8. 4 Маблунг и Ниэнор

Ребенок Ниэнор родился и воспитывается Маблунгом в Сирионских Гаванях.

Не проси меня петь о любви в эту ночь у костра,
Не проси называть имена – ты же понял всё сам
Тэм

-1-
 Дом был маленький, чисто выбеленный и окруженный буйно цветущим палисадом. Маблунг сам выбрал его среди таких же стоящих на отшибе от городских стен рыбацких обиталищ и сам же договорился с хозяином. Немолодой коренастый мужчина с суровым обветренным лицом не скрывал очевидных подозрений, но после продолжительных расспросов и колебаний все же прислушался к шиканью пихавшей его в бок полной круглолицей женщины и ударил с настойчивым эльфом по рукам. Заманчиво тяжелый мешочек с нолдорскими драгоценностями перекочевал в мозолистые руки, и вскоре многочисленное семейство перебралось в другое, куда более подходящее размерами жилище. А в домике поселилась вместе с сыном Ниэнор.
 Само предложение перебраться в Гавани Сириона тоже было идеей Маблунга. Когда после смерти Турина и в одночасье угасшей от горя Морвен, трудного рождения сына и долгого забытья в лихорадке аданэт немного оправилась и, казалось бы, могла под охраной эльфов двинуться в путь, они уперлись во вдруг возникшую преграду. Женщина упорно не хотела ни возвращаться в Дориат, ни оставаться в Бретиле. Уговоры и увещевания лишь впустую таяли в воздухе, раскалываясь о безразличное «Куда угодно, лишь бы отсюда прочь», и нельзя было однозначно сказать, говорило ли это стремление сбежать от памяти, позора или от проклятья. Скорее, от всего сразу, решил тогда Маблунг и более не стал ни настаивать, ни, как предлагал кто-то из отряда, попытаться увезти Ниэнор вопреки ее желанию. Но и особого выбора возможных путей он не видел, поэтому после недолгих размышлений и предложил аданэт сопроводить ее на юг, в устье Сириона, куда после Битвы Бессчетных Слез стекались остатки разрозненные нолдорских войск, беженцы-синдар и авари, а так же люди всех племен и родов.
 Разумеется, перед таким долгим путешествием необходимо было выждать. Дать окончательно окрепнуть самой Ниэнор, и, главное, дать окрепнуть родившемуся раньше срока слабосильному и болезненному мальчику. Отсрочка грозила немалая, но женщина согласилась. Сразу же и без лишних уточнений, с каким-то неживым равнодушием вручив себя и своего ребенка заботам дориатского Охотника.  И больше они к этим обсуждениям не возвращались.
 Так вышло, что лично Маблунг до Менегрота в тот год так и не доехал, ограничившись отправленным к Тинголу гонцом, и оставался в Бретиле еще на шесть месяцев. До того дня, как в леса пришла весна, ее отважные глашатаи-подснежники нашли путь из-под осевшего наста, а солнце принялось согревать промерзшую за зиму землю. И когда весна окончательно вошла в силу, они засобирались в путь. Приготовленные за минувшее в ожидании время одежда и запас провианта заняли место в дорожных сумах, Маблунг спрятал под рубахой присланный из Дориата кожаный кошель, а Ниэнор окончательно оправилась от болезни и уже приноровилась сидеть в седле с сыном на руках.
 Путь на далекий юг занял полтора месяца. Они ехали осторожно, избегая ненужных встреч и по несколько дней таясь от них в чаще леса или лабиринте валунов в предгорьях Рамдала. Пришлось сделать знатный крюк, чтобы обойти перерезающую горизонт с запада на восток цепь, и обогнуть ее со стороны высящейся одиноким стражем Амон Эреб. Там они все же столкнулись с эльфами – присягнувшими сыновьям Феанора ланквенди и пополнили у них запас провизии, заодно обменявшись пустыми новостями. Но кроме этой краткой встречи ненужных приключений на их долю не выпало, и белые стены приморской крепости маленький отряд из полутора дюжин всадников увидел в самом конце весны.
 Устроить в Гаванях одинокую женщину с ребенком оказалось делом нехитрым. Здесь собралось такое количество беглецов из самых разных уголков Белерианда, кажется, всех племен и Домов, что ни для кого не было в диковинку появление еще одной вдовой аданэт. Пусть и с эскортом эльфов. И поиск пристанища для новоприбывших тоже был делом привычным и налаженным. Маблунг пару дней побродил по городу, поспрашивал, и ему указали на стоящие вдоль берега рыбацкие хижины: расстаться с крышей под защитой городских стен желающих давно не находилось, но Ниэнор и не захотела жить среди тамошней сутолоки. Маблунг снова не стал настаивать. Тем более что успел отметить начавшееся строительство второго кольца крепостных сооружений, что шло полным ходом. Скоро оно завершится, и тогда выкупленный за нолдорские камни рыбацкий дом тоже будет в безопасности. И тогда Ниэнор больше не останется беззащитной.

 В последний летний месяц, когда тепло еще и не думало умирать, а окружающие Гавани сады и леса неистовствовали сладкими цветочными и фруктовыми ароматами, привлекая самых разных птиц и насекомых; когда умиротворенное море продолжало ласкать песок побережья, не вспоминая пока о грядущих зимних штормах; когда прячущийся за палисадом беленый дом был обжит новыми хозяевами, дориатские эльфы покинули устье Сириона. 
 Обратно Маблунг повел свой отряд другим путем. Они не стали обходить Андрамские горы далеко с востока, но, оставив по правую руку полноводную реку, отклонились ненамного и перешли через ближайший годный для коней перевал, что ранее был отвергнут из опасений застудить ребенка. И через три седьмицы после отъезда из Гаваней бывший эскорт дочери Хурина въехал под своды Менегрота.
 Маблунг вернулся в Дориат спустя четыре полных года отсутствия. И едва ли кто-то заметил, что он не почувствовал, что вернулся домой. Тингол встретил его тепло и не как король, но друг. Оборвал попытку улизнуть от рассказа за сухими словами дежурного отчета, с редкой порывистостью заключил в объятия и увлек за собой – прочь от неживой торжественности тронного зала. Как и в присланном месяцы назад письме, он с пониманием и одобрением говорил о проявленной Охотником заботе об обездоленной женщине, посетовав только, что лучше бы ей было вернуться в Дориат. И, помолчав, добавил, что случившееся не его, Маблунга, вина, и ему нечего пытаться столь усердно искупать. Не больше, чем самому Тинголу. Охотник тогда только кивнул и невольно отвел взгляд от проницательных глаз королевы.  В тайне он уже прикидывал месяцы до новой весны, когда можно будет опять взнуздать коня и опять отправиться в путь. Он обещал Ниэнор навестить их с ребенком не позднее начала лета.
