Дети идеалов - 19

            «Дети идеалов», очищенные от своей изначальной сущности, в самом солидно-взрослом, как казалось тогда, виде. Чертовски яростно, по-юношески проклял я все, на чем когда-то основывался текст: биоцентризм, идею нравственного декаданса, фантастику – и открестился с ужасом: мол, взрослый я, не пишу больше всякую чушь, которой «не бывает»! И вот очередной результат: занудная и донельзя неинтересная Гробница, тоскливый паршивец-подросток Котовский (впрочем, Кошке меньше других досталось от этой метаморфозы) и прочая невыносимая тоска. Опасаюсь, что опечатки снова найдутся – некогда отчитывать детально, хотя несколько я и исправил.

IV.
      23.07.05. Спал Гаргонтов в следующую ночь недурно, без особенных беспокойств, и ни разу не просыпался. За остаток дня он завершил окончательно все перестановки в доме, и мебель более не громоздилась беспорядочно в прихожей, а располагалась по всему дому. Гаргонтов постарался обставить дом схожим с предыдущею его квартирой образом, но различие в размерах помещения оказалось настолько существенным, что обстановка, ранее стоявшая чрезвычайно плотно и занимавшая собою практически все пространство, для большого дома была столь незначительна, что дальняя комната осталась совсем пустой. В спальне Гаргонтов повесил гардины и занавеси на окна, спать без освещения ему было много спокойнее; занавеси присутствовали и в прочих помещениях. Тем не менее, полуразвалившееся старое здание оставалось неуютным и чувствовалось в нем застарелое одичание, давнее его пребывание в полнейшем запустении.
      Утром Гаргонтов, поднявшись и занявшись уборкою, припомнил немедленно удивительные события вчерашнего дня, произошедшие с ним хотя и ожидаемо, но казавшиеся совершенно неожиданными. Припомнилось ему его странное поведение и некоторое видимое замешательство вследствие этих событий. «Глупое было положение, глупое согласие, все одна глупость! – с изумлением и запоздалым недовольством раздумывал Гаргонтов. – И глупы этот Котовский с бабкой, и все глупы! Неясно мне, что же вчера произошло». И действительно, ему по неизвестной причине казалось порою, что вчерашние происшествия ему лишь померещились, хотя он и припоминал их с явственностью и точностью. И уже абсолютно не верилось ему, что сегодня (нс) остановится около его заброшенного дома дорогостоящий многоместный автомобиль, что появится в его жилище странный и ему уже ненавистный юноша Котовский. О денежном жаловании за присутствие в доме юноши Гаргонтов даже и не вспоминал. И виделось ему все, имеющее касательство к Котовскому, какой-то нелепой и необъяснимой уродливой иллюзией.
      24.07.05. Впрочем, несколько позже девяти часов иллюзии и сомнения Гаргонтова рассеялись. Он заставил себя решительно осознать нынешнее свое положение и с ним смириться, даже обнаружил в нем достаточные финансовые выгоды. Но выгоды эти виделись ему крайне неубедительными, и сохранялось подавленное ощущение некой иллюзорности, досаждавшее его сердцу. Рассудок же его уже совершенно убедился в действительности происходящего, и он (нс) постоянно повторял данное убеждение. Положение казалось ему невыносимым и ужасным, чудовищно было всякое присутствие постороннего лица в его доселе одинокой жизни, тем более, исключительного глупца и злобного баловня, каким представлялся ему Котовский. Однако Гаргонтов почитал невозможным противиться этой своей участи и принялся обреченно ее ожидать. В мыслях он воображал множество разнообразных способов отмщения Екатерине Васильевне и Котовскому единственно за произошедшую вчера беседу, за данное им будто вынужденное обязательство; но все, что он воображал, было не только нереально, но и совершенно нереалистично и лишено какой-либо логической связи, и не вызывало его удовлетворения и мрачного успокоения. Гаргонтов сурово сплюнул и, чтобы до неизбежного прибытия Котовского, которое он одновременно, к удивлению, ожидал с волнением, немного себя занять, размеренным скучающим шагом направился к реке.
      Река находилась совсем недалеко, однако никакой тропинки к ней не обнаружилось. Гаргонтову пришлось пробираться сквозь заросли сухих, еще не покрывшихся почками, но цепких тонких кустарников, спускаться по влажному, усеянному серой прошлогодней травой склону. Кругом было поразительно тихо, не раздавалось ни единого постороннего звука, чувствовалась заброшенность, опустошенность окружающих мест. Гаргонтов отчетливо слышал любой малейший треск ветви от случайного ветра. Солнце стояло высоко и светило ярко, облака на небе виделись достаточно редко.
      Гаргонтов, наконец, со значительными усилиями прошел сквозь густые, колкие заросли и камыши и оказался у берега реки, на прогнившем абсолютно заброшенном старом деревянном помосте. Возможно, раньше у помоста находилась привязанная лодка, однако теперь не менее десяти лет, по приблизительному определению Гаргонтова, он пустовал, никем не использовался и не чинился, и прошлый хозяин дома упоминал о нем лишь однажды, с нескрываемым пренебрежением. Гаргонтов осторожно и опасливо ступил на помост, который мгновенно издал влажный гнилой треск; хотя Гаргонтов и опасался, что помост обвалится, старые доски остались под его тяжестью в относительной целости. Он по-прежнему с чрезвычайной осторожностью наклонился и без особенного любопытства дотронулся пальцами до мутной воды. Вода была гнилостная, грязная и непрозрачная и притом обжигающе холодная – чувствовалось, что оттаяла река совсем недавно; вследствие того она показалась Гаргонтову весьма неприятной, и он резко отдернул руку, сошел стремительно с помоста на берег. Домой он, впрочем, сразу не отправился, а с флегматичным интересом осмотрел (нс) взглядом окрестности за рекою и саму непосредственно реку. Противоположный берег был значительно круче, его усыпали многочисленные камни. На возвышенности виднелась редкая, полная мертвых деревьев мелкая рощица, за нею местами проглядывало отдаленное село, название которого Гаргонтову было неизвестно. Далее река медленно поворачивала, огибая безлесный холм, и быстро расширялась посреди сельскохозяйственных угодий.
      –Эх, дикий край, есть еще, значит, места, – с неопределенною, совершенно невосторженною улыбкою усмехнулся Гаргонтов вслух и подумал: «Неплохо бы даже и прогуляться пока туда, до полей, на холм. Да что это меня вдруг потянуло прогуляться? У меня и дома дела отыщутся».
      Однако в этот момент он услыхал издалека в тишине пронзительный и монотонный звук приближающегося автомобиля. Гаргонтов отчего-то несколько перепугался и поскорее, широким, размашистым шагом бросился сквозь заросли к своему жилищу. Подъезжавший автомобиль он застал уже у ворот остановившимся; автомобиль был иной, нежели в предыдущий визит – дорогостоящая, серебристая внедорожная машина. Из нее высаживались с нарочитою издевательскою неспешностью, с непрерывным разговором и смехом Котовский и совместно с ним двое молодых людей несколько постарше его, по внешности абсолютно не напоминающих уголовных преступников, но по развязному и нахально-самоуверенному поведению наверно являвшиеся ими. Третий молодой человек, сидящий за рулем, весело выглядывал из кабины и пренебрежительно махал рукою с сигаретой между пальцев. При появлении же, весьма неожиданном, Гаргонтова молодые люди практически одновременно напугано и встревоженно замолчали. Гаргонтов и сам испытывал всегда некоторый незначительный страх перед подобными людьми. Впрочем, они лишь издалека посмотрели на него, быстро и суетливо распрощались с Котовским и поскорее, с чрезвычайною поспешностью уехали, оставивши своего приятеля в одиночестве у ворот.
      Гаргонтов подошел ближе, затем, убедившись незамедлительно, что юноша не намеревается его приветствовать и с молчаливою неприязнью смотрит исподлобья, в ответном молчании подошел к калитке и отворил ее, после чего проследовал в дом. Котовский лениво направился за ним, с непривычки рассматривая окружающие виды. Их безоговорочное взаимное молчание продолжалось. Прошедши в первую комнату, Гаргонтов в недоумении остановился, так как представления не имел, как отвечать на присутствие Котовского, говорить ли с ним или оставить и приняться за собственные дела; намеревался он заняться своими бесчисленными бумагами, однако в присутствии Котовского данное занятие показалось ему невозможным – слишком искренний интерес вызывали у него собственные бумаги, и подобное любому постороннему должно было представляться совершенно неразумным, нелепым и бессмысленным делом. Оставлять Котовского, в соответствии с наставлениями Екатерины Васильевны, которые Гаргонтов постоянно припоминал, также являлось небезопасным и при соглашении со старухой излишне своевольным решением. Мысль же чему-либо обучать юношу Гаргонтов изначально почел несерьезной и абсурдной и сообразил сразу, что произнесена она Екатериною Васильевной единственно в качестве насмешливой выдумки. Во всяком случае, присутствие Котовского производило в Гаргонтове лишь скованность и ужасающую, странную, порывистую ненависть.
