Никиткина жизнь. Часть 3. Заграница. Глава седьмая

Глава седьмая

Пошатываясь,  Никитка встал на ноги.  Кое-как  подпоясал ремнём спадающие галифе с оторванными пуговицами и огляделся…

Он уже знал, что будет делать. Ещё  вечером, в начале пьянки, в кустах  был запрятан заряженный револьвер. Подобрав его, протёр о рукав гимнастёрки от росы и сунул в карман. Винтовки,  валяющиеся рядом со спящими,  разрядил и закинул патроны далеко в кусты. Заметив сидящую в траве неподалёку огромную жабу, со всей силы пнул её носком ботинка. Животное, подлетев, смачно шмякнулось о ствол дерева и упало на траву, беспомощно дёргая лапками. С наслаждением Никитка топнул по ней ногой. Кишки  и мерзкая зеленоватая жидкость разлетелись во все стороны, забрызгав обмотки и обувь.

Достав свой неизменный сапожный нож, Никитка крадучись подошёл к спящим мужикам. Наклонившись, в два движения перерезал обоим горло. Не успевшие проснуться, они дружно задёргались в агонии и в унисон захрипели пузырящимися кровью глотками.

От этих звуков парочка, лежащая на медвежьей шкуре укрывшись с головой, зашевелилась.  Край лоскутного одеяла откинулся,  и  из-под него показалась во всей своей красе Варенька. Сладко жмурясь, она потянулась и столкнула со своего  живота рыжую голову спящего рядом поляка.

Открыв глаза, лучезарно улыбнулась Никитке:
- Ну скорее,  раздевайся и прыгай к нам под одеяло, мой мальчик!

Что-то обмерло и оборвалось в груди у Никитки. Щемящая боль сдавила сердце. Медленно поднял револьвер, тщательно прицелился в улыбающийся прелестный ротик  и решительно нажал на спуск. Мгновенно, вместо ровных беленьких зубок появилась кровавая дыра, а нижняя губа словно разорвалась пополам. Поток крови хлынул изо рта и густо окрасил розовые щёчки и грудь.  Варенька силилась что-то сказать, но вместо слов из окровавленной ямы рта вырывалось только невнятное мычание.

Низко склонившись над ней, с жадностью вглядывался Никитка в знакомые глаза, начинающие  тускнеть и безвольно закатываться под лоб. Он хотел увидеть в них страх или хотя бы раскаяние, но вместо этого, ему вдруг почудилось, что Варя смеётся над ним. В бешенстве выстрелил прямо в эти глаза,  с удовлетворением наблюдая, как вместо них на Варенькином лице появляются зловещие кровавые дыры, быстро наполняющиеся багровой слизью.

 От этого завораживающего зрелища  его отвлекло жалкое всхлипывание, доносящиеся из-под одеяла. Носком ботинка он поддел и отшвырнул  его прочь, не забывая держать револьвер наготове.

Рядом с Варенькой лежал,  по- детски подтянув ноги к животу и  сжавшись в комок, самый большой из всей компании, здоровый рыжий мужик. Крупная дрожь сотрясала его веснушчатое тело,  густо поросшее красноватым  ворсом. Под ним, по гладкому медвежьему меху,  растекалась лужа вонючей желтой мочи.

 Безумная мысль пришла в голову Никитке. Подбежав к костровищу, он переложил наган в искалеченную руку и выбрал увесистый, обгоревший с одной стороны, дубовый  сук.  Наклонившись, с размаху ткнул дымящимся концом между рыжих ягодиц. Мужик  дико взвыл и непроизвольно выпрямился,  резко вытянув ноги.  Никитка отскочил, перехватил револьвер здоровой рукой и поочерёдно прострелил ему оба колена.

Вой оборвался на самой высокой ноте и перешёл в жалобные стоны. Подобрав сук, Никита с наслаждением  вогнал его глубоко в задницу  и несколько раз провернул,  чувствуя, как неизъяснимое блаженство  начинает наполнять его. Обнажённое  рыжее туловище судорожно извивалось, издавая душераздирающие стоны, а могучие руки беспомощно скребли землю.

 Он всей тяжестью навалился на сук, стараясь вогнать его поглубже. От вибраций живого тела, передавшихся ему  по дереву, Никита возбудился и,  почти сразу,  начал обильно истёкать мужским соком.

 Опираясь низом живота на сук, он, почти в забытье,  раз за разом пережил несколько волн сладострастного наслаждения.

Придя в себя, оставил в покое полуживого голого поляка,   с нелепо торчащим из зада корявым суком и подошел к недвижимому телу Вареньки.

Неожиданно для себя, встал рядом на колени, внимательно рассматривая поросший курчавым волосом пах, влажные,  слегка вывернутые наружу половые губы. Не удержавшись, заплакал и нежно прижался к ним лицом. Горькое чувство того, что он уже навеки потерял что-то невосполнимое,  охватило его.

  *  *   *

По  неширокой, но добротной польской дороге, мощенной серым камнем,  в сторону алого рассвета, разжигаемого восходящим солнцем, бойко шагал худенький солдатик  с раненой рукой на перевязи, в неимоверно драной шинели,  сплошь испачканной бурыми пятнами. За спиной у него болтался туго набитый солдатский мешок, а в ладони он сжимал небольшой пакетик из коричневой пергаментной бумаги. Время от времени солдатик подносил его к глазам, пристально разглядывал, словно хотел увидеть что-то неведомое, осторожно нюхал, а иногда даже лизал языком. Странное выражение  приобретало тогда  его худенькое миловидное юношеское  лицо. Ужасающая  печать страшного порока появлялась на нём. Если бы в  этот момент случайный прохожий заглянул в  его горящие глаза, то он тут же, в испуге,  бежал  бы прочь. Сам Дьявол смотрел из них!