Михайловские. ульяна

 
               
 Механизатор колхоза им. Ленина из хутора Речка Коновалов Николай Григорьевич пригласил меня, секретаря парткома к себе домой.
- Заходи, посмотришь как мы живем. Бабка тобой интересовалась, она по крови тоже Михайловская. Больше половины хутора здесь родня. В далекие годы дед Лукьян Михайловский поселился в хуторе Черепиевка с 3-мя сыновьями, у каждого было по десятку детей, наплодились внуки и правнуки – почти все здесь и в Миллеровском районе живут.
Зашли в хату. Комнаты, как во всех в деревне, пахнет свежее сваренным борщом, жареной картошкой на сале, окна, спасение от мух, завешены. Сумрачно. Старческим голосом с лежанки (и это летом!) отозвалась женщина. Бабушка сползла с печки. Усевшись на лавку, палкой  раздвинула оконную занавеску. Свет отодвинул мрак, открылось чуть поморщенное лицо, живые глаза, белые, поседевшие волосы скрученные сзади в дулю.
- Говоришь, Ульянин внук? Что-то есть от Михайловских и от того придурка, с которым  связалась по глупости Ульяна. Может любовь у них была. Царство небесное им обоим.
- Почему придурок? – спросил я, мне даже стало обидно за своего кровного деда.
- А ладно! Каждый человек по своему смышленый и чего то у него не хватает. У кого чего больше, – помолчали.
- Так вот, поведаю я тебе о нашем большом роде Михайловских. Родоначальником был деде Лукьян, а то я помру и унесу все в могилу. Пробовала своим обормотам рассказать и слушать не захотели. Попросила Мыколу тебя позвать, как самого грамотного и серьезного.
Твоя бабушка, Ульяна Кузьминична, великая мученица. Красавица на всю округу, а жить пришлось с таким некрасивым человеком. В одном ей повезло – золотой у него был характер, не  незабежал он  Уляшку, не упрекал, хотя, наверное, и было за что, не держал на привязи в заперти. Вот у кого в голове все были дома и на своем месте. Царство ему небесное, братушке Самоилу Максимовичу…
… Каждую зиму Максим Андреевич Смирнов с сыном Самохой, инвалидом детства, портняжут дома или приглашают их на хутора. Шьют они шубы, полушубки, тулупы из овечьих смухов. Шьют добротную одежду простого покроя и, главное, не дорого.  Есть в селе еще один портной Рябинский Терентий Макарович, мастер высокого класса, работу свою ценит, в его полушубах щеголяют модники и модницы, у кого позволяют средства.
1915 год. Второй год гремит война. Давно нет известий от сыновей младшего Егора и старшего, уже женатого, Алексея. Душа изболелась у родных. На всю зиму обшить большую семью Михайловских пригласили на хутор Черепиевка. Дома, на хозяйстве осталась жена Максима Андреевича Марфа с малолетним внуком Ванюшкой, сыном Алексея, пользы по хозяйству от него еще немного, все же не одной коротать длинные зимние вечера. Хозяйство посократили и все равно за парой волов, коровой и телкой-летошницей, кабанчиком и овцами уход требуется не малый и все на одни руки.
Портных разместили в старой хате, в которой в свое время в Черипиевке первое время  жили Михайловские скопом. Помещение саманное, теплое с низкими потолками, пятистенка, однако с передней прихожей печку перенесли в красную комнату, а та чуть обогревалась от стенки коминя, два окна, вместительная лежанка, на которой отдыхал Максим Андреевич, кровать с мягкой гусиной периной, два стола возле каждого окна, две лавки (ослины). Убирала в комнате, топила печку молодая, незамужняя, уже заметно, что ждет ребеночка, Уляша. Постоянно одетая в рваный полушубок, подпоясанный платком, латанные валенки с чужой ноги, шерстяной платок, изрядно попорченный молью, поэтому-то Максим  Андреевич и решил, что не их девка, а в работниках, узнав, удивился, но перемолчал  - в каждой семье свои причуды.
Уляшка проворная, аккуратная молодичка, растопляла и топила печку, прибиралась в комнате,  приносила еду и воду. Кузьма Лукьянович предложил питаться за одним с ними столом, Максим Андреевич отказался, незачем хозяев стеснять.
Переделает Уляша свои работы, садится около Самохи передохнуть и послушать его россказни.
- Ты, Уляша, не пугайся,  сделала таким Самоху  пьяная бабка повитуха, Гашка. В тот день у нее он был четвертым и каждый раз подносили ей рюмочку водочки. Жена рожала трудно. Это дура пьяная выкрутила Самохе ножку, да, еще и головку сдавила. Ты бы видела моих сыновей Алешку и Егорку – красавцы! Жена у меня как картинка, да, и я не урод – первый жених был на селе – объяснил  дед Максим.