 Минуло еще полгода. Все вроде бы вернулось на круги своя: разъезды, разведки, вылазки, караул у сокровищницы и королевских покоев. Вести, дурные и, реже, добрые. Дружеские попойки, конная охота и долгие темные, полные шорохов и гуляющих сквозняков ночи. Все было как обычно, но никогда еще Маблунг не чувствовал такого холодного изнуряющего одиночества. Старался не подавать виду и, только изредка запираясь в своих покоях, думал о том, как лежащий теперь где-то в лесах Бретиля Белег рассмеялся бы и хлопнул его по плечу, заставляя прийти в чувство и вздернуть повыше голову, сбрасывая бесполезную тоску. Как навсегда умолкнувший ехидный и ядовитый Саэрос донимал бы своими извечными шуточками и тычками, а потом, осекся бы, подумал и тихо сказал что-нибудь в духе: «Ну что ты в самом-то деле?». Как безмолвно перебирал бы струны арфы большой знаток душ Даэрон, сидя рядом и дожидаясь, когда страдалец будет готов и сам все выложит. Увы, менестрель не смог перешагнуть через то, с чем не раз помогал справиться другим, и теперь и его след исчез где-то на просторах Восточного Белерианда... Был еще Элу, но... Времена Великого Похода давно минули, и вместе с ними минули те дни, когда все было как-то проще, и Тингол был просто другом, а потом уже вождем. Так гнетущая пустота будто ширила вокруг Маблунга свое смыкающееся кольцо, и он раз за разом прокручивал в голове все те же мысли и, словно цепляясь за соломинку, раз за разом воскрешал в памяти окруженный палисадом выбеленный домик. Ждал.
 Когда он впервые увидел прибывшую вместе с матерью Ниэнор, помог спуститься с коня и успел немного понаблюдать, его общим впечатлением оказалось какое-то странное удивление. Охотник подумал о том, какая же она тонкая, хрупкая, но, кажется, вовсе незамечающая своей очевидной уязвимости. Девушка напомнила ему молодое деревце, что неохотно раскачивается под порывами ветра, не сгибаясь и будто не думая о том, как легко может переломиться под ударом следующего порыва. Ее хотелось оберегать. Что Маблунг и делал. И когда их отряд отправился следом за Морвен, и когда они уже вместе блуждали по пустошам Талас Дирнен. И потом все те три года, что прошли в изнуряющих поисках после злополучной встречи с тварями Врага, он не останавливался. Думал о том, что обязан успеть. Разыскать. Защитить.    
 Муторное давящее одиночество и живущее в лишь воспоминаниях расколотое прошлое терзали его бесконечно долгие месяцы. И, кажется, в чувство он приходил только с началом долгожданной весны. Только с наступлением в установленный черед осени.  Друг за другом сменялись три безликих года, а память сохранила от них лишь первое несмелое тепло, лишь первые робкие заморозки, лишь согретое солнцем побережье…

-2-
 Нежные закатные лучи заливали влажный песок розовым светом и красили им же стены домика. Было уже по-летнему тепло, умиротворенно, и прилетевший с моря соленый йодистый ветер не принес озноба. Он воровато проскользнул сквозь кружевные занавеси окна и теперь, незамеченный, бродил по комнате, дотрагиваясь до стоящих в кувшине цветов, оставленного на столе шитья и, совсем осмелев, касался лица ссутулившегося на стуле Маблунга. Ниэнор была здесь же – она замерла перед распахнутыми ставнями и, упершись обеими руками в стойки рамы, не сводила напряженного взгляда с играющего перед домом ребенка.
 Они молчали давно. С того момента, когда Маблунг сказал, что утром возвращается в Дориат, и приедет вновь, как только сможет. Снова привезет припасы и камни на обмен и посмотрит, как обстоят дела у давшей течь и седьмицу назад подлатанной им крыши. Женщина тогда только кивнула и поднялась посмотреть на сына.
 Тулмир возился во дворе под пышным кустом акации, сосредоточенно раскладывая собранные днем раковины. Бессмысленное, изо дня в день повторяющееся занятие, несвоевременные попытки отвлечь от которого всегда приводили только к одному – к бурной и продолжительной истерике. Это пугало. Как пугало и удивительное, полное сходство мальчика с отцом, кажущееся еще более недобрым оттого, что подвижные, выразительные черты лица Турина будто застыли и омертвели в облике его маленького сына. За короткую, менее чем четырехлетнею жизнь единственной, направленной на окружающих реакцией мальчика был лишь неистовый плач в ответ на чересчур настойчивое вмешательство в его однообразное развлечение. Все прочие бедные гримаски и неровный тихий смех были обращены будто куда-то внутрь себя и не распылялись на пытающихся заговорить с ним взрослых. Странное зрелище, не раз пугавшее изредка заходивших к Ниэнор соседок. И ставившее в тупик не раз приглашаемых в рыбацкий домик целителей.
- Ничего не изменится. Он не заговорит, – вдруг произнесла аданэт с какой-то обыденной обреченностью в голосе.
 Маблунг ухватился за нарушивший тяжкое молчание звук и, поднявшись с места, встал у женщины за спиной.
- Детям людей случается начинать говорить позднее сверстников.
- Случается. Но перед этим они уже пытаются изъясняться звуками и жестами, – Ниэнор медленно покачала головой. – А Тулмиру будто вовсе никто не нужен.
 Маблунг промолчал. Он хотел бы в очередной раз ее подбодрить, сказать что-нибудь о том, что мало ли исключений, и мальчик еще их порадует, но… С некоторых пор готовые сорваться уже очевидно лживые утешения вдруг застревали у него в горле. И оставалось только молчать. Смотреть на стоящую рядом женщину, следить за тем, как выбившиеся из золотистой косы мягкие вьющиеся волосы у ее правого виска подрагивают от его близкого дыхания, и гнать от себя ненужные, невозможные мысли…
 С годами Ниэнор стала сильнее напоминать мать. Под ударами судьбы еще недавняя девичья хрупкость словно отошла на второй план, уступив место серьезной несгибаемой решительности. Готовности с открытым лицом встречать новые беды и стойко их выдерживать, будто неудавшаяся попытка наложить на себя руки полностью убила в ней способность испытывать отчаяние и страх. Да, именно тогда это и произошло. Когда сам Маблунг, оставив остывающее тело найденного и вновь потерянного Турина попечениям спутников, бросился вдоль бурного течения Нарога. И в отчаянии метался среди скал и древесных стволов, пока не увидел в цепких ивовых объятиях белеющее платье. И пока, выбравшись из ледяной воды с Ниэнор на руках, не почувствовал наконец под ладонями слабое биение сердца. Его собственное, кажется, вновь забилось тогда же.