      Между тем, Котовский нескладно остановился у порога. Гаргонтов задумчиво стоял в середине комнаты, не оборачиваясь к нему, в недоумении, что теперь возможно и уместно предпринять. Внезапно создавшееся положение резко прервал зазвонивший телефон Гаргонтова. Тот моментально извлек его из кармана и ответил:
      –Да! Алло!
      –А, мужик, –послышался наглый и самоуверенный голос Екатерины Васильевны, – это ты, блин? Как тя, Михал Евгеньич…
      –Да-с, – с порою употребляемым им архаическим окончанием ответил Гаргонтов.
      –Ну ты, чисто конкретно, это… этот поганец, внучок мой к тебе приперся?
      –Да вот он стоит, – по неизвестной причине недовольно сказал Гаргонтов.
      –Ага, блин, тут он, падло. Значит, храпеть, блин, не давай ему, пусть все при тебе сидит, его ты не слухай, он споли распустить горазд. Понял?
      –Понял.
      –А часов в десять, блин, я за ним закачу, а не эти ребята, – разъяснила старуха. – Базара нет, не боись, семьсот колов отстегну без проблем. Понял?
      –Да.
      –Ну, покедова, – и Екатерина Васильевна прервала разговор.
      Гаргонтов раздраженно положил телефон назад в карман и со злобою осмотрелся. Котовский, оказалось, во время разговора бесцеремонно и с ненатуральною уголовною наглостью присел на располагавшийся рядом с дверью комод, в безмятежном и повелительном состоянии откинувшись назад, и около себя небрежно бросил (нс).
      –Ну чо про меня бабка трепалась, а? – с тошнотворною, отвратительною кротостью и единовременно холодной наглостью спросил вдруг Котовский. Говорил он столь неожиданно, пускай и достаточно тихо, что Гаргонтов непроизвольно вздрогнул и отступил незначительно в противоположную сторону.
      –Что? – ошеломленно переспросил он.
      –Чо про меня эта сука старая плела, (нс)? – с поразительным раздражением проговорил Котовский погромче и помедленней, весьма отчетливо и будто даже наставительно.
      –Ах, бабка-то твоя… Да я тебе о том говорить не обязан, – горделиво отрезал Гаргонтов.
      –Ты на кого, сволочь, дерьмо, блин, наезжаешь? – разгневанно закричал, переходя уже на исступленный визг, Котовский.
      Гаргонтов смотрел на него чрезвычайно удивленно. Котовский еще более побледнел, его глаза теперь выражали неимоверный, всеобъемлющий, неудержимый гнев и одновременно жалостливую почти детскую мольбу, отчаянное какое-то вопрошание. Руки его непрерывно дрожали. Выглядел юноша приниженно и повержено, но невыносимо озлобленно. Гаргонтов даже поразился, откуда происходит столь неукротимая злоба, появившаяся всего лишь вследствие незначительного и пустого возражения; он грубовато усмехнулся с высокомерным презрением:
      –Тебе уж не пять лет, чтоб тут слезы устраивать.
      –Чего ты, блин, падло? – в состоянии, близком к умопомрачительному, жестокому плачу воскликнул было, задыхаясь, Котовский. Но затем он тяжело и безнадежно вздохнул, приподнялся и словно в одном мгновение совершенно успокоился.
      25.07.05. –Ты бы, чо ли, мужик, пожрать дал! – умиротворенно произнес Котовский. – А то бабка, блин, стерва, мне наплела: там те дадут, блин.
      –Пожрать? – резко встрепенулся Гаргонтов с затаенным взорвавшемся в нем возмущением. – Ладно, с комода-то слезь.
      –Базара нет, блин, – Котовский повиновался и выжидательно присел на стул.
      Гаргонтов же с некоторым озлобленным спокойствием пошел подавать. Он мгновенно понял многие очевидные расчеты Екатерины Васильевны; впрочем, он и ожидал заранее различных должных обнаружиться невыгодных обязанностей, подвохов, на которые старуха в своем устном изложении договора не упоминала. Однако первое проявление таковых обязанностей искренне его изумило и вызвало безрадостные, озлобленные мысли: «Вот он, и первый подводный камень-то! Кормить его, верно, за свой счет придется, старуха ему, конечно, так и сказала – этот дурак тебе даст, а спорить начнет – ему же хуже. Вот и половина всего заработка в его рот уйдет, ему на кормежку, а на остальное – попробуй проживи! Да и как ему не дать? Вон он с какой наглостью сидит и ждет. В морду ему дать – он сам, небось, горазд ответить, не такой он ледащий, и потом эти трое его дружков еще добавят при первом случае. А на три сотни рублей в день как прожить? Да не проживешь! Хлеб один есть придется с картошкой. А еще подавать ему, унижаться, посуду за ним убирать… Ведь он сам ничего, конечно, делать не станет, да и старуха его тому наверняка научила. Она-то его ругает, а на уме у нее совсем иное. И меня на пустую лесть чуть не подкупила, а сама в действительности за дурня, конечно, считает. Да и кто ж Гаргонтова за дурня не считает? Все его и обманут. А дальше они наверно и вовсе обнаглеют, наверняка придумают еще, как часть денег назад себе положить в карман!» – Размышляя таким образом, Гаргонтов подавал Котовскому на стол имеющуюся провизию, достаточно ограниченную, но и не совсем со скупостью – натура Гаргонтова не позволяла ему чрезмерно скупиться на угощения.
      Юноша же скучающе поглядел холодным глазами на его отстраненное лицо, затем перевел взгляд на небогатые предлагаемые ему кушанья и чай и с нескрываемым отвращением передернулся.
      –И чо, я это дерьмо жрать должен? – с практически детскою капризностью и одновременно наставительно и вкрадчиво проговорил он.
      –Иного нет, – кратко и отрывисто сказал Гаргонтов и отступил в сторону.
      Котовский беззаботно положил локоть с рукою на стол, долго молчаливо косился на предложенные кушанья, на чрезвычайно грязную и несколько липкую поверхность стола и не особенно чистую посуду. Наконец, он опомнился и произнес с интонацией издевательского снисхождения:
      –Лады, фильтруй базар, мужик, жрать хочется. Жрать буду, блин. Тока нет у тебя чего бухнуть, а?
      –Нет, – откровенно отвечал Гаргонтов; вопрос его абсолютно не удивил.
      –Вот, блин, падло! – раздосадовано пробормотал юноша и несколько задумался, уныло передвигая по столу вилку. – Лады, мужик, блин, базара нет, – поднял голову он. – Много у тебя, чисто конкретно, этого… чая?
      –Да немало.
      –Ну, тащи сюда ваще весь, – отозвался удовлетворенно Котовский. – Да он у тебя, блин, не в этих… в пакетах?
      Гаргонтов покачал головой. Он уже догадался, для чего Котовскому понадобилось значительное количество чая и предчувствовал очередное предстоящее разорение.
      –Ага, ну и кипятку там тогда, мужик, – распоряжался весьма хозяйственно и убежденно, что никто не посмеет ему противиться, Котовский. – Почифирю хоть, блин.
      –Да ты еще у меня и весь чай выжрать хочешь? – не сдержался и раздраженно, с бессмысленною угрозой воскликнул Гаргонтов.
      –Заткнись, мужик, ты на меня не наезжай! – поучительно произнес Котовский и самоуверенно принялся за ему. –Тащи, блин, чай и не выпендривайся. Чай тебе нужен – тащи водки или самогону, покирять блин. Вон там на этой… на станции бабка стебовый самогон продает. Улетная вещь, чисто конкретно! Тока коньяк не покупай – отстойная хреновина, блин!
      –Да, сейчас хороший коньяк в магазинах не продают, – согласился Гаргонтов и безнадежно, принужденно отправился за кипятком и чаем.