Бог наделил Самоху даром рассказчика. Он умел разговорить любого и выудить все что тот знал, обладал цепкой памятью и сравнительным анализом. Посмотрев на любого пацана в селе, тут же определит  кто его родители. (Чьей он породы). У Уляши он расспросил  о жителях Черипиевки, потом всю зиму подчевал ее разными случаями из жизни села Верхнее-Макеевки.
- Я  любила его слушать. Самоил Максимович так складно и интересно рассказывал о самых обыденных делах. – через много лет скажет мне моя бабушка Ульяна Кузьминична и слезы  ручьями польются из ее красивых глаз по не стареющим щекам. Дедушки Самошки уже не было среди нас.
Уляшка приглянулась Максиму Андреевичу сразу и по всем статьям, красавица, толькл вот глаза такие грустные, виноватые.
- Чего грустишь, Уляша?
- Разве не  понятно?
- Ты об этом? Радоваться надо, на свет божий родится человек.
- Так без мужика.
- Без мужика такого не бывает – Максим Андреевич ласково погладил уже по округлившемуся животику. – а от законного мужа и любимого парня, просто быстрюча, разницы нет. Родившемуся все равно. – рассуждал дед Максим.
Уляша принесла завтрак, жирный наваристый суп фасолевый  с мясом, каша пшеничная и взвар из лесных яблок и груш.
- Садись рядом с Самохой -  пригласил Максим Андреевич, положил перед ней два кусочка мяса – Ешь, Уляша.
- Я не голодна.
- Видал, как тебя потчует старшая невестка.
Улюша принялась жевать,  вошла невестка старшего сына Марина, сварливая, ядовитая баба.
- Бессовестная! Примостилась! Для тебя это варено?
Марину боялись все невестки Кузьмы Лукьяновича. Покрикивала она и на мужиков. Уля поднялась и быстро ушла.
- Зря ты так на нее. Она ребеночка ждет…
- Нагуляла, потаскуха…
- Ты вот что, Марина, с Уляшкой не собачься, может я ее Самохе в жены запреметил…
- Во! За такого урода в самый раз!
- … И всем бабам скажи, чтобы ее не обижали – продолжил Максим Андреевич. Самоха молча завтракал, не обращая внимания. А зря!
- До беды, Маринка, не далеко. Скажу я деду Лукьяну, что задом передо мной крутила…
- Не поверит!
- Не поверит, это точно, зато муж твой скор на руку. Ременными вожжами тебя так отходит – ни сесть, ни лечь!
- Старый ябедник!
- Вот так то лучше – завершил разговор Максим Андреевич, поднялся из-за стола, перекрестился. – Посуду прибери со стола, работать надо, Уляшку, где ее теперь искать.
По словам Ульяны Кузьминичны с этого дня ее   больше не обижали и не нагружали лишней работой.
Весна. Солнце припекает, чернит трухлявый снег, в миг могут разлиться балки и тогда ждать пока не протряхнет.
Работа закончена, хозяева довольны, доволен и Максим Андреевич – не плохо заработали.
Уляшка родила девочку. Вечером, перед отъездом Кузьма Лукьянович пришел с магарычем и заодно и внучку обмыть. За целую зиму, даже на пристольные праздники Максим Андреевич не пригубил ни рюмочки, он знал свою пагубную страсть – рюмочку, после чего последует длительный запой. Работу надо было сделать во время и так, чтобы не стыдно было смотреть людям в глаза.
- Самоха, выпей, я пока воздержусь. – Максим Андреевич подвинул налитую рюмку, тот выпил, закусил и ушел отдыхать.
- Кузьма Лукьянович. Мороз крепчает. Останемся на денек и обошьем Ульяну. Бесплатно. Срамно смотреть на оборванную молидычку. Не прогневайся, если что не так ляпнул.
- Нет! Пусть терпит. Даже если с войны вернется Замай не отдам Ульяну за этого придурка – ответил Михайловский.
- Отдай за Самоху.
- Забирай. С Самохиного лица воду не пить, зато у Уляшки всегда будет кусок хлеба, дите вырастит, да, и обижать в вашем роду женщин не принято.
К  восходу солнца сын Кузьмы, Кондратий подогнал к хате, запряженную в добротные сани с сеном пару лошадей. В том одеянии, без рукавиц, с закутанным в тряпьё ребенком, сидела Ульяна. Самоха, не обращая на нее внимания, уселся рядом с ездовым. Выехали за хутор.