- …Маблунг?
 Охотник вздрогнул и, опомнившись, отвел взор от золотистой пряди.
- Да?
- Ты не слушал? – Ниэнор коротко глянула через плечо и вновь принялась смотреть на сына. – Я все думаю: он такой из-за близкого родства, из-за преследующего нас рока или из-за моего… из-за меня?
- Я не знаю, – честно покачал головой Охотник. Он бы сам хотел это знать. – Но ведь все произошедшее было велением рока. И ваша с Турином встреча и то, что случилось потом. Да вся судьба детей Хурина… Если ты хочешь обвинить в недуге сына себя, то незачем. Это ему не поможет.
- Вся судьба… - негромко повторила Ниэнор и, вновь обернувшись, уже дольше внимательно смотрела Маблунгу в глаза, пока со двора не донесся тихий шум, и мальчик, подобрав с земли свои раковины, сам не пошел к дверям дома. – Пора его укладывать.
 Охотник кивнул и неловко посторонился, пропуская ее к выходу в сени.

 В сенях Ниэнор стелила ему самому, и сейчас Маблунг сидел на накинутом на скамью покрывале и ждал, когда юный Турион заснет. Это тоже было непросто: обычно мальчик долго ворочался, пугался безобидных шорохов и, тихо всхлипывая, с головой забивался под одеяло. И потому матери приходилось подолгу сидеть возле него, негромко напевая и успокаивающе гладя по непослушным волосам.
 Но вот долетающие в распахнутую дверь звуки смолкли, и Маблунг, поднявшись, осторожно заглянул в служащую спальней комнату. Наконец затихший Тулмир клубком свернулся у стены, но Ниэнор, вопреки обыкновению, продолжала неподвижно сидеть на краю постели и смотреть на спящего ребенка. Маблунг остановился на пороге и, облокотившись на косяк, безмолвно глядел на них обоих.
- Я еду завтра на рассвете, – наконец произнес он, когда молчать сделалось невмоготу. 
 Аданэт, не оборачиваясь, медленно кивнула и наклонилась в очередной раз поправить укрывающее ребенка одеяло.
- Я думаю, тебе больше незачем приезжать.
 Охотник выпустил косяк и выпрямился. В груди, кажется, что-то оборвалось, и он невольно дотронулся до завязок рубахи.
- У нас все есть. Камней хватит еще на несколько лет, да и без них мы прокормимся мои шитьем.
- Ты меня прогоняешь? Почему?
- Дорога длинна и опасна. Из-за нас и так столькие погибли…
 Она продолжала мять в пальцах угол одеяла и так и не подняла глаз. Маблунг, словно не веря, на мгновение опустил веки и вновь спросил.
-  Почему?
 Одеяло свесилось с края постели, а аданэт, будто решившись, порывисто поднялась и быстро подошла к эльфу. Ощутимо пихнула его кулаком в грудь, заставляя отступить назад в сени, и, только теперь глядя в глаза, гневно прошептала:
- А почему ты раз за разом уезжаешь? Почему ты раз за разом мучаешь себя и меня?
 Маблунг, осекшись, молчал, бессмысленно на нее глядя. И не сразу нашелся что ответить.
- Ты … хочешь, чтобы я остался?
 Дверь неслышно притворилась, отсекая их от спящего ребенка, и Ниэнор, так и не опустившая с его груди сжатой в кулак руки, уже не зло, но как-то обреченно и едва слышно проговорила:
- Хочу.
- А Турин? – растеряно спросил Маблунг, несмело кладя руки ей на плечи.
- Турин? – во взгляде аданэт скользнуло непонимание, но потом она сообразила и покачала головой. – Турин – мой брат. Все остальное – морок и чары.
- А я?..
- А ты рядом, – обреченность сменилась решительностью. Ниэнор приподнялась на цыпочки и стиснула в пальцах затянутый ворот рубахи Охотника. – Тебя я люблю.
 Маблунг вздрогнул, подавил судорожный вздох и, как-то не к месту подумав о том, что смертная женщина оказалась храбрее его, сделал то, о чем так давно мечтал: их пересохшие прохладные губы соединились. Сначала робко, но чем дальше, тем больше смелея. Прикрытая дверь в спальню под неловким ударом локтем закрылась до конца, служащая Маблунгу постелью широкая скамья проехалась по полу, неподдающиеся из-за завязок ворот жалобно затрещал по шву…

 Он проснулся среди ночи и рывком сел на жестком ложе. Ниэнор давно вернулась в комнату, и в доме снова было тихо и умиротворенно. Холодный серебряный свет щедро заливал сени. Морской ветер, все такой же теплый, как и днем, продолжал заглядывать в распахнутые створки. Маблунг, помедлив, отбросил в сторону тонкое покрывало и осторожно спустил босые ступни на пол. Обнаженное тело приятно захолодило, и он, словно нырнув в заструившийся по коже лунный свет, поднялся и неслышно подошел к окну.
 Было темно и покойно. Чернеющие вокруг дома акации источали одуряющий аромат, мерно дышало поблескивающее в сотне шагов от домика море, а где-то под окном в траве  увлеченно стрекотала цикада. Маблунг прикрыл глаза и запрокинул голову, подставляя лицо и грудь ласковому ветру и позволяя волосам рассыпаться по спине. Всегда удерживающий тугую темную косу шнурок затерялся где-то в скомканной простыне, и теперь освободившаяся грива охотно заволнилась по всей длине. Он сам словно бы тоже вырвался из какого-то тесного круга и теперь впервые за долгие годы чувствовал себя умиротворенным и спокойным. Вновь обретшим утраченное равновесие. Мир вокруг будто сжался до одних только запахов, тихих звуков и мимолетных прикосновений подвижного воздуха и потерял ход времени, растворившись в одном единственном мгновении. Маблунг тоже в нем будто растворился и, погрузившись в негу, не услышал за спиной легких шагов, очнувшись, лишь когда узкая прохладная рука легла ему на грудь.
 Одетая в тонкую льняную сорочку Ниэнор остановилась подле него и, приникнув щекой к плечу, устремила взгляд в сторону моря. Не было смысла что-то говорить, поэтому они долго молчали, переплетясь пальцами и слушая дыхание друг друга. Но потом Ниэнор все же спросила:
- Завтра ты ведь все равно уедешь?
- Да. Я обещал Элу не задерживаться. – Маблунг кивнул и ободряюще погладил аданэт по скрытому тонкой тканью плечу. – Ему предстоит расплачиваться с гномами, и он хочет, чтобы я был рядом.