      Котовский же замечательно позавтракал, напился неимоверно крепкого чаю и с величайшим удовлетворением отвалился на спинку стула, принялся беспрерывно и грубо шутить и громко, продолжительно хохотать, причем смеялся он часто с нескрываемым издевательством и бранью над Гаргонтовым. Слушать его распространяющийся по всему дому голос было для Гаргонтова совершенно нестерпимо. Несмотря на внешнюю скромность и приниженность, он был человек резко, болезненно гордый и внутренне своенравный, отчего всякую даже безобидную насмешку воспринимал как значительное оскорбление. Откровенные высказывания Котовского виделись ему поистине ужасающими. Убирая посуду с многочисленными объедками, он старался сохранить в лице выражение сдержанное, однако черты его постоянно передергивались, глаза наливались огнем, он злобно краснел и напряженно смыкал губы. Единственно здравый рассудок заставлял его молчать. Представлялось же ему в безнадежном гневе нереалистичное и невыносимое обстоятельство: если бы имелось в него в руках оружие. В этот момент воображал он себя, вооруженного охотничьим ружьем. Он явственно и с удивительною тщательностью воображал, как он остановится в дверях и выстрелит в безмятежно разговаривающего и смеющегося Котовского, и обязательно попадет ему в лоб. Представлялось ему поразительно точно, как дернется у него в руках ружье, как взметнется в воздух дым, как Котовский с простреленной, окровавленной искалеченной головой в агонии отчаянно вскрикнет, взметнется и затихнет. Но в действительности ружья у него никогда не имелось, и абсолютно невыполнимы были его бесчисленные мечтания.
      Убрав со стола, Гаргонтов неожиданно припомнил о своем недавнем намерении совершить моцион по берегу реки и немедленно объявил о нем Котовскому, которого он предполагал, возможно и относительно безопасно оставить в доме. Котовский сначала дико засмеялся в ответ, потом спросил:
      –Ну чо, мужик, ты, типа, один попрешься?
      –Тебя оставлю здесь, если хочешь, – сурово ответил Гаргонтов. – Только ведь черт тебя знает… Под зарок оставлю, что ничего не возьмешь.
      –Не боись, мужик, я же не домушник! – одичало, с ярко высказываемым презрением захохотал Котовский.
      Гаргонтов ощущал крайнее недоверие к его уверениям и предпочел из предосторожности запереть внутренние помещения, оставив в распоряжении юноши единственно прихожую. Котовский, впрочем, не противоречил и остался в прежнем возбужденном состоянии сидеть на стуле. Гаргонтов наскоро собрался, проверил ключи, находящиеся в кармане его куртки, после чего торопливо и не оглядываясь спустился с крыльца и размашисто пошел к калитке. Его преследовали нарочито громкие и непереносимо оскорбительные изречения Котовского, который, однако, едва Гаргонтов покинул участок вокруг дома, замолчал, так как убедился в необоснованности дальнейших своих усилий.
      Гаргонтов же прежним стремительным шагом правился тою же дорогой, что и утром и спустился через заросли к берегу. После нескольких минут ходьбы он двигался значительно медленнее и спокойнее, хотя и усталости совершенно не чувствовал. Шел он, повесив голову, и размышлял раздосадовано, с недоверием: «Но вот я его оставил, эту мерзкую и лживую тварь? Напрасно оставил. Все они на язык приветливы, а этот тем более издевается и рыгочет. Изначально ж меня, что ли, вытравить хотел? Ведь что для него замок на дверях? А окна что, закрыты прочно? Деньги-то у него и свои водятся, но денег всегда мало, и припрятать он лишним не сочтет. Ноутбук, (нс), да мало ли что у меня имеется? Пока я здесь прогуливаюсь, он может и набрать всего, и до станции до этой добежать… Там ведь точно найдется человек, которому все загнать можно – за небольшие, конечно, деньги, но все деньги. А там он и купит своего тошнотворного самогона, напьется, (нс) там, и поди его найди. А приедет старуха и спросит! Ох, Боже мой, Боже мой! В какую же я яму угодил из-за этого Николая, и правда поганой твари, дерьма ходячего! Связаться с бандитами… Да я ведь на покое намеревался все пожить, один, а уж лучше с голоду подохнуть, чем каждый день такое терпеть. А если свихнусь я? Да вот и сейчас убежал я, весь дом в руки поганой мрази отдал, чтобы одному оказаться, подальше от этой мерзости. Что у меня за страсть к одиночеству? Да она у меня всю жизнь и есть, такая страсть, это уж от рождения. Но что же меня все туда, на тот холм так странно, словно тянет?» Гаргонтов уже давно преодолел место, где он остановился раньше, прошествовал возле прогнившего деревянного помоста, на который предпочел не восходить, и сквозь кустарники продвигался вверх, по постепенно восходящему вдоль берега склону холма. Места здесь оказались похуже, чем в травянистой гнилостной низине. Кустарники также расступались; ближе в вершине холма становился удивительно твердым. Однако Гаргонтова неотрывно, какою-то неизвестною и (нс), даже практически не ощущащаемою силой притягивала к себе расширившаяся река. Он не поднялся на вершину, а поворотил налево и принялся неторопливо спускаться вниз, разглядывая поблескивающую холодную мертвенную водяную гладь.
      Неожиданно он остановился – не то чтобы изумленно, но в некотором недоумении. Не то ему привиделось, не то в действительности было так, но отсюда, с возвышения, он будто увидал под Солнцев, что даже в середине расширившаяся река необычайно мелкая, так что ее легко преодолеть вброд, а дно явственно просвечивает сквозь практически стоячую водную темную гладь. Гаргонтов, дабы постараться проверить увиденное, с любопытством и свойственною ему осторожностью начал спускаться далее. Несколько раз он останавливался вновь, убеждая себя небезосновательно поскорее возвратиться и не обращать внимание на странное видение. Но некоторое прежнее необъяснимое явление заставляло его продолжать свой осмотрительный спуск. Вскоре он оказался в прибрежном камыше.
      Он надолго задумался и потускневшим взглядом созерцал (2 нс) темно-синюю ледяную гладь. Затем он прошествовал к воде совсем вплотную и аккуратно опустил в нее руку. Вода показалась ему много теплее нежели у помоста, на котором он стоял утром. Гаргонтов весьма недоверчиво и сомнительно покачал головою, постоял недолго и внезапно, с явною нерешительностью и желанием поворотить назад ступил в воду. Вода в действительности была чрезвычайно холодной и моментально обожгла невыносимым льдом его ноги, промочила насквозь. Гаргонтов испуганно вздрогнул, но не выбежал на берег, а произвел с неимоверным усилием и прежним сомнением несколько шагов вперед, к середине реки. Ему думалось горько: «Вот и началось безрассудство! Что же, в самом деле, со мной сейчас творится? В воду я зачем полез – непонятно, и нет чтобы назад вылезти, дальше бреду. Что я, собрался весь застудиться? Как есть застужусь и слягу, что и подняться не смогу. Лекарства поднести некому, так и подохну, как собака, как черт знает что. В больницу ложиться? Да чтоб среди полумертвых уродов лежать и самому дохнуть на грязной койке, среди матершинников и пьяниц в белых халатах? Нет, уж лучше одному издохнуть. А то последние деньги в больнице вытряхнут за эту грязь и гадость, будто бы лечение! За баланду дрянную, за кретинов в полной и грязной палате. Та же тюрьма – больница! А здоровье мое некрепкое; много ли мне надо, чтобы до смерти застудиться, воспаление легких, скажем, схватить. У нас на все современные методы лечения… это каждый дурак и плут готов сейчас объявить из ученых и врачей, которые где-то непонятно где обитают. Но ведь одна каторга – больница! Лежать на койке и подыхать – разве можно мне там подыхать, лучше уж набрать камней из последних сил, до моста ближайшего добрести и все, никаких уж больниц не надобно. Но не должен, не должен я издохнуть, мне еще жизнь нужна, самому известно почему. А сжечь все сил моих никогда не хватит!» – так загадочно и отчаянно рассуждал Гаргонтов.
      Одновременно он продвигался вперед. В соответствии с им увиденным, река и в действительности была в таковом месте поразительно, необъяснимо мелкой. В начала он погрузился в воду практически по колено, затем осознал, что постепенно поднимается из воды выше и оказывается не на песке, а на твердой и каменистой, причем достаточно ровной поверхности. К неизменному ощущению влажного холода он медленно привыкал. Идти промокшему становилось неимоверно тяжело и неудобно, однако Гаргонтов с невиданным упорством продолжал свое поразительное восхождение. Наконец, он добрался приблизительно до середины реки и остановился на исключительно мелком бугорке, где вода приходилась ему всего лишь по щиколотку. Достаточно странное и оригинальное зрелище представилось ему, едва он вообразил собственную персону в таковой момент видимой со стороны. Он остановился, пренебрежительно и для успокоения сплюнул; он осмотрелся и произнес вслух:
      –Эх, вот и вышел из меня первопроходец. Выходит, что ли, я, как Бог, по воде хожу? Со стороны-то оно не иначе, как Бог, – и он усмехнулся с немедленно прорезавшимся сдавленным кашлем. – Вот и болезнь началась, – странно проговорил он. – Эх, выбираться бы отсюда поскорее.