- Кондрат, останови, – попросил Максим Андреевич. Он снел с себя тулуп, с ног до головы укутал Ульяну с ребенком.
- Андреевич, а как же вы?
- Не голый же я, в полушубке.
Через час были у дома Смирновых.
Кондратий потных лошадей прикрыл попоной, накинул им на морды сумки с овсом, увидев девушку у ворот соседнего дома, ушел знакомиться. Так вышло, что теперь куда бы Кондратий не ехал его путь лежал мимо дома Орины Гавриловой (но это уже другая история).
Максим Андреевич пошептался с женой Марфой.
- А Самоха знает?
- Не знает, после расскажем.
- боже мой! – запричитала Марфа – бедная молодычка, она ведь, как нарисованная, а Самоха…
- После поговорим…
В хате тепло. Распеленали девочку, заменили на новые байковые пеленки. Марфа попросила мужиков перейти к брату Проньке (по соседству) и прислать сестру Марину ей на помощь. Девочку покупали, Уляша покормила и ребенок уснул. Ульяну раздели, выкупали в большом деревянном корыте, Марфа достала из сундука свое еще девичье одеяние, оказалось впору, и любовались неземной красотой будущей невестки.
- Боже мой, такого ли мужа надо Уляше – позже скажет Марина Марфе, а вернувшись домой высказала  Самохе – Я что хотела тебе сказать братику, куда твои глаза глядели – она цветочек полевой, а ты … - она перемолчала, глядя в глаза удивленного Самохи – Какая Ульяна тебе невеста, жена?
- Что ты мелешь, Марина, откуда у меня невеста взялась?
- Сбежит она от тебя.
- Не сбежит, – вмешался в перебранку Максим Андреевич – Обвенчаем, Уляша умница, верующая. Я говорил с ней.
- Не бывать этому! – Самоха разозлился не на шутку, пошел на отца с кулаками. Такого никогда не было, даже голоса сын не повышал на отца. Марина втиснулась между ними. Успокоились.
- Самоха,  мы с матерью  старые, братья врядли вернутся   с войны, с кем останешься век свой доживать – рассуждал Максим Андреевич.
- Она мне в дочери годится – ей шестнадцать, а мне тридцать три. Совсем вы ополоумели, батя!
- Уляша – обратился к ней Самоха, когда пришли домой. – Ты знала зачем тебя сюда везут?
- Знала.
- Без меня меня решили женить – он взял Уляшу за руку, подвел к осколку зеркала, вмазанному в стенку. – смотри на меня и на себя. Тебе со мной будет гыдко на люди выйти.
- Куда деваться? Жить в том аду я не хочу, не идти же с сумой по хуторам. У тебя такая добрая мать, проживем. Я знаю ты ведь тоже добрая душа.
- Что сделано, то сделано. Я обещаю никогда тебя не обижать, ты вольна делать все, что хочешь.
Уляша достала со шкафчика ножницы, усадила его на табуретку, подстригла волосы, окультурила бороду и усы.
- Побрить бы.
-Я, Уляша, никогда не брился, да, и не парубок я, – любуясь собой в осколке зеркала, сказал Самоха.
Венчание в церкви для молодых не только обряд, скрепляющий их на веки, но еще и большая радость покрасоваться перед односельчанами, а людям полюбоваться на молодых. Венчание Самохи и Ульяны перевернуло все с ног на голову. Не радость для молодых, а страдание. На площади перед церковью многолюдно, яблоку негде упасть: сошлись жители села Верхнее-Макеевки (село в 1916 году было больше нынешнего раза в два), на лощадях съехались хуторяне даже из близ лежащих хуторов, села Дегтево. И все за тем, чтобы полюбоваться на уродливую пару молодых – красавицу Уляшу и  не красивым инвалидом, женихом Самоилом.
Такого в селе при венчании никогда не было.  Бедная моя бабушка, как она это пережила!
- Я долго не соглашался на венчание, она настояла. – рассказывал мне мой дедушка, Самоил Максимович – пообещала перетерпеть, но что бы все  было по-людски, по-божески.
Так и терпела всю жизнь.
Терпела и сносила все тяготы домашней работы. Хозяйство Смирновых не малое – скотина, птица. Свекруха с каждым годом слабела, мужики целую зиму портняжили, правда, на дому и помощники были не важные. Управится по двору не трудно. Вода, за которой надо ходить к водотоке, в леваду, больше чем за сотню сажень, забирала все силы. Летом полевые работы опять на нее худенькие плечи, правда, помогают как могут и Максим Андреевич, и муж, и свекровь, и Марина. От тяжелой, непосильной работы мальчик родился мертвеньким, похоронили в саду.