- Чего-то опасается?
- Возможно. Они слишком затягивают работу, и осторожность будет нелишней.
- Пожалуй… Что ты потом скажешь королю Тинголу?
- Что должен уехать и, наконец, остаться.
 Ниэнор счастливо улыбнулась, сильнее сдавила его ладонь и теснее прильнула к крепкому надежному плечу.
- Я буду ждать тебя. Возвращайся.
- Я вернусь. Обещаю.
 Маблунг освободил руку и, тоже не сдержав улыбки, ближе и плотнее прижал к себе аданэт.
 Вновь было тихо и безмятежно, и сейчас, когда все будто встало на свои места, он чувствовал, что с чистой душой и полной уверенностью может, наконец-то, смотреть вперед. Туда, где вдали таял мрак умирающей ночи, а на горизонте медленно проявлялось тонкое алое лезвие рождающегося рассвета.



-3-
 Гулкий раскатистый звук размеренных шагов легко разносился по долгим переходам Менегрота. Сворачивал, нырял с лестниц и поднимался по воздушным шахтам, заранее оповещая стражу о приближении гостей. Впрочем, нет, стражи так далеко от основных залов как раз таки не было, и услышать идущих могли лишь обитатели заботливо устроенных в глубинах Тысячи Пещер покоев. Хозяева со всей тщательностью оборудованных там же потайных кузней, где уже несколько месяцев шла трудная кропотливая и почетная работа.
 Ползущий по каменным сводам отсвет одинокого факела не поспевал за проворным звуком, как не поспевали за ним и сами идущие, в молчании следующие к близкой уже цели. Сейчас им оставалось преодолеть вырубленный в скале узкий мост, оставить за спиной стремительную подземную реку и спуститься по последнему протяженному лестничному пролету.  Прошел почти год с того дня, как захваченный идеей объединить два доставшихся ему сокровища Тингол призвал гостивших в Дориате гномов и, не мелочась, позволил им обосноваться так, как они того пожелали. Маблунг тогда не выразил на счет этой затеи особого восторга: его настораживала в раз вспыхнувшая в Короле привязанность к обагренному кровью Камню, и он интуитивно ощущал затаившуюся в сердце Сокрытого королевства угрозу. Но Тингол отмахнулся от опасений Охотника так же, как отмахнулся от слов Мелиан и дерзких речей присланных сыновьями Феанора воинов. И Маблунгу оставалось только смириться и, не ослабляя бдительности, уповать на ложность туманных подозрений. И поэтому сейчас он молча сопровождал своего Владыку на пути к ждущему сокровищу и, перекладывая из руки в руку факел, беспокойно поправлял оттягивающий пояс меч.
- Смертные раз за разом отнимают у меня самое дорогое, – очередной украдкой брошенный взгляд был воспринят, как приглашение к разговору, и Тингол, наконец, нарушил долгое молчание.
 Маблунг вернулся из Гаваней накануне днем и не стал откладывать непростую беседу на долгий срок. Он рассказал и о связавшем его с Ниэнор чувстве, и о том, что произошло между ними тремя неделями ранее, и о данном аданэт обещании. Король, не перебивая, внимательно выслушал, а потом долго молчал, теребя пальцами перстни и глядя куда-то в сторону. Маблунг еще подумал, что, нет, Элу не удивлен, а просто пытается подобрать нужные слова. Возможно, он сам уже о чем-то догадывался, возможно (и более вероятно) ему успела указать Королева. Так или иначе, но минуты размышления прошли, и Тингол заговорил. О том, что, как бы ему не было тяжко, он не может неволить старого друга и, если тот знает, что делает, то король отпускает его, скрепя сердце и благословляя для нового пути. Маблунг благодарно кивнул. Он тоже не знал, о чем еще говорить, ведь все было понятно и так.
 Помолчав, они сразу сменили тему: Тингол принялся поспешно рассказывать о том, как накануне гномы сообщили, что долгожданное ожерелье будет готово завтра, и, получается, блудный ловчий вернулся очень вовремя. Маблунг на это сдержанно порадовался и заметил, что теперь-то величие истинного Владыки Белерианда будет неоспоримо. Переглянувшись, они натужно рассмеялись и вскоре разошлись.
 И вот наступило утро. В меру выспавшийся и отдохнувший Охотник поднялся на заре, привел себя в должный вид и теперь вместе со своим Королем шагал навстречу уже ждущим их гномам. Вот только осадок от вчерашнего разговора никуда не делся, и оба, обменявшись дежурными утренними приветствиями, чувствовали себя неловко и сковано.
- Наши судьбы и судьбы Пришедших следом переплетаются. Не зря все мы Дети Эру. – Маблунгу захотелось выругать самого себя за пустой уклончивый ответ, но другого на ум не шло. Ведь и Тингол был прав, и его собственные оправдания бессмысленны и никому не нужны.
- Все. Но у нас такие разные пути. Мне больно от того, что мои близкие уходят. Как уйдет совсем скоро Лютиэн, как хочешь уйти ты. Или как ушли Саэрос и Белег. Хоть с ними мы еще однажды встретимся…
- Никто не знает, что ждет Смертных в конце их дороги. Но я верю, что все мы сойдемся вместе, когда пробьет Последний Час.
- Кроме этой веры ничего другого и не остается, – кивнул Тингол, скользя взглядом по серому камню под ногами.
 Маблунг в очередной раз сменил держащую факел руку и положил освободившуюся на плечо Королю. Нет, не Королю. Другу.
- Не печалься, Элу. У тебя всегда будет Мелиан, твой народ тебя любит, а твоя страна в безопасности под надежной защитой чар. Мир не рухнет из-за того, что один несидящий на месте охотник сменил угодья для ловли.
 Тингол по своему обыкновению отвернулся и, пряча улыбку, фыркнул в высокий ворот одеяния.
- Мир-то не перевернется. А что делать мне? Кто выследит мне оленя для осенней охоты, кто встанет во главе войска в случае беды? Я уже остался без арфы и лука, теперь останусь и без меча?
- Мой меч пока никуда не делся, – для убедительности Маблунг тряхнул ножнами и остановился вслед за Королем.
 Они снова замолчали, глядя друг на друга и словно безмолвно вспоминая все, что пережили бок о бок. А потом разом шагнули вперед и крепко обнялись.
- Когда ты едешь? – спросил Тингол спустя какое-то время.
- Как только ты меня отпустишь. Не хочу заставлять Ниэнор ждать слишком долго. Хватит с нее…
- Хватит… - согласился Король, разжимая объятия и отпуская своего ловчего.