      Он поворотился уже к берегу и в совершенной решительности собирался выбраться, но неожиданно (нс) в странном умопомрачении и отступил непроизвольно на один шаг. Был он человек исключительно, порой необыкновенно флегматичный и ко всяким внешним проявлениям жизненным относящийся обыкновенно сдержанно, с умением не демонстрировать и скрывать собственные истинные эмоции и впечатления. Однако в этот миг неописуемое удивление, испуг и ошеломленность затмили его спокойствие и сдержанность. Лицо его приняло выражение невыносимого ужаса, и он невнятно проговорил нечто.
      И невозможно было ему сдерживаться, ибо зрелище, представшее перед ним, являлось действительно невиданным. Иной бы даже задумался, не мерещится ли ему нечто представшее перед ним (впрочем, Гаргонтов таким образом не задумывался). Он был абсолютно убежден, что двигался сюда по воде, ничем не разрываемой, и ни малейшего выступа раньше не обнаруживалось кругом. Теперь же перед ним из водяной глади возвышался удивительный камень. 26.07.05. Никогда подобного камня не видал Гаргонтов. Он был совершенно ровный, с ровною и (нс) поверхностью и странного золотисто-коричневого цвета. Однако особенно его поразили аккуратно положенные на камне неизвестною рукою предметы. Предметы эти представляли собой три лежащие единой стопкой книги, все одинаково небольшие, но плотные и в неподписанных золотисто-коричневых, практически сливающихся с камнем переплетах. Рядом же с книгами лежали удивительные светящиеся мягким зеленым светом драгоценные камни, с удивительным искусством выточенные в причудливые формы; однако эти камни определенно не являлись изумрудами – изумруды Гаргонтов однажды видел – а походили более на бриллианты, изнутри мягко освещаемые притягательным зеленоватым светом. Зрелище камня и этих странных предметов на нем было воистину чудесно и в своей мягкой притягательности несколько отталкивающе. Само подобное появление их виделось Гаргонтову таинственным и не соответствующим совершенно действительности; невозможно было без всякого звука посреди реки сформироваться необыкновенному камню и словно неземным, невиданным никогда Гаргонтовым книгам и светящимся камням.
      Гаргонтов, позабыв мгновенно о пронзавшем его холоде и ледяной губительной воде, пребывал в длительном раздумье. Простояв на некотором расстоянии от камня несколько минут, после чего очень медленно, с непомерным усилием приблизился к нему незначительно, в сомнении, с суровым и подозрительным, отнюдь не восхищенным лицом наклонился и вздрагивающею рукою крайне осторожно потянулся к верхней книге, словно боялся обжечься. Он с прежним неизменным брезгливым и непроницаемо-недовольным бледным лицом взял книгу в руки, неспешно и внимательно осмотрел, приоткрыл и с настороженным, хладнокровным вниманием пролистал. Таким же образом он поступил с остальными книгами. Далее он с тою же тщательностью осмотрел, поочередно поднося к глазам, все три прозрачные блистающие камня. На единственный миг проскользнула на его лице саркастическая усмешка. После внимательного рассмотрения он размеренно, с особенною неспешностью уложил найденные камни во внутренний карман куртки, а книги бережно понес в руках. Он стремительно, практически бегом проследовал на берег, однако остановился и направился далее размашистыми, широкими, но достойными и спокойными шагами. Лицо его невероятно помрачнело, брови строго и сурово навалились на глаза, губы сжались в недовольную и твердую, непоколебимую линию. И хотя лицо его выражало решительное возмущение и печальную угрюмую злобу, в душе он чувствовал лишь изумленный, до сих пор радостно недоверчивый и томительный, подхлестывающий нетерпением восторг. Он постоянно предполагал, что возможно произвести посредством этих книг и драгоценных камней, и чудесные, сладостные жестокие мечтания неотъемлемо терзали его всю дорогу. В сердце его полыхал затмевавший все скептические колебания и сомнения радостный огонь. Он окончательно позабыл о том, что почти наверно застудился и что надвигается, вероятно, значительная болезнь. Он находился в скрываемом радостном воодушевленном и восхищенном по-юношески, оживленном состоянии.
      Оказавшись, впрочем, близко от дома, Гаргонтов опомнился и припомнил незамедлительно, что в жилище его оставался наблюдательный, хитрый и, несомненно, враждебный ему Котовский, которому отсутствовал всякий резон показывать найденное сокровище. Гаргонтов без продолжительных раздумий спрятал достаточно незаметно книги под куртку и прошел в дом. Возвратились к нему и моментально омрачившие его радость и заставившие его внутренне гневно затрепетать мысли о хищениях из его имущества, о возможных различных похождениях юноши. К величайшему его облегчению, Котовский в его отсутствие ничего особенного не произвел. Он сидел на том же стуле и с отупевшим увлечением игрался в свой карманный компьютер, порою испуская недоброжелательные азартные восклицания; взгляд его не отрывался от маленького экрана. Увидевши Гаргонтова, проходящего мимо, он равнодушно и насмешливо отвлекся, приподнял голову:
      –Ну чо, мужик, блин, прошлялся?
      Гаргонтов, дабы не рассыпать чрезвычайно его стеснявшие и доставлявшие неудобства книги на глазах у юноши, старался поскорее отворить запертую дверь во внутренние помещения. Отвечать на вопросы Котовского он в волнении не намеревался.
      –А самогону купил, чисто конкретно? – спросил юноша.
      –Что? – ошеломленно посмотрел на него Гаргонтов.
      –Ты чо, блин, оглох? Прочисть уши! – закричал Котовский. – Ты на станцию шлялся или куда, мать твою? Я те чо базарил – там баба, блин, самогон продает.
      –Я на станции не был, – Гаргонтов растворил дверь и проследовал поскорее в комнату.
      –А куда ты тогда, блин, шлялся? Фильтруй базар, мужик! – возопил угрожающе Котовский.
      Гаргонтов вовсе не сосредотачивался на его восклицаниях. Он суетливо дрожащими руками сбросил в шкаф, в котором сохранялись перевезенные им отдельно на автомобиле свертки, найденные им книги и кристаллы. Лишь взволнованно заперев его, он отдышался, будто неимоверно устал, и тяжело опустился на единственный свой диван. Тут в комнату зашел нетерпеливый и не дождавшийся ответа на свои многочисленные расспросы Котовский и разъяренно подошел к Гаргонтову:
      –Ты чо, мужик, охренел, ты на кого, блин, наезжаешь? Я тебе сказал, блин, самогон купить?
      –Ничего ты не говорил, – упрямо отвечал Гаргонтов.
      –Да я тебя, блин, тварь! – Котовский уже практически замахнулся для предполагаемого удара, но резко отскочил и голосом, казавшимся ему устрашающим и укоризненным, прошептал: – Лады, мужик, ты у меня еще сопли пораспускаешь потом, ты у меня ваще… – и, не докончивши, удалился.
      Гаргонтов лишь мельком расслышал его угрозы и обещания предстоящей расправы. Его занимала единственно поразительная и угнетающая его, постоянно преследующая мысль, что в присутствии юноши заняться дальнейшим изучением обнаруженных им книг совершенно невозможно. Его открытие, он сразу осознал, нуждалось в старательной конспирации, и являлось оттого нелепостью рассказывать о нем постороннему. Последующий час Гаргонтов мучился горячим нетерпением и оттого чрезвычайным напряжением. Но вскоре его нетерпение отступило, он успокоился и принялся подробно, надлежащим образом обдумывать сложившееся свое положение и дальнейшие планы. Котовский ему особенно не мешал и с ним не заговаривал. К вечеру Гаргонтов уже с точностью обдумал свои грядущие деяния, но успокоиться не мог: постоянно виделись ему собственные надежды легкомысленными и необыкновенными, постоянно он ощущал сомнения в обдуманности и логичности своего плана, видел этот план невыполнимым и надуманным. Впрочем, едва за Котовским на дорогостоящем великолепном автомобиле приехала Екатерина Васильевна, которая говорила с Гаргонтовым покровительственно и доброжелательно, как говорят с глупцами, обманывая их и не имея цели их обижать, и (нс) заплатила положенные деньги, Гаргонтов оставил полностью свои разнообразные колебания и опровержения надежд, а взялся со всею решительностью за исполнение своей задумки: по-прежнему была она достаточно условна и могла разрушиться от любой случайности, но Гаргонтов не переставал надеяться. Он дрожащими непослушными руками набрал номер телефона Николая и напряженно прислушался. Вскоре он услышал знакомый голос:
      –Чо типа такое? Ванек, ты, что ли, или Ленка?
      –Перестань! – строго окликнул его Гаргонтов.
      –А, Михал Евгеньич! Чо такое? – беззаботно спросил Николай.
      –Да, это Гаргонтов звонит, – быстро и сбивчиво заговорил Гаргонтов. – Николай, заплачу сколько (нс), дача твоя сейчас пустая?
