Танит, не знавшая тепла

Метель выла, мороз корчил на окнах рожи. Дрова пощёлкивали пряно масляня дух, скрипели толстые суковатые брёвна – толи ветер кляня, толи, поворачивая озябшие бока к очагу.
Мама пряла. Я следил за веретеном, а сестрёнка плела из свечного воска медведя, хотя как по мне, то медведь всё больше напоминал какую-то диковинную столешницу с несуразно загнутой пятой ногой.
- А это что? – указывая пальцем на пятую ножку.
- Хвост…
- Но разве у медведей бывают такие длинные, да ещё и… и «бубликом» хвосты?
- Бывают. – с уверенностью бывалого охотника, ни на миг не сомневаясь в своей правоте ответила сестра.
Я открыл рот, чтобы спросить что-то, но, увидев, как улыбается мама, сказал совсем не то, что собирался.
- Замечательный медведь, совсем как живой…
Малышка довольно тряхнула светлой копной.
- Знаю… Ещё на голове будут уши.
Ветер ударил кулаком стену, огонь ухнул и заметался в панике. Где-то за окном брызнуло молнией.
- Буря опрокинула свой котёл, сегодня ей не до сна… - задумчиво произнесла мама, глянув на беспокойную печь.
- Принеси ещё дров… - тихим и отчего-то очень усталым голосом.

Пурпурная ночь и белое безумие в лицо в глаза в душу. Промерзшие насквозь поленца приветствуют друг друга – «клан-клан-клан»
Я остановился - ветер на меня осерчал, выбив из рук дерево и разметав его по-снегу.
- Врёшь свистун, мои дрова. Четыре – пять… Эх обманщик, ну зачем тебе шестая? В какой сугроб завернул?
Варежки облепил белый, трудно найти, трудно искать.
- Кажется, нашел, ой… - дрова вновь летят в снег, ну их…
Невесомое тельце промёрзло сильнее пален, источает холод как нагретая печь – тепло. Хрупкая, совсем ещё девочка…
- Мама, мам она совсем замёрзла, посмотри!
- Дышит бедная. Опусти её ближе к печи сын, вот так.
- Зачем она здесь? – Испуганно глядя на незнакомую, прошёптала сестрёнка, так никогда и, не услышав ответа.
Белые волосы, белые как молоко ресницы и кожа как туман. Лёгкая дымчатая ткань вокруг плеч, поясок – серебряные колечки. Такой она была, найденная на пороге.

Распахнула глаза, но нас не увидела. Стон вьюгой вырвался из груди, дугой изогнуло спину, обнял ее, пытаясь согреть и унять дрожь.
Губы что-то зашептали, не смог разобрать и опустился ниже. Мама вскрикнула, затем закричала сестра, но всё равно услышал:
- Холодно…
Я не видел, как поднялась её рука, не видел зажатую в белом кулачке иглу - в три ладони, и больше никогда не видел тепла…

Но всё еще помню запах смолы, как играют там  вдалеке оранджево-жёлтые языки, где беспрестанно кружится веретено и улыбается дочерней проделке мать…
Помню тепло, а та, что держу за руку, никогда раньше его не знала.