Федоровна долго ей рассказывала, наконец, Карповна сделала вывод:
- Гнать ее надо в три шеи, мало что бесплодная, ну это бог с ним, всякое может быть с женщиной, так еще и потаскуха.
Так я вот чего тебе звоню. Мы с тобой теперь породнимся. Наташа – это моя правнучка. Это длинная история, потом поговорим. Передавай привет мужу и мою просьбу, пусть побеспокоится о докторах для моей дочки Ларисы. Вот так Наташа. – Карповна хлопнув сложила телефон. – Отец Раисы Федоровны в нашем районе торговлей заведовал. Вместе работали. Знаю я эту семью и сын у них умный парнишка, такого бы тебе спутника в жизни. Это еще впереди, мы это устроим.
- Спасибо, бабушка, я попытаюсь сама свою жизнь устроить.
- Ну, ну! Ты вот что, внученька, позвони своей матери, пусть подъедут со своей семьей. Повидаться хочется. И пусть фотографии прихватит.
Встретились все кто был всем: Татьяна с мужем и сыном Игорем, Вера Федоровна Кузнецова (Немка) с внучкой и внуком Ваней. Они с Ларисой посватались дважды – дочка ее Люба живет с сыном Ларисы, а сын Веры Федоровны, надо же, влюбился в дочку Кореневых Надю. Говорили старые люди – нельзя так, не будет жизни, так и получилось, Надя умерла при родах.
- Теперь можно и за стол. Тоня, принеси из багажника тормозок – попросила Лариса Карповна.
- Наташа, да скажи хоть ты, разве мы с тобой не найдем, чем угостить? - завозмущалась Лариса Коренева.
- Ничего, подавайте свое, с удовольствием отведаем ваше, а вы – наше – урезонила Карповна.
Женщины быстро сервировали стол, расселись, места всем хватило, Антонина наполнила бокалы вином, Карповна налила рюмочку водки, она подняла, сказала короткий тост – за встречу и разом выпила, крякнув по-мужски, закусила солененьким огурчиком. За столом Карповна взяла инициативу в свои руки, переговорила с каждым, дала, как ей кажется, полезные жизненные советы.
- Какая она строгая – скажет после Татьяна своей сестре Антонине.
- Всю жизнь в руководстве, мужиками командовала, а у самой жизнь не сложилась.
Сфотографировались на память, а на другой день Антонина Михайловна отправила на автомашине свою тетушку Ларису и племянницу Наташу в областной центр.
Ларисе сделали операцию, но она прожила чуть больше года. Наташа родила мальчика и разрывалась между лекциями и кормлением сына. Раиса Федоровна на налюбуется внуком, настояла на разводе сына с женой и теперь старалась подтолкнуть его к Наташе, поняв это, Наташа решила поставить все на свои места.
- Раиса Федоровна, мне очень нравится ваш сын, но я люблю другого и не хочу обманывать отца моего ребенка.
Прошел год. Сын Наташи подрос и уже обходился без молока матери и Наташа с Мотей, которая опять была в положении, каждое воскресенье наведывались на отцовскую квартиру. Однажды, открыв дверь, они увидели спящего на диване Славика.
- Здравствуй, Наташа, я вернулся.
- Ну и хорошо, я ждала тебя.
- ребята, я испаряюсь – сказала Мотя – любви вам и кучу девочек и мальчиков.
И. А. Квиткин
2006.
Квиткин иван алексеевич любовь окаянная
© Copyright: Иван Квиткин, 2011
Свидетельство о публикации №211121000648
Свидетельство о публикации №211121000648
Рецензии
Уже начало заинтересовало ) Как говорят, на вкус и цвет... )
Но надо бы выложить по главах, а то сразу не смогу прочесть, а потом ищи...(((
"Страна Хахляндия. Нет, Вы не ищите не найдете ее ни на одной карте, а она все-таки существует в природе, есть люди (народ хахлы, населяющие ее) их земли – районы России, прилягающие к Украине: Ростовская, Воронежская, Белгородская, Курская области.
«Хахлы» ... немного прилежнее в работе, хатки у них чище, да опрятнее, песни мелодичнее, дивчата краше, жинки разговорчивее».
Василина Иванина 27.03.2016 14:04 • Заявить о нарушении
Но надо бы выложить по главах, а то сразу не смогу прочесть, а потом ищи...(((
"Страна Хахляндия. Нет, Вы не ищите не найдете ее ни на одной карте, а она все-таки существует в природе, есть люди (народ хахлы, населяющие ее) их земли – районы России, прилягающие к Украине: Ростовская, Воронежская, Белгородская, Курская области.
«Хахлы» ... немного прилежнее в работе, хатки у них чище, да опрятнее, песни мелодичнее, дивчата краше, жинки разговорчивее».
Василина Иванина 27.03.2016 14:04 • Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.