      –Да, а чо? – недоуменно выговорил Николай, пораженный интонацией разговора.
      –А деньги у тебя с собой хоть какие-то есть?
      –А чо надо-то?
      –Да, слушай, Николай, потом заплачу сколько хочешь, у меня у самого деньги имеются. Не без денег я. Ты вот чего: где бы ни был, вызывай, откопай где-нибудь сейчас же грузчиков и машину и с ними езжай сейчас же ко мне. Не (нс)!
      –Да чо такое типа, Михал Евгеньич?
      –Срочно, сегодня же мне на твою дачу нужно переехать, и притом тихо. Если Котовский или бабка его позвонят – не болтай. За дачу тебе сколько хочешь заплачу, понял?
      –Да никуда я уже не поеду, – раздосадовано и отрицательно вымолвил Николай.
      –Сколько хочешь заплачу, мне твоя дача надолго не нужна! – сумасшедше закричал Гаргонтов. – Скорей давай! Любые деньги дам. И потом, может быть, еще не так отблагодарю.
      Николай вздохнул.
      –Ладно, Михал Евгеньич, щас грузчиков поищу, – устало ответил он. – Там типа видно будет.
      –Ну, ей-богу, молодец! Спасибо тебе! – благодарно проговорил Гаргонтов. – И никому, Николай, не болтай, что я срочно переезжаю.
      –Ладно, я вам так через полчасика звякну тогда.
      Гаргонтов с обезумевшим и безмерно усталым взглядом опустил руку с телефоном и утер рукавом вспотевший холодный лоб. 23.07.05. – 26.07.05.

V.
      На следующий день роскошная, исключительно дорогостоящая внедорожная машина стремительно двигалась по запутанной захолустной дороге к местообитанию Гаргонтова. Управлял ею молодой человек, который доставил Котовского и в прошлый раз (именно ему принадлежал автомобиль); молодой этот человек был добрым приятелем Котовскому и достаточно известной в криминальной среде персоной, поскольку являлся уважаемым и полновластным богатым скупщиком краденого, а также торговцем оружием. Екатерина Васильевна старалась придерживать со столь влиятельным лицом дружественные отношения и не особенно препятствовала его дружбе с внуком. Котовский же сам располагался рядом с ним, на переднем и непринужденно беседовал. Позади уселись недовольная старуха и ее вооруженный охранник, без которого она предпочитала не отправляться ни в какие путешествия. Екатерина Васильевна мрачно посматривала на беспечно и увлеченно разговаривающего внука и вновь чувствовала за него некое грубое беспокойство. На практике, как она и самостоятельно себя часто убеждала, беспокоиться за юношу было с ее стороны действием нецелесообразным: Котовский имел определенное влияние и в перспективе представлялся опасным ей соперником за главенство в некоторых кругах. Однако, несмотря на многие доводы, она проявляла искреннюю заботу о внуке, пыталась его устроить, но одновременно постоянно осуществляла свой хитрый расчет – отвести Котовского подалее от криминальной жизни и сделать совершенно безопасным для ее владычества. А немало раз собственным действиями, вполне осмысленными, она производила абсолютно противоположные результаты, и не чувствовала неудовлетворения. Котовский являлся ей внуком, родственным человеком. Подобные противоречивые эмоции ощущала она и выслушивала разговор Котовского с влиятельным и богатым молодым человеком. С одной стороны, невозможно было разругаться и противоречить столь значительному и важному, всеми почитаемому лицу, обладающему притом разнообразными связями. С другой же стороны, для практических целей требовалось отстранять по возможности внука от всяких значительных лиц, дабы он не обнаруживал сторонников вокруг себя. Наконец, болело старушечье сердце и потому, что не желала она постоянных кутежей и пьяных прогулок внука по ночам, о которых именно и шел разговор; порою она оберегала Котовского и отгораживало от происходящей вследствие ночных прогулок иногда смертельной опасности, но единственно в случаях с подчиненными и жалкими людьми наподобие Николая, взаправду уговаривавшегося юношу посетить вместе с ним ночные заведения и чаявшего развлечься за чужие деньги. Как на замечательное избавление посмотрела она на свое безусловно выгодное соглашение с Гаргонтовым, и даже чувствовала благодарность к нему. Но моментально сообразила она, что Гаргонтов человек скромный и безответный, неспособный сопротивляться производимым с ним унижениям и понимающий бессмысленную гибельность сопротивления. Соответственно, она сразу пообещала ему притягательную сумму, которая прекрасно обеспечила бы его одинокое существование, а затем немедленно изобрела многочисленные поводы беспрекословно (нс) часть затраченных денег, не испытывая ни малейшего сочувствия. И теперь она не ожидала увидеть по приезду совершенно ничего особенного. Думалось ей, что окажется вскоре перед ними кое-как обжитый и обставленный старый дом, у крыльца покажется его скромный, способный утерпеть любые издевательства хозяин, она доброжелательно поговорит с ним, пожаловавшись на Котовского. Гаргонтов обыденно смолчит, после чего внук останется у него. Таким образом, предполагала Екатерина Васильевна, будет продолжаться изо дня в день и установится уже окончательно. Кто бы возмутился, попытался поспорить, но не это  жалкое, запуганное существо, самоуверенно рассуждала она. Вдруг Екатерина Васильевна самодовольно, с чувством своего неоспоримого превосходства, усмехнулась – ей вспомнился давешний комический рассказ Котовского о том, как Гаргонтов возвратился с прогулки своей весь промокший. Юноша присовокупил к рассказу своему несколько весьма недостоверных деталей, вследствие чего ситуация показалась Екатерине Васильевне еще потешнее. Однако, хотя бабке Котовский и рассказывал все со смешливым и ироническим рвением, в присутствии Гаргонтова он по неизвестной причине воздержался от возможных бесчисленных злобных насмешек.
     Между тем, Котовский с молодым человеком продолжали непринужденно беседовать. На очередном повороте Екатерина Васильевна лениво выглянула в окно и убедилась, обладая некоторою памятливостью на места, что до жилища Гаргонтова осталось всего несколько километров, которые стремительная машина с легкостью преодолеет в чрезвычайно короткое время. Старуха отворотилась и прислушалась к развязному разговору, доносившемуся с переднего сидения.
      –А тут этот, блин, лошок вылазит, – воодушевленно повествовал Котовский. – Ну чо, все, братва, я завязал, блин. Я там моргала разинул – он чо, прикалывается, чисто конкретно, а? Он это… Я ему – фильтруй базар! А он…
      –Во придурок, блин! – сочувственно согласился молодой человек. – А этот тут, блин, тусуется, он фраер типа?
      –Да он ваще! Свяжешься – капец! Строит, блин, из себя, понтовщик хренов! А вчера в обоссанных штанах приперся, – мгновенно начал клеветать на Гаргонтова Котовский.
      –Ну, блин, дает, (нс)! Ты, блин, чо мне (нс) это? – недоверчиво и с ужасающим одичалым хохотом воскликнул молодой человек.
      27.07.05. –Ты, внучек, не бреши типа, – ворчливо откликнулась с заднего сиденья Екатерина Васильевна. – Ты сам мне трепался, что этот лопух пивом пришел, блин, облитый.
      –А-а, не. Он не пивом, блин, – рассмеялся необузданным и (нс) смехом Котовский. – А вон уже его эта развалюха, блин. Скажи, – обратился он к молодому человеку, – зацени, блин, что это за житуха ваще в этой штуке? – он указал на приближающийся и уже хорошо видный дом Гаргонтова.
      –Да болван, блин, этот мужик, – отвечал весьма категорично молодой человек.
      Котовский удовлетворенно посмотрел вперед, на покосившийся забор вокруг строения.
      –Да этому психопату в дурке ваще место, базара нет! – заметил он. 28.07.05. – Он ваще я не знаю, чо за идиот. Я ему, блин, там, а он все базарит.
      –Да на кой черт этот, блин, тип ваш? – непонимающе спросил молодой человек.
      –А вот бабка потрепалась – чеши, блин, туда каждый день и не выпендривайся, – мгновенно отозвался Котовский, предусмотрительно посмотрел на старуху, ожидая ее ответной речи.
      –На кой черт ты его туда, бабка? – безразлично заметил молодой человек.
      –А пускай не выпендривается, паскуда, блин, – наставительно и невозмутимо произнесла Екатерина Васильевна. – Что ему бабка сказал, то и делай, чисто конкретно.
      –Фильтруй базар, бабка, – понурился, но не сдавался окончательно Котовский. – Ты чо мне на мозги давишь, а? Я уж не малолетка ваще.
      –Ну чо, вот уж прикатили, – указал, останавливая автомобиль у ворот, молодой человек и несколько удивленно, с интересом поглядел на дом.