 Они снова двинулись в путь и в нарушаемой лишь все тем же гулом шагов и треском факела тишине добрались до конца последнего тоннеля. Грубо обработанный каменный проход уперся, наконец, в низкую окованную железными полосами дверь, и, когда они остановились перед ней, Тингол как-то отрешенно улыбнулся и с чувством проговорил:
– Знаешь, а оно воистину прекрасно. Клянусь тебе, я не видел иного столь восхитительного творения, вышедшего из рук Детей. Это сияющее ожерелье завораживает. Я ведь часто наблюдал за работой гномов. Приходил, садился рядом с ними и смотрел, как свет двух Деревьев дробится на самоцветах Наугламира и… Это не описать словами, Маблунг. Это нужно видеть.
- Тогда что же ты застыл? – Маблунг усмехнулся и, обойдя остановившегося Короля, потянул за тяжелое витое кольцо. – Идем.
 За дверью обнаружился в меру просторный и освещенный зал, где их уже ждали. Шестеро гномов как по команде поднялись навстречу вошедшим и с почтением склонили бородатые головы. Тингол тоже вежливо кивнул и, коротко оглянувшись на оставшегося у дверей Маблунга, обменялся с мастерами учтивыми приветствиями. Старший из них, седовласый длиннобородый Дварин тут же принялся по обычаю подгорных умельцев раскатисто сетовать на некудышность оконченной работы и порицать собственную криворукость и безыскусность. К подобному в Дориате были давно привычны, и Тингол, соблюдая ту же ногродскую традицию, только с улыбкой призывал мастера не прибедняться и не скромничать. Такой обмен любезностями мог продолжаться долго, и только нетерпение Владыки не позволило ему излишне затянуться. Голоса смолкли, и он, окруженный гномами, наконец, приблизился к вынесенному в центр зала столу и жестом предложил Дварину открыть дожидающуюся на алом сукне шкатулку.
 Охотник так и наблюдал за ними от двери и между делом оглядывал помещение. Оно, верно, служило гномам чем-то вроде приемных покоев. На каменных стенах тесно висели растянутые звериные шкуры, сверкали серебром оковки внушительных турьих рогов, притягивали взгляд расшитые золотом и каменьями знамена и знаки родов и цехов. Единственное, что смутило эльфа, так это полное отсутствие всякого оружия - торчащие в камне крюки и крепежи были сиротливо пусты.
- Почтенный воин не хочет взглянуть на нашу скромную работу? – Прогудел оставшийся у входа молодой гном, и Маблунг переведя на него взгляд, собрался уже сказать, что еще успеется. Но его опередил настойчивый голос Короля.
- Друг мой, не стой же. Взгляни на это великолепие, – не оборачиваясь, позвал замерший в ореоле струящегося света Тингол, и ловчему, коротко глянув на гнома, пришлось повиноваться.
 Лежащее на бархатной подушке ожерелье и правда было восхитительным. Многочисленные каменья Наугламира сверкали всеми существующими цветами, переливаясь в каждом новом ракурсе и разбрасывая вокруг себя осколки живого света. Они все были прекрасны, но еще прекраснее, еще ярче горел вправленный в центральный сегмент Сильмарилл. Слабо пульсирующий, словно живое, вынутое из груди сердце, он, казалось, своим неземным сиянием оживлял подвижные звенья золотой цепи, множил красоту соседних камней и наполнял поначалу показавшийся угрюмым зал чистотой первозданного Света.
 Пораженный Маблунг выдохнул и только теперь внимательнее присмотрелся. Он уже видел Наугламир и на шее первого владельца, и позднее – когда вернувшийся из Мрака Хурин швырнул свой «дар» к ногам дориатского Владыки. Сейчас драгоценность выглядела немного иначе, и становилось понятнее, на что ушли у гномов долгие месяцы работы. Были тонко и осторожно смещены или изменили угол наклона инкрустации и гнезда камней, удлинились или вовсе пропали некоторые звенья, иначе изогнулись наложенные на цепь золотые накладки. И после этих бережных изменений ожерелье, словно хитроумная система зеркал, с предельной полнотой делило между гранями лучащийся свет и являло смотрящему всю свою совершенную красоту.
 Завороженный Тингол медленно протянул к сокровищу правую руку, но крышка шкатулки упала за миг до прикосновения, и потайной замок сухо щелкнул.
- Дварин? – Удивленный Король Дориата поднял взгляд на старшего мастера. – Как это понимать?
  Пленяющее сияние исчезло, и вместе с ним исчезло невольное оцепенение. Маблунг напряженно выпрямился, положил ладонь на эфес и теснее придвинулся к Владыке.
- Как понимать? -  Пожевал губами седой гном и погладил короткопалой сморщенной рукой инкрустацию на ларце. – Повелитель лесных эльфов просил нас вправить в ожерелье Фелагунда Звездный Камень. Работа окончено. Но по какому праву он столь легко счел творение наших отцов своим? Владыка Нарготронда был нашим другом, теперь он мертв, и кто скажет, что ты, Элу Тингол, не причастен к его смерти? Так почему же теперь хочешь присвоить уже один раз украденное человеком  сокровище и носить его, будто истинный владелец?
 Удивление сползло с лица Короля Дориата и сменилось скорым гневом. Тингол надменно вскинул голову, расправил плечи и, глядя на гнома с высоты своего немалого роста, процедил:
- Неужели нелепые подгорные карлики смеют что-то требовать от меня? Убирайтесь вон из моего дворца в свои вонючие норы!
 Освещенный светом факелов и жаровен чертог в миг наполнился яростным ревом. Еще недавно такие приветливые и учтивые мастера сорвались с мест и метнулись к стенам, чтобы сорвать с крючьев полетевшие на пол звериные шкуры. Под ними оказались вероломно спрятаны секиры и боевые топоры, и теперь они грозно засверкали в крепких руках. Маблунгу оставалось лишь проклинать себя за глупую недогадливость и, выхватывая из ножен клинок, отталкивать безоружного Тингола назад, под защиту стены. Спасительный путь в подземные переходы был уже перекрыт – оставшийся у двери дружелюбный молодой гном как раз закрепил на упорах засов и теперь угрожающе подбрасывал в руке до того спрятанный за распахнутой створкой палаш.
- Убирайтесь вон, жалкие крысы! Без награды и платы за работу! – В неистовстве продолжал кричать Элу, и Маблунгу пришлось ощутимо пихнуть его локтем, не давая сорваться с места.
