На Шипке всё спокойно

Лето в предгорьях Старо-Планины выдалось росным и и пёстрым. Сестры милосердия из армейского лазарета выплетали разноцветные венки, а доктор Алексеевский сердито выговаривал им:
- Вместо праздных прогулок лучше бы травы лечебные собирали. Вон его сколько по округе - зверобоя да сельдерея, в зимние месяцы отвар лучше всяких микстур будет.
Девушки отшучивались, одергивая лепестки с ромашек.
- К зиме война закончится, Алексей Васильевич, сейчас самое время погадать о любви.
- Кстати, о ромашках, - не унимался доктор. - Они ведь целебную силу имеют. А что касается войны - штука эта заразная надолго.
...Шла кампания 1877 года против турок. Главная квартира Русской армии располагалась в древней столице Болгарии городе Тырново. Генерал от инфантерии Николай Гаврилович Столетов каждый день проезжал с проверкой по палаточным бивакам и подбадривал солдат, ждавших команды на замену передовых отрядов в горах. Потом надолго заезжал в армейские лазареты и здесь отдыхал, попивая липовый отвар с медом:
- У вас только душа и успокаивается, Алексей Васильевич, - говорил он доктору Алексеевскому. - И все потому, что все по лечебной части доведено до ума. Персонал бодрый до дерзости, а раненые и хворые так и рвутся в схватку, хотя опасения есть - впереди зима, а войска наши завязли в горах. Вы даже не представляете, что такое боевые действия в скалах!
Доктор Алексеевский, в белом халате поверх кителя, тоже держа стакан в резном подстаканнике, не соглашался:
-Я зиму в предгорьях Арарата еще в бытность студентом Петербугской военно-медицинской академии на передовых позициях уже проводил. Так же вот против турок стояли, и так же лекарств не хватало. Сейчас еще сносно - при лазаретах сестры милосердия числятся, а тогда я, лекарь, два две пары солдат-неумех из команды выздоравливающих - вот и весь штат. Ни инструментов, ни анестезии - и чистое варварство. А страшнее всего холод. Он больше неприятеля допекал солдат, многие там почили до сроку.
Генерал Столетов добавлял в стакан ложечку айвового варенья и успокаивал:
- Теперь-то за нами вся мыслящая Россия. Пожертвования на армию идут и от земства, и от дворянства. Для самой армии вполне достаточно вооружения и продовольствия, да вот незадача - из болгар формируются отряды ополчения, и мы вынуждены брать их на свой кошт. Так что лечить вам, Алексей Васильевич, придется еще и местное население... Однако хороша! - восхитился он молоденькой сестричкой, убравшей чайные приборы и вышедшей из палатки-, - Да-с, милостивый государь, кампания предстоит непростая, и лекарскому корпусу армии дел будет поверх докторского чепца.
Корпус генерала Гурко накрепко вцепился в Шипкинский перевал. С налету выбив с позиций черногорскую дивизию турок, русские и болгары закрепились на самом гребне гор, а потом три дня намертво стояли под шквальным огнем неприятеля. Турки отступили по склону, но развить успех русскому генералу было нечем - корпус его понес огромные потери, а Столетов в это время основными силами повязан был под городом Плевной.
Военный доктор Алексеевский в эти дни сдал с лица. Каштановая его бородка стала серой, и даже сквозь марлевую повязку на лице обозначились острые скулы. Все три дня штурма Шипки он сам не отходил от операционного стола, и все его одиннадцать врачей, разные по специализации, стали на это время хирургами. Сестры милосердия спали на ходу и часто возница доктора рядовой Степан подхватывал их в падении. Перекинув руку очередной обессиленной барышни через красный погон, он укладывал ее на походный топчан и своей палатке и говорил при этом, пыхтя самокруткой:
- Отдохни минутку, болезная, пока доктор не заметил.
Сам Алексей Васильевич потерял счет и часам, и дням. И лишь
когда в лазарет заглянул Иван Владимирович Гурко и объявил, что атаки неприятеля прекратились, доктор с недоумением увидел у себя в руках сразу два ланцета:
- Wanitas wanitatum... Простите, генерал, я, кажется, зарапортовался. Дайте мне хотя бы полчаса на отдых.
Гурко накинул на плечи доктора свою шинель на меху, вывел eго на воздух.
- Поспите в моей палатке, там вас не побеспокоят. Тем более что впереди позиционная война, и в союзниках у турок теперь лютый горный мороз.
***
Генерал знал, о чем говорил. Занявшие Шипкинский перевал войска не смогли развить успех, и началась позиционная война. Meткие стрелки, турки пристреливали все огневые точки русских и но позволяли им делать никаких движений. Всякая жизнь на перевале замерла. Солдаты сначала единицами, потом десятками, а потом уже и сотнями выбывали из строя со всеми признаками обморожения. Через неделю в лазаретах закончилась мазь и теплые одеяла, потом из войсковых обозов подоставали всю старую амуницию. По склонам, недоступным неприятельским стрелкам, день и ночь жгли костры из сухого кустарника, но мороз настойчиво выдавливал из русской армии оставшиеся силы. Доктор Алексеевский заходил из палатки в палатку, как мог подбадривал солдат и сестер милосердия. Причем нередко с укором говаривал:
- Просил ведь летнею порой вместо венков травы целебные собирать... Вот вам и любовь с ромашками, теперь впору своими телами отогревать болезных.