      Котовский же присмотрелся к зданию весьма внимательно и недоверчиво, затем неожиданно и с убеждением произнес:
      –Да, блин, нет там никого!
      –Чо ты брешешь, трепло, – оборвала его Екатерина Васильевна, совершенно не поверившая его словам. – Чо треплешь языком, блин?
      –Да отвянь, бабка, сама гляди типа. Базара нет, пустой дом, – самодовольно усмехнулся Котовский и отворил дверцу автомобиля, вышел наружу.
      Остальные стремительно последовали за ним, даже равнодушное и отупевшее лицо охранника выразило незначительное непонимающее любопытство. Действительно, предположение Котовского казалось достаточно справедливым. С первого взгляда чувствовалась недавняя спешка и столпотворение: трава была вся измята бесчисленными следами людей и автомобилей, ворота прикрыты наполовину, калитка беззаботно отворена настежь. Екатерина Васильевна, Котовский и охранник прошли в некоторой настороженности и боязливой наблюдательности во двор, за ними сравнительно беспечно направился поотставший, пока запирал машину, молодой человек. Во дворе также произошли заметные изменения: под навесом не обнаружилось автомобиля Гаргонтова.
      –Эй, мужик, ты куда уперся, мать твою! – безнадежно воскликнул Котовский.
      Дом ответствовал ему глухим молчанием покинутого, пустынного здания. Он словно за единую ночь поразительно помертвел и потерял всякие признаки человеческого в нем существования. Дверь была заперта на замок, окно прочно затворены. Изнутри же не раздавалось никаких звуков. Екатерина Васильевна уже и сама убедилась полностью, что по неизвестной причине дом неожиданно заброшен его хозяином. Впрочем, она не собиралась особенно протестовать и из чистейшего упрямства доказывать обратное, а лишь поднялась на крыльцо и постучала в дверь. Отворить ей, естественно, было некому. Старуха для убедительности постучала еще дважды и со вздохом возмущенного недоумения отворотилась от двери к Котовскому и молодому человеку, которые скучающе ожидали ее на (нс) ступеньках.
      –Во, блин, смылся, козел паршивый! – проговорила Екатерина Васильевна.
      Котовский, с нескрываемою иронией и осознанием собственной правоты наблюдавший ее бесполезные действия, язвительно улыбнулся.
      –А чо вы от него хотели, а? – соболезнующе произнес молодой человек. – Придурок  он, чисто конкретно, и есть.
      –Да он чо, ваще тупой? – продолжала старуха. – Ему этот болван два слова набазарил, блин, а он уж и пошел.
      –Ничего я ему не наплел, бабка! – категорично заметил Котовский. – Я его ваще про штаны не трепался, понятно, блин? Ты на меня не наезжай.
      –Да семьсот колов ему, хоть деревянными, а? Этой вонючей паскуде и триста колов (2 нс), блин, – сообщила внушительно Екатерина Васильевна. – Слинял, сволочь!
      –Да найти бы его и по морде врезать, а, блин? – предложил Котовский. – Чо он ваще, пусть базар фильтрует. Ты ему, бабка, семьсот колов, а он, блин, сука… – Впрочем, говорил Котовский неискренне. В душе он поначалу обрадовался полученному хотя бы и временному освобождению от недавно поразившей его участи, видевшейся ему ужасающей и губительной; не мог бы он вынести ежедневного пребывания в обществе Гаргонтова. Однако и странное тоскливое ощущение охватило его, что и взаправду необычайно захотелось отыскать Гаргонтова и за что-либо унизить, избить его. Но и это намерение юноша не воспринимал как серьезное и осмысленное, и прилагать усилия к поискам Гаргонтова и не думал.
      –Не бреши, внучек, на кой эта мразь тебе, блин? – вполне ожидаемо ответила старуха. – Коль сам нам попадется, то в морду в свою поганую получит, а (нс) он ваще нам на … нужен. Эх, поглядеть бы, чисто конкретно, может, он чо там забыл? – Екатерина Васильевна с недвусмысленным намеком показала на дверь и отошла незначительно в сторону.
      Охранник моментально осознал, что от него требуется. Несколькими сокрушительным ударами он выбил из деревянной старой треснувшей двери слабо закрепленный замок и угрожающе, будто ожидая некой опасности, прошествовал вовнутрь. За ним оказались в помещении и остальные. Комната была абсолютно пуста, никакой обстановки в ней не оставалось, лишь в углу обнаружились брошенные на пол отбросы. Следующие комнаты были незаперты и наравне с предыдущей покинуты. Несмотря на (нс) чрезвычайную спешку Гаргонтов не позабыл ничего, и не оставил даже и намека на давешнюю заселенность этого места. Меблировка, находившаяся на своих местах всего лишь приблизительно два дня не оставила за собою пыльного следа. За единую ночь в покинутом строении образовалось невиданное запустение и ощущение совершенной дикости. Вошедшие быстро обследовали все комнаты и, не обнаруживши решительно ничего, возвратились обратно во двор. Положение представлялось весьма ясно: за ночь Гаргонтов успел собраться и вскорости отправиться отсюда – в неизвестное место. Понятно было, что делать в оставленном доме более нечего, искать уехавшего не находилось (нс) резона. Котовский из обыкновенной неосмотрительности вслух сообщил не особенно серьезно о своем освобождении, за что, впрочем, Екатерина Васильевна его не упрекнула. У нее наличествовали некоторые дела, да и молодому человеку требовалось уже ехать, он и без того задерживался. Она, в сущности, без определенного чувства о данном (стр. 66-402, 20.01.09.) происшествии двинулась к автомобилю, чтобы поскорее покинуть ненадобный им дом. 29.07.05. Котовский, шедший последним, однако часто и весьма подозрительно оглядывался; неожиданно он, в очередной раз оглянувшись, уже у калитки громко и резко, оглушительно закричал:
      –Братва, гляди! Да это этот, блин… придурок. Гар… этот… Гаргонтов, блин! – одновременно он с оживлением указывал вдаль.
      –Фуфло гонишь, – мрачно и надменно отвечала Екатерина Васильевна, но оборотиться не пренебрегла.
      –Чо, в натуре, блин? – отмахнулся разочарованно и раздраженно молодой человек.
      –В натуре! Гляди ваще! – продолжал указывать Котовский.
      Они присмотрелись и явственно увидали сквозь обширную дыру в заборе, что Котовский указывал не беспричинно. Вдалеке, на затуманенном сером берегу выделялась ярко-синяя фигура, которая с такого расстояния действительно напоминала Гаргонтова.
      –Во черт, в натуре, он, – произнесла старуха.
      –Он, он, блин, сволочь, – немедленно подтвердил Котовский. – Чо он там, блин, шляется, а?
      –Пошли поглядим, чисто конкретно, – заинтересованно сказала Екатерина Васильевна и направилась первая. За нею двинулись любопытный Котовский и безразличный охранник, молодой человек, которого ожидали прочие неотложные занятия, остался несколько недоволен, но не отставал от прочих.
      Подошедши ближе, они увидали 02.08.05. человека, который взаправду в значительной степени напоминал Гаргонтова. Человек этот неспешно и рассеянно шел вдоль берега реки, совершенно игнорируя цепкие заросли и отвернувшись к реке; человек, надо полагать, задумчиво и напряженно вглядывался по неизвестной причине в воду. Направлялся он в сторону возвышения, около которого река особенно расширялась. Порою он резко останавливался и подолгу рассматривал водяную гладь. Походка его была печальная и отстраненная. Но, как сделалось видно вскоре, этот человек Гаргонтовым не являлся и даже практически не походил на него, и лишь издалека возможно было обнаружить некоторое поверхностное сходство.
      Впрочем, Екатерина Васильевна, отпустивши Котовскому укор негромким голосом, не повернула назад и продолжила нагонять медлительного человека, а остальные последовали за нею. Через минуту они оказались всего в нескольких метрах от человека и осторожно остановились. Человек также остановился, однако их присутствия он словно не заметил, а оборотился к реке и принялся упрямо вглядываться в нее, так что стоял в профиль к подошедшим. В самом деле, Гаргонтова он напоминал единственно похожею прическою и похожими темными волосами. В остальном то был человек совершенно иной наружности. Годами он был наверно младше, пускай и ненамного, ростом повыше и держался, в отличие от Гаргонтова, прямо, без всякого на сутулость намека. Одеяние человека являлось исключительно странным – оно представляло собой обширный и длинный, до пят балахон синего цвета с серебристо-белыми рукавами; никто из присутствующим ранее и не воображал даже себе подобного одеяния. Лицо человека также значительно отличалось от лица Гаргонтова. Его обрамляла борода, но абсолютно иного вида: не мягкая и короткая, ухоженным клином, а округлая, окладистая, подлиннее, с жестко выступающими неопрятными клочьями. Такими же были и усы: жесткие, большие, неухоженные. 03.08.05. И на лице этом отражался не ум, а более всего некоторая важная отупелость и отрешенность. По лицу возможно было предположить, что человек обладал нравом добрым, мягким и робким, был чрезмерно покладист и не слишком сообразителен, неспособен ни на какую суровость или (нс). Человек грустно смотрел на воду и по-прежнему точно и не чувствовал остановившихся рядом людей. Он сделал шаг к воде и тоскливо, тупо пробормотал:
      –Тьма здесь лежит… – грустный и мягкий голос его также полностью соответствовал характеру доброго и наивного тупицы.