 А гномы не теряли времени и уже разом двинулись вперед, наступая тесным полукругом. Охотник смотрел в их некрасивые перекошенные лица и понимал, что нет – это не жажда мести за оскорбление, это подло спланированный удар в спину. Доказательство тому неоспоримо – свирепо горящая в темных глазах алчность и желание прибрать к рукам чужое сокровище. Эру Всеотец, он же предчувствовал…
 Тяжелая кованая жаровня подпрыгнула под резким сильным ударом сапога и выплюнула красные угли в лицо ближайшему противнику. Тот заорал и, выронив топор, схватился за лицо. Запахло паленой щетиной и горелым мясом. Неготовые такой прыти гномы отшатнулись, но Маблунг не стал ждать, когда они опомнятся: все так же прикрывая Короля собой, он бросился вперед. Нолдорская сталь мелодично свистнула, описывая полукруг, и лохматая рыжая голова весело закувыркалась по полу.
«Пробиваемся к двери, живо!» - мысленный призыв к уже пришедшему в себя Тинголу достиг цели, и эльфы, уворачиваясь от замелькавших рядом лезвий, рванули к спасительному выходу.
 Вероломные карлики, впрочем, так легко отпускать их не собирались. Молодой мастер с палашом сам прыгнул на выставившего вперед клинок Охотника и попутно умудрился лягнуть замешкавшегося Короля.
«Это не все, Маблунг! Не все! Обернись!»
 Ловчий, не сбавляя темпа, обрушил на нового противника град сильных ударов и успел коротко обернуться через плечо. Ведущая в глубь подземных чертогов дверь распахнулась, и из нее уже вываливались в окровавленный чертог новые враги. Двое, четверо, семеро… Дергающийся за прядями короткой бородки пробитый кадык младшего мастера хрустнул под каблуком, и Охотник развернулся к новым врагам. Позади Тингол тяжело отмахивался подобранным палашом от наседающих от него разъяренных карликов и впустую пытался дотянуться до засова. Дело было туго. Призыв к дежурящим наверху караульным получил отклик, и по переходам Менегрота уже неслась помощь. Вот только ждать ее предстояло долгие минуты…
- Вы не выйдете отсюда живыми, предатели! – Гневно выдохнул в лицо Дварину Тингол, но старший мастер на это лишь зло хохотнул.
- Долговязые не слышат голоса скал. Вы живете в пещерах и не видите и половины их тайн. Но Детей Махала горы выведут сами.
 Хвалился ли старый мастер или говорил правду, но Маблунг пропустил эту браваду мимо ушей. Он был занят наседающей на него пятеркой.
 Уйти в сторону. Быстро обмануть ложным движением. Ударить... Клок сивой бороды плывет по воздуху и падает в лужу крови.
 Прыгнуть. Еще прыгнуть. Пригнуться и толкнуть с разворота. Быстрее вернуться к Элу и снова прижаться спина к спине. Тяжелое лезвие скользит совсем рядом и выбивает из камня яркие искры.
 Ударить. Сильно. Целясь в скрытую бородой глотку. Хриплый вскрик, мгновенно переходит в бульканье. Не споткнуться о падающее тело, ударить еще раз. Закрыться…
 Оставалось десять гномов. Двое были мертвы, один отполз в сторону и баюкал обожженное ослепшее лицо. Один… Нет, этот тоже уже мертв. Десять гномов.
 Маблунг полоснул клинком у самого лица очередного противника, но на этот раз не попал. Поменялся местами с Тинголом, отталкивая его, путающегося в длиннополом одеянии, ближе к стене, и отбил очередной удар. Еще один. А следующий отбивать он уже не успевал. Отчетливо видел, как неотвратимо приближается сверкающее в свете факелов лезвие, как торжествующе скалится низкорослый противник, как его собственный клинок слишком медленно взмывает вверх…
 Обоюдоострая секира с хрустом вгрызлась в тело, легко сломав ключицу, грудину и вместе с тонким кожаным доспехом жадно разорвав плоть. Маблунг слабо вскрикнул и согнулся пополам, неловко прикрывая мечом подставленную под новый удар голову. Щедро окропленный горячими алыми каплями пол накренился под ним и, брыкнувшись, завалился на бок. Рядом оказались чьи-то ноги. Охотник бездумно собрал вытекающие вместе с бьющей из раны кровью силы и вцепился в ближайший стоптанный сапог, не давая невидимому врагу двигаться. Сапог бешено забился, а потом под болезненный крик откуда-то сверху, опрокинулся. Перекошенное разрубленное от скулы к виску лицо впечаталось в пол, а Маблунг перекатился на спину и устало смежил веки.
 Лязг металла над его головой постепенно терял четкость, сливаясь воедино с криками и  топотом ног. Превращался во что-то мерное, успокаивающее, напоминающее спокойное дыхание прибоя. Бьющий в ноздри соленый запах отличался от безмятежного аромата морского бриза, но отчего-то напоминал о нем. Маблунг глубоко вдохнул и потянулся мыслью к оставшемуся далеко на юге рыбацкому домику. К тому, который он так хотел назвать собственным домом. У окна сейчас, наверное, сидела за шитьем женщина и, то и дело, поднимая от работы красивую золотовласую голову, смотрела на ведущую к крыльцу тропинку, на играющего под цветущей акацией ребенка… Маблунг, не открывая глаз, шевельнул губами, беззвучно позвав ее по имени, и женщина, будто услышав, снова подняла голову. Улыбнулась и призывно протянула к нему натруженные руки. Охотник слабо шевельнулся ей навстречу, и заботливая мягкая нега покоя стала обволакивать его, забирая к себе.
 Он не сопротивлялся и не слышал, как рядом продолжался бой. Не видел, как рубящий с двух рук Тингол еще несколько минут сдерживал натиск гномов. Как, перевернутый кем-то, опрокинулся стол, красивая резная шкатулка с шумом упала на пол и раскололась. Освобожденное сверкающее ожерелье выскользнуло наружу, и на мгновение кровопролитие стихло. Все взгляды вновь обратились к полыхающим камням, а чистый умиротворяющий свет полностью заполнил чертог... Дварин опомнился первым и, проворно обернувшись, по самую рукоять всадил топор в грудь застывшего Короля. Тингол едва покачнулся и, будто не замечая страшной раны, шагнул вперед и беззвучно рухнул на колени. Меч и палаш выскользнули из разжавшихся пальцев, но эльф не шевельнулся даже тогда, когда остальные гномы пришли в себя и тоже набросились на него. Через считанные мгновения он замер на полу, так и не смежив остановившихся глаз и не отведя остекленевшего взгляда от сияющего Камня.
 Но Маблунг всего этого уже не видел.