Сам доктор тоже прозябал до костей. Грея ладони о тонкие стенки стакана с чаем, он с удивлением оглядывал своего кучера:
- Как это ты, любезный Степан, не страдаешь от стужи?! Кожа у тебя медвежья, что ли...
Кучер обматывал голени просаленными портянками и пояснял:
- По такому лютому случаю делаю я свою кожу гусиной. Помните, ваше высокоблагородие, у нас в Бирюче был отставной николаевский солдат Изот Бондарев? Он, сказывал, вместе с генералом Перовским о зимнюю пору эмирскую Хиву ходил брать. Там чуть не вся армия тогда вымерзла в оренбургских степях. Вот оттуда Изот и вынес умение усмирять стужу. Я по его совету с той поры всюду с собой берестяной туесок с гусиным жиром вожу. По-мо-га-а-ает...
Доктор с интересом поглядел на кучера, отодвинул стакан:
- Ну-ка, поподробнее, Степан Фомич!
- Дык, дело известное. Я с лета ишшо корень сельдерея заготовил, фунтов пятнадцать в задке приберегаю. Нынче вон подхорунжего из пластунов взаправду на ноги поставил: в остуженном отваре сельдерея попарил - и ожил человек.
- Так чего ж ты раньше молчал? - возмутился Алексей Васильевич. - Нас нехватка лекарств за горло берет, мрут люди от холодов, а ты имеешь такое средство да молчишь?
Кучер испугался барского гнева, развел руками:
- Вы люди ученые, у вас все пилюльки да мази, куды уж нам со своими примочками...
Доктор остановил Степана, позвал фельдшера из соседней палатки:
- Вот, любезный, - указал он фельдшеру, - этот человек научит тебя и прочий персонал готовить целебный отвар против обморожения. Сколько у тебя, бишь, сельдерея в запасе, Степан?
Тот засуетился, затарабанил:
- Так и теперь корень под снегом отыскать не докука. А еще, ваше высокоблагородие, велите из главных обозов свиного сала доставить. Оно наравне с гусиным в сем деле идет. Коли втирать сало подолгу, с пристрастием в обмороженные члены - выправится человек!
Фельдшер и кучер вышли, а доктор опять потянулся к медному чайнику. Впереди у врача, как и у всей армии, были долгие месяцы противостояния в горах. И каждый день приносил медикам много работы. Не дремали турецкие стрелки, огрызались их горные пушки, а мохнатый равнодушный мороз как завис над Старо-Планиной в ноябре, так только к апрелю и ослабил свою хватку. Армия Столетова пошла дальше, к Адрианополю и Филлиополю.
Но доктор Алексеевский уже не видел этого. С боевым ранением и орденом Владимира с мечами был он откомандирован на должность врачебного инспектора Воронежской губернии.
***
Директор архивной комиссии при Воронежском губернаторе, действительный статский советник Казаринов не однажды просил доктора Алексеевского описать турецкую кампанию 1877-78 годов. В город Бирюч, в его личный дом на Почтовой улице к Алексею Васильевичу приходила обширная корреспонденция, но письмам из архивной комиссии он придавал особое значение. Постоянно отписывал Казаринову небольшие заметки и готовил справки, с удовольствием находил их напечатанными в губернских газетах.
- Смотри, Степан, - говорил он однажды верному слуге и кучеру, указывая пальцем в газету, - вот тут написано, как ты вылечил гусиным жиром под Шипкой художника Василия Верещагина. А вот тут, ниже, я привел рецептуру твоего отвара из сельдерея. Можешь считать, что и ты внес вклад в медицинскую науку.
- Куда уж нам! - Степан гнул через колено жгут соломы для хомута. - Это у вас, Алексей Васильевич, и в отставке покоя от больных нет. Вон какая практика и в Бирюче, и в самой губернии. Да слава про ваше чудодейственное врачевание, почитай, по всей Расее гремит! Что там художник - из самоё царской семьи у вас советов запрашивают. Недаром вчера еще один орден пожаловали...
- Ты откуда знаешь? - удивился доктор.
- Да о том всему городу ведомо! А нынче в земской управе приветственный адрес для вас сочиняют, внук у меня там письмоводителем...
Доктор свернул газеты, отложил ее в сторону.
- Видишь ли, Степан Фомич, по моему разумению - не заслужил я пока ордена. Лечебное дело в Бирюче надо перестраивать, приучать людей к прививкам, повивальную службу на гигиеническую основу ставить. Детская смертность у нас - почти половину на родившихся, а в аптеках только йод да камфора. Какой уж тут орден, когда в уезде знахарей впятеро против врачей и фельдшеров. Нет, солдат, чтобы заслужить уважение земляков, надо прожить несколько таких жизней, как моя!.. Ступай пока, мне же время написать статью о первых потребностях уездной медицины. Работать я стану впредь не на архив, а на нынешний день. И так будет, пока стучит мое сердце.
***
Сердце доктора Алексея Васильевича Алексеевского перестало биться в 1900 году. Его похоронили на городском кладбище, и верный слуга Степан Фомич не успокоился, пока на могиле не возвели достойный заслугам врача памятник. Старый солдат еще несколько лет с любовью ухаживал за могилой барина и потом сам лег рядом, под скромный холмик.
К сожалению, в семидесятые годы XX века гранитные плиты с могилы доктора были сняты для других памятников, и нынче уже никто в Бирюче не укажет, где лежит бывший главный врач Русской армии времен Балканской войны Алексей Васильевич Алексеевский...