      –Ты чо, братан, гонишь? – Екатерина Васильевна, услышавши его слова, предпочла немедленно начинать диалог.
      Человек мгновенно обернулся на нее и длительно посмотрел с невыносимым жалобным изумлением. По его побледневшему лицу, по вздрагивающим губам и широко раскрывшимся глазам можно было подумать, что присутствие посторонних лиц действительно являлось для него чудовищной неожиданностью. Человек немного даже отшатнулся назад. Вероятно, он старался что-либо сказать, но не мог совладать с собою: чем-то невозможным и пугающим виделось ему появление всякого постороннего лица. Зрелище этого напуганного человека показалось Котовского столь уморительным, что он оскорбительно и издевательски засмеялся, засмеялся за ним и молодой человек, усмехнулась старуха.
      –Ты чо, блин, мужик, тронутый? – спросила она с интонацией весьма обыденной.
      –Вы люди, о Вирма, люди… – отчаянно зашептал человек и вновь отступил.
      –Совсем идиот, блин, – заметила Екатерина Васильевна. – Ну ты чо, в натуре, мужик, того?
      –Да он ваще, блин, чисто конкретно! – проговорил Котовский.
      Человек оставался в прежнем смехотворном положении.
      –Люди… О Вирма, люди! – шептал он.
      –Люди ему, блин, – усмехнулась еще презрительней Екатерина Васильевна. – Ты чо ваще здесь, сволочь, шляешься, а?
      –Да блин, в рыло ему нашмалять, он сразу болтать начнет! – предложил немедленно Котовский.
      –Ты фильтруй базар, мужик, в натуре, – без особенной самоуверенности произнес молодой человек.
      А удивительный их собеседник в этот момент уже справился с нахлынувшим изумлением, перестал ошеломленно смотреть на подошедших. Он выпрямился и поднял голову, (нс) озабоченно и отвлеченно смотрел куда вдаль. Екатерина Васильевна терпеливо выжидала, однако, не дождавшись надлежащего ответа, она недовольно крикнула совершенно оцепеневшему человеку:
      –Ты чо, мужик, давай рожай, блин!
      –А то за базар ответишь, – по неизвестной причине с явственною мстительностью объявил Котовский.
      Молодой человек единственно посмотрел на часы, догадываясь, сколько времени, возможно, продлится (нс) определенно не (нс) и для него исключительно бессмысленный разговор.
     –Да чо с ним, бабка, базарить, – заключил Котовский. – Давай его, блин, в дурку или в рыло, в натуре. Чо с этим падлом возиться?
      –В дурку, блин? – отозвалась старуха, вполне удовлетворенная этим предложением, пускай оно и являлось несколько обременительным.
      Но странный человек, стоявший перед ними, внезапно опомнился, с достоинством и патетически, с несомненным желанием некоего чрезвычайного эффекта возвестил:
      –Выслушайте меня, люди, во славу Вирмы! Пусть и не разрешено обычно оповещать людей…
      –Во, блин, болтун тронутый, – сказала Екатерина Васильевна.
      –Ты фуфло мне не гони! – угрожающе заметил Котовский.
      09.08.05. Но угроза не произвела на странного, вероятно, сумасшедшего человека никакого впечатления. Человек спокойно продолжал свое шествие к холму, на который еще недавно поднимался Гаргонтов, и остальные невольно последовали за ним. Человек неожиданно вновь остановился и, стараясь выражаться торжественно и патетически, с знаменательной важностью провозгласил:
      10.08.05. –Выслушайте же меня, о люди, и да благословит вас Вирма! Редко видим мы людей, и люди нас обыкновенно не замечают, и немало усилия мы направляем для нашей незаметности. Редко наш посланник говорит с кем-то из людей и слышит ответные речи, – человек тяжело вздохнул, явственно почувствовавши презрительную невнимательностью аудитории, и незначительно стушевался, замолчал.
      –Да ну его в …, в дурку, блин, давай, а? – предложил вновь Котовский, которому патетические и важные, загадочные речи человека виделись единственно если не окончательным сумасшествием, то пустословием.
      –Да, базара нет, внучек, мы его, чисто конкретно, в дурку всегда ваще, блин, успеем, – отмахнулась Екатерина Васильевна. – Лады, братва, давай еще послушаем, блин, чо он там набазарит! – Она указала без особенного воодушевления на человека.
      Никаких внешних возражений ее слова не вызвали, зато человек продолжил с прежнею интонацией, практически не обращая внимания на 11.08.05. слушателей:
      –Но теперь, люди, надвигается, о Вирма, страшное бедствие и великое горе! – человек неумеренно (нс); чрезвычайно трудно было ему произносить таинственные и возвышенные речи под насмешливыми и озлобленно подозрительными взорами. Непривычно было ему неверие и отсутствие всякого сочувствия во взорах, неуважение его и холодное их даже, как ему показалось, пренебрежение. Человек растерянно развел руками и продолжал. – И хотя и не известно мне, о Вирма, кто вы, кто эти люди передо мною, решился я с твоего позволения, о Вирма, передать им доселе тайное и неизвестное человечеству, ибо и человек отныне может совершить великое благо и уберечься от губительных деяний, зная более о Вирме и слугах ее. И слушайте же, люди, мою повесть о (нс) великих Вирм!
      –Жизни, блин, – равнодушно заметил Котовский.
      –Трепло, ваще, – мгновенно добавил молодой человек, недовольный странною многословностью человека. Впрочем, из произнесенных этим человеком речей, несмотря на многословность, были для слушателей непонятны и виделись им бессвязными и бессодержательными, а, помимо прочего, необычайно путано и беспорядочно построенными.
      –А поведаю я вам, о люди, никогда Вирме не служившие и никогда Вирмийского чародейства не ведавшие, – медленно говорил человек, – поведаю я вам, я, жалкий слуга Великой Вирмы, историю древнюю, великую и тайную, от людей сокрытую, слава Вирме. Да, сокрытую! И слушайте же меня с великою… – человек задумчиво и растерянно замолчал. – Слушайте же меня, ибо я правду вещаю, правду вам неизвестную, но великую и истинную, – он отчаянно и печально вздохнул, утомленный собственными речами. – Началась великая и славная история Вирм многие, воистину бессчетные годы назад, когда ни Арадрупа, этой ничтожной планеты, что нашей родиной послужила, не существовало, когда лишь зарождались звезды небесные и мертв был мир. Но не был мир мертв, слава Вирме, ибо и тогда существовал мир, где великие Вирмы правили самым прекрасным и добрым народом, что много выше всех, что ныне существуют! – Человек говорил, одновременно затравленно озираясь и говорил он с некоторою неубедительностью, будто сам не веровал в произнесенные им слова. – Народ сей давно погиб, и лишь жалкие клочки его остались! О нет, как же такое могло произойти, Вирма моя? – воскликнул с явственно искусственным театральным ужасом человек. – Не могу я без слез и страха вспоминать забвение столь могучего и славного народа, о Вирма, ибо предан я тебе, ибо раб я твой! Нет, невозможно, невозможно… – вдруг нарочито тихо проговорил человек и с несомненною театральностью воздел руки к небу. – О нет… О Вирма… Не могу я перенести, что столь славный и великий народ пал жертвою своей гордыни и корыстолюбия! – он говорил наверно заученные и давно бездумно повторяемые речи. – Но слушайте же, люди! То был народ великой доброты и добродетели, и добрых нравов! О Вирма? Были они и прекрасны, и добры, и трудились они, созидая великие творения, о Вирма! И с тех пор нет уже прекраснее и могущественнее народа в огромном мире… И не было в них жалкого и подлого порока, была лишь нравственность и великая чистота, какой нет среди прочих народов. Но однажды и их охватила разрушительная, гибельная распря, разорвав и нравственность их и чистоту… О Вирма! Нет, нет! Невозможно, сердце мое рвется при одной лишь мысли, что столь великий народ погиб, ибо я раб твой, Вирма! – восклицал возвышенно и с выражением человек. Однако виделась в его лице безразличная привычка к данной речи и полная незаинтересованность в содержании слов, им произносимых.