 
-4-
 Извилистая цепочка свежих следов, оставленная Ниэнор на влажном, обнажившемся в отлив песке, медленно исчезала под неторопливым, но упорным натиском волн. Несмотря на ранний час, солнце уже начинало припекать, а значит, следовало поторопиться, пока утро окончательно не вошло в силу, и выброшенные на берег раковины не начали портиться. Аданэт рукавом отерла влажный лоб и остановилась, спустив с плеча отяжелевшую корзину. Помяла затекшую поясницу и обернулась на замешкавшегося позади сына. Юный Турион в меру сил и понимания понемногу помогал матери со сбором даров моря, но сейчас он на что-то отвлекся - присел на корточки у самой кромки воды и, внимательно склонив голову набок, ворошил песок подобранным прутиком.
- Тулмир! – позвала Ниэнор. – Иди сюда!
 Отклика, разумеется, не последовало. Ребенок только коротко обернулся, посмотрел на мать и снова принялся разглядывать находку. Аданэт пришлось со вздохом поставить корзину на песок и быстрым шагом направиться к нему - одергивать. Еще не хватало, чтобы он снова поранился, и ей опять пришлось залечивать медузий ожог или под вой и вопли вытаскивать из пальцев тонкие обломавшиеся иглы морского ежа.
- Ниэнор! Ниэнор! – внезапно донеслось с гребня береговой дюны, и женщина остановилась и обернулась, ладонью прикрыв глаза от бьющих в лицо солнечных лучей.
 Со стороны города, путаясь в широком подоле платья, спешила заполошно машущая руками Идвет. Соседка. Отзывчивая и добродушная женщина, одна из немногих, с кем дочь Хурина поддерживала какие-никакие дружеские отношения. К тому же, пожалуй,  единственная непобаивающаяся приглядеть за молчаливым, ушедшем в себя Тулмиром, если его матери приходилось отлучиться в город.
- Фух, запыхалась вся… И ноги чуть не переломала… - не без труда преодолев крутой спуск, раскрасневшаяся полнотелая Идвет на несколько шагов невольно забежала в воду. Развернулась, потрясла забрызганным подолом и, тяжело переводя дух, медленно вернулась к замершей Ниэнор. - Чего бегу-то: эльфы твои приехали! Ну или не твои, как знать. Но вроде как из этого…Сокрытого королевства! Фух… Это они же тебя тогда привезли, и один потом все навещал? Вот. Пожаловали. Беги гляди.
- Это снова они? Следопыты? – вопреки побуждению Идвет Ниэнор не двинулась с места и продолжала напряженно смотреть на соседку, нервно перебирая косу.
- Да нет, – та задумчиво покачала головой и поскребла влажный от пота съехавший на затылок платок. – Не только. Беженцы в основном. Много беженцев. Женщины, дети. Раненые. Воинов меньше. Видать, беда у них какая-то… Ты сходи, глянь. Поспрошай про друга своего. Я ж помню, что ты все, как кто в Гавани не приедет, справлялась – нет ли, мол, вестей из Дориату… За мальчонкой-то я пригляжу, не бойся.
- Спасибо… -  тихо проговорила Ниэнор и, опомнившись, нашла глазами Тулмира. Мальчик уже оставил свои наблюдения и теперь сам шел к матери, неся что-то в подоле задранной рубахи.
- Это кто ж это там у тебя такой? – всплеснула руками Идвет и, расплывшись в обыкновенной своей добродушной улыбке, присела на корточки. – Ишь ты, добытчик какой! Эдакого краба выловил!
 Тулмир приостановился. С подозрением покосился на шумную соседку, глянул на мать, но, преодолел явное желание броситься прочь и все же подошел ближе.
- И правда краб… – Ниэнор  вымученно улыбнулась и наклонилась к сыну. – Иди сюда. Побудешь с Идвет, не побоишься?
- Чего же ему такому большому бояться-то? Чай не младенец, чтоб пугаться без мамки, – соседка рассмеялась и ласково взяла мальчика за неуверенно протянутую ладонь. Тулмир снова посмотрел на мать, но, увидев в ее взгляде молчаливое одобрение, успокоился и, вручил себя попечениям Идвет, вновь принявшись увлеченно рассматривать свою невеликую добычу. – Вот и славно. За мальчонкой я пригляжу, твою добычу посторожу, краба бедного выпущу. А ты беги.
 Ниэнор нерешительно поправила покосившуюся на песке корзину, погладила по голове сына, и, сковано кивнув уже обеспокоено глядящей на нее Идвет, пошла к песчаному подъему.

 С той единственной, намертво врезавшейся в память летней ночи прошло почти четыре года. Немалый срок для смертной женщины. Но Ниэнор ждала. Считала дни, вспоминала слова Маблунга, до мельчайших подробностей воскрешала в памяти их последний разговор. И то последовавшее за ним раннее утро, когда она шла за ставшим ей мужем вдоль берега, а потом долго стояла на желтом гребне дюны и смотрела на его быстро уменьшающуюся фигуру. Он еще часто оборачивался, сдерживая коня, а на самой границе подступающего к Гаваням леса остановился, вскинул в прощальном жесте руку и только затем скрылся за зеленой стеной деревьев.
 Бедно скрашиваемое этими воспоминаниями да повседневными заботами время шло. Подходило к концу лето, заканчивалась осень, наступала зима, а Ниэнор терпеливо ждала, не смея роптать. Ведь она дала на то слово, так же, как Маблунг дал слово вернуться. И разве можно было сомневаться в его честности?
 Но когда зацвело новое лето, она все же дрогнула. Каким-то особо тоскливым и одиноким вечером уронила на колени очередное шитье и, безвольно склонившись головой на стол, принялась заново перебирать в уме разрозненные обломки былого. Сопоставлять, сравнивать. Самой себе доказывать то, что смертная женщина и эльф – не пара, что пусть лучше все остается как есть. Пусть она снова безмужняя жена, а Маблунг просто о ней позабыл. И потом, едва ли могло случиться что-то страшное, ведь тогда бы до нее дошли хоть какие-то вести, слухи или отголоски. А их не было вовсе… Быстро опомнившись, Ниэнор спохватилась и, упав на колени перед глядящими в окно звездами, принялась шептать как заклинание мольбы о том, что да – пусть. Пусть забыл, посмеялся, встретил другую. Лишь бы жил. Лишь бы жил долго, счастливо, без нее и ее чужой горькой доли. Лишь бы и его не зацепил преследующий детей Хурина злой рок.