Терпела, надрывая сердце, когда нищета заставила шестилетнюю дочку Ганнушку отдать в няньки к чужим людям. – бездетные, зажиточные хозяева взяли в дети мальчика Митю. От них она пошла и закончила школу, а пришло время подготовили приданное и отдали замуж в хорошую семью, за Тимофея, сына Ивана Кузьмича Коновалова. Законные родители и на сватовстве и на свадьбе были почти в качестве почетных гостей. Целую ночь на пролет проплакала Ульяна, не легко было и Самоилу Максимовичу.
Терпеливо сносила Ульяна сплетни и наговоры. Никто не мог поверить, что такая красивая женщина может жить без греха с мужем инвалидом.
Санько Бык нахально предложил переспать с ней и откровенно возмущался, что она его, самого красивого мужика, послала туда, где Макар телят не пас. Пожаловалась свекрови.
- Я за день так умаюсь, что месту рада.
- На чужой роток не накинешь платок, а Самоха что?
- Молчит, терпит.
- Не дай бог разозлится, задушит сплетника, сила у него в руках неимоверная, с ногами вот беда.
Так оно и вышло. Бригадир П.К. постоянно домогался Ульяны, та отбивалась как могла. На работах держал мало оплачиваемых, за невыработку минимума трудодней можно было попасть под суд.
- П.К. ты в зеркало чаще смотри. Кто ты и кто она. – говорила ему Паша Миронова.
- Самоха по-страшнее будет.
- Он муж, а у тебя нутро гнилое. Попадешь Максимовичу в руки, надолго запомнишь.
Как ни уговаривала и просила Ульяна мужа не вмешиваться, она сама справится, Самоха утром пришел на общий бригадный двор и пытался поговорить с бригадиром. П.К. толкнул его и  Самоха сел на землю, успел ухватить бригадира за штаны, легко, как пацана, посадил себе на колени и крепко прижал к себе. Мужики с трудом высвободили. Уже начавшего синеть бригадира.
- Боже, какая вонь! Бабы да он в штаны наделал – хохотала Паша Миронова.
Слухи о проделках П.К. дошли до председателя колхоза Гненного И.Н. и он освободил его с должности бригадира и отправил с бабами на разные работы.
Мы с трудом пережили военные и послевоенные голодные годы и, наверняка, благодаря бабушке. Семья наша ютилась в небольшом флигельке, в котором почти  половину площади занимала груба с большой лежанкой и печью для выпечки хлеба. Нас у матери трое, дедушка с бабушкой и меньшая мамина сестра Паша. Соберемся вечером – не повернешься. При немцах дедушка перешел жить к дочери Ганнушке, не на кого было оставить дочку Шуру и соседскую Нюсю. Полицаи требовали ежедневного выхода на полевые работы.
По соседству, через развалившийся плетень, жила семья Стяговой Василисы. Дети – наши ровесники. И бабушка «пасла» и нас и за одно и соседских. Какое у нее было терпение! Бабушка ни на кого никогда не кричала, да, мы подчинялись ей бесприкословно. В комнате под потолком висел прутик из красной лозы, которым она обещала отходить любого за баловство, но до этого так и не дошло. Каждый вечер, перед сном, во дворе на шпорышевый ковер бабушка укладывала всех шестерых вниз животом и мазала на икрах ног цыпки (за день кожа ног обветривалась, трескалась до крови) сметаной – боль нестерпимая, и убежать нельзя – рядом с нами ложила прутик. Все быстро проходило, утром от трещин не оставалось и следа.
Бабушка была нашей заступницей. Ни моей матери, ни тетке Василисе некогда было нас воспитывать уговорами, не важно кто набедокурил свой или чужой, голову между ног, спустят штанишки и получишь по полной программе, если не окажется поблизости бабушки Ули. Однажды меня выпорола тетка Василиса за то, что я дразнил ее немую дочку Нюсю, и если бы не бабушка – попало бы еще и от матери.
1946 год был не урожайным, случился голод наподобие 1933. На трудодни выдали по стакану проса, налогами с крестьян выгребли почти все что выращено и выкохано в подсобном хозяйстве. Хлеб у государства был, Верхнее-Макеевская церковь до верху была засыпана зерном. По селам и хуторам бродили толпы голодных детей и стариков. Бабушка Уля, отрывая от себя, подкармливала нас и матушку, которой еще надо было выкладываться до темна на колхозной работе.