      Котовский несколько времени сдерживался, стараясь подавить совершенно истерический свой смех над бессвязными и бессмысленными, искусственно эмоциональными продолжительными речами этого удивительного и непонятного человека. Но в этот момент он более не выдержал и откровенно, с радостью засмеялся. Екатерина Васильевна же и молодой человек слушали хотя и недоверчиво, с ироническими усмешками, но чувствовалось, что воспринимают они его с достаточною серьезностью. Речь им казалась загадочной, таинственной и совершенно неясной. Котовский, со свойственною ему юношеской внимательностью и живостью мышления, приблизительно даже сообразил, о чем повествовал странный человек, вследствие чего ему сделалось еще более смешно. Котовский припоминал, что слышал неоднократно подобные высказывания, пусть и не в действительности. Также комически ему виделось то, что человек наверно и с поразительною самоуверенностью лгал. Котовский предположил даже, что человек никогда не признался бы в своей бесконечной лжи, так как был неспособен оценить ее в таковом качестве – его, подумалось юноше, этой лжи, несомненно, обучали в течение всей предшествующей жизни его, и обучали воспринимать исключительно как правду. Особенно потешала Котовского неубедительность, наивность, нелепость услышанной лжи, что обыкновенно имеется, если человек лжет не из собственной выгоды, а единственно повторяет заученную нелепость, которую он не воспринимает ни разумом, ни душою.
      –Ты, мужик, фильтруй базар! – весело сказал Котовский, отсмеявшись. – Ты ваще, блин, где набрал, в натуре, дерьмо это, какое щас балаболишь?
      Несмотря на некоторую неясность изложения, человек моментально понял, о чем спрашивает его Котовский, и, прервавшись, ответил достойно и важно:
      –Та печальная повесть, о Вирма, что слышите вы, люди из уст моих… она… ее положено изучить и знать, дабы помнить древние сказания, любому живущему в древних землях великого Серпантина, ибо она истину в себе содержит…
      –Лады, языком не мели, блин, – произнес Котовский. – Ты ваще, в натуре, кто есть? Как кликуха, блин?
      –Имени моему не должно звучать, ибо закон, положенный Вирмою, гласит, что должно мне, Чародею и Повелителю Вирмийского Совета и Великого Серпантина, скрывать свое имя со вступлением в должность великую мою! – отвечал церемонно чародей. – И не дано никому имя мое произносить, 14.08.05. ибо положил так древнейший закон неприкосновенный, – неубедительно, с определенным скрываемым недовольством проговорил он. – И, будучи занятым бесчинством и распрями, объятый гордыней и жаждой власти, – без особенного предупреждения возобновил он свой длительный рассказ, – уничтожил и разрубил сей доселе добродетельный народ… этот народ, не могу я, о Вирма, в то поверить! Нет, нет, невозможно! О Вирма! И что столь добродетельный и нравственный народ погубил свой мир… Разрушил… О Вирма! Не могу! Нет! Великая светлая Вирма! Погибли они почти все, погубили свою созидательную чистую жизнь, и лишь немногие отправились вслед за двумя предводительницами-Вирмами… Увы, и Вирмы… О нет! Разделились… О коварная и злобная, себялюбивая, злая, бездуховная темная Вирма! Она и отвела к себе, о бесчестная и безнравственная, доверчивых из народа сего, каких оказалось более половины. О Вирма! Но светлая, истинно прекрасная и великая Вирма не оставила без благодеяний присоединившихся к ней, понявших величайшую красоту и добро! – осипшим голосом, с жалким, откровенно лживым воодушевлением произнес чародей. – И долго воевали великие Вирмы, много чести и благородства, и добродетели принесла первая, светлая! И много злобы, тьмы, зла, ужаса принесла вторая Вирма! Многие жизни загубила она тьмою и злом, и многие первая Вирма спасла… О нет, нет, нет! Как же ужасно и больно мне рассказывать… Я же – лишь жалкий и немощный слуга Первой, светлой, истинно великой Вирмы, никогда не соблазнявшийся подлым и злым еретичеством, бездуховностью темных учений! Дано мне повелевать государством моим на Великом Серпантине и Вирмийским Советом, дабы уничтожить тьму среди людей, искоренять ее и изживать без малого сомнения или иного подлого, злого, еретического наваждения! – горделиво возвестил он, ожидая непременного эффекта и волнующего воздействия на слушателей. В действительности же абсолютно никакого эффекта не случилось. Екатерина Васильевна практически не понимала смысла неразборчивых и отстраненных речей чародея; впрочем, она в них особенно и не вслушивалась и их содержанием не интересовалась. Котовский более вдумчиво и внимательно слушал повествование человека, однако содержания в нем (нс) обнаруживал, а обнаруженное представилось ему невыносимо смехотворным. Большинство же произносимых чародеем речей, как вскоре отметил в совершенной уверенности Котовский, состояло из повторяющегося многократно использованного набора однообразных возвышенных эпитетов, которые чародей употреблял через каждое фактически слово, да бессвязных, наигранно эмоциональных восклицаний. Молодой же человек незначительно отстал от основной процессии, так как абсолютно не интересовался странным и подозрительным человеком, назвавшимся чародеем.
      Чародей, наконец окончательно убедившись в безразличии слушателей к его патетическим изречениям, говорил еще более затравленно и настороженно, осипшим от волнения голосом:
      –Ибо везде тьма властвует, о Вирма! Везде находит она прислужников и грозит жестоким, (нс), злым разложением! О, как же ужасно безнравственно то, о Вирма! Нет, нет… О Вирма! Нет… О нет! И здесь, среди сего мира, прячутся темные источники, источающие зло и разрушение, растлевающие людей и подчиняющие их тьме! И положено, и должно мне и Вирмийскому совету, уничтожать и выискивать сии источники, отродья чудовищного зла! 16.08.05. Уж ведом нам один источник, но и обнаружить его невозможно, ибо… О нет, нет, нет! О Вирма! И ныне ведом нам, великому Вирмийскому Совету и иной, доселе неизвестный тьмы источник, о Вирма, ибо предречено и сказано о нем недавно! Послушайте же, о люди, остерегайтесь темных источников, бойтесь и без жалости, без сомнения и сожаления, кои вам присущи, обходите тьму! Во славу Вирмы, мы ее искореним, любыми силами и чародейским могуществом, ибо добро извечно торжествует над злом, свет над тьмою… О да! Да, так и есть! О Вирма! О да! Я верую, Вирма, в могущество добра! Да, да!
      Между тем они незаметно поднялись по склону холма и оказались невдалеке от места, где с Гаргонтовым случилось некое необыкновенное происшествие. С холма открывался замечательный вид на резко расширившуюся реку. Чародей внезапно и весьма настороженно замолчал, будто прислушивался. Все его состояние было напряжено и даже несколько испугано. Остальные же внимательно за ним следили. Котовский уже собирался произнести что-либо недовольное и оскорбительное, и Екатерина Васильевна также думала обратиться к странному человеку. Однако человек этот пораженно вздрогнул, вдруг мгновенно оборотился к ним и оглушительно, еще более возвышенно и призывно, с поддельною эмоциональностью воскликнул:
      –О люди! Люди, бегите отсюда, скорее, во славу Вирмы! Бегите, покидайте это место! Никогда не возвращайтесь! О Вирма! Да, да… Нет! О Вирма! – надо полагать, чародей совершенно потерял нить собственных рассуждений. – О Вирма… О да! Вирма! Люди! Тьма! Тьма здесь лежит, о люди, здесь источник ужасной, губительной тьмы! Я вижу, я чувствую, что здесь с древности, с великой древности, когда жизнь еще не родилась, заложена страшная тьма, и лишь теперь она не поверхности! Никогда, о Вирма, во славу Вирмы, о люди, не приходите к этому месту, ибо великая тьма, темная Вирма коварна и могущественна… Нет, нет! Это ужасно! Как… Да, надо мне отныне покинуть вас, дабы в Вирмийском совете рассказать о Тьме! Ибо тьма прельстит и одарит страшными дарами любого, и неизвестно, о Вирма, что за деяния возможно совершить тьмою, из источника тьмы! И беда, если уж кого-то одарила чудовищная Темная Вирма! О нет, нет, нет! Уходите отсюда в свои жилища, и более не возвращайтесь в это место!
      –Да (нс), блин, больной, в дурку его! – убежденно произнесла Екатерина Васильевна.
      Однако чародей внезапно и абсолютно невиданным образом исчез. Старуха, равно как и прочие, не особенно изумилась. Поругавшись на случившуюся задержку, они моментально забыли о речах, произносимых чародеем, зато еще долго припоминали его самого с разнообразными насмешками. Направились они назад, к оставленному автомобилю. 26.07.05. – 16.08.05.