 Поэтому она, чтобы не дразнить судьбу, тогда же запретила себе ждать и оплакивать исковерканную жизнь. Одергивала невольные попытки смотреть по вечерам в окно, старалась не замечать, как оставивший, наконец, свои раковины Тулмир возится с поначалу отвергнутым им игрушечным луком и растеряно бродит по дому и палисаду, будто что-то потеряв. Но получалось, что запреты запретами, а ведь все равно она часто просыпается по ночам и долго слушает ночь в надежде, что сейчас за дверью застучат тяжелые конские копыта, и кожаный повод привычно зашуршит о перила крыльца. А уж про вести… Та же Идвет, да и другие соседки быстро приноровились выспрашивать для молчаливой аданэт всех встреченных в городе путников с севера, да пересказывали потом на разные лады пустые слухи.
 И вот сейчас, когда она уже смирилась с такой участью, внезапная весть. Как снег на голову… Оглянувшись на остававшееся за спиной море, преодолевшая подъем Ниэнор остановилась и невольно оправила неприглядное рабочее платье. Тулмира и Идвет уже было не видно, и только ветер доносил из-за дюны жизнерадостный смех соседки. Видно, она привычно пыталась развеселить и разговорить молчаливого мальчика. Ниэнор вздохнула, еще раз поправила подол и пошла вперед.
 Идущего ей навстречу эльфа она заметила не сразу. Вернее нет. Заметить-то заметила, но не сразу поняла, что идет он именно к ней. А когда поняла, вздрогнула, нервно ухватила пальцами ворот платья и замерла, приглядываясь. Солнце било в глаза и не давало толком рассмотреть, поэтому то, что приближающийся эльф уступает Маблунгу и ростом, и телосложением, аданэт поняла, когда их разделяли лишь пара десятков шагов.
- Здравствуй, Ниэнор. – Негромко поприветствовал ее  синда, и теперь женщина его узнала.
- Здравствуй, Келеборн. – Внучатый племянник короля Тингола остановился и учтиво поклонился. При этом Ниэнор отметила, как тень скользнула по его красивому лицу, и он локтем мельком дотронулся до правого бока. – Не думала уже кого-то из вас увидеть. Что произошло? Идвет сказала мне, что в Гавани прибыло много беженцев из Сокрытого королевства.
- Произошло… - Медленно кивнул Келеборн, глядя куда-то в сторону моря. Теперь Ниэнор увидела выглядывающий в распахнувшемся вороте котты край несвежей повязки. Да и само платье принца изрядно поистрепалось и запылилось. – Дориата больше нет, Ниэнор.  На нас нападали трижды. Каждый меч был на счету, и некого было послать проведать тебя. Ты уж прости… - Синда покачал головой и, шагнув к аданэт, приобнял ее за плечи, увлекая за собой в сторону города.
- Что произошло? – Повторила женщина, безуспешно ловя взгляд принца. – До нас не доходило никаких тревожных вестей с севера.
- Сейчас мало кто разъезжает по Белерианду без опаски. И вести распространяются медленно. – Пояснил Келеборн и стал рассказывать. - Сначала гномы, которых Король пригласил вправить в Наугламир Камень Феанора, предали его и предательски убили. Мы перебили их в лесу, но кто-то, судя по всему, сумел бежать. Владычица после смерти мужа не могла более существовать в смертном теле и ушла на Запад. Дориат остался без защиты, и тогда на нас напали во второй раз. Снова гномы. Вроде как жаждали мести, хотя всем понятно, чего они жаждали на деле… Разграбили Менегрот, многих убили и унесли с собой ожерелье. Далеко, впрочем, не ушли, и в горы больше не вернулись – их перебили эльфы Оссирианда во главе с Береном и его сыном. Последний, Диор, после пришел в Дориат и стал нашим королем. Но он тоже отказался вернуть сыновьям Феанора Сильмарилл, и тогда на Дориат напали в третий, последний раз. Теперь Диор, его жена и сыновья мертвы, королевства больше нет, а большинство уцелевших бежали сюда…
- А Маблунг? Что с ним? – Когда Келеборн замолчал, и они подошли к ее маленькому беленому домику, Ниэнор, наконец, отважилась спросить.
- Маблунг? Он погиб. Почти четыре года назад – вместе с Королем. Он сопровождал Элу к гномам и…
 Дальше Ниэнор не слышала. Вокруг нее словно упала тишина, и только в голове продолжало звучать на разные лады одно слово: «Погиб, погиб, погиб». А Келеборн продолжал что-то говорить о том, что да, это же произошло на следующий день после его возвращения из Гаваней, что они с Королем, кажется, о чем-то тогда повздорили… А потом он снова стал извиняться за то, что к ней никто не наведывался за эти годы. И что сейчас в Гаванях среди беженцев спасенная дочь Диора – ее, Ниэнор, родственница через Берена, и аданэт может навестить девочку и познакомить ее со своим сыном… Ниэнор не слушала и подняла остановившийся взгляд, только когда Келеборн обеспокоено дотронулся до ее плеча.
- Конечно. Я встречусь с ней. – Безжизненным голосом подтвердила аданэт. С опозданием кивнула и заговорила быстрее. – Если нужно – мой дом вместит еще нескольких жильцов. До нас там жила целая семья. Это Маблунг выкупил у них жилье. Сказал, что ему понравился палисад. Акации были такие густые и ветвистые. Мне тогда было все равно, но он настоял…
- Ниэнор?
  Торопливый поток слов оборвался, и аданэт на мгновение подняла руки и прикрыла ими глаза.
- Прости, Келеборн. Я говорю какую-то ерунду. Зови, кого сочтешь нужным, а я пока приготовлю постели. Только предупреди, что дети Хурина – опасные друзья… - Не дожидаясь ответа, она дотронулась до руки принца и торопливо поднялась по ступеням крыльца.
 Прижатая спиной дверь затворилась без скрипа. Оставшийся за ней эльф несколько мгновений растеряно топтался на месте, но вскоре ушел. Видимо, звать. Ниэнор прислушалась, убеждаясь, что больше рядом с домом никого нет, и прошла вперед – в сени. Там на своем привычном месте стояла широкая, застеленная полосатым шерстяным покрывалом скамья, и аданэт, одернув платье, медленно опустилась на пол подле нее. Уткнулась лицом в колючую ткань, глубоко вдохнула ее тяжелый запах и, судорожно вцепившись пальцами в складки, разрыдалась. Впервые за годы. Громко, безутешно, в голос. Скамья, беспорядочно раскачиваясь, застучала ножками по неровному полу, и вместе с ней тряслась, содрогалась в плаче Ниэнор.
 То, что какое-то время спустя позади распахнулась дверь, и на пороге вместе с Тулмиром и корзиной за плечами появилась встревоженная Идвет, она не заметила. Как по началу не заметила немедленных причитаний соседки и того, что сын, уронив на пол так и не отпущенного на волю краба, подбежал и упал на колени подле нее. Испуганно прижался, обнимая, и принялся тихо утешать:
- Не плачь, мама. Не плачь…