Четверо пацанов – я, сосед Ваня Стягов, Володя Величко и Леня Рябинский забрались в подполье церкви, стаместкой продырявили пол, посыпалось зерно, набрали в карманы, отверстие закрыли палочкой (Чопом). Бабушка, узнав откуда такое богатство, даже близко запретила подходить к церкви, а вечером мне и соседу Ване перепало от матерей. (Много лет спустя, я работал секретарем парткома колхоза имени Ленина вместе с главным агрономом Сапоговым Юрием Семеновичем зашли в церковь, приспособленную под склад строительных материалов, увидел забитое грязью отверстие, поковырял электродом, оказалось отверстие неправильной формы. Может быть…)
У бабушки Ули, кроме моей матушки, прижитой в девичестве, было две дочери: Ганнушка вышла замуж за Тимофея Коновалова, погиб в войну, второй брак с другом мужа - Кривенко Григорием Ивановичем, дочка Шура от первого брака и пятеро внуков; Паша – первый брак неудачный, умерла грудная дочка, жена, умирающего от туберкулеза Филева Александра Павловича уговорила Пашу сойтись с ее мужем (Саньком) и воспитать ее детей. Воспитали и нажили еще шестерых. Ульяна Кузьминична всем чем могла помогала дочерям в воспитании и детей, и внуков, но жила с Настей и мы, ее внуки, наверное, были ей желанней и больнее. В крайнем случае, мне так казалось.
Я поступил в Быковский сельхозтехникум Сталинградской области. Страна только зализывала раны после войны. Сталинград лежал в руинах. Половина железно-дорожного вокзала функционировала, а вторая – груды бетона и кирпича. Учится было голодно. Стипендия 140-200 рублей, столовая (техникум был в степи, в бывшей панской усадьбе) работала один раз в сутки, из дому помощи (деньгами) ждать не приходилось, присылали посылками (сало, пшено, домашней колбаски) и, главное, письмо от любимой бабуни! Она не умела ни писать, ни читать, знала как нарисовать три, четыре буквы и в конце маминого письма бабушка Уля рисовала их и потом малевала по листку, как это обычно делают малые дети.
- Мама, что вы делаете? – каждый раз возмущалась моя матушка.
- Письмо пишу, меня мой внук поймет, как я соскучилась по нем.
И я понимал. Мне были дороги ее «письма», хранил их в своем большом фанерном чемодане, который бабушка заказала мне у столяра Кульбацкого.
Закончил техникум по специальности зоотехния и получил направление в Верне-Макеевскую МТС. В те времена специалисты сельского хозяйства были в штате машинно-тракторной станции, работал в колхозе Победа (с. Каменка). Через месяц получил зарплату и подъемные и деньги отдал бабушке.
- О боже, как много! Маме отдай, пусть порадуется.
Увидев стопку денег на столе, мать растерялась.
- Я никогда таких денег в руках не держала, что с ними будем делать?
- Во-первых Ваню надо прилично одеть и обуть, а дальше видно будет – предложила бабушка. – Уже парубок, не бось и девушка есть на примете.
Не могла и предположить Ульяна Кузьминична, что ее любимый внук через месяц втихаря зарегистрирует брак с агрономом колхоза Лидой Бесединой и это вскроется только через два месяца, и это уже совсем другая история.
После службы в Советской Армии директор совхоза им. Подтелкова Канцуров Николай Александрович предложил мне должность управляющего фермой в селе Каменке, согласился, отработал несколько лет. Летом с механизатором Петром Федоренко по путевке в дом отдыха «Морская» забежал я проститься с заболевшей бабушкой. Она посоветовала спокойно отдыхать, за две недели ничего с ней не станется. Садясь в машину, я увидел в окно бабушку Улю, она смотрела на меня и слезы текли по ее щекам. Боже мой! Да, это она тогда прощалась со мной и мне даже не сообщили о ее кончине (она запретила). Прошло столько лет, а досель казнюсь…
Похоронили бабушку рядом с мужем  и свекровью. Каждый год приезжаю на их могилы, теперь уже нет и брата Коли, и матушки Насти, ухаживаю за ними, раздаю сладости детям и всем, кто подходит к могилам поклониться моим близким. Сколько здесь, на Верхнее-Макеевском кладбище заброшенных могил!  Остались едва приметные холмики, полусгнившие кресты и вросший в землю камень у края могилы. Неизвестно где упокоился Смирнов Максим Андреевич, отец и дед моей бабушки Кузьма Лукьянович и Лукьян. Пройдет время сотрется память о наших предках и о нас. Будут другие люди, но не мы.

                И. Квиткин.
                Март 2